Дети Ишима
Книга 1. Двадцатый ре-минорный
Виктор Иванович Завидей

На донышке детских глаз «написано» Все.

Надо очень любить детей, чтобы научиться это «читать»…

Мой Учитель Вера С.

© Виктор Иванович Завидей, 2016

Редактор Наталья Николаевна Завидей

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Когда у тебя нет солидного писательского опыта, всегда очень непросто дается начало. Здесь, по-видимому, как и в музыке, важно выбрать нужную тональность, взять первую ноту, и тогда от этого будет зависеть звучание и атмосфера всего произведения. Еще при написании первой части повести я долго раздумывал над тем, как все-таки вести повествование – от первого или третьего лица, а также, не следует ли автору этого произведения пользоваться псевдонимом? Так, в первой части, до известной степени автобиографических зарисовок, для придания динамичности и выразительности, автор решил вести повествование от первого лица. При этом видны допущенные им просчеты и промахи, особенно это касается эпизодов с личностными переживаниями. А скажите на милость, как можно со стороны наблюдателя-статиста передать атмосферу, наполненную страстями жизни? Мне кажется, это невозможно. И если написанное произведение не хватает за душу, не будоражит мозг, а служит лишь одной цели – как можно эффективнее убить время, такое произведение с полным основанием можно считать вредным и, не колеблясь, предать огню.

Для того, чтобы у читателей не возникало далее никаких сомнений относительно личности автора, то есть того субъекта, с которым в этой повести они будут иметь разговор – размышлять, спорить, соглашаться или возражать, мне хочется, не откладывая дел в долгий ящик, объясниться с ними начистоту.

Дело в том, что реального человека с фамилией и отчеством, поставленной во главе произведения, хоть мне и пришлось их носить долгие годы, не существует. До последнего времени я считал, что в мире я такой всего лишь один, хотя я достаточно тесно знаком со своими родителями и признаю их за таковых. Но если бы они были живы и попытались предъявить на меня свои права, то ничего кроме путаницы у них не вышло…

В век всезнайки-интернета я, как и многие другие, озадачился своим происхождением и корнями. В начале пути я полагал, что найти людей с такой фамилией я не смогу, поскольку приведенная в титуле фамилия и отчество вымышлены. Искаженная девичья фамилия моей матушки послужила псевдонимом моей фамилии. Касательно отчества – то же самое. Я еще застал при жизни своего отца, жителя блокадного Ленинграда, которого окружающие люди называли не Иваном, кем он и был на самом деле, а всем своим соседям известен под другим именем, что удивляло даже меня!

Несмотря на это, интернет отыскал мне двойника и полного однофамильца, к которому я точно никакого отношения не имею. Недавно мне подарили исключительно редкое издание справочника псевдонимов, заглянув туда, я, правда, ничего похожего на свой псевдоним не обнаружил. Думаю, в новом издании справочника составители и издатели рано или поздно внесут необходимые изменения и коррективы и туда, без всяких сомнений, попадет псевдоним автора этой повести.

Не имею я отношения и к фамилии, взятой из библейской притчи «О сынах Заведеевых», хоть эта притча мне очень нравится, и хотелось бы какое-то отношение к ней иметь. Если все-таки предположить, что какое-то отношение к этой фамилии я все же имею, то выходит, что мои дальние предки могли быть близко знакомы с самим Иисусом Христом, что прямо следует из Евангелия от Матфея.

– Тогда приступила к Нему мать сыновей Заведеевых с сыновьями своими, кланяясь и чего – то прося у Него.

– Он сказал ей: «Чего ты хочешь?»

– Она говорит Ему: «Скажи, чтобы сии два сына мои сели у Тебя один по правую сторону, а другой по левую в Царстве Твоем».

– Иисус сказал в ответ: «Не знаете, чего просите. Можете ли пить чашу, которую Я буду пить или креститься крещением, которым Я крещусь?»

Они говорят Ему: «Можем».

Несколько иная интерпретация этих же событий изложена в Евангелии от Марка. Там все то же самое и практически дословно, за исключением того, что сами сыны Заведеевы, Иаков и Иоанн, предложили свои услуги Иисусу, а о матери не упоминается ни слова.

– Тогда подошли к нему сыновья Заведеевы Иаков и Иоанн и сказали:

– Учитель! Мы желаем, чтобы ты сделал нам, о чем попросим.

Он сказал: – Что хотите, чтобы сделал вам?

Они сказали ему: – Дай нам сесть у Тебя одному по правую сторону, а другому – по левому в славе Твоей.

Иисус сказал им: – Не знаете, чего просите.

Далее тексты практически дословно совпадают. Простого сопоставления достаточно, чтобы сделать заключение, что описание сцены общения Иисуса с представителями фамилии моего «псевдонима», – либо один апостол списал у другого, как и я это делал в детстве, либо они оба списали у некоего третьего. Поскольку два человека не могут сами по себе написать кусок текста дословно с таким существенным различием.

Автор также не без основания полагает, что его псевдоним схожий с фамилиями друзей и последователей Иисуса – сынами Заведеевыми, дает ему моральное право размышлять и даже высказывать свои собственные суждения о носителе религии и веры, а также таинственных событиях, связанных с его появлением и исчезновением. Может быть, по этой же причине, автор, более чем необходимо, остановился на корнях происхождения своего псевдонима.

По слабому разумению автора, обе эти библейские личности были настоящими друзьями и последователями Иисуса и предлагали ему свою помощь, чтобы сообща вершить дела земные и небесные. При этом Иисусу необходимо было немножко поделиться властью на земле с ними, а самому сосредоточиться на делах небесных, то есть по-нашему – на вопросах идеологии. На что Христос им ответил своей сакраментальной фразой, что «Царство Божие неделимо!». А ведь эти ребята согласились разделить с Иисусом его будущую участь и предлагали ему дружбу и помощь, он же отклонил ее, не желая, по-видимому, делиться с ними известностью или славой. Мне кажется, зря он им отказал, ведь настоящих друзей необходимо ценить и беречь пуще ока.

