Читайте в серии Альтернативная российская империя, расследования Корсакова:

Тайный архив Корсакова

Темный двойник Корсакова

Карта на форзаце и внутренние иллюстрации Александры Чу

© Евдокимов И.А., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Часть I

«Дело о посрамителе воронов»

I

1881 год

Так было…

Отчий дом встретил Владимира Корсакова мраком и молчанием. Ступеньки на крыльце покрывал густой ковер опавших листьев. Выбитые окна ощерились клыками треснувших стекол. Ветер приносил откуда-то запах гари и разложения. Неведомая сила побывала в усадьбе незадолго до него, оставив после себя разрушения и смерть.

Верный дорожный саквояж выпал из ослабевших рук Корсакова. Поскальзываясь на мокрых листьях, он взбежал вверх по ступенькам и ворвался в прихожую. Внутри было темно – свет давало лишь окно-фонарь высоко над входными дверями. Картина запустения, по мере того как Корсаков ступал по коридору, лишь усугублялась. На полу то тут, то там валялись кучи деревяшек, бывшие когда-то роскошной мебелью. По стенам стекала вода, оставляя после себя едкую черную плесень. Напольные часы меж двух дверей в конце прихожей принялись бить немелодичным лязгом, словно лопались струны расстроенной гитары.

– Мама? – крикнул Владимир. Только шелест листвы и стоны ветра стали ему ответом.

Нетвердой походкой Корсаков пересек прихожую и распахнул двери в бальную залу. Он с детства любил эту комнату: огромную, с семью высокими окнами, выходящими в сад. Любил ее праздничную атмосферу. Любил балы, собиравшие многочисленных друзей семьи и соседей из близких усадеб. Сейчас от былой роскоши ничего не осталось. Огромные люстры лежали разбитыми на полу. С карнизов свисали оборванные занавеси, напоминающие старые саваны.

– Володя… – раздался шелестящий шепот за его спиной.

Корсаков мгновенно обернулся. Противоположную стену бального зала украшало собой огромное зеркало. В отражении Владимир увидел себя – худого, измотанного, с запавшими глазами. Бледную тень прежнего Корсакова.

А потом время в зеркале пошло вспять. Владимир оставался на месте, в разоренном семейном доме, но в отражении люстры взмывали обратно под потолок, освещая зал теплым светом. Грязные тряпки на окнах вновь становились бархатными гардинами. Доски паркета, словно части детской игрушки, возвращались обратно в пазы.

И зазеркальный Корсаков был не один. В каждом отражении стояли близкие ему люди: отец, мать, брат Петр. Все они с нежной гордостью смотрели на того, другого, Владимира – упитанного, ухоженного, с роскошной гривой волос и солидной бородкой. Его двойник довольно и счастливо улыбался.

Завороженный Корсаков сделал шаг вперед и протянул руку, желая прикоснуться к той радостной жизни, что ждала его за стеклом. Под его ногой хрустнул разбитый хрусталь люстры – и как по команде его семья в зеркале взглянула на блудного сына. Черты их лиц заострились, глаза злобно блеснули, улыбки превратились в дикий оскал. Владимир в ужасе отшатнулся от зеркала. А в нем вновь закружилась жуткая карусель, возвращая бальный зал в его текущее разоренное состояние. Вместе с помещением истлевали и рассыпались в прах ощерившиеся родители и Петр. Несколько мгновений спустя Корсаков остался один посреди пустого зала.

– Что происходит? – прошептал Владимир.

– Ты знаешь, – прошелестел его двойник.

Корсаков вздрогнул и всмотрелся в свое отражение, но оно вновь замолчало, изображая лишь напуганного молодого человека. Правильное, абсолютно нормальное поведение для зеркала. Так что же не так? Почему так страшно? Почему сердце чувствует – что-то не так?!

Владимир повернул голову влево.

Отражение повернуло голову влево.

Владимир повернул голову вправо.

Отражение помедлило, словно раздумывая, а затем лениво повернуло голову вправо.

Владимир сделал шаг вперед.

Отражение сделало шаг назад.

Владимир исступленно завопил.

Отражение довольно ухмыльнулось.

– Что тебе нужно?! – срывая голос, крикнул Корсаков.

Вместо ответа отражение бесшумно щелкнуло пальцами и вернуло идиллическую картину бального зала.

– Что тебе нужно? – вновь прошептал Корсаков.

– Ты знаешь, – повторило отражение.

И Владимир понял, что знает. Зазеркальный двойник, будто насмехаясь, демонстрировал его самую сокровенную мечту. Вернуть все назад. Размотать время, как клубок ниток, и сделать так, чтобы трагедии, что изменила судьбу Владимира три года назад, не произошло. Чтобы родители и брат гордились им не только там, за стеклом.

Но больше всего Корсакова поразило не то, что двойник читает его мысли. Этого следовало ожидать. Нет, картина, что он показывал Владимиру, была выбрана не случайно.

Не-Корсаков не просто дразнил его несбывшимся. Он присваивал его мечту себе. Заменял его. Становился тем сыном и братом, которым Владимиру не суждено было стать…

Он бросился к зеркалу и зло ударил в него кулаком.

Его двойник в окружении любимых людей только рассмеялся. Его хохот подхватил Петр. Затем мать. Затем отец. Они заливисто смеялись, указывая на Корсакова пальцем. А Владимир все стучал и стучал в стекло, с каждым ударом понимая, что все его усилия тщетны.

Все это время на неправильной стороне зеркала был он сам…

Он открыл рот. Закричал, что есть силы, в надежде, что либо треснет зеркало, либо разорвутся его собственные легкие.

Вместо этого Корсаков проснулся.

II

20 апреля 1881 года,

где-то во Владимирской губернии

– Дурное там место, барин. – Проводник перекрестился. – Не надо вам туда!

– И что там такого страшного? – бросил на него ироничный взгляд молодой человек.

– Народ бает, что церковь там стоит, брошенная! Черти ее построили, чтоб, значит, над верой православной поглумиться! Кто ее увидит – тому ходу назад уже не будет.

– Да? Но если ходу назад никому нет, то откуда люди знают про церковь?

