Юлия Самарова

Сказка для взрослых, или 100-минутный фильм

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Юлия Самарова, 2018

Москва — это самый необычный, самый прекрасный и самый ужасный город на земле. Здесь происходит все, и ничего не происходит. Каждый день, здесь рождаются и умирают самые красивые мечты и люди. Здесь невозможно остаться одному ни на минутку и можно умереть от одиночества. И каждый день здесь что-то происходит. Но именно здесь сбываются мечты и реализуются самые дерзкие планы. Впрочем, о чем это я? Читайте, возможно, вы со мной и не согласитесь. Может, именно у вас все иначе, все по-другому.

16+

ISBN 978-5-4493-6586-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Сказка для взрослых, или 100-минутный фильм

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Все герои вымышлены и никогда не были знакомы друг с другом.

По повелению иудейского царя Ирода волхвы должны были из Вифлеема возвратиться в Иерусалим и сказать ему, где находится Младенец. Но, получив во сне откровение не возвращаться к Ироду, они иным путем отошли в свою страну.[1]

Обманутый волхвами Ирод пришел в ярость и повелел убить в Вифлееме и его окрестностях всех младенцев мужского пола в возрасте от двух до нуля лет по времени, которое он выведал у волхвов.[2]

Исполняя этот жестокий приказ, воины врывались в дома жителей Вифлеема и его предместий, отнимали у матерей младенцев и предавали их смерти. Четырнадцать тысяч убиенных младенцев стали первыми мучениками за Христа. Плач несчастных женщин был так велик, что, казалось, его слышали в городе Раме.

СЦЕНА ВТОРАЯ

Чуть выше, между облаками, в очень необычном и красивом месте, в крепком дубовом кресле сидел не менее красивый и крепкий мужчина.

В его загорелой руке и длинных пальцах уютно расположился круглый бокал с не менее крепким напитком…

Комната имела весьма необычный вид: вместо четырех привычных стен были только две, образуя угол.

Две других выглядели как два огромных окна, не имеющие стекол, через которые открывался безграничный вид Иудейской пустыни.

Потолок представлял собой бесконечную синюю бездну. Что в обычной жизни обычно называется небом. На одной из стен полностью расположилась библиотека, уходящая далеко ввысь как огромная бездна знаний… среди которой едва угадывалась дверь — возможно, в другую комнату или в другую жизнь…

На другой стене висел 64-дюймовый плазменный телевизор с разрешением 1920×1080 пикселей и эквивалентной частотой развертки 600 Гц, на котором в красках, в хорошем качестве происходила бойня под Вифлеемом и его окрестностями.

— Берт? Сколько младенцев он уже убил? — обратился мужчина к стоящему человеку с планшетом в углу комнаты, закуривая сигару.

— Подходит к десяти тысячам, синьор, — ответил невысокого роста человек, больше напоминающий подросшего ребенка переходного возраста.

— Ну что же, он не нарушит договор. Пожалуй, мы покажем эту картинку Вероне. Пригласи ее, Берт.

Из соседней комнаты послышался мягкий женский голос:

— Не слишком ли это для нее, дорогой?

— В самый раз, дорогая, ей придется жить в этом мире. Она должна к нему быть готова.

Глубоко вздохнув, женский голос продолжил:

— Ты позволишь этой несчастной матери увезти свое дитя в Египет?

— Да, конечно, — ответил синьор, — и даже дам ей осла и проводника. Какой смысл его убивать со всеми остальными? Он же и так смертник. Милая и трогательная история. Через 30 лет с немногим люди сами зверски убьют его. Ты не поверишь, за чертовски смешные деньги. Чтобы потом молиться на него до скончания света. Люди любят мучеников. Они прикуют свое внимание к нему навсегда. Ведь им просто необходимо чувство вины, чтоб была возможность ее искупать вечно. Иначе жизнь прожита зря. Вот я дам им превосходную возможность. Хотят Бога — пожалуйста. Сначала убьют, потом будут отмаливать. Опять же, все упорядочено. Они будут так усердно молиться и страдать, что никому даже в голову не придет мысль о наличии кого-то еще. Верона навсегда останется в безопасности. Или о чем это мы?.. Царь Ирод — уязвленный царь-полукровка, он все сделает как надо, он не нарушит договор. Не ведая того, он положит сегодня начало. Вся его жизнь — это бесконечная сделка со мной.

— Твое архитектурное образование не дает тебе покоя, дорогой.

— Ах… Ты права, дорогая, а какую красивую и завораживающую смерть я ему придумал… Он проживет яркую и кровавую жизнь, а умрет заживо изъеденный четырнадцатью тысячами червей. Этот проект — самый масштабный, и он будет работать ближайшие три тысячи лет, — с восхищением выкликнул синьор.

— Верона-Мария-Виктория-Канто, синьор! Позволите войти? — немного развернув свое подростковое тело в сторону центра комнаты, с нескрываемым восторгом выкрикнул человек с планшетом, уходя в фальцет на последней фразе.

— Ты сейчас объявил мою дочь как рок-звезду? Или мне показалось? — подняв глаза и не поворачивая головы, переспросил синьор.

— Вам не показалось, — ответил человек с планшетом. — Я смотрю концерт параллельно на «Ютубе». У меня поет Роберт Энтони Плант.

— Да. Весьма интересный музыкант, — согласился синьор. — В молодости — демонически красив и внешне холоден, в старости — божественно хорош и эмоционально жив.

Они практически запели оба: Baby…

Как вдруг непонятно откуда в комнате образовалось милое и бесконечно трогательное существо с босыми ногами и крыльями за спиной. Девочка лет эдак восьми-девяти. В облегающем пастельном платье сиреневых оттенков, с длинными волнистыми волосами цвета вечерней пустыни, залитой солнцем.

— Здравствуй, милая, подойди ко мне. Не хочешь ли ты взглянуть, что там происходит?

Синьор махнул слегка головой в сторону большого монитора, не спуская заботливого и бесконечно теплого взгляда с ребенка, взяв нежно ее маленькие руки в свои и поцеловав по очереди каждую.

— Вовсе нет, — ответила Верона, даже не поворачивая головы в сторону экрана.

— Вовсе нет? Вот как? — удивился синьор, не скрывая улыбки. — И что бы ты хотела сейчас?

— Ну-у-у-у… — Взгляд Вероны повернулся в сторону бесконечной пустыни… — Там, в пустыне, далеко отсюда, бежит скорпион, я хочу оторвать ему лапки.

Это заявление привело синьора в абсолютный восторг. Он рассмеялся на всю комнату демоническим смехом. Так, что человек с планшетом на некоторое время даже поднял глаза от своего девайса. Повернув голову в сторону пустыни, синьор щелкнул языком…

В ту же секунду бегущего скорпиона в глубине пустыни подбросило в воздух, перевернуло на спину и в воздухе оторвало ему все лапки. Приземлившись на песок, лапки аккуратно упали рядом с ним, и только хвост по-прежнему мотался туда-сюда по песку.

— Вот это да-а-а, пап! Как это так? — оживилась Верона.

— Все просто, милая. Никогда не надо делать руками то, что можно сделать силой мысли.

— Но я так не умею, — ответил ребенок.

— Научишься, милая. Ты много чему научишься. Но сначала тебе надо научиться прятать этот милый подарок, доставшийся тебе от твоей мамочки. — Синьор нежно погладил ее белые крылья. — Он не для повседневного ношения. Со временем ты научишься их убирать. Их не должны видеть все кто попало. Это слишком уязвимо для тебя.

Переведя на некоторое время взгляд на экран, закурив сигару, синьор снова вернулся к Вероне.

— Когда я вырасту, я тоже буду курить, — сказала Верона, с удовольствием изучая это магическое действие с сигарой.

— Конечно будешь, — не задумываясь ответил синьор. — Ты проживешь долгую и интересную жизнь. Ты будешь делать все.

— И счастливую? — уточнила Верона.

— Счастье — это слишком накладный аксессуар, детка. Он вызывает некую зависимость, что влечет за собой нестабильность. Я бы не советовал тебе всерьез этим увлекаться. Ты начнешь грустить. Я не хочу, чтоб ты грустила. Ты — радость моего сердца.

— А мама говорит, что у тебя нет сердца, — упиралась Верона.

— Ну-у-у… тут мама не права. Сердце — это часть механизма, его главная часть, просто оно у всех разное. У мамы одно сердце. У меня — другое сердце. Они у нас просто разные. А у тебя оно — третье, твое сердце состоит из моего и маминого ровно пополам, — продолжал синьор, не спуская с дочери любящего взгляда.

— Но сердце страдает, — не унималась Верона.

— Оно не страдает, оно работает, — терпеливо возражал синьор. — Оно работает как часть механизма под названием «организм». Если тебе так угодно, милая. Страдание — это его работа. Эти мамочкины версии видения мира могут сыграть с тобой злую шутку. Я бы не советовал тебе, детка, понимать это буквально.

— Какие у нас цифры, Берт?

— Почти двенадцать тысяч, синьор!

— Браво! — воскликнул синьор. — Собирайтесь, друзья мои. Мы покидаем Иудейскую пустыню. Нам больше нечего здесь делать. Здесь уже все произошло.

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Тем временем — Москва, наши дни. Прямо здесь и сейчас.

— А-ха-ха-ха, я бы не советовал вам, любезный друг Картон, скидывать все козырные карты. Взгляните, колода еще полная.

— Премного благодарен за вашу заботу, милый Дрон, однако я все же оставлю эту тактику, ибо интуиция мне говорит, что надо решаться… И что это наша милая Чиндрагон загадочно залипла в свои карты?

— Вот она-то под вас и пойдет сейчас, — продолжал Дрон. — Или вы надеетесь на ее любимую комбинацию 6 и 7?

Чиндрагон обиженно подняла глаза на своих коллег по картам и с надутыми губами процедила:

— Хватит мухлевать и подглядывать.

Оба друга закатились полудетским игривым смехом.

— Ну да, ну да, только обманывать и готовы, — сердилась Чиндрагон. — Я все слышу, о чем вы думаете, только не надейтесь, я буду внимательна, вот вчера ночью я слышала: кто-то ходил по крыше.

— Я тоже слышал, — сказал Картон. — Шаги такие странные: шлеп-шлеп-шлеп, прям в диагональ крыши, прям будто маленького роста кто-то.

— И еще как крылья хлопали будто, но крылья большие, мощные, на голубей не похожи, — добавил Дрон. — Но видно никого не было. Мы ведь с вами одни тут обитаем? На крыше. Или не одни, получается?

— Голуби ночью спят, друзья мои.

— Кто это сейчас сказал из вас? — спросила Чиндрагон.

— Не я, — сказал Дрон.

— Не я, — сказал Картон.

— Мне страшно, — сказала Чиндрагон.

Они сложили свои карты на ящик, поставленный боком в виде стола, закурили и затаились на менее низких ящиках вокруг него в виде стульев. Вроде было тихо. Только ночная Москва спальной ночной окраины глубоко дышала.

— Может, показалось? Не хотелось бы чужих на нашей территории, — сказала Чиндрагон.

— Будем думать, что так.

— Будем, — согласились все трое.

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Но им не показалось. Крыша уже была разделена на две части, ровно в диагональ. В другой ее части также сидели и курили двое. Маленький человек с планшетом, больше похожий на ребенка подросшего возраста, и высокая и красивая девушка с длинными волосами цвета залитой солнцем вечерней пустыни. Самым необычным образом на спине у девушки на месте лопаток располагались большие белые крылья, практически закрывавшие ей всю спину. Они абсолютно не мешали ей, хотя, когда она сидела на ящике, ее крылья почти лежали на полу, закрывая ее колени, что совсем не нарушало гармоничного вида. Даже дымящаяся сигарета в руке не могла испортить ее.

Они еще какое-то время сидели молча. Маленький человек по-прежнему залипал в свой планшет, а девушка, не расставаясь с сигаретой, смотрела куда-то вдаль, туда, где небо уходило в горизонт.

— Верона, они же не смогут тебя увидеть — эти наши соседи по крыше?

— Нет, Берт, они меня ощущают, возможно слышат, а вот увидеть — вряд ли, — ответила девушка. — А вот тебя они слышат и видят, поэтому не спеши с ними здороваться. Пусть это произойдет как можно позже.

— Итак, детка, — продолжил Берт, — напомни, зачем мы здесь?

— Ну, я — оттого, что у меня есть ряд нерешенных вопросов, ну а ты, видимо, потому, что тебя папа попросил… Или какой у вас там договор? Типа присматривать за мной.

— Не присматривать, а помогать, если что… — обиженно проговорил Берт.