Кроме того, у автора за всю его не очень короткую жизнь накопились вопросы к церковникам самого общего характера. Где, к примеру, находился и чем занимался сам Христос, пока он не встретил своих последователей – Симона и других апостолов? Каким образом, где и когда он объявился впервые? Где он получил образование, кто занимался его воспитанием, и почему от него самого не осталось никакого документа о его учении, даже самого маленького, он что не умел писать?

Рыбаки Симон и братья Заведеевы, скорее всего, были неграмотны, но написать свое видение происходящего смогли, а Иисус, пусть даже тезисного описания учения, дать не мог? И почему бесконечной доброты и справедливости Бог оставил его умирать на кресте и вроде как оживил, когда тот был замучен вконец?

И что еще бросается в глаза, Христос легко читал мысли людей и до последнего не подавал вида о своих страшных мучениях на кресте. Рядом подобных качеств обладают йоги, достигшие высокой степени управления своим сознанием.

Можно предположить, что кому-то необходимо было породить смуту против господства римлян, а Иисус был разменной монетой в их игре. Возможно, что за его спиной стояли влиятельные особы. Или же последующие представители религиозной элиты, используя эту личность, пытались создать некую цельную, но, на мой взгляд, не очень складную картину происходящего и нового учения. Вопросов море, а ответов на них нет.

Однако с какой стороны ни посмотришь на эти исторические события, теряющиеся в глубине веков, можно сделать вывод, что и жившие тысячелетия назад люди мало чем отличались от тех, которых мы видим сейчас. Путаница имен и фамилий была задолго до моего появления в этом мире и с тех пор не уменьшается, а даже становится все больше, так как каждый толкователь прошлых событий добавляет свою точку зрения, искажает реалии и тем самым еще больше запутывает происходящее. При таких обстоятельствах даже в выборе псевдонима нет никакой необходимости.

Я все-таки думаю, что во всех этих хитросплетениях и некотором совпадении судеб и фамилий не обошлось без случайностей, но именно они и являются самым необходимым элементом всякой жизни. Благодаря случайностям, и мы с вами появляемся на свет, также, по воле случая, из него уходим. У мудрецов востока правда была иная точка зрения, те вообще считали, что всё, что бы ни случилось с нами и с миром, написано на каких-то скрижалях, которых никто не видел, но, тем не менее, многие верят в их существование.

Чтобы как-то примирить существующие противоречия, автор взял на себя смелость высказать предположение, что «случайность» – это и есть элемент «необходимости» жизни или наоборот. Или то, что представляется нам случайностью, происходит всего лишь от ограниченности нашего знания. Вот таким простым способом автор разрешил одну из загадок, о которую безрезультатно разбивали свои головы лучшие умы рода человеческого.

И еще мне думается, что Господь Бог, сотворив абсолютно правильный и предсказуемый мир, так как он все-таки был величайший мастер, усмотрел в своем труде скучноватый элемент однообразия и определенности, решил впоследствии добавить ко всему этому великолепию элемент случайности. Тем самым разнообразил происходящее до такой степени, что и ему стало интересно наблюдать, что иногда получается из всего того, что он натворил. Немного погодя, мы вернемся к этой важной для каждого человека теме и посмотрим, как она реализуется на практике, ибо только она и является пробным камнем любой теории и истины.

Вопросы же веры, согласно существующей точке зрения, принято не подвергать критике и сомнению. С этим автор, безусловно, спешит согласиться, как и с аксиоматическим построением геометрии. Но в этом случае, аксиомы должны быть непротиворечивы, и не представлять собой наваленные в кучу порой бессмысленные и противоречивые истины.

Затронув эту важную тему, автор уже не может остановиться и рассуждает, как заправский профессор богословия какого-нибудь провинциального университета. И, таким образом, для сведения читателей он сообщает, что в вопросах веры склоняется к убеждениям философов, которые за божество принимали природу, а также ему близки воззрения сторонников учения Раджи йоги, где наиболее незамысловато представлено устройство мироздания и место в нем человека. Вопросы же религии автор, не будучи теологом, выносит за скобки, тем более что рассмотрение различных верований показывает на их близость с небольшими отличиями, и служат они тем, которые озадачены не объединением людей, а их разъединением. Достаточно сказать, что из-за совершенно ничтожных разночтений религиозных догм было положено неисчислимое число созданных Богом творений. Подумать только, что сторонники одной конфессии, которые крестятся двумя пальцами, готовы передушить сторонников другой, которые крестятся тремя. Я еще могу понять, что спор вышел по причине того, что, по утверждению одних, фигура, которая исполняется тремя пальцами, не может быть исполнена двумя, в то же самое время сторонники другого течения утверждают обратное.

Но, чтобы уж совсем поставить точки, где положено, автор может сообщить читателю, что хоть он далеко отстоит от однофамильцев своего псевдонима. Он не забирался вместе с Иисусом на гору, но ему очень хотелось бы верить в его существование, как человека, принесшего в мир высочайшие морально-этические нормы поведения людей, пусть даже за его спиной стояли другие. Творимые же им чудеса вполне вписываются в деяния человека, владеющего внушением, гипнозом и принципами йоги. А как человек, который немного ближе, чем другие соприкасается с законами природы, автор верит в создателя, конечно, представляя его себе не в виде старичка, сидящего на облаке.

