В этой части повествования складывается основной круг друзей главного героя и общих с ними интересов. Первоначальное противостояние двух самых авторитетных и уважаемых учеников в классе перерастает в сближение между ними, а затем и в настоящую дружбу, несмотря на непрекращающиеся споры «решительно обо всем».
Ну, мальчик тема растет под чутким драконьим взглядом яжематери. И она так-то не законченный монстр, как может показаться из моей рецензии на книгу "детство темы". Старается вложить в ребенка понятия о морали, о вечных ценностях и все такое. Но методы. Методы, откровенно говоря, отвратительные. Сплошная манипуляция и давление на больные мозоли. Да еще сестер к этому подключает. Лучше ли это ремня и пажеского корпуса? Не знаю. Черт его знает вообще, как воспитывать детей. Тем более, что сам по себе тема - тот еще жук. Причем, все друзья и приятели темы прекрасно видят, насколько мамаша и сестры держат его под каблуком. Да и сам он это, как никогда, чувствует и изо всех сил трепыхается, бедная мушка, но куда там. Крепок насажен на острие яжематериной любви. И помыслить самостоятельно не смей, или мамаша впадет в истерику. Это я к тому, что период взросления темы - это как раз время, когда молодежь в россии начала бунтовать против реакции властей и вообще мыслить по-новому, без преклонения перед царем-батюшкой.
В этой книге довольно много внимания уделяется друзьям темы из разных слоев общества. Есть интересные типы и характеры. Но насколько же гарин не умеет выстроить нормальный диалог, и вот когда эти ребятки начинают беседовать о злободневном и вообще, то временами теряешься, кто какую фразу сказанул, ибо шпарятся сплошные диалоги. Ну, неужели трудно разделить их? Нда.
Не очень много и не очень внятно, к сожалению, рассказано об идиотизме образования, когда гимназистов заставляли учить "мертвые языки": латынь и греческий. Причем, отводили на это бесполезное занятие огромное количество часов. И пихали в гимназию военку и религию в неимоверных количествах. А скажешь слово против или вообще нечто, что не понравится директору или попечителю или еще какому хмырю, изволь на выход без права поступления куда-либо вообще. Неудивительно, что в конце концов произошел взрыв. Эти ребята потом и шли в революцию. Невозможно бесконечно затягивать гайки и видеть в подростках и юнцах - врагов отечества. Есть философская тема. И тоже так все зафокстрочено, черт ногу сломит. Неужели нельзя написать нормальным, внятным языком. И, судя по всему, гарин был больше западником, отрицая славянофильство и восток. Особенно достается в книге китаю, как стране рабов, сливающем людские ресурсы в ничто, причем достается от различных персонажей.
От романтической линии меня, честно сказать, подташнивало. Все эти сюсли-мюсли, ее глаза, его трепетное дыхание, он готов броситься к ее ногам, розы все такие мимозы под романтический запах навоза и так далее. Епрст. Короче, тема у нас сильно влюбчивый, что так-то не мешает ему залезть на горничную таню, которую он знает с детства. А мамаша, конечно, уникум. Сначала ложилась костьми, чтобы не дать сыну запрыгнуть на таню, потом смотрела на него брезгливо, но это ж любимый сыночка, то есть простила. И, главное, ведь сама сделала все, чтобы у парня сорвало крышу на почве секса, следя за ним аки цербер. Чего она вообще хотела от юнца, переполненного тестостероном? Вот как же теме все-таки не хватало отца или старшего родственника, чтобы отвели в бордель к проверенной мамзели и просветили насчет сифилиса и прочих венериных болезней.
Заканчивается эта часть выходом из гимназии, где тема на экзамене латинского языка мошенничал и списывал, и правильно сделал. Ибо это идиотизм, знаете ли, требовать от учеников досконально знать бесполезный предмет, да еще стараться завалить неугодного. И ждут теперь тему петербург и университет.
Карташев часто, лежа на диване, думал и копался в себе: что его интересует?
Уроки? К ним, кроме смертной тоски и томления ничего не ощущалось. Чтение? Прежде он любил его, чувствуя какую-то новую почву. И пока эта почва чувствовалась, и чтение было интересно. Но эта почва как-то ускользнула, что-то, какая-то связь точно порвалась: книга осталась книгой, а жизнь пододвинулась и во всех своих проявлениях так не схожа с книгой, что, очевидно, книга одно, книга — дело рук неопытного идеалиста, а жизнь имеет свои, совсем какие-то другие законы.
Было ясно одно: гимназия делалась все больше и больше чужой. Там, в темных коридорах младших классов, кипела жизнь, раздавался визг и хохот, но знакомую читателю компанию уже не манила эта жизнь, и, сонная, равнодушная, она тянула время, как бы говоря своими апатичными, скучащими фигурами: лишь бы прошел день до вечера.
Он злорадно, где только мог, трубил об этом незнании, возмущался и чувствовал себя в роли полководца, получившего, вместо выдрессированной армии, каких-то нищих духом сорванцов. Возмутительнее всего было то, что ученики не только не разделяли с ним его пыла, но проявляли, напротив, обидный скептицизм насчет того, что действительно ли так ужасно то, что они ничего не знают. В обоюдные отношения учеников с учителем все больше и больше стало проникать раздражение
