Оглавление

1. Седьмой кувырок
2. Первый кувырок. Шура
3. Второй кувырок. Алекс
4. Третий кувырок. Саша
5. Четвёртый кувырок. Владик
6. Пятый кувырок. Малыш
7. Шестой кувырок. Вера
8. Седьмой кувырок. Возвращение
9. Эпилог

Женщина скорчилась и непроизвольно схва­тилась за живот.

— Эй, вам плохо? — раздалось со скамейки. Там, в очереди на приём к акушеру-гинекологу, сидело по­рядка десяти беременных дам. Им смело можно было вы­ступать на конкурсе животов: всех форм и размеров «арбу­зы» горделиво возвышались под грудями.

В предродовое Женщину положили ещё вчера, но врач её пока не осматривала. Из-за всплеска деторождения един­ственный местный роддом был переполнен. Те, кому по­зволяли средства, уезжали платно рожать в краевой центр. Вот только у Женщины такой возможности не было: ни род­ственников, способных помочь, ни необходимых финансов она не имела. Много ли заработаешь, подрабатывая продав­цом в пит-стопе? Правда, график сутки через трое устраивал её полностью. Одну из двух комнат в своём жилище она сда­вала семейной паре — Лене и Степану, и расписание работы позволяло отдохнуть от жильцов. В итоге её основной доход составляли мизерная зарплата, деньги от квартирантов за постой и небольшие суммы, перепадавшие от отца.

Степан Женщине не нравился, но он откровенно заигры­вал с ней. Если бы Лена выказывала Женщине уважение и доброжелательность, возможно, она не вступила бы в от­ношения с чужим мужем. Но жиличка, моргая коровьими глазками без единого признака морщин, игнорировала её, чем невероятно бесила. К тому же Лена при всяком удобном случае любила продемонстрировать, что у неё есть муж — её собственность и предмет интерьера.

Всё случилось, когда девушка в июле прошлого года уехала на съёмки: молодую амбициозную красотку при­гласили сняться в рекламе нижнего белья. Зазвездившись окончательно, Елена бросила мужа на две недели, которые и оказались для Женщины судьбоносными.

— Живот дико болит… — выдохнула она и присела на корточки.

— У всех болят, и у всех животы, — процедила темново­лосая грузная девица, демонстративно жуя жвачку.

— Зачем ты так? — укоризненно покачала головой не­молодая беременная, сидящая второй в очереди. — Я про­пущу вас, мне некуда торопиться. Садитесь вместо меня, я постою.

— Спасибо… — Женщина выдавила из себя подобие улыб­ки, больше похожей на гримасу. Она присела на скамью и не смогла сдержать стон от накатившей новой волны боли.

— Кто следующий?

Дверь кабинета отворилась, выпуская отёкшую полную пациентку, и врач привычным взглядом окинула очередь.

— Вы новенькая? — обеспокоенно обратилась она к Женщине, заметив, как та морщится.

— Вчера поступила. У меня срок послезавтра, — поясни­ла будущая мама.

— Проходите! — приказала гинеколог.

— Эй, в чём дело? Тут очередь! — загалдели женщины, а тёмненькая жующая от возмущения даже поперхнулась и закашлялась.

— Не видите, схватки у неё! — врач помогла Женщине встать и завела в кабинет.

Лёжа на кушетке с мечтательным видом, Женщина пре­бывала в эйфории: скоро свершится то, чего она так долго ждала, и её мальчик окажется рядом! Любопытно, какой он… Говорили, вес предположительно около четырёх с по­ловиной килограммов. Значит, весь пухленький и в пере­тяжках. Её сыночек, солнышко…

— Ой!.. — очередная схватка скрутила низ живота, и мысли побежали в другом направлении.

