Оглавление

Однозначные истории

Ты не успеешь пожалеть

вместо предисловия

Любое достижение любого человека в этом мире неизбежно принадлежит и тебе, поскольку ты есть часть всего человечества. И потому, заслышав триумфальный звон колоколов, никогда не забывай порадоваться успеху других, ибо это и твой успех.

Чуть было не поймал нужное слово — одно из тех, что бывают в начале начал. Когда употребляешь такие слова к месту и вовремя, есть вероятность, что хоть что-нибудь да получится. Но слишком долго держать паузу, подстерегая чудесное озарение, тоже не имеет смысла: может статься, твой божественный миг давно уже промелькнул, никем (в том числе и тобой) не замеченный. Божий дар рассеян по Вселенной, беспрерывно воплощаясь то здесь, то там, но воплощения эти, как правило, более чем мимолетны — ты не успеешь воскликнуть: «Черт возьми, да я Бог!», как отведенное тебе время уже истекло. Твари всех мастей плодятся и размножаются, а дивный промысел как был, так и есть один-одинешенек; и ныне на многое рассчитывать каждому в отдельности не приходится. Во времена оны, когда вокруг преобладала пустота, с этим было куда как проще, и доля иных везунчиков могла измеряться днями и неделями, достаточными для сотворения полноценных миров. Увы, те времена на то и оны, чтобы не повторяться, в отличие от нашей истории с ее трагедиями и фарсами; но ты не бери в голову, дружище. Если кто-то из нас уже побывал Богом, продлилось это так недолго, что побывавший не успел ощутить всю прелесть данного состояния и, соответственно, пожалеть о его утрате. Посему нам остается только честно делать свое дело и никогда не унывать, тем более что наши лучшие мгновения, возможно, еще впереди. Дай-то Бог, кто бы им ни был сейчас.

Чмопсы

этюд в библейских тонах

Они пришли втроем и остановились перед просмоленными дверями ковчега. Крепко заперты были двери.

— Эй! — крикнул один из них.

Никто не отозвался. Вечерело, на небе сгущались тяжелые тучи.

— Эй-эй-эй!!! — крикнули все трое.

Медленно, со скрипом, открылась одна створка, упал дощатый трап, и по нему, осторожно ступая сандалетами, снизошел благообразный старец. Нащупав почву, он взглянул на пришельцев, подслеповато сощурился и молвил:

— Вам кого?

Перед ним стояли на задних лапах три небольших лохматых зверька: морды хитрые, лбы крутые, уши загнуты, в глазах беспокойство.

— Капитан Ной это вы будете? — спросил один из зверьков.

Старец впал в глубокую задумчивость.

— А их посудина вообще плавучая? — тихонько усомнился второй зверек. — Как-то уж очень халтурно сработано: бортовые доски подогнаны тяп-ляп, смола явно недоварена, мачты кривые, бушприт скособочен…

— Но если этот ковчег не поплывет, нам всем капец без вариантов, — в тон ему отозвался третий.

— Вообще-то не суть важно, как вы там зоветесь, — громко продолжил первый, не вытерпев стариковской паузы. — Имя или фамилия, капитан или адмирал, это уже не великое дело. Как ни крути, все мы от Бога.

— От НЕГО? — Старец аж подпрыгнул. — Вас послал ОН?

Зверьки смущенно переглянулись.

— Ну, не совсем чтобы так прямо взял и послал, — сознался первый. — Мы сами по себе пришли. Ходят слухи, вы команду набираете, вот мы и подумали…

— Сами по себе… — повторил Ной. — А вы, простите, какой породы?

Прежде чем ответить, зверьки приосанились, расправили хвосты и взбили мех на бакенбардах.

— Породы мы весьма изрядной, — сообщил первый. — Мы, так сказать, чмопсы.

— Как, простите, сказать?

— Вот именно, — подхватил второй чмопс, — так и сказать.

Сверху донесся смех. В дверном проеме ковчега показался сын Ноя, дюжий молодцеватый Хам. Братья Сим и Яфет выглядывали из-за его спины.

— Чмопсы они, — сказал Хам, — это же сразу видно. Безобразие ходячее. Стянут все, что плохо лежит, нагадят в углах, и поминай как звали.

