Магдалина Гросс

Стоит только захотеть

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Магдалина Гросс, 2019

Сборник рассказов о жизни в современном обществе. Если внимательно вглядеться в строчки, читатели легко распознают в героях книги себя.

12+

ISBN 978-5-4496-4537-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Стоит только захотеть
2. _{МАКСИМалист}
3. ЗАВТРА. ЭТО БУДЕТ ЗАВТРА…
   1. Шаг в неизвестность
   2. Переложи ручку!
   3. Про музыкальную школу, хор и злую собаку
   4. Запрятанные вглубь чувства
4. «А меня сумеешь нарисовать?»
5. ЧУЖАЯ ДУША
6. СТОИТ ТОЛЬКО ЗАХОТЕТЬ…
7. БАБУШКА
8. ПОСТУПОК БЕЗ ЗНАНИЙ ЧЕРЧЕНИЯ
9. СПАСИТЕЛЬ
10. МУЖИКИ ИЗ ШЕСТОГО «В»
11. НЕПОНИМАНИЕ
12. КОРСАР
13. СТАРАЯ СКАЗКА НА НОВЫЙ ЛАД
14. ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
15. Мишкина VEGA или два слова о том, на чем надо воспитывать детей (ко Дню Учителя)
16. А ПОЛЬСКИЙ ПРОЩЕ!

_{МАКСИМалист}

Боже, как эти двое любили друг друга! Казалось, у них не было ничего общего: она была девочкой из детдома, у него же был полный семейный комплект, состоящий из мамы, папы, брата, бабушки и серого кота британской породы.

Она любила историю и литературу, старалась хорошо учиться, но «четыре» было высшей её оценкой и наградой за выучено-вызубренные строчки из учебников. Даже зная материал достаточно неплохо, она могла в последний момент стушеваться, уверенность на удивление быстро покидала её, и тогда ей уже самой казалось, что она действительно ничего не знает из того, что было задано на дом. Рассматривая очередную четвёрку с минусом в дневнике, она никак не могла понять, почему, выучив тот или иной параграф, она так неуверенно воспроизводила у доски то, что пересказывала сама себе ещё вечером достаточно бойко.

Ему всё, ну, или практически всё давалось легко. За отличными оценками он не гонялся, но и в «троечниках» не ходил. Из уроков учил дома одну только физику — свой любимый предмет, залезая в интернет и находя там нетипичные для школьных учебников задачи. Чтобы их решить, мог сидеть до полуночи, а то и вовсе заснуть над книгами, и потом, проснувшись рано утром, снова сидеть и доделывать то, что не удалось сделать накануне. Валяющиеся на письменном столе в беспорядке листки, были исписаны формулами, цифрами, изрисованы чертежами, но он не вставал из-за стола до тех пор, пока задача не сходилась с ответом. Остальные предметы наскоро читались во время перемены и так же наскоро воспроизводились в памяти, если учителя спрашивали его.

Её любимыми занятиями было шитьё (этой премудрости в детдоме обучали всех, но далеко не все могли впоследствии скроить себе даже кухонного передника) и вязание крючком. Белые узорные салфеточки, аккуратно вывязанные по сложным для не разбирающегося в этом деле человека, схемам, украшали почти все комнаты в их детском доме.

У него в «любимчиках» ходил мотоцикл, на котором он не столько катался, сколько постоянно чинил, приходя домой с грязными от машинного масла и солидола руками и хлюпающим носом, потому что ветер, гуляющий снаружи гаража, то и дело норовил забраться внутрь не только гаражных стен, но и под куртку.

После таких ремонтных работ бабушка, вздыхая, отпаивала его чаем с липовым цветом или малиновым вареньем, что, впрочем, не мешало ему на следующий день опять отлаживать работу движка или проверять тормозную систему «железного коня».

Сложно было сказать, что их свело вместе, но, видимо, что-то свело, потому что после месяца знакомства они уже жизни друг без друга себе не представляли.

— О чём вы хоть разговариваете? — удивлялась мать, зная, что её Максим мог поддержать разговор почти на любую тему. А вот барышня была либо слишком скромной, либо немного инфантильной по сравнению с импульсивным и словоохотливым Максом. Если честно, мама больше склонялась ко второй версии, но дружбе особо не препятствовала, зная, что первая любовь редко бывает настоящей, и из этих отношений её сына с девочкой сомнительного происхождения вряд ли что получится. То, что у них с мужем первая любовь вылилась в весьма прочный союз, Светлана Владиславовна считала то ли везением, то ли совпадением звёзд где-то в далёких галактиках. Она частенько так и говорила: «Мы — это редкий случай», подразумевая под словом «мы» себя и мужа — десантника, прошедшего несколько «горячих точек» и вернувшегося целым и невредимым оттуда, откуда многие не возвращались вообще.

Отец же ни в учебные, ни в личные дела сына не влезал, а посему вопросами своему отпрыску не досаждал, считая, что тот разберётся сам как в решении сложных задач по физике, так и в отношениях с девушками.

Максим был благодарен отцу за его мужскую поддержку. Он её всегда чувствовал, всем своим нутром ощущал. А ещё про себя всё время благодарил отца за то, что тот научил его таким приёмам кулачного боя, какие ходившим по разным секциям его одноклассникам даже не снились.

