Александр Наумов

Спецзона для бывших

Серия «Диалог»

Дело казанских полицейских-садистов, от рук которых погиб задержанный, всколыхнуло российское общество. После него всего лишь за месяц в стране было возбуждено еще минимум двадцать пять уголовных «пыточных» дел. Такими темпами иркутская «тройка» — до недавнего времени единственное заведение строгого режима среди шести российских колоний для бывших сотрудников силовых структур — еще не пополнялась. Сюда, подальше от Москвы, привозят отбывать наказание осужденных по самым громким делам: убийц, спятивших службистов, открывших огонь по случайным прохожим, налетчиков, крупных взяточников. Бывший начальник пресс-службы Главного управления федеральной службы исполнения наказаний по Иркутской области Александр Наумов получил возможность поговорить с этими людьми «из-под погон», как они сами себя называют. Их имена и фамилии изменены. Остальное — как в жизни.

От автора

Герои этой книги на самом деле антигерои. Они отбывают наказание за особо тяжкие преступления в колонии строгого режима для бывших сотрудников силовых структур.

…Старшина патрульно-постовой службы расстрелял из табельного пистолета четверых прохожих. Убийцу приговорили к 25 годам заключения.

— Вы журналист? — спросил он меня. — Записывайте: человека очень легко убить. Достал пистолет, и — бах-бах! — убил. Совсем просто.

А затем выдал шокирующую подробность:

— Я только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны.

Другой осужденный, бывший майор, издевался над женой. Сначала душил ее голыми руками, потом стукнул по голове гантелью, затем еще диском от штанги, а напоследок затянул на ее шее веревку. Потом затолкнул тело в спальный мешок, отнес в машину и увез в лес, где и закопал труп. Суд приговорил его к 12 годам лишения свободы.

— Почему так много дали? — почти искренне возмущается он. — Я никакой не монстр, я совершенно нормальный человек. — И потом добавляет: — Я ведь… любил жену!

Есть такое выражение: «Тюрьма тоже чему-то учит». А учит ли? Уйдя в самоволку, солдат-срочник прихватил автомат, совершил разбойное нападение, взял заложников. Сразу три группы захвата окружили его. Он стал по ним стрелять, ранил двоих. В воздух поднялся вертолет с группой собровцев, но солдат-беглец — невероятно! — подбил вертолет. А потом, как в кино, последний выстрел в себя. Аккурат в голову. Однако выжил, долго лечился и в колонию попал со второй группой инвалидности.

Сегодня его левое полушарие защищает не костная ткань, а пластмассовая полусфера, прикрытая кожей. Один глаз не видит. Половина лица парализована. Речь прерывистая.

Спрашиваю его, зачем же он пошел в злополучную самоволку. Отвечает:

— Да нужно было решить свои вопросы.

А потом, немного подумав, сообщает:

— До конца всего не решил. Как выйду из колонии, надо будет снова идти. Доделывать.

А ведь в таком самоубийственном упрямстве испокон веку и заключалась вся житейская философия русского мужика, которому если «втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не выбьешь».

Сотрудник ППС задумал угнать машину, загруженную водкой. Вышел на обочину, взмахнул жезлом. Грузовик остановился. Ничего не подозревавшему водителю было приказано пересесть в служебный уазик, где находились еще трое участников преступной группы.

На свое счастье, водитель сумел вырваться, добежал до ближайшего поста ГИБДД, и была поднята тревога. «Оборотней в погонах» вскоре поймали. В свое оправдание они говорили:

— Ну а как еще жить? В наше-то время. Цены на все растут. А нам семьи кормить надо.

Как говорится, вот еще два русских вопроса: кто виноват и что делать?

Капитан Вооруженных сил, приняв в гостях «сто грамм», избил хозяина квартиры, а потом сбросил обмякшее тело с балкона четвертого этажа.

— Только не подумайте, что я какой-то отморозок, — поясняет бывший капитан. — Я в жизни не ударил ни кошку, ни собаку.

Каждый получивший срок пытается оправдаться: то ли бес попутал, то ли… начальник.

Находившийся при исполнении сотрудник отдела вневедомственной охраны совершил грабеж века, обчистив хранилище в коммерческом банке. Через три дня его поймали. Деньги вернули пострадавшим, а грабителя отправили в спецколонию. Отбывая срок, осужденный катит бочку на бывшего начальника:

— Он все время ко мне придирался по пустякам, но я отомстил: его сняли с должности после ограбления банка.

С конца девяностых тема «оборотней в погонах» будоражит российское общество.

Вопрос исследуют аналитики. Появляются статьи в газетах, сюжеты на телевидении.

Но сами преступники остаются за кадром, проблема — в повестке дня, а тема — по-прежнему не раскрыта. О преступниках в погонах пишут либо по материалам уголовных дел, либо со слов тех, кого привлекают к раскрытию подобных преступлений.

В этой книге приводится взгляд на проблему с «другой колокольни» — точка зрения самих осужденных. Бывший сотрудник спецслужбы на вопрос о том, что же толкнуло его нарушить закон, восклицает:

— А вы знаете, если один раз переступишь черту, то потом тебя уже ничего не удержит! — И добавляет: — Криминальный мир тоже пытается повышать квалификацию. Взять нож или пистолет и помахать ими в воздухе — это уже примитивно. Сейчас все больше ценится техника совершения преступлений. И бандиты специально ищут знакомства с сотрудниками правоохранительных органов.

Имена и фамилии в книге изменены.

Все высказывания обитателей спецзоны приводятся без адаптации под каноны литературного текста.

Осужденным я задавал одинаковые вопросы: о жизни до приговора, первом дне заключения, специфике отбывания наказания в колонии для б/с — бывших сотрудников.

— У нас в зоне отмечаются все военные праздники: День ВДВ, День пограничника, День Морфлота, — говорит один осужденный. — Потому что здесь сидят бывшие военные.

Другой осужденный, разжалованный опер, утверждает, что в колонии много порядочных людей:

— Вы можете не поверить мне. Я тоже не верил, когда раньше, по работе, сталкивался с такими случаями, если один за другого говорил: «Он там отсидел семь лет, он человек порядочный». А у меня не укладывалось в голове: как порядочный человек мог отсидеть в тюрьме? — И сам же объясняет этот парадокс: — Наверное, мы можем быть нормальными только тогда, когда у нас все плохо. — После чего выдает сентенцию: — Я даже скажу так: у меня круг общения с нормальными людьми в колонии шире, чем был на воле.

