— За-за-здрасте, — неожиданно обнаружилась у меня самая последняя степень заикания. Разве что слюнки не закапали (спасибо, милая, к нам всё-таки не еда пришла), но вот глаза уже точно вылезли на лоб.
— Привет.
Когда я слышала вопли, что к нам едут мамин бойфренд с другом, я ожидала увидеть ещё одного шестидесятилетнего мужика с пузом, которое появляется в двери на пять секунд раньше, чем сам человек (не в обиду маминому мужику, человек-то он вполне себе неплохой). Ну или кого-то подобной возрастной категории.
А не этого!
— Давай куртку, — мямлю я, вытягивая руку вперёд и отводя глаза, чтобы не глазеть так бесстыже — совесть-то иметь надо. А глазеть, между нами, очень хочется, равно как и ругаться на превратности судьбы, потому что друг маминого бойфренда выглядит неприлично красиво. Высокий, темноволосый, темноглазый, чуть бледный, такой красивый мужчина — да словно с обложки манги «Ди Грей Мен» сошёл ко мне сам Тики Мик!
Когда под курткой оказалась ослепительно-белая рубашка, мне срочно захотелось упасть в обморок. Я, конечно, сдержалась, чего остальным праздник жизни портить своими внезапными падениями — но сдержалась с преогромнейшим трудом.
Друг отчима оказался его же племянником, симпатичным (мягко сказано!) парнем лет двадцати, настолько обаятельным, что я с трудом удерживалась от того, чтобы не стечь под стол, растаяв, как Снегурочка на отдыхе в жарких странах.
Сначала было неловко — и смотреть на него, и наблюдать, как он пытается со мной разговаривать. Я закомплексованный подросток, красивых мужчин вижу разве что иногда в телевизоре, когда к маме в комнату захожу (у самой телевизора, логично, нет, да и зачем он мне сдался). Вокруг одни Васьки да Петьки гопнического пошиба, а я семки не люблю.
Впрочем, попыток разговорить меня молодой человек не оставлял. Оно и понятно, потому что мама со Стасом прилипли друг к другу — фигурально, разумеется — и опять забыли обо всём на свете.
— Почему именно рыжий? — смотрит Дима на меня с интересом. Этот интерес можно понять, потому что у меня, соплячки, волосы рыже-красные, яркие, как огонь, а всем моим одноклассницам даже мелирование делать запрещают.
А сколько скандалов было по этому поводу в школе! Сколько раз завуч вызывал маму на ковёр, чтобы упрекнуть её в том, что она слишком многое мне позволяет!
Но мама была непоколебима. Смотрела куда-то сквозь завуча и каждый раз отвечала одинаково: «Вот как она начнёт уроки прогуливать и плохо учиться, тогда можете начинать меня вызывать. А сейчас вы просто моё время тратите». И уходила.
Слава богу, никаких предметов завуч у моего класса не вёл, поэтому только скрежетал зубами, завидев мою шевелюру, но не буду же я об этом сейчас Диме рассказывать.
Он такой… такой. У него просто потрясающая улыбка, а улыбается он часто — и я просто зачарованно взгляда отвести не могла. Не влюбилась, конечно — за пять минут невозможно влюбиться. Но то, что я восхищена, видно было невооружённым глазом.
— А почему бы и не рыжий? — пожала плечами я, понимая, что ответить-то что-то надо. Мда, я сегодня прямо блещу интеллектом. Аплодисменты.
— Ну должна же быть причина? — он не отстаёт, и под его взглядом мне становится немного неуютно. Молодой человек, хватит обгладывать глазами мои кости, вон на столе еды сколько стоит!
— Мне нравится оранжевый? — тяну я вопросительно.
Дима качает головой.
— Тебе не нравится оранжевый, — сообщает от мне таким голосом, как будто выдал какую-нибудь военную тайну.
Я в чёрном, моя комната синяя, моя куртка красная. Должно же у меня хоть что-то оранжевое быть, нет? Хотя бы мандаринка?
Мандарины я, правда, съела ещё вчера. Два килограмма. Если бы я проделала подобный финт лет пять назад, меня бы безбожно высыпало.
— Мне не нравится оранжевый, — призналась я обречённо, не найдя вокруг ничего оранжевого. — Ни жёлтый, ни оранжевый цвета терпеть не могу. Поздравляю, Шерлок, дело раскрыто.
— Ну, не совсем, — он хмыкает, поддерживая мою шутку. — Я просто не дал пустить себя по ложному следу, но до истины ещё не докопался.
Мама показывает Стасу какие-то фотки на новеньком телефоне. Дима смотрит на меня внимательно.
— Не знаю, — я пожимаю плечами и внимательно смотрю на то, как он чистит креветку. Да уж, мама не поскупилась, накрывая на стол. Руки у него самые обычные, бледные, ногти ухоженные, вены выступают. До чего люблю выступающие на руках вены, кто бы знал. Это так… эстетично. — Я с самого детства мечтала в рыжий покраситься. Меня когда мама с собой в парикмахерские брала, я каждый раз устраивала истерики из-за того, что меня красить никто не хотел, — я хмыкнула. — А в одиннадцать мама сдалась, поэтому вот.