— Ну вот видишь? Сам все знаешь, — неожиданно мягким голосом сказала Верона. — Ты же проводник, работа у тебя такая, между этим светом и тем, между проекциями и мной, между мамой и папой… Если вдруг что-то… Я же без тебя могу наделать всякие неразумные вещи, если вдруг совсем потеряю баланс между маминой и папиной половиной.

Она говорила таким мягким, обволакивающим и завораживающим голосом, что, если бы кто-то подслушал их со стороны, это бы звучало не меньше чем признание в любви. Оборвав ее на полуслове, Берт воскликнул:

— Спасибо, Верона, я понял.

В ту же секунду крылья с оглушающим хлопком распахнулись, подняли ее вверх, и девушка уже как коршун оказалась прямо над его головой, ее глаза смотрели ему прямо в глаза, только сверху, их залила черная ночь, глазницы стали пустыми и бездонными… Верона сделала глубокий выдох, что было больше похоже на шипение.

— Все время забываю, Верона, какой у тебя размах крыльев? — спросил Берт, не меняя своего сидячего положения и не выпуская из рук своего планшета.

— А-ха-ха-ха! — засмеялась Верона совершенно детским смехом, уже сидя напротив него и вертя в своих длинных и тонких пальцах новую сигарету. — Три с половиной метра, Берт.

— Да. Забыл. Всегда удивлялся, как ты умудряешься их прятать? — спросил он вежливо, поднеся зажигалку к ее сигарете.

— Папа научил, — кивнула в ответ девушка, выдыхая дым. — Хороша бы я была в Москве с крыльями?

— Бог мой! — воскликнул Берт. — Так ты не иначе как намерена здесь задержаться?

— Как думаешь, Берт? Какие туфли мне бы подошли? Только так, чтоб было красиво, — спросила девушка, вытягивая свою красивую босую ножку.

— Демон мой! — воскликнул он еще раз. — Ты намерена опуститься еще ниже? Ты будешь ходить по земле ногами, и еще к тому же в туфлях?

— Скажи мне, Берт, почему ты все время вспоминаешь то маму, то папу? Ты уже выбери кого-нибудь одного и цитируй. А то никак ты не определишься за столько лет.

— Не могу, детка. Они мне дороги оба, я не готов отказаться ни от кого из них.

— Вот и я не готова, — согласилась Верона с тоской в своем снова уже мягком голосе.

— Смею надеяться, детка, что ты не станешь разрушать этот город? Что мы здесь не для того, чтоб убивать этот город, и этот мир, и этих людей?

— А за что ты их так любишь, этих людей? Чем они заслужили твое участие, Берт?

— Ну-у-у… Твои предки любили людей. Со стороны мамы, во всяком случае, — с некой неуверенностью проговорил Берт.

— Ага. И вспомни, что они с ними сделали. Папа всегда говорил: «Люди алчны и продажны, не стоит принимать всерьез их интересы».

— И все же, детка, не стоит спешить. Твой папа никогда не осуществлял поспешных решений. Каждый его проект гениален. Хотя безбожен и жесток.

— О да. Папа — художник, а точнее архитектор, у него все выстроено красиво. Месть — холодна. Все — шоу, до последнего шага. Мне не хватает его хладнокровия. Я страдаю от этого. Впрочем, хватит об этом на сегодня. Я не буду осуществлять глобальных катастроф и поспешных решений. Я хочу тут погулять. Мне скучно, Берт. Я хочу развлечь себя. Если получится. Посмотреть это кино — Москва, и как минимум у меня есть уже первые три серии этого сериала. Вот они сидят на том конце крыши и беззаботно играют в карты. И это очень тревожный знак. Их оригиналы живут в этом доме, с них и начну.

Она встала в полный рост, взмахнула крыльями и улетела, оставив крышу, поделенную в диагональ на две половины.

— Отчего это сегодня такой сильный ветер? — спросила Чиндрагон. — Нас чуть не сдуло с мест.

— Больше чем странно, — согласился Картон. — Тем более что этот ветер продолжался ровно тридцать секунд, не больше. Теперь опять все стихло.

— Да? Да за эти тридцать сек мы чуть с крыши не слетели! — почти плакала Чиндрагон.

— Ну не улетели же, — успокаивали ее остальные.

— Ох, не к добру это все: сначала шаги, крылья хлопали, а теперь еще ветер, днем никакого покоя нет, и теперь еще тут что-то происходит, я чувствую, я слышу, что-то случилось, — хныкала Чиндрагон.

Дрон и Картон в ответ только растерянно пожимали плечами. Решили пойти по домам. Дома ни о чем не думать, чтоб не притягивать плохое. Ибо мысли материальны.

Светало. Над Москвой поднималось солнце. Начинался новый день. Крыша опустела. Последним покинул ее маленький человек с планшетом. Не выпуская его из рук, он исчез в первых лучах солнца.

СЦЕНА ПЯТАЯ

Прое́кция (лат. projectio — бросание вперед) — психологический процесс, относимый к механизмам психологической защиты, в результате которого человек ошибочно приписывает кому-то или чему-то собственные мысли, чувства, мотивы, черты характера, определенные действия и пр., полагая, что это происходит извне, а не внутри него самого. И кто знает, в какую степень это может зайти? И кто сказал, что проекция не начнет жить своей собственной жизнью?

Так и случилось. В какой-то момент проективный механизм сработал иначе. Люди научились жить иначе. Без эмоций и прочих затрат. Они не напрягаясь обижали, унижали или были просто безразличны друг к другу. Люди утратили чувства. Перестали эмоционально затрачиваться. Научились страховать себя от переживаний, от эмоций, которые приводят к страданиям или могут к ним привести. Они косячили, и им ничего за это не было. И это вошло в привычку. Кто-то больше, кто-то меньше. Какая уже разница? И в связи с этим три весьма забавных маленьких человечка на крыше были не кто иные, как самые настоящие проекции. Как любые проекции, они имели своих оригиналов. Оригиналами являлись на первый взгляд самые обычные люди. Ничем не отличающиеся от всех остальных жителей мегаполиса. И все же это было не так. Само появление проекций уже говорило о том, что произошел сбой в системе и все уже сильно изменилось. Произошел сбой в системе ценностей людей. Их интересов и приоритетов.

Люди научились жить без любви. И это ли не чудо эволюции человеческих страданий?

Зачем тратить свою жизнь и прожигать так расточительно? Отсутствие любви не только сохраняет нервы, оно еще отлично сохраняет твой кошелек. Однажды за три копейки они купили прививку от любви и применили ее. С удалением из жизни любви одиночество и жадность увеличились в геометрической прогрессии. И прививки от них стоили три миллиона. Их к тому же никто не продавал.

Брошенный или отвергнутый парень больше не страдает, у него нет необходимости тратиться на цветы, конфеты, шубы… Он научился без этого обходиться. Он купит себе пиво и интернет. Все остальное в свободном доступе. Или увлечется работой. Или не увлечется. Все остальное можно купить. И можно все что угодно. Или почти все.

Девушкам стало совсем не обязательно пытаться создать отношения на основе любви. Достаточно было руководствоваться финансовыми потребностями. Вдруг ей повезет? Ей с неба свалится все, что может свалиться. Она ведь такая красавица. И этого хватит. А свалиться должно обязательно. Иначе жизнь — говно. И все вокруг просто уроды. Ну, на худой конец можно просто увести стоящего парня. А если нет денег и ты совсем одна, это вообще скучно. Очень даже тоскливо.

Ну, не станем обобщать. Но. Именно по таким темам жили в московской многоэтажке, жили уже давно очень многие и три отдельно взятых человека. И в какой именно момент произошел сбой в системе, сейчас уже не вспомнить. Но именно они, эти трое, накосячили много и сильно, тем самым и создали проекций. Этих милых, веселых человечков, которые каждую ночь тусовались на московской летней крыше, поделенной в диагональ. Они были настолько милыми и трогательными, что наблюдать за ними было просто одно удовольствие, как будто смотришь детские добрые мультики. Даже их хулиганства и некая дерзость виделась как детская и очень искренняя шалость. Они болтались по ночам на этой крыше, играли в карты, веселили друг друга и читали одну-единственную книгу — учебник общей психологии для студентов вуза факультета психологии. Его однажды забыли студенты, которые усиленно готовились к экзамену на этой крыше. Но они не просто были проекциями своих оригиналов — они были их положительными качествами, которым стало тесно. От переизбытка негатива, зла и просто отсутствия добрых эмоций положительное и доброе — все, что осталось в этих людях, — почему-то не умерло, не задохнулось, а просто выскочило из тела и материализовалось в проекцию, живущую рядом, страдающую и переживающую за оригинала, неразрывно связанную с ним, но уже живущую своей жизнью. И это был очень тревожный знак. Люди утратили интерес к жизни и разучились радоваться простым вещам. Появление проекций означало нарушение некоего равновесия, что являлось бомбой замедленного действия. А пока на крыше обычной московской многоэтажки по ночам три милых маленьких человечка играли в карты, под утро хлопали крылья, и с сигаретным дымом тусовался невысокого роста человек с планшетом.

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Социопатия (лат. socium — общество и др.-греч. pathos — болезнь) — это расстройство поведения, при котором личность (человек) нарушает/игнорит права людей, отказывается соответствовать нормам общества. Короче, социопат — это человек, генетически лишенный совести.[3]

Виктор Семенов жил на четвертом этаже московской многоэтажки. В большой и почти уютной квартире. Сказать, что она была чем-то плоха, было бы неправильно. Достаточно светлая, достаточно большая для одного — 150 метров, не бедная. Хотя по сегодняшним московским меркам сложно что-либо утверждать. Но 150 метров на одного, пожалуй, даже круто. В прошлом у него была семья — жена и двое детей. Пару лет назад его жена забрала двоих детей, сына Артема 17 лет и дочь Катю 5 лет, и ушла в никуда. На съемную квартиру.

Виктор работал на американском фондовом рынке, в связи с чем имел специфический график работы. Прилично преуспев в карьере, являясь человеком небедным, мог позволить себе работать удаленно и проводить по желанию зимние серые московские сезоны на теплом море или в более приятной климатической части земного шара. Ах, и квартира-то такая большая, и деньги-то есть, а что-то все же было не так. Он слонялся по своим 150 метрам, не находя себе покоя. На большом столе было открыто сразу два ноута. Один мониторил фондовый рынок, второй был открыт на сайте знакомств. Виктор мониторил сразу оба.

Тишину разорвал звонок мобильного телефона.

— Здравствуй, пап, — сказал голос на другом конце.

— Здравствуй, сын, — ответил Виктор Семенов.

— Как твои дела, пап?

— Хорошо дела, сын, спасибо, что спросил. Что у тебя? Ты учишься?

— Нет, пап, я вынужден был бросить, маме очень плохо, она в больнице, и, похоже, нам нужна твоя помощь: маме необходима операция. Если ты не дашь денег, она умрет.

На некоторое время Виктор закрыл глаза, на его лице появилась умиротворенная улыбка. Он удовлетворенно выдохнул, но в ту же секунду ощутил рядом с собой еще чье-то дыхание. Холодок пробежал по спине, он резко обернулся. Странно: рядом было пусто, но чье-то чужое дыхание слышалось еще отчетливее.

— Пап? — слышался голос Артема в трубке.

— Знаешь, сын, я давно говорил тебе, ты должен жить со мной. У тебя будет возможность учиться. Ты получишь должное образование, а это гарантированное будущее. У меня не было таких возможностей, мне пришлось слишком тяжело, и образование далось мне дорогой ценой, я предлагаю тебе совсем другие условия, только учись.

— Пап, мама умирает. Катя очень маленькая, она все время плачет. Если ты не дашь денег на операцию, она умрет, я буду поднимать Катю, но я не смогу заменить маму, она очень привязана к ней, она еще такая маленькая.

— Ты знаешь, сын, мой отец — твой дед был беспробудной пьянью, как последний сапожник. Мне было стыдно перед друзьями и соседями. Ты же можешь с гордостью говорить своим друзьям, что твой отец работает на американском и английском фондовых рынках, может дать тебе превосходное образование, а это, поверь, дорогого стоит. Деньги с неба не падают. Твоя мать меня предала, она ушла сама, и это ее выбор, как, впрочем, и сдохнуть в этом бомжатнике для малоимущих.

— Пап, как же Катя? Она не сможет без нее.

— Твоя сестра — достойное продолжение твоей матери. Видимо, так положено судьбой. Если надумаешь получить хорошее образование, мое предложение по-прежнему в силе.