Ему вторит другой осужденный:

— Если человек попал в тюрьму, это еще не значит, что он какой-то моральный урод, что нет у него ни чести, ни совести, ни родины. — И совсем неожиданно: — Ведь чтобы совершить преступление — надо иметь определенный характер. Преступление — это поступок, из-за которого будешь страдать.

Герои книги — люди из прошлого, многие за решеткой с девяностых. По этому поводу один из обитателей спецзоны говорит:

— В отряде мы газеты читаем, телевизор смотрим, следим за новостями. Стараемся быть в курсе всех событий. Но все равно отстаем от жизни, помаленьку деградируем. — И далее: — Кого недавно посадили, их привозят в зону, начинаем с ними общаться, они спрашивают: «Ты откуда, парень, вообще свалился?» Начинаю объяснять ему, что я сижу с прошлого века. Что я уже — мамонт!

История знает, что случилось с мамонтами. Пока эта рукопись готовилась к печати, одного из героев книги не стало. Но это уже совсем другая история.

Глава первая

«ПОГОНЫ К ПЛЕЧАМ НЕ ГВОЗДЯМИ ПРИБИТЫ»

Сокамерники и сослуживцы

На рабочем столе Ефрема Мурашова необычное издание — словарь уголовной лексики. На внутренней стороне обложки — надпись: «Ефрему Леонидовичу для расширения и без того широкого кругозора в этой области». Ниже чья-то размашистая подпись и дата: 09.03.93.

— В свое время эту книжку мне подарил прокурор области, — говорит Ефрем, долго смотрит в окно и тяжело вздыхает. — Разве мог я тогда предположить, что уголовный жаргон придется изучать не по книге. А на строгом режиме. Сменив костюм на робу с биркой.

Мурашов занимал должность помощника прокурора в одной из районных прокуратур в Забайкалье. Однажды к нему пришли «лица в штатском» и предложили поехать вместе с ними.

— Они показали мне свои красные корочки, проводили в машину и отвезли в следственный изолятор.

Неделю его держали в одиночке, а когда решили перевести в общую камеру, приготовили «сюрприз».

— В камере находилось двадцать два человека. Среди них замечаю несколько знакомых лиц, начинаю перебирать в памяти, где же раньше встречал их… Как вдруг — гром среди ясного неба! — отчетливо сознаю, что троих заключенных в свое время я сам отправил в тюрьму, — сказав это, Ефрем морщится, словно от зубной боли. — Все трое — бывшие милиционеры, которых я самолично арестовывал. Ситуация?! Ну, думаю, двум смертям не бывать.

Первое, что он услышал, было: «Раздевайся!»

Замешкавшись, он стал блуждать взглядом по сокамерникам. Пытаясь разглядеть в их лицах серьезность намерений. Как вдруг услышал новый приказ: «Трусы тоже не забудь снять!»

Потом один из заключенных подбежал к нему и стал внимательно оглядывать с головы до ног. «Все чисто, вшей нет», — подытожил осматривавший.

Новичку разрешили одеться.

…Скомкав мысли, Ефрем смотрит в окно, за которым — гнетущий пейзаж колонии. Серые стены, подпирающие такие же серые крыши. Полоска асфальта вдоль выбеленного забора.

— Кто знает, как человек поступит в той или иной ситуации, — медленно произносит он, отворачиваясь от окна. — Вон Леха в первый день чуть драться не полез. Алексей! Расскажи журналисту про свой первый тюремный день.

Высокий скуластый парень нехотя откликается:

— Чего рассказать-то?

У бывшего спецназовца Алексея есть орден Мужества, привезенный с чеченской войны. Сообщив об этом факте, Мурашов счел нужным пояснить:

— Судья сказала ему на суде: «Ты привык убивать на войне! Ты стал убивать и потом, вернувшись домой!» Верно, Алексей, привык ты убивать-то? — последние слова Мурашов произнес с особенной интонацией, очевидно, намекавшей на какой-то прежний разговор.

— Но это же не так, — скрипя зубами, выговаривает Алексей и в подтверждение слов припечатывает тяжелый кулак к столу. — Не так все было…

— У всех не так, — миролюбиво поддакивает Ефрем.

Его напарнику сидеть в зоне двадцать лет. Отвлекая от мыслей, клином застрявших в мозгах, Ефрем переводит разговор на другую тему.

— Ты лучше вспомни, как тебя встретили в СИЗО. Вшей искали?

— Искали.

— Ну?

— Чего «ну»?

— Как искали?

— Да никак.

Мурашов уже начал выходить из терпения.

— Ты не темни, Алексей, ты же мне рассказывал. Значит, когда тебя втолкнули в камеру и закрыли за тобой дверь, ты услышал разговор двух зэков. Верно? О чем они говорили?

— Один сказал другому: «Пробей новичка!»

— Камера была большая?

— Нары в три ряда.

— Что было дальше? — не унимается Мурашов.

— От стены отошел какой-то человек. И пошел на меня.

— Ну а ты что?

— Я подумал, что сейчас будут насиловать. И принял боксерскую стойку.

— Во как! — Ефрем с неподдельным восхищением посмотрел на бывшего спецназовца, потом повернулся в мою сторону. — Ну откуда же ему было знать, что на блатном жаргоне слово «пробить» означает «проверить»?

— На меня тут же закричали: «Ты чего, мужик?» — пояснил Алексей. — Понятное дело, что драться со мной никто не собирался.

— Так это ты только сейчас понял? — с иронией переспросил Мурашов и даже присвистнул. — Плохи твои дела, Леха, плохи. Для такого тормоза, как ты, время в колонии покажется вечностью.

— Угомонись, Леонидыч.

— Я-то угомонился, а вот ты. — и Мурашов на мгновенье задумался. — Сходи-ка, Леша, на свежий воздух, мне с человеком поговорить надо.

Перед тем как пойти во двор колонии, Алексей счел нужным завершить свой немногословный рассказ:

— Тот человек, что приказал проверить меня, потом сказал: «Оставь его», то есть меня в покое приказал оставить. Вот и вся проверка.