Налетевшие однажды на Максима за школой то ли наркоманы, то ли просто какие-то шалопаи, решившие поиздеваться над «малявкой» -школяром, который возвращался с занятий коротким путём, быстро пожалели о том, что им вообще пришла в голову такая мысль, а именно — испытать на прочность «салагу» из одиннадцатого класса.

Что касается прочности, то её не хватило как раз нападавшим, коих было целых четверо. Был, правда, ещё и пятый, но он был вроде наблюдателя, которого взяли только для того, чтобы в случае чего, тот быстро предупредил остальных, что пора «делать ноги»!

Уложив сходу двоих прямо на месте, Максим сильным ударом в челюсть пригвоздил к железному забору третьего и самого широкоплечего. После этого, резко обернувшись, он уже собрался показать, где зимуют раки четвёртому, обозвавшему его неприличным для мужчины словом. Но злоязычный неприятель внезапно дал такого дёру с места, где происходила драка, что Максим переключил свои боевые умения на неудавшегося доносчика, которого мысленно назвал «шестёркой». Из всей компании тому повезло больше всех: он отделался только разбитым носом. Поглядев ещё раз на корчившихся на земле, явно превосходивших его по возрасту, драчунов и на «предводителя», потерявшего свой геройский вид и продолжавшего прижиматься спиной к решётке забора, Максим для острастки вторично замахнулся на «шестёрку». Но когда увидел, с каким рабским выражением лица, глядел на него парень, у которого на верхнюю губу стекала ручейком кровь, и которую он тщетно пытался остановить, зажимая нос ладонью, Максим, плюнув с досады, поднял с земли свой рюкзак и отправился домой.

Дома он тщательно замыл следы крови, попавшей на его куртку, и никому ничего не сказал. Даже Алине, которая должна была вот-вот приехать к нему, чтобы решать задачи по физике, которая ей никак не давалась.

Правда, учитель из Максима был никчёмный. Объяснив пару раз то, что, по его мнению, и так должно было быть понятно любому мало-мальски сведущему в основах этой науки, человеку, он просто брал у Алины тетрадь и писал в неё решение. Объяснять элементарные, как он полагал вещи, в третий раз, Максим считал делом проигрышным. Впрочем, Алине вполне хватало того, чтó Максим быстрой рукой набрасывал в её тетрадку. А ещё его присутствия, когда он сидел рядом, и, уже ничего не объясняя, делал записи. А ещё ласковых слов и поцелуев, которыми всегда заканчивались эти занятия. Алина всегда ждала именно конца этих «уроков», потому что в конце её неизменно ожидало самое приятное. А о том, что знания по физике так и оставляли желать лучшего, она не задумывалась. Ну, а уж если отдать дань справедливости до конца, Максим об этом не задумывался тоже.

***

Наступили их последние осенние каникулы. На следующий год, куда бы оба ни поступили, осенних каникул уже не будет ни у того, ни у другого. После летних придётся набраться терпения и сразу ожидать новогодних праздников и следующих за ними дней отдыха.

Встретив Алину на трамвайной остановке, где они часто встречались, Максим предложил прогуляться по микрорайону старой застройки.

Он любил эти двух- и трёхэтажные дома, которые окружали его с рождения. А вот к вырастающим, как грибы, многоэтажкам, у него было совершенно другое отношение. Они казались Максиму несоразмерно большими, сделанными грубо и безо всякого вкуса, в то время как постепенно стареющие и ветшающие дома сталинского типа являли собой, по мнению Максима, образец «настоящих» домов. Некоторые из них он вообще считал произведениями искусства! Колонны, украшавшие фасады нескольких домов их микрорайона, балконы с витыми вставками, окна, над которыми иногда можно было увидеть лепные украшения — всё это вызывало в душе Максима неподдельные чувства восхищения архитектурой прошлого столетия.

— Как же раньше красиво строили… — начал он.

— Да, хорошо, — отозвалась Алина, — мне тоже кажется, что эти небольшие дома намного уютнее и по-домашнему теплее, чем вон те громадины, которые мы с тобой видим невдалеке.

— И как там люди живут? — продолжал развивать свои мысли Максим, — они ведь там и друг друга по-человечески не знают. Подъезды в них неаккуратные, в каждом мусоропровод, перила на лестницах сломанные… Не-е-е, я в таком доме, например, жить бы совсем не хотел.

Так они и шли, болтая о сначала о домах, потом переключились на какие-то другие темы — мало ли о чём могли говорить парень с девчонкой! Верховодил в разговоре, конечно, Макс, и Алине нравилось просто слушать его. Слушать голос, ставший таким родным… Сама она действительно была немногословным человеком, но зато она обладала редким для хорошего собеседника качеством — она была прекрасной слушательницей. Вставляя изредка фразу или две в рассуждения Максима, она вроде бы и не оставалась в стороне от его речей, и с другой стороны, всегда внимательно слушала того, к кому в последнее время так привязалось её сердце, которое ещё ни разу не испытало настоящей любви. А охотник до рассуждений — Максим — очень ценил это качество своей юной подруги, потому что именно ей, как казалось ему, он мог поведать и доверить всё, что угодно.

