Анастасия Гумберт
Юпитер. Юго-Западная сторона
Маленький сборник
Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»
© Анастасия Гумберт, 2018
Я задумался. Умножил себя на ноль, умножил себя на единицу. Насколько оцениваешь себя, столько и получаешь. Они все умножали, делили себя на ноль, в этом была их главная проблема…
18+
ISBN 978-5-4493-7566-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
МАЛЕНЬКИЙ СБОРНИК
Его еще нет
Пролог
Открывай двери. Открывай окна. Доставай свой бумажник и высовывайся в окно. Выкинь всё, о чём думал целый день вчера и открывай своё сердце. Открывай сердце для новой мечты, для новой жизни, что начнется у тебя после того, как ты выпрыгнешь в окно. Лети, и ни о чём не думай. Вдыхай в себя запах этой новой весны, запах своего парфюма и страха. Успей состроить грёзы об удачном падении. Но, знаешь, его не будет. Я верю, ты станешь немного счастливее в другом мире, возможно, поверишь в себя и твой мрачный мир сойдет на нет.
На самом деле мне просто до чёртиков надоело возиться с тобой и твоей унылой рожей. Я ловлю твой бумажник, а тебя ловит воздух.
ПЕРВАЯ ЧАСТЬ
1
В этот раз я хотел получить что-то более светлое, но…
Я стою у старого цветочного супермаркета и наблюдаю за парнем на той стороне дороги. Он перебирает в своих заледенелых руках что-то более нелепое, чем он сам. Я не могу рассмотреть, что именно, это легко умещается в его ладони и перекатывается с одних пальцев на другие. Волосы с правой стороны легко спадают на лицо и прикрывают почти половину. Потертая коричневая куртка с широкими плечами и рваные ботинки, — мне этого было больше, чем достаточно, чтобы понять, с чем я имею дело. Сидя на этих бетонных ступенях, он явно думал о чем-то, что давно уже перестало иметь смысл. Он беспрестанно прокручивал у себя в голове моменты, что покинули его жизнь, людей, что были в тех моментах, диалоги, встречи, взгляды, слова, так и не сказанные кому-то, пасмурное небо, колени девушки, старую квартиру, где был не одинок, потерянную сотню и свою потерянную мечту. Он думал, что у него больше ничего не осталось, казалось, ему больше не за чем существовать, он стал бессмысленным в этом мире, он утерял свои цели и себя. И вместо того, чтобы вспомнить, что вдохновляло его ранее, он вспоминал то, что убивало его.
Я знал это все наперед. Мне не нужно было сидеть и часами выслушивать унылые речи о том, насколько он несчастен и как много он упустил. Вся эта картина моментально вставала у меня перед глазами, стоило мне только мельком кинуть на него взгляд. Вся нелепость в том, что это понял бы каждый, стоило им хотя бы на немного отойти от своих призраков. Еще более нелепое было то, что это никому не было нужно.
Время поджимало и нужно было идти к этому парню. Я накинул свой любимый бежевый плащ на плечи, зажевал мятную жвачку и перешел дорогу. Минуты три я стоял прямо над ним и совсем не был замечен, думал, что было бы хорошо, если бы уже не надо было заводить никакой разговор и затевать разные игры, ведь его руки ничего больше не перебирали, а лишь неподвижно свисали с коленей.
Я опустился на корточки, он поднял голову и вздохнул.
— Нечего так вздыхать, парень.
— Почему я не должен этого делать?
— Потому что ты справишься.
— Справлюсь с чем?
— Со своими мыслями. Ты победишь их.
— Я так не думаю, скорее они меня, — он ухмыльнулся и покачал головой, — да уж, скорее они меня, верно…
— Я мог бы помочь тебе с этим. — Кто бы знал, как надоело мне, раз за разом, повторять одно и тоже, все эти слова сочувствия и предложения помощи. Но деваться некуда, это всего лишь моя жизнь.
— Чтобы ты сделал?
— Помог тебе.
— Нет, чтобы ты сделал, чтобы помочь мне?
— Я бы остриг твои волосы и предложил выпить.
Он опустил взгляд, задумался, поджал губы. Включили фонари, теперь наши лица отчетливо виднелись друг для друга, и я рассмотрел шрам на его лице, на той самой стороне, что была прикрыта волосами. Мне совершенно не казалось, я видел, как он снова ушел в воспоминания. Я понимал, что вряд ли смогу его вытащить, если не получу никакой помощи.
В какой-то момент на пути к его дому пошел снег, он был настолько белоснежным, что под светом фонарей, казалось, все залилось солнцем. На что он сказал:
— Это снег от мертвых космонавтов.