— Но учтите, — повернувшись ко мне, пояснил Мурашов, — если в камере сомневаются, что новичок без вшей, его тут же стригут, кхе-кхе… с головы до пят.

Алексей вышел из помещения. В тот же момент на рабочем столе Ефрема зазвонил телефон.

— Нарядная. Нарядчик Мурашов.

Ефрем недолго слушает абонента, произносит «Сейчас, узнаю», перебирает бумаги на столе, опять откликается в телефонную трубку.

Закончив разговор, он поднимает голову и неожиданно спрашивает:

— Хотите, расскажу, за что меня посадили? у меня трое детей от первого брака, на них идут алименты. И я задумался: как жить? где брать средства? Как прокурорскому работнику мне запрещена подработка. И тогда я решил продавать свои мозги. Я стал обеспечивать правовую основу коммерческих фирм — составлять для них документы, имеющие юридическую силу. Этим самым я, возможно, нарушил служебную дисциплину, поскольку таким образом подрабатывал, но я не нарушал своими действиями Уголовный кодекс. В суде мне говорили: «Ваши расходы превышают доходы». Я соглашался и отвечал, что готов объяснить, почему так происходит. И объяснял, но. Суды наши работают по принципу: «Покажи человека, и я подберу ему статью».

В очередной раз глянув в окно, мой собеседник сам себя прерывает:

— На обед пошли.

За окном тянется процессия осужденных. В общей колонне их робы сливаются в одну черную массу, двигающуюся живой рекой.

Я смотрю на часы.

— Не волнуйтесь, мне торопиться некуда. Я никуда не пойду, — говорит Мурашов. — Я обедаю здесь, в нарядной, мне разрешают. Сам готовлю, вот плитка. У меня, знаете ли, желудок. И что они там, в столовой, приготовят — это еще вопрос, гм… вопрос жизни и смерти, кхе-кхе… подсыплют чего-нибудь.

— Подсыплют? В самом деле?

— Да нет, это я так сказал.

— Слово не воробей.

— Согласен.

— Вас пытались отравить?

— Меня пытались убить. Здесь, в зоне. Специально этапом заслали сюда человека.

Сделав паузу, он продолжил:

— Вы знаете, на второй день, когда я попал в следственный изолятор, мне сообщили, кто из криминальных авторитетов контролирует СИЗО. И мне сказали: «Смотрящий за централом в курсе твоего дела». В том смысле, что криминальная среда не будет мне мстить как бывшему сотруднику правоохранительной системы. А мстить стали совсем другие структуры.

В отряде убийц

Живая река за окном потекла в обратном направлении — первые отобедавшие осужденные возвращались в свои отряды.

Глянув в окно, нарядчик воскликнул:

— Ну что, пойдем. В десятый отряд. Если хотите.

Нарядчик Мурашов выполняет распоряжение «гражданина начальника», который поручил ему показать зону.

Десятый отряд — простойный, или невыводной: обитателям десятого отряда не разрешают работать. Здесь сидят за особо тяжкие преступления, осужденные на большие сроки.

— Слушай, — обращается Мурашов к дневальному, — нужно кого-нибудь поразговорчивее… вот, журналисту показать — пусть побеседует, расскажет о своем деле…

Нарядчику можно ходить по территории всей зоны. Среди других осужденных, лишенных такой привилегии, он чувствует себя хозяином положения.

— Поразговорчивее? Сейчас найдем… кого-нибудь… найду, конечно, найду, — торопливо повторяет дневальный. — А вы пока проходите сюда, в помещение, проходите…

Мы заходим в тесный квадрат помещения для служебного пользования. Стол, табурет, лавка. На стенах — картинки с полуобнаженными красотками.

— Чай будете пить? — суетится дневальный.

Я отказываюсь, Мурашов неопределенно хмыкает.

— А? Нет? — продолжает дневальный. — Ну, тогда я вам другое предложу, погодите немножко.

Он скрывается в дверях, но уже через минуту опять появляется на пороге, в руках — две кружки.

— Угощайтесь, пожалуйста.

Мурашов молча берет кружку, я снова отказываюсь.

— Да это же сок! — восклицает дневальный.

Стакан сока в зоне — роскошь большая, тем более в невыводном отряде. Брикет сока — это покупка в ларьке. На деньги, которые можно снимать с личного счета. Простойная бригада не работает, деньги на личный счет не идут… Брикетик сока могли прислать только в посылке из дома.

Я смотрю на Мурашова. Он пьет сок с таким невозмутимым видом, словно этот стакан — своеобразная дань нарядчику.

— А знаете, за что я на самом деле попал в колонию? — вдруг спрашивает меня Мурашов. — Обвинили меня в получении взятки! Которой я не получал…

Но договорить Мурашов не успевает.

— Вызывали? — в помещение заходит мужчина лет тридцати.

Руки вытянуты по швам. На голове «американское» кепи с большим козырьком.

Предлагаю ему присесть и рассказать историю своего преступления.

— А что тут рассказывать, до судимости я жил в Красноярском крае…

— Ты погоди, Паша, — вмешивается Мурашов. — Лучше сразу поясни человеку: раскаиваешься?

— В чем?

— В своем преступлении.

Павел молча смотрит на Мурашова.

— Где вы работали? — спрашиваю я.

— В Управлении по борьбе с организованной преступностью.

…История Павла похожа на киношный детектив. Его арестовали вместе с членами банды, в которой он был «своим среди чужих» — внедренным агентом УБОПа.

— У меня было оружие, за которое мне впоследствии вменили статью — за незаконное хранение. Арестовали меня сотрудники УВД. Я говорил им: «Позвоните в УБОП, я сам сотрудник, работал по заданию». А мне в ответ: «Оружие было?» — «Было» — «Незарегистрированное?» — «Нет, конечно». — «Ну вот и сиди». Хотя абсурд… кто же в банде пойдет оружие регистрировать!

— И это все ваше преступление?

— Нет, это было только началом моих злоключений. Девять месяцев меня продержали в СИЗО. Экспертиза показала, что мое оружие в преступлениях, совершенных бандой, не участвовало. Я не стрелял из него. Меня выпускают на подписку о невыезде. И тут оказывается, что из УБОПа меня уже давно уволили…

Пополнив армию безработных, бывший оперативник стал искать способ быстро поправить свое материальное положение.

