– Да я не оставлю ее. Я ей… вроде как в любви признался.
Я оторопел, отойдя на шаг и сощурившись.
– Ты ей… что сделал?
– Хрен знает, само вылетело. Вместе с «полоумная дура» и «истеричка».
Половина даже не знает о том, что со мной происходит ночью! Они знают меня лишь с одной стороны! – зарычала Лисс в ответ.
– Я! Я тебя знаю! – Это было похоже на исступление. – И, твою мать, все равно люблю! Ясно тебе, дура полоумная?! Люблю! И слабую, и неуправляемую, и глупую, и вредную, и невыносимую! Любить за недостатки – вот что имеет смысл! За преимущества любят все. Но это ничего не стоит!
– Где корпус спортивного спецкласса? – сразу перешел я к делу.
Юноша выгнул бровь.
– Похоже, что я учусь на спортивном факультете? – язвительно спросил он и вытянул руки.
«В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну».
Шарль Бодлер, «Вампир»[4]
Засматриваюсь на ее янтарные, вспыхнувшие золотом глаза
Когда он с ней – это время жить и безумствовать.
Это время океана.
– Какой очаровательный цветочек, – ухмыльнулся я. – Цветок в волосах тоже ничего.
– Моя девочка, – с выдохом сказал я, – любимая…
Я протянул к ней руки, и она подсела еще ближе, по-матерински меня обняв. Я положил голову ей на плечо, уткнувшись в шею, и тяжело вздохнул.
– Мы не сумели его спасти. Он только что умер.