Мне это очень понравилось, и я подумал, что в одиночестве тоже есть свои плюсы. Только в такие моменты ты можешь понять себя, но вопрос только в том, к чему приведет это понимание. Этого парня оно к хорошему не привело, но, если разобраться, его скорее разрушили воспоминания.
— Я помню слишком много, это мучает меня. Каждый день я вспоминаю разные вещи, которые не отпускают меня и делают мне больно. Они действительно причиняют мне боль так, словно они случились сейчас, именно в эту самую секунду, сердце сжимается, вот так, представляешь? — и он сжал свою ладонь в руках, он делал это снова и снова, пока я не остановил его. — Понимаешь, о чем я? Ты понимаешь меня? Ты вспоминаешь, как шел по холодной траве как-то ранним утром, знаешь, утренняя роса, такие капельки на маленьких травинках, а ты идешь, кеды уже мокрые насквозь, прохладно, но ты вдыхаешь этот приятный свежий воздух, а сейчас, куда бы ты ни шел, ты только и делаешь, что вспоминаешь, даже когда вдыхаешь такой же утренний весенний воздух, ты думаешь: «О, как здорово, воздух такой же, как тем утром».
Я не смел прерывать его ни на миг, это даже было мне и ни к чему. Мы сидели в коричневых старых креслах напротив друг друга, напольная лампа светила тусклым желтым светом, стоя сбоку между наших кресел, мы попивали пиво за задёрнутыми занавесками, будто пытаясь спрятать наши тела и наши разговоры. Моментами я забываю, что меня в любом случае никто не увидит.
— Или вот, к примеру, куришь в парке со своим другом, он на гитаре играет свои песни кой-какие, а ты болтаешь ногами, и тело твоё словно пропитано всем происходящим, тебе плевать, что ты занятия пропустил, тебе кажется это не нужным, а потом ты рыдаешь вот тут, сидя вот в этом кресле, что обратно хочешь, в школу, понимаешь ли, будто это все, что у тебя есть — желание быть там. Плачешь, как девчонка, убиваешься, думаешь, не упустил ли что. А время почему так быстро прошло? Мне сколько сейчас? Двадцать? А какого хрена? И вопросы все эти у тебя в голове бесполезные, пытаешься найти на них ответы, вместо того, чтобы думать, как дальше жить, чем заниматься, ведь молодой. А смысла не видишь, ты просто растерял его и даже не помнишь, когда. В какой момент все не так стало — тоже не понимаешь.
Ты смотришь на себя в зеркало и вроде не изменился. В этом и подвох. Ты не меняешься, а жизнь — да. Оставляет тебя где-то на платформе в чужом городе и думает, что сам справишься, раз не успеваешь за ней бежать. Жестоко поступает, а сказать ты ей ничего не можешь и догнать уже тоже не можешь. Так и стоишь, потерянный и раненный и, кажется, всё, что тебе остается, это воспоминания, колкие и ускользающие воспоминания. Они тоже умеют врать, да получше многих. Дают тебе только те кусочки, что задевают тебя до дрожи, даже если были самыми ужасными в твоей жизни, даже если убили тебя когда-то, ты обязательно вспомнишь их только с той стороны, с которой им будет удобнее, и это будет именно та сторона, которая ранит тебя, мол, это было лучшее, что с тобой случалось, чувак.
Я помню, как когда-то гулял с девчонкой, она по уши в меня влюблена была, а мне до жути это нравилось, она все, что угодно, могла для меня сделать, но я ничего не просил, мне просто нравилось вот так гулять с ней вечерами, разговаривать, зная, что я для неё значу, чувствовать эту хрупкую власть. Она была милая (ну, точнее, она и сейчас милая, только не здесь и не со мной) и все делала, чтобы мне понравиться. Музыку такую же начала слушать, одеваться по-другому, на гитаре училась играть, фильмы смотрела разные, какие мне нравятся, книги, а я все твердил ей, что она такая мне понравилась и нравится, только не в том смысле, в каком ей хочется, но она не верила. А время все шло и шло, и моя власть над ней ускользала, я пытался все вернуть, хотел все так же ей безответно нравится, и жестоко поступил с ней, когда дал ложную надежду, поцеловав ее. У нее, конечно, все снова вспыхнуло, хоть и не потухало, она даже подумала, что мы пара с ней, думала так, пока на следующий день мы в школе не столкнулись и я мимо просто так не прошел. Мне то это нравилось, я себя королем чувствовал, и после этого мы еще много раз гуляли, и она мне опять сказала, что любит. А я ей знаешь, что? «Не говори мне больше этого, ладно, просто пообещай не говорить». Вот так вот. Сейчас я в этом рваном кресле сижу с парнем, которого не знаю, да и знать не особо хочу, пиво пью, не учусь и работы нормальной нет, денег, соответственно, тоже, а она сейчас счастлива, и я эту всю боль почувствовал. Узнал как-то от знакомых, что она сюда приехать должна учиться и давай фантазировать, как мы с ней встретимся, как она скажет, что все еще любит и только из-за меня приехала в этот город. А потом фотографии ее посмотрел с парнем. Понял, что она действительно счастлива и я не имею никакого права жизнь снова ее рушить, лишь потому, что мне хочется, чтобы меня любил кто-то. Потом подумал, а вдруг люблю? Вдруг она то, что мне нужно, вытащит меня из этой ямы и я опять задышу? Мне бы просто встретиться, посмотреть на нее, я бы сразу все понял, слова бы ей не сказал, если бы ничего не почувствовал.
