автордың кітабын онлайн тегін оқу О чем молчит ягодный тис
Елена Глебова
О чём молчит ягодный тис
Сказка является продолжением цикла «Настёнкиных сказок». Предназначена для дошкольного и младшего школьного возраста.
Все на ночной карнавал!
— Собирайся же скорей, я жду! — маленький нетопырь в нарядных бирюзовых велюровых башмачках на кожаных лапках и с большим кружевным жабо до самого низа мохнатого брюшка подгонял второе такое же создание. Другая летучая мышка мучительно примеряла атласные банты, внимательно всматриваясь в своё отражение в глубокой мутной лужице. После дождя лес был напоён влагой. Деревья, кусты, травы и цветы источали такой головокружительный аромат, что хотелось утонуть в этой свежести леса, вдыхать и вдыхать упоительный воздух и ни о чём больше не думать. Есть в жизни радости, которые делают нас счастливыми, но мы редко их замечаем.
Маленькая мышь выбрала самый яркий атласный бант цвета фуксии, повязала его вокруг тощей мохнатой шейки, и два нетопыря взмыли в воздух.
— Думаешь, опоздаем? Разве можно вообще туда опоздать? — не унималась мышь с бантом.
— Опоздать в полном смысле слова туда невозможно, а пропустить всё самое интересное — так это запросто, — последовал ответ крохотного нетопыря в велюровых башмачках.
— И долго нам лететь? — бант нетопыря развевался на холодном промозглом ветру. Дождь прошёл, и это отчётливо чувствовалось, ведь дожди в горах обильные и очень холодные. Карпаты суровы, но красота этих гор способна перечеркнуть все капризы местного микроклимата. Лавируя между отяжелевшими тучами, летучие мыши наслаждались видом гор с высоты. Горы, гордые отвесные потрясающие своей красотой скалы, громыхающие водопады, разросшиеся леса, чуть поодаль раскинувшиеся виноградники — вид с высоты облаков дарил взору неописуемое, непревзойдённое по своей силе, утончённое удовольствие.
— Мы должны успеть к закату. Всё интересное начнётся, когда солнышко уступит своё место луне. Будет карнавал, — мышь на лету поправила сваливающиеся бирюзовые башмачки и сбавила темп.
— Карнавал? В честь чего? — мышь с бантом проверила наличие оного на себе и тоже полетела чуть медленнее, — слушай, давай передохнём! Вон выступ на скале, повисим вверх тормашками немного, крылья ноют от такого перелёта, — атласный бант трепыхался вокруг острой влажной мохнатой мордочки, было видно, что его обладательница сильно устала.
— Ладно, только я в ботинках. Придётся приземлиться прямо на брюхо, — ответила мышь в бирюзовых башмачках.
И две мохнатые крохотные тени плавно спикировали на скальный выступ. Вершина скалы была покрыта горными эдельвейсами. Шелковисто-бархатные серебристые цветы, как наскальные звёздочки, будоражили воображение. Человеку добраться сюда практически немыслимо — скалистый выступ не обещал ни одной удачной попытки даже самому изощрённому скалолазу, но для двух крохотных нетопырей каменистая скала с шёлковой косицей, как ещё по-другому называют эдельвейсы местные жители, стала желанным и спасительным приютом в их долгом путешествии на ночной карнавал.
— Расскажи чуть подробнее, что за таинство, и почему все лесные жители так ожидают этот карнавал? — после приземления бант съехал, и мышь старательно вытягивала тощую шейку, чтобы привести себя в порядок.
— Ну, слушай тогда, — второй нетопырь скинул велюровые башмачки и блаженно вытянул мохнатые когтистые лапки, что было мочи.
Рассказ нетопыря в велюровых башмачках, или Легенда о ягодном тисе
— Я расскажу тебе вкратце, самую суть, — велюровые башмаки плавно покачивались на лепестках эдельвейса, и мышь, мечтательно закрыв глаза, начала свой рассказ.
«В Карпатах издавна проживал колдун. Колдуном его звали люди, кем он был на самом деле, сказать сложно. Это был очень высокий смуглый черноволосый человек с мужественными грубыми чертами лица, не носивший бороды и почти всегда угрюмый. Его острый нос венчала тонкая горбинка, говорившая о породе. Копна иссиня-чёрных волос тяжёлой лавой спадала с плеч. Брови, густые, нависшие и такие же иссиня-чёрные оттеняли ярко-синие глаза продолговатой миндалевидной формы. Очень крепкого телосложения, мрачный, нелюдимый, не от мира сего, с тяжёлым умным взглядом и величественной поступью, он жил в горах недалеко от людских деревень. Его аскетичный облик никак не вязался с легендами о нём. Люди молвили, будто колдун дюже богат, будто живёт он в горах в наскальном замке, служат ему в этом замке не люди, а птицы, белки, мыши, ежи и зайцы. Говорили также, что колдун выпивает каждый день три огромных кубка мёда, который приносят ему сами пчёлы с местной пасеки, и не ест ни рыбы, ни мяса — на что только не способна человеческая фантазия. Колдуна боялись. Случилось, что во время охоты один из местных убил косулю, так колдун поднял руку на человека, и хлопчик тот долго потом в лес не хаживал — боялся новой встречи с колдуном. Единственное, что поражало деревенских — так это отношение колдуна к детям. Колдун нашёл в горах заплутавшего мальца, забрал к себе в наскальный замок, отогрел, накормил, напоил, дал тёплую одежду и припроводил на следующий день обратно в деревню, да не с пустыми руками, а сунул в ладошки ребёнка две золотые монеты. Прознал колдун, что семья мальчонки в крайней бедности и нужде прозябает. Отсюда и пошли слухи о чрезвычайном богатстве колдуна и его прислужницах-белках. Чего только потом этот малец у себя дома не нарассказывал. Если верить мальчонке, так колдун не так суров и не жаден вовсе, и к людям относится весьма терпимо, и нет в его сердце ни ненависти, ни злобы, лишь печаль жгучая. А к ребятишкам малым колдун вообще добр и терпелив, и очень участлив. Говорит, что «дети — как цветы на земле, и нет ничего прекраснее и добрее этих созданий».
Жизнь текла своим чередом. Старики отпускали бороды, детский плач оглашал деревни, играли свадьбы, пели песни, водили хороводы, собирали один урожай за другим, одна ярмарка сменяла другую — события ускользали сплошной чередой, как песок сквозь пальцы. Лишь одного колдуна время не трогало. Он не менялся ни внешне, ни внутренне. Его неизменно видели черноволосым, чернобровым, безбородым, сильным и крепким, всегда одиноким и угрюмым. Знали люди и о печальной судьбе колдуна.