— Вот еще! — обиделись чмопсы. — Никогда мы в углах не гадили, зачем хамить-то? Можно подумать, для этого нет мест удобнее, чем углы. А насчет чего-нибудь стянуть — каемся, раньше случалось, но теперь ни-ни. И в мыслях такого нет. Теперь мы пришли наниматься в команду. У вас тут всяких берут, а мы чмопсы, без нас нельзя. Что за команда без чмопсов?

— Оно вроде бы верно, — почти согласился Ной. — А какая, простите, от вас польза?

— Польза от нас в том, что мы есть, — объяснил первый чмопс. — А вот если бы нас не было, тогда, конечно, пользы никакой.

— Что-то я, простите, не понял.

— Надо же! — хором удивились чмопсы. — А с виду вы такой умный.

— Не без этого… — приосанился старец, заметно польщенный. — Пожалуй, я мог бы вас взять, но команда уже полностью укомплектована.

— Не может быть! — убежденно вскричали чмопсы. — Не может быть, чтобы полностью! Без нас некомплект.

— То есть, как это некомплект? Судите сами: по семь пар чистых — на месте, и по паре этих…

— Нечистых, — напомнил Хам.

— …тоже на месте.

— Плюс еще нас трое, и тогда полный комплект, — добавил первый чмопс.

— Как это, простите, трое?

— Сами посчитайте: первый, второй и третий. Это низшая арифметика, ничего сложного.

— Не годится, — сказал Ной строго. — Каждой твари — по паре. На вас троих еще не напасешься.

— Не волнуйтесь, еды нам нужно немного: положил за щеку фигу, и на целый день хватает.

Первый чмопс вытащил из пасти и продемонстрировал замусоленный фиговый плод. Второй чмопс тоже сунул в пасть лапу, долго там шарил, но ничего не вытащил и как будто слегка сконфузился. Третий чмопс вообще убрал лапы под хвост.

— Все равно нельзя, — сказал Ной. — Берем только по паре этих… как их там?

— Особей одного вида, — подсказал Хам.

— Да, и чтоб разного, простите, пола.

— А мы все трое разного.

Сверху вновь донесся хохот.

— Так не бывает! — возмутился старик. — Как же вы станете это… простите…

— А мы ЭТО втроем делаем, — оживились чмопсы. — Хотите, покажем?

— Не надо! — крикнул Ной. — Это разврат!

— Ничего-ничего, пусть покажут, — сказал Хам.

— Фу! Фу! Какой разврат! — закричали Сим и Яфет. — Не надо показывать! Мы и так знаем.

— Возьмите нас в команду! — взмолились чмопсы. — С нами будет веселее и бодрее. Мы, если что, и в матросы сгодимся. Приложим умелые лапы к любому делу: брасопим паруса на оверштаг и оверкиль, травим шкоты и морские байки, ходим галсами против ветра и до ветру, свищем всех наверх и вниз, бьем склянки и баклуши. Еще мы умеем складывать фиги, вести счет в троичной системе и…

— Знаю я, что вы еще умеете! — прервал их почтенный старец. — И больше об этом ни слова!

Зверьки схватились лапами за морды, демонстрируя готовность молчать.

— Кто такие эти шкоты? — тревожно спросил Яфет. — Травить их я бы не рискнул. Поди еще пойми, кто кого траванет. И эти овер-как-их-там даже звучат опасно.

— А склянки и баклуши могут бить в ответ? — заволновался Сим.

— Противно иметь дело с тупицами, да еще и к ним подлизываться, — процедил сквозь зубы третий чмопс.

— Но у них есть готовый ковчег, — так же тихо напомнил ему второй. — А у нас его нет.

— Нам бы только пробраться на борт и пережить потоп, — шепнул первый, — а уж после того обставим по всем статьям их тупиковую ветвь.

— Парочку я еще мог бы взять, — между тем поразмыслив, проворчал Ной. — Порода как-никак редкая.

— И мех с виду недурственный, — заметил Яфет.

— Парочку не получится, — огорчились чмопсы, — мы только все вместе. Нас всего трое: первый, второй и третий.

— Опять вы за свое? Довольно! — Ной уже не на шутку разгневался. — Ишь, ехидны коварные, чего удумали! Знаю я, кто вас подослал, искусителей! Божий промысел хотели нарушить? Не выйдет! ОН вразумил меня, теперь я все ясно вижу.

— Везет вам, — позавидовали чмопсы. — А мы так почти ничего не видим. Темно уже. Да и холодно. Пустите нас внутрь.