Возвращаясь же к главному, мы можем констатировать непреложный факт, что человек, который написал эти строки, жил без сомнения, а вот был ли он – это большой вопрос. А поскольку в титуле повести стоят конкретные фамилия, имя и отчество, правильнее со всех точек зрения считать все это псевдонимом, который и носит автор этой повести. Псевдоним же дает ему право безнаказанно куражиться, прибегать к смешанному стилю написания, время от времени вживаться в образ героя и повествовать от первого лица. Иногда же, когда как ему кажется, в этом есть необходимость, отстраняться от героя и, как бы со стороны умудренного жизнью человека, критиковать и анализировать его поступки, то есть казаться умнее, чем это есть на самом деле.

Предисловие к «Двадцатому ре-минорному…»

Если автору достанет времени, труда и терпения дописать эти воспоминания, то непременно значительная часть в них будет посвящена всем тем, кто столько сил потратил на нас бестолковых, то есть нашим учителям. Нельзя не сказать и о тех, которые, сами того не подозревая, учили и воспитывали нас и, в сущности, являлись теми, которым мы обязаны всем, а главным образом тем, что мы можем время от времени понимать друг друга.

Один мой старый знакомый, делая акцент на значении слова в жизни человечества, сказал, что существует лишь только то, что написано. «Вспомните! Вначале было Слово!» При размышлении над этими словами, примеряя эту сентенцию по отношению к самому себе и своим близким, я пришел к достаточно мрачному выводу: получалось так, что ни меня, ни других людей, с которыми мне пришлось делить тяготы и радости жизни, как бы и вовсе не существовало. С подобным постулатом, в силу своего упрямого и скверного характера, автор этих строк смириться не мог ни при каких условиях и обстоятельствах. Такие соображения и явились главным толчком, который побудил автора взяться за перо, несмотря на отсутствие подходящего писательского опыта и должной сноровки к написанию рассказов, повестей или романов, впрочем, с короткими рассказами еще куда ни шло.

Этим зарисовкам автору хотелось бы придать название, которое бы в наибольшей степени отражало существо дела. Первоначальный замысел автора состоял в описании происшедших с ним событий, оставивших неизгладимое впечатление в его памяти, и которые были связаны с его пребыванием в далеком степном селении на реке Ишим. Описав эти события в коротеньком очерке «Дети Ишима» и разместив его в средствах массовой информации, автор нашел повышенное внимание к своему труду, как его соплеменниками, так и другой общественностью. Он без определенного чувства удовлетворения обнаружил всего лишь единственное ругательное замечание со стороны своего закадычного друга детства. Но друзьям, тем более друзьям детства, прощается многое…

А поскольку воодушевленный названным произведением народ требовал продолжения повести, автор, поразмыслив недолго, решил продолжить начатое, что в соответствии с первоначальным замыслом и в совокупности с предыдущим трудом должно составить более масштабное произведение. При этом, естественно, придал более масштабному произведению новое название. Название же этого труда, такое, например, как «По волнам моей памяти», хорошо подошло бы к его содержанию, поскольку основано исключительно на зарубках, оставленных жизнью на затылке и в памяти автора. Автор при этом не без основания опасается, как бы просвещенный читатель не обвинил его в плагиате или других грехах, так как рассказов и повестей с подобным названием должно существовать великое множество, поскольку книги сейчас не пишут только уж совсем ленивые.

Согласно законам логики, «Двадцатый ре-минорный» являются частью обширного труда, поскольку объединены главными героями и самим автором. Взвесив все же хорошенько доводы за и против, автор решил своему главному творению «Дети Ишима» и дать ему название «Двадцатый ре-минорный» и с этим наименованием выпустить его в плавание по безбрежному океану жизни. По слабому разумению автора такое наименование, по форме и по существу, должно будет наиболее близко соответствовать написанному.

Но, в конечном счете, поскольку, как уже отмечал автор, эти записки сделаны для себя или, в лучшем случае, для нескольких близких ему людей, он рассчитывает на их благоразумие, чтобы, читая, они не отождествили это наименование с одноименным произведением великого Моцарта. Следует заметить, что подобное наименование вызывает некоторые ассоциации с достаточно грустным или минорным по содержанию двадцатым веком, однако это, по мнению автора, всего лишь случайное совпадение. Хочу заранее предупредить читателя, что сочинение такого жанра пишется автором впервые, и заранее предугадать, что из этого получится, не возьмется никто, даже сам автор.

Небо над Ишимом и сопками

Часть 1 Allegro

Дети Ишима

Чем дальше от истоков меня уносит течение бурной реки «Времени», тем с большей ностальгией тянет в мир детства. Все чаще мне вспоминаются друзья, приятели, наши увлечения и проделки, сопки, река Ишим, многодневные снежные бураны и многое, многое другое. Больше всего меня беспокоит то, что по какой-либо причине я могу все это позабыть, мало ли что может случиться, так вот и сейчас, по непонятной причине, мне почти перестали сниться сны. Мерещится по ночам всякая дрянь. Наверное, старею понемногу. Жаль, конечно…

В детстве я мог по желанию заказать заранее себе сон на ночь. Особенно часто я заказывал полеты во сне. Не сразу мне удалось добиться ощутимых результатов в искусстве преодоления притяжения. Необходимость обучиться этому ремеслу возникла также из сновидений. Многим знакомо чувство беспомощности в ночных кошмарах.

Так вот, обнаружил я в себе способность парить в пространстве случайно. Однажды при прыжке во сне я почувствовал какое-то приятное ощущение легкости и свободы. Опускаться вниз не хотелось. Я вначале сделал движение руками, напоминающее гребок от земли, как вдруг падение замедлилось, а затем и вовсе прекратилось. Если быть точным, это парение в воздухе скорее напоминало плавание под водой с той лишь разницей, что можно было свободно дышать и не требовалось больших усилий поддерживать равновесие. Для новичков, которые начнут осваивать эту стихию, я бы посоветовал остерегаться линий электропередач, они попадаются там, где меньше всего их ожидаешь. Меня, во всяком случае, при подъеме и приземлении они беспокоили больше всего.