Скинув разговор, Виктор Семенов судорожно метнулся к ноуту, на котором был открыт сайт знакомств. Пробежавшись по ленте новостей, он вдруг увидел Анечку. Миленькую девушку, с которой пару месяцев назад пил кофе в кафе и которая почему-то больше не перезвонила. Надо же. Странно. Анечка работала в реанимации института крови им. Сурназяна. Зарабатывала копейки по сравнению с Виктором, по определению должна была быть заинтересована в таком перспективном знакомстве. Набирая текст сообщения, Виктор еще сильнее ощутил за спиной чье-то чужое дыхание.

Еле сдержав смех, стоявшая за спиной Верона отошла от него и села напротив в удобное, но неуютное кресло. Поводила пальцами в воздухе, и перед ее глазами завис планшет Берта, на котором синхронно отразилась переписка Виктора Семенова и Анечки из реанимации института крови им. Сурназяна.

«Здравствуйте, Аня. Это Виктор Семенов. Мы с вами пару мес назад около моего дома пили кофе в кафе, вы еще не захотели зайти ко мне в гости. Если вы еще никого себе не нашли, может, попробуем еще раз?»

«Что попробуем еще раз?» — игриво спросила Анечка, сопроводив вопрос двумя веселыми смайликами.

«Как что? — раздраженно переспросил Виктор. — Выпить кофе в кафе около моего дома».

«Ахахаха… ну, может, как-нибудь попробуем», — засмеялась девушка.

«Я сейчас вам позвоню, и мы обо всем договоримся, — ответил Виктор. — Я не люблю переписку, мне удобнее разговаривать с человеком, я не люблю эту бесполезную переписку».

«А мне удобно писать, я на работе, тут люди вокруг, после операций отдыхают, разговаривать не принято».

«Что еще писать? Если да, значит, да. Нет — нет, зачем мне время терять?» — уже с нескрываемым раздражением продолжал Виктор.

«Нет», — спокойно продолжила Анечка.

«Что нет?» — еще раз спросил он.

«Нет — это значит, не станем пить кофе».

«Ты же сказала, выпьем».

«Передумала», — не сдавалась девушка.

Прочитав такое, Виктор Семенов пришел в ярость.

«Ах ты проститутка, шлюха больничная, ты же трахаешься с каждым на этом сайте. Ты сама говорила мне. А теперь говоришь „нет“. Может, ты денег хочешь? Скажи сколько? И вопрос будет решен. Сколько ты там в этой своей богадельне зарабатываешь? Денег хочешь? Шлюха».

Прочитав такие потоки изрыганий, девушка слегка растерялась, но, как перед операционным столом, мгновенно взяла себя в руки.

«Вы мне не нравитесь, Виктор, я думаю, у нас ничего не получится, я знала это и в первую встречу, не хотела вас обижать отказом. Теперь говорю открыто».

«Да что ты из себя возомнила, голь перекатная, да кому ты нужна такая? Ты перетрахалась со всем сайтом. Дежурная по сайту. Да у меня член 20 см, ты много потеряла. Могла бы потрахаться с достойным мужчиной и поспать на хорошей и качественной кровати».

Виктор едва успел дописать последнюю фразу, как снова услышал чужое дыхание в комнате, и маленький человечек — Картон, его проекция, — уже стоял рядом с ним. Картон изо всех сил зажимал свои уши руками, словно каждая написанная фраза острой иглой колола ему оба уха — глубоко, в барабанную перепонку.

Картон окинул взглядом комнату, в которой повисла гнетущая тишина. Увидев Верону, невозмутимо сидевшую в кресле напротив, посмотрел на нее вопросительным и молящим взглядом.

— Можешь уходить, если хочешь, — так же молча, одними глазами, ответила ему Верона. Картон стремительно сиганул в сторону окна и через закрытое окно скользнул по направлению крыши.

— Анечка! Кому ты там все письма строчишь? — поинтересовался дежурный доктор. — Готовься к операции, к нам обожженного пожарного везут, 80 процентов обожженного тела. Уже всех из горящего дома вывели, он за кошкой вернулся, кошку спас, а на него балка упала. Вот не знаю, вытащим его с того света или нет. Кошка жива. Убежала.

Верона встала и подошла к Виктору. Он уже как ни в чем не бывало сидел и усердно изучал фондовый рынок. Девушка внимательно изучала его лицо. Тонкие и четкие черты и губы. Карие глаза. Неплохое подкачанное, даже атлетическое, тело. И отвратительный и неприятный фон злости, алчности и одиночества.

— Да-а-а-а, — сказала с грустью Верона. — Дом большой, а счастья нет.

— Кто ты? — испуганно спросил Виктор, увидев перед собой материализовавшуюся Верону.

— Придумай сам, — засмеялась девушка демоническим грудным смехом. — Ты только что обидел девушку, которая тебе не сделала ничего плохого. — И ее глаза залила черная ночь, дыхание стало тяжелым.

— Да кто она такая? Что она в жизни добилась? Работает в бомжатнике. Лечит таких же нищебродов. Надо, как индейцев в Америке, в резервацию таких вывозить, — уже практически фальцетом верещал Виктор Семенов, почти сползая на пол под нависшей над ним Вероной.

— Она пойдет на операцию и своими маленькими ручками спасет от смерти обожженного на пожаре человека, попроси у нее прощения! — шипела Верона.

— А если не попрошу? Что ты сделаешь? Убьешь меня? — процедил Виктор.

В ту же секунду Верона отпрянула от него, как от неприятной ящерицы или таракана, и заливисто рассмеялась:

— Не-е-е-е-ет. Ад — пуст. Все бесы — здесь, это было бы слишком скучно и просто. Ты проживешь долгую и одинокую жизнь. Ты сгниешь от одиночества и протухнешь на этих 150 метрах. И самой большой радостью в твоей жизни будут американский и английский фондовые рынки.

Через секунду Виктор Семенов и жители многоэтажки услышали хлопок крыльев. На 150 метрах одинокой квартиры по-прежнему находился только один человек. Не считая американского и английского фондовых рынков.

Оказавшись на крыше, Верона подошла к человеку с планшетом, который досматривал представление на 150 метрах одинокой квартиры почти в прямом эфире, с задержкой на 30 секунд. Она достала сигарету. Не отрываясь от планшета, Берт щелкнул зажигалкой. Досмотрев до конца, он повернулся к ней. Закурив, они долго сидели молча, смотрели то друг на друга, то куда-то вдаль. Они сидели и молчали, в этом немом диалоге было нечто между разочарованием и безнадежностью. Только отдаленные обрывки фраз и почти детского смеха, доносившиеся до них с другого конца крыши, поделенной в диагональ, нарушали эту страшную тишину. Там этой ночью опять играли в карты и читали учебник общей психологии.

P. S. шестой сцены

«Аня, простите меня, что я назвал вас проституткой и шлюхой. Хотя я и не могу этого точно знать, могу это только предположить, судя по тому, что ваша анкета находится на этом сайте. Виктор Семенов».

Ответа от Ани Виктор Семенов так и не получил, хотя регулярно просматривал сообщения от нее.

Анечка была занята очередными операциями. Ей было некогда. Да уже и незачем.

СЦЕНА СЕДЬМАЯ

Фрустрация (лат. frustration — неудача, обман, расстройство замыслов) — это психологическое состояние, возникающее в ситуации реальной невозможности получения желаемого результата. Короче, ситуация несоответствия желаний и возможностей.[4]

Ирена, некогда милая и даже отчасти красивая девушка, жила на седьмом этаже. Она жила одна, была безмерно одинока и очень хотела выйти замуж. Отчего-то она не сильно нравилась мужчинам. Может, своей жаждой выйти замуж? Может, оттого, что была грустна и скучна? Может, просто чего-то не знала или не умела. Мужчины в принципе не любят грустных девушек. У них возникает страх, что придется работать клоунами, а кому это понравится? Вечная царевна Несмеяна. Некий такой полуразряженный айфон. Никакой жажды жизни. И все же Ирена была. Такая, какая есть. И всячески пыталась бороться со своим одиночеством. Она даже придумала себе натянутую до ушей улыбку и при каждом возможном случае ее натягивала. Но… не работало. Одиночество душило ее и пожирало изнутри до физической боли. Ей всякий раз хотелось распахнуть окно и крикнуть:

— Кто-нибудь? Придите уже ко мне! Я же сдохну тут одна, никто даже не узнает!..

Но все изменилось однажды. На работу пришел новый сотрудник. Молодой и красивый парень, сразу после института, но, к сожалению, счастливо женат на своей какой-то там жене. Парень и правда был хорош. Он был неглуп, в работе у него все удивительно легко получалось. Он был живой и вдохновленный. Его совсем не тяготила рутина и повседневная рабочая захламленность и зашоренность коллег. Его, казалось, вообще никто не раздражал. У него было офигенное хобби. Он был музыкант. И после работы убегал на «репу». А по выходным играл концерты в ночных клубах со своей группой. А главное, он очень часто упоминал жену в разговоре, при этом его глаза преображались и заливались каким-то теплым светом. Как будто он мысленно прикасался к ней и обнимал ее. Это создавало непередаваемую атмосферу. Вроде ничего и не сказал, ничего особенного не сделал. Вроде все совершенно корректно. Да и никакой личной информации. Но что-то менялось вокруг. И вводило окружающих в некий ступор и замешательство. Этого Ирена, имеющая зависимость от отношений, а точнее от их отсутствия, пережить никак не могла. Сначала она его невзлюбила. Но так как была непосредственным его начальником и имела очень тесный рабочий контакт, поняла, что он просто постепенно завоевал ее расположение полностью. Она наблюдала за ним. Долго и пристально, и они со временем даже подружились.

Он пригласил Ирену на свой концерт и познакомил с женой. Увидев жену, Ирина удивилась: она старше его, причем прилично старше. Непонятно, на сколько лет. Жена была на удивление красивая и легкая. Она как будто играла в какую-то бесконечно веселую игру. Казалось, в ее жизни вообще не было сложностей. Как в детстве. И она совсем не удерживала его рядом. Не ревновала. Не смотрела косыми взглядами, когда куча поклонниц увивались за ним во время концерта. Только изредка махала ему из зала со своего места, вытянув руку вверх над толпой. И он отвечал ей тем же. Это выглядело как некий условный знак: «Я здесь, я с тобой». Да и сам он на удивление никуда от нее не уходил.

— Сколько лет вы вместе? — однажды спросила его Ирена.

— Шесть лет, — ответил он. — Мы познакомились случайно на улице, мне тогда только исполнилось 18, в апреле. А в мае мы встретились.

— Она была твоей первой девушкой? — не удержалась Ирена.

— Нет, второй. Первую звали как тебя — Ирена.

Это была страшная ошибка. Именно эта неумышленная и добродушная фраза положила начало конца его счастливой семейной жизни.

В этот момент Ирена решила, что ей он будет нужнее, чем его жене. А жена его, такая легкая, красивая и замечательная, найдет себе другого. От этой мысли ее жизнь преобразилась и наполнилась смыслом. Она начала долгий и кровавый путь завоевания своего сотрудника себе в мужья. Ирена подружилась с женой и стала заезжать в гости к счастливой семейной паре. Дома у них происходило бесконечное шоу и праздник. Дом был полон совершенно разных людей. Художники, музыканты и сочувствующие шли бесконечной толпой, сменяя друг друга. Как все эти люди помещались в московской «двушке» на 50 метрах, было непонятно. И еще там жила кошка Одри. Это было милое, черное как уголь создание. Это была его кошка. Казалось, в этом доме никогда не спят и всегда есть вкусная домашняя еда. Жена еще умела готовить и работать. И при этом еще танцевать и не спать ночами. У Ирены через два часа в такой тусовке начинала болеть голова. Но она терпела, она уже запустила в работу механизм отбирания чужого мужа в личное пользование. Она все вытерпит и пойдет до конца.

Поначалу это были новые интересные рабочие проекты, где приходилось долго задерживаться. Ирена превратилась в очень работящего и неутомимого руководителя, которому просто необходим был в помощь этот ценный новый сотрудник. С таким блеском преодолевая непростые ступени карьерной лестницы. Но как только получалась минута паузы в работе, он тут же тянулся к телефону и быстрым прыжком умелого и ловкого хищника оказывался в самом дальнем углу комнаты, чтоб поговорить со своей красивой, и легкой, и танцующей женой. Вот тут Ирена и вспомнила про свою подругу Дарину. Дарина работала ведьмой, у нее был свой магический салон, на открытие которого Дарина занимала деньги у Ирены. После не сильно удачных попыток отбирания мужа Ирена перешла в решительное наступление. Она пошла к Дарине. Для нее вопрос окончательно был решен.

— Здравствуй, моя дорогая, — сказала Ирена. — Мне просто необходима твоя помощь.

Дарина заметно напряглась.

— Ирена, ты же знаешь, я пробовала тебе помочь не один раз. Видимо, я не могу справиться с твоей кармой.