— Пусти их, чего уж там, — сказал Хам. — Они забавные. Будут нас развлекать в долгом плавании. Да и поматросить они могут, если не врут, конечно.

— Не бывать сему вовек! Изыди, скверна! — Старец затопал сандалетами. — Кыш! Кыш! Кыш!

В следующий миг с черного низкого неба в громовом раскате обрушился давно назревавший ливень. Хляби разверзлись, мириады капель упали одновременно, и звук их падения уподобился шлепку гигантской мухобойки. Подхватив одежды, Ной начал карабкаться вверх по скользкому трапу. Через минуту вход в ковчег был наглухо задраен.

Чмопсы остались одни. Они еще немного потоптались на месте, а затем, ежась и волоча хвосты, отошли под стоявшее неподалеку развесистое фиговое дерево.

— Надо было сразу строить собственный ковчег, — сказал второй чмопс. — Мы ж не криволапые. И предупреждение о потопе получили раньше них.

— Кто мог подумать, что они вдруг учинят мордо-контроль на входе, отсеивая более перспективных тварей? — посетовал первый.

С холма, стремительно набухая, побежали ручьи. Очертания ковчега скрылись за сплошной стеной низвергающейся небесной влаги.

— Знать не судьба, — вздохнул третий чмопс. — Зато мы все вместе.

И они стали молча слушать, как падают наземь сбитые ливнем плоды.

Расступись, Иордан!

очевидная невероятность

Мы шли огромной толпой — большинство, понятное дело, выпивши. Многие несли бурдюки вина с собой, чтобы добавить на месте, празднуя великое чудо. Февда нас вел; он шел впереди и вел нас за собой. Февда — великий пророк и мессия; он вел нас к Иордану, чтобы показать чудо; он хотел, чтобы мы убедились. Он скажет слово, одно только Слово, и воды реки расступятся, и мы пойдем посуху, не замочив ног, и это воистину будет чудо, достойное самого Моисея; и Февда скажет нам, что будет потом. А чего потом не будет, мы знаем и сами; это знает каждый из нас. А не будет потом латинян, их спесивой солдатни и вездесущих соглядатаев; не будет эллинов, которые нас презирают, а сами не верят ни во что, даже в своих собственных богов; не будет полудиких последышей галилейского сектанта, завывающих ночами в старых каменоломнях; не будет сборщиков налогов, и самих налогов не будет; и наступит благодать на земле обетованной. Так Февда нам говорил на рыночной площади. И перед храмом он говорил то же самое, а затем мы все пошли к реке, чтобы увидеть чудо. От города это не близкий путь, жара была сильная, и многие еще с рынка запаслись бурдюками, потому как Февда сказал, что скоро у нас все будет общее, и мы для начала поделили вино — торгаши возмущались, но кто же станет их слушать в свете грядущего чуда?

Мы все шли к Иордану; великий Февда шел впереди. Следом ехали конные латиняне; их начальник мерно покачивал гребнем на шлеме. Они нас не трогали, да и за что нас было трогать? Мы ведь просто шли, и никто не кричал: «Долой кесаря!» Мы кричали только: «Славься истинный Творец!», а это не запрещено — сам господин прокуратор Куспий Фад говорил, что Риму нет дела до отправлений любых культовых надобностей.

Мы шли и громко пели гимны. Февда запевал, мы подхватывали. Было ужас как жарко. Но вот наконец за последним холмом открылся Иордан. Мы подошли к самой воде и здесь остановились. Февда сделал нам знак, и все замолкли, только какой-то забулдыга неудержимо икал, еле его заткнули. И тогда Февда сказал Слово. Он повернулся к реке, простер длани свои и сказал:

— Расступись!

Одно только слово. Мы замерли в разных позах, прямо как те фигуры на расписных эллинских горшках. И я увидел! Мы все увидели. Мы увидели, как воды заколебались и начали вздыматься двумя горбами, расступаясь посередине. И тогда, все так же простирая длани, Февда пошел по речному дну. Он медленно шел вперед почти посуху! Я говорю «почти», потому что там еще оставались ил, тина, водоросли и всякой грязи по колено, однако воды там уже не было — река расступалась перед великим Февдой. Чудо! Чудо! Мы тотчас же собрались идти вслед за ним, и некоторые уже двинулись, громко читая молитвы, но вдруг прямо перед нами возник латинский начальник — тот самый, с гребнем на шлеме. Он погарцевал немного туда-сюда, чтобы, значит, получше смотреться, а потом развернулся хвостом коня к нам, а мордой к реке, да как рявкнет! Яхве правый, подумал я, ну и глотка! Окажись на том берегу какой-нибудь Иерихон, он бы, пожалуй, рассыпался в прах.