Редко захаживал колдун в местные деревеньки. Слёзной мольбою упрашивали его порой излечить недуг. Ко взрослым больным он редко хаживал, а на просьбу спасти жизнь ребёнка всегда откликался. Не было ни одного раза, когда бы колдун пренебрёг мольбою матери о здоровье её дитя. Появляясь в одной из деревень раз за разом, колдун невольно, незаметно для самого себя стал захаживать туда всё чаще и чаще. На краю деревни росла сирота. Беспризорная девчушка лет восемнадцати сама и в поле работала, и в саду, и за скотиной ухаживала, могла и плетень подкосившийся поправить, и воды кадку доверху натаскать, и за хворостом на лошадёнке в лес съездить, и ниток напрясть из мотка шерсти, и хлеб испечь, и сшить на себя, что угодно. Жизнь научила её не бояться никакой работы. Трудолюбивая, старательная, всего она достигала своим трудом и упорством — выбора не было, это удел любой сироты. И колдун, проходя мимо её хаты, как-то само собой заглядывался на дивчину, и не раз, и не два, и даже не три, потом понял, в чём дело, и пришёл в её дом незваным гостем. Это случилось с колдуном впервые — единственный раз в своей жизни, когда он оробел перед смертной. Девчоночка взглянула на него, смекнула, зачем появился на пороге, и плеснула на него воды из кадки — дескать, иди, куда шёл. Вместо того, чтобы обозлиться и ощериться, он низко склонился перед дивчиной и тихо произнёс: «Не гони меня прочь, девица, а дай слово молвить…» Что было дальше, никто не слышал, но только колдун стал частым гостем в хате сироты, а через некоторое время на руке красавицы деревенские разглядели золотое обручальное колечко. Колдун был не верующий, священник не освящал их брак, но суть происходящего не менялась: вся деревня знала, что сиротка вышла замуж за колдуна. Хата дивчины преобразилась с тех пор. О её нарядах в окрестных деревнях ходили легенды. Говаривали люди, будто едят они с колдуном на золоте, спят на шелках, носят сафьяновые сапожки, а в ушах у дивчины горят рубины величиной с дикую сливу. Любил колдун свою жену без меры, поражаясь самому себе, насколько же чувство может изменить, преобразить человека. Живя в деревне, колдун так или иначе сталкивался с местными. Его не любили. За что — сложно сказать. Он просто был не таким, как все. Иного нрава, иной веры — не носил креста на шее — угрюмый, вечно погружённый в себя, высокий, статный, очень рослый, не каждый казак мог помериться с ним силушкой, а самое главное — богатый, и отколь богатство сиё — никому было неведомо, а раз неведомо, значит, от нечистой силы. И завидовали молодухи в окрестных деревнях, что какая-то девка, сирота, без роду, без племени живёт, как княжна, в любви и довольстве избыточном. Колдун впервые за свои тысячи лет земной жизни был счастлив. Это незнакомое ему состояние передавалось всему живому вокруг — цветы распускались, когда ступал колдун своими могучими стальными подошвами по лесным тропинкам, птицы издавали свои переливчатые трели, занимаясь на разный лад, звери приветственным рычанием провожали его рослую фигуру. Но настоящее состояние полёта, неописуемой эйфории ощутил колдун с рождением дочери. Крохотное создание назвали Изольдой. Малышка была, как две капли воды, отражением самого колдуна. Он смотрелся в неё, как в зеркало, узнавая в ней свои черты, мимику лица, движения, интонации голоса. Тогда колдун впервые задумался о своём бессмертии. А надо ли оставаться бессмертным? Может, лучше обрести душу смертного, стать, как все, и всю жизнь посвятить своему ребёнку, быть подле девочки и жены?
Спустя полгода в деревне заболел молодой казак. Жена казака упросила колдуна вылечить мужа, и тот согласился врачевать. Сначала казаку стало лучше. Но женщина то ли спутала настои трав, то ли не выдержала время приёма лекарственного зелья, только как ушёл колдун, становилось казаку всё хуже и хуже. Пригласили местного знахаря. Через два дня казака похоронили. Деревенские все, как один, ополчились против колдуна. Дескать, это он сгубил парубка. Ненависть деревенских, смешанная с затаённой завистью и неприязнью, ищущей только предлога, чтобы выплеснуться наружу, достигла предела. Исподтишка, тихой сапой отравили они колодец подле хаты, где жил колдун со своей молодой женой и новорождённой малышкой. Отравленная колодезная вода досталась только жене колдуна. Спасти её он не сумел. Возненавидев весь белый свет, колдун в охапку схватил новорождённое дитя и ушёл в горы. С тех пор его больше никто не видел, ни самого колдуна, ни его малышку. Спустя неделю в деревне случился страшный по своей силе пожар. Обугленные хаты и выжженные дотла дворы напоминали деревенским об угрюмом колдуне. Проклятия сыпались на его иссиня-чёрную гордую голову, но почему-то обрушивались снова и снова на проклинающих.
Несколькими месяцами ранее другой отшельник, немолодой лесник, живший в горах далеко от людей, нашёл в коробе из бересты грудное дитя. Мальчонке от роду был месяц, а то и менее. Никого поблизости не было, только грудной, голодный, испуганный и безутешный надрывный плач крохотного существа оглашал скальные выступы. Лесник дрожащими руками поднял малыша с земли, прижал к себе и с интересом взглянул в крохотное обезображенное рёвом личико: «Этак, кто это тебя бросил на произвол судьбы? Что за мать родила тебя и кинула хищникам на съедение?» Лесник держал козу в своём охотничьем домике. Принеся дитя домой, он перепеленал его в подвернувшуюся под руки ветошь, обмакнул кусочек тряпицы в козье молоко и дал пососать младенцу. Ребёночек выжил, чуть погодя он уже мог пить из маленькой чаши, а когда появились первые зубки, младенец кушал вместе с лесником и хлеб, и каши, и любую мелко истолчённую пищу. Старый лесник, у которого за плечами прошла большая часть отрешённой от мира, затворнической, одинокой жизни, каждый день благодарил Небо за несказанный подарок. Ребёночка он окрестил в православном храме в одной Карпатской деревушке. В метриках записали лесника отцом чада и нарекли ребёночка Феодосием, что означает «данный Богом» с греческого.
Вот и получилось так, что в горах, не так и далеко от людского жилища, росли Изольда и Феодосий. Если колдун воспитывал свою дочь, как маленькую принцессу, которая с малолетства не знала отказа ни в чём, то Феодосий рос в охотничьем домике старого лесника, бессребреника, у которого самым ценным в избушке был образ Богородицы. Карпаты своим чарующим великолепием дарили детям то незабываемое детство, которое так часто потом приходит во сне, особенно когда на душе метель. И колдун, и лесник отлично знали друг друга. Знакомые не один десяток лет, они на глазах друг у друга растили близких по возрасту детей. Оба они — и старик лесник, и колдун — были, по сути, отшельниками. Один — глубоко верующий, другой — прожжённый язычник, они с лёгкостью находили общий язык. Настоящая любовь, трепетное отношение к природе, обожание каждым своего ребёнка и постоянная родительская опека сблизили их настолько, что эти двое выброшенных из жизни и таких разных людей стали почти друзьями. Феодосий каждый день виделся с Изольдой, часами играл с ней и был частым гостем в её наскальном роскошном замке. Колдун, в мрачном молчании ненавидящий весь человеческий род, с теплотой в сердце относился к мальчугану и был рад, что у его дочери есть такой друг. Девчушка, унаследовавшая внешность колдуна, имела душу и характер своей матери, покоряя своим непосредственным детским обаянием всё живое вокруг. Колдун любовался ею, дышал и жил только ей одной. Все сокровища его наскального роскошного замка были у ног маленькой Изольды.
Феодосий же с детства был приучен лесником к труду. Старый лесник, в прошлом монах, знал всё о природе своего края, стараясь передать все свои знания названному сыну. Он так и не признался маленькому Феодосию, что нашёл его в горах в берестяном коробе, любил его, как свого родного ребёнка, и боготворил не меньше, чем колдун свою дочь. Говорят, что ребёночка надо вылюбить, только тогда он вырастет добрым, отзывчивым, чутким и способным любить окружающих. И колдун, и лесник на славу справились с этой задачей. Маленькая Изольда в кожаных черевичках и холщовом платьице с берестяной полоской на лбу вокруг головы бегала по лесу вместе с Феодосием. Мальчишка показывал ей, как ухаживать за пчёлами, как устраивать их на зимовку, как кормить, как собирать мёд, как его хранить, как доить козу, где лучше собирать хворост и какой, где интереснее всего прятать в земле «секретики», как расставлять силки на птиц — Изольда знала и умела всё, и вряд ли кто другой стал бы для неё лучшим другом, нежели маленький Феодосий.
Годы летели, как птичьи стаи. В горах время не ощущается. Жили эти две такие не похожие друг на друга семьи поблизости, как золото вешали — мирно да гладко. Лесник с Феодосием собирали грибы да ягоды. Ради ребёнка пришлось леснику разработать свой огород и, кроме козы, обзавестись ещё и курями. Научил лесник маленького своего сынишку охотиться на дичь сызмальства. Маленький Феодосий уже в пятилетнем возрасте мог принести с охоты жирного тетерева, крохотных вальдшнепов, а то и огромного самого красавца-глухаря. Феодосий с удовольствием угощал копчёной птицей маленькую Изольду, показывал ей всевозможные ухищрения в вымачивании и приготовлении дичи. Им было интересно вдвоём, и не нужно было шумной детской толпы — эти двое рука об руку открывали свой мир Карпат с их медовыми водопадами, шквалистым ветром, холодными проливными дождями и камнепадами, пахучей лавандой, растущей на склонах гор, и дикими колокольчиками, крокусами и мышиным горошком. Зная каждое дерево в округе, каждый куст и все до одной лесные и горные тропки, они пропадали целыми днями напролёт в своём собственном королевстве без короля и королевы, имя которому было Карпаты.