Незаметно сначала сгустились сумерки, а затем и совсем стало темно. Максим предложил Алине проводить её на трамвай, только на другую остановку. В этом у него был свой интерес: мало того, что до соседней остановки путь был длиннее, так он ещё пролегал через небольшую рощицу, где Макс надеялся в темноте поцеловать свою барышню, чувства к которой у него росли с каждым днём.

Они прошли через мостик и уже приближались к деревьям, которые скрыли в тёмное время суток, наверное, уже не одну целующуюся парочку, как вдруг оба услышали пьяные голоса, гогот, а ещё какой-то странный звук, больше похожий на визг то ли кутёнка, то ли молодой собаки.

«Подожди-ка меня здесь, — попросил Алину Максим и быстрым шагом пошёл на этот непонятный звук.

Картина, которая предстала его глазам, на секунду ошеломила его. Молодые люди примерно его возраста, скорее это были парни из рядом расположенного ПТУ, тянули маленького рыжего щенка в разные стороны, держа его за лапы. Видимо, занимались этим варварством они уже давно, потому что малыш уже даже не визжал, а едва пищал от ужаса и боли. А парни, хохоча, продолжали свою издевательскую игру. Горевшая на электрическом столбе лампа, давала слабый свет, но, тем не менее, Максим всё же разглядел, что около пьяной компании валялось несколько пустых банок из-под алкогольных коктейлей и пива.

— Эй, мужики, — обратился к ним Максим, — зачем над собачкой издеваетесь?

— Проваливай, — тот час же ответило ему несколько нетрезвых голосов. Кутёнка же в это время не переставали тянуть за лапы и за хвост, что доказывал писк, доносившийся со стороны подвыпивших молодых людей.

— Тебе чего надо? Ты, хмырёныш малолетний! — один из парней вырвал щенка из рук остальных и сунул трясущееся создание под нос Максиму. При этом собеседник дыхнул так, что у того сомнений не осталось: трезвой вся эта шайка-лейка не была точно.

— Собаку отпусти, — твёрдо сказал Максим, не повышая голоса, — да побыстрее.

— А ты кто здесь? Командир, что ли? — вызывающим тоном осведомился собеседник, приблизив вплотную лицо к Максиму.

— Глянь! Командир объявился! — захохотал он, оборачиваясь к своим друзьям.

— Да ладно, Кирюха, заканчивай на него время тратить! — раздались ответные голоса, — дай ему по шее, чтобы отвалил. А то уж больно посмотреть хочется, сколько эта шерстяная тряпка ещё выдержит.

Вот тут-то Максим и начал понимать, что несчастного щенка взялись мучить не просто так, а явно с какой-то варварской целью, взявшись одновременно тянуть за лапы и хвост.

— Вот уроды! — Макс даже сам не понял, когда произнёс эти слова, видимо, они вырвались из него невольно.

— Это кто тут урод? — наспех передав щенка стоявшему рядом парню в кожаной кепке, надвинулся на Максима толстый парень, — кто тут урод, ну? И он, сделав резкий выпад, толкнул Максима в плечо.

Дальше всё произошло быстро и для подгулявшей компании совершенно неожиданно.

Удар — и толстяк полетел в толпу собутыльников.

Ещё удар — и парень в кепке отправился вслед за ним.

Компания смешалась.

«Коронным ударом» Максима был отнюдь не запрещенный удар ниже пояса. Это был как раз тот удар, которым он несколькими днями раньше свернул челюсть незнакомцу, что возглавлял группу взрослых парней, встретивших его за школой. При этом горе-воин тоже весьма воинственно размахивал кулаками. Но, как выяснилось чуть позже, махал он ими довольно неумело, а — стало быть — совсем напрасно.

— Кому тут ещё хорошую жизнь устроить? — тяжело дыша, спросил Макс, собираясь наградить первого желающего своим действительно коронным ударом, которому в своё время долго и настойчиво обучал его отец.

Удивительно, а, может быть, наоборот — неудивительно, но желающих не нашлось. Упавший на землю парень в кепке, непритворно стонал от боли. Двое склонились над ним, ещё двое потихоньку решили уйти — видимо были не настолько пьяны, а, стало быть, соображали немного лучше своих побитых товарищей. Толстый меж тем сыпал искрами из глаз направо и налево и вообще не мог сообразить, что такое с ним произошло, и почему это у него не получается дать сдачи щуплому на вид своему обидчику. Но мало того, что у него не получалось дать сдачи, он никак не мог сообразить, где Максим вообще находится! Поэтому инициатор драки постоянно поворачивался то в одну сторону, то в другую, напоминая со стороны лишившегося рассудка человека, не понимающего куда ему, наконец, стоит начать двигаться.

О щенке, кажется, все забыли. Все, кроме Максима.

Он подобрал с песка замученного пёсика, который не переставал мелко дрожать и тихонько попискивать, и вернулся с ним к Алине. О своих намерениях поцеловать барышню он уже забыл.

Алина, которая очень сильно испугалась за Максима, тоже стояла и дрожала, хотя ветра на улице не было. Сняв куртку, паренёк накрыл ею свою спутницу, и, оставшись в тонком свитере, стал разглядывать отнятое несколько минут назад у садистов животное.