На это ответа у проводника не нашлось. Молодой человек спешился и подошел к уродливому деревянному мосту. Сооружение покоилось на грубых, едва обработанных столбах из стволов деревьев. Доски на настиле частью подозрительно вздыбились или, наоборот, выглядели треснувшими и продавленными. Дерево со всех сторон облепили мох и грибок.

Ироничного господина звали Дмитрий Гаврилович Теплов и, как многие юноши из благополучных семей, которых ждала многообещающая карьера, служил он чиновником для особых поручений при губернаторе. В данном случае – владимирском.

Пост свой Дмитрий Гаврилович получил при не самых обычных обстоятельствах. Его предшественник, Сергей Александрович Исаев, бесследно исчез. Отправился из Мурома обратно в губернский город – и как в воду канул. А человек меж тем был нужный, полезный. Вот и поставил губернатор Иосиф Михайлович Судиенко своему новому чиновнику первое самостоятельное задание – сыскать пропавшего.

Начав с уездного города, Теплов взял след, словно породистая гончая. Он двигался от селения к селению, от почтовой станции до почтовой станции по дороге из Мурома в сторону Судогды. И где-то на полпути цепочка оборвалась. Станционный смотритель отметил проехавший экипаж чиновника, но в Драчево, следующую остановку на пути, тот так и не прибыл.

«Ага!» – сказал себе Теплов. Это упрощало дело. Раз есть две точки, то исчезнуть Сергей Александрович должен между ними. Оставалось найти знатока здешних мест, который бы проследовал с чиновником до предыдущей станции в поисках следов Исаева. Звякнувшая горка монет перекочевала из рук Дмитрия в карман сельского охотника – и проводник был найден.

Вот только балагуривший и хорохорившийся всю дорогу провожатый побледнел, как простыня, стоило Теплову обратить внимание на тропку, уходящую в сторону от большака. Охотник все-таки последовал за ним, но перед мостом остановил коня и ехать дальше отказался.

– Не было тут вашего пропавшего чина, – снова подал голос провожатый. – Вы на мост-то гляньте! По нему ж карета не переедет!

– Карета и не переехала, – подтвердил Теплов. – Поди-ка сюда!

Нервничающий охотник подошел к крутому берегу и взглянул вниз. Чуть в стороне от моста на дне оврага лежал завалившийся на бок тарантас[1]. Даже с моста было видно, что внутри пусто. Следов кучера или лошадей также не было видно.

– Здесь он где-то. Течение недостаточно сильное, чтобы уволочь трупы или раненых. А значит, либо кучер с пассажиром выжили, либо их тела кто-то забрал. Как и лошадей.

– Токмо куда его нелегкая понесла? – упорствовал охотник.

– Почем мне знать? Сбился с дороги в непогоду, или кучер не тот поворот выбрал. В результате карета сорвалась с моста, но пассажир уцелел и попытался выйти к людям дальше по дороге. Как тебе такое?

– Да не живет за мостом никто! А если благородие сунулось – то там и конец ему настал! Скверный мост, и место за ним тоже скверное! Хоть режьте – не пойду!

– Хорошо, тогда жди меня тут, – не стал спорить Дмитрий. – Я посмотрю за мостом для уверенности и вернусь еще до заката.

– Охота вам голову сложить – так складывайте, – махнул рукой проводник.

– Голову мне складывать неохота, так что будь добр, братец, одолжи ружье да отсыпь патронов. А то вдруг там не церковь проклятая, а обычные волки шалят.

Взяв лошадь под уздцы и осторожно ступая по доскам, Теплов начал переход. Мост, несмотря на печальное состояние, оказался удивительно крепким. Доски не стонали и не грозили треснуть. Дмитрий даже подумал, что если бы тарантас не улетел в овраг, то мог бы и переехать на другую сторону.

На противоположном берегу тропка продолжалась, петляя и уводя все глубже в лес. Теплов забрался обратно в седло и послал лошадь вперед рысью. Молодой чиновник крутил головой, тщетно пытаясь увидеть следы, которые мог бы оставить его предшественник.

А вот места вокруг менялись. Апрель в этом году выдался теплый, и уже к четвертой Пасхальной седмице глаз радовала молодая зеленая листва. Но на другом берегу оврага будто бы еще правила зима. Зелени не было, одни голые ветви деревьев, под которыми еще лежал снег. Тот тут, то там виднелись поваленные стволы лесных исполинов. Спустя несколько минут тропа вывела Теплова к болотам, над которыми застыл густой туман. Дорога меж тем петляла дальше меж кочек и луж грязной воды.

«Да уж, местечко!» – в сердцах подумал Дмитрий. Он слабо представлял немолодого уже Василия Александровича бредущим средь топей. С другой стороны, оглушенный после падения повозки в овраг – мог он держаться тропы в надежде, что в ее конце будет чье-нибудь жилище? Вполне! Теплов решил следовать по дороге дальше, но, если тропа уйдет под воду – развернуться обратно и на следующий день привести поисковый отряд. Исследовать болота в одиночку гиблое дело, во всех смыслах. Дмитрий поежился, представив, как лошадь оступается и ныряет в гнилое водяное окно, где ее вместе с седоком затягивает трясина. Несомненно, он будет биться до конца, как и животное, но рано или поздно бурая жижа забьет рот и ноздри, поглотит еще недавно дышавшее и сопротивлявшееся живое существо. Топи заберут свое.

Теплов помотал головой, отгоняя мрачные мысли. Вопреки опасениям, дорога вскоре пошла в гору. Болота остались за спиной. Лишь туман продолжал обступать с двух сторон от тропы, став совсем уж непроницаемым.

«Прав охотник, – подумал Дмитрий, – кому взбредет в голову поселиться в таком медвежьем углу. Кстати, про медведей…» Молодой чиновник особых поручений вновь поежился, чувствуя неприятный холодок, пробежавший по спине.

Он все еще пытался разобрать хоть что-то по сторонам от тропки, когда его лошадь резко остановилась, едва не сбросив седока. Дмитрий потрепал животное по холке. Что же так напугало лошадь? Ответ возник из тумана очень быстро.