Семнадцать лет минули так же быстро и незаметно, как появляются первые морщины у красавицы. Феодосий так же охотился, помогал во всём старому, одряхлевшему совсем к тому времени леснику, был его опорой и надёжей, его любимым уже взрослым сыном, его душой, его надеждой, его будущим. Старик души не чаял в мальчике, поражаясь, каким статным красавцем вырос его возмужавший сын. Природа, отняв у ребёнка настоящих родителей, щедро одарила его внешними данными и богатством внутреннего мира. Очень рослый, по росту значительно обогнавший самого колдуна, широкоплечий, мужественный, крепкий и крайне сильный и выносливый, Феодосий сочетал в себе редкую мужскую суровую красоту и острый восприимчивый ум. Правильные черты лица, словно слепок с античной статуи, поражали благородством и изысканностью. Тонкий прямой чётко очерченный нос, изогнутые дугой чёрные густые брови, глаза цвета голубых ирисов, яркие, с открытым честным немигающим и добрым взглядом, и такие же яркие губы. Спрятанный в лесной глуши Феодосий мог без труда стать любимцем при любом знатном дворе даже только благодаря редчайшей внешности, которую по жребию раздал Создатель. Вряд ли сам Феодосий осознавал всю степень своей привлекательности. Нет, он рос среди скал и покрытых лесами гор, лазал по деревьям и выслеживал дичь, помогал отцу и был хорошим другом для Изольды и… всё. Изольда видела в нём другое. И с каждым днём притяжение росло, оформляясь в смутное предчувствие совсем не детской привязанности со стороны юной девушки. Колдун внимательно наблюдал за изменениями в поведении и характере дочери и был бессилен что-либо предпринять в этом случае. Он панически боялся, что красавец Феодосий отберёт у него его маленькую Изольду, уведёт её к себе в жалкую ветхую избушку, по сути, лачугу, среди гор, а колдуну останутся разве что её детские платьишки, куклы, да потрескавшиеся от времени стёртые воспоминания.
Так думал колдун, так мечтала сама Изольда. Но ни тот, ни другой не оказались правы в своих опасениях и желаниях. Скрипучая кибитка труппы бродячих актёров перевернула всю жизнь и Феодосия, и Изольды, а с ними лесника и колдуна. Ветхая выцветшая материя неплотно прилегала к хлипкому каркасу старой разбитой телеги, которую едва-едва волочила за собой гнедая тощая лошадёнка. Ветер срывал материю с кибитки, обнажая скудное имущество небольшой группы ездоков. Труппу бродячих актёров сопровождал верный пёс, бежавший рядом с гнедой кобылой и готовый облаять кого угодно, лишь бы развлечь печальных обитателей дорожной кибитки. Их было четверо: мужчина в возрасте, парнишка лет двенадцати, женщина, чья молодость осталась в прошлом столетии, и девчушка пятнадцати лет. Гремучая смесь национальностей — откуда они были родом, сказать было сложно. Язык, на котором общались эти такие разные внешне люди, поражал музыкальностью и красотой звучания. Скорей всего, бродячие комедианты были румынами. Смуглолицые, черноглазые, чернобровые и подвижные, со слегка вытянутым овалом лица они чем-то напоминали цыган и в облике, и в манере поведения. Все четверо были очень сухощавы, можно сказать худы, и бедно одеты. Сказать, что на них были лохмотья — это не сказать ничего. Убогого вида кляча мало чем отличалась от своих хозяев. Поражало в этом шествии нищеты только одно — взгляд этих людей. Ни крыши, ни одежды, скорей всего случайный кусок хлеба, разовые скудные заработки, ни будущего — запинающаяся кляча, отвозившая эту четвёрку в сторону Трансильвании — вот и всё их имущество, а во взгляде была поражающая лёгкость и свобода. Они не имели ничего, даже достаточно тёплой одежды и сносной добротной обуви, но они не роптали. Глаза горели, по худым впалым щекам скользила улыбка, они переговаривались о чём-то и даже смеялись, что было даже несколько странно при их образе существования. «Как птицы живут и счастливы», — подумал Феодосий, скользя взглядом по раскачивающейся в такт поступи лошади кибитке. Феодосий притянул к себе Изольду, тихонько шепнув на ухо: «Смотри, Изольда! Это бродячие музыканты! Видишь кибитку?» — Феодосий внимательно всматривался в дорожную колею, эти четверо с тощей клячей во главе поглощали всё его внимание. Тут ось у колеса кибитки надрывно взвизгнула и надломилась. Колесо слетело и покатилось за колею дороги, к скальному выступу, за которым прятались Феодосий и Изольда. Феодосий сильными руками поймал убегающее деревянное колесо и выступил на дорогу, объявляя о своём здесь присутствии. За ним из-за скального выступа вышла и Изольда.
По старому обычаю, воспитанному в юноше лесником, Феодосий в пояс поклонился проезжающим и подал мужчине сбежавшее колесо. Тот улыбнулся широкой белозубой улыбкой, обнажающей два ряда прекрасных зубов, что-то процокал на своём музыкальном языке и с благодарностью принял деревянную деталь. «Надо же, на вид уже совсем не молод, а зубы просто превосходные, — мелькнуло в голове у Феодосия, — откуда они родом? Они совсем другие, чем мы, и лицом, и сложены по-другому. И не цыгане вроде как. Кто же?» Тем временем мужчина вывел всех из кибитки и стал пытаться прилаживать колесо на место. Феодосий, недолго думая, подошёл к нему и знаками показал, что ремонт гораздо сложнее, нежели кажется на первый взгляд. Найдя в кибитке какой-то плохонький инструмент, точнее, его подобие, Феодосий помог бродячему актёру заменить ось и насадить на неё колёсо. Всё это время Изольда стояла и наблюдала, как смуглая кудрявая девчушка магнетическим взглядом, почти не отрываясь, в упор смотрела на Феодосия. Когда же кибитка была починена, и менестрели смогли продолжить свой путь, девчушка из кибитки подошла вплотную к Феодосию, вытащила из волос горную розу и протянула её юноше, не отрывая от него своего горящего взгляда чёрных глаз, где нельзя было различить даже зрачков. Кибитка уезжала вдаль, за ней тянулась мелодичная песня черноглазой девушки. Это был последний привет незнакомки Феодосию, песня, исполненная на незнакомом, чужом для него наречии, но звучание голоса говорило само за себя. Это была песня о любви, и Изольда болезненно остро почувствовала незримую нить, которая тянулась от черноглазой девушки к сердцу Феодосия.
С этого дня Феодосия словно подменили. Он стал замкнутым и печальным, часто возвращался на место встречи с черноглазой девушкой, тихонько мурлыкал себе под нос услышанную от неё мелодию, впадал в рассеянность и какую-то неопределённую мечтательность и грусть, при чём с Изольдой старый верный друг не мог поделиться ни одним своим душевным порывом. Изольда всё поняла. Понял всё и колдун, её отец.
Однажды колдун застал Изольду всю в слезах в самой дальней комнате их наскального замка. Это была комната скорби. В ней его девочка часами перебирала сохранившиеся старые вещи своей матери, пытаясь воссоздать её образ, целовала их, прижимала их к груди, разговаривала с ними. Ребёнку всегда нужны двое — и папа, и мама — и когда остаётся кто-то один, ребёнок очень болезненно это переносит. Изольда безумно любила своего отца. Колдун отлично знал это, и сознание своего состоявшегося отцовства делало его самым счастливым человеком на земле. Он дышал своим ребёнком, боготворил его, любовь, привязанность дочери открывала его душе неведомые ранее грани, возможности. Истинное назначение жизни раскрывалось перед колдуном в мелодичном смехе его малышки, а быстрые детские шаги отзывались в его мрачном и угрюмом сердце взрывом непередаваемой радости и гордости, потому что это были шаги его дочки, его крохотного божества, его маленькой принцессы. И теперь колдун с горечью наблюдал слёзы Изольды, её худенькие плечики, вздрагивающие и сжимающиеся при каждом новом всхлипе, словно девочка мысленно отбивалась от чужих ударов. Крепко обняв дочь и притянув её к себе, колдун взял её в охапку как тогда, когда он уходил из деревни семнадцать лет назад, ласково поцеловал её в макушку и тихо спросил:
— Что будем делать, Зо?