— На подписку меня отпустили в сентябре, а суд был назначен на ноябрь. Мне нужны были деньги, чтобы кормить жену и малолетнего ребенка. И я стал искать способ разбогатеть. В один прекрасный день я знакомлюсь с человеком, который кажется мне во всех отношениях достойным доверия. Вдвоем мы разрабатываем план наших действий, который в скором времени претворяем в жизнь. Мы попадаем в квартиру одного коммерсанта, жену которого знал мой подельник, берем их деньги и уходим.

— А хозяева где были?

— Муж — в своей фирме, а жена — дома.

— И она спокойно отдала деньги?

— Да нет, конечно, она… сопротивлялась.

— Что было дальше?

— Я взял нож и зарезал ее.

— Вот так запросто убил человека?

— Да почему запросто? Она очень сильно кричала, и меня это просто раздражало. Поэтому я решил покончить с ней побыстрее.

— Ты погоди, Паша, не торопись, — вдруг вклинился в разговор Мурашов. — За «просто убил» двадцать лет не дают. Следовательно, ты убил с особой жестокостью.

— Ну да, сначала отрезал язык, чтобы не кричала, потом— уши…

Мурашов даже присвистнул:

— А уши-то зачем?

— Да шутка это. Просто убил. И точка на этом.

— Как же вас поймали? — спрашиваю я.

— Попались мы по глупости подельника. Он должен был кому-то отдать большой долг. Тот человек работал в милиции, и когда подельник пришел к нему, то вернул долг, дурак, крупными купюрами — теми самыми, что мы украли. А его приятель возьми да пошути, дескать, какие большие деньги, такие же купюры недавно исчезли из такой-то квартиры… Напарник тут же побелел, затрясся весь, словом, сам себя выдал. Его взяли на понт, а он клюнул. Ну в самом деле, откуда они могли бы знать, какие купюры исчезли. Мы вообще, кстати, имитировали в квартире убийство жены ее собственным мужем. Они часто ссорились, он нередко ей угрожал, мы все это знали… и я сказал подельнику: «Бери только деньги. Чтобы ни одна вещь из квартиры не исчезла!» Но он, идиот, стянул еще кольцо, снял с трупа. Потом кольцо нашли у него дома, и это стало уликой при обвинении… А тогда, сразу после кражи, оперативники первым делом задержали мужа, допросили как надо, и он тут же, в кабинете оперов, «чистосердечно» признался в убийстве собственной жены. Правда, он чего-то там пытался говорить о деньгах, что пропали, но о них вспомнили уже потом, позднее… когда через несколько дней появился мой напарник в кабинете у знакомого милиционера с деньгами. Мужа выпускают из СИЗО как несостоявшегося убийцу, а нас — на его место, в камеру. Потом был суд, и мне по совокупности двух уголовных дел — ведь я совершил кражу и убийство, будучи на подписке, — так вот, дают по совокупности двадцать два года лишения свободы. Три года я уже отсидел. Если повезет, на волю выйду, когда мне будет почти пятьдесят лет.

Павел берет свою кепку, мнет ее, прижимает к груди и неожиданно говорит:

— А вообще-то я ни в чем не раскаиваюсь. Коснись сейчас, я бы, не задумываясь, все повторил. Знаете, сколько мы взяли денег? Там хватило бы на полмерседеса. И главное, что я все просчитал — мы не должны были попасться… подельник, дурак, сдал.

Сделав паузу, Павел с шумом втянул в себя воздух, обвел помещение злым, помутневшим взглядом и вдруг выдал:

— А посадить в тюрьму можно любого человека. Даже вас! Вот вы сейчас сидите здесь, беседуете, а я потом пойду и скажу, что вы пронесли в зону наркотики. И вам «докажут», что это так.

Еще раз оглядев помещение, он продолжил тему:

— Это жизнь. Раньше в милиции как работали? Мозгами. А сейчас? Кулаками!

Сжав пальцы в кулаки, он посмотрел на эти аргументы доказательной базы.

Молчавший до сих пор Мурашов усмехнулся, провел ладонью по голове, приглаживая волосы, и проговорил, глядя на Павла:

— В 1991 году приняли закон, запрещающий получать пенсию работающим пенсионерам. Взамен в милицию пришел всякий сброд, которому доверили закон.

— Вот именно, — поддакнул бывший оперативник, — раньше ветераном считали того, кто прослужил десять лет, а сегодня уже через два года стажа сотрудника называют старослужащим.

— Не в этом дело, Паша, — решительно продолжил нарядчик. — Раньше человек шел на работу и думал, как ему принести пользу обществу, а сегодня подходит с иной меркой: какую выгоду он сможет иметь от своей должности. — И уже взглянув в мою сторону, Мурашов пояснил: — Вот у нас тут сидит один бывший следователь, он брал взятки «Крузерами», и еще поучает, чем нужно брать: не деньгами, а сразу машинами, словом, новый русский следователь… И таких много.

Разжав кулаки, Павел многозначительно произнес:

— Сотрудники правоохранительной системы — это тоже преступники. Которые еще не попались.

Мурашов неопределенно хмыкнул:

— Погоны к плечам не гвоздями прибиты… А? Как думаешь, Паша? Тяжело тебе в зоне отбывать срок?

— Все познается в сравнении. Я — осужденный, а наши охранники — свободные люди. Давай о них поговорим… Чем они лучше зэков? В чем они свободнее? Ладно, я — встаю с подъемом, ложусь по отбою, я так делаю по приговору суда. А он, охранник, после смены идет домой, ну, пообщался с семьей, а что дальше… дальше — ночь, утром — опять зона, он тоже живет по расписанию. Я это к тому говорю, что сотрудник колонии такой же несвободный человек, как зэк. Если повезет, я когда-нибудь выйду отсюда, а он — никогда…

— Ты не перегибай, Павел, — досадливо оборвал нарядчик. — Одно дело — сидеть в зоне, другое — работать в ней. Тебе за то, что сидишь, платят? Нет. А ему платят… Вопрос же в том, что зарплата не такая большая и не всегда регулярная. Вывод? Сотрудник зоны может быть неудовлетворен своим социальным положением. А это значит, что от своей должности он тоже может искать выгоду, о чем я уже говорил. Он идет к осужденному и просит, например, отремонтировать ему обувь. Понятно, что в зоне есть обувной цех, зэку нетрудно выполнить — он соглашается, ремонтирует. Офицеры тащат обувь из дома, не сознавая, что они уже попадают в зависимость от осужденных, не напрямую, а косвенно. Выступают в роли просителей. Зэку это льстит, он понимает, что может воспользоваться этим, тоже о чем-нибудь попросить. А тому неудобно отказать, это уже неуставные отношения. Тьфу, ты, прости господи, за державу обидно! Когда сотрудник колонии идет за зэком и несет его баулы. И такое бывает! Но вот о чем я подумал: при хорошей и регулярной зарплате разве пошел бы сотрудник в зависимость к зэку?