До чего же я, блин, болтливая, когда не нужно. Спроси у меня, какой сейчас час, и я тебе половину своей биографии расскажу. А вот на прямо заданный вопрос не отвечу.
— Рыжие всегда мне казались такими солнечными, яркими, неунывающими. Может, я тоже такой хочу быть, — я чувствую себя ужасно глупо, поэтому глаз всё ещё от его рук не поднимаю. Разумеется, он это замечает.
— Хочешь? — Дима со смехом протягивает мне эту самую креветку.
Я поднимаю глаза. Краешком глаза смотрю на увлечённых взрослых — в какой-то момент я абсолютно перестала понимать, чем они занимаются — и перевожу взгляд на Диму. Он насмешливо улыбается, и это меня то ли выбивает из колеи, то ли, наоборот, раззадоривает.
Ну и что, что он старше. Ну и что, что я вижу его в первый — и, скорее всего, в последний — раз.
Ну и что.
Я беру креветку из его рук губами — разумеется, аккуратно, чтобы не задеть пальцы, а то это уже не флирт, а какое-то прямое домогательство получилось бы. Дима приподнимает брови то ли с удивлением, то ли с иронией, я пожимаю плечами — мол, а что такое-то?
Подумаешь, заигрываю. Мне можно — меня-то за это явно не посадят.
— А ещё рыжие считаются сексуальными. Может, ещё потому? — говорит он задумчиво, смотря мне в глаза.
Мне так сильно нравится его прямой, спокойный взгляд, что приходится думать о рыбках, чтобы не покраснеть.
— Может быть, — смеюсь в ответ. — Вполне может.
Мама и Стас отвлекаются друг от друга, чтобы налить себе и Диме шампанского. Посмотрев на меня, мама вздыхает и наливает и мне тоже — лучше, говорила она всегда, ты выпьешь что-то нормальное со мной, чем какую-нибудь палёнку в чужом подъезде. Не могу сказать, что это всегда действовало так, как она рассчитывала, но подход был вполне разумным.
Мы выпили за знакомство, за встречу и ещё за что-то. Я перестала их слушать после второго тоста.
Если бы моя мать услышала подобные рассуждения из моих уст, она бы мне по ушам надавала — что в шестнадцать, что в двадцать, что в сорок восемь лет — но мне нравится курение как процесс. Вот уж не знаю, с какого перепуга, но я считаю, что выглядит это всё довольно эстетично. Ну, знаете, сигаретный дым, пахнущие табаком губы и подушечки пальцев…
Курящие мужчины тоже выглядели вполне себе эро… в смысле, эстетично. Я не знаю, почему, но я в восторге, когда от мужчины пахнет сигаретами. Хотя это, разумеется, напрямую зависело от того, каким был мужчина.
Стас и Дима ушли курить на балкон (иначе фиг бы я начала предаваться размышлениям о курящих существах мужского пола, если бы через окно зала не увидела, как Дима сжимает сигарету своими бледными офигенно красивыми пальцами), а я поскакала делать себе кофе, попутно думая о всяких мелочах. Когда у нас наконец выпадет снег, чем бы мне заняться в мой последний законный выходной…… как можно быть настолько классным? У меня были знакомые его возраста, я бы не сказала, что между нами лежала какая-то особенная пропасть непонимания, всё-таки я чаще проводила время как раз с такими, как он или старше (половина из них были моими с мамой общими друзьями, и да, так бывает, и нет, как раз с ними мне скучно не было), просто я увидела его в первый раз, а он уже кажется таким… знакомым? Уютным? Родным?
Я и не о любви совсем.
— Эй, рыжая, — заглядывает в кухню Дима. — Налей мне водички.
— Сам налей, — огрызаюсь я от неожиданности и смущения. Чувствую себя так, будто меня застигли на горячем, хотя мысли Дима, каким бы он там ни был, читать точно не умел. — Не маленький вроде.
— Да и ты, кажется, тоже, — говорит задумчиво-задумчиво и кладёт мне руку на плечо. Кухня у нас, конечно, не очень большая, но как он успел подойти, я всё равно не заметила.
От прикосновения я слегка дёрнулась. Нельзя же так внезапно, вдруг меня кондрашка хватит, что ты маме скажешь? Ваша дочь героически умерла у меня на руках, так и не домыв посуду?
— Мне шестнадцать, — на автомате уточняю я, поворачиваясь к нему лицом. Надо было делать это как-то менее порывисто, а то что-то его лицо слишком близко. И улыбается. Не улыбайся, лицо.
Я пытаюсь отодвинуться, но сзади столешница приветливо упирается мне уголком в пятый позвонок. Интересно, он случайно так встал?
— Да, я в курсе, — говорит Дима, и мне кажется, будто бы он приближается ещё сильнее.
От него пахнет сигаретами — кажется, ментоловыми. И едва уловимо — одеколоном. Довольно приятный, слегка терпкий запах. Я в этом не разбираюсь, но кажется, что ему очень подходит.
— Эээ, очень здорово, — бормочу я непонятно зачем.
Очень глубокомысленный диалог получается, я от его гениальности сейчас заплачу. Нобелевскую премию мне и леща всем остальным, кто считает, что в реальной жизни тупых диалогов не бывает.
Остановите меня, пожалуйста, пока я чего