Это было распятье с крышей из двух грубых досок. Теплов пригляделся к нему – и почувствовал, как его передернуло от отвращения. Фигура на кресте не могла быть Иисусом. Перед ним висело распятое антропоморфное нечто – две ноги, две руки, голова. На этом его сходство с человеком заканчивалось. Конечности фигуры были вывернуты под острыми углами. Голова казалась слишком большой для худого изможденного тела. Лицо же… Теплов был уверен, что гротескное, будто оплавленное, лицо существа на кресте будет преследовать его в ночных кошмарах. С гадливым любопытством молодой человек вглядывался в фигуру, постепенно понимая, что это ужасное нечто было искусно вырезано из дерева гениальным, но безусловно больным резчиком. Россказни охотника про брошенную церковь больше не вызывали у Дмитрия усмешки.

Лошадь всхрапнула и нервно переступила с ноги на ногу.

– Ну, тихо… – ласково обратился к ней Дмитрий. Успокоение не подействовало. Фырканье перешло в громкое ржание. Лошадь начала взволнованно бить копытом.

– Да что с тобой такое?!

Вместо ответа, лошадь резко встала на дыбы. Теплов от неожиданности не удержался в седле и слетел на землю, чудом не зацепившись ногой за стремя. Лишившись седока, лошадь рванулась в сторону и скрылась в тумане.

Опираясь на ружье, как на палку, Дмитрий поднялся с земли, потирая ушибленную спину. Ржание и топот все удалялись, а понять в тумане, откуда исходит звук, не представлялось возможным.

– Прав был охотник, черт бы его побрал, – уже вслух повторил Теплов. Он огляделся, пытаясь сообразить, что делать дальше. Искать лошадь в тумане – самоубийство. Идти дальше непонятно куда – глупо. Развернуться и попытаться найти дорогу обратно – самый верный вариант, но в таком тумане лезть на болота… И неизвестно, сколько придется идти без лошади.

Где-то рядом завыл волк. За ним еще. Присоединился третий. Дмитрий вскинул ружье, лихорадочно озираясь. Где-то рядом кружила стая волков, а у него всего лишь охотничья двустволка и ни одного патрона про запас. Из тумана вновь раздалось испуганное ржание, переходящее в булькающий истеричный хрип, утонувший в лае. Волки добрались до лошади – и скоро придут за ним…

Дмитрий отошел к кресту, дававшему хоть какую-то защиту от нападения со спины, и припал на колено у его подножия. Из тумана слышался хруст веток и сухой травы. Кто-то рычал. У самой границы белесого марева мелькнула чья-то тень. Теплов не пытался стрелять: патрона в ружье всего два, их стоило беречь, пока не представится шанс выстрелить наверняка и не промахнуться. Ведь достать из кармана запасные и перезарядить ружье ему, скорее всего, не дадут…

Первый волк выступил из тумана буквально в паре саженей от него, сверкая звериными глазами. Серый хищник остановился и оскалил пасть, утробно рыча. Дмитрий навел на него ствол ружья и со щелчком взвел оба курка. Волк не пошевелился, продолжая низко рычать. Затем из-за белой завесы появился еще один зверь. За ним – еще один. И еще. Четверка волков окружила Теплова полукольцом, припадая к земле и скаля зубы. Несмотря на сжимающий сердце страх, ему бросилась в глаза необычность этих зверей: похоже было, что головы животных окружала грива на манер львиной. Дмитрий ожидал броска в любой момент, но хищников будто что-то удерживало. «Крест!»

Жуткое существо на кресте напугало его лошадь и, похоже, оказывало такое же воздействие на волков, которые не спешили броситься и разорвать его. Дмитрий застыл, перебирая варианты в голове. Оставаться на месте? Но сколько? Пока зверям не надоест? Или выстрелить? Только отпугнет ли это волков или наоборот, выведет их из транса и заставит напасть?

За спиной хрустнула ветка. Теплов позволил себе бегло оглянуться, но ничего не заметил. Только волки что-то почувствовали. Они нервно прижимали уши к голове и прятали хвосты между ног. Наконец, первый волк, видимо – вожак, заскулил и скрылся обратно в туман. За ним последовали три его собрата.

Теплов проводил их взглядом и впервые за все время успокоенно выдохнул. Он обернулся – и встал как вкопанный. На границе тумана за распятием застыла человеческая фигура.

– Сергей Александрович? – неуверенно спросил Теплов. Фигура покачала головой и сделала шаг вперед.

– Как вы здесь очутились? – раздался мелодичный женский голос.

III

4 мая 1881 года,

улица Пречистенка, Москва

В гостиной небольшого особняка на Пречистенке сидели двое: миниатюрная пожилая дама и молодой человек. Их разделял небольшой столик, на котором сейчас стояли две чайных пары. Молодой человек – темноволосый, с голубыми глазами, что меняли цвет в зависимости от освещения – как раз заканчивал свой рассказ, задумчиво перекатывая меж костяшек пальцев крупную монету.

– …А посему, осмотрев весь ваш дом и тщательно изучив его историю, я готов с уверенностью утверждать, что никакие призраки вас беспокоить не должны.

– Но как же… – удивленно воскликнула дама. – Я же видела ее своими глазами. Невеста в белом подвенечном платье стояла в конце коридора. Я чуть было не умерла от ужаса!

– Да, кстати, о девице в белом платье, – пробормотал молодой человек, сверяясь с карманными часами. На их крышке был выгравирован диковинный герб – ключ сложной и изящной формы, который обвила зеленая змея.

За дверями гостиной меж тем послышались торопливые шаги.

– Вот сейчас и выясним, – сказал молодой человек, азартно потирая руки.

В комнату влетел лысеющий господин лет сорока. Он остановился, удивленно разглядывая даму и ее собеседника. Неуверенное выражение лица быстро сменила маска волнения и заботы.

– Тетушка, слава богу, вы живы-здоровы! – воскликнул он.

– А почему бы мне не быть таковой? – иронично вскинула брови дама.

– Как же! Мне только что пришла записка, в которой утверждалось, что ночью вас хватил удар и вы сейчас при смерти!

– Глупость какая! – возмутилась старушка.

– Совсем не глупость, – вступил в разговор молодой человек. – Наоборот, это напрямую связано с вашими видениями.

– Простите, но с кем имею честь? – раздраженно поинтересовался лысоватый господин.