Звезды и сопки

Помнится, днем я с нетерпением дожидался вечера, а вечером засыпал с блаженством, ожидая грядущих происшествий и событий в предвкушении радостного ощущения полнейшей свободы. Не зря, видно, древние считали, что свободу не стоит продавать ни за какие деньги. Повзрослев, я не переставал руководствоваться этим правилом, конечно, мне не удалось разбогатеть, но благодаря этому правилу удалось избежать многих житейских проблем.

Несколько позднее, не так много лет тому назад, меня со странной периодичностью начали посещать другие сны. Они приходили сами без моего вмешательства, были более редкими и разнообразными. Это были сны, так или иначе связанные с моим детством, проведенным в маленьком селении, расположенном на берегу реки Ишим. Со временем сны стали беспокойнее.

Мои товарищи и односельчане, развеянные временем и переменами по всему свету, сообщали, что Ишим катастрофически мелеет, что в нашем поселке не осталось ни одного человека, который бы помнил о своих «героях», т.е. о нас, и что всё переменилось до неузнаваемости. В довершение всего, мне приснился сон о том, что на месте «Нашей сопки» вырыли огромный котлован, поскольку геологи обнаружили в ней какие-то полезные ископаемые. Мне всегда казалось, что наши сопки не простые, а в их глубине скрыты безмерные сокровища, и это придавало им особенную таинственность. А на месте старого русла Ишима, где проходили дни нашего детства, прорыли канал и по нему транспортируют открытые в «Наших сопках» эти самые сокровища. Согласитесь, друзья мои, что поводов для беспокойства и даже паники у меня было более чем достаточно. Шло время, а мое беспокойство не только не проходило, а лишь усиливалось.

Как-то недавно редактор одного из журналов, мой старый знакомый, рецензируя очередной мой научный опус, заметил: «А знаете коллега, ведь того, что сделано или есть, уже не существует. Существует лишь только то, что написано!» Вот я и подумал, что, возможно, эти воспоминания, положенные на бумагу, хоть в какой-то степени помогут мне или моим друзьям сохранить немногое из того, что так безжалостно истребило и продолжает истреблять время. По правде говоря, задача эта не из легких, и, на мой взгляд, по плечу настоящим маститым писателям, к которым автор себя не причисляет. Но, насколько мне помнится, среди моих закадычных друзей и приятелей нашего затерянного в степи поселка каких-нибудь потомков Гоголя, Бальзака или Толстого не водилось. Что же касается отсутствия у автора должного таланта для описания исторических событий, связанных с его пребыванием на берегах Ишима, в этом отчасти не его вина.

Был случай в моей школьной биографии, который надолго отбил у меня что-нибудь писать для посторонних. Это случилось в первый мой год пребывания в названных выше местах, куда мы переехали с цветущей Украины. Осенью, в самом начале занятий в четвертом классе, на уроке русского языка, нас, школяров, попросили написать сочинение о наиболее памятном летнем дне. И я написал честно, как на духу. Впервые в жизни ни у кого не списывал.

В память мне врезался один денек, когда я со своими дружками по вылазкам в соседские сады решил посетить и проникнуть на расположенное за городом военное стрельбище и набрать там автоматных гильз и патронов, а если повезет, то чего-нибудь и посущественнее. Дорога перед полигоном проходила сначала по полю, потом пошла через лес. Меня после посещения сада и неограниченного употребления черешни полуденное солнце что-то расслабило, я отстал от остальной толпы и остался один на лесной поляне. Развалился в высокой траве и смотрел на островок неба, окруженный верхушками берез и сосен. Писал я о теплом летнем украинском дне, поляне, зеленой траве и белоснежных облаках, плывущих в лазурном небе, писал, как художник пишет с натуры свою возлюбленную.

Наша учительница Ядвига Адольфовна очень похвалила меня и мое произведение, однако впоследствии долго и деликатно допытывалась, из какой такой книги все это я передрал? Вероятно, этот случай повлиял на мое отношение как к писательству вообще, так и справедливым судам, в частности. Так, едва начав, я завершил свою карьеру художественного писателя, возненавидев не только русский язык, но и все языки в мире, отдав себя полностью изучению науки, техники и жизни.

После этого случая сочинения я только списывал. Но, как говорится, «сколь веревочке не виться.». Это небрежение достигло таких пределов, что, когда наступило время образовываться дальше, у меня возникли серьезные проблемы с сочинительством. Писал я что попало, а знаки препинания расставлял примерно равномерно по тексту написанного. Перед последним вступительным экзаменом по русскому языку в высшую школу я проконсультировался с бывалыми людьми, как мне быть, и мне посоветовали писать как можно более короткими фразами, избегать сложных фразеологических оборотов и кроме точек не ставить никаких других знаков препинания. Я так и сделал. Сочинение написал как можно более крупными буквами и односложными предложениями на половине стандартного листа. Клянусь! История приемных экзаменов в мире не знает более лаконичного сочинения.

В нашем мужском физико-техническом «монастыре» кафедры русского языка не было, а проверку сочинений проводила кафедра иностранных языков. Уверен, они повеселились от души, может быть, даже попадали со смеху, читая тот опус. Я же ждал последнего и окончательного приговора членов экзаменационного судилища. Приемную комиссию физико-технического института раздирали глубокие противоречия, – какое принять решение? Все остальные экзамены, на тот раз, мной были выдержаны даже лучше, чем хорошо. Вместе с тем «кол», хоть и по непрофильному экзамену, согласно действующим законам, с очевидностью лишал меня возможности дальнейшего совершенствования в физических и технических науках.