Сколько мне еще думать об этом? Может она и не приедет вовсе. Я вообще всех девчонок растерял, которым нравился. А мне это как воздух необходимо было, чувствовать превосходство, а теперь я еще больше никчемным себя ощущаю, чем раньше, потому что даже те, кто любил, ушли и я ни во что не верю. У меня больше нет юности, нет чувства вечности, ничего не осталось, кроме моего тела.
Но я одно теперь знаю наверняка — люди не могут боготворить нас вечно. Все проходит.
Уже под утро мы попытались заснуть, но у нас ничего не выходило. Из-за тонких занавесок проглядывал слабый свет восходящего солнца, мы лежали, укрывшись одним серым пледом, и наблюдали за этим пробуждением в тишине. Мне казалось, что солнце взошло и село уже много-много раз, прежде чем кто-то из нас начал разговор. Точно не помню о чем он, я был как в тумане, словно меня снова засунули поглубже, спрятали, заткнули мне уши, чтобы я не понял ни слова, нажали на кнопку и выключили; но кое-что я смог уловить и это что-то навело на меня панику. Он говорил о странных жителях своей сокрушительной души.
2
Было около семи вечера, когда мы, проснувшись, сидели на кухне и пили зеленый чай с виноградом.
Окно было открыто и морозный воздух плавно раскачивал листья цветка на подоконнике. Он ласкал его, нежно обволакивая со всех сторон, а тот был податлив и несчастен. У него не было выбора и не было других желаний. Он просто не знал, что можно по-другому. Он просто не знал, что можно умереть.
— Что это за цветок? — спросил я.
— Фикус же.
Тихий был вечер и разговор у нас начинался тоже тихо и хрупко.
— Ты вообще, чего до сих пор со мной сидишь? Нравится тебе, что ли, нытье мое слушать?
— Я же сказал, что исправить все должен в голове твоей.
— И как, получается?
— Ты не думай об этом, я под контролем держу тебя и мысли твои.
— Хочешь еще немного чего-нибудь расскажу? Я всегда один сам с собой болтаю, а тут ты. Голова страдает, надо опустошить.
— Я только за.
Он немного помолчал, закусив уголок нижней губы.
— Я силился об этом обо всем забыть, но память гнуло. Я думаю, что мое настоящее еще не настало. Кажется, оно проехало свою станцию и не знает, как обратно вернуться, потому что в какой-то момент я почувствовал себя, а потом снова только прошлое, прошлое, прошлое.
Когда ты уже заснул, я включил музыку, еле слышно, а ты сказал: «зачем так громко, мы спим, забыл?», я улыбнулся и выключил. Я начал вспоминать ту девушку, в игре с которой я так сильно перестарался. Мне ведь казалось тогда, что я здесь совсем ни при чем, что это не моя вина, не мои чувства — не моя ответственность. Так, стоп, я больше не хочу об этом, не хочу, дай мне выпить. Там. За холодильником.
Резко его глаза загорелись каким-то рассерженным огнем, он начал мотать головой из стороны в стороны, потом обхватил ее руками, уперся локтями на стол и начал громко дышать. Я знал, что это скоро пройдет, поэтому ничего не предпринимал. Но он все равно сказал:
— Все нормально, у меня просто эмоциональная неустойчивость. — И закурил.
Я носил на себе большую ношу. Я жил в мире многих людей, чья жизнь уходила под откос. Мне не было страшно, когда я наблюдал нервные срывы или самоубийства, и, уж тем более, я ничего такого не находил в бурном выплеске эмоций. Для меня было раз плюнуть выслушать историю о том, как кого-то намочил дождь и испортил ему весь наряд, о том, как жадный клиент не оставил чаевых, как девушка бросила, как часы не завелись, даже если все эти истории могли длиться несколько дней. Храня в себе столько людских переживаний и обид, я, верно, совсем обесценил чувства, и, так же, обесцениваются они у тех, с кем мне приходится встретиться. Даже если на это уходит много времени.