— Сейчас все будет иначе. Ты справишься, я уверена. И к тому же я прощу тебе твои долги. Мы о них просто забудем. Чаю нальешь?

— Проходи, — ответила Дарина.

Достав телефон, Ирена показала фото на телефоне — счастливую пару своего сотрудника с его женой, сделанную в клубе после концерта.

— Я хочу, чтоб он бросил ее и пришел ко мне. Навсегда. Ты сделаешь это. Я прощаю тебе твой долг мне за салон.

— Это невозможно, Ирена. Они любят друг друга. И у них очень сильная энергетическая и эмоциональная связь. Даже на расстоянии они чувствуют и слышат друг друга. Я бессильна. И ты тоже, оставь их в покое.

— Дарина. Ты не можешь мне отказать. У меня почти все получилось уже. Просто помоги мне немного. Я буду любить его. А он будет любить меня вместо нее. А она справится, она сможет. Дарина, я прошу тебя. Поверь, я думала над этим много времени. Он нужен мне. Мы с ним уже очень близки. Просто помоги мне немного. А дальше я сама все сделаю.

— Ирена, почему ты думаешь, что он будет относиться к тебе так же, как к ней? Он любит ее.

— Дарина, я люблю его. Я схожу без него с ума. Помоги мне совсем чуть-чуть. Дальше я сама справлюсь. Не лишай меня этого шанса.

Дарина встала, отошла к окну, закурила сигарету. Она молчала, потом повернулась и стала всматриваться в Ирену — и в то же время смотрела словно сквозь нее. Ирена молча смотрела на нее в ответ. Они держали друг друга взглядом. И этот молчаливый поединок длился и длился. Время замерло. Было настолько тихо, что обе услышали, как в подъезде скрипнула дверь, — услышали с десятого этажа.

— Ну хорошо, — сдалась Дарина. — Ты прощаешь мне долг и платишь еще деньги за этот страшный грех.

— Сколько? — спросила Ирена.

— Столько же, — ответила Дарина в надежде, что Ирена просто обругает ее матом, бросит в нее чашкой с чаем и уйдет. Потому что деньги для Ирены были очень значимым фактором.

— Хорошо. Я согласна, — ответила Ирена. — Как видишь, моя дорогая, все можно решить.

— Я не смогу ее убить, как ты понимаешь, моя дорогая, — продолжила Дарина. — Я не стану наводить на нее порчу и прочий хлам, единственное, что я смогу для тебя сделать, — сделаю так, чтоб они потеряли друг друга. Я как бы разведу их по разным плоскостям, чтобы они потерялись друг для друга. Понимаешь? Но знай. Они всегда будут любить друг друга. Но больше не смогут находиться вместе. Они никогда не поймут, что произошло и почему. Они оба будут страдать. Но не смогут больше быть вместе. И если ты думаешь, что он быстро ее забудет, ты ошибаешься. Он будет с тобой. Но будет думать о ней. Тебе это подходит?

— Подходит, подходит, дорогая, он и так со мной на работе проводит больше времени, чем с ней дома. И я почти его убедила, что их чувства устарели и потеряли интерес. Осталось совсем немного.

— Ирена, ты отдаешь себе отчет, чем это может для тебя кончиться? Как минимум ты сдохнешь. А как максимум — обречешь себя на мучительное и изнуряющее существование, — сделала последнюю попытку Дарина.

— Да что ты знаешь обо мне, Дарина? — повернувшись всем телом, сказала Ирена. — Да вся моя жизнь — сплошное мучительное и изнуряющее существование.

Прощальный диалог супругов

Без комментариев. По данному случаю в учебнике общей психологии, забытому студентами на крыше, НИЧЕГО НЕ НАШЛОСЬ.

— Прости меня, любимая, я ухожу от тебя.

— Это твое последнее слово? Ты точно принял такое решение? Почему?

— Не знаю точно, но боюсь, что разлюбил тебя.

— Вот так? За один день? Просто разлюбил?

— Видимо, так. Не за один, но разлюбил.

— Ты уходишь от меня к Ирене?

— Да. Я ухожу к ней. Я заберу с собой Одри, если ты не возражаешь?

— Я возражаю, что ты уходишь, но, видимо, это уже не важно, ты принял решение.

— Я принял решение. Я буду любить тебя всегда. Но я должен уйти, не спрашивай почему, что-то сильно изменилось в наших отношениях, возможно, изменились мы сами.

— А Ирену ты тоже любишь?

— Да, конечно. Я полюбил ее. Я осознанно ухожу к ней. Хотя мне это дается нелегко. Отпусти меня.

— Иди, — сказала любимая и горько заплакала. Ему было очень жалко ее, захотелось обнять и успокоить. Но он не смог почему-то даже сделать шага в ее сторону. Он просто взял вещи, кошку и пошел к двери. Внизу у подъезда в машине его ждала Ирена. У него начиналась новая, совсем другая жизнь.

P. S. седьмой сцены

Колдовства Дарины хватило на полгода. Ибо ровно столько продолжалась у Ирены со своим сотрудником совместная жизнь. Все это время раз в две недели он приходил ночью под окна любимой. Он садился на лавочку, пил, курил сигареты и сидел до утра. Утром, окончательно замерзший и офигевший, он уходил. Любимая тушила свет и садилась на подоконник. Они сидели и курили. Она — на подоконнике наверху. Он — на лавочке внизу. Иногда они молча разговаривали.

— Как ты живешь без меня? — спрашивала любимая.

— Ты знаешь, я очень продвинулся по работе, — отвечал он ей. — Как ты?

— Тоже вроде хорошо, — отвечала она. — Рада, что у тебя все круто.

— Я плохо сплю без тебя, практически не сплю совсем, но я разлюбил тебя, и ничего с этим не поделать.

— Я знаю, ты мне уже это говорил.

— Я пошел домой, мне завтра рано вставать. Прощай, любимая.

— Прощай, я тоже тебя люблю.

— Да, ты только очень сильно меня люби, зная это, мне легче жить.

— Я очень сильно тебя люблю, прощай, уже светает.

Через шесть месяцев перспективный сотрудник неожиданно уволился с работы. И еще три месяца сидел дома. Беспробудно пил и играл на гитаре. Затем собрался и ушел в неизвестном направлении, оставив Одри и Ирену вдвоем. Ирена ненавидела Одри. Но не выбрасывала ее. Одри не любила Ирену, но у нее не было выхода. Они остались жить вместе и ждать его возвращения. Ирена терпела кошку в надежде, что он за ней вернется и она снова попытается его удержать. А кошка просто ждала, она не знала, как ей поступить. Чиндрагон, проекция Ирены, появилась в тот момент, когда Ирена стала бить кошку ногами при каждом удобном случае. Проекция сначала очень огорчалась, а потом стала сбегать на крышу, когда Ирену переполняли гнев и ненависть ко всему миру. На крыше уже к тому времени тусовались двое подобных — Дрон и Картон. И их стало трое.

СЦЕНА ВОСЬМАЯ

Рассуждения о жизни проекций

Проекции, как это ни странно и удивительно, с течением времени не только приобретали навыки интегрировать в среду, они двигались и развивались. Они много разговаривали, и их рассуждения не только не были пустыми, но и имели здравый и глубокий смысл.

— Что вы, милая, так грустны сегодня? Вы, верно, опять плакали? — спросил Дрон, раскладывая карты, у Чиндрагон, чьи заплаканные глаза трудно было не заметить.

— Да. Верно. Ирена делает очень страшные вещи, они погубят ее. Я не в силах что-то изменить. Это самое ужасное чувство — знать, что надвигается неизбежное и ты ничего не можешь сделать. Просто смотреть это страшное кино каждый день…

— Попробуйте уйти во фрустрацию… иначе вы убьете себя, милая… — добавил Картон. — И опять проиграете в карты.

— Как вы думаете, друзья, отчего женщины так ведут себя странно в большинстве своем? — поинтересовался Дрон. — Оттого что не могут справиться с одиночеством? Или боятся, что им не хватит денег? Или просто мужчин много меньше, чем их? Они готовы на всяческие странные действия, возможно даже на убийства, ради мужчин.

— Ради денег они готовы на это все, а не ради мужчин, — уточнил Картон. — Ради денег, друг мой, в этом городе все готовы на все.

— Нет, Ирена не хочет денег, — возразила Чиндрагон. — Она просто не может жить одна. А ее никто не любит. Вот она и съехала с катушек.

— В этом городе никто никого не любит, это отвратительно, но пора бы уже к этому привыкнуть, иначе можно сойти с ума, друзья мои, — сказал Картон.

— Нет, Ирену можно понять, — отчаянно продолжала Чиндрагон. — Ее никто никогда не любил, даже мама, ей всегда было не до нее, а девочке обязательно нужно, чтоб ее любили, но хотя бы в детстве… — Чиндрагон снова заплакала.

Они отложили карты и подошли к ней.

— Ну что вы, милая? Хотите, покурим? А также можем почитать нашу любимую и единственную книгу. Надо переключиться. А потом можем кинуть окурки с крыши и поставить на то, на каком этаже они потухнут…

— Ну, это зависит от многого, — продолжил Дрон. — От погоды. От силы ветра. От настроения и от чувства, с которым их кидать.

— Конечно хочу, — засмеялась сквозь слезы Чиндрагон. — Я знаю, как кинуть окурок так, чтоб он долетел до земли непотухшим, несмотря не на что.

Они с удовольствием закурили, подойдя к краю дома, вглядываясь туда, где небо уходит вдаль. И это была одна сплошная черная стена. В большом городе, где на небе никогда не бывает звезд.

— А что у вас дома, милый друг Картон? — поинтересовался Дрон, прикуривая сигаретку.

— А в каком месте именно вас это интересует, дорогой Дрон?

— Во всех местах, конечно, — ответил тот, выдыхая табачный дым.

— Во всех местах, дорогой друг, у нас есть все… Сознание нам давно изменило и покинуло нас, теперь нами руководит тело. Оно болеет и крайне нестабильно. Хорошо, если нам удается хоть час поспать или без проблем сходить в туалет… Сон у нас короткий и очень тяжелый. Во время сна мы видим кошмары и балансируем между физической и какой-то другой болью. Что, в принципе, уже не важно в определении. Чтоб сходить в туалет, надо приложить огромные усилия, и не всегда это получается именно в то место, которое отведено для этого. Здесь уже приходится выбирать между болью и местом, где это сделать. Или прямо сейчас там, где ты стоишь… или в туалете, но не факт, что получится… Спать тоже невозможно. Организм истощен бессонницей, но уснуть не получается. Хотя про это я, кажется, уже говорил.

— А что вы сегодня употребляете?

— А все. Мы вполне замиксованы. Ширяемся — если есть чем, бухаем — если есть что. Нюхаем, ничем не брезгуем. В плане эмоций балансируем между апатией и смертью… в плане психики тоже весьма коморбидны… шизофрения, пограничное расстройство, панические атаки… У нас есть все… при полнейшем отсутствии эмпатии к кому-либо… Выберите, что вам больше нравится, дорогой Дрон…

— Да, ситуация очень сложная и неприятная, — вздохнул Дрон. — А как вы считаете? Вы созависимы в этой ситуации.

— Я? Ну что вы! Я гораздо хуже, мой друг. Я — часть этой ситуации. Как и все мы…

— А что у вас дома, дорогой Дрон?

— Ах, спасибо, что спросили. Вот думаю об этом как раз. И похоже, что в сравнении с вами обоими я даже неловко себя чувствую. Мой оригинал Виктор безнадежно ненавидит людей, чем чрезвычайно эмоционально стабилен. Он вышел из неблагополучной семьи, с пьющим отцом и созависимой мамашкой. Отец напивался в хлам, устраивал драки и валялся на улице на глазах у соседей, знакомых и незнакомых людей. Что было хуже для маленького Виктора, сказать сложно. То, что отец на его глазах бьет его мать, или то, что все соседи и его одноклассники знают, что его отец это та пьяная и ссаная скотина, что валяется у подъезда. Виктор вырос трезвым не потому, а вопреки. Его ненависть ко всему миру дала ему возможность выжить в этой семье, но взаимодействовать с этим миром он так и не научился. Он добился финансового благополучия благодаря этому самому «вопреки». Но… что же со всем этим делать, так и не понял. Теперь он отыгрывает свои детские травмы на женщинах, но это получается с каждым разом все хуже и хуже. Женщины в этом городе уже научились защищаться от подобной фигни. Он проживет долгую и одинокую жизнь, и вряд ли что-то сможет ему помешать, — не скрывая досады, произнес Дрон. — Никто из наших оригиналов, друзья мои, никогда не пытался ничего в себе изменить. Либо они не знали об этом. Либо им никто не сказал, как это сделать. Видимо, не повезло. Мне суждено дольше вас всех сидеть ночами на этой крыше. Боюсь, в одиночестве. И, однако, посмотрите, друзья мои, какие две чудовищные крайности: в моей ситуации человек эмоционально мертвый, а у вас, мой друг Картон, он почти уже мертв. Как ни крути, конец одинаковый.