Неожиданно меня попросили срочно зайти на кафедру иностранных языков и обсудить там какие-то возникшие вопросы. Я понял, всё! Мое появление было встречено присутствующими педагогами кафедры с любопытством и нескрываемым интересом. Пододвинув ко мне наполовину мной исписанный большими буквами лист, они уточнили, точно ли перед ними автор этого произведения. Я и не стал отпираться от авторства и написанной там ереси. После чего меня попросили своей ручкой и своей рукой исправить допущенные ошибки и отпустили. «Беспредельна милость творца и кафедры иностранных языков, – подумалось мне. Будучи, правда, уже студентом и встретившись с представительницами кафедры в другом качестве, я понял, что поспешил приобщить педагогов этой кафедры к ликам святых.

Ишимская Республика

Я сознательно пока не указываю точного местоположения поселения, где нам жилось так привольно, за редким исключением привожу имена и даты. Мне сейчас кажется, это могло происходить в любом месте и с каждым из нас на бескрайних просторах канувшей в Лету, назовем ее «Ишимской», республики. Не тратьте времени и труда на поиск ее на географических картах, в лучшем случае сейчас в тех местах, о которых я веду речь, можно обнаружить одноименную реку с неопределенным, наполовину высохшим руслом. Немного позже, как только повествование будет приближаться к концу, я собираюсь по фрагментам, сохранившимся в памяти, а может и фотографиям друзей и односельчан, восстановить и нарисовать карту нашего селения, а то и всей республики. Вдруг кому-нибудь и пригодится! Пока же, в подтверждение своих слов, приведу примерное изображение того, что могли бы случайно увидеть какие-нибудь пришельцы, выглянув из иллюминатора своей летающей тарелки.

На панораме внизу видны те замечательные места, над которыми автор этой повести в юном возрасте во сне оттачивал свое мастерство в преодолении земного притяжения в сумеречном небе над Ишимом и его сопками.

Полеты во сне

Тем же, кто не видел наших мест и селения, окруженного каймой сопок и спускающегося с западной стороны к Ишиму, могу с уверенностью сказать, они не видели в жизни ничего стоящего. Во всяком случае, я могу судить об этом по своим последующим годам жизни вдалеке от Ишима и его обитателей. Я исколесил и облетел огромную страну с запада на восток и с юга на север. Легче назвать те места, где меня не было, чем те, в которых мне пришлось побывать и не один раз. Побывал в чужих странах и на других континентах, жил во всяких там отелях, но ничего сколько-нибудь напоминающего окружающее и атмосферу той страны нашего детства – не встречал.

Настоящим было все, что нас окружало, – сопки, солнце, вода, снег, воздух, еда, запахи свежескошенного сена, бездонное ночное звездное небо, раскинувшееся над нами до которого можно было дотянуться рукой. Настоящими были и люди, живущие в этих краях. Конечно, и мы ребятня – тоже были настоящими: – дружили, влюблялись, дрались, купались и рыбачили в Ишиме. Гуляли весной и летом по цветущим сопкам, катались с сопок зимой, играли в войну, стреляли из пугачей; ездили на всем, что может перемещаться, устраивали набеги на поля с созревающими дынями и арбузами и многое другое. Те, кто побывал у нас хоть раз, могут это вам подтвердить.

Звездопад над Ишимом

Главной достопримечательностью селения была сохранившаяся, стоящая на трассе при въезде в него старинная ветряная мельница. В то время ее уже редко запускали в работу, хотя она неплохо с ней справлялась, поскрипывая своими дырявыми крыльями. В настоящее время эта мельница могла бы быть визитной карточкой или вместе с рекой и сопками украшать герб нашей бывшей «Ишимской» Республики. На всякий случай, чтобы вы себе это лучше представляли, я решил здесь поместить ее изображение. Может быть, ее уже и нет.

Ветряная мельница

Этот ветряк выполнял для нас еще одну важную функцию, которая никак не была предусмотрена его создателями. По другую сторону трассы располагались бахчи, где росли дыни и арбузы. Охрану этих территорий обычно несли ингуши, народ темпераментный и вспыльчивый. Верхом на лошади с длинной нагайкой они периодически объезжали вверенные им владения, и горе было тем, кто окажется на охраняемой ими территории. Один из них мне запомнился, может потому, что носил образное прозвище – «Казбек». Казалось, что его образ был вылеплен с одноименного рисунка коробки популярных в то время папирос. Наиболее ловкие из нас взбирались по крыльям ветряка, оттуда хорошо просматривались вверенные Казбеку поля. Отряд сорванцов в это время располагался под ветряком, дожидаясь сигнала штурма бахчи. Несмотря на грозный и внушительный вид Казбека, я что-то не могу припомнить случая, чтобы кто-то из нас был им выпорот. Ну да, если нас застигали на месте преступления, вся шайка бросалась врассыпную, а Казбек на лошади, как ураган, метался между нами, щелкая в воздухе при этом своим кнутом. С нас было довольно и этого! Иногда, правда, он палил из своего дробовика. К счастью либо дробовик не был заряжен либо стрелял он выше наших голов, поскольку боевых потерь в наших рядах не наблюдалось. История, однако, об этом умалчивает. Наши девчонки не участвовали с нами в набегах на общественную бахчу родного поселка, у них были свои предпочтения. В огороде некого Кобара или Козара, точно не помню, рос крыжовник, достаточно редкий «злак» для нашей местности. Растительности в самом поселке, за исключением старой школы и хуторка Кобара, тогда почти что не было, вот там-то и находились кусты этого желанного крыжовника. Как и мы с бахчей, девчонки совершали набеги на огород Кобара. Не помогали ни собаки, ни сам хозяин. Так что наши подружки были нам под стать, поэтому и сейчас, когда нас разделяют тысячи километров и живем мы в разных странах, мы испытываем к ним самые теплые и трогательные чувства.