— Не хотелось бы ничего чувствовать, показывать, как слаб и унижен собственным состоянием. Из всего того, что меня задевает, я бы изменил только одно — я не хочу более, чтобы это меня задевало.
— Ты никогда не забудешь прошлого себя, единственное, что ты можешь сделать, так это отправиться на долгие и не легкие поиски себя настоящего или себя будущего. Просто иди. Не нужно думать, что ты мог бы идти этой дорогой иначе. Сейчас и здесь. У тебя есть выбор: или ты хочешь жить и идешь, или ты кончаешь с собой. Уныние порождает насильственные действия со своей душой.
Он тихо сидел и слушал, макая чайный пакетик в стакан с холодной водой.
Потом он включил Sexy Sushi «Et Alors», а я выключил свет, и мы начали танцевать. Ветер все так же задувал через окно, а мы танцевали и танцевали, на наших лицах проступал, пот и растягивались улыбки. Ноги уже начинали подкашиваться и не слушались, но нам было плевать. Мы поймали эту волну и чувствовали медленно подступающее наслаждение. Мы поймали волну радости.
С этими же эмоциями мы прямо-таки выбежали на улицу, накинув на себя только куртки. Когда я еще надевал свое пальто, я бросил взгляд на часы: было больше полуночи. Было тихо и светло. На поблескивающий от фонарей и луны снег ложились тени домов, заборов, окон и наших тел. Мы легли на этот чистый и холодный снег прямо напротив подъезда. Казалось, все ниже и ниже опускались звёзды и всё вокруг нас ходило по кругу.
— У меня тело растворяется. Проваливается. Ты ничего такого не чувствуешь?
Я сказал, что чувствую, что мои ноги растут и я тоже расту. Я действительно все это чувствовал. Думал, что, если сейчас поднимусь, буду выше всех зданий в городе и дотронусь до коронованной мечты на небе.
— Если небо сейчас решит забрать меня, то мне станет очень грустно, потому что последним, о чем я думал, будет моя боль.
— У тебя нет никакой боли, ты все выдумал.
Легкий вздох его и снова…
— Я и мой старый друг сидели в самой обычной столовой, туда всегда приходили пообедать простые рабочие и школьники, но это была наша любимая столовая, мы любили есть там пироги с капустой и пить красный чай, вот так и в тот день мы сидели и пили чай в при куску с пирожками и шоколадкой «mars», одной на двоих; сидели мы у окна и весеннее солнце придавало нам чувство защищенности и умиротворения. Это было как нельзя кстати, потому что в этот день мы только помирились, но то, что произошло, нельзя назвать ссорой, просто почему-то мы отошли друг от друга, на время потеряли свою связь, я был подавлен случившимся и поэтому в тот день был по-особенному счастлив и спокоен. Он рассказывал мне о своих переживаниях и о том, что случалось с ним за это время, я рассказал о своем немногом. Я так любил его, и он был тем, кого я потерял. В тот день он мне сказал: «Как хорошо вот так вот снова поговорить с тобой. Я чувствую огромное облегчение». И я, черт возьми, до сих пор думаю, как хорошо было разговаривать с ним!
Подъехала машина и свет фар заставил нас зажмуриться. В машине громко играла музыка, и гудел мотор. Фары светили, мотор оставался заведенным, музыка играла, и это заставило меня откинуться от света и посмотреть, но я ничего не увидел, в машине было пусто. Я поднялся и тогда увидел двух людей на заднем сиденье. Почему-то это заставило нас разозлиться, поэтому мы не сговариваясь встали и подошли к машине, я постучал в заднее окно и увлеченные друг другом молодые люди недоумевающе уставились на нас. Я постучал еще раз и парень, вздохнув, нехотя приоткрыл окно.
— Чего вам?
— Особо ничего, знаете, просто мы тут улететь пытаемся, а у вас свет яркий и музыка громкая. Отвлекает.
Они оба нахмурились, переглянулись. Больше ничего нам не сказав, парень закрутил обратно окно старой девятки и просто заглушил мотор. Потухли фары, исчезла музыка и снова только мы на этом белом полотне, с нашими пьяными затуманенными головами и монологами.
— Больше никого не удалось найти, с кем так же хорошо разговаривать?