В следующую секунду они услышали сильный хлопок крыльями, и из черного неба начал прорываться рассвет. Наступало утро. Им было пора расходиться.

— Вам жаль его, дорогой друг? — спросила Чиндрагон.

— Жаль, не жаль… Какая разница, моя дорогая, — ответил Дрон. — Разве это что-то меняет? Мы часть этого. И мы ничего не решаем в этой ситуации. Остается только надеяться на чудо…

СЦЕНА ДЕВЯТАЯ

Все сложно. Сжечь все книги по психологии, они бесполезны и не работают.

Обычным, самым обычным московским днем по оживленной улице среди потока людей неспешно прогуливалась девушка. Она по сути и внешнему виду особо не отличалась от других обитателей города, если бы не странные детали в ее образе, которые выбивались из городского контекста. На ней было красивое, но очень не городского вида платье — нежно-сиреневого пастельного оттенка, меняющее цвет в зависимости от освещения. При попадании на него солнечных лучей сиреневые оттенки приобретали песочные тона, как только солнце переставало их касаться — становились снова нежно-сиреневыми. У девушки не было при себе сумочки. И обувь ее совершенно не подходила к платью. На ней были армейские ботинки, высокие, с толстой шнуровкой. Она смотрелась весьма нетипично, даже странно. Но все внимание от этого милого зрительного диссонанса отвлекали длинные волнистые волосы цвета вечерней пустыни, залитой солнцем. Впрочем, для большого мегаполиса это вряд ли могло выглядеть удивительно. Люди уже давно перестали удивляться увиденному на улице. Они видели всякое. Они вообще перестали удивляться. Ибо это лишнее и скучное занятие.

Она шла по улице, останавливаясь и заглядывая в витрины магазинов, кафе, химчистки, сувенирные лавки… Она смотрела везде, ей было интересно. Дойдя до большой витрины салона красоты, Верона остановилась. Взгляд ее застыл на большом количестве женщин, делавших с собой разные и интересные действия. Это не было похоже на что-либо, что ей приходилось видеть ранее. Верона вошла внутрь. На шести разных креслах сидели женщины, смотря на себя в зеркало, в то время как другие женщины, одетые в одинаковые платья, что-то делали с их волосами. При этом каждая пара вела непринужденную беседу между собой. Они определенно очень тесно общались или как минимум были давно знакомы. Их разговор был похож на посвящение друг друга в какие-то очень личные тайны или глубокие секреты.

Верона прошла между рядами кресел к большой застекленной витрине, там был свободный стул, она села на него и оказалась очень близко к одной из таких пар, ей было хорошо видно, что они делают, и слышно, о чем они при этом шепчутся. Стоящая над креслом женщина, мастер, красила в цвет белой выгоревшей соломы волосы другой, сидящей в кресле женщине.

— Ну? А ты что? — спросила мастер, держа в одной руке кисть с краской и расчесывая другой рукой волосы, оставшиеся на голове у женщины, сидящей в кресле.

— А что я? Если он не будет давать мне денег, зачем тогда он мне ужен? — отвечала ей женщина с белой соломой на голове. — Я, знаешь ли, тоже не на помойке себя нашла, и так уже два года с ним потеряла: ни ответа, ни привета, только и сижу в съемной квартире, а он со своей женой разводиться не хочет. А я, между прочим, два года назад в стриптиз-клубе танцевала, не как-нибудь, а каждую ночь, а тут два года коту в задницу…

— А ты будь хитрее, — отвечала ей мастер с краской и кисточкой. — Притворись беременной, скажи, что ребенку квартира нужна, еще притворись, что любишь его сильно, очень сильно…

Дальше мастер склонилась совсем над соломенной головой и начала шептать совсем ей на ухо нечто похожее на заклинание или колдовство, не выпуская из рук кисточки и все сильнее и сильнее намазывая ей на голову адскую белую пену из банки в другой руке. Наблюдая за этим, Верона понимала, что именно сейчас и здесь происходит некий сильнейший и магический ритуал по добыванию денег у «жирного чучела», который совсем не хочет их отдавать, разводиться, покупать квартиру этой женщине с белой соломой на голове, два года жизни которой оказались в заднице у кота.

— Как весело! — воскликнула Верона и засмеялась.

— Что тебе весело? — сердито спросила соломенная голова, сдвинув брови к переносице.

— Мне? — удивленно переспросила мастер, вскинув руки вверх, едва ли не выронив из них инструменты, производящие солому на голове.

— А кто тогда говорил «Как весело!» и смеялся?

— Уж точно не я! Я ей тут от души все секреты своей бабки рассказываю, жизни учу бесплатно, а она? Никакой тебе благодарности…

— Нет, я точно слышала, кто-то смеялся надо мной, — не унималась соломенная голова. Они обе замолчали и обернулись на весь парикмахерский зал. Зал работал по-прежнему, и никто даже не смотрел в их сторону, работали ножницы, фены, кисточки, краски, раковины. Женщины переглянулись, оглядывая друг друга пытливым и недоверчивым взглядом, они зависли на некоторое время.

— Может, показалось? — спросила мастер руки-кисточка.

— Может, — недовольно ответила голова-солома.

— Не будем ссориться, подруга, — предложила руки-кисточка. — Что нам с тобой делить? Уж не твое же жирное чучело?

— И то верно. Если бы не его деньги, я бы с ним слова не сказала, — согласилась голова-солома. — Пусть они уже все сдохнут, только скажут, где деньги оставят. Никаких нервов уже не осталось совсем.

Выходя из салона, Верона задумалась. Они все красят волосы и хотят денег. Женщины в этом городе хотят быть красивыми и хотят денег. А мама говорила, что во всем мире и во все времена женщины хотят любви и детей. А вот про деньги не было ни слова.

Размышляя и укладывая увиденное в своей голове, Верона так же не спеша брела по улице, уже по привычке рассматривая витрины на своем пути. Вечерело, город зажигал огни и становился демонически красив. Неоновые вывески загорались как призывы. Они манили к себе. Иди сюда, и сюда, и еще. Город, как огромный огнедышащий дракон, зажигал и манил. Город, который никогда не спит, в котором даже среди глубокой ночи можно купить все. Или почти все. Да нет. Скорее всего, именно ВСЕ!

СЦЕНА ДЕСЯТАЯ

Без комментариев. В учебнике общей психологии на запрос «стриптиз-клуб» ничего не оказалось.

Проходя мимо мигающей вывески «Стриптиз», Верона остановилась. Голова-солома танцевала в стрип-клубе; «Не как-нибудь, а каждую ночь…» — вспомнилось ей. Изнутри была слышна приятная негромкая музыка, Верона не задумываясь шагнула в сторону лестницы. Стоявший у входа охранник не сразу заметил направлявшуюся в клуб необычную девушку в армейских ботинках. Двинулся в ее сторону с целью преградить ей путь, но почему-то не смог. Более того, с уважением предложил ей пройти и даже проводил ее в зал и заботливо посадил за свободный столик. Свободных столиков больше в клубе не было, что не могло не попасть в пытливое поле зрения главного менеджера зала. Подойдя к Вероне, он поинтересовался, одна ли она будет или ожидает кого-либо, кто присоединится к ней за столик.

— Я должна обязательно ждать кого-то? — удивилась Верона.

— Обязательно, — вежливо пояснил управляющий. — Таковы правила: это клуб для мужчин, как минимум вы должны быть с мужчиной. Более того, это закрытый клуб для мужчин, у вашего мужчины должна быть клубная карта, он должен вас пригласить. И наконец, по правилам закрытого мужского клуба вы не сможете одна занимать столик без мужчины в закрытом мужском клубе и… тем более что вот-вот начнется программа…

— Если вся проблема в том, что рядом со мной должен сидеть мужчина, — мягко, обволакивающим голосом перебила его Верона, — так пойдите и приведите его сюда и посадите рядом со мной, что тут сложного? Чтоб не нарушать правила вашего закрытого клуба для мужчин…

Не совсем понимая, что произошло, управляющий пошел в сторону кабинета руководства, которое уже знало, что за столиком сидит непонятного вида девушка, непонятно как попавшая в закрытый мужской стрип-клуб.

— Что у тебя происходит в зале? — спросил директор управляющего. — Что за женщина в ботинках американского пехотинца занимает у тебя место для отдельных гостей?

— Она сказала, что ждет вас, — ответил растерянный управляющий.

— Неужели? Я даже пойду взгляну на нее, не знаю, что за принцесса Монако там должна сидеть как минимум, чтобы я тебя не уволил, — сказал директор, выходя из своего кабинета.

Тем временем началась шоу-программа, музыка стала громче, и на сцене стали появляться всевозможные стрип-танцовщицы в разных блестящих и просто оголенных нарядах, сменяя друг друга. Подойдя к столику Вероны, директор неожиданно поздоровался, представился и попросил разрешения присесть.

— Добрый вечер, леди, я являюсь директором этого клуба, позволите присесть?

— По правилам этого клуба со мной рядом должен сидеть мужчина, если вы именно тот мужчина, по правилам, присаживайтесь. — Мягко и по-детски изъясняясь, Верона старалась быть максимально близка к тексту предыдущего человека — управляющего.

— Вы застали меня врасплох, — сказал директор, не ожидая такого наглого и одновременно трогательного ответа от девушки в армейских ботинках, которую еще минуту назад собирался выкинуть из своего клуба. Кинув взгляд официанту, он присел за столик.

— Чем же? — удивилась Верона. — Пока за вами ходил тот человек, правила изменились?

— Нет, что вы. Я сам придумал эти правила, этот клуб уже много лет работает именно по этим правилам, и я горжусь этим. Впрочем, оставим это. Каким образом, исходя из этих правил, вы попали к нам в гости?

Верона повернулась в его строну. Внимательно рассматривая его, она наклонила голову, вглядываясь в его лицо, как будто смаковала, изучая в нем каждую мелочь. И наконец произнесла:

— А почему твои танцовщицы так скучно и некрасиво танцуют?

Такая версия событий ни много ни мало привела мужчину в ярость. Подавив волну, он сдержанно спросил:

— А что тебе не нравится?

В это время официант принес напитки: девушке — бокал красного вина, мужчине — крепкий напиток в круглом низком бокале.

— Выпьешь со мной? — вдруг неожиданно спросил он, уйдя от светской беседы. Верона еще раз повернула на него голову, снова пристально изучая какое-то время, затем снова увела свое внимание на танцовщиц.

— Их танцы очень скучны. В них нет сюжета. Движения однообразны. Они по очереди повторяют одно и то же друг за другом, переходя с одного места на другое.

Это уже переполнило всякие границы мужского терпения, и, сменив милость на раздражение, человек-директор начал прорываться наружу:

— Да ты знаешь, кто я? Да моему клубу больше десяти лет. А это значит, я десять лет делаю стриптиз в этом городе. Мои девочки — лучшие танцовщицы в городе! Ты думаешь, они ночью танцуют, а днем спят? Нет, моя дорогая, ночью они танцуют, а днем — занимаются спортом, отрабатывают программы, с ними занимаются лучшие хореографы этого города, и все время работа, чтобы быть лучшими. У меня лучший клуб в городе! Я продаю надежды! Я продаю иллюзии! Я продаю атмосферу! Это складывается из многих составляющих. Эти девочки — 50 процентов моего успеха. Они по определению не могут плохо танцевать!

Оторвав снова свое внимание от скучных танцовщиц, Верона спросила:

— А у тебя есть друзья? И какова конечная цель всех твоих затрат и усилий?

— Что? — в недоумении переспросил мужчина-директор. — Ты прикалываешься надо мной? Друзья?

— Вовсе нет, — искренне заморгала глазами Верона, как ребенок, которого обвинили в том, чего он явно не сделал.

— Деньги, девочка. Я, как все в этом городе, хочу денег, — сказал он, допивая свой крепкий напиток. — Деньги — мои друзья. Вот, например, Шевчук Юрий Юлианович обещал сегодня заглянуть, — продолжал человек-директор. — Как видишь, знаменитому рок-музыканту, отшельнику отчасти и принципиальному человеку ничто человеческое не чуждо… Знакома с ним?

— Нет, — ответила Верона, мило улыбаясь. — Но раз обещал зайти, наверно, зайдет. Не сомневаюсь, что он достойный человек, раз ты о нем говоришь. А сколько тебе нужно денег, чтоб тебе было хорошо? — не останавливалась Верона.

