Инна обняла меня. Я ворохнулся, чтобы избавиться от этого сочувствия, нужно оно мне очень, но передумал. Нужно. Сочувствие всем нужно, наверное.
Время неудержимо утекало, сворачивалось и делалось негодным.
Неволя от другой неволи и один запор от другого принципиально не отличаются. Согласишься, что несвободен, – и замка не надо, будешь несвободным. Решишь быть свободным и освободить того, кого должен, – найдешь способ.
– Да мы вообще ни фига не видели, – сказал Олег. – Соседнюю галактику только
– Путь решают, в общем, – сказала Инна. – Они же взрослые.
Я хмыкнул.
– Тоже мне достоинство.
– Они лучше знают.
– Да? – спросил я. – Что именно? Математику, физику, архитектуру, как с людьми общаться? Как будущее убивать, они знают. ЦУП разрушили, страну разрушили, заводы разрушили. Это я и сам умею. Ну, если захочу.
Здесь, внизу, вообще слишком многое изменилось. Стало светлее, но вряд ли лучше. А наверху, наверное, не изменилось ничего. Это было странно. Но это было нормально. Так и должно. Наверху не меняется ничего, чтобы внизу было время изменить все как надо.
Я, улыбаясь, закрыл глаза, чтобы не видно было, что они мокрые. Оказывается, я все это время страшно боялся не чужого мира, не оккупации, не американских или китайских допросов, не того, что мы не попали в комету и это из-за нее все убито, перекопано и разрыто до основанья.
Я боялся, что нас никто не ждет.
Ох. Куда мы попали?
– Они тут что, все боговерующие? – спросил Олег вполголоса. – Это точно будущее?
Обидно было помирать победителем, правильно было гордиться тем, что победитель, пусть и всего секунду, – ну и жутко было помирать.
Зачем нам мир на слезинке ребенка?