Маленькая Зо, как с глазу на глаз звал её отец, захлопала намокшими ресницами и уткнулась в его сильную широкую грудь. Самым близким другом в её жизни был Феодосий, а теперь друг, вроде бы как, предал. Изольда не могла точно подобрать слова к ситуации. Предательством в полном смысле слова это не было. Дружба их с Феодосием как была, так и осталась, просто в его жизни появилась мечта, к которой Изольда не имела никакого отношения. Феодосий влюбился. Так бывает. Живя в глухом лесу, среди гор и отвесных скал в мире дикой природы, он чудом каким-то встретил девушку и забыл обо всём на свете. Случайная кибитка цирковых бродячих артистов, поломка телеги на глазах Изольды, и такое нечаянное знакомство, которое перевернуло всю его и её дальнейшую жизнь.
— Я не знаю, — Изольда доверчиво уткнулась мокрым всхлипывающим носиком в грудь отцу, интуитивно ища у него защиты в сложившейся ситуации.
— Хочешь, я накажу его? — хриплым шёпотом предложил колдун, — я заставлю пожалеть его о своём выборе. Предпочесть моей дочери какую-то залётную нищую певичку?! Да он не в своём уме!
— А ты помнишь, как ты встретил маму? Может, у него с этой певичкой — как у тебя с мамой — сразу и на всю жизнь? Ведь такое бывает, а? — глаза Изольды вновь наполнились слезами. Слёзы нескончаемым потоком струились по лицу девушки, деться было некуда — виденное ею подкреплялось её же собственными дальнейшими наблюдениями и измышлениями.
— Ты же знаешь, я всё могу. Хочешь, он будет ручным, будет у твоих ног сдувать с тебя пылинки?
— Опоишь его зельем или прикажешь ему? Так-то ты меня ценишь?! Разве нужна мне любовь из-под палки?! — Изольда сорвалась на крик. Эмоции захлестнули её, и она разрыдалась ещё пуще прежнего.
На следующее утро Изольда исчезла. Колдун перевернул вверх дном весь замок. Никто из челяди даже не видел девочку в ближайшие несколько часов. Пришлось прибегнуть к услугам старого карлика. Карлик жил в ветвях столетнего дуба. Маленького роста, юркий, шустрый и очень подвижный гном с очень странным именем Флорентий с огромным усилием пытался протолкнуть в дверь своего жилища короб со свежесорванной ежевикой. Гном устроил свой дом в дупле старого дуба, а вход в дупло находился среди корней столетнего дерева. Флорентий был настолько мал, что его рост можно было сопоставить с чайной парой. Его верный друг, чёрный дрозд с ярко-оранжевым клювом и чёрными блестящими глазками-бусинками, уже поджидал Флорентия на ветках около дупла, чтобы дальше лететь в поисках ежевики. Эти двое — карлик и птица — были настолько неразлучны, что весь лес называл их «флорентийская парочка». Гном много лет назад спас жизнь дрозду. Раненая дробью птица не могла взлететь. Флорентий оттащил птицу в свой дом, выходил и в дальнейшем полностью вылечил дрозда. С тех пор благодарная птица жила всегда подле гнома и частенько переносила его на себе на далёкие расстояния, не доступные к перемещению такому крохотному человечку.
— Здрав будь, Флорентий! — тускло промолвил колдун. Его и без того обычно угрюмое лицо сейчас выражало настолько острое страдание, такую невысказанную муку, что гному стало не по себе, — у меня пропала дочь. Помоги найти.
— Съешь ягодку и подумай про себя: «Хочу быть под стать гному Флорентию». Мне иначе тебя, такого большого, в свой дом не провести.
В обычной ситуации колдун на такое предложение разразился бы смехом или съязвил, на худой конец, но ситуация сложилась надо бы хуже — да некуда — не до шуток и фривольного общения было колдуну. Колдун быстро проглотил ягоду и в одно мгновение очутился на земле подле гнома. Теперь короб с ежевикой выглядел гигантской телегой с огромными, как шары, сочными ягодами, а каждая ягода на вид, примерно, с арбуз. Карлик, одинокий, замкнутый и вполне самодостаточный, обожающий свои горы, виноградники, полевые и горные цветы, животных, птиц, даже со змеями маленький гном умудрялся ладить и находить общий язык, вмиг почувствовал острое невысказанное человеческое горе колдуна. Будучи по природе своей магом, он недолюбливал смертных за их потребительское, подчас варварское отношение к природе, за их суетливость и порывистость чувств, за огромную тягу к богатству и стяжательству, за неумение сдерживать страсти и порывы, за их короткий век — жизнь только улыбнулась и…, ах, уже и кончилась, и за такой короткий умозрительный промежуток времени не ощутить ни радости бытия, ни совершённых ошибок, ничего не успеть. Вот и проживают смертные свою скоротечную жизнь, как бабочки-однодневки, вспыхивают и гаснут, оставляя после себя хорошо, если добрую память, а то и вовсе пыль. Карлик вздохнул. Среди всех смертных он принимал в душе, то есть уважал, только лесника, названного отца Феодосия. Карлик с пониманием относился к вере лесного отшельника, к его молитвам, к образам и нательному массивному серебряному кресту. И сам, играя со стихиями и входя в контакт с тонкими мирами, карлик лучше, чем кто-либо другой, знал о присутствии на земле огромной созидающей силы добра, имя которой есть Бог. Лесник был православным христианином, карлик и колдун — язычниками, но все они носили в душе Бога и видели проявления Его воли в окружающем их мире. Наверное, именно поэтому и карлик, и колдун давно уже забросили колдовство. И тот, и другой отчётливо понимали, что вселенная отмстит им за любую агрессию к смертным, да и вообще ко всему живому.
— Пойдём со мной. Харитон поднимет короб с ежевикой в дом через дупло, — гном сделал быстрый повелевающий жест птице, дрозд с лёгкостью подцепил клювом корзинку и на крыльях донёс её до дупла.
Среди густых зарослей травы гном откопал крохотную дверцу, ведущую в его скромное жилище внутрь векового дуба, и увлёк за собой колдуна. Скромное жилище как таковым скромным отнюдь не оказалось: внутреннее убранство покоев карлика поражало изяществом и вкусом. Внутри огромного дерева зияла полость, что, впрочем, не мешало дереву ничем: столетний дуб был крепок, его кряжистые мощные корни выпирали из-под земли, а раскидистая крона была чудо, как хороша. И в этой внутренней полости располагалось жилище карлика в несколько этажей с винтовой лестницей, люстрами с живыми светлячками, погребом и маленькой кухонькой. Всё было деревянное: отделка стен, мебель, лестница, ажурным штопором выводящая карлика прямо к дуплу, служившему и окном и одновременно вторым входом в его поразительное жилище. Если случалась непогода, карлик задёргивал дупло деревянной шторкой из мягких пород дерева. Где-то глубоко под корнями столетнего дуба у гнома была сокровищница. Много лет тому назад карлик работал старателем в местных каменоломнях, и его трудолюбие принесло свои плоды — гном намыл достаточно золотого песка и хранил его на непредсказуемый в жизни случай. Одна слабость была у Флорентия — это цветы и ягоды. Художник в душе, гном остро чувствовал красоту этого мира, гармонию красок, звуков, запахов. Он слышал мелодию ветра, наблюдал вальс дождя, он видел карнавал цветов, а птичьи трели дарили ему незабываемую гамму эмоций. Гном имел чувствительную возвышенную душу, утончённо-капризный нрав, при этом был, на удивление, скуп и практически всегда погружён в себя — ему, в принципе, для счастья не нужен был никто. Единственное, что трогало гнома — это неподдельное чужое горе. Тогда он становился не таким домовитым и вполне даже отзывчивым. Вот и сейчас, наблюдая агонию чувств колдуна, карлик внутренне сжался и поклялся не оставить в беде товарища. Гном усадил колдуна в плетёное кресло и приказал дрозду Харитону заварить вишнёвый чай.
— Послушай, — начал вкрадчиво гном, — мы найдём её, я тебе обещаю. Двигайся поближе к столу.