– Ах да, я совсем забыл представиться, – чуть улыбнулся молодой человек. – Граф Корсаков, Владимир Николаевич. В некотором роде консультант по вопросам всего пугающего и необъяснимого.

– И что же привело вас к моей тетушке? – осведомился мужчина.

– Ее приглашение. Видите ли, с недавнего времени вашу единственную родственницу (это важно, давайте запомним) начали посещать странные видения. Шаги в пустых коридорах. Двери и окна, что поутру оказывались открытыми, хотя она самолично следила, чтобы прислуга их запирала. А с недавних пор еще и явления некой бледной девицы в подвенечном платье.

– И что же, вы хотите ее убедить, что в доме поселился призрак? – усмехнулся племянник.

– Наоборот! – радостно воскликнул Корсаков. – Я убедился, что никаких призраков здесь нет. Правда… – Он замялся в притворном сомнении. – Что ж, пожалуй, скажу! Также я выяснил, что – мадам, прошу меня простить – у вашей тетушки репутация крайне скаредной особы!

– Быть такого не может! – возмутилась дама.

– Неслыханно! – поддержал ее племянник.

– Может! – все так же жизнерадостно продолжил Корсаков. – Причем, как выяснилось, это мнение разделяют не только слуги, но и вы сами. Возможно, поэтому вам удалось так быстро договориться с ними о том, чтобы они позволяли себе небольшие невинные шалости. Поначалу, по крайней мере. А потом нашли известную в определенных кругах мадемуазель Шарлотту, славную своей готовностью исполнить любой каприз, если он будет щедро оплачен. Сию особу в белом платье слуги впускали через черный ход, а она, в свою очередь, разыгрывала спектакль для вашей тетушки. Вы же терпеливо ждали, пока ваша благодетельница скоропостижно скончается от испуга, оставив вам дом и немаленькое наследство. По крайней мере, этими богатствами вы планировали поделиться со слугами и мадемуазель Шарлоттой. Вернее, они клянутся и божатся, что именно так все и было.

Тетушка и племянник уставились на Корсакова с одинаково пораженными лицами, а затем медленно перевели взгляды друг на друга. За дверью раздался гулкий топот форменных сапог. Владимир извлек из кармана часы и довольно щелкнул языком:

– А вот и полиция, как раз вовремя!

Корсаков вежливо допил чай, вернул чашечку на блюдце и поднялся из кресла.

– Дальше, думаю, вы найдете, что с ними обсудить. Мне же позвольте вас покинуть, ибо сей презабавнейший случай все же не относится к сфере моих интересов.

Он направился к двери, но на полпути остановился, хлопнул себя по лбу и сказал:

– Ах да, чуть не забыл! Мой гонорар попрошу отправить по адресу, указанному на визитке. Честь имею!

Домой Владимир возвращался, невольно посмеиваясь, с твердым намерением уделить остаток дня отдыху. Однако в прихожей его встретил недавно нанятый слуга, который, принимая плащ, вежливо сообщил:

– Владимир Николаевич, вам письмо.

* * *

Братья Корсаковы, Владимир и Петр, молча сверлили глазами лежащий между ними на столе конверт. Письмо нашло адресата в старенькой, еще допожарной, усадьбе на Пречистенке. Владимиру пришлось задержаться в Первопрестольной. Минувший, 1880 год, он закончил, расследуя убийства в Дмитриевском юнкерском училище. Преступника, насылавшего на своих жертв мстительных призраков, удалось остановить, но цену пришлось заплатить немалую. В схватке с убийцей Корсаков потерял сознание, а очнулся спустя почти два дня в больнице, обездвиженный и обессиленный.

Одним из первых посетителей Владимира стал безымянный жандармский полковник, втравивший его в расследование. Он обещал заплатить Корсакову единственной валютой, которую тот был готов принять: правдой. Правдой о том, что произошло с Владимиром и его близкими три года назад, во время Русско-турецкой войны. Трагические события даровали Корсакову необычайный дар, но забрали его память.

Полковник, который всегда знал куда больше, чем говорил, сдержал обещание и дал ему совет: «На вашем месте я бы отправился в отчий дом и поискал там бумаги, которые отец не рискнул бы оставить на виду». Но вместе с советом Корсаков получил и кошмарные сны, повторявшиеся если не каждую ночь, то как минимум каждую неделю. В них Владимир возвращался домой – и находил усадьбу разоренной. Кошмары не даровали ответов. Как искать бумаги, если проклятое злобное нечто опередило его, явившись в усадьбу и разорив все самое дорогое, что оставалось в жизни Владимира?

Поэтому Корсаков медлил. Он перебрался в особняк на Пречистенке в начале марта, устав находиться в больнице. Восстановление проходило медленно, но верно. В начале февраля он уже гонял сиделок в лавки колониальных товаров и учил их варить кофе. К концу зимы начал вставать с постели, пусть и с помощью специально нанятого слуги и щегольской трости (сейчас Корсаков по большому счету обходился и без нее, но держал на случай внезапного приступа слабости). С тростью вообще вышла история: Владимир проявил упорное нежелание идти на компромисс с прежним образом жизни, так что выбирал аксессуар тщательно. У дверей его палаты выстроилась целая очередь мастеров, жаждущих продемонстрировать собственный товар. Рассерженные врачи вынуждены были их выгонять, что и повлияло на решение Корсакова перебраться в более приличествующие ему апартаменты. Тем более что доктора к его выздоровлению никакого отношения не имели и их надзор более напоминал попытки разгадать природу его недуга, а не заботу о больном.

Поначалу Корсаков хотел вернуться в Петербург, в огромную съемную квартиру у Спасо-Преображенского собора. Конец этим планам положила трагедия, потрясшая всю Россию. 1 марта 1881 года от рук бомбистов-народовольцев погиб император Александр Николаевич. Адская машина, брошенная террористом, оторвала ему обе ноги. На смертном одре государь приказал отнести себя в Зимний дворец, где и скончался, передав власть сыну. Столица погрузилась в хаос – ловили народовольцев. На покой в таких обстоятельствах рассчитывать не приходилось.