Она только вчера заселилась в палату, где познакомилась с чудесной девушкой Оксаной, ожидающей девочку. К со­жалению, ей так и не удалось попробовать сырокопчёную колбаску, которую, пряча от неловкости глаза, передал ей Степан. Молодой человек тепло относился к любовнице и даже сочувствовал, понимая, как тяжко придётся в одиночку поднимать ребёнка. Однако размышлениями о том, что это именно его ребёнок, он слишком не заморачивался. Жена Лена много лет предохранялась, поэтому мужчина полагал, что и все остальные женщины сами об этом заботятся.

— Переводим в родовое отделение, открытие на два паль­ца! — вынесла вердикт врач.

— Как?! — ахнула Женщина. Неужели колбаска останет­ся не у дел? Она читала, что после родов ничего подобного кушать будет уже нельзя.

— Вот так. Поднимайся на второй этаж, там тебя ждут.

— А как же мои вещи?.. — жалобно пропищала роже­ница.

— Их перенесут в послеродовую палату, — объяснила врач. По её подсчётам, Женщина должна была разрешить­ся от бремени ближе к полуночи, как раз в её дежурство. Так что возможности отдохнуть не предвиделось. Однако привычного раздражения врач не испытала: уж больно пе­чальный и потерянный вид имела пациентка. Гинеколог за свою жизнь вдоволь насмотрелась на таких мамочек: явно для себя рожает — нет мужика, глаза выдают.

В родзале Женщину переодели в белый халат и уложили на кушетку. Кроме белоснежных свежевыкрашенных стен и специальных кроватей, здесь ничего больше не было. Роже­ницу затрясло как в лихорадке. Оставалось только лежать и ждать… Схватки продолжались с завидной регулярностью, Женщина к ним даже притерпелась.

Через некоторое время зашла медсестра, толкая перед со­бой дребезжащий столик с инструментами.

— Так, мамочка, давай-ка измерим силу твоих схваток! — скомандовала она, прикрепляя датчики к животу.

— Ну как? Скоро там?.. — простонала Женщина.

— Пока нет. Попозже зайду, посмотрим. Лежи, не скучай.

Час до следующего прихода медсестры показался вечно­стью. Схватки измучили, подступало отчаяние.

— Давай-ка снова померим, милочка! Так, не усилива­ются пока, лежи ещё. Я доложу Галине Викторовне, пусть осматривает и решение принимает.

— Какое «решение»? — переспросила Женщина.

— Такое! Ты уже восемь часов лежишь, а схватки на том же уровне.

Осмотрев роженицу, Галина Викторовна неодобрительно нахмурилась:

— Кесариться будем?

— Зачем? — заплакала будущая мама.

— У тебя слабая родовая деятельность, ребёнок круп­ный, а болевой порог низкий. Решай, операционная свобод­на. Можем подождать, дать тебе шанс… Но, судя по всему, ты и к утру сама не родишь, всё равно помогать придётся. Давай уж лучше сразу.

Через пару часов Женщина дала согласие на операцию.

Два хмурых санитара покатили её в операционный блок. В коридоре было холодно. И то ли от озноба, то ли от страха роженицу забила крупная дрожь. Она громко заплакала.

— Да угомонись ты, — беззлобно произнёс мужчина по­выше и покрепче. — Не ты первая, не ты последняя. Завтра забудешь всё.

— Мне страшно… — попробовала оправдаться Женщина.

— У нашей Галины Викторовны золотые руки, всё будет хорошо.

В вену поставили катетер, одновременно медсестра по­брила живот, напряжённой горой возвышающийся над ху­деньким дрожащим телом.

— Мы готовы, — доложились Галине Викторовне медсе­стра и анестезиолог. — Приступаем?

— Считай до десяти! — скомандовали Женщине.

— Один… Два… Три… Че…

***

Один… Два… Три… Че…

Вжик. Вж-жик! Вж-ж…

Свет померк, и Женщина воспарила в невесомости. Пе­ред глазами замелькали разноцветные круги… Синий, бе­лый, фиолетовый…

Вжик.