Щенок почти неподвижно лежал на широченных ладонях Максима, свесив лапки вниз. Он, видимо, ожидал уже самого худшего и готовился к тому, что его сейчас опять начнут дёргать за лапы и хвост, пока, наконец, их не оторвут!

— Какой лапочка! — Алина наклонилась над рукой Максима. Она стала гладить щенка по шёрстке, и тот, сначала вздрогнувший от прикосновения человеческой руки, открыл глаза. Дойдя до первой попавшейся скамейки, Макс с Алиной наперебой стали гладить измученного малыша, удивляясь при этом, как такое крохотное, а главное — такое хорошенькое — создание можно было подвергнуть жутким пыткам.

А рыжий щенок, словно поняв, что опасность ему больше не грозит, ткнулся Максиму в запястье и заскулил, будто бы заплакал.

— Жалуется, бедненький, — со вздохом произнесла Алина, которая только могла догадываться, что в компании, которую раскидал Макс, этому крошечному представителю собачьего рода пришлось несладко.

— А что ты с ним теперь будешь делать? — спросила она, полагая, что держать собаку дома мать своему сыну точно не разрешит.

— Не знаю пока, — пожал плечами Максим и надел куртку, — с батей поговорю. Он что-нибудь придумает.

Проводив Алину, Максим ещё какое-то время ходил по улицам, поглаживая щенка, которому, как он небезосновательно думал, надо было привыкнуть к теплу человеческих рук, а потом пошёл домой.

Ему повезло. Щенок, каким-то внутренним чувством понявший, что скулить и пищать пока не надо, тихонько лежал на пачке старых газет в прихожей и умильно щурился, пока его спаситель раздевался. Светлана Станиславовна, разговаривавшая в этот момент по сотовому телефону и, судя по всему, дававшая указания по закупкам на фирме, махнула сыну в знак приветствия рукой, и тотчас исчезла в бабушкиной комнате. Сама же бабушка возилась на кухне то ли с блинами, то ли с оладьями, поэтому она тоже не обратила внимания на приход внука. Ну, а брат — тот вероятнее всего, ещё не вернулся из своей баскетбольной секции. На носу были областные соревнования, и это всё объясняло.

— У-ра, — тихо сказал Максим себе под нос и на цыпочках проскользнул в кабинет отца, аккуратно подсунув щенка под свитер. Тот, правда, в этот момент удивлённо пискнул, но его никто не услышал.

Рассказав в кабинете о произошедшем, Максим вопросительно поднял на отца глаза: «Пап, что делать-то будем?»

Отец, через руки которого в армии прошло много собак (правда, не дворняжек, к которым, судя по всему, относился щенок, а представителей более серьёзных пород), взял кроху за холку, определил, что это мальчик и, покачав головой, задумчиво произнёс:

— Ох, сын, ну куда мы этого малютку денем? Может быть, кому-то из твоих друзей нужна собака?

— Я знаю, кому нужна, — неожиданно вспомнил Максим, — дяде Пете в деревню. Он ведь давно просил, чтобы ему из города собаку привезли.

— Вот именно — собаку! — усмехнулся отец Максима и при этом покачал головой — а не щенка, у которого ещё молоко на губах не обсохло. Нет, Макс, не годится твоё предложение. Я думаю, что дядя Петя от него откажется.

— А маме чтó теперь скажем? — спросил Максим с унылыми нотками в голосе, — она сейчас так кричать начнёт! Да и кот у нас…

— Да и кот, — повторил отец. Потом похлопал сына по плечу. — Ладно, не расстраивайся, утро вечера мудренее, знаешь такую поговорку?

Максим кивнул.

— Ну, а до утра что-нибудь придумаем, — заверил отец. И добавил: «Молодец, сынище! Горжусь тобой! Не дать в обиду слабого — это по-мужски!»

— Молодец! — ещё раз повторил он, — ты дверь в мою комнату прикрой пока, я с мамой сам поговорю.

Однако, к удивлению обоих, дядя Петя — брат Светланы Станиславовны — с которым отец созвонился утром по телефону безо всякой надежды на то, что тот возьмёт себе щенка, согласился его забрать.

— А то, что он пока такой маленький — так это даже и лучше, — сказал он в трубку, — считай, с раннего детства привыкать начнёт к нашей деревенской жизни.

— Ну, как сделаем? — весёлым голосом, в котором отец Максима уловил едва заметные хитрые нотки, продолжил он, — ты собаку мне привезёшь или мне самому приехать за ней?

Порешили на том, что отец сам съездит в деревню, а заодно поможет Петру достроить навес над входом в дом. Так «собака», которую и «собакой» — то рано было ещё называть, в ближайшие выходные отправилась осваивать своё новое жилище.

А Максим, будучи уверенным, что «два раза снаряд в одну воронку не попадает», снова выбрал в субботу ту же самую дорогу.

Он оказался прав. Молодые люди прошли знакомой им тропинке взад-вперёд целых три раза, однако шумной компании больше не встретили. Да они вообще никого не встретили. Попавшаяся им на пути трёхшёрстная кошка, была не в счёт. Та, увидев приближающуюся парочку, быстро юркнула в придорожные лопухи, которые в виду тёплой погоды, продолжали стоять и удивлять размерами своих листьев проходящих мимо людей.