На пороге показался дневальный.

— Ну что, поговорили? Кого-нибудь еще пригласить? — немного замешкавшись, он предложил очередного кандидата на собеседование. — У нас тут сидит бывший преподаватель из Ленинграда. Одно время работал в Америке. Потом вернулся в Россию и устроился в милицию. Интересный человек, дает осужденным частные уроки английского языка… Могу позвать?

— Если тот согласится, — подсказал нарядчик. — Погоди, впрочем… Сколько лет ты в колонии?

— Два года, третий идет…

— А сколько в органах проработал?

— Год в уголовном розыске.

— До милиции чем занимался?

— Был водителем.

— За что вас осудили? — спросил я.

— После работы зашел в бар, выпил пива, ко мне подсели двое…

— Ваши приятели?

— Нет, совершенно незнакомые люди. Выпили. Один предложил поехать на его дачу, продолжить «банкет». Вызвали такси, сели, сразу заплатили. Выехали за город, хозяин дачи сказал: «Останови здесь». И в тот же момент прозвучал выстрел. Водитель повалился набок. Убийца вытащил его из салона и предложил добить, стреляя по очереди. Передал «пушку» подельнику, и он тоже выстрелил в таксиста. А потом пистолет дали мне: «Стреляй». Ну что я мог сделать? Либо стрелять, либо лечь рядом с водителем. Я выстрелил.

— Какой вам срок дали?

— Шестнадцать лет. Хотя на суде я заявил, что у меня не было причины убивать этого человека. Но мне сказали, что я избрал выгодную позицию, чтобы уменьшить вину. Однако я признал, что стрелял. Так в чем же я хотел уменьшить вину?

— Ладно, зови своего «американца», — включился в разговор Мурашов.

Через несколько минут в помещение зашел тщедушной внешности, совсем невысокий молодой человек и сразу ввел меня в курс дела.

— Девятнадцать лет сроку. За убийство. Убил чиновника мэрии Санкт-Петербурга, я его… затоптал!

— В каком смысле?

— Мы изрядно выпили, я работал в мэрии переводчиком. Он просто валялся, пьяный, на полу, я его запинал до смерти.

— Зачем?

— А у меня негативное отношение ко всем этим сексуальным меньшинствам, их надо вешать на первом суку. Он был одним из них.

— Почему же вы с ним пили? Если так ненавидели.

— Это уже другой вопрос. Там пить больше не с кем.

— Где, в мэрии?

— И в мэрии тоже. Я работал одновременно в мэрии и университете, преподавал американскую литературу, так половина студентов у меня были педерастами, детки богатых родителей… Они даже ездят на каникулы в Швецию и регистрируют там свои однополые браки.

— Неужели в Санкт-Петербурге так много «голубых»?

— Очень много, считайте, полгорода.

— И что, всех нужно убивать?

— Я же говорю — был пьян. На суде у меня был адвокат из Международной амнистии. Мои друзья из Америки…

— Из Америки?

— Да, я четыре месяца преподавал в Бостоне шекспироведение.

— И что дальше?

— Я вот и говорю, что мои друзья из Америки приехали на суд, пытались защищать меня. Оказалось, бесполезно. Девятнадцать лет за убийство педика! Впрочем, меня не волнует, что посадили. Срок большой — вот что волнует. Я был не готов к такому сроку. Вот если бы раньше меня посадили, я бы не удивился.

— Почему?

— Потому что раньше я работал в милиции, был оперуполномоченным. И тогда, в милиции, я был готов сесть в тюрьму в любое время. У меня было три убийства при задержании, каждый раз заводили дело… На мне было уже три трупа, и я готов был сесть. А в этот раз — нет. Случайно все вышло. Неожиданно для меня самого, стечение обстоятельств… Впрочем, я не считаю, что сделал что-то сильно плохое. Жалко другого — времени, которое теперь идет впустую. А я хочу работать, преподавать, мне интересно живое общение, я даже написал заявление в школу при колонии, что могу вести уроки английского языка. Оказывается, нельзя. Из РОНО пришла бумага: осужденный не имеет права на преподавательскую деятельность. Странно… в законе на этот счет оговорок нет. Тем более что в суде меня не лишили права на преподавание в будущем. Обращаются осужденные, консультирую их, даю задания. У меня уже тут частным образом образовалась группа по изучению английского. А вообще, знаете, что в зоне главное? Быть самим собой. Займешь свою нишу, и тебя никто не тронет. Когда я сидел в СИЗО, ожидал от зоны чего-то ужасного. Оказывается, жить можно.

Странная история Мурашова

Оставляя убийц в отряде, выходим с Мурашовым на плац — небольшой двор перед дежурной частью. Глядя под ноги, нарядчик возвращается к прежней теме:

— Я вам недосказал, за что меня посадили.

— Вы уже говорили — за взятку.

— Да не-ет, это совсем другая история.

Растягивая в задумчивости слова, бывший помпрокурора проводит ладонью по лбу, как бы проверяя температуру.

— Только в зоне я узнал, за что попал в колонию. Из-за одного коммерсанта, которого сотрудники ФСБ припутали на связях с чеченскими боевиками. Коммерсант отказался сотрудничать с ФСБ, и тогда с него потребовали откупные, которые он отказался заплатить.

— Ну а вы тут при чем?

