Оглавление

Моя жизнь — это сказка, такую даже специально не придумаешь, только, к несчастью, она в серо-чёрных тонах, нет никаких розовых бантиков, белых свадебных вуалей. Боль, сплошная боль, моральная и физическая.

И вот, лежу я на своей супермедицинской кровати, которая уже вторая по счету. С каждым годом они функциональнее и комфортнее, но это ничего не меняет. От того в каком я положении нахожусь, комфорт играет уже не первую роль.

Пролежни уже обработаны, сиделка ушла, и как всегда полностью свободный день в моём распоряжении. Когда-то я об этом мечтала — ничего не делать, не заботиться о том что приготовить, что мы будем есть сегодня вечером, какой сюрприз принесёт ребёнок из школы, просто лежать. А сейчас вроде бы твоя мечта и исполнилась, но переживать уже надо о другом: не о том, что поесть, с учётом того, что уже не готовлю, не о том, какую таблетку кинуть в колодец — в моём понимании медицина немного пошатнулась в своих устоях, — а переживать надо о том, как выбраться из этой ямы.

С каждым годом здоровье становилось всё хуже и хуже, теперь уже хуже некуда — только смерть, но мне всё равно кажется, что болеют не так. Раньше я лечилась согласно своему диагнозу — капельницы, больницы, уколы, таблетки, — это мне улучшало качество жизни, но ненадолго. С каждым годом эффект от лечения становился всё слабее и слабее, последний раз его не было вообще. А был ли смысл травить себя химией, а потом неизвестно сколько отходить от неё? По сути, врачи в больнице меня похоронили уже лет пять назад. Да, я забыла сказать свой диагноз — у меня рассеянный склероз, и болею я им уже тридцать лет. Иногда мне кажется, что я была бы рада смерти, но больше была бы рада выздороветь, а в результате — ни то, ни другое: вишу между двух миров, входы куда мне закрыты.

А я живу. У меня слишком много свободного времени, и я периодически прокручиваю в памяти свою жизнь, свои поступки. Почти всегда хочется закрыть глаза и сказать «это не я», попросить прощения. Если бы это могло что-то поменять! А вообще, я жила в интернете, этот третий мир был всегда открыт для меня. Я часто думала, что если бы я жила лет сто назад, я бы не выжила. А сейчас мир стал абсолютно другим, даже в сравнении, когда я была маленькой и сейчас: столько информации, столько возможностей. Почему бы не воспользоваться этим шансом?

Глава 1

Ещё пока не взрослая

Детство своё я помню не пошагово, иногда выборочно, но особо яркие моменты помню, как будто они были вчера. Вообще-то память у меня хорошая, и я думаю, это дар или проклятие? Иногда хочется этого всего вообще не помнить. Но…

В детстве я жила сразу в двух мирах: в мире, где есть сыр и фаршированный карп, и в мире, где дешёвые слипшиеся макароны, в мире, где тебя ждали, помогали, и в мире, где на тебя постоянно кричали и били, в мире, где ты позволяла себе быть такой, какая ты есть, и в мире, где ты была забитой, испуганной и никому не нужной. Моё детство помнит два мира.

До трёх лет не помню ничего. Первое воспоминание — как я в три года прыгала по ступенькам лестницы, в пять — каталась на санках. Тогда в детстве память была избирательной, но забота со стороны родственников была далеко не избирательной, она душила и была величиной постоянной, иногда даже хотелось спрятаться от её количества. Я понимаю, они ведь хотели как лучше, тем более я была первый долгожданный ребёнок в семье, но супы с маслинами — это перебор. Бабушка очень обиделась, она старалась, готовила для внучки, а увидела на столе кучку выловленных из супа маслин. Да, теперь я их люблю, но это теперь. Наверно, в своём воспитании моя семья взяла за цель девиз с плакатов «быстрее, выше, сильнее», акцент был только на физическую сторону. Наверное, они перепутали — у них была девочка, а не мальчик-спартанец. Мне всё это не нравилось, но меня не спрашивали, считая это заботой, а работая при институте физкультуры, возможности у дедушки были большие: зимой — лыжи, коньки. На лыжах ходила, на коньках кататься не любила — было больно падать. Летом у него на работе стадион, бассейн. Пробежав на стадионе круг, я всегда его тащила в буфет, под предлогом пополнить силы. Бассейн — не помню, что там произошло, но воды я теперь боюсь. Короче, всё не слава Богу, я начала ныть — всё пришлось бросить. Девиз оказался не для меня.

Я не помню, что было раньше — спорт или балет. Про балет мне рассказывала тётушка уже потом, лет через сорок. Отбор я прошла на ура, а вот дальше занятий не было: не повели. Что послужило причиной — кто мне теперь правду скажет? Да и зачем. Ну, не повезло со спортом, с балетом — отправили на танцы. На них я ходила ровно одно занятие, мать сказала, что я воображуля, веду себя некультурного. По-моему, ей просто неохота было водить. Да я была и рада — оставили в покое, но оказалось, ненадолго. Дальше они решили попробовать с музыкальной школой. Вступительный экзамен в музыкалку я сдала, наверное, лучше, чем ожидали мои родители. У меня оказался идеальный музыкальный слух, и я прошла на скрипку, но они решили, что пока я научусь играть, звук скрипки выест им нервную систему, поэтому отдали на цимбалы.