Легко… Свободно… Женщина уже не осознавала, кто она и где.

Круги, навязчивый «вжик»…

Круги ускорились, и необъяснимый восторг овладел ею.

Вж-ж…

Стоп! Круги внезапно замерли и растаяли. Послышался негромкий звон, отдалённо напоминающий колокольный. Многоцветье рассеялось, охватили тьма и уныние…

Женщина. Где я?

Голос. Здесь. Со мной.

Женщина. А ты кто?

Голос. Я.

Женщина. А «я» это кто?

Голос. Ты.

Женщина. Что случилось? (О ребёнке, которого должна была родить, она не вспоминает. В этот миг её волнуют только собственная судьба, звон, темнота и голос.)

Голос. Ничего. То же, что и со всеми.

Женщина (жалобно). Я хочу обратно! (Тут же мыслен­но удивляется, как можно разговаривать, не имея рта и, собственно, тела.)

Голос. Тело, рот — это для вас там. Здесь этого не нуж­но. Если готова отправиться обратно — пожалуйста. Но есть условие.

Женщина. Какое?

Голос. Тебе предстоит выбрать, чего ты хочешь.

Женщина (недоумённо). Домой…

Голос. Хм… А где твой дом?

Женщина. Я не знаю… Не помню ничего.

Голос. Правильно. Никто не помнит. Всё заново, с нуля. Выбери, чего хочешь!

Женщина. Как это?

Голос (с усмешкой). Какая же ты… непонятливая. Какую жизнь себе выбираешь? Семью, детей, любовь, богатство… Куда тебя отправлять? С какой задачей? Поторопись!

Женщина. А-а-а… То есть я могу выбрать, какая жизнь у меня будет?

Голос. Нет. Я говорю о ключевых моментах, чтобы по­нимать, куда тебя материализовывать. На семью, в которой изначально человек рождается, впоследствии не повлия­ешь. Человек определяет самостоятельно лишь собствен­ный путь. Потому давай так: для начала выбери родителей, у которых ты родилась. Только помни: не жадничай! Чем больше потребуешь, тем больше отдашь.

Женщина. Как так?

Голос. У вас, у людей, принято говорить: за всё хорошее положено платить. Но я бы выразился по-другому. Чем до­роже заплатишь за счастье, тем сильнее его оценишь.

Женщина. Тогда хочу нормальную семью — папа, мама и я! И чтобы папа меня любил сильно-пресильно. Почему-то это кажется важным. Так пойдёт?

Голос. Да, записано.

Вжик! Вж-жик…

Первый кувырок. Шура

Шурка родилась у молодожёнов Николая и Светланы. Те с нетерпением ожидали появления своего маленького чуда. УЗИ до самых родов не показывало чётко, кто же родится у пары, поэтому приблизительно на одиннадцатой неделе они назвали ре­бёнка Сашей. А что? Универсально! Можно обращаться к пузику по имени.

Счастье длилось недолго. Мама исчезла из Шуркиной жизни совсем рано: девочке едва исполнилось три годика. Папа что-то объяснял ей про длительную командировку и про то, что мамочка однажды приедет и привезёт с собой много денег. А иногда говорил, будто она планирует вызвать их к себе в сказочную страну.

Шура запомнила только прикосновение белокурых локо­нов к своей щеке… Затем всем в её жизни стал отец. Как мог воспитывал, в одиночку заменяя обоих родителей.

В детском садике один мальчик постоянно приставал к пух­лой, изнеженной девчушке: то тарелку с кашей на пол опро­кинет, то игрушку отберёт. А однажды подставил подножку, и Шурка пребольно ударилась о стол. Воспитательница ис­тошно завизжала, увидев кровь, заливающую детское личи­ко из ранки на лбу. Пока суетились, вызывали медработника и «скорую помощь», девочка молчала, пребывая в ступоре, и лишь размазывала кровь, обтирая руки о кофточку. Но стоило появиться отцу, который, несмотря на лютый мороз, ворвался в травмпункт без шапки и в куртке нараспашку, как малышку сотрясли настоящие рыдания. На следующий день Шура под­глядела, как отец отозвал в сторонку её обидчика и схватил за уши… С тех пор мальчишка обходил девочку за три версты.