Матушка предлагала перевезти его домой, под Смоленск, но Корсаков упорно отказывался от приглашений, утверждая, что не хочет обременять ее. В результате со штатом из слуг (которых он нанял на постоянной основе, впервые за всю свою взрослую жизнь), Владимир въехал в усадьбу одного промотавшегося дворянина, который был более чем счастлив получить в лице жильца источник постоянного дохода на пару месяцев. Дом был старый, но комфортный, с обязательной колоннадой и маленьким садиком, куда на первых порах завернутого в пледы Владимира (словно героя известного романа господина Гончарова) выносили в кресле. Вскоре он начал выходить самостоятельно.

К маю он уже самостоятельно прогуливался до кофеен Кузнецкого Моста, навестил пару знакомых и посетил несколько званых вечеров, чтобы подтвердить тщательно культивируемую репутацию ленивого бонвивана. Еще позволил себе отвлечься на пару пустяковых дел, ни одно из которых, как выяснилось, не стоило его внимания, вроде того, что ему довелось распутать сегодня. Впрочем, на людях он все же старался появляться поменьше. Вернувшийся одновременно с возможностью двигаться дар вновь принялся бомбардировать его видениями из жизни случайных встречных, с которыми он сталкивался на улицах, или пивших до него из крохотных фарфоровых чашек в кофейне. Хотя после обморока Владимир понял, что способен контролировать его в большей степени, чем раньше: если до этого видения накатывали, стоило ему лишь коснуться человека или предмета (а это доставляло вполне объяснимые неудобства), то теперь он сам вызывал образ. Достаточно было лишь немного сосредоточиться.

Корсаков отвлекся от воспоминаний и вернулся мыслями к письму. Его доставили на Пречистенку из больницы, куда оно пришло изначально. На листе бумаги изящным почерком было выведено:

«Любезный друг Владимир Николаевич! (зачеркнуто)

А, чего уж там, Володя! Слыхал, ты оказался в больнице, поставив на уши господ докторов? Надеюсь, мое письмо найдет тебя в добром здравии. Ну, или хотя бы просто найдет.

Твой покорный слуга служит нынче чиновником особых поручений при особе владимирского губернатора. Я тебе еще расскажу, как мне посчастливилось оказаться на эдакой должности, история презабавнейшая. Но пишу я тебе сейчас не за этим. Уж прости, вынужден просить твоей помощи.

Помнится, еще в университете ты увлекался всяческими курьезными диковинами и чертовщиной. Я тогда еще смеялся над тобой. Сейчас не смеюсь, ибо оказался я персонажем истории, которая смахивает на произведения незабвенного Алексея Константиновича Толстого. И сердце мое сейчас разрывается между счастьем и страхом.

Володя, я счастлив! Я влюблен! Притом – влюблен взаимно. Избранница моя до того прекрасна, что даже у такого ворчуна, как ты, не найдется язвительных словечек в ее адрес. И это как раз причина, по которой я обращаюсь за твоей помощью.

Живет она с родней в усадьбе. И, доложу я тебе, более жуткого семейства видеть мне не доводилось. «Жуткого» – не в смысле отца-скряги и матери-грымзы. Нет, творятся там дела страшные и необъяснимые. За неделю у них в гостях я чуть не поседел и сбежал только чудом, с помощью ненаглядной моей Танечки. Теперь мне нужно вернуться за ней, чтобы увезти подальше, но… Боюсь! Веришь, пишу эти строки – и волосы шевелятся на затылке! Подробности не могу доверить бумаге по причине, которая станет ясной, когда приедешь. Умоляю! Как только получишь мое письмо – сразу же ответь телеграммой и сколь возможно скоро приезжай во Владимир. Без тебя я с ними пропаду.

Всегда твой покорный слуга, Дмитрий Теплов».

– И ты намерен ему помочь? – наконец нарушил молчание Петр.

– Да. Более того, я уже отбил ответную телеграмму и послал слугу на вокзал за билетом.

– Прости, но мне казалось, что тебе нужно несколько в другую сторону. – По тону брата Владимир понял, что Петр по-настоящему зол.

– Я… – Он замялся. – Я не могу…

– Черт возьми, Володя! – взорвался Петр. – Ты же слышал, что сказал тебе полковник! Ты знаешь, что тебе нужно сделать! Что нужно найти! И ты раз за разом находишь причины не ехать домой! Сначала здоровье! Потом «не хочешь обременять матушку своим присутствием». – Он издевательски передразнил голос брата. – Что-то твое здоровье не мешает тебе отправиться во Владимир по зову университетского дружка! Так в чем же дело?

– Ты сам знаешь в чем! – повысил голос в ответ Владимир.

– Твои кошмары?

– Они самые.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? – спросил Петр, недобро прищурившись. – Дядю Михаила. Он тоже у нас большой любитель прикрывать свою трусость напускным здравомыслием.

– Ты не прав! – гневно ответил Владимир. – И несправедлив к дяде.

– До Болгарии? Может быть, и так, – признал брат. – Но после того, как мы вернулись? После того, что случилось с отцом и нами? Ты не находишь странным, что он сидит в Смоленске и носа оттуда не кажет? Даже ты хотя бы пытаешься продолжить дело отца. Но сейчас он старший в нашей семье. И вместо того чтобы взять на себя хотя бы часть свалившейся на тебя ответственности, что он делает? Ничего! Прячется. Поэтому… Давай ты не будешь врать себе и признаешь, что думаешь точно так же.

Владимир молчал. Ему нечего было возразить брату. Его разрывали два противоположных желания. С одной стороны – вернуться домой, в знакомые и безопасные стены родительского особняка. Сбросить с плеч тяжкий груз. Рассказать старшим обо всем, что его так гнетет и пугает. Но он не мог этого сделать. Во-первых, потому что тем самым предал бы и себя, и все ценности, что вложили в него родители с самого детства. Во-вторых, потому, что панически боялся. Боялся вернуться – и обнаружить, что кошмары оказались пророческими.

– И кстати, ты не думал, что твои сны показывают картину, которая ждет тебя, если ты не вернешься домой? – уже спокойнее спросил Петр, будто понимая, что слишком сильно надавил на брата.

– Во-первых, нет, не думал! В своих снах я приезжаю домой именно для того, чтобы найти ответы в отцовских документах! И ждут меня там лишь смерть и запустение! А во-вторых, кошмары – это полбеды. Раз уж ты апеллируешь к полковнику, не к ночи будь он помянут, то скажи-ка, что еще он мне тогда сказал? Или что мне сказал Павел?