— Еще в детстве удалось и очень удачно. Об этой дружбе я ничего говорить не хочу, не хочу портить, слишком она чудесна.
— А мне ни с кем никогда дружить не удавалось, я всегда менял людей и водился с разными, потому что мне хотелось новых историй, новых жизней, новых идей. Постоянно я был в поиске, сейчас вот тебя нашел.
— И что, когда меня кинешь?
— Я не кидаю, запомни. Вы сами уходите.
С трудом мы поднялись на девятый этаж и вернулись в квартиру, где было холодно от не закрытого на кухне окна.
— Завтра можно было бы тебе работу сходить поискать, — сказал я, но ответа мне не пришло, и мы молча улеглись в постель одетыми, потому что всё еще холод пробирал и даже одеяла долго не спасали, пока тепло, исходящее от наших тел, не распространилось под столь закрытым пространством и не начало греть не только изнутри. Под утро нас обоих стошнило. Меня стошнило прямо на пол и, проснувшись, мне вместо завтрака, пришлось убираться.
Всё время, пока я убирался, Марк провел в ванной. Когда я ушел на кухню, он вышел ко мне в белой чистой футболке, выбритый и с собранными в хвост волосами. Я лишь слегка одобрительно ухмыльнулся, и мы вместе стали готовить завтрак.
Мы приготовили гренки, сосиски в яйцах, сделали бутерброды с паштетом из гусиной печени и солеными огурцами, заварили чай и плотно поели.
— Хочешь куда-то пойти сегодня?
— Куда-то! — язвительно ответил Марк. — Искать работу кто-то предложил, нет?
Этот его шаг являлся намного большим, чем может показаться. Это значило, что он хочет быть готов к настоящему и будущему и готов расстаться с прошлым. Но день оказался не на нашей стороне.
Всё, что мы делали, это ходили из одной организации в другую и слышали шаблонное «мы Вам перезвоним».
Все эти люди снова перевернули спонтанное желание Марка, и он сидел на холодной снежной скамейке и впадал в припадки смеха. Я решил для себя, что, если на этот раз мне не удастся ничего исправить, — я выйду из игры.
— Слушай, это ничего. Просто необходимо выбрать что-то более подходящее, приятель, все эти менеджеры и телефонные операторы тебе ни к чему.
— Не надо. Просто я давно выпустил свою жизнь из-под контроля, и нужно намного больше времени, чтобы всё восстановить, чем мне показалось. Я потерян и люди это чувствуют. Им не нужны проблемы и лишние заморочки. Они видят на перёд мои опоздания, прогулы, пьяную небритую рожу, не вовремя сданный отчет, они всё это понимают, не такие уж глупые. Нужно время. Мне нужно время.
— Я рад, что ты это понимаешь.
Мы зашли в супермаркет и взяли по бутылочке пива и кальмаров. Солнце садилось и жёлто-красными лучами отражалось повсюду: на асфальте, зданиях, снегу и даже лицах прохожих.
Пройдя пару домов, мы свернули на грязную улицу, где совсем не было снега, только грязь и странные деревянные постройки. Одной из таких построек был магазин, на желтой вывеске которой черными буквами гласило «Для тебя и твоей семьи». Мы решили зайти туда ради любопытства. Что интересного могло продаваться в таком магазине? Поднявшись по расшатанным деревянным ступенькам мы со скрипом открыли большую деревянную дверь. Посередине вытянутой вдоль комнаты за длинным столом на скамьях сидело трое старых женщин и одна помоложе, они сразу же обернулись на нас, как только мы вошли, но не встали, сказав, что мы можем осмотреть здесь всё. Вокруг всё было из дерева: вешалки, стены, стол и эти скамейки. Мы прошли вдоль одной стены и осмотрели старые вещи в спокойных тонах, наткнулись на штору, и я приоткрыл ее: там на унитазе сидел грязный мужчина в годах со старой газетой, пол был уставлен пивными банками и валялись окурки от сигарет. Вонь и отвращение накрыли меня. Я задвинул штору. Проходя каждую стену с одеждой, мы натыкались на эти занавески и одёргивали их. За ними происходило разное, словно эти шторы были проходом в другой мир, а мы без стука вторгались в него. Заставая разные и разные действия, разных людей, мы понимали, что каждый хочет жить в своем измерении и творить себя, скрываясь от навязчивого мира. Они жили там, в грязи и безнравствии, но они были там и были честны с собой. Когда я увидел совсем молодую девушку, лежащую на черных поношенных куртках, мне захотелось спасти ее. Я предложил помощь, но она ответила, что так хорошо ей еще не было никогда. Пока я в изумлении смотрел на нее, откуда-то появился взрослый мужчина, полностью обнаженный, и стал кормить девушку какой-то кашей, встав на одно колено, он гладил ее по волосам, по рукам, а она все так же неотрывно смотрела в потолок и улыбалась. Потом они стали целоваться, и я ушел. Я вышел на улицу и закурил на скрипящем пороге магазина. Я выкурил две и решил пойти вперед, не дождавшись Марка. Идя по узкому бетонному тротуару, я смотрел на мутную воду в канаве по краю этого тротуара, и на плечи мне запрыгнул Марк, что-то склонило меня влево, и мы с плеском упали в эту мутную воду. Пока я пытался спасти свои наушники, доставая их из кармана и кладя на пожухлую траву, я увидел, что Марка нет, я опустил руку в воду и стал искать его на ощупь с криками, чтобы он немедленно хватался за меня. Это продолжалось так долго, что я потерял всю надежду вытащить его, но резко он схватил руку и я вытянул его. Солнце почти зашло. Мы вместе долго лежали мокрые на прошлогодней гнилой траве.