Папа не особенно вкусно готовил. Вот только дочке его кулинарные эксперименты нравились несравнимо больше, чем гамбургеры из «Макдоналдса», куда они вместе исправ­но ходили по выходным. Ради дочки мужчина даже осво­ил приготовление оладий. И хотя каждый второй оладушек приходилось выкидывать, да и кухня была вся в муке, имен­но эти подгоревшие и корявые папины «вкусняшки» напол­няли праздником их жизнь.

По утрам отец заплетал дочкины густые волосы цвета шоколада в кривые косички. Он же постригал ей кончики — эта ежемесячная процедура превратилась в их семейную традицию. Шурочкина коса являлась предметом особой гордости мужчины. Честно говоря, папа чересчур стягивал волосы, но малышка ни разу об этом не обмолвилась, как и о том, что давно научилась заплетаться самостоятельно.

В первом классе у Шуры завелись вши. Девочка плака­ла, узнав о напасти, неистово чесалась, царапая голову до ранок, но от отца скрывалась до тех пор, пока ему не позво­нили из школы. Две одноклассницы, столкнувшиеся с той же бедой, ходили обритые налысо. От грозящей ей перспек­тивы Шурочка приходила в ужас. Отец пожалел дочь и не рискнул поступать радикально. Он приобрёл отвратительно пахнущий шампунь от вшей, вымыл дочери голову и поч­ти три часа собственноручно вычёсывал частым гребешком мерзких насекомых.

Шура настолько привыкла к папиному присутствию, к тому, что она солнышко и центр Вселенной, что другой жиз­ни для себя не мыслила. Ей казалось, что папа принадлежит ей без остатка. Он всегда был рядом: стоило заболеть — он дежурил на стуле по ночам, измеряя температуру; когда пла­кала — по-мужски неловко обнимал и шершавыми руками гладил по голове, а она замирала от счастья…

Когда Шура подросла, в их жизни начали появляться дру­гие люди. Так, зачастила соседка Маргарита Степановна — старая, некрасивая и излишне вульгарная, на Шурин при­дирчивый взгляд. Она не отставала от папы и звала его то починить полку, то прибить гвоздик. Отец закрывал дочку на ключ и говорил, что скоро вернётся.

— Людям надо помогать, правда? — извинительно по­яснял он после.

Шура хмуро кивала и включала мультик. Пока мультяш­ные герои баловались на экране, она злилась и плакала. Безболезненным для неё был только уход отца на работу — он трудился технологом на заводе электротехники. Это была даже своеобразная дочерняя гордость: раз отец придумыва­ет разные приборы, значит, он — учёный. А это очень важ­ная профессия!

Иногда папа приносил домой какие-то чертежи, раскла­дывал на полу и ползал по ним с линейкой и карандашом. Шура понимала: папа занят, и не мешала ему. Она прекрас­но знала, что, закончив, уставший, но довольный мужчина посвятит ей все оставшиеся до сна минуты.

В школе Шурке нравились точные науки, зато элемен­тарно выучить стихотворение удавалось с большим трудом. Наблюдая за дочкиными мучениями, папа не раз вздыхал и брался за учебник сам. Он снова и снова, раз за разом читал предложения вслух, а Шура послушно повторяла.

Тем временем соседка стала появляться в их доме с беспрецедентной регулярностью, чем немилосердно бесила девочку. Щадя чувства дочери, отец предпочитал встречаться у подруги, но даже эти папины отлучки раздражали Шуру: сидеть дома в одиночестве она не привыкла.