— Ну вот смотри, я хочу, чтоб каждый человек в этом клубе оставил здесь все деньги, что у него есть, чтоб он принес все деньги, которые у него есть в доме, чтоб он принес все, что у него есть вообще где-либо в банке, чтоб он привел всех своих друзей и знакомых, чтобы они тоже принесли все, что у них есть… ЕСЛИ МЫ ГОВОРИМ ПРО СЕГОДНЯШНИЙ ВЕЧЕР…

— То есть, иными словами, ты хочешь, чтоб эти деньги закрыли собой пол в твоем клубе и его не было видно под ними? Правильно? — уточнила девушка. — И надеюсь, ты понимаешь, такое бывает один раз, если бывает… Это одноразовая продажа.

— Есть такие ставки, девочка, которые решают все и один раз, другого раза уже не требуется. Если ты станцуешь лучше моей команды, я уволю их всех, оставлю тебя одну и обещаю тебе достойный контракт, — допивая свой напиток, закончил спич человек-директор.

— Контракт? — Девушка рассмеялась громким грудным смехом, на долю секунды перекрыв им музыку танцевального шоу.

«И правда, что в этом городе все хотят денег, папе бы тут понравилось, есть где разгуляться, такой простор… И почему от него тут работают только по контракту? Он бы реально получил удовольствие от их алчных и похотливых радостей, да и мама со своими тренингами „Не убий“, „Не укради“, „Не жри от скуки“, „Не спи с чужой женой“ тоже пришлась бы весьма к месту».

— Контракт, значит? Смело, очень смело, — буквально сквозь зубы процедила Верона, в секунду воплотившись из милого ребенка во взрослую, демонически красивую женщину с горящими глазами.

— Ну смотри, если ты облажаешься… Я даже не знаю, что с тобой будет… Лучше тебе этого не делать… — не осознавая до конца, что он говорит, сказал человек-директор. — Тебе понадобится музыка. Что тебе включить? Я скажу, чтоб включили и освободили сцену, — сказал он, встав из-за столика и направившись в сторону сцены.

— Мне не важно, что будет играть, — ответила она.

— Неужели? Музыка тибетских монахов подойдет?

— Подойдет.

Но вместо тибетских монахов в зал полились звуки испанской гитары, и женский низкий голос стал заполнять зал своим пением. Это было как гром среди ясного неба, человек-директор даже инстинктивно прикрыл голову рукой, поворачиваясь к сцене. На сцене стояла уже совсем другая Верона, одетая в облегающий мужской костюм темно-синего цвета с коротким пиджаком, надетым на голое тело. Костюм повторял каждую часть и каждый изгиб ее идеального тела, ботинки солдата американской армии сменили изящные фламенковые туфли. Музыка, начавшаяся медленно, позволяла рассмотреть красоту ее демонически-божественного тела и совершенство движений в танце девушки в облегающем мужском костюме на голое тело, в небольшой шляпе, танцующей вокруг стула вместо пилона. Стул явно имел много преимуществ: его можно было оседлать, сесть на него, широко раздвинув ноги, при этом отбивая дроби, или просто изящно пнуть его ножкой. Постепенно мужчины начали подтягиваться к сцене.

Дальше случилось неожиданное: в танце шляпа соскочила с головы девушки, и из-под нее ручьем вылилась большая копна волос цвета пустыни, залитой вечерним солнцем. Музыку сменила тишина, и на сцене уже стояла девушка в тонком сиреневом платье пастельного оттенка с босыми ногами. Она смотрела на замершую толпу в гробовой и пронзительной тишине, и только стук сердца каждого мужчины в этом зале нарастал с каждой секундой.

— А-ха-ха-ха! — засмеялась Верона в зал громким демоническим смехом. — Пора уже, господа. Пора!

Далее танец продолжался уже без музыки. Верона танцевала, не касаясь пола ногами и не касаясь руками пилона. Она летала вокруг него. Толпа мужчин ручьями стекалась к сцене со всех сторон. И уже теперь стук ее сердца полностью заменил музыку этого бесовского танца, сопровождая его громким дыханием. Мужчины начали кричать, восхищаться, пытаться достать и потрогать Верону руками, они начали кидать деньги к ее ногам… Вскоре весь пол был заполнен купюрами разного происхождения, в эйфории они звонили своим друзьям с просьбами привезти им еще наличных денег, и еще, и еще, и еще-е-е… Ибо каждый из присутствующих в зале ощущал эту магическую девушку рядом с собой, никого не покидало чувство безумного и страстного секса, безграничного экстаза и удовольствия, потерять которое было смерти подобно. Клуб наполнялся мужчинами с наличными деньгами. Когда не стало хватать места, мужская огромная масса стала скользить и падать на деньгах, валявшихся уже повсюду. Верона поднялась над их головами. Она летела над ними и улыбалась именно так, как улыбаются счастливые женщины во время секса. И тут человека-директора пронзила сшибающая с ног мысль: «Что она делает? Она же просто трахает весь зал одновременно». Собрав все силы в комок, он закричал:

— Спускайся! У тебя будет лучший контракт на ближайшие десять лет, ты будешь танцевать только у меня, спускайся…

«Спускайся?» — подумала Верона. Еще раз оглядев сверху беснующуюся толпу, она щелкнула языком — зал застыл, как в кино при стоп-кадре. Спустившись вниз, Верона стала ходить между застывшими в неподвижных позах мужчинами и рассматривать их лица. С надеждой хоть за что-то эмоционально зацепиться, хоть что-то, ну хоть что-то найти в застывших глазах молодых и не очень, красивых и мерзких, сильных и слабых мужских глазах. Прикурив сигарету от тлеющего окурка, застрявшего между пальцев одного из них, она присела напротив него на корточки. Провела пальцем в воздухе — окурок благополучно выскочил из зажатых пальцев и послушно улегся в пепельницу, стоявшую на столе. «Вот интересно, — подумала Верона, — смог бы окурок прожечь ему пальцы насквозь? Наверняка нет. Но обжегся бы по-любому».

Докурив, Верона встала, и из ее спины с мощным хлопком вырвались крылья. Она хлопнула ими, и потолок разошелся, образуя большую дыру в ночное московское небо. «Над этим городом совсем нет звезд», — подумала Верона. Поднимаясь вверх, она щелкнула языком, после чего окончательно растворилась в ночном московском небе без звезд.

Через минуту после ее исчезновения стоп-кадр закончился, в следующую секунду все мониторы в зале неожиданно сами включились, и, глубоко вздохнув, Юрий Юлианович, не отрывая глаз, грустно произнес:

— Я осколок электрички,

Дом, вокзал, глаза в окно…

Зал ожил и пришел в движение. По-прежнему скользя на своих же деньгах, ощущая внутри себя дикое похмелье, большие, красивые, сильные и богатые мужчины этого города стали неумышленно толкать друг друга, придя в хаотичное движение. Кто-то попытался выйти, но не смог. Двери оказались заперты. А тем временем возле сцены уже началась кровавая бойня. Мужчины в дорогих костюмах, часах и просто с остервенением крушили друг друга и все, что их окружает. Драка как огромное кровавое море расползалась по помещению. Они избивали друг друга за все и просто так. За то, что мозг разрывает похмелье, непонятно откуда прилетевшее, за то, что мама в детстве больше любила младшего брата, за то, что у соседа по даче Сашки был «моцик», а отец обещал дать денег, если помочь ему на пилораме, и не дал. Я помог, а он не дал денег. За то, что пришлось всем доказывать: «Я не лох и не говно» — и на это ушла вся жизнь; за то, что жил как положено в этом городе, а не так, как мечтали в детстве; за то, что я таскаю повсюду за собой эту маленькую, тупую, алчную суку, которая все время хочет денег и которой я без них нах не нужен, вместо той женщины, которую любил. За то, что член не стоит, пока глаза не увидят ноги в чулках и женскую задницу в стрингах. И даже после этого стоит не всегда. За то, что страшно уснуть и проснуться нищим. За то, что надо все менять, а страшно и лень. За то, что проще сидеть и жевать каждый день это вязкое и теплое привычное говно и давиться им, чем что-то изменить в себе и своей жизни. За несбывшиеся мечты.

— Города стучат экраном

В лбы замерзших деревень,

Мы уходим слишком рано,

Оставляя дребедень,

— продолжал Шевчук. Человек слова: сказал, зайдет — и зашел…

— Красота не умирает, лишь уходит иногда…

Они месили друг друга, пока не открылась дверь и первые рассветные лучи не проникли внутрь мужского закрытого стрип-клуба, а точнее того, что от него осталось. Дворники-таджики с интересом и удивлением наблюдали рано утром в центре Москвы, как из дорогого элитного клуба, как окровавленные тараканы, на четвереньках расползаются к своим машинам люди, пытаясь сесть и уехать.

СЦЕНА ОДИННАДЦАТАЯ

— Скажите, друг мой. Где ваша огромная библиотека трудов по психологии?

— Я вчера ее сжег…

— И ПРАВИЛЬНО.

На одной половине разделенной в диагональ московской крыши в ту ночь опять играли в карты. На другой уже сидел человек с планшетом, умиротворенно покуривая. Теплая летняя ночь опять опустилась на город, в котором на небе не видно звезд. Еще через полчаса хлопнули крылья и достаточно быстро появилась девушка в сиреневом платье и огромных ботинках — и почему-то с ведром масляной зеленой краски в руке.

— Верона? Что за туфли ты себе выбрала? — удивился Берт.

— Не знаю, понравились, — отозвалась она. — Давно ты здесь?

— Не особенно, — ответил он, поднеся зажигалку к ее сигарете. — Зачем ты устроила вакханалию в стрип-клубе?

— Ты уже знаешь?

— Ха! Я смотрел это все на планшете в прямом эфире, — сказал он, не отрывая глаз от планшета.

— Значит, папа тоже видел? — нахмурилась Верона.

— Может, видел, может, нет, ты же знаешь, ему не нужны девайсы, чтоб что-то видеть или не видеть. Как, впрочем, и тебе, чтоб тебя увидели или не увидели. Скажи мне, ты специально закрыла двери? Ты хотела их убить?

— Нет, забыла открыть. А это ты их открыл?

— Да, — ответил Берт. — Я так и подумал, что ты забыла. Твой адский цинизм не знает границ, детка, было очень забавно смотреть, как ты заботливо сложила все их недокуренные сигареты в пепельницы, а затем просто заперла входные двери снаружи.

Они оба засмеялись.

— Пожалуй, стоило бы их убить. Ты же видел их лица?

— Видел, детка, видел. Ну, за это не стоит убивать, не стоит принимать всерьез их интересы. Люди так устроены.

— Не перестаю этому удивляться, Берт. Мама рассказала им, что есть любовь, нежность, доброта, сострадание… Папа рассказал им, что есть пьянство, похоть, лень и бардак… Они так легко выбирают папу, — закуривая сигарету, задумчиво сказала Верона.

— Ну а ты сама? Кого бы выбрала? — поинтересовался проводник.

— И в самом деле, выбор непростой, — отозвалась девушка. — Вот папа умеет даже самый страшный и адский кошмар завернуть в такую красивую упаковку… Без объяснений понято, что все непросто и за все его предложения придется впоследствии дорого заплатить. И удовольствия полученные очень коротки и быстротечны. Но сколько жажды жизни в них. Какая захватывающая подача. Это завораживает, и не хочется думать о последствиях. А как демонически красив в каждом своем действии и шаге. И ты хочешь сделать это. И неважно, что будет потом, если потом еще что-то будет. И не это ли счастье? И самая настоящая жизнь. И каждый раз ты думаешь, что вдруг тебе повезет и тебе за это ничего не будет. Вдруг проскочишь…

И мама. Потрясающе правильные вещи, от которых хочется блевать. И вроде все как лучше не придумать, только удовольствия никакого. Но зато у нее очень спокойный и мягкий голос, и она знает ответы на все вопросы. Только она никогда не обнимет и не поцелует, и я совсем не помню ее лица. Папа говорит, что она божественно красива.

— Это верно, твоя мама очень красива, и они с синьором — очень гармоничная пара и прекрасно дополняют друг друга. И возможно, именно это столько времени и удерживает этот всемирный баланс и равновесие. Но люди не боги, им трудно удержать себя от соблазнов. Поверь, детка, люди в большей своей части не знают, чего хотят, поэтому их интересы так непоследовательны и нестабильны, — добавил проводник. — Сколько времени ты не была дома? — вдруг спросил он.

— Лет восемьсот, я думаю, — ответила девушка.

— Почему, позволь спросить?

— А я до сих пор не знаю, кого выбрать и как их совместить.