Мы сидели на лавочке в парке и пили пиво.
— У меня с самого начала чувство такое, что мы с тобой всю жизнь время проводим вот так, то за пивом на улице, то в снегу перед подъездом, но, чаще, конечно, у меня в квартире в коричневых креслах напротив друг друга. Поэтому я и не думаю спросить тебя о чем-то, как зовут или как ты живешь. Мне просто такая мысль даже в голову не приходит, словно все само собой разумеющееся. И когда ты ко мне подошел пару дней назад, я подумал: «О, наконец-то, чувак, я заждался».
Когда я рассказываю тебе что-то, а я почти всегда этим занят, мне кажется, что ты не просто слушаешь ради приличия или интереса, мне кажется, что все, что я тебе говорю, вливается в тебя, а потом снова возвращается ко мне более чистым и светлым. Это непонятно мне, но в то же время радует меня. И когда я вижу, как заходит это солнце, я хочу уйти вместе с ним.
— Это потому что я старше, я всю твою боль в себя вбираю непреднамеренно. Так бывает, когда поколения сталкиваются, но их интересы не противоречат. Я впитываю тебя, потому что мне уже ничего такого не грозит, я всё прошел.
— Да ты меня изнутри всего прочищаешь. Мне сейчас блевануть хочется и умереть, а смотрю на тебя, и все в порядке.
— Мне нравится это слушать, но блевануть тоже желание имеется.
Ближе к концу вечера мы были вдребезги пьяные. Я к тому же еще был под кайфом. Быть чем-то в этой жизни мне нравилось, но хотелось большего. Хотелось наконец-то заполучить чье-то уважение, и, казалось, я начинаю его получать. Теперь я точно выйду из игры, если прогорю в этом деле.
Мы оба еле стояли на ногах, поэтому придерживали друг друга. У меня оставалось еще пол бутылки вина, я сделал пару глотков и передал ее Марку. Он жадно делал глоток за глотком, пока не закрыл помутневшие глаза и с шумом не оторвался от бутылки, тут же блеванув на крыльцо магазина. Так проходил наш третий день.
3
Утро тоже было мутным и началось рано. В 9:20 телефон Марка начал просто разрываться: кто-то беспрестанно писал ему и звонил три долгих раза. Его это никак не трогало, зато я стал раздраженным и пошел пить кофе.
Я думал о всех тех людях, которые прошли через меня. Или через которых прошел я? Я задумался. Умножил себя на ноль, умножил себя на единицу. Насколько оцениваешь себя, столько и получаешь. Они все умножали, делили себя на ноль, в этом была их главная проблема, но моя проблема состояла в том, что мне слишком скоро нужен был кто-то новый. Кто-то с новой историей и новой квартирой. Кто-то, кто мог бы рассказать что-то еще более захватывающее и необычное, кто мог бы перешагнуть все старые границы и сделать моё время безумным и интересным. Но они все падали в пропасть, сквозь меня, я ничего не чувствовал и проживал день за днем, дни, которые не значили для меня ничего. Я нахмурился. Вспомнил одного человека. Этим человеком была юная девушка, она была единственной, которой я искренне хотел помочь. Я знал, что всех остальных я больше подталкивал к краю, чем пытался спасти, но эта девушка была исключением. Ей было 16, когда мне пришлось с ней познакомиться. Она была очень худая и забитая, жизнь поставила ее на колени, когда она совсем этого не хотела. Ее черные волосы, слегка касаясь плеч, всегда останутся для меня лучшим танцем на ветру. Она жила в приюте для бездомных. Ей было там лучше, чем в интернате, в который засунула ее родная бабушка.