Много лет спустя после этих налетов на бахчу и крыжовник, я со своей хорошенькой женой впервые навестил тогда еще живую матушку. Жила она уже на Украине в пригороде большого города, где еще сохранились утопающие в садах частные дома. Мы с моим другом были тогда молоды, и каждый день по узким улочкам пешком ходили купаться и позагорать на берег Днепра. Шел август, время созревания абрикосов, яблок, груш, слив, одним словом, всего. Для сведения, у мамы старая груша стояла вблизи домика, под которой я по приезде устанавливал обеденный стол, и созревающие груши валились прямо нам на головы, а абрикосами, которых девать было некуда, питались соседские козы.

Как-то, проходя мимо одного дома с палисадником, моя женушка увидела спелые, золотистые груши с розовым бочком, едва ли не опускающиеся нам на голову. Ее взгляд, пока мы шли по дорожке, не отрываясь, следил за этими свисающими за забор фантастически аппетитными плодами, а как только мы поравнялись с этим домом, из глубины палисадника раздался голос, который с характерным украинским акцентом попросил мою подругу нарвать себе этих груш: «Зирвы, дитынко! Зирвы!» Невидимый нам дед поступил так же, как поступил бы и я с девчонками нашего селения. Но тогда не то, что груш, а зеленого кислого крыжовника у нас не было.

Вот я и думаю, почему бы этому Кобару было не привязать своих злющих собак да пригласить наших девчонок на дегустацию этого чудесного крыжовника. Тогда и он мог бы рассчитывать войти в эту историю хорошим человеком, а так нет. Историческая правда по-моему, превыше всего!

Архитектурных излишеств селение наше, на мой взгляд, не имело. Человеческий гений в условиях полного отсутствия строительных материалов творил свои жилища из того же материала, что и Господь Бог – самого гения, то есть из грязи, добавив туда немного соломы и навоза. Не так давно мне довелось побывать у наших друзей арабов в междуречье Тигра и Евфрата. Тем, кто, как и я, имел в школе проблемы с гуманитарными науками, вроде истории, сообщаю, что там некогда возникла древнейшая в мире цивилизация, которая просуществовала свыше 25 веков. Так и там мне встречались глиняные строения наподобие тех, что были у нас. Потомки вавилонян, правда, разнообразили свою архитектуру жилищами, напоминающими перевернутые вверх дном глиняные горшки с одним входом и без окон, но были и глиняные коробки наподобие тех, которые стояли в наших краях. Правда водяная мельница и водочерпалка с деревянным колесом в возрасте около трех тысячелетий исправна и функционирует у них и поныне!

Мой водитель, потомок древних ассирийцев, показал мне могилу Каина, это на горе недалеко от Дамаска, причем он говорил об этом так, как будто он сам участвовал на его похоронах. Как после этого не воскликнуть: «Действительно великий народ! Действительно великая цивилизация!» И нам есть о чем призадуматься!

Справедливости ради стоит сказать, что эти незамысловатые глиняные коробки с плоскими крышами исправно служили нашему степному люду. Что же касается исторической памяти народа, то к своему стыду, а не примеру, я ничего не могу сообщить вам даже о собственной бабушке. Но эта тема для другого более грустного повествования.

К другим особенностям нашего селения, вне всякого сомнения, можно отнести пестрый состав жителей, его населяющий. Здесь были сосланные горцы – ингуши, чеченцы, а также нордические эстонцы и немцы, бесшабашные любители выпить – русские и украинцы с поляками, казахи и многие другие, да разве всех упомнишь. Горцы свои глиняные жилища, следуя естественным наклонностям, поднимали повыше и поближе к горе, а эстонцы подальше ото всех, образуя что-то наподобие хуторов, остальные сгрудились в строгом беспорядке. Если не считать закоулков, улица была одна. Она по кривой траектории поднималась с равнинной части поселка, минуя школу, затем магазин и, наконец, выходила на пригорок сопки, где находились клуб и библиотека. Зимой на лыжах по этой улице, съехав с нашей сопки, можно было промчаться через весь поселок почти до самой школы.

Сейчас, когда я просматриваю со спутника хитроумные изгибы Ишима с многочисленными селениями по его берегам, начиная от его зарождения до слияния с северными реками, у меня возникает ощущение, что я исследую некую возникшую на его берегах цивилизацию. А чего стоят старинные фотографии моих сверстников и их предков из различных селений, географически разбросанных на многие сотни километров, которые свидетельствуют об их быте, занятиях, одежде, жилище – мои догадки переходят в уверенность. Я, пожалуй, возьму на себя смелость утверждать, что на берегах Ишима существовала достаточно развитая «Ишимская» цивилизация!

Доказательств тому более чем достаточно, ведь это ее обитатели распахали все окружающие пространства. Вместе с тем остается главный и наиболее сложный для меня вопрос – зачем? Ведь степь необыкновенно хороша в любое время года, и почему после этого люди ушли из этих обжитых мест? И не повторяет ли, не так уж и давно существовавшая цивилизация, судьбы цивилизаций Атлантиды, междуречья или племен Майя? И это меня тревожит.