Так что спасать было совершенно некого, и поэтому планы — поцеловать Алину — у Максима в этот раз реализовались очень даже хорошо.

ЗАВТРА. ЭТО БУДЕТ ЗАВТРА…

Ляман Багировой

Шаг в неизвестность

На часах уже почти половина первого, а Сашутка всё ворочается и ворочается в своей кровати. То ли кровать действительно неудобная (Сашутка никогда не любила эту старую, скрипучую койку), то ли она так волнуется перед завтрашним днём.

Правда дедушка — мало того, что он врач, так ещё и профессор! — говорит, что в семь лет дети ещё не умеют волноваться, потому что они этого не понимают. И ещё потому, что нервная система у них не расшатана.

…За окном громыхает очередной трамвай. После того, как его железные колёса равномерно простукивают по двум железным рельсинам, похожим на бесконечно длинных змей, на старом серванте начинает качаться треугольная ручка. Вперёд-назад… вперёд-назад… И так ещё долго-долго, как будто кто-то качается на игрушечной качели, хотя звуки, издаваемые трамваем, уже давно исчезли вместе с ним. А ручка всё качается и качается, словно не хочет останавливаться.

Сашутка закрывает глаза и в который раз пытается уснуть.

Куда там! Сон словно смело из её головы. Совсем, как это делает дворник, дядя Петя, который сметает пожелтевшие к осени листья своей широкой, сделанной из прутьев, метлой. А теперь ещё и сон, словно подхваченный этими прутьями, унёсся вслед с листьями.

— Хорошо, дяде Пете, — думает Сашутка с закрытыми глазами, — ему завтра только двор надо подмести. И всё. Он метёт и метёт, и ни о чём не думает.

Дом уже давно спит. Спит мама, которая до позднего вечера гладила для Сашутки форменный пиджак и плиссированную юбочку. Спит, и даже похрапывает дедушка в своей комнате. Даже кошка Матрёна спит на коврике около кровати девочки. Или только щурит глаза, но совсем даже не спит?

Сашутка вздыхает и переворачивается на другой бок.

Завтра такой день… Она возьмёт маму за руку, или наоборот — это мама возьмёт её — и они пойдут в школу. В эту незнакомую школу, где Сашутка почти ничего не знает. Не знает ничего и никого.

Когда она ходила в садик, к ним перед Новым Годом приходили две учительницы. Одна была постарше, и у неё были волосы с проседью, забранные в пучок, который смешно топорщился на макушке. Другая учительница была совсем молодая. Она была одета в красивую блузку то ли с мелкими бусинками, то ли с бисеринками, которые весело переливались под светом лампочек. Обе учительницы принялись рассказывать о школе, как там хорошо и интересно. Как уроки для первоклассников длятся всего-то полчаса, зато на переменах можно играть и бегать по длинному-длинному коридору. И что иногда малышей приходят развлекать ученики постарше, которые ходят заниматься в театральный кружок. И что в школе вообще разных кружков много, и ещё есть спортивные секции. Сашутка слушала внимательно, она даже шею от усердия вперёд вытянула, но всё равно мало, что поняла. А после того, как учительницы закончили говорить, что-то понять и подавно было невозможно, потому что все мамы сразу ринулись вперёд. Причём настолько шустро, что чуть не сшибли этих самых учительниц с ног.

И они все сразу же заговорили, причём так же одновременно, потому что та учительница, что была помоложе, сначала удивлённо таращила глаза, а та, которая была постарше, даже сделала шаг назад. А потом молодая учительница подняла руку и попросила говорить не так быстро и не так громко.

В конце концов, мамы всё-таки опять уселись на свои стулья, рядом с детьми, и задавали вопросы уже по очереди. Учительницы отвечали им и даже улыбались, но когда пришла очередь записывать детей в первый класс, мамы опять сорвались с мест и, опережая друг дружку, бросились писать на специальных листочках имена своих сыновей и дочек.

Сашутка всё это время сидела на своём деревянном стульчике и терпеливо ждала, когда они с мамой наконец пойдут в магазин за мандаринами. Ведь мама обещала их купить! А Сашутка любила мандарины за оранжевую и совсем не пупырчатую, как у апельсинов, корку, а ещё за то, что их всегда покупали перед Новым годом. А когда случалось купить мандарины летом, они всегда напоминали ей этот весёлый, чудесный праздник и возникающую по этому случаю в доме ёлку.

Когда потом мама помогала Сашутке надеть шубу, она сказала, что записала её к самой лучшей учительнице, которая в сентябре должна будет взять первоклассников. И что Сашутка, благодаря маминой прыти, будет учиться именно у неё.

Сашутка думала, что мама говорит про молодую учительницу, потому что она девочке очень понравилась. И кофточка её понравилась, и голос, и улыбающееся лицо. Ещё там, в зале, ей показалось, будто бы блестящие бисеринки на блузке отражаются прямо в глазах и начинают ярко сверкать в них, когда учительница улыбается. Но мама сказала, что она записала её к той учительнице, которая была постарше. Потому что у той, как считала мама, было больше опыта.

— Не хочу к той старушке, — заныла Сашутка, — она некрасивая. И платье у неё тоже некрасивое.