Тут карлик попросил дрозда сорвать с дерева два зрелых жёлудя. Жёлуди покатились по полированной до зеркального блеска глади столешницы, деревянное покрытие утратило свой природный цвет и подёрнулось лёгкой дымкой. Затем дымка рассеялась, и на поверхности столешницы, как в зеркале, карлик с колдуном увидели совсем недавнее прошлое. Кадры сменялись быстро, словно кто-то незримый молниеносно менял слайды, но всё увиденное было предельно ясно. Изольда, будучи дочкой колдуна, унаследовала красоту и знания магии отца, но при этом имела кроткую душу матери. В момент отчаяния девушка подошла к раскрытому окну, сложила руки за спину и… превратилась в пятнистую красавицу-пустельгу. Птица взмыла в воздух и, обогнув на прощание остроконечные своды наскального замка отца, унеслась прочь в глубину гор. Следы волшебной пустельги терялись за линией горизонта. Дальше гладь волшебного стола карлика показала ободранную кибитку с бродячими музыкантами. Кибитка увозила прочь четырёх странствующих бессребреников в Трансильванию. Изображение искажалось, затем снова настраивалось. Показался лик кудрявой смуглой черноглазой девушки, к которой Феодосий прикипел сердцем намертво, затем старческое испещрённое морщинами, уставшее от жизни лицо старика. А дальше карлик с колдуном в один голос вскрикнули. Гладь стола отразила шквалистый ветер, ливень стеной и камнепад. Кибитку снесло, смыло дождём в пропасть. Огромные валуны катились с гор, словно кто-то отколупывал эти страшные каменные глыбы и забавы ради скидывал их в пропасть. Кибитку подбросило в воздух, она скрипнула, перевернулась и рассыпалась, как карточный домик. Гном сморщился и, горестно простонав, закрыл крошечными руками лицо. Изображение тут же исчезло. Колдун, не мигая, смотрел в одну и ту же точку, не шевелясь, безмолвствуя и только шепча бессвязную речь: «улетела… прочь… от меня… навсегда…». Харитон торопливо протянул ему в клюве вишнёвый чай.
— Пей, полегчает, обещаю тебе, — настоятельно протянул колдуну напиток маленький карлик.
— Зачем она это сделала? — взревел колдун. Он словно очнулся, и через маску отрешённости на поверхность вырвался дикий зверь, сидящий в его душе.
— Пей, давай, — настаивал гном, — твоя дочь мудрее тебя. Ей больно, очень больно, но она упорхнула из твоего дома, чтобы переждать время, прийти в себя и вернуться к прежней жизни. Ты дал ей не только красоту своего лица, ты, сам того не сознавая, наградил её великой способностью к волшебству. Ты — колдун, она, твой ребёнок — тоже умеет колдовать, даже если ты никогда её этому не учил. Запомни, дети — это увеличительное стекло своих родителей. Её способности в магии намного больше твоих, просто она ими никогда пока ещё не пользовалась — нужды в том не было до сего дня. Мать дала ей нежную ранимую душу и благородство, редкое среди смертных. Изольда обернулась птицей, это временно. Она вернётся, вот увидишь. Боль стихнет, перемелется — мука будет, вот увидишь. Всё пройдёт, и это тоже пройдёт. Время нужно.
— Время? — колдун влажными глазами ловил исчезающие силуэты на поверхности столешницы карлика, — а этот мальчишка живёт и знать не знает о моей беде…
— А у него своя беда, колдун, — покачал головой старый карлик, — в этой румынской кибитке ехала его семья. Просто он об этом не знает. Небо дало ему первое и последнее свидание со своим отцом. Это он отцу своему помогал телегу чинить. А девочка с чёрными глазами — то сестра его родная. Была…. Ты же помнишь, что лесник нашёл мальчишку в берестяном коробе в горах. Его родили и выбросили, избавились, оставив голодного грудного ребёнка среди диких зверей в лесу, где ни души. Лесник чудом его нашёл. Само Провидение спасло мальцу жизнь. И теперь мальчишке показали его семью, показали на прощание. Бродячие комедианты прошли сквозь его жизнь транзитом, как перекати-поле. Выбросив его в горах умирать, они видели своего мальчика в начале своей жизни, теперь же увидели под конец — на прощание. А ты думал, такие поступки проходят бесследно?!
— То есть, зря Изольда так горевала? Очарован был Феодосий своей же сестрой, соплеменницей?
— Да, он почувствовал зов крови, только не знал он, что это родная кровь говорит в нём. Он видел своих родных. Но они его не признали. Жутко, не правда ли?
— Скажи, Флорентий, когда Изольда вернётся, есть надежда, что Феодосий подарит ей своё сердце?
— Думаю, нет. Он любит её, как близкое родное существо, он жизнь за неё отдаст, если потребуется, но как свою жену и мать своих детей он её не видит. Он вырос с ней, она для него — как сестрёнка и не более.
Колдун в ярости прогремел кулаком по полированной глади стола. Жёлуди подпрыгнули и скатились на деревянный наборный пол.
— Отпусти ситуацию, — карлик ласково положил старческую мозолистую руку на мощное крепкое плечо колдуна, — у Изольды нет возраста, время застрянет и остановится для неё в двадцать пять лет. Изольда никогда не узнает физического старения. А годы Феодосия конечны. Помни об этом. Он — смертный, а Изольда — твоя дочь.
— И что теперь? Ей всю жизнь сторониться счастья?
— Сторониться не надо, но и силой брать — тоже не выход. Запомни, колдун, любое силовое решение проблемы — заранее проигрыш. Счастье само найдёт твою Изольду. Его не нужно подгонять, поджидать, подзывать, манить и бежать за ним по пятам. Оно само приходит к людям, само стучится в дверь. Посредники ему не надобны.
— Я могу сделать этого мальчишку бессмертным подстать Изольде. Могу подарить им свой наскальный замок и все мои сокровища, только бы моя девочка была счастлива.
— Дорогим коня не выкупишь, колдун. Любви у них не будет, а дружба меж ними крепкая. Не торопи время. Твоя девочка заслуживает счастья, и оно у неё будет, но имя у счастья отнюдь не Феодосий.
— Ты ей это растолкуй, — устало сдался колдун, потухшим взором обводя изысканное помещение карлика. В напольных вазах благоухали цветы. Флорентий был верен себе даже в мелочах, — скажи, Флорентий, а Феодосий когда-нибудь узнает о гибели этих странствующих актёров?
— Да. Он пойдёт по их следу и найдёт на дне пропасти то, что лучше ему не видеть и не знать.
Чёрный дрозд Харитон спустил колдуна на своих крыльях вниз из дупла столетнего дуба. Колдун проглотил ягоду лесной ежевики и вновь принял прежние размеры. С отяжелевшим сознанием, словно опоенный дурманным зельем, колдун медленно направлялся к своему наскальному замку.
Прошло несколько месяцев. Колдун не выходил из своего наскального замка, не появлялся он ни в охотничьей избушке лесника, ни в гостях у карлика, ни в горах, ни в окрестных деревнях.
Дни летели, переплетаясь в клубок, мало чем отличаясь один от другого. Сложно было чётко вспомнить события позавчерашнего дня и то, что было неделю назад — лесной отшельнический уклад жизни лишал сознание чёткой привязки к временным рамкам. Когда живёшь в горах, жизнь останавливается, бег времени замедляется, точнее, меняется оценка временных рамок. Горы с их магической сверхъестественной красотой способны вырвать любого из замкнутого круга обыденной жизни и полностью поглотить своим могуществом и способностью очаровывать. Феодосий, выросший в этих местах, даже помыслить не мог, как человек вообще способен жить вне этой красоты. И теперь, когда он набрёл на следы перевернувшейся и сорвавшейся в пропасть кибитки, горы стали его единственным лекарем и утешением. Лесник, вырастивший Феодосия с самого младенчества, научил его молитвам, но более того, старый отшельник привил мальчику понятие человеческого отношения ко всему живому, сколь важно трепетно относиться и к людям, и к окружающему миру, и что самое главное — это не причинение зла никому, даже своим врагам и обидчикам. Не смог только лесник избавить юношу от горестных слёз первого разочарования в жизни и тяжёлой утраты. Феодосий всё детство спрашивал лесника о матери, на что тот отмалчивался, обнимал ребёнка и старался выдумать какую-нибудь годную для случая блажь. Тогда ребёнок, осознав, что от него что-то скрывают, стал узнавать на стороне, откуда он здесь. Никто не решался открыть юноше правду. Лишь тяжёлая болезнь лесника заставила его прошептать мальчику то, что он скрывал на протяжении всех этих долгих лет. Лесник, провалившись по пояс в горный ручей, продрог, простыл и начал гаснуть на глазах. Ни травы, ни зелья не спасали старика от приближающейся смерти. Для Феодосия было мучительно наблюдать агонию горячо любимого человека, вырастившего и обожающего его. Жизнь старика медленно угасала, словно догорающая свеча. Феодосий целыми днями не вставал с колен и молился у образов. Его затуманенные слезами глаза не видели ничего перед собой, губы горячо в сотый раз шептали молитву. Отстранившись от всего вокруг, юноша молил Небо о снисхождении для своего отца.