Павел Постольский служил в жандармском и подчинялся все тому же безымянному полковнику. Вместе с Корсаковым он расследовал дела об исчезновении спиритов из особняка Ридигеров в Петербурге и убийстве в юнкерском училище. За несколько дней молодые люди успели не то чтобы подружиться, но как минимум стать хорошими приятелями.

Постольский навестил Владимира лишь один раз, перед возвращением в Петербург. Вид у молодого поручика был отстраненный, если не сказать больше. Когда Корсаков начал допытываться, в чем причина перемены, Павел первое время лишь отнекивался, но в конце все же уступил. Он рассказал все, что видел, пока сам Владимир лежал без сознания.

Когда убийца из Дмитриевского училища уже готов был прикончить лишившегося чувств Корсакова, на помощь тому пришел таинственный дух из Зазеркалья. Хотя… Можно ли назвать помощью жестокую казнь преступника, от которой кровь застыла в жилах Постольского? Сам Корсаков ничего из этого не помнил. Но больше его беспокоила подробность, которую Павел оставил напоследок. Дух из зеркала был точным двойником Владимира. Таким же, как тот, что приходил к нему в ночных кошмарах.

– Оно сидит где-то во мне! – Владимир стукнул кулаком в грудь. – Полковник прав! То существо, что я видел в доме Ридигеров, выделило меня не случайно. Его привлек мой дар. Что-то, что осталось у меня внутри после схватки в болгарской пещере. И ты хочешь, чтобы я притащил это домой?!

– Ну, броситься на выручку приятелю тебе это не мешает?

– Дмитрий мой друг, но с нашими тайнами он не связан. Мне нужно… Я даже не знаю, что сказать! Мне нужно понять, что я – это все еще я. Что из зеркала на меня не смотрит кто-то другой. Убедиться, что я не стал невольной дверью в наш мир для чего-то, чему здесь не место. Вот почему я еду во Владимир, а не домой. Доволен?!

– Буду доволен, когда ты вернешься в Корсакове и выяснишь, кто же пытался убить отца и нас, – отрезал Петр. – А до тех пор… Черт с тобой, поступай как знаешь!

IV

5 мая 1881 года,

Нижегородская железная дорога

Путешествие поездом из Москвы в нижегородском направлении разительно отличалось от аналогичной поездки из Первопрестольной в Петербург, и Корсаков в полной мере прочувствовал это на себе. Взять, к примеру, вокзал! В столицах стоят красивейшие братья-близнецы работы Константина Тона, изящные дворцы с часовыми башенками. Внутри – паркет, зеркала и мрамор. Даже окрестности кое-как привели в порядок, не говоря уже о том, что вокзалы хотя бы находились в черте города. Нижегородское же направление мало того, что брало свое начало за Камер-Коллежским валом, так еще встречало незадачливых путников мрачной разрухой Рогожского предместья – но это была просто затравочка для начала.

И без того погруженный в прескверное расположение духа, Владимир мрачно взирал на убогонькое одноэтажное деревянное здание. По какому-то недоразумению этот сарай принадлежал одной из богатейших железных дорог, связывающей Москву с главной российской ярмаркой. Внутри царила невообразимая давка, пассажиры жались к дверям, ведущим на платформы, в ожидании разрешения садиться в вагоны. Корсаков, мрачно прищурившись, стоял посреди своих многочисленных баулов (хотя следует отдать должное – и в половину не столь объемных по сравнению с тем набором, что он привез в Москву) и пытался найти альтернативные проходы на перрон в обход шумной ароматной толпы, пока не увидел слегка облезлую табличку «Зала I класса». В этот момент часы, каким-то чудом встроенные в деревянное здание, пробили половину четвертого. Двери распахнулись, и пассажиры, словно прорвавшая дамбу бурная река, бросились на перрон, занимать места.

– И куда меня понесло? – задумчиво пробормотал себе под нос Корсаков, но все же сунул трешку попавшемуся под руку носильщику и проследовал за толпой.

Единственное свободное место в вагоне первого класса оказалось напротив огромного краснолицего купца, которому и одному-то было тесно в старом купе с низким потолком и узкими короткими диванчиками. Корсаков кое-как протиснулся к окошку, вежливо улыбнулся попутчику и закрылся свежим номером «Нового времени» прежде, чем тот успел открыть рот, чтобы завязать разговор. Публика за окном продолжала брать штурмом вагоны ниже классом, и Владимир даже боялся представить, что творится там. В четыре часа пополудни раздался третий звонок, обер-кондуктор торопливо пробежал вдоль вагонов, давая на ходу свисток. Локомотив ответил ему своим протяжным гудком, и поезд натужно отполз от перрона. Купец, тяжко дыша, перекрестился. Корсаков был близок к тому, чтобы сделать то же самое.

Дорога до Владимира не отличалась живописностью. Особенно глаз Корсакова оскорбило Орехово-Зуево[2] с огромными фабричными бараками и жуткими высокими трубами, которые выплевывали в небо черные клубы дыма. Счастье только, что поезд пробегал расстояние от Москвы до древнего княжеского города за каких-то 4 часа, так что пытка немилосердно раскачивающимся вагоном обещала быть короткой.

Корсаков прилежно старался изучить каждую статью в газете (в основном – чтобы не пришлось общаться с соседом по купе), хотя, к примеру, наглый захват французами османского Туниса, которому были уделены вся первая полоса свежего номера и множество заметок в международном разделе, его мало интересовал. Пространное размышление об истинном значении слова «интеллигенция» и вовсе Корсакова чуть было не усыпило. Пришлось переключиться на критический отзыв о недавно окончившейся публикации «Братьев Карамазовых» (досточтимый автор скончался, пока Владимир лежал в больнице). Большую часть раздела объявлений так вообще занимали предложения снять дачу внаем на лето (май все-таки наступил). В общем, спустя полчаса Корсаков понял, что буквы плывут перед глазами, настырно отказываясь складываться в слова. Глаза неодолимо слипались. Незаметно для себя самого Владимир привалился головой к стенке купе у окна и задремал.

Разбудило его вежливое, деликатное даже покашливание, не вязавшееся с образом соседа. Сонно моргая глазами, Корсаков выпрямился и опустил на столик порядком помявшуюся газету.