Они замолчали, оба смотря вдаль. К небу, на котором не было звезд, начинал неспешно подбираться рассвет.

СЦЕНА ДВЕНАДЦАТАЯ

Психология — это наука, основанная на «соплях», ибо в критические моменты даже самые великие психологи не знают, как поступить. Очень часто сами оказываются на стационаре. А там уже кто первый халат надел, тот и доктор.

— А что это за ведро, которое ты принесла с собой? — поинтересовался Берт. — Оно так и стоит здесь, зачем оно?

— В нем краска, Берт, я хочу покрасить себе крылья, — оживилась Верона. — Ты знаешь, эти женщины здесь, они красят себе волосы, ногти, они обливают горячим воском себе ноги, руки и другие части тела, они терпят физическую боль, они колют иголками себе в лицо и многое другое еще, я много чего видела. Я никогда не испытывала физическую боль, но поняла, что это очень тяжело, но они все равно делают это.

— Зачем? — в недоумении спросил он.

— Ни за что не угадаешь. Они хотят быть красивыми. Им тяжело это дается. Но они потом становятся красивыми, не понимаю, как это происходит, но у них получается.

— И какая связь с этим ведром? Оно воняет, как средство для пожара, и к тому же мерзкого зеленого цвета.

— Я хочу покрасить свои крылья, Берт. За две тысячи лет мне надоели крылья белого цвета, хочу сделать их зелеными, — сказала Верона, и ее глаза сверкнули игривой детской искоркой.

— Плохая идея, детка: перья прилипнут друг к другу, ты не сможешь не только взлететь, ты даже не сможешь их раскрыть.

— Ерунда, у меня столько физической силы, я смогу их раскрыть, и они будут красивые. К тому же мне вообще не бывает больно. Если эти женщины, имея такой сильный порог чувствительности, могут, я тем более смогу.

— Не думаю… — только и успел сказать проводник. Через секунду Верона уже, вскинув глубоко руки за спину, поливала из ведра свои некогда белые крылья.

— Главное — посидеть, чтобы они высохли, — говорила девушка, уже вывозив в вязкой краске не только крылья, но и ладони.

Уже стало совсем светло. Верона подошла к краю крыши и привычным движением, оттолкнувшись, скользнула вверх. Но в долю секунды она молнией полетела вниз с крыши. Крылья не только слиплись — краска мощной хваткой схватилась за все ее перья. Прилагая усилия, девушка раскрыла их. Она уже лежала на грязном, заплеванном асфальте с распахнутыми в размахе крыльями. На еще не просохшие от краски крылья налипла грязь, из-под которой сочилась тонкими ручейками кровь. Чем привела в состояние шока прохожих на утренней улице. Верона попыталась подняться, у нее не получилось. Люди, оправившись от первоначального шока, схватились за мобильные телефоны. Чем привели в такое же состояние службы 112.

— Алло, скорая! — кричал молодой мужчина. — Тут на асфальте девушка лежит с зелеными крыльями, кровью истекает и плачет, с крыши упала!

— С чем девушка лежит? Повторите, с крыльями зелеными?

— Именно так! Приезжайте скорее!

— Может, у вас там белочка бежит? Идите проспитесь, молодой человек, и выкиньте эту бутылку, которую вы там до утра пьете, за телефонное хулиганство сегодня статья, — отвечали со скорой.

— Ну хотите, на телефон ее сниму и вам скину?

— Скиньте, скиньте, — отвечали на том конце. — И себе тоже на память оставьте, по-трезвому еще раз полюбуетесь на вашу белочку.

Какая-то старушка рядом кричала в телефон:

— Але, полиция, слышите меня?!

Но в основном люди снимали истекающую кровью Верону на мобильный телефон. С каждой минутой вокруг нее собиралось все больше народа. Она лежала на асфальте с открытыми глазами, из которых катились слезы. Ей не было физически больно, хотя кровь не переставая текла изо всех ран и ушибов. Ей было обидно и грустно, как ребенку, за то, что сказка, в которую она так верила, не сработала.

Больше всего пострадали крылья и лицо, хотя она вся напоминала одну большую кровавую рану. Она закрыла глаза. Ее лицо стало землистого серого цвета, казалось, что из него совсем уходит жизнь, следом за этим по нему поползли глубокие серые трещины, пронизывающие все ее тело, как по земле во время сильной засухи. Буквально через минуту у людей вокруг нее стали глючить мобильные телефоны. Следом, не меняя положения, девушку оторвало от асфальта и медленно стало поднимать вверх. Верона приобрела вертикальное положение и открыла глаза. Оглядев офигевшую толпу, она их закрыла. На глазах у людей, окруживших ее плотным кольцом, она расправила крылья во весь их размах — три с половиной метра. Зеленая грязная краска, пахнущая средством для пожара, стала исчезать, и на ее месте появились белые, красивые и новые перья. Трещины спешно покидали ее тело и лицо, в которое стремительно возвращалась жизнь. Платье снова обрело первоначальный вид. От крови и ссадин не осталось и следов. Открыв глаза, Верона хлопнула крыльями, чем отбросила окружившую ее толпу в радиус на три метра. Поднявшись еще чуть выше, еще раз взглянув на людей сверху, она молнией ушла вверх. Люди, удивленно оглядывая друг друга, с немым вопросом «А че мы тут все собрались?» начали расходиться. Еще через минуту у них заработали мобильники. Никто из них ничего не вспомнил.

СЦЕНА ТРИНАДЦАТАЯ

Наркомания (греч. narke — оцепенение, сон и греч. mania — влечение) — прогредиентное заболевание, вызываемое употреблением наркотических веществ. Включает зависимость и синдром отмены. Распространение уголовно наказуемо. Короче, лучше не надо. Выберите для себя что-то еще, если вам скучно. И без учебника общей психологии все понятно.

Влад и его проекция — Картон.

Влад жил на восьмом этаже той же московской многоэтажки. В свои 33 года он был музыкантом и глубоким наркоманом со стажем уже восемь честных наркоманских лет. Что послужило такому его образу, сейчас уже сказать сложно, да и уже не важно. Имея очень неплохие исходные данные, наличие таланта и понимания, он в 15 лет запоем прочел всего Достоевского, Чехова и Толстого. Но сейчас ему все это уже было не интересно и очень скучно. Ему вообще всегда быстро становилось скучно. Он много чего начинал в своей жизни и сразу бросал. Только вот гитара как-то крепко прижилась с ним. Он потрясающе играл. Она заменяла ему все и всех. Его с радостью принимали в музыкальном мире, несмотря на дерзость и импульсивность. Его вечный бунт и несогласие раздражало его коллег, но как только он начинал играть, ему прощалось все. Или почти все. Даже страсть к наркотикам, друзей-наркоманов, бесконечную шушеру, плетущуюся за ним, музыканты терпели до последнего, пока у них не начинали пропадать деньги и личные вещи. Сегодня Влад жил со своей сестрой, матерью-одиночкой, и ее сыном в трешке, которая больше напоминала притон, чем квартиру. Его сестра была младше него на 10 лет. В свои 23 у нее уже был трехлетний Макс и не было постоянной работы. Она хорошо понимала, что происходит в их квартире и с чем они живут. Иногда ей становилось страшно, но идти им было некуда совсем.

— Куда ты собираешься? — спросил Влад, увидев, что сестра с Максом собираются в коридоре.

— Я договорилась в одном месте насчет работы, надо сходить посмотреть, — ответила она.

— Ты хочешь взять на собеседование ребенка? Тебя же сразу отправят обратно.

— Мне не с кем его оставить, ты сам это знаешь, — ответила девушка.

— Ты можешь оставить его со мной, — предложил Влад.

— Ну да, — усмехнулась сестра. — А через пять минут, как я уйду, позвонит телефон и тебя сдует, ты опять бросишь его одного в квартире. Или к тебе придут, и я не знаю, что хуже из этих двух вариантов.

Она внимательно посмотрела на брата. Он стоял, опершись плечом о косяк, задумавшись, устремив взгляд в одну точку. В такие моменты взгляд становился осмысленным, и Влад становился похожим на себя прежнего. На того высокого и очень милого, веселого парня, когда его тело еще не принимало решения за него. И как же хотелось в это верить. Зацепиться за это. И вернуть ту хорошую и счастливую жизнь назад.

— Ты серьезно? — с надеждой в голосе спросила сестра.

— Конечно серьезно, — переведя свой взгляд на нее, ответил он. — Мы пообедаем с ним, там же еще остался суп? А потом я положу его спать.

— Ты все сделаешь так, как говоришь? — с неким недоверием и надеждой спросила она.

— Да ладно тебе. Он же мой родной племянник, да и ты тоже не чужая. Вряд ли в моей жизни будут более близкие мне люди, чем вы оба.

— Хорошо. Ответила сестра. Меня не будет минут сорок, максимум час. Я быстро. Ведите себя хорошо, парни.

Они действительно вместе пообедали, доели суп. Затем пошли спать оба. Влад уложил Макса в кровать, накрыл одеялом и тоже прилег рядом. Засыпая, Влад услышал рядом чье-то дыхание, но не придал этому значения. Это была Верона, она уже час находилась рядом, наблюдая за происходящим, как в кино. Она ходила по квартире, разглядывая все, что от нее осталось. Когда-то тут была настоящая семья со своими праздниками и днями рождения. Альбомы с фотографиями пылились на книжной полке мебели образца прошлого века в полированном корпусе. Тарелочки в серванте за пыльными стеклами уныло доживали свой век лишь потому, что их невозможно было продать даже за копейки. Хотя, может, еще все впереди.

Сон наркомана.

Никогда, никогда, никогда… Пусть не приснится такой сон… никому.

«Надо же, — подумала Верона, взглянув на спящих парней. — Спят как ангелы».

Они и правда спали с улыбками на глазах. Владу снился сладкий сон, что он сидит на кухне с дымящейся сигареткой во рту, прищуренным глазом и перетянутой веной. В другой руке шприц с иглой уже на пути к вене. Он даже почувствовал во сне вход иглы в вену. Ну… сейчас… сейчас, все будет…

И нет. Прихода не случилось. Он проснулся, в ту же секунду подскочив на кровати, увидел рядом спящего ребенка. Завопив как раненый зверь, он вцепился руками ему в горло и начал душить. Ребенок, не открывая глаз, захрипел. Опешившая Верона взмахом руки отшвырнула наркомана в сторону. Ударившись о стену, Влад сполз по стене на пол и потерял сознание. Верона подошла к Максу, ребенок кашлял и задыхался.

— Все хорошо, малыш, не бойся, все будет хорошо. — Она погладила ребенка по голове. — Поспи, малыш, ничего не случилось.

Не открывая глаз, Макс начал ровно дышать и перестал кашлять. Он даже не проснулся. Успокоив ребенка, Верона подошла к Владу и стала с интересом разглядывать его.

«Что такое должно было произойти в жизни этого парня, чтобы сегодня все это выглядело вот так?»

Ощутив привкус крови во рту, Влад открыл глаза.

— Кто ты, жаба? — спросил он, увидев перед собой разглядывающую его Верону, сидевшую на корточках рядом.

— Ты заигрываешь со мной? Или мне показалось? — поинтересовалась она.

— Не показалось, — ответил Влад. — Не каждый день в моей квартире бывают такие красивые телки. Это ты меня так приложила?

— Я. Ты душил ребенка.

— Это был не я, ты ошибаешься и сама не хуже меня знаешь это. Это был мой сон, — произнес он, вытирая пальцем струйку крови из носа, присоединившуюся к привкусу во рту. — Что? Воспитывать будешь?

Верона встала, задумавшись, отошла к окну.

Что-то было такое, чего Верона никак не могла понять. Почему этот конченый наркоман, который только что чуть не убил ребенка, не противен ей? Что происходит? Она повертела пальцами, и в руке у нее материализовалась сигарета.

— Покурим? — с ухмылкой произнес наркоман.

— Были б спички, был бы рай, — рассмеялась Верона демоническим смехом.

— Рай? Ха-ха. Да что ты придумала, что-то знаешь об этом? Хочешь, я тебя прям сейчас тут трахну? Тогда и поговорим об этом, детка. Что вы загнали себя в этот надуманный социум? Нет ничего в этой жизни. Нет ни прошлого, ни будущего. Есть только ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС. ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС!!! Только кайф и свобода стоят чего-то в этой жизни. Остальное все суета.

Он замолчал. С минуту они разглядывали друг друга молча. И вдруг голос его стал мягким и нежным.

— Подойди ко мне, детка, дай мне руку, — продолжал обволакивающим голосом наркоман. Взглянув на сидевшего там же Влада, Верона увидела маленького человечка. Картон. Он сидел рядом со своим хозяином и держал его за руку. Верона подошла к нему и снова склонилась над ним, рассматривая его пустые и бездонные глаза.