— У меня были вторая жена и приемная дочь, которой в 1997 году исполнилось двадцать лет. Этот коммерсант был ее женихом. Ему сказали: не заплатишь деньги — посадим в тюрьму отца твоей невесты. Он не заплатил, меня посадили, а потом он пришел к моей жене и покаялся. Оказалась темная история. Сам он чеченец. В Чечне у него остались жена и двое детей. Он уехал в Сибирь, завел свое дело. Познакомился с моей дочерью. Моей жене он, кстати, сказал, что хотел собрать откупные для ФСБ и даже обратился к чеченской диаспоре в Забайкалье с просьбой собрать такую-то сумму денег.

— И что же диаспора?

— Отказали. Ему ответили: «Кто тебе эта девушка? Жена? Нет! Невеста? Тоже нет». Когда моя жена рассказала все это дочери, с той случилась истерика. Потом жена приезжала ко мне на свидание и тоже все пересказала. Я, конечно, сразу не поверил, только вот. Ну действительно, при чем тут Чечня, какие-то бешеные деньги, фээсбэшники — и все это каким-то образом крутилось вокруг меня. Потом я стал сопоставлять факты. Арестовали меня фээсбэшники. Дело вел следователь ФСБ. На одном из допросов он даже назвал срок, на который меня посадят, и этот срок впоследствии совпал с решением суда. А потом произошло нечто такое… такое, что заставило меня поверить во всю эту темную историю.

Понизив голос, он продолжил:

— Я вам расскажу совсем о другом случае, на первый взгляд мало относящемся к моему делу. Я уже сидел в этой колонии больше года, как однажды сюда пришел новый этап. И один человек с этого этапа, находясь еще в карантине, просит: «Позовите Мурашова». Прихожу, вижу: совсем незнакомый парень. А он едва ли не прощения у меня просит: «Это я, Ефрем Леонидович, вашу дочь в тюрьму посадил». Как — посадил? В какую тюрьму? Я-то ничего не знаю, живя в зоне. И вот парень рассказывает, что больше года назад он вел дело моей 14-летней дочери от первого брака. Она с матерью живет под Пензой, откуда я уехал после развода. Этап прибыл с запада, сам парень — пензенский, служил в ФСБ. Дочь арестовали за подозрение в убийстве. Называет день ареста, который совпадает с моим днем ареста в Забайкалье. Совпадение? Два ареста — отца и дочери — в один день в разных концах России! И в том и в другом случаях аресты проводили фээсбэшники. Ну что делать, поговорили мы с ним по душам. Спрашиваю, за что попал в зону. Отвечает, что три года служил в милиции, попал под увольнение, устроился в ФСБ, через год уволили за взятку. Одним словом, он сделал свое грязное дело, потом об него вытерли ноги — и выкинули.

Вздохнув, Ефрем опять потрогал лоб.

— Вот с того времени я и не хожу в столовую… всякое может быть, — глядя под ноги, он продолжил. — Не знаю, конечно, может, они рассчитывали, что я его убью. Ведь он тоже попал в эту зону неслучайно! Может, они думали избавиться таким образом от свидетеля, а меня — на новый срок.

Надолго замолчав, он, казалось, погрузился в свои мысли.

— Послушайте, — спросил я, — почему вы рассказываете мне все это?

— Почему? Если молчать, как говорят здесь «гнать» — держать мысли в себе, переживать, думать о неприятностях, то на это здоровья не хватит. Пища в зоне низкокалорийная, витаминов нет. И так на здоровье скажется. Да еще переживать, нервничать? Ни за что! О плохом в зоне нельзя думать — станет еще хуже. Можно впасть в такую депрессию, из которой потом не выйдешь. Я вам так скажу: тюрьма, конечно, это вещь нежелательная. Но если оказался здесь, то не для того, чтобы остаться, а чтобы достойно отбыть срок. Здесь свои законы.

И добавил, продолжая тему:

— Помните, я рассказывал, как встретил в СИЗО троих бывших милиционеров, которых лично арестовывал? Именно они и помогли мне адаптироваться в тюрьме. Приняли в свою семейку [1] . Хорошие оказались ребята.

Глава вторая

ТРИ УГОЛОВНЫХ ДЕЛА, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ РОССИЮ

Суд в Лефортово

Мой собеседник явно волнуется и оттого поминутно машинально приглаживает свою тюремную робу.

— Если вы это опубликуете, будет шок, — говорит он. — Это взорвется «бомба», от которой в Москве полетят самые высокие чины!

На зону бывший полковник МУРа попал по самому громкому уголовному делу начала XXI века — делу «банды генерала Валеева». Семеро высокопоставленных сотрудников столичных правоохранительных органов обвинялись в целом букете преступлений: вымогательстве денег, перевозке наркотиков, оружия, злоупотреблении служебным положением. Всех членов организованной преступной группы приговорили к длительным срокам заключения. И вот теперь один из них утверждает: не было ни преступлений, ни самой банды. Все дело от начала до конца шито белыми нитками. Снять с постов и подвести под статьи УК сразу семерых руководителей правоохранительной системы Москвы было чьим-то заказом.

Спрашиваю напрямую:

— Чьим заказом?

В который раз пригладив свою робу, бывший полковник Сергей Чатов решительно произносит:

— Эти люди сейчас работают в Думе!

— Расскажите обо всем по порядку.

— Меня арестовали 23 июля 2003 года. Это был обычный рабочий день. Я пришел на службу, где мне сказали: «Тебя вызывает начальник Управления кадров». Как только я зашел в его кабинет, меня прижал к стене амбал в форме омоновца, вывернул мне руки и надел наручники. Помню, я еще сказал ему: «Сынок, ты ключик-то не потеряй». Так нет ведь, сукин сын, все равно потерял…

Его отвезли в Лефортово. Там же прошло и первое судебное заседание. В специальной комнате судей и подсудимых разделяли только столы, поставленные в один ряд.

— Когда меня завели в эту комнату, то я первым делом увидел коренастого мужчину в гражданской одежде. Спросил его: «Вы кто?» Он ответил: «Я — Валеев». Я тоже назвался. Так состоялось мое знакомство с человеком, которого впоследствии назвали главарем нашей «банды».

В милиции Чатов прослужил двадцать пять лет. Последняя должность — заместитель начальника одного из отделов МУРа.