Когда я встретил ее она, подобно Марку, сидела на бетонных ступенях и пила остывший чай из пластикового стакана. Была осень. На этих холодных ступенях она сидела в одной короткой замшевой юбчонке, из-под которой виднелось её бело-желтое белье. На ней так же была фетровая черная шляпа, широкий белый топ, заляпанный пятнами от жира и кетчупа, и легкая кожаная куртка.
Я подошел и спросил ее:
— Тебе холодно? — Она подняла на меня свои усталые грустные карие глаза и закусила нижнюю губу. Я никогда не забуду ее пухлых розовых губ, даже слегка синеватых от холода. В тот момент я испугался: у меня не может быть никаких чувств. И все же я чувствовал. Чувствовал ее, как будто не должен был быть просто частью ее внутренней жизни. Казалось, что все предыдущие были просто нелепые эксперименты, а ее я почти полюбил всем своим несуществующим сердцем.
— Просто дотронься до меня. — Я наклонился и легонько коснулся ладонью ее колена. Она словно вся была пропитана холодом.
Я накинул на нее свое любимое бежевое твидовое пальто и отвел в приют. Я поставил нужную подпись, я выбрал для неё кровать получше, я накормил ее и отправил в душ. Когда она вышла, такая юная и светлая, мы разговорились. Вот ее история, которая иглами сидит под моими ребрами.
Она жила со своей бабушкой с самого детства, та была психопатическая алкоголичка, постоянные срывы на ней, запои, драки, выставление на улицу. Это отдалось в девушке печальным звуком, она стала прозрачной к восприятию мира, нервной и больной. Ей стали сниться кошмары и преследовать голоса, от которых она пыталась убежать, носясь по всей квартире. Чтобы как-то перестроить себя она стала заниматься сексом, со всеми, кто этого пожелает. В школьном туалете, в кабинете, за углом, в парке, у него дома, — ей было плевать.
Насмешки в школе стали реже, все как будто стали бояться ее, она словно вышла на новый уровень, который говорил, что эта девушка готова пойти на все. Потом она стала спать не только с ребятами из школы, поняв, что этого ей уже становится мало.
Однажды она проснулась от кошмарного сна и вместо пота на ее лице была кровь. Она испуганно соскочила с кровати и увидела свою бабушку, стоящую у стены ее комнаты, дверь была открыта и светом из коридора нож в руке ярко поблескивал и переливался оттенками стального цвета. Девушка почувствовала сильную боль и посмотрела на свою руку: все ее запястье было перерезано. Она упала в обморок и после этого очнулась в больнице интерната.
Дело в том, что я хочу сказать, почему, повидав столько историй, я хотел спасти именно эту. Все, кого я встречал, были максимально причастны к своей боли, они создавали и растили её сами, — эта девушка встретилась с ней один на один, без права сделать отступление. Она с рождения была уготовлена для этого.
Она сбежала из интерната за день до нашей встречи с пятнадцатью рублями в кармане единственной куртки. Познакомилась с двумя ребятами из другого города, — ее изнасиловали двое парней и на утро подбросили к магазину, где она купила чай, который к моему появлению успел остыть.
Я впал в прострацию этих воспоминаний и не заметил, как на кухню вошел Марк, побледневший и с растерянным взглядом. Он сел напротив меня за маленький кухонный стол и сказал:
— Та девушка.
Я был в недоумении и, как и он, растерялся. Откуда он мог узнать об этой девушке? Я же не мог рассказывать всю эту историю вслух. Но он продолжил:
— Она все-таки приезжает.
Я помотал головой.
4
Мы долго молча сидели за кухонным столом, попивая кофе или воду. Алкоголя совсем не хотелось. Я принял свои таблетки. Мне было хорошо. Я существовал.
— Я так часто прокручивал это событие в голове, что, мне кажется, оно уже потеряло смысл осуществиться в реальности.
— И когда это случится?
— На следующей неделе. Теперь мне страшно, страшно, что я снова ничего не почувствую.
— Вот что, ты не будешь думать об этом до следующей недели, я тебе это устрою.
Мы собрались и вышли на улицу. Был последний день февраля, минус двадцать восемь. Я отвел его в салон рядом с домом и его остригли под ноль пять.
— Знаешь, мне нравится. Думать и решать что-то вообще не хочется, груз с головы.
Марк натянул шапку посильнее, сунул руки в карманы и уселся на лавочку. Я медленно сел рядом. Слыша, как его дыхание утяжеляется, я понимал, что что-то сейчас будет. По его щеке медленно стала катиться слеза, потом еще одна и еще.
