Это отнюдь не ограничение свободы воли, если мыслить ее последовательно; это просто следствие обладания природой, созданной трансцендентным Благом и для трансцендентного Блага
И уж определенно вызывает также недоумение то, что столь многие христиане способны увидеть, что язык Писания, практически на каждой странице, полон метафор, и при этом не замечают, что при описании грядущего мира вообще нет неметафорических образов. Я не могу сказать, с чем именно это связано. Мы понимаем, что и печи, и пшеница с мякиной, и ангельская жатва, и затворенные двери, и долговые тюрьмы – метафоры; так почему же мы не видим также, что неумирающий червь, неугасимый огонь и все прочие подобные образы (каждый из которых, опять же, означает вовсе не то, что представляет себе инферналист) сами являются лишь фигуральными приемами внутри причудливой апокалиптической образности, в которой в принципе отсутствует что-либо в строгом смысле буквальное?
Поэтому здесь достаточно сказать, что бывают минуты, когда мне трудно избавиться от мысли, что основное отличие христианства среди теистических религий состоит в том, что оно единственное открыто предписывает своим приверженцам быть в моральном отношении выше того Бога, которому они поклоняются.
Если то, что Новый Завет говорит о Боге, истинно, тогда воля Бога не в том, чтобы воздать нам соответственно нашим заслугам, а в том, чтобы просто заявить свои права на те свои творения, что попали в рабство к смерти.
Огрубевшее сердце всегда уже есть наказание себе самому; отказ любить или быть любимым делает любовь других – или даже просто их присутствие – источником страдания и поводом для гнева