Дверь старого охотничьего домика коварно скрипнула. Мягкие, вкрадчивые, почти неслышные шаги проминали скрипучие половицы охотничьего домика. Феодосий порывисто обернулся. Напряжённый, как струна, взволнованный, в мятежном состоянии духа юноша судорожно сглотнул и встретился глазами с колдуном. Колдун исподлобья осматривал убранство охотничьего домика. Скромное, почти аскетичное жилище поражало своей чистотой, опрятностью и до глубины души поразительным порядком. Даже в минуты скорби в доме всё пребывало на своих местах, ничего лишнего, ни одного непродуманного предмета в обиходе — всё строго, просто и не притязательно, а главное — функционально.
— Здрав будь, Феодосий! — угрюмо поприветствовал юношу колдун. Его мрачное красивое лицо подёрнулось тенью недовольства, словно волна внутреннего возмущения и закипающей ярости накатила и захлестнула колдуна с ног до головы. Колдун с ревностью пытливо изучал Феодосия. Вот этот мальчишка отнял у него, по сути, дочь, развалил до основания его семью. Из-за этого красавчика Изольда обернулась птицей, и колдун потерял её из виду. Где она теперь? Вернётся ли в отчий дом? Вернётся ли вообще в эти края?
— И тебе не хворать, коль не шутишь, — в тон колдуну отозвался юноша.
— А коли шучу? — с вызовом продолжал колдун и вплотную приблизился к постели умирающего лесника, — разговор к тебе есть, Феодосий. За тем и пришёл. Давай-ка выйдем вон из избы, погуторим малёха.
Колдун положил тяжёлую свинцовую руку на плечи юноши и увлёк его за порог хижины. Лето изнывало тёплыми душными вечерами. Умирающий метался по постели и постоянно просил пить.
— Говори скорей. Отец может позвать в любую минуту, — Феодосий нетерпеливо взглянул на колдуна, ощущая какую-то тайную подоплёку в его визите.
— Умирает твой лесник, Феодосий. Сочтены не только его дни, но и часы, — тут колдун со злостью обхватил сильными ручищами плечи юноши, встряхнул его с еле сдерживаемой ненавистью и, прожигая взглядом насквозь красивое юное мальчишеское лицо, пошёл ва-банк, — я продлю его жизнь. Я это могу. Взамен ты станешь мужем для моей Изольды. И пока моя дочь будет счастлива подле тебя — твой лесник будет жить. Ты понял меня, молодой красивый эгоист? Что только нашла в тебе моя дочь?
Колдун выдохнул, усилием воли погасил в себе подступающий гнев и в упор взглянул в глаза юноше.
— Ты хочешь купить счастье дочери? А если Изольда узнает об этой сделке?
— Цена вопроса — жизнь лесника. И от тебя зависит, будет он жить или нет. Если Изольда будет несчастлива с тобой, у меня исчезнет потребность, необходимость продлевать леснику жизнь. Вот и думай, прежде чем посвящать её в подробности — стоит ли. Я дам вам всё. Все сокровища наскального замка положу к её ногам. После этой убогой лачуги будешь есть с золота, спать на шелках и купаться в роскоши каждое мгновение. Но если ты огорчишь мою дочь — я похороню тебя в этих горах, и только ветер будет знать о твоей могиле.
— Силовое решение любой проблемы — это первый шаг к поражению, колдун. Любить без любви… как ты себе это представляешь?
— А что, все браки заключаются только на Небесах?! Я отдаю за Изольдой такое приданое, которое впору не каждому князю. Что видел ты в лачуге лесника? Убогие строганные лавки да скромную пищу, хозяйство за околицей да охоту на рябчиков, посты да молитвы?
— Ты покупаешь меня, как вещь, как охапку хвороста в ярмарочный день. За жизнь отца я выполню почти любую твою просьбу. Хочешь скомороха, лицедея в своём доме? Хочешь, чтобы я играл чужую роль? Хорошо, я отработаю то зелье, которое вернёт угасающую жизнь моему старику. Но нужна ли такая услуга Изольде? Разве не заслужила она искренней, чистой, неподдельной любви? Почему ты хочешь купить ей счастье? Счастье само приходит в дом и ложится под ноги тому, кто его достоин. Неужели ты не считаешь свою дочь достойной иметь истинно любящего её мужчину? Зачем тебе комедиант, зачем ей моя маска чувства, которого нет?
— Так ты ещё и ущербен сознанием, как я погляжу, — раздражённо парировал колдун, — когда моя Изольда чего-то хочет, вопрос цены и сообразности желания не стоит в принципе. Вчера она просила ручную лань. Позавчера туфельки из серебряной парчи. Неделю назад Изольда захотела иметь лодку, выдолбленную из морёного дуба. Так вот сегодня моя дочь желает иметь мужа, и выбор её пал на тебя. Я виноват перед ней. Забрав её грудным ребёнком из деревни, я лишил её возможности общения с другими людьми и возможности выбора. А ты рос рядом с ней, она привязана к тебе. Возраст берёт своё, и выбор её пал опять-таки на тебя. Горы вокруг, леса да водопады, как видишь, ты — первый парень на деревне, а в деревне — один дом. И этим всё сказано.
— Прошу тебя, колдун, излечи моего отца, продли годы жизни леснику, но не ломай наших с Изольдой судеб. Не заставляй меня играть чужую роль. Можно носить маску какое-то время, но невозможно пребывать в ней постоянно.
— Я так и не услышал утвердительного ответа, — не понимающе взглянул на юношу колдун, твёрдо уверенный в своей победе.
— Да, — выдохнул Феодосий, — неси скорее лекарство. Если сделка — то я немедленно хочу видеть для себя результат.
Не успел колдун щёлкнуть костяшками пальцев, как на этот звук с дерева спустился большой чёрный дрозд. В клюве птица бережно держала крохотный пузырёк с тёмно-коричневой жидкостью. Пузырёк был плотно заткнут деревянной пробкой и обёрнут в кусочек холста. От материи струился тончайший аромат можжевельника с примесями корней валерианы.
— Держи эликсир, Феодосий. Будешь давать по четыре капли каждые два часа. К утру твой лесник будет здоровее нас с тобой вместе взятых, — колдун деловито протянул юноше стеклянную колбочку с пробкой и тут же распорядился, — а ты, Харитон, передай певчим дроздам да и всему своему птичьему сословию, чтобы искали мою лесную пустельгу, в которую обернулась Изольда. Пусть моя пустельга летит домой. Сообщите моей пустельге, что весь наш наскальный замок готовится к её с Феодосием свадьбе. А в таком событии по одиночке не участвуют. Жду её, мою малышку, и чем скорее — тем лучше. Лети, как ветер, Харитон. Приведёшь с собою мою Изольду — проси любую награду.
Дрозд Харитон, взъерошив перья, взмыл в воздух и тут же исчез среди тяжёлых кучевых облаков, нависающих мохнатыми шапками на остроконечные верхушки пирамидальных тополей. Вечер обещал скорые перемены в жизни всех здесь присутствующих, и солнце торопилось поскорей уступить место белоликой, круглой, как сыр на блюде, луне.
С каждым очередным приёмом волшебных капель жизнь возвращалась к леснику с утроенной силой. Здоровый румянец проступал на его впалых сморщенных щеках, в глазах появились блеск и сила, руки судорожно сжимали влажные ладони Феодосия. Юноша плакал от радости и покрывал поцелуями старческие измождённые руки отца.
— Жив, жив, счастье-то какое! Ты жив!