Вот почему любые сведения оттуда, из прошлого, представляются мне особенно важными. Для большей убедительности и в подтверждение этих размышлений приведу стенограмму своей переписки с одной из «найденных», спустя пятьдесят лет, жительниц той исчезнувшей страны, назову ее для краткости – «девушка, с которой когда-то танцевал», позже я назову и ее имя. После продолжительных расспросов своего друга детства, как недавно оказалось, он более сорока лет живет по соседству со мной, у меня возникли какие-то проблески в памяти. Благодаря современным средствам связи, я установил и поддерживаю контакты с моими товарищами и друзьями детства, разлетевшимися в смутные времена во все стороны света от родных мест, и что-то начинает проясняться. Вот невыдуманный диалог с одной из жительниц той затерянной в степях республики.

Viktor: – Привет! Был в гостях у твоего одноклассника и моего друга детства. Он показал фотографию вашего класса, где есть и твое фото. Конечно, трудно и почти невозможно узнать в солидной даме ту молоденькую девчонку.

Ludmila Lorenz-Akperow: – Привет! Это правда! Разве я могла бы узнать в таком представительном мужчине того мальчишку. Бегали вместе. В школе на вечерах танцевали. А теперь прошел бы мимо, я бы в жизни не узнала. Рада, что ты написал. А то я думала, после защиты перестанешь писать, шучу, конечно.

– Давно не пишешь, или зазнался. Зайди через меня на сайт к Б.В., есть интересное фото с тобой. Может легче будет вспомнить. Хорошее фото. Там молодой, симпатичный и очень простой парень В. З. с девчонками и со своим неразлучным другом.

Viktor: – Нет, не зазнался. По-видимому, от этого у меня иммунитет. Стояла страшная жара, вот я и уехал туда, где никаких средств коммуникаций нет. А сегодня, по необходимости, приехал на квартиру. Объявился В. Г., краса и гордость всех наших поселковых мальчишек.

Ludmila Lorenz-Akperow: – Привет! Я знала, что В. Г. под Берлином и недавно ушел на пенсию. Но все равно у меня такое ощущение, что это из другой жизни. Только я уже много забыла. Я ведь с родных мест с 64 года и почти там не бывала. С семьей жила в Киргизии. И теперь уже 16 лет в Германии. С. Т. часто звонит и если о ком-то рассказывает, а я не помню, – злится. Она до последнего времени ездила в наше селение, живет сейчас под Дортмундом, а я под Штутгартом.

Viktor: – Привет! И со всеми праздниками, какие есть! Летал в Новосибирск. На обратном пути решил посмотреть поближе Ишим, поехал поездом. Так что от всех Вас передал привет реке нашего детства. Ну и разумеется, от нее тебе привет вместе со мной.

Ludmila Lorenz-Akperow: – Привет В.! Тебя тоже с прошедшими праздниками! В этом году лечу на свою Родину, вернее в Новочеркасск, брат остался там. Обязательно заеду в наш поселок, и уж тогда распишу все. Я не была там с 70г. Ты как? Молодец, так держать!

Сопки

Селение наше расположилось на небольшой возвышенности у подножья сопки с простым и понятным для всех названием «Наша сопка». В любое удобное время туда можно было взобраться и осмотреть окрестности, разместившись на выпирающей из западного склона скале. Наша сопка служила не только местом прогулок и «домашнего» катания на лыжах, но и сторожевым постом для наблюдения за «дикими» племенами из соседних поселков. Желающих запросто так покататься с наших гор было достаточно и на севере, и на юге. Ведь у них-то своих гор не было.

Наши дозорные легко обнаруживали «неприятеля», когда он черной змейкой пересекал заснеженный остров между старым и новым руслом Ишима. Мы бросались наперерез, и если они не успевали вовремя повернуть обратно, дело доходило до рукопашной. Повзрослев, я не без стыда вспоминал об этом. Правда, когда мы оказывались на «чужой» территории, нам платили той же монетой. Поколачивали больше других нашу компанию, которую впервые в истории селения решили образовывать далее начальной школы и для этого направили в соседний поселок, с которым мы находились в состоянии войны.

Со временем противоречия между нами сгладились на почве игры в футбол: и нам, и им нужны были реальные противники. Процессу «нормализации» отношений также способствовал присланный из «вражеского» в наше селение новый директор школы. Со всей семьей этого замечательного человека, спустя некоторое время, подружился и я. Позже мы стали приглашать наших соседей в гости поиграть в футбол, покататься с наших сопок. И это было здорово! Катались на лыжах они хуже, зато бегали лучше нас, по-видимому, сказывался прошлый опыт посещения наших гор. Из этих лет я вынес ценный проверенный жизнью вывод – дружба намного приятнее и полезнее вражды и войны.

В разгаре весны, когда снег оставался только в лощинах северных склонов, сопки как будто взрывались от бурлившей в них весенней энергии, выбрасывая ее на поверхность склонов сопок в виде огромных островов невысоких тюльпанов всех мыслимых цветов и оттенков. Эти цветы словно соперничали с разноцветными платьицами и юбочками наших девчонок, прогуливающихся весенними днями по сопкам. Собственно, небольшие группки одетых в разноцветные юбочки и платьица девчонок издалека тоже были похожи на островки разноцветных цветов. И пусть теперь кто-нибудь попробует сказать мне, что этого не было или что это было в какой-то жизни другой затерянной и пропавшей страны.

Жили мы согласно вечному календарю времен года, поэтому вскрытие реки и ледоход на реке нами связывался с началом весенне-летнего сезона, в ходе которого вся наша жизнь была неразделима с рекой, купанием и рыбной ловлей. К концу наводнения вода в Ишиме достаточно быстро спадала и прогревалась, старое русло мелело, образуя многочисленные отмели, через которые можно было проникнуть на остров и оказаться в непривычном для степного обитателя мире. Небольшие глубокие озерца с чистейшей темно-синей, почти черной водой, окруженные плотной стеной камыша, буйство высокой зеленой травы и цветов. Для нас, не избалованных обилием растительности, этот остров был наподобие рая, точное описание которого христиане могут найти в Библии, а мусульмане в Коране.