На первых порах соседка пыталась подружиться с девоч­кой. Как и большинство женщин, она полагала, что ключ к сердцу мужчины лежит не только через желудок, но и через дружбу с его детьми. Вот только Шура совершенно не про­являла никакого интереса ни к одному человеку, кроме отца, заменившего ей весь мир.

Однажды, придя из школы, Шура обнаружила навязчи­вую даму сидящей за столом на их с папой кухне. Посереди­не жёлтой скатерти возвышалось какое-то блюдо, прикры­тое полотенцем. От тарелки исходил аромат теста и яблок.

— Шуронька, — залебезила Маргарита Степановна, — я вот тут пирог испекла… Разрешите с вами чай попить?

Девочка угрюмо опустила глаза и принялась ковырять носком пол. Папа не стал вмешиваться, давая женщинам шанс самим наладить контакт друг с другом.

— Поможешь чай приготовить? — Подруга отца подско­чила с табуретки и схватила кружку с котёнком — как назло, самую Шурину любимую. Её девочке подарил Николай в тот день, когда она впервые пошла в школу, и Шурка с тех пор пила какао исключительно из неё.

— Не-е-ет! — взвизгнула Шура, увидев, как грубые руки коснулись её любимицы.

Маргарита Степановна вздрогнула и едва не выронила посудину.

Ситуацию попытался сгладить Николай, который подхва­тил кружку и протянул её дочери:

— Рита, это Шурина вещь. Она предпочитает сама нали­вать себе, чтобы попить.

— Не хочу пить!.. — Шура топнула ногой.

Ей было невдомёк, почему папа не понимает, что эта противная Рита им вовсе не нужна, как и её пирог с чаем. Девочка была убеждена, что сама в состоянии ухаживать за собой и за отцом. И пусть пирог она пока печь не умеет, зато омлет ей вполне по силам.

Красный и растрёпанный Николай не двигаясь сидел на своём месте. В принципе, он предполагал подобное разви­тие событий, но Ритка настаивала на более близком знаком­стве с его Шуркой, и он не устоял. Коля искренне любил свою дочь, но её детская ревность и собственнические по­вадки порой приводили его в бешенство и настораживали. Иногда мужчина ловил себя на мысли, что дочь словно пау­тиной опутала всю его жизнь, не оставив шанса на личное пространство. А ведь он ещё молод… Утешала лишь мысль о том, что дочь подрастёт, станет сама встречаться с моло­дыми людьми, заведёт подруг и вот уж тогда он сумеет об­рести своё мужское счастье. Что ж, придётся потерпеть… Тем более девочка и без того обделена судьбой, частично по его вине: именно он уговорил жену Светлану уехать в Камбоджу.

Врач по образованию и по призванию, она мечтала по­могать нуждающимся. Даже рождение дочери и пылкая любовь мужа не смогли удержать её в родном городке. Она ездила по разным странам с группой врачей и именно там, спасая людей, жила по-настоящему. Нельзя певчую птицу заставить петь в неволе… Вот и Николай не счёл себя вправе лишать счастья любимую женщину. И отпустил…

Первый год она исправно позванивала, интересовалась делами семьи. Затем стала давать о себе знать всё реже и реже. И наконец, на следующий день после того, как Шуре исполнилось пять, телеграммой известила мужа, что в далё­кой и бедной африканской стране нашла любовь всей своей жизни — камбоджийца, и просит простить её и понять. Ни­колай понял. А куда деваться-то? К тому же они с Шуркой уже приноровились справляться без мамы…

— Я старалась, Сашок, — на подведённые чёрными стрел­ками глаза Маргариты Степановны навернулись слёзы.

— Я не Сашок!! И пирог не хочу! Он воняет!

— Шурка! — укоризненно выкрикнул папа вслед взбе­шённой дочери и пожал плечами: мол, я же предупреждал.