— У меня агентура была одна из лучших в Москве. Мы раскрывали самые запутанные преступления. И я никогда никого не боялся. Потому что у нас была нормальная репутация. Если мы ловили кого, то это были такие люди… — Сергей Васильевич пытается подобрать верное слово. — Это были люди авторитетные, которые не держали обид на нас. Потому что мы действовали всегда по закону. Приведу вам такой эпизод. Проводится обыск в одной квартире. Хозяин — крупный мошенник. В какой-то момент открываем антресоль — там доверху стодолларовые купюры. И все это при открытой дверце начинает сыпаться на пол. В прямом смысле золотой дождь. Мы не поленились — скрупулезно все запротоколировали. И впоследствии ничего никуда не исчезло — ни одной купюры. Потому что если бы кто взял что-нибудь себе — он сразу бы стал изгоем, которому не место в нашем отделе.

Вспомнив о прошлой жизни, Чатов никак не может успокоиться. Вскакивает с казенной табуретки и начинает ходить по комнате взад-вперед.

— Понимаете, мы честно работали…

Пожалуй, в нашей беседе наступил кульминационный момент. «Банду Валеева» обвинили в совершении тяжких и особо тяжких преступлений: злоупотреблениях служебным положением, перевозке наркотиков, оружия, вымогательстве денег у задержанных.

— Да не было ничего этого, — без обиняков заявляет бывший полковник. — Меня самого обокрали. Во время обыска. В служебном кабинете. Исчезли мой китель, спортивная одежда (после работы я ходил в спортзал), пропали кроссовки «Найк». И это не всё. Как только меня и так называемых подельников задержали, то в интернете появились наши адреса, и по всем адресам были совершены кражи. Однако крупные вещи не брали. В моей квартире взяли мой паспорт, дочкину золотую цепочку и… утюг! Возможно, искали какие-то бумаги. Но и это тоже не все странности в нашем деле. После нашего ареста по Москве кто-то растиражировал книгу, где раскрыл всю нашу агентурную сеть. Что это значит? Только одно: кто-то целенаправленно «сливал» информацию про нас: адреса, агентов… Фактически это служебные данные. И этот кто-то хорошо владел всей этой служебной информацией.

Следствие длилось четыре года шесть месяцев.

— А вы представляете, что значит провести такой срок в СИЗО? — восклицает Чатов. — Это все время находишься в одной маленькой камере, где ты либо сидишь, либо лежишь. Раз в месяц парикмахерская, два раза в месяц по часу свидания, один раз в неделю — душ на пятнадцать минут. Вот все «прогулки», разрешенные распорядком дня. Через каждые полторы минуты на двери камеры открывается-закрывается «зрачок» — за вами следят круглосуточно! И все время на вас давят стены закрытого помещения, отчего развивается фобия на замкнутое пространство. Когда меня после суда наконец повезли в зону и сажали в автозак, то я первым делом посмотрел на небо и так удивился, оттого что вдруг увидел самолет. Я даже непроизвольно воскликнул: «Смотрите, летит!»

— На суде вы признали вину?

— Да ничего не признал. Хотя и следствие, и суд очень старались доказать нашу вину. Сначала у нас были одни следователи, потом другие. Все московские следователи отказались вести наше дело, поняв, что это политический заказ. Тогда набрали следователей с периферии, пообещали всем московскую прописку. А потом их всех «кинули»…

— Откуда вы знаете?

— Знаю. Дошла информация.

— Что на суде вам конкретно вменяли в вину?

— Якобы мы занимались вымогательством. Задерживали коммерсантов, возбуждали уголовное дело, а потом за деньги отпускали. Хотя в действительности по нашему делу не проходило ни одного коммерсанта.

— Тогда на чем же строились обвинения?

— Потерпевшими в нашем деле были уголовники. Один из них оказался наемным убийцей. Он был в федеральном розыске. Нам из УВД Татарстана прислали на него ориентировку. Сообщили, где он может скрываться. Два дня мы его караулили. Задержали. При нем были восемь тысяч долларов и оружие. Отправили его в ИВС [2] . Утром его забрали опера и увезли в Питер по каким-то своим делам. Потом его осудили на двадцать лет зоны. А затем начался торг. К нему то и дело приезжали прокурорские и предлагали: дашь нужные показания — мы тебе сократим срок. В итоге через три года отсидки он вдруг «вспомнил», что МУР у него вымогал за освобождение пятьдесят тысяч долларов. Другим потерпевшим по нашему делу был чеченский боевик, который приехал в Москву лечиться. Нам поступила информация на него. Мы выехали и задержали его. Нашли у него пистолет, поддельный паспорт и поддельный техталон. А потом нам вменили в вину незаконное задержание. Якобы мы подкинули ему пистолет. И якобы незаконно применили наручники. Хотя ясно было, что он скрывался. Все следствие по нашему «делу» было фальсификацией от начала до конца. Следователи не знали, что с нами делать. Поэтому следствие и длилось так долго — больше четырех лет.

Тяжело вздохнув, мой собеседник выдает наболевшее:

— Я до сих пор не знаю, зачем нас посадили. Кому мы мешали? Впрочем, догадываюсь…

— Какой вам срок дали?

— Четырнадцать лет строгого режима. Это очень много. Одним из так называемых подельников по моему делу проходил мой коллега, у которого произошла страшная драма. Накануне ареста он отдыхал где-то за городом, катался на лыжах и сломал себе позвоночник. Его арестовали и тоже привезли в Лефортово, где он пролежал на койке четыре с половиной года. На суд его приносили на носилках. В итоге осудили на тринадцать лет. У меня тоже произошла трагедия. Через два месяца после того, как меня арестовали, погиб мой сын. На него набросились на улице хулиганы, жестоко избили. И я сам потом читал в одной из московских газет: мол, сами «оборотни в погонах» убили сына Чатова с той целью, чтобы он не смог дать в суде показания против отца. Ну не подонки ли могли все это придумать?

Перебив сам себя, Сергей Васильевич вдруг спрашивает:

— Вы пьете воду?

Заметив мой недоуменный взгляд, он поясняет:

— Извините, волнуюсь, мне надо выпить воды.

Судорожно пьет. Понемногу успокаивается и продолжает свою исповедь:

— Изоляция от общества накладывает свой отпечаток. Замкнутое пространство. Узкий круг общения. Нет средств для расширения своего лексикона. Через три года пребывания в Лефортово я вдруг понял, что разучился… говорить! Ко мне приходил адвокат, а у меня язык не поворачивался — в прямом смысле — отвечать на его вопросы. Я спросил адвоката: как мне быть? Он посоветовал нанять репетитора.