Чуть подальше вверх по течению реки, километрах в трех-четырех, находилась наша гордость, сопка «Змеиная». Свое название эта сопка получила давно. Старожилы рассказывали, будто раньше там степных гадюк было видимо – невидимо. Они постоянно приползали в поселок или прицеплялись к дойкам коров, пахнущих свежим молоком, да и вообще доставляли не только коровам немало хлопот. Рассказывали также, что когда терпение народа лопнуло, люди обложили гору соломой, облили соляркой и подожгли ее со всех сторон. С тех пор численность змеиного племени сильно поубавилась.

Хочу сказать, что еще и на нас их хватало с лихвой. Если вам, к примеру, ранней весной очень захотелось увидеть гадюку, нужно было добраться до этой сопки, перевернуть первый, попавшийся вам на пути приличного размера булыжник, и под ним вы бы нашли то, что искали: свернувшуюся в клубок спящую гадюку. Когда становилось теплее, гадюки просыпались и выползали из укрытий, забирались на камни и грелись на солнышке. По невнимательности можно было на них и присесть. Правда, при встрече они никогда не нападали первыми, а чаще всего с шипением уползали. Весной, когда вода поднималась высоко, их иногда вымывало из-под камней. Тогда змеи, как поплавки, высунув головы из воды, двигались по течению. Между нами было принято неписаное правило при купании – освобождаться от объятий змеи в воде, не выходя на берег. Существовало мнение, что под водой змеи не кусаются.

По воскресным дням зимой на трех склонах «Змеиной» оттачивали свое мастерство наши любители скоростного лыжного спуска. Те, кто находился на нижней ступени, осваивал северный склон. Более продвинутые – восточный. Западный склон мог удовлетворить любого, желающего прокатиться с ветерком. Скорость спуска там достигала такого уровня, что из-за встречного потока ветра слезы из глаз текли рекой, а даже незначительные неровности по трассе приводили к многометровым прыжкам. Это был скорее полет с короткими касаниями склона. С вершины этот склон, перед съездом, почти всегда вызывал у меня ощущение внутреннего холодка.

Четвертый, южный, склон носил свое имя – «Чертово Ущелье», из-за его крутизны склона, обилия камней и каких-то кустов. Этот склон намеревались покорить самые отчаянные из нас, в том числе и я. Однако благоразумие брало верх. Дошедшие до нас легенды о смельчаках свидетельствовали, что урожаем таких спусков были поломанные лыжи, ребра и головы. К слову сказать, в те времена проломленная голова ценилась намного дешевле деревяшек, которые мы гордо называли лыжами. Поэтому, накатавшись вдоволь со всех склонов, потоптавшись на вершине этого «Чертова ущелья», бесславно, но с целыми головами и лыжами мы возвращались по домам.

Была бы допущена несправедливость, не упомяни я еще об одной сопке по имени «Вышка», такое название она получила за то, что некогда геологи на ее макушке действительно взгромоздили вышку, может для ориентировки, а может еще для чего. Эта сопка нравилась мне почему-то больше всего. Расположена она была в глубине гряды, на восток от русла Ишима; имела приличную высоту и необычайно правильной формы профиль склона. Снег на ее склон ложился так ровно, что можно было подумать, его сознательно выглаживает кто-то очень заботливый для катания наших малышей.

Добраться до нее можно было и от «Нашей сопки», взяв немного на восток и перевалив несколько сопок. Езда с этой горы доставляла мне непередаваемое удовольствие. По воскресным дням, когда в нашей программе было посещение «Змеиной», я сознательно отставал от всей кавалькады и поворачивал в сторону «Вышки», хоть на пару часов. Навестив свою любимую сопку, я направлялся к моим товарищам, облепившим склон «Змеиной», и незаметно присоединялся к ним. Мне не нравилось рассказывать своим товарищам о том, где был и чем занимался, ведь любовь – это чувство глубоко индивидуальное.

Значительно реже, правда, я навещал ее и летом. Именно эта сопка, покрытая белоснежным искрящимся снегом, являлась ко мне в счастливых сновидениях, словно давая понять, что и она все еще помнит обо мне. После этих сновидений я неизменно просыпался окрыленный, со счастливой улыбкой на лице, и у меня всё получалось. Но летом сопки нас почти не видели, у нас были неотложные и важные дела – с утра до позднего вечера мы пропадали на реке, занимаясь рыбалкой и купанием. Там мы проводили почти все свое время, отвлекаясь разве что на игру в футбол.

Степь

Лишь те, кому доступно искусство преодоления земного притяжения, чтобы подняться высоко вверх, могут по достоинству оценить величие и безграничность степи. Даже нашей Змеиной сопки здесь будет маловато.

Каждый период времени года преображает степь до неузнаваемости. Зимой это бескрайний простор сверкающего белизной снега, над которым простирается чистейшей голубизны купол небосвода. Когда температура воздуха падает, мельчайшие частицы влаги в атмосфере кристаллизуются, неподвижно висят и сверкают серебристыми блестками в воздухе, создавая праздничное рождественское настроение. Во время оттепели, перед бураном, падающий снег собирается струящимися по поверхности снежного покрова змейками. Перед бураном со всех сторон валит обильный снег, который липнет к одежде, лицу и замуровывает глаза, а когда буран особенно неистовствует, на расстояниях нескольких шагов не видно ни зги. В это время прогулки по степи или даже безобидные пробежки от дома к соседнему дому становились небезопасными. Можно было пройти в двух шагах от жилища и не разглядеть его за плотной снежной завесой. В это время из-под крова лучше не высовываться, а заняться какой-нибудь созидательной работой, мысленно представляя себе, что там творится за стенами дома и в открытой степи.