Напротив него с несвойственной самому Владимиру грацией удобно расположился его двойник. Он с ленцой склонил голову набок, изучая попутчика скучающим взглядом. Корсаков почувствовал, как его сковывает ледяной холод. Двойник наконец открыл рот, будто снизойдя до разговора, однако не издал ни звука. На лице не-Корсакова отразилось легкое изумление – как будто он выполнил все требуемые действия, но так и не получил необходимого результата. Двойник виновато улыбнулся, а затем протянул руку и коснулся груди Владимира, который, несмотря на весь свой ужас, не находил сил отстраниться. На этот раз голос не-Корсакова, пугающе схожий с его собственным, прозвучал у него в голове:

– Скажи, ты думаешь, что твое сердце и правда бьется или оно всего лишь успокаивает тебя иллюзией, что ты жив?

Корсаков вскрикнул – и проснулся от звука собственного голоса. Его пробуждение вырвало из объятий Морфея и мирно, с прихрюком храпящего купца напротив. Тот разлепил глаза, осоловело оглядел купе и тут же уснул обратно. Корсаков был бы рад столь же безмятежно последовать его примеру.

Уже на подъезде к Владимиру купец вновь проснулся, с наслаждением потянулся (заняв бочкообразным туловищем большую часть купе), высунулся в коридор и кликнул кондуктора:

– Вот что, братец! Возьми мне в буфете бутылку вина.

– Какого прикажете? – заискивающе поинтересовался проводник.

– Все равно, какого-нибудь, чтобы на три рубля бутылка была, – солидно окая, пробасил попутчик Корсакова и не глядя кинул кондуктору десятирублевку. Надо ли говорить, что, выйдя на погруженный в вечерние сумерки владимирский перрон, Корсаков чувствовал себя досрочно помилованным узником замка Иф.

Владимирский вокзал, в сравнении с только что виденным московским, был прекрасен и имел вид настолько респектабельного заведения, что проходящие через него пассажиры снимали головные уборы. Над привокзальной площадью, уже освещенной фонарями, нависал утопающий в молодой зелени Рождественский монастырь. Левее на фоне закатного неба высились древние соборы, Успенский и Дмитриевский.

Прибывший поезд оживил провинциальный вечер: богатые пассажиры нанимали коляски, чтобы забраться по холму в центральную часть города, менее состоятельный люд карабкался пешком. Корсакова уже ждали – как и обещал в телеграмме Дмитрий, правее выхода из вокзала стоял строгий крытый экипаж. Завидев Владимира в сопровождении очередного пыхтящего носильщика, кучер спрыгнул с козел и предупредительно распахнул дверь:

– Покорнейше просим-с!

По дороге Корсаков с любопытством выглядывал то из левого, то из правого окошка – в городе-тезке он оказался впервые и, надо сказать, Владимир ему нравился. Чистые, мощенные булыжником, улицы, по которым весело стучали колеса экипажа и цокали копыта лошадей. Дома – сплошь в два-три этажа, также опрятные. Вдоль главной улицы, Большой Московской, горели фонари, а по тротуарам, несмотря на поздний час, прогуливалась приличная публика. В гостинице недалеко от Золотых ворот Корсакова ждал «наилучший номер» (по его критичной шкале оценки мест проживания комната получила балл «приемлемо») и записка от Теплова, в которой тот приглашал навестить его первым делом с утра. Памятуя о привычке друга спать чуть ли не до обеда, что делало понятие «утро» довольно растяжимым, Владимир пообещал себе перед визитом прогуляться по городу. Откушав от щедрот гостиничного ресторана, он улегся спать. Безмолвный двойник на этот раз его снов не тревожил.

V

6 мая 1881 года,

губернский город Владимир

Утро выдалось солнечным и жарким. Позавтракав в гостинице, Владимир отправился на прогулку.

Город-тезка вызывал противоречивые чувства. Ночной проезд по широкой и цивилизованной Большой Нижегородской-Московской улице (Корсаков упустил момент, когда одна незаметно перетекла в другую) оставил после себя несколько завышенные ожидания. Утром Владимир оказался обыкновенным русским городом весной – со всеми сопутствующими достоинствами и недостатками.

К достоинствам Корсаков склонен был отнести все, что касалось древнего владимирского прошлого. Дивно хороши были знаменитые Золотые ворота, стоявшие на крохотной площади там, где Большая Московская вновь меняла название и становилась Дворянской. Белокаменные, с часовенкой и зеленой крышей – в лучах весеннего солнца они смотрелись великолепно. Радовал также бульвар, проложенный по Козлову валу на юг от сооружения. Владимир выяснил, что сим садом город обязан недавно скончавшемуся купцу Боровецкому. Бульвар упирался в нарядную красную водонапорную башню. У ее подножия Корсаков остановился и с удовольствием уделил несколько минут созерцанию открывшегося вида. Владимирские улочки замысловатыми маршрутами спускались вниз, к синей ленте реки Клязьмы и лежащей за ней равнине. Глаз радовало обилие вишневых садов, которые уже понемногу зазеленели, но пока не начали цвести. Над деревьями виднелись крохотные деревянные вышки с шалашиками на верхушках. К ним тянулись веревки, на манер колокольных, унизанные досками. Сторожа, дежурившие в шалашах, высматривали птиц, норовящих поживиться в садах, и приводили в действие эту странную конструкцию. Доски начинали стучать друг о друга, треском отгоняя крылатых вредителей.

Но главной красой Владимира, конечно же, были соборы: Успенский, кафедральный, и более скромный, Дмитриевский. Между ними вполне уместно смотрелось солидное трехэтажное здание губернских присутственных мест, где заодно располагалось множество учреждений, от суда до редакции газеты. Успенский стоял на своем месте уже более семи веков, а его басовитый колокол всегда выделялся на фоне перезвона владимирских церквей. Дмитриевский, однако, понравился даже больше, своей мощью и простотой.

За собором стоял дом, где жило начальство Димы Теплова – владимирский губернатор. Корсаков признал, что устроился тот неплохо: на самом красивом холме, с видом на Клязьму и соборы. А еще чуть дальше начиналась стена, опоясывающая Рождественский монастырь – место последнего упокоения Александра Невского. Здесь и хранились мощи князя, пока по указу императора Петра их не перевезли в Александровскую лавру.