Но мама не слушала. Она сказала, что вторая учительница никакая не старушка, и чтобы Сашутка не говорила глупостей. А потом мама крепко взяла её за варежку, высунувшуюся из рукава шубейки, и повела её к выходу.

— Не хочу, не хочу, — всё твердила Сашутка, пытаясь заплакать, потому что знала, что её слёзы иногда смягчали мамины твёрдые решения.

Но заплакать ей не удалось. А мама так и продолжала тащить Сашутку, держа её за варежку. Когда они спустились вниз и вышли на улицу, холодный ветер так и обжёг Сашуткино лицо. И руки тоже обжёг. Так что пришлось ей надевать варежки, чтобы ветер чего доброго не забрался ещё и в рукава.

— На следующей неделе пойдём с тобой в школу! — прокричала ей мама, стараясь перекричать ветер, который дул обеим прямо в лицо, — и ты увидишь, как там здорово!

Но вечером у Сашутки внезапно поднялась температура, и на следующий день они никуда не пошли. Наоборот, это к ним пришла врач и, сначала осмотрев Сашутку, а затем поговорив с мамой, оставила после своего ухода кучу разных бумажек и запах поликлиники, похожий на смесь лекарств и какой-то жидкости, которой мама периодически мыла раковину. По крайней мере, Сашутке именно так и показалось, потому что этот запах долго ещё стоял у неё где-то глубоко в носу и не хотел выветриваться даже из прихожей.

И вот теперь все эти воспоминания никак не дают Сашутке заснуть. А слово «школа» представляется ей даже не то, что бы новым — оно вообще какое-то чужое.

Она приподнимается на кровати, чтобы посмотреть, спит ли Матрёна. Матрёна безмятежно спит, вытянув лапки по всей длине коврика.

— Жалко, кошку нельзя в школу взять, — думает девочка, — с ней было бы намного веселее. А Матрёна, словно догадываясь о том, что Сашутка очень желала бы видеть её вместе с собой в школе, тихонечко потряхивает хвостом во сне, будто соглашается пойти с ней.

За окном громыхает очередной «дежурный» трамвай. Треугольничек на серванте опять начинает раскачиваться. И всё повторяется. Трамвай уезжает, он уже далеко, а ручка в виде треугольничка всё качается и качается…

Наконец Сашутка начинает засыпать. Ей хочется и не хочется, чтобы наступал завтрашний день. Любопытство борется внутри неё со страхом. Но тут в битву вступает ещё и сон, который решительно побеждает и страх, и любопытство. Одолевает он и Сашутку.

— Всё будет завтра, только завтра, — думает она, поддаваясь усталости, которая наконец приходит к ней после напряжения. Может, всё ещё будет очень даже весело. И совсем не страшно.

Следующего трамвая, который громыхает за окном через положенное время, Сашутка уже не слышит.

Переложи ручку!

Сашутка давно уже освоилась в школе. Она хорошо знает, что умывальник находится напротив их класса, а столовая, куда — если честно — она не особенно любит ходить — на первом этаже. Нет, когда вместо обеда им дают йогурт и печенье — тогда любит. Но это бывает нечасто.

Напротив столовой находится кабинет рисования с разными интересными штуками, сделанными из дерева. А ещё там есть белые гипсовые головы и даже отдельные носы! Но малышей туда не пускают, говорят, что всё это они будут рисовать в старших классах.

А вот в спортивный зал, который тоже расположен на первом этаже, пускают. Сашутка любит туда ходить. Там можно поиграть в мячик, полазить по лесенке, которую все называют «шведской» (наверное, её из самой Швеции привезли!), или просто побегать.

Ещё Сашутка обожает читать вслух. Спасибо деду — это он научил её читать сначала отдельные слова, а потом и целые предложения.

Пока вчера её одноклассники по слогам читали историю про храброго утёнка Алёшу, Сашутка давно уже всё прочитала про себя, и потом сидела, глядя в окно, и смотрела на листья, которые падали даже от слабого порыва ветра.

А вот чего Сашутка не любит — так это писать. Причём ни в прописях, ни в тетради по математике, хотя эта тетрадь расчерчена в клетку, и писать в ней проще, чем по линейкам.

Вся беда в том, что Сашутка постоянно берёт ручку в левую руку. Учительница так и сказала, что Сашутка — левша. Девочка поначалу подумала, что их учительница Нина Фёдоровна смеётся над ней и, обидевшись, даже разревелась прямо на уроке.

Оказывается, никто над Сашуткой не смеялся. Просто «левша» — это человек, который всё делает левой рукой. Сашутка этого не знала, она всю жизнь привыкла и ложку брать в левую руку, и мячик левой рукой кидать, и вот теперь берёт ручку не в правую руку, как это делают все, а в левую. По привычке. А потом начинает писать. Всё той же левой рукой.

Заканчивается это каждый раз одинаково: учительница вынимает ручку из левой руки Сашутки и перекладывает её в правую. Как только Нина Фёдоровна отворачивается, Сашутка — раз! — и снова берёт ручку в левую руку. Но терпению Нины Фёдоровны можно позавидовать. Она может переложить ручку в правую руку Сашутки, наверное, раз сто! А, может, и больше. Сашутка не считала, потому что до ста ей сосчитать пока ещё не удаётся. Ей просто кажется, что сто — это такое большое число, что больше него, наверное, только миллион. То, что «миллион» — это очень много, Сашутка знает от мамы. Та иногда, нахмурив брови, строго говорит, когда Сашутке не хочется убирать игрушки:

— Тебе что, миллион раз надо повторять?