Феодосий плакал навзрыд. Иногда сильное счастливое потрясение даёт такую же внешнюю реакцию, как и суровое непредсказуемое горе — человек плачет, и слёзы дают выход обезумевшим, диким, вопиющим, раздирающим душу эмоциям. Лесник сел на постели и попросил хлеба. За эти мгновения Феодосий готов был отдать всё, что у него есть.
Пятнистая пустельга не заставила себя долго ждать. Изольда стремительно влетела в распахнутое окно своего наскального замка, в одно мгновение скинула с себя перья и обрела прежний облик. Её пятнистое оперение бережно подобрали прислужницы-белки и отнесли в покои колдуна. Колдун вбежал в комнату дочери. На него смотрело худенькое, но очень счастливое, горбоносое, до безумия любимое им ненаглядное личико, личико его дочери. Растрёпанные волосы и запачканные щёки свидетельствовали о бурном перелёте назад.
— Ну, каково быть вольной птицей? — ласково спросил колдун, привлекая дочь к себе, — рад, безумно рад твоему возвращению, моя хорошая. Не улетай больше никогда. Твои перья пятнистой пустельги я запру в кладовой. Они будут напоминать тебе о моей несказанной печали тех дней, которые я провёл вдали от тебя.
Лесник был крайне удивлён последующими так стремительно развивающимися событиями. Странная свадьба, без венчания, такая скоропалительная и нетерпеливая, что больше походила на чью-то казнь, а не на единение двух сердец. Ещё больше поразила лесника холодность Феодосия. Из юноши словно вынули душу. Он был молчалив и серьёзен, замкнут в себе и очень печален, не похож он был на счастливого новобрачного. Изольда же сияла, как солнышко, излучая то неподдельное девичье счастье, которое невозможно спутать ни с чем. Её счастливый серебряный смех частенько раздавался в горах и эхом нежнейшего колокольчика разносился среди огромных отвесных каменных скал. Массивные кипарисы, каштаны, дубы, а с ними ольха и ясень, красавцы-тополя, а также бук и граб обнимали стройный стан Изольды, цепляя её своими ветками и поздравляя со вступлением в новую жизнь. Лишь один Феодосий ходил угрюмый и задумчивый, провожая взглядом диких птиц, стремительно и легко исчезающих за линией горизонта. Пленённый их куражом, Феодосий тоже мечтал взмыть в небо и улететь отсюда прочь, как когда-то это сделала Изольда.
Всё находит подтверждение или опровержение случайностям в этой жизни. Прошёл месяц. Леснику становилось лучше с каждым днём. Он молодел на глазах. Даже седые пряди его густых жёстких волос стали приобретать чёрный доселе цвет. Кожа на впалых щеках лесника разгладилась, осанка фигуры выпрямилась. Лесник смотрел на своё отражение в пруду и видел в нём сорокалетнего красавца-мужчину. Сорок лет для мужчины — макушка лета. И это даже не возраст. Феодосий поил отца каплями каждые два часа и с огромным удовлетворением наблюдал за происходившими с лесником стремительными необратимыми переменами.
Всё дело испортила завистливая ящерица. Плутовка, ссорясь с вороной около трухлявого развороченного пня, спорила во весь голос о том, догадается ли лесник об участи своего приёмного сына или нет. Лесник подслушал перебранку ящерицы и вороны и спросил Феодосия прямо в лоб о происходящем. Сын рассказал леснику всё: и о визите колдуна, и об их договоре — то бишь, сделке — и о каплях, дарующих жизнь, крепкое здоровье и молодость, и об Изольде. Феодосий рассказал, а потом горько пожалел о сказанном. Лучшая тайна та, которая не озвучена. Ничего не ответил лесник на монолог сына, выслушал внимательно, голову повесил и вышел в сени. Этой же ночью круглоликая равнодушная луна проводила лесника до наскального замка колдуна. Её ледяной бесстрастный взгляд жёлтым призрачным светом в последний раз осветил тёмный силуэт лесника. Высокие кованые двери замка захлопнулись, и две пары горящих глаз долго буравили друг друга в богатой гостиной. Колдун не скрывал своей заинтересованности в этом разговоре. Пора пришла объясниться ему с лесником.
— Ты поражён поступком своего сына, лесник? — напряжённо спросил горбоносый колдун. Веки его вздрогнули, плечи напряглись. Пытаясь снять возникшее напряжение, колдун протянул леснику полную чашу медовой браги.
— Зачем ты это сделал? Пленить душу кабальным обещанием любить не любимую? Ты как это себе представляешь, колдун? — голос лесника дрожал от обиды и унижения. Его сына колдун купил, как башмаки на базаре.
— Он сделал это ради тебя. И чем же плохо? Я готов отдать им весь наскальный замок и все до единого сокровища в нём. Твой Феодосий будет богаче любого княжича. Ты не доволен?
— Я сражён наповал твоим поступком, — с горечью отозвался лесник, — это преступление то, что ты сотворил!
— Преступлением ты называешь продлить тебе годы жизни?! — колдун резко развернулся и вплотную подошёл к леснику.
— Преступна сама сделка. За помощь ты попросил, по сути, душу. Ты взял моего сына в рабство в угоду дочери. Ей каково жить с человеком, который её терпит из страха за мою жизнь?
— Это был его выбор! Я предложил — он согласился. Разве ты не рад породниться со мной, лесник?!
— Такой ценой — нет. Я хочу счастья своему ребёнку, равно как и ты. Что ему твой замок, челядь, парча и сундуки с сокровищами?
— Я вижу, он не оценил моей щедрости. Твой Феодосий так и ходит в своей потрёпанной одежонке и не собирается жить в моих покоях.
— Отпусти его, молю тебя, будь благоразумен, — взмолился лесник, с надеждой заглядывая в глаза колдуну.
— Это убьёт Изольду…. Или она вновь обернётся птицей и улетит, но уже навсегда. Не проси меня. Это выше моих сил, — колдун угрюмо поник головой.
За разговором этой ночи следовали дни один за другим. Лесник вдруг захворал и слёг. Воздействие волшебного эликсира колдуна более не имело силы, или же лесник, осознав в чём дело, перестал принимать лекарство. Внезапно вернувшийся недуг был последней вехой в жизни лесника.
Огромный деревянный крест возвышался среди скал, где обрамлённая камнями покоилась могила лесника. Над могилой склонились двое — заплаканный Феодосий и мрачный ещё более, чем обычно, угнетённый колдун. Было заметно, что тот и другой не спали уже которые сутки.
— Ты обещал мне спасти его. Я тебе поверил! — прорычал Феодосий, с ненавистью глядя в посеревшее лицо колдуна.
— Я здесь не при чём. В каплях был запас здоровья на четыре поколения. Ты же сам наблюдал, как к нему возвращались былые силы. Он на глазах молодел. Язык не поворачивался даже назвать его стариком. Может, он перестал принимать волшебные капли? Неужели ты разорвёшь сделку и уйдёшь от Изольды? — голос колдуна дрожал, как натянутая струна. Он ловил каждое движение, каждое слово юноши, смотрел на него с надеждой и безответной мольбой. Колдуну впервые было жутко осознать, что благополучие в его семье, счастье его единственной дочери может быть разрушено за доли секунды.
Рядом послышался шорох платья. Колдун вздрогнул всем телом: сзади почти бесшумно подошла Изольда. С потухшим голосом, бесцветным взглядом взглянула девушка на могилу лесника, затем на отца и в последнюю очередь на Феодосия:
— Отец подарил мне тебя в обмен на жизнь и здоровье лесника, купив таким образом для меня счастье? Я правильно понимаю суть происходящего?! — глаза Изольды блестели холодным отвратительным металлическим блеском. В них отражалась такая глубокая, рваная, ноющая боль и такая мучительная, горькая и задыхающаяся безысходность, что Феодосий оцепенел. Проводя с Изольдой рядом достаточно много времени, он не подозревал, насколько всеобъемлюща и насколько глубока и серьёзна её любовь к нему. Изольда сняла с безымянного пальца правой руки обручальное кольцо и бережно протянула его в руки Феодосию:
— Ты свободен. Я не приемлю ни колдовства в любви, ни рабства, а самое мерзкое — купля-продажа любви. Отвратителен тот, кто пытается любовь купить, и мерзок тот, кто её сознательно продаёт. Нет цены у этого Божественного чувства, его не измерить ни золотом, ни какими другими материальными благами. Его можно убить, растоптать, задушить, уничтожить, но только не купить. Вы оба мне отвратительны!