На этом приятности заканчивались. Если главная улица и создавала ощущение, что Владимир готов потягаться с Нижним Новгородом, то стоило сделать пару шагов в сторону – и гость оказывался в классическом провинциальном российском городе. Скромные здания, не слишком чистые улицы, обязательные шумные и толкучие торговые ряды с белой аркадой, да обыватели, влачащие скучное существование вдалеке от столицы. Соборы и присутственные места отделял от Большой Московской широкий и пыльный пустырь с парой куцых деревьев, напоминающий сад Блонье в родном Смоленске. До того, как за приведение его в порядок взялся губернатор. В общем, зрелище крайне унылое. Корсаков с этими уголками ознакомился крайне бегло. Ему больше пришелся по духу бульвар у Золотых ворот, где он и задержался, испив не самого дрянного кофею в садовом ресторане.

Сверившись с карманными часами, украшенными фамильным гербом, Корсаков счел, что полдень – достаточно позднее время, чтобы навестить любящего поспать друга. Теплов жил на Троицкой улице у одноименной церкви, в пяти минутах ходьбы от резиденции своего патрона.

Атмосфера в доме неприятно удивила Корсакова: несмотря на жару, все окна в доме оказались закрыты наглухо, а печи продолжали топиться. В воздухе висел тяжелый аромат трав и лекарств, от которого у Владимира быстро разболелась голова. Но больше всего его поразил сам Теплов.

Корсаков помнил друга бойким, полным жизни молодым человеком, с озорной искоркой в глазах на вечно румяном лице. Поэтому, войдя в кабинет, Владимир не сразу понял, кто перед ним. В кресле у камина, укутанный пледами, несмотря на жару и духоту, уместную, скорее, в бане, сидел бледный и пугающе худой мужчина с впавшими щеками и слезящимися глазами, окруженными темными кругами. Хозяин кабинета взглянул на вошедшего, и его бескровные шелушащиеся губы растянулись в слабом подобии улыбки.

– Бьюсь об заклад, не такой встречи ты ждал? – Сказав это, человек содрогнулся от приступа жестокого клокочущего кашля.

– Дима? – пораженно спросил Корсаков. – Ты ли это? Что с тобой?

– О, боюсь, это как раз одна из тайн, которую тебе предстоит разгадать, – прохрипел Теплов. – Не смотри на меня так, умоляю! И без того тошно. Знаю, что вид у меня такой, что краше в гроб кладут. Кажется, я оставил у Маевских не только сердце, но и здоровье…

Он махнул иссохшей рукой в сторону соседнего с ним кресла и попросил:

– Подкинь дровишек в камин, будь любезен. Зябко тут…

Пот, градом стекающий по лицу, намекал Владимиру, что не так уж в кабинете и холодно, но он выполнил просьбу друга и уселся в соседнее с ним кресло. Дмитрий посмотрел на него и вновь улыбнулся, отчего в его глазах на секунду мелькнула искорка былого веселья.

– Гляжу, я не один здорово похудел с нашей последней встречи! Хотя, вынужден признать, тебе это больше идет, чертяка! Перестал напоминать толстовского Пьера.

– То, что я смахивал на Безухова – поклеп, и вообще, давно это было, в другой жизни, можешь не припоминать, – ответил на колкость Владимир. – Хотел бы я ответить, что худоба тебе тоже пошла на пользу, но язык не поворачивается. И давно с тобой такое?

– Нет, – покачал головой Теплов. – С неделю.

– А что говорят врачи?

– Разводят руками. Один даже рекомендовал сходить в церковь, благо недалеко, – фыркнул Дмитрий и снова закашлялся. – Сдается, я знаю о причинах этой болезни больше, чем они. Вернее, знаю – слишком сильное слово. Но догадываюсь.

– Из-за того визита в усадьбу из письма?

– Да, думаю, без Маевских не обошлось, – подтвердил Теплов. И он вкратце, прерываясь на новые приступы кашля, рассказал о поисках своего предшественника, приведших его на болота. – Дальше заплутал в тумане, едва было не достался волкам, но меня спасло поистине ангельское существо.

– Исходя из письма, звалась она Татьяна? – позволил себе легкую улыбку Владимир.

– Да. Татьяна. Танечка Маевская. Живет она в имении своей семьи на острове, со всех сторон окруженном болотами. Место – словно заколдованное царство! Тут, как видишь, кругом зелень, а там будто зима не уходила, все стыло и мрачно.

– Думаешь, от этого холода ты и заболел?

– Заболел, да не от холода. – Теплов зябко поежился под многочисленными слоями одеял. – Странное это место. И семейство у Тани, Маевские то бишь, тоже странные. Отец, мать и бабушка по отцовской линии. Последняя – кошмарнейшая старушенция, уж поверь. Усадьба… Да пожалуй что обыкновенная. Местность весьма и весьма неавантажная – эдакая ровная, что твой стол, проплешина, со всех сторон окруженная лесом и болотами. При барском доме, на краю леса и относительно чистой речушки – деревенька, крохотная. Но все там… Даже не знаю, как описать… Иное… Странное… Знаешь, будто не живут там люди, а изображают жизнь и старый уклад, как актеры в театре. Мне показалось, что никто там не в курсе, что крепостное право давно отменили!

– В смысле? – опешил Владимир. – Хочешь сказать, они своим крестьянам пудрят мозги? Чтобы дальше держать в кабале?!

– А ты слушай лучше! Когда я говорю «никто», то и имею в виду – «никто»! Ни крестьяне, ни сами Маевские. Кажется, что они из своего имения не выезжают и знать не знают, что творится вокруг.

– Но это же невозможно!

– Я тоже так подумал. Но смотри – окрестные жители Маевки избегают. Напуганы так, словно черта увидели. Дорога через болота только одна, насколько мне известно. Крестьяне ни в соседние деревни, ни в город не ездят – говорят, незачем, и так все есть. И Таня говорит, что за пределами усадьбы она ни разу не была. Когда я рассказывал ей про Москву… Да что там, даже про Владимир, она слушала так, словно я ей какие-то сказки читаю!