— Друзья? — спросил Влад, протягивая Вероне руку. — Ты вкусно пахнешь, как настоящая рыжая женщина, наклонись ко мне…

Девушка протянула к нему руку. Дотронулась пальцами до его лица.

— Здесь и сейчас, значит? — спросила Верона, сдавливая рукой его горло. — Все вы, наркоманы, сразу куколки-лапочки, как только вас крепко держишь за горло. Стоит только расслабить руки — вы готовы вонзить нож в спину.

Она сдавила пальцы еще сильнее, практически провалившись взглядом в его бездонных глазах. Влад хрипел и задыхался. Верона разжала руки.

«Что я делаю? Зачем?» — подумала она.

— Убей… Убей… — сказал отдышавшийся наркоман и громко рассмеялся. — Я и от смерти сумею получить свой кайф. Так что не стесняйся.

Верона разжала руки и отошла. «Вот фигня, — подумала она. — Я хотела его убить? Или не хотела? Он определенно бы понравился папе, тот засунул бы его в какой-нибудь свой проект. Он не может не бояться смерти, люди рождаются с генетическим инстинктом страха смерти. Так папа говорил. Он не мог ошибиться в этом. Очень унылая квартира».

— Нас убили всех вместе, мы уже не воскреснем… — словно в ответ на размышления Вероны спел Влад.

В коридоре раздался щелчок замка. Вернулась сестра. Они как бы столкнулись и встретились взглядом.

— Ты видишь меня? — без слов спросила Верона.

— Да, — так же молча ответила девушка.

— Как ты со всем этим справляешься, детка? — молчала Верона.

— Я не знаю даже. Я стараюсь не думать об этом, просто делаю какие-то дела, живу, ращу сына. Но спасибо тебе, что ты оказалась в нужное время в нужном месте.

— Прощай, — улыбнулась Верона.

— Прощай.

СЦЕНА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Покинув унылую квартиру, Верона оказалась на улице. На небольшой детской площадке, где сидела парочка молодых мамочек. Одна покачивала коляску, другая, у которой был более взрослый ребенок, покачивала ногой. Более взрослый ребенок ковырялся в песочнице. Несмотря на уже надвигающиеся сумерки, мамочки оживленно беседовали и как бы еще не собирались расходиться. Верона присела рядом, с интересом вслушиваясь в их беседу. По ее лицу проскочила искорка интереса любопытного ребенка.

— Ну а ты что? — спросила качающая коляску.

— Что я? — ответила качающая ногой, прикуривая сигарету. — Он в ванную пошел, я стянула его мобильник и давай читать всю его переписку с этой сукой.

— А потом что? — расширяя глаза и открывая рот, замерла в ожидании рука-коляска.

— Да чтоб он сдох, сволочь, целует он ее везде и сто тысяч раз, чтоб его свело в эту минуту, когда он целовать ее будет! — просто багровея от ненависти, говорила качающая ногой, отчего ее нога стала качаться еще сильнее.

— Да он же твой муж, Машкин отец все же… — недоуменно возражала рука-коляска.

— Да если бы не деньги, которые он приносит, совсем бы с ним слова не сказала. Да и Машку тоже рожать бы не стала. Он, видите ли, без нее никак жениться на мне не хотел. А я и так ничего в этой жизни, кроме этой говнопесочницы, не вижу, тоска как с матерью в деревне, никакой жизни.

В говнопесочнице ковырялась маленькая Машка, не больше трех лет от роду. Верона посмотрела на нее удрученным взглядом. Внезапно Машка вылезла из песочницы, оставив в ней свои сандалии, и быстренько побежала по асфальту в сторону дороги, на которой нарисовался котенок. Еще через секунду Машкина маленькая ножка целилась в прыжке наступить на разбитую пивную бутылку. Но Верона успела щелкнуть языком раньше, чем ее маленькая ножка опустилась на разбитый осколок со сверкающими краями. В мире воцарился стоп-кадр. Хлопнув крыльями, подлетев к ребенку, Верона вытащила из-под Машкиной ноги стекляшку и стала разглядывать маленькую Машку. Маленькие грязные ножки, казалось, даже замерзли.

«Ну что же ты, глупенькая, туфельки-то свои сняла? У тебя же нет крыльев, ты вот по земле бегаешь, а тут вон что взрослые раскидали, те, которые в ботинках ходят». В этом городе люди кидают на асфальт все, что они пьют, едят и курят. Верона погладила Машку по голове, затем потрогала ее маленькие пальчики.

— Ты, наверно, котенка хотела погладить? — спросила Верона, одновременно подтянув замершего в стоп-кадре котенка.

— Да! Хочу его погладить! — оживленно заверещала Машка, выскочившая из стоп-кадра. Теперь они сидели втроем в замершем мире. Машка гладила котенка, что-то бормоча под нос свое, детское. И Верона, гладившая Машку и котенка одновременно. Они обе сидели на асфальте на корточках — маленькая босая Машка и большая босая Верона с крыльями, размах которых составлял три с половиной метра, и только котенок лежал на асфальте, мурлыкал и помахивал хвостом.

— Пойдем, отнесу тебя к маме, — сказала Верона, поднимая Машку на руки. Маленькая Машка обняла Верону за шею и сказала:

— Я люблю тебя. Можно крылья потрогать? Мы в домике.

— Можно.

Верона закрыла глаза, из которых потекли слезы. Машка обнимала ее и гладила ее белые мягкие крылья, размах которых был три с половиной метра. Уже почти совсем стемнело. Сделав несколько шагов в сторону говнопесочницы, Верона щелкнула языком. Мир снова вышел из стоп-кадра. Маленькая Машка побежала босиком в сторону лавочки, где, как и прежде, сидели обе болтушки.

— Не, ну ты посмотри на нее! — закричала качающаяся нога. — Ты где свои сандалии дела, бестолочь? Иди сюда, будем твою задницу лупить!

Машка побежала назад в песочницу — искать свои сандалии. Верона услышала это, и глазницы ее залила глубокая черная ночь, они стали пустыми и бездонными. Она сделала глубокий выдох, напоминающий шипение, и закрыла глаза. Сдержать себя ей стоило очень больших усилий.

СЦЕНА ПЯТНАДЦАТАЯ

Открыв глаза, Верона обнаружила, что она, как прежде, держит котенка на руках. «В этом городе даже бездомным кошкам нужны деньги, иначе с голоду помрут», — подумала Верона.

— Пойдем, я найду тебе еды.

Держа котенка на руках, Верона в секунды оказалась около рядом стоящего супермаркета.

— Подожди меня здесь, я скоро, — сказала она, заботливо сажая котенка на лавочку. — Если хочешь, можешь позвать своих.

Она мгновенно скрылась за дверьми магазина. Был обычный летний московский вечер. Несмотря на сезон отпусков, в магазине было достаточно людно. Никто не видел в магазине девушку, которая очень странно держала в руках молоко и колбасу, при этом рассматривая стеллажи с товарами, как будто видит их в первый раз. Неожиданно платье Вероны зацепилось за тележку, которую толкала вперед женщина между фруктовыми и овощными насыпями. Платье натянулось и затрещало. Резко обернувшись назад, Верона стала видима.

— Смотри, куда ты прешь, дура! — резко и злобно сказала женщина с тележкой.

— Что? А куда я пру? Позвольте узнать, — с нарастающим сарказмом спросила Верона.

В ее глазах уже разливался демонический соблазн посмотреть, что же будет дальше.

— Да ты сама даже не знаешь, куда ты прешь, чокнутая. Зачем таких только из дома выпускают! — не могла остановиться женщина-тележка. Верона узнала ее с первых секунд. Это была Ирена.

— А-ха-ха! — засмеялась Верона. — Вы считаете, если я буду сидеть дома, у вас будет все в порядке? — не переставая хохотать, спросила Верона.

— Да ты посмотри на себя, тебя, наверно, муж бросил, а ты так по привычке до сих пор по магазину шаришься, молоко с колбасой для него покупаешь! — злобно шипела Ирена, которую уже понесло.

— Ага! — еще громче смеялась Верона. — И наверно, к вам ушел? Так вы ему вот молоко передайте с колбасой, он любит. А то и от вас уйдет.

— Да к тебе уж точно не вернется. Ни этот, ни другого не будет. Не живут с такими, как ты, мужики! — Ирена практически хрипела от гнева.

Тем временем вокруг двух женщин собирались покупатели, пожирая некрасивую и отвратительную картинку с нездоровым интересом.

— Да. И это проблема. Видимо, все они живут с вами. Оттого вы так счастливы, моя дорогая, — с бесконечной улыбкой продолжала Верона. И это было последней каплей. Ирена схватила с развала большой апельсин и со злостью кинула в нее, чем привела Верону в еще больший азарт. Верона стала еще больше смеяться громким демоническим смехом. На что Ирена схватила свою тележку и двинулась на таран. Она действительно толкнула Верону, ударив тележкой. Но в ту же секунду уже лежала на полу. Верона стояла и смотрела на нее сверху. Ирена выглядела крайне нелепо и жалко. Она не то чтобы плакала, она тихонько завывала, как раненый обреченный зверь. Она барахталась на грязном полу супермаркета, на нее смотрели сверху все. Верона — непонятная девушка в обтягивающем платье, с красивой фигурой, которой у Ирены никогда не было. «Вот если бы была… Все бы в ее жизни сложилось, конечно, по-другому». Женщины, мужчины таджики — сотрудники магазина. А она лежала на полу и барахталась, как скорпион с оторванными лапками далеко в иудейской пустыне. И еще вокруг щелкали мобильники. Оглядев вокруг себя активизирующуюся толпу, пожирающую глазами и жаждущую крови, Верона, еще держащая в левой руке молоко и колбасу, наклонившись, протянула правую руку Ирене.

— Держись за меня, я помогу тебе встать, — сказала Верона.

— Давай, — сказала Ирена, крепко схватила Верону за руку и в следующую секунду свободной рукой ударила девушку по лицу, и еще раз. Глаза Вероны снова залила глубокая черная бездна. Выдохнув глубоким и тяжелым дыханием, Верона произнесла:

— Я помогу тебе. Я убью тебя.

— Ведьма! Ведьма! — закричала Ирена. Но никто уже этого не слышал. Впрочем, как и тихий плач маленького непонятного существа, сидевшего в тележке с покупками Ирены. Это была маленькая Чиндрагон, проекция Ирены, то совсем маленькое искренне хорошее, что от нее еще осталось. Она сидела и тихо плакала. Верона, посмотрев на нее, не спеша двинулась к выходу. Через минуту Ирена уже стояла с тележкой в очередь в кассу. Все покупатели ничего не помнили. Магазин жил и работал в обычном режиме. И только маленькая Чиндрагон безутешно плакала в тележке с покупками.

При выходе из магазина стоял человек с планшетом, подпирая стену, уткнувшись глазами в свой девайс. Поравнявшись со стеклянными дверями, Верона повернула голову, оглядываясь на магазин, и щелкнула языком.

СЦЕНА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Ой, женщина упала! Скорую! Скорее, кто-нибудь!

Люди кричали, бегали, просто стояли и смотрели как окаменевшие, по-разному, кто на что был способен. Из-за узкого прохода в прикассовой зоне к Ирене практически невозможно было подойти. А вытащить ее на более свободное место никто почему-то не решался. Ирена умерла мгновенно, она даже ничего не почувствовала. Не самая плохая смерть. Когда приехала скорая, около магазина было большое количество бездомных кошек, которые ели колбасу, появляющуюся непонятно откуда. Врачи с носилками не сразу смогли зайти в магазин, чтоб не наступить случайно на кошачьи лапы или хвост.

— Нечто похожее я уже однажды видел, — с озадаченным лицом произнес проводник. — Правда, некий твой предок тремя кусками хлеба кучу народа накормил, а ты, похоже, мельчаешь, детка…

— У каждого свой выбор, кого накормить, — с сарказмом прошипела Верона.

— Я не стану сейчас тебе говорить обо всей серьезности ситуации, ты не услышишь, скажу только, что проекция не живет без оригинала, — вполне спокойно произнес человек с планшетом сидящей на корточках девушке, кормящей бездомных кошек около магазина.

— И не надо, Берт. У меня слишком много событий сегодня, — отозвалась Верона. — Пусть они поедят спокойно, не порти им аппетит. Поговорим об этом на крыше, чуть позже.

Стеклянные двери раскрылись. Люди со скорой не спеша вынесли труп Ирены и погрузили в машину. Скорая уехала. Проводив ее взглядом, человек с планшетом сказал:

— Оригиналы живут без проекций, проекции без оригиналов — нет. Ей осталось жи