— Отставить!!! — проорал начальник.

Одно только слово. Забулдыга икнул, все вздрогнули, Иордан на миг замер, а потом сомкнулся. Река сомкнулась единым махом; две волны сшиблись, накрыли великого Февду, и он исчез из виду. О ужас, ужас! Смятение прокатилось по толпе; все растерянно заметались и только сейчас обратили внимание на конный строй латинян, растянувшийся по склону. Среди них был и сам прокуратор Куспий Фад.

Паника, сумятица, и вдруг:

— Долой!

Пророк Февда вновь стоял меж нами, весь мокрый, в грязи и тине.

— Долой! — крикнул он снова. — Гоните неверных, они помешали чуду! Бейте их! С нами истинный Творец!

— Долой кесаря! — взревела толпа. — Бей инородцев!! Даешь латинский погром!!!

Похватав бурдюки и посохи, мы ринулись на врагов, а те как начали рубить нас направо и налево — только свит и хруст повсюду! В мелькании клинков, голов и рук я высмотрел лицо Куспия Фада. Господин прокуратор вовсю хохотал, а когда я на миг встретился с ним взглядом, мне показалось — нет, я уверен! — что он мне подмигнул. Заговорщицки так подмигнул, а потом раздался свист стали, и мне в глаза плеснула чужая кровь. Я упал, на меня упал кто-то еще, песок рядом с моей головой всковырнуло копыто. Солдаты теснили толпу к Иордану и добивали последних уже в воде.

Я лежал пластом до тех пор, пока топот конницы не угас за вершиной холма, а потом вылез из-под мертвецов и пошел вдоль берега. Февду я опознал только по мокрой одежде, поскольку ему отрубили голову, чтобы — как положено в таких случаях — насадить ее на шест посреди городской площади. К вечеру я был уже далеко оттуда.

В Иерусалим я решил пока не возвращаться и по пути пристроился к эллинскому торговцу, сбывавшему в окрестных селах свои расписные горшки. Этот эллин на редкость веселый человек. Богов он поминает редко, да и то всуе; зато не дурак выпить, без конца шутит и насмехается надо всеми, в том числе над самим Куспием Фадом. Он и надо мной посмеялся, когда я рассказал про чудо. Для этих эллинов нет ничего святого — им бы только философничать, плести стихи, ваять непотребные голые статуи да выдумывать всякие теоремы. Никчемные людишки — как и латиняне, которые только и умеют, что тупо держать строй, мостить ненормально прямые дороги да уродовать пейзаж своими акведуками, амфитеатрами и колоннадами. Они уверены, что перебили всех очевидцев на том берегу — и концы в воду. Однако же я уцелел. И я видел своими глазами, как река расступилась вдоль узкой, почти сухой тропы, по которой шагал, простирая длани, великий Февда. Я мог бы это заявить и перед судом, но судьи нынче кто? Синедрион безропотно послушен прокуратору, а в римском праве последнее слово всегда за теми, у кого больше легионов или сребреников. Да и эллин разве когда-нибудь трезво судил иудея? Притом что его не было на берегу Иордана, когда Февда сотворил святое чудо. А я там был. Я был там, разрази меня Зевс! Или Юпитер? Или…

Зеленая Плесень

набросок либретто космической оперы

На исходе 362-го года Эры Далеких Устремлений отдельная научно-штурмовая эскадра Объединенного Земного Космофлота, с сугубо познавательной целью продвигаясь в глубь Вселенной, наткнулась на двигавшийся встречным курсом с откровенно завоевательной целью авангард военного флота Блефантанской Директории. Столкновение произошло на обширном космическом пустыре в созвездии Гончих Псов, между хвостом и задними лапами второго пса, в районе Безымянного Астероида. Титаническая битва продлилась менее четырех секунд, поскольку обе стороны располагали принципиально разными средствами нападения, что делало защитные системы каждой из них абсолютно беспомощными перед лицом противника.