— Что я наделал, идиот!
— Тебе понравилось. Забыл?
Он надавил двумя пальцами на свои веки и зажал лицо. Я принял таблетки.
— Какого черта я все испортил, скажи? Почему не мог как все, по-хорошему, без предубеждений, истерик и принципов? Выучиться, жить в студгородке, зубрить матан и мазать соседа зубной пастой по ночам; я просто все просрал, теперь мне так кажется. Не так я все планировал, не так! — Он снова сунул руки в карманы и откинулся на спинку лавочки. — даже если я сейчас постараюсь начать все с начала, я не смогу. Теперь у меня внутри другая боль, мне не выкинуть ее. Ненавижу себя, — спокойно добавил Марк.
— Тебе необязательно начинать с повторений, со старого начала. Начни новое, новое из всех новых.
— Я ненавижу всех тех, кто меня ненавидел. Кто принижал меня, и думал, что я ничтожество. Я виню их всех! Виню, потому что они опустили меня и теперь я никак не могу подняться. А должен, должен же? Даже мой друг говорил, что я ничего не смогу, а потом тихонько добавлял «если не постараюсь», а кому уже было нужно это его «если не постараюсь»? Я это уже и не слышал. В голове только одно: ты ничего не сможешь, парень.
Зачем они все так со мной с самого начала? Неужели все это и тогда было так явно, я имею в виду, неужели уже все тогда понимали, что я пущу себя на кусочки по дивану? Я тоже, как и они, так многого хотел. Хотел учиться, ходить на вечеринки, волноваться перед экзаменами, подрабатывать в забегаловке, потом радоваться диплому, гордиться за себя, работать, приезжать домой на своей машине и дарить маме красные розы, помогать отцу строить теплицу. Я хотел построить свой дом и завести питомник. А сейчас я знаю, что я могу все исправить, но не могу оправиться, ведь я просто похерил первый пункт, он был важный, самый важный, а я забыл про него, забыл и похерил!
Я ненавижу. Почему никто не взял меня в руки? Не сказал, что я поступаю неправильно, не напомнил мне о моих мечтах? Почему они все доверили мне делать свою жизнь самому, я слишком был молод и безрассуден, они что, не понимали этого? Мои родители, друзья. Тогда я был благодарен им за то, что дают мне право выбора, а сейчас я зол, но мне надо злиться только на себя, ведь я и сейчас не могу ничего изменить.
Он рыдал. Просто сидел и рыдал, с всхлипами выговаривая каждое слово. Потом просто уткнулся лицом в свои колени и, кажется, начал успокаиваться.
— Можешь сколько угодно винить всех, но это тебе не поможет. Ты зря насылаешь на себя и своих близких злость. Я — то наверняка знаю, кто по-настоящему виноват во всем твоём дерьме. И это ты сам. Ты и твоя жалость. Жалость к самому себе.
Когда я закончил, он похлопал меня по плечу и медленно, опустив голову, поплёлся в сторону дома. Прогулка не удалась.
5
В танце умиротворенного мальчика он опустился на колени зеленого ковра свой комнаты. Я стоял, облокотившись на дверной проём, и наблюдал. Он мирно улыбался, вскидывая руки верх, его глаза светились в этой тёмной комнате, свет падал лишь от тусклой желтой лампы коридора и поэтому его движения казались еще более плавными, а тело умиротворенным.
— Заткнись, — бубнил он, — заткнись, -словно слышал весь поток моих мыслей. Я постарался замолчать. — Это будет мой танец, танец жертвы, танец, принесенный в жертву моим бедным мыслям, и пусть, когда я закончу, вместе с этим танцем уйдет моя боль.
— Выдуманная боль, — поправил я.
— Заткнись!
Я высыпал в свою ладонь пару капсул экстази из своей любимой стеклянной баночки и принял его. Принял, как принимаю и многие другие наркотические и галлюциногенные вещества, потому что без них меня попросту нет. Если вы можете в это поверить.
— Мои бежево-коричневые стены, заберите мои воспоминания о моем ушедшем от меня друге, о той зиме, в которой я встретил свою любовь, и о той осени, когда она от меня ушла, заберите и мои сожаления об ушедшей юности. Мои чертовы занавески, заберите былую безрассудность. Мой фикус, что стоит на подоконнике в кухне, забери пелену с моих глаз, дай мне увидеть реальность, дай мне услышать правильные слова, что говорят, дай глоток настоящего воздуха, что в этот миг, а не в прошлом, дай обуть новые кеды и шанс снова пройти по покрытой рос
