все обдумала, я не питаю иллюзий – я люблю тебя, но не доверяю. Раз то, что мы переживаем, нереально, значит, это игра. А раз это игра, необходимы правила. Я больше не хочу встречаться с тобой в Париже. Ни в Париже, ни в каком другом месте, где ты будешь бояться. Когда мы вместе, я хочу брать тебя за руку на улице и целовать тебя в ресторанах – иначе вообще ничего не нужно. Я не в том возрасте, чтобы играть в кошки-мышки. Итак, мы будем видеться в других странах, как можно дальше отсюда. Узнав, куда ты поедешь в следующий раз, пиши мне в Лондон, на адрес моей сестры, она будет пересылать почту мне. Не надо нежных слов, не трудись, просто предупреждай. Какая гостиница, где, когда. Смогу – приеду, нет – что поделаешь… Не надо мне звонить, не пытайся узнать ни где я, ни как живу, полагаю, это уже не имеет значения. Я все обдумала и поняла, что это лучший выход из положения – я буду делать как ты, жить своей жизнью и любить тебя – но издалека. Я не хочу ждать твоих звонков, не хочу запрещать себе влюбляться, а хочу спать с кем захочу и когда захочу, без угрызений совести. Я признаю твою правоту: жизнь без угрызений совести – это… it’s more convenient[16]. Я смотрела на жизнь иначе, но почему бы и нет? Хочу попробовать. В конце концов, что я теряю? Трусливого мужчину? А что выигрываю? Удовольствие засыпать иногда в твоих объятиях… Я все обдумала – и хочу попробовать. Решай
Когда мы выходили, дочка попросила у меня горбушку. Я отказал. Нет, сказал я, нет. Когда сядем за стол. Мы вернулись домой и сели обедать. Маленькое дружное семейство. Я всегда сам резал хлеб – это была моя обязанность. Я хотел сдержать обещание, но, когда протянул горбушку дочке, она отдала ее брату.
– Но ты же хотела…
– Тогда хотела, – отвечала она, разворачивая салфетку.
– Но у горбушки тот же самый вкус, – настаивал я, – тот же самый…
Она отвернулась.
– Нет, спасибо.
– Я сейчас уйду спать и оставлю тебя сидеть в темноте, раз ты так хочешь, но, прежде чем погасить свет, задам один вопрос. Не тебе, не себе, а в пространство. Возможно, маленькая упрямая девочка предпочла бы иметь более счастливого отца?
Я влюбился - словно заболел. Сам того, не желая, не веря, против своей воли, не имея возможности защититься
Я села и взялась руками за голову.
Мне хотелось ее отвинтить, положить перед собой на пол и точным ударом ноги отправить ее как можно дальше.
Так далеко, чтобы ее больше никто и никогда не нашел.
Но я и по мячу-то бить не умею.
Наверняка бы промахнулась.
Я утратил любовь всей моей жизни и остался с женщиной, которая не бросала меня исключительно из-за привязанности к колбаснику и молочнику. Положение было безвыходное.
остальное так или иначе устроилось бы. Все всегда устраивается, когда ты счастлив, согласна?
Знаете, любовница – это такая нетерпеливая молодая женщина, которая немножко действует вам на нервы. Так что времени на семейную сцену нет… Ну нет – и все тут…
Я, между прочим, была женой этого парня. Знаете – женой, той удобной вещью, которую повсюду таскают за собой и которая улыбается, когда ее целуют.
протянул ей свой платок. «Ничего страшного, – добавила она, пытаясь улыбнуться, – ничего страшного. Я остаюсь с тобой, потому что не нашла лучшего выхода. Я допустила ошибку – я, Женщина, Которая Все Всегда Предвидит, тут… Не доглядела, так сказать». Она улыбнулась сквозь слезы.
Я похлопал ее по руке. Ну-ну, все прошло. Никуда я не денусь. У меня никого нет. Никого. Все кончено. Кончено…
Мы пили кофе, обсуждая безвкусный интерьер пиццерии и усы хозяина.
Старые боевые друзья, со шрамами на душе и теле.
Мы приподняли громадный валун – и тут же уронили его обратно.
То, что под ним копошилось, было слишком отвратительно.
В тот вечер, в темноте, я целомудренно заключил Сюзанну в свои объятия. На большее я был не способен
Нет, я не порвал, я продолжал нежно заниматься с ней любовью и морочить ей голову.
– Неужели правда?
– Да.
– Вы так гнусно себя вели?
– Да.
– Просили ее потерпеть, обещали все на свете?
– Да.
– И как же она все это выносила?
– Не знаю. Правда не знаю…
– Может, она вас любила?
– Может быть.
Он залпом допил вино.