Музыкальная школа была рядом с домом дедушки. Ещё до обучения в школах меня родители часто туда кидали. Так что научил читать и писать меня дедушка, плюс скороговорки, плюс постоянный нескончаемый спорт, но уже по телевизору. Так что в футболе я разбиралась хорошо. Хоккей не любила, остались воспоминания от падений на льду. Бабушка вкусно готовила, если я там ночевала, то на ночь выбирала почитать одну из сказок. Там меня любили и занимались мной. Иногда я оставалась там одна, охраняла фаршированного карпа, который прятала от любопытных глаз за забором из пирожков.

Часто в то время днём по телевизору ничего не было, читать не хотелось, и я придумывала сама себе игры. Я залазила с ногами на мягкую тахту, скрестив руки на груди, ладони клала на плечи — это чтобы не размахивать руками, за всё цепляясь. Меня этому кто-то подсознательно учил, не знаю кто, зачем — не знаю. Тогда я ещё была совсем малая и над этим не задумывалась, цель была другая. Какой был кайф упасть с прямой спиной на мягкую тахту, но страх, что я не рассчитаю, взял вверх. Тот, кто сидел в моей голове, учил меня слушать себя, доверять себе, прислушиваться к окружающему миру, он заботился обо мне, предупреждая об опасности; когда не нужно было куда-то идти, не пускал. У меня развилось хорошее чувство интуиции.

Помню, как дедушка с бабушкой ушли по делам на час, на улице был дождь, погулять не получилось, и телевизор смотреть было нельзя. Оставшись одна, я выбрала почитать самую тонкую книжку из их библиотеки. И это оказался Пушкин «Евгений Онегин». Не очень улавливая суть, я остановилась на странном слове. Слово «madame» шестилетнему ребёнку было непонятно, но стихи ложились легко. Прочитав ещё раз, появился азарт — а сколько раз надо прочитать, чтобы выучить это наизусть? Оказалось достаточно трёх. Это мне пригодилось потом и притом трижды — три пятёрки. Это был один из моих миров, который приносил мне спокойствие и безопасность. К несчастью, в этом мире я проводила не так много времени, как хотелось.

Второй мир был противоположностью, и в нём я жила. Мои детские воспоминания об этом мире можно описать в серых тонах. Это было начало восьмидесятых: хамство, давки в общественном транспорте, я никогда не забуду остановку, асфальт который был практически не виден — всё было в бычках. Особо у людей тогда не было культуры тушить и кидать в мусорку. Вечно пьющие работники ЖЭС, особо не спешили выполнять свои обязанности, они и сейчас не особо торопыги. Ещё я не любила, когда мать меня отправляла в соседний дом за хлебом: там работала продавщица, которая постоянно, улыбаясь, хамила людям. На вопрос «Свежий ли хлеб?» — мать просила спрашивать об этом — мне периодически отвечали: ты и такой не испекла. Я не любила ходить в этот магазин в её смену.

Гулять во двор я не ходила — там со мной не дружили, и это спасибо мамочке. В тот вечер я пошла гулять, но начался дождь. Сначала с подругами сидели в моём подъезде на подоконнике играли в лото. Соседи ходили туда-сюда, туда-сюда — было как-то не то. Так как лото было моё, я решила пригласить их к себе домой. Я понятия не имела, что этого, оказывается, нельзя. По вечерам мама шила на ножной швейной машинке, которая стояла в зале. По поводу ободранных ниток она не беспокоилась, кидала всё на пол. Мы с сестрой привыкли к тому, что весь ковёр был в нитках, для нас это стало нормой, как и для работников ЖЭСа не убранная территория остановки. Для других, оказывается, нормы никто не отменял.

— Как так можно? Вы же здесь живёте, ну шьёт — ну пусть подметёт за собой.

Соседка ещё долго возмущалась. Её подруга как-то пыталась меня оправдать, но у неё это не получалось. Та, которая возмущалась, сказала, что даже не зайдёт в зал. Мне было стыдно, обидно и неудобно, настроение уже было испорчено, ничего не оставалось как попрощаться. Закрыв за ними дверь, я взяла веник и начала подметать ковёр. Вскоре пришла с работы мать, увидев чистый ковёр, она сказала:

— Молодец, теперь ты отвечаешь за уборку.

Её властность и требовательность были настолько сильными, что я не могла сказать ничего против, а иметь свою точку зрения, вообще, запрещалось. А где же тёплая, любящая, заботливая мать, про которую говорят люди? Её не было, как и не было любви с ее стороны. Жизнь в семье была серой и грустной, не спасали даже тортики, покупаемые отцом во время получки. Это был мой второй мир.