Таким образом, флотилии успели сделать лишь по одному залпу, превратив друг друга в облачка пыли и мусора. Заодно был уничтожен и Безымянный Астероид с его уникальной экосистемой, включавшей среди прочего сверхразумную Зеленую Плесень, за миллиарды лет эволюции создавшую уникальный приключенческий эпос и стройную философскую концепцию мироздания.

Единственным уцелевшим кораблем земной эскадры оказался абордажно-лабораторный корвет «Светлый путь», который на момент битвы дрейфовал в пятнадцати миллионах километров от Безымянного Астероида вследствие вопиющего головотяпства и преступной халатности автопилота, прозевавшего команду о боевом маневре.

В состав интернационального экипажа корвета входили космонавты Иванюк (командир с лицензией на все тяжкие), Петрадзе (инженер-канонир) и Сидорбеков (лаборант-экзекутор). Кроме того, на месте битвы в открытом космосе был подобран неведомо как выживший астронавт Гопкинс, временно зачисленный в команду на должность космонавта-исследователя. Однако Гопкинс оказался не в состоянии выполнять даже эти почетные обязанности и выпил с целью самоустранения бутыль нашатырного спирта из медицинской аптечки, однако не устранился, а вместо этого совершил серию хулиганских поступков, вследствие которых звездолет потерял управление. Засим вредитель забаррикадировался в бортовом туалете и категорически отказался его покидать, тем самым вынудив остальной экипаж справлять нужду в полиэтиленовые пакеты, которые выбрасывались наружу и летали вокруг корабля наподобие кольца Сатурна. Ситуация была признана «экскремальной», но космонавты сохранили дежурную бодрость духа и готовность смело взглянуть в лицо неизвестности.

(В полной версии космической оперы далее следует серия задушевных бесед, принципиальных споров и трогательных воспоминаний, содержащих необходимые эмоционально-воспитательные мотивы.)

Как вскоре выяснилось, характер нанесенных Гопкинсом повреждений, согласно Всеобъемлющей инструкции, не предусматривал проведения ремонтных работ в открытом космосе. Но совершить посадку и тем самым избежать нарушения Инструкции экипаж не мог, поскольку садиться им было не на что (действие, напомним, происходит на космическом пустыре, то есть в беспланетном пространстве). Долгие поиски, в которых особое рвение продемонстрировал жаждавший реабилитации автопилот, наконец увенчались успехом: был найден обломок Безымянного Астероида, по своим размерам лишь немного уступавший самому звездолету, что позволяло считать контакт с ним «посадкой на планетарный объект». С третьего захода они сумели взять эту глыбу на абордаж, после чего Петрадзе и Сидорбеков приступили к устранению неполадок. С этой целью они, надев скафандры и специальные липучие ботинки, начали ходить туда-сюда по поверхности глыбы, ловко увертываясь от летавших повсюду полиэтиленовых пакетов. Так они ходили до тех пор, пока опытный бортинженер Петрадзе не запнулся о большой круглый камень, внимательно осмотрев который, космонавты заподозрили в нем ценный минерал — возможно, с содержанием криптонита — и перенесли находку в лабораторный отсек корабля.

Ожидания касательно минеральной ценности объекта не оправдались, но обнаруженное на его боку пятно оказалось последней уцелевшей колонией Зеленой Плесени, каковая очень вовремя вступила в телепатический контакт со своими спасителями: опытный лаборант Сидорбеков уже был готов удалить пятно бактерицидной салфеткой, когда в головах космонавтов вдруг зазвучал чуждый им голос разума.

Из первых же слов, произнесенных Зеленой Плесенью на удивительно чистом и благозвучном русском языке (каковым свободно владели все члены международного экипажа, за исключением космонавта-исследователя), перед ними начала вырисовываться глубоко правдивая картина вселенского бытия.

— Эвона чать ужо и ахти, — в заключение сказала Плесень. — Инда ж токмо, стало быть, так-то оно и есть.

(Дословно весь диалог с Зеленой Плесенью приводится в полной версии космической оперы, составляя основу ее идейно-философского содержания.)

Феноменальный интеллект и незаурядное чувство юмора, в полной мере проявленные стойкой и неунывающей Плесенью, произвели огромное впечатление на пионеров земной цивилизации, перед которыми вдруг открылись перспективы радикальной переоценки их отныне уже устаревших доктрин и теорий. В ознаменование столь важного события на корабле был дан торжественный обед с употреблением лучших блюд и напитков, какие нашлись на камбузе. Свежеиспеченный космонавт-исследователь Гопкинс к обеду не вышел.

