говорит он, точно выстреливает из ружья. Еремей энергично откашливается, ерзает на козлах и молчит. Тёма не понимает, за что отец бранит Еремея, и тоскливое чувство охватывает его. — Размазня, лентяй! Грязь развел такую, что сесть нельзя. Тёма быстро окидывает взглядом экипаж
ситцевом платье; от нее несет свежестью, густая коса ее аккуратно расчесана, добрые карие глаза смотрят весело и мягко. Она дружелюбно ведет за плечи Тёму, наклоняется к его уху и веселым шепотом говорит: — Немка плакала! Немку, несмотря на ее полную безобидность, прислуга не любит. Тёма вспоминает, что в его столкновении с бонной у него союзники вся дворня, — это ему приятно, он чувствует подъем духа. — Она назвала меня дураком, разве она смеет? — Конечно, не смеет. Папаша ваш генерал, а она что? Дрянь какая-то. Зазналась. — Правда, когда я маме скажу все — меня не накажут? Таня не хочет огорчать Тёму; она еще раз наклоняется и еще раз его целует, гладит его густые золотистые волосы. За завтраком обычная история. Тёма почти ничего не ест. Перед ним лежит на тарелке котлетка, он косится на нее и лениво пощипывает хлеб
Когда уроки кончились, Тёма, посмотрев на часы, с наслаждением подумал об остающемся до сна часе, совершенно свободном от всяких забот. Он заглянул в темную переднюю и, заметив там Еремея, топившего соломой печь, через ворох соломы перебрался к нему и, сев рядом с ним, стал, как и Еремей, смотреть в ярко горевшую печь.