— Где, в тюрьме?

— А где же еще.

— Наняли?

— Да, нанял.

— И его пропускали?

— Он приходил под видом адвоката.

Спрашиваю Чатова, чему может научить зона. Отвечает не задумываясь:

— Зона ничему не научит, если сам не захочешь учиться.

В будущее он смотрит с оптимизмом:

— Я выучил в колонии английский язык. Научился работать на персональном компьютере.

О прошлом говорит безапелляционно:

— В отношении меня был вынесен преступный приговор преступной группой под видом суда. Я не считаю виновным ни себя, ни своих товарищей. Нам хотели доказать сто тридцать эпизодов преступных действий, но вменили (а не доказали) только четыре преступления.

По дороге в ад

Осужденный Владимир Мишин — самая зловещая фигура в колонии. На его счету больше всего убийств. И срок у него тоже самый большой — 25 лет заключения.

Эта дикая история произошла 12 июня 1997 года в городе Грязи Липецкой области. Два патрульных милиционера обратили внимание на компанию молодых людей, пристававших к двум девушкам. Подошли разобраться…

А потом старший патрульной группы Мишин достал пистолет и начал убивать. Убил одного, второго, третьего… Закончились патроны. Сменил в пистолете обойму и убил четвертого. Впоследствии судебно-медицинская экспертиза установит, что милиционер выстрелил каждой жертве в брюшную полость, грудную клетку и… в голову.

Спрашиваю убийцу: за что он так с ними? Отвечает не раздумывая:

— Об этом уже писали в газетах.

Кажется, разговор закончен. Меня предупреждали, что Мишин — замкнутый человек. Редкие письма из дома он сразу рвет. Друзей в колонии не завел. Живет «в одного», как говорят на зоне. Но иногда на него что-то находит, и он покупает «на отоварке» конфеты, а потом раздает их всем желающим: «Угощайтесь, мужики!..» Одним словом, странный тип, о котором можно сказать, что он себе на уме.

И вдруг Мишин произносит:

— Они меня оскорбляли…

— Кто оскорблял?

— Убитые.

— И что же, так сильно оскорбляли, что вы потянулись к оружию?

— Они меня оскорбляли полчаса. Нецензурной бранью. Глаза в глаза. В мой адрес. Я все это сначала терпел.

— Почему вы не сообщили об этом в свой отдел милиции? Вызвали бы кого-нибудь на помощь. Наверняка у вас была рация.

— Даже две рации были: у меня и напарника. Но они, как всегда, не работали. Я был старшим патруля, поэтому дважды отправлял напарника бегать звонить в РОВД [3] из телефонной будки. Полчаса мы ждали, что к нам из РОВД кто-нибудь приедет, — не дождались. А когда уже все было кончено, когда я убил их, то через три минуты к нам подъехали сразу три машины, опоздали…

У осужденного Мишина цепкая память. Особенно на свои ощущения:

— Помню, я поразился: оказывается, человека так легко убить! Я раньше об этом никогда не думал. А когда стрелял в них, так быстро все произошло. Достал пистолет, и — бах-бах! — убил. Очень просто. Только свои ботинки потом вытер: мозги убитых разлетелись в стороны… И мне после этого сразу очень легко стало. Думаю, ну вот как здорово все закончилось. Потом на место убийства приехал начальник РОВД, спросил: «Ты пил?» Отвечаю, что нет. Он говорит: «Тогда поехали в больницу — снимать стресс». Я отдал ему пистолет. Помню еще, что начальник РОВД сказал мне: «Все нормально, ты не переживай, если что, я сяду вместе с тобой».

— Сколько всего патронов вы расстреляли из своего пистолета?

— Две обоймы, шестнадцать патронов. В последнего потерпевшего я вообще всадил восемь пуль.

— Зачем так много?

— Потому что он был последним. И я просто разряжал в него обойму. Хотя его, по большому счету, можно было бы и не убивать. Меня оскорбляли только двое из всей компании. Остальные молча наблюдали.

Районный отдел внутренних дел.

— А раньше когда-либо вам приходилось с ними встречаться?

— Только с одним из них, Царство ему Небесное, пять лет уже гниет в земле. Однажды я выводил его пьяного из бара. Ко мне подошла директор бара, со слезами, и сказала, что он ее оскорбляет. Я подошел к нему, стукнул об стенку мордой и вывел на улицу. Там его подхватили дружки. А потом я встретился с ним 12 июня. Сначала он просто оскорблял меня, а потом стал кричать: «Ну что, стрелять будешь? На, стреляй!»

— Это и спровоцировало вас?

— Нет, не это. В тот момент я еще не собирался стрелять.

— А что же стало переломным моментом в вашем конфликте?

— Они угрожали мне.

— Чем?

— Серьезными неприятностями по службе.

— И это вас задело?

— Да ну, как задело, они вообще в кабинет начальника милиции дверь пинком открывали. Они были своими людьми в его кабинете…

— Откуда вы это знаете?

— Да у нас все это знали, городок-то маленький. Всего пятьдесят тысяч население, как в большом колхозе. Начальник РОВД у них был свой, прокурор — свой, городская администрация — своя. Они делали в городе все, что хотели…

— Чем они занимались?

— Темными делами. Их одно время разрабатывал 6-й отдел по борьбе с организованной преступностью. Но потом на них глаза закрыли и перестали разрабатывать. Я не жалею, что убил их. Но у родственников убитых я попросил на суде прощения. Я сказал в своем последнем слове: «Это, наверное, судьба: так получилось, я убил людей. Кровь можно смыть только кровью. Поэтому прошу применить ко мне смертную казнь». Суд совещался неделю. Меня приговорили к двадцати пяти годам заключения.

— Вас признали вменяемым?

— Да, вменяемым.

— Вы говорили, что сразу после убийства вас отправили в больницу.

— Меня отправили в больницу УВД снимать стресс. Хотя лично мне этого не было нужно, поскольку никакого стресса у меня не было. Я прекрасно себя чувствовал, потому что, когда я убил, у меня гора с плеч свалилась. Через