В школе Шуре нравились математика, биология и химия. Её привлекала профессия врача. Летом, после окончания седьмого класса, папа вдруг обнаружил дочку с медицин­ской энциклопедией в руках. Ах, как он просил Бога не ве­сти её по пути матери! Но, видимо, что-то закладывается на генетическом уровне, и девочка, не помнящая родительницу и не воспитываемая ею, интуитивно ощутила схожее при­звание.

Коля уговорил Шурочку записаться на гимнастику, тайно надеясь, что та отвлечёт её от изучения медицины. Спорт при грамотном подходе способен любую дурь из головы вы­бить, решил отец. К тому же тренерша Нина произвела на него впечатление настоящей умницы: она так «заводила» своих подопечных, что те слушались её беспрекословно.

Тем не менее интерес к выбранной профессии у Шуры не ослабевал. Она с упоением изучала в энциклопедии тер­мины и запоминала, как правильно ставить больному клиз­му, выявлять аппендицит и отличать разные виды сыпи. От папы, почему-то не разделявшего её увлечения, ей приходи­лось прятаться, читать тайком.

Вскоре львиную долю Шуриного времени стала забирать секция гимнастики. Девочке повезло — природа наградила её грацией и гибкостью, и через три месяца тренировок она уже садилась на поперечный и продольный шпагаты. Пока другие юные гимнастки плакали, пытаясь растянуть связки, Шура принимала заданную позицию и размышляла. Чаще всего её мысли занимали сведения из медицинского справочника.

Постепенно папа зачастил к дочке на тренировки. Нина, принципиально не позволявшая родителям присутствовать на занятиях, не прогоняла его. Шуру это напрягало. Улыб­ка спортсменки казалась ей искусственной, неискренней. Соседка Рита к этому времени уже исчезла из их жизни: переехала в другой город. Шура почти успокоилась, но тут возникла новая соперница с её приклеенным оскалом. А по­скольку тренировки девочка бросать не рассчитывала (ей доставляло удовольствие блистать своими способностями), она выбрала тактику вынужденного терпения. Нина каза­лась ей лучше предыдущей подруги отца, однако даже ради гимнастики девочка не собиралась делить папу. Ни с кем.

Николай тем временем наслаждался цветочно-конфетным периодом любви с Ниной. Разрыв с Маргаритой мужчина переживал недолго. Знакомство с наставницей дочери вы­звало в нём бурю эмоций и подарило надежду на личное счастье. Шурка взрослела, и Николай тешил себя мыслями, что дочь перерастёт свою гипертрофированную привязан­ность и позволит родителю подумать о собственной жизни.

Помимо точных наук, Шуре нравился английский язык, и на школьной олимпиаде ей удалось занять второе место. Однако вместо радости она расстроилась: не хватило совсем чуть-чуть везения, чтобы отец гордился её первенством.

Чтобы помочь дочери подтянуть иностранную речь, папа пригласил к ним в гости на целых три недели американскую семью по обмену. И хоть сам он ни в коей мере не владел английским, да и гости в их малогабаритной квартире созда­вали массу неудобств, чувство вины за свой новоявленный роман побуждало его сделать что-то приятное для дочери в качестве компенсации.

Американцев оказалось трое: Мари, Натан и их сын Алекс, ровесник Шуры. Вся нагрузка по обустройству го­стей легла на плечи юной хозяйки: девочка и стряпала, и убирала квартиру, и переводила. Она заметила, что маль­чика смутил тот факт, что она уступила ему свою комнату. Алекс рассказывал, что в его городке Б. люди живут не в квартирах, а в частных домиках.

Вообще Алекс показался ей несчастным мальчиком. Надо же, есть и отец, и мать, а воспитывала няня! Бедный голод­ный ребёнок… Чем они там питаются, в своей Америке? Подросток с непритворной жадностью уплетал на её гла­зах обычную жареную курицу! Наверное, поэтому он такой маленький: на целую голову ниже. Именно из-за разницы в росте девочка не воспринимала его всерьёз. Скорее, маль­чик стал для неё чем-то вроде подружки.