Поэтому Сашутка и знает, что «миллион» — это ужасно много.

А Нина Фёдоровна никогда не повторяет. Просто берёт ручку и перекладывает ей, и ничего при этом не говорит. Нет, иногда, правда, говорит строгим голосом:

— Переложи ручку. Нельзя писать левой рукой.

— Почему? — как-то раз спросила у неё Сашутка.

— Потому что не полагается, — ответила Нина Фёдоровна. И потом добавила, что когда она училась, у них все писали только правой рукой.

Сашутка сразу представила себе, как в классе сидят пожилые дяди и тёти и аккуратно выводят палочки и кружочки правой рукой. О том, что Нина Фёдоровна тоже когда-то была маленькой и училась в первом классе, Сашутка просто не подумала. Она представляла себе, что Нина Фёдоровна всегда была такой же пожилой, какой она её привыкла видеть.

В конце концов, Сашутка овладевает письмом. И к концу второй четверти довольно уверенно пишет правой рукой буквы и цифры. Да так ловко, что даже отличник Серёжка Шумилов за ней не успевает. Хотя он сразу начал писать правильно, именно так, как говорила Нина Фёдоровна, и над ним никто не стоял. И ручку из одной руки в другую тоже не перекладывал.

И только дедушка сказал, что переучивать Сашутку было не обязательно. Даже не нужно, потому что раз левша всё делает левой рукой, значит и писать он (или она) должен левой.

А мама ничего не сказала. Она, видимо, продолжала считать, что Нина Фёдоровна всегда и всё делает правильно. И раз сказала, что Сашутку надо переучить, значит — так действительно надо было сделать.

Про музыкальную школу, хор и злую собаку

В музыкальную школу, или попросту в «музыкалку», Сашутку водит или дедушка, или тётя Валя, мамина двоюродная сестра. Маме водить дочку некогда, потому что ей приходится много работать. Она просто везде не успевает.

Сашутка очень любит петь, поэтому её сразу же записали именно на хоровое отделение.

Но ещё больше Сашутка любит дорогу до «музыкалки». Дело в том, что по пути ей приходится проходить мимо старых частных домов. Там, в одном из дворов живёт собака. Саму собаку Сашутка никогда не видела, зато слышала её лай. А ещё на калитке красуется весьма внушительная табличка, где нарисована собачья голова и стоит подпись: «Осторожно! Злая собака!»

В том, что собака действительно злая, Сашутка не сомневается. Эта собака лает так, что, кажется, зайди Сашутка в этот двор, злая псина тот час же разорвёт её на части.

Заходить Сашутка не рискует. Зато она с увлечением каждый раз дразнит собаку, проходя мимо знакомого кирпичного дома.

— Р-р-р… гав, гав, гав, — начинает изображать за забором Сашутка собачий лай.

Судя по всему, получается у неё неплохо, потому что собака тот час же отвечает ей весьма сердитым басом.

— Зачем ты это делаешь? — каждый раз спрашивает Сашутку дедушка, от которого егоза-внучка заранее убегает, чтобы подразнить злую собаку.

— Просто так! — заливисто смеётся Сашутка, — это так весело, когда она рычит!

— Весело… — передразнивает дедушка, — чтобы этого в следующий раз не было!

— Ладно, ладно, — кивает Сашутка, когда они отходят от дома на приличное расстояние.

Но в следующий раз всё повторяется снова. И дедушка вновь принимается ругать Сашутку за то, что она не слушается.

Тётю Валю же Сашутка и подавно не боится. Ходит её тётя не быстро, то и дело останавливается, обращаясь к Сашутке: «Постой, дочка, не убегай вперёд. Я за тобой не успеваю». Сашутка старается идти настолько медленно, чтобы тётя Валя не торопилась и не дышала так тяжело, потому что она знает, что у той больное сердце. Но как только они приближаются к знакомому красно-кирпичному дому, Сашутка, забыв все правила приличия, сначала ускоряет шаг, а затем срывается с места и пулей добегает до забора с вывеской «Злая собака» и начинает уже известное:

— Р-р-р-р… р-р-р-р…. Гав-гав! Р-р-р…

Собака, словно ожидая Сашуткину дразнилку, тотчас отвечает из-за забора громким лаем и рычанием. При этом она, судя по всему, бегает по двору и гремит цепью, что отчётливо слышно и Сашутке, и идущим мимо забора прохожим. Некоторые из них улыбаются, наблюдая, как Сашутка вертится перед забором и изображает собачий лай, некоторые качают головами. Но большинство проходит мимо так, как будто Сашутки с её гримасами для них вообще не существует. Они идут, занятые своими мыслями, и на незнакомую девочку — ноль внимания.

Иногда прохожих нет вообще, но Сашутку это ничуть не смущает. Ведь она же не для посторонних дядей и тётей старается! Ей просто становится весело, когда у них с неизвестной собакой получается вот такой своеобразный дуэт.