…Пока на корвете «Светлый путь» происходили описанные выше пертурбации, из мрачной космической тьмы продолжали выдвигаться основные силы военного флота Блефантанской Директории: 1488 линкоров и тяжелых крейсеров в сопровождении целой тучи эсминцев, фрегатов, канонерок, десантных шаттлов, пакетботов, госпитальных и карантинных судов, кораблей-гауптвахт, транспортных барж с боеприпасами, провиантом, пыточными инструментами и т. д. Командовал этой армадой талантливый, смелый, циничный, жестокий и подлый гросс-адмирал Вайх, прозванный в народе Четырехглазым (три из своих семи глаз он потерял во время осады Альфа-Ромеры, вдобавок лишившись двух правых ног при нападении партизан в Туманности Квадратных Карликов). Флот был укомплектован по мобилизации представителями 235-ти подвластных Директории обитаемых планетных систем; офицерский корпус культивировал оголтелый блефантанский шовинизм, будучи воспитан в духе кастового превосходства и безусловной преданности правящей элите.

Однако не все ладилось в, казалось бы, чудовищно могучей Блефантании. Зерна недовольства, занесенные ветрами перемен, давали обильные всходы; зрели увесистые гроздья гнева; на закваске из старых и новых обид беспокойно бродили умы. Правящая элита Директории все быстрее деградировала интеллектуально и физически (в моральном плане нижний предел деградации был ими достигнут еще двадцать семь поколений назад). Выход из кризиса эти элитные дегенераты искали в победоносной войне — неважно с кем и по какому поводу. (В полной версии оперы дается развернутый анализ социально-политической обстановки и предпосылок революционных перемен в блефантанском секторе Вселенной.)

Суперлокаторы и гипертелескопы блефантанцев не сразу обнаружили «Светлый путь», пришвартованный к обломку астероида, что позволило космонавтам штатно завершить ремонт и стартовать по направлению к Земле. Их старт, однако, не остался незамеченным. Гросс-адмирал Вайх, будучи талантливым стратегом и не менее талантливым тактиком, мигом сочинил диспозицию по захвату беглецов живьем. Корабли Директории рванулись вперед, стремясь обойти «Светлый путь» с четырех флангов, но доблестный корвет, феерически маневрируя, раз за разом ускользал от преследователей. Под руководством пустившегося во все тяжкие командира и при большой моральной поддержке со стороны автопилота, экипаж творил настоящие чудеса. В свою очередь, капитаны вражеских кораблей строго следовали букве диспозиции и не решались проявлять инициативу, сурово наказуемую по блефантанским законам. Как результат, погоня безнадежно отстала. Эта постыдная неудача убедительно продемонстрировала неэффективность прогнившего и закоснелого режима Директории, став искрой, из которой возгорелось давно назревавшее пламя. На флоте вспыхнул беспощадный — и лишь запоздало осмысленный — бунт рядового и сержантского состава во главе с пассионарным лейтенантом Шмыггом, которого накануне вновь обошли чином ввиду его хронической неспособности выучить пятистраничный боевой устав. Восставшие насильно овладели ситуацией, пошвыряв за борт шовинистическое офицерье. Жестокий и подлый гросс-адмирал цинично расстрелял собственный штаб, всюду подозревая измену, и сам был убит рикошетом от стен адмиральской рубки. Справедливость начала торжествовать: произошло повальное братание представителей 235-ти угнетенных планетных систем, после чего революционный флот развернулся и взял курс на столицу Блефантании. Одна беда: проложить этот курс было некому за отсутствием штурманов, перед тем выброшенных в открытый космос вместе с прочими грамотными офицерами. Лейтенант Шмыгг в разгар праведного беспредела объявил себя гросс-комиссаром, но поскольку его идейную пассионарность не обременяли практические знания, руководимая им армада после серии нелепых маневров канула в ближайшую черную дыру…

А на корвете «Светлый путь» праздновали двойную победу: во-первых, был счастливо найден и, во-вторых, удачно спасен от врагов бесценный осколок древнейшей цивилизации Вселенной. Сочетание земных технологий с блестящей культурой и миллиардолетним опытом Зеленой Плесени создавало предпосылки для гигантского цивилизационного скачка. Определенно, человечество стояло на пороге новой эры. Командир Иванюк выдал срочное сообщение «всем-всем-всем-вообще», собрал экипаж в кают-компании и произнес соответствующую случаю вдохновенную речь, после чего они хором исполнили популярный «Гимн космонавтов»:

(Все пятнадцать куплетов гимна присутствуют в полной версии оперы, являясь ее лейтмотивом).