На лице Изольды отразилась нескончаемая мука, словно её медленно вели на эшафот. Девушка сложила руки за спину, присела и скрючилась, в одно мгновение обратившись в пятнистую серую пустельгу. Душераздирающий вопль колдуна, больше похожий на стон или плач, гулко огласил отвесные скалы. Но пятнистая пустельга в своём стремительном полёте его уже не слышала. Её крепкие крылья уносили птицу как можно дальше от этих мест. Два родных и близких ей человека предали её — каждый руководствуясь своим благим побуждением. И каждый из них искренне верил в то, что иного пути нет, и он всё делает правильно. Кружащая над огромным деревянным крестом птица — вот результат, которого добились эти двое — Феодосий и колдун. И не было больше ни сделки, ни выгоды, ни мнимой надежды на благополучие, была общая ноющая боль на двоих — утрата иллюзий и потеря бесконечно близкого и родного существа. Колдун истошно, мучительно выл по дочери, а Феодосий царапал ладони об острые камни на могиле лесника.
Сложно сказать, что доподлинно произошло в этот момент в душе колдуна. Когда пятнистая серая пустельга превратилась в еле заметную точку на горизонте, а потом и вовсе исчезла среди облаков, колдун вцепился в горло юноши и прохрипел:
— Ты, ты во всём виноват! Ты отобрал моё единственное счастье! Ты разрушил мою жизнь! Ты увёл мою дочь, моё любимое дитя и обрёк её на этакую муку! Ты вынул душу из меня и втоптал её в грязь! Я заточу тебя навеки в ягодный тис! Твоё сердце навсегда превратится в дерево! Ты будешь глух и равнодушен к любому проявлению чувств! Твои ветки, пропитанные ядом, будут дарить смерть любому, кто вкусит твою плоть. Ты будешь изгоем, тебя будет чураться всё живое! И брезговать тобою будет всякий, мимо проходящий, ибо ты будешь приносить смерть любому живому существу!
Изрыгая свои проклятия, колдун, наконец, выпустил из рук Феодосия. И тут поднялся вихрь страшной необузданной и невиданной силы. Феодосия подхватила мощная струя воздуха. Поток воздуха с завыванием закрутил юношу в глухую воронку, и через несколько мгновений вихрь так же внезапно исчез, как и появился. Как только стихло звериное завывание вихря, Феодосия рядом с колдуном не стало.
— Отмщён, — мрачно выдохнул колдун. В голове его эхом отзывались последние слова Изольды, её необъятное неразделённое мучительное и такое беспросветное горе, что даже отмщение не давало желаемого облегчения. Успокоения не наступало. Уничтожив, по сути, Феодосия, колдун загнал свою душу в непроходимый тупик. Дойдя до знакомого столетнего дуба, колдун горько свистнул дрозда Харитона. Через несколько минут птица спикировала вниз, неся на распластанных крыльях своего верного товарища карлика Флорентия.
— Здорово, Флорентий. Неси брагу. Неси всё, что есть. Мне тошно, — колдун сел на выступающие кряжистые корни массивного дуба, закрыл лицо руками и зарыдал, как ребёнок. Гном с невыразимым сочувствием глядел на мучения колдуна и отправил дрозда Харитона за успокоительным зельем.
— Я видел всё, — гном ласково, доверительно положил ладошку на плечо колдуна, — я так и думал, что этим дело кончится. Зря ты, конечно, парубка сгубил. Ведь зарекался много лет назад не карать смертных. Ну, нельзя запускать бумеранг зла. Ты лучше меня знаешь, что любое мерзкое деяние вернётся к его творцу в утроенной силе. Это лишь вопрос времени — когда. Ты колдовал когда-то. Помнишь? А потом потерял любимую женщину и мать своей дочери. Прошли годы, жизнь отобрала у тебя дочь. Ты думаешь, это случайность? Всё возвращается, колдун, и добро, и зло. Говорил тебе лесник, надо было девочку твою окрестить. Не было бы у неё такой тяги к колдовству и таких феноменальных способностей к магии. Твои способности, кстати. Это твоя кровь в ней так играет. В Изольде огромный запас любви. И ты, и твоя жена, мать Изольды, передали ей по наследству такое огромное, такое ранимое и чуткое сердце, что в её жизни будет счастье, столько счастья, сколько она сможет унести, — гном ласково улыбнулся, будто что-то видел сквозь потоки времени, — она благороднее тебя и меня, вместе взятых. Ты вырастил достойную дочь, колдун. Редкий случай, когда богатство и сверхдостаток не портят человека. А парнишку ты наказал зря. Он и так побит жизнью настолько, что твой последний удар был, я тебе скажу, избыточным. Зря ты так, — гном с осуждением покачал седеющей старческой бородатой головой.
— А исправить? Можно исправить что-нибудь? Если я сниму заклятие, моя девочка вернётся домой? — колдун задёргался, как ребёнок, нечаянно вступивший в лужу.
— Такой силы заклятия полностью отменить нельзя. Ты уж как вспомнил своё мастерство, так вспомнил… нечего сказать! Видать, был ты мастак в своё время на такие вещи. Одно выручило парубка — мальчишка был крещёный. А теперь, колдун, коли в самом деле хочешь дочь увидеть снова, проси прощения у Бога за всё зло, которое причинил и этому юноше, и всем тем, кто встретился на твоём пути ранее. Ты отлично понимаешь, о чём и ком я.
— И с этих пор, — продолжала летучая мышь, плавно раскачиваясь на листиках эдельвейса, — колдуна в Карпатах более никто не видел. Поговаривали, что закрылся колдун в своём наскальном замке, отгородился от всего мира. Не мил стал белый свет ему. Серая пятнистая пустельга так и не объявилась в этих краях. А когда в горах случаются обвалы, шквалистый ветер и ледяные ливни, это колдун рыдает у огромного деревянного креста и ждёт прощения за все свои грехи и прежнее колдовство. Но это, скорее, домыслы. Кто-то просто видел чёрную тень в капюшоне, склонившуюся над могилою лесника. А кому ещё там быть, как ни колдуну?!
— А что этот юноша Феодосий? — вторая мышь, мечтательно растопырив когтистые кожаные лапки, отдыхала пузиком кверху среди шелковистых серебристых цветков эдельвейса. Её мечтательный, рассеянный, отстранённый мышиный взгляд блуждал по ночному небу, выхватывая на нём алмазные манящие звёзды. Звёзды то вспыхивали, то гасли. Мышь сладко зевнула и уже не собиралась никуда более лететь.
— Гном Флорентий долго не выходил из своего жилища. Вместе с дроздом Харитоном они перелистали все старинные книги о колдовстве и нашли маленькую неприметную запись на выцветших, пожелтевших от времени, истёртых страницах древнего фолианта. Если колдун сможет искренне раскаяться в содеянном и вымолить у Бога прощение, то поступок его будет смягчён. Заточённому в тис юноше дарована будет одна ночь в году, когда ствол тисового дерева разомкнётся и выпустит на волю своего узника из заточения. Ночь эта будет длинной, ход времени остановится, все часы на этой грешной земле встанут, и только звёзды будут дарить свой волшебный свет всему живому вокруг. Если в такую ночь узник ягодного тиса испытает человеческое чувство, будь то любовь, дружба, сострадание, то сердце его тисовое вновь превратится в человеческое, скинув деревянные оковы на веки вечные. И в этот момент любой присутствующий на этом таинстве и загадавший своё желание, непременно получит его исполнение. Условие одно — желание должно быть непременно искренним и очень добрым. С тех пор все жители леса и гор в условленную ночь спускаются в небольшую долину, где раскинул свои массивные ветки красавец-тис. Как только знаковая ночь входит в свои законные права, и серебристый лик луны нежно покрывает своим призрачным блеклым и таинственным светом цветущие сады, кроны массивных деревьев и неровные влекущие к себе вершины скал, воздух становится густым, слышится переливчатый звон тысячи серебряных колокольчиков и стройный многоголосый хор русалок. Всё живое наряжается и водит праздничные хороводы вокруг тисового дерева. Каждый — будь то птица или зверь — стремится привлечь к себе внимание заколдованного узника ягодного тиса. У кого это получится — тот, вероятно, и станет его освободителем.
Листок эдельвейса качнулся от внезапного дуновения в
...