Подошедшая тётя Валя не ругает Сашутку. Она только говорит, словно удивляясь:

— Сашенька, кто бы мог подумать! Ведь ты до пяти лет букву «р» совсем не умела говорить. А сейчас что? Рычишь, как будто тебя специально этому научили!

— Никто меня не учил, — хохочет Сашутка, — я сама всему научилась!

И, издав собаке на прощание последнее, особенно громкое, «р-р-р», отходит от забора. Хочешь или не хочешь — а в музыкальную школу опаздывать нельзя. Тем более на любимый хор, где ей часто дают петь сольные партии! Поэтому оставшуюся до музыкальной школы дорогу Сашутка идёт степенно. Словно это и не она десять минут назад всеми мыслимыми и не мыслимыми способами пыталась вывести из себя собаку за забором.

Запрятанные вглубь чувства

— Боже мой, как нам стали много задавать! — думает Саша и, зевая, отодвигает от себя учебник истории.

Затем она смотрит в одну точку, словно пытаясь осмыслить слова из параграфа, в котором рассказывается про «золотой век Грузии» и про царицу Тамару, цветное изображение которой есть тут же в учебнике.

— Какая же она всё-таки красивая… — думает Саша, глядя на черноволосую царицу, которая гордо восседает на белом коне, покрытом шикарной разноцветной попоной. Её ноги, обутые в красные узконосые сапожки, красуются в стременах, изящно сделанных под небольшую женскую ножку; белые, ухоженные руки уверенно держат поводья. Корона у царицы Тамары небольшая, она выполнена из светлого золота и очень подходит к цвету лица своей обладательницы. Кажется, она делает его ещё прекраснее…

Впрочем, через несколько минут Сашины мысли переключаются на собственное лицо, а заодно и на Вовку Чернухина, в которого влюблены все девочки класса.

— Почему, ну почему я такая некрасивая? — Саша, наверное, в сотый раз задаёт себе этот не имеющий ответа, вопрос. Она достаёт из ящичка стола маленькое круглое зеркальце и внимательно рассматривает лоб, глаза, нос. Потом её взгляд спускается к подбородку, который кажется Саше особенно некрасивым и портящим всю её наружность. Нос, вернее, его длина тоже не дотягивает до понятия «красота». Чем именно он не дотягивает, Сашутка не может толком объяснить. Одно она знает точно: такой нос красивым назвать нельзя.

А тут ещё небольшие прыщики, вылезшие совсем недавно и так некстати. Откуда только они взялись, да ещё и в таком количестве сразу? Весь лоб заполонили, как грибы-поганки. Хорошо ещё, у Саши длинная чёлка, и об этой новой проблеме пока, кроме неё, никто не знает.

— Ни за что больше не постригусь. Ни на сантиметр, — думает Саша, — а уж чёлку — и тем более не дам укорачивать.

Правда, если бы Сашины глаза умели говорить, они давно попросили бы свою хозяйку обрезать не в меру отросшие волосы, падающие на лоб, потому что им сквозь них совсем ничего в последнее время не видать. Но Саша предпочитает или почаще моргать, или дует на чёлку изо всех сил, если она уж очень сильно мешает, но сдаваться не собирается. И чёлка пока избегает участи стать в каком-нибудь парикмахерском салоне хотя бы на сантиметр короче.

Правда, Саше уже досталось от Вовки Чернухина, глядя на которого она незаметно для себя краснеет, а сердце у неё начинает трепыхаться так, словно пытается вырваться из клетки. А он, даже не подозревая о девчоночьих чувствах, подошёл как-то раз, и ка-а-а-к дёрнет её изо всей силы за эту самую чёлку! Саша даже сообразить ничего не успела, как Вовка захохотал и насмешливо произнёс:

— Надо же, какая крепкая! Как у лошади!

А следом за ним и другие мальчики принялись смеяться, как ненормальные. Но до других Саше дела нет: хотят — пусть смеются хоть сутками. А вот Вовка Чернухин… Как же он посмел? Ей тогда захотелось убежать, куда глаза глядят, но в это мгновение зазвенел звонок, и пришлось Саше вместе с остальными направиться в класс.

Тогда Саша пол-урока мучилась от мысли, что её сравнили с какой-то там лошадью. Обида, казалось, захлестнула её настолько сильно, что она даже объяснений учителя биологии Никиты Геннадьевича не слушала и спохватилась только тогда, когда до неё донёсся его вопрос, а в голосе одновременно улавливались и весёлые нотки, и желание услышать правильный ответ:

— Ну-с, Ковалёва, что ты теперь можешь рассказать нам о ланцетнике?

А Ковалёва — это она, Саша, названная по фамилии, стоит, как столб и никак со своей обиды на какого-то там ланцетника переключиться не может.

— Всё в облаках витаешь, Ковалёва, — с искренними нотками сожаления произнёс Никита Геннадьевич. А потом, разрешив Саше сесть на место, вызвал к доске её подругу Наташку, которая отчеканила про ланцетника так, как будто только с ним одним всю жизнь и водилась.

— Повнимательнее будь, Ковалёва! Слушай, что на уроке объясняют! — назидательно изрёк Никита Геннадьевич, выставляя Наташке заслуженную пятёрку в журнал.

Наташке хорош