Затем, по старой доброй традиции, члены экипажа выступили с номерами художественной самодеятельности, а сразу после концерта состоялся торжественный ужин.

Тем временем забытый всеми-всеми-всеми-вообще экс-астронавт, а ныне космонавт-исследователь Гопкинс, испытывая сильнейшие угрызения голода, покинул наконец свое убежище. Блуждая по кораблю в поисках чего-нибудь съедобного, он ненароком забрел в лабораторный отсек, где обнаружил зафиксированный на почетном месте большой круглый камень.

— Ценный минерал, — догадался Гопкинс. — Криптонит или типа того.

Проникаясь уважением к находке, он вдруг вспомнил о своей новой должности и тотчас приступил к исследованиям: несколько раз обошел вокруг камня, пригляделся и рукавом комбинезона тщательно стер с его поверхности негигиеничное зеленоватое пятно. Забористый телепатический мат погибающей Плесени он, по незнанию исконно русских идиом и оборотов, счел просто слуховой галлюцинацией…

Человечество так и осталось стоять на пороге. Эра Далеких Устремлений продолжилась за отсутствием иных вариантов. Ужин в кают-компании звездолета прошел в теплой дружеской обстановке.

Voila[1]

брутальный экспромт

Фургон останавливается за углом. Мы выскакиваем и бежим изо всех сил, при этом стараясь не топать. Ночь, как на грех, безоблачна, но, по счастью, безлунна. Нас замечают в нескольких шагах от входа, но не успевают задвинуть засов. Мы давим на дверь. С той стороны упираются, но недостаточно сильно. Кто-то из нас шепотом командует «раз-два», дверь подается. Темный коридорчик, стенка, поворот налево, впереди человек, и это не наш человек; он наотмашь бьет чем-то тяжелым, его тоже бьют; он падает, мы пробегаем по мягкому. Еще поворот, позади тревожные крики — быстрее! Вот нужная дверь. У кого-то есть ключ, но никто не знает, у кого. Споры и ругань вполголоса, откуда-то приносят топор, и снова споры: искать ключ или ломать замок? Топор роняют кому-то на ногу, возникает свалка, все орут: «Тихо! Без паники!» Неожиданно дверь распахивается сама собой. Внутри горит лампа, а под ней стоит человек. Это — наш человек. «Вот», — говорит наш человек и указывает на большой деревянный ящик. Мы хватаем ящик и бежим прочь. Темнота, теснота, ящик тяжелый, впереди крики — засада! Мы разворачиваемся и бежим искать запасной выход. Коридорчик, поворот — решетка, еще поворот — запертая дверь. Ключ у кого-то есть, но неизвестно у кого. Споры: ломать замок или искать этот чертов ключ? Опять же никто не знает, у кого топор. Те, кто нес ящик, жалуются на усталость и опускают его на пол. Сразу же те, кто не нес ящик, об него спотыкаются — возникает свалка, все начинают искать самого виноватого, но тут вдруг находятся топор и ключ. Несколько человек по очереди пытаются открыть дверь ключом, а другие по очереди рубят ее топором до тех пор, пока в одном из тех, кто рубит, не опознают самого виноватого. Его надо бы отлупить, но у него в руках топор. Все орут: «Тихо! Без паники!» В это время дверь падает сама собой. За дверью — безлюдный ночной двор.

Мы быстро проходим вдоль стены дома, пригибаясь, чтобы не мелькать в оконных отсветах. За углом нас ждет фургон, мотор заведен, фары погашены. Мы грузим ящик, садимся и отваливаем. Улица, поворот, проулок, еще поворот, тупик. Вокруг старые тополя и густые акации, погони не слышно. Порядок. Фургон тормозит.

— Вот, — говорит кто-то из нас, указывая на ящик.

— Да, — говорим мы все.

Тогда кто-то из нас высоко поднимает топор и со всей силы бьет по ящику, чтобы его вскрыть.

Что находилось внутри — мы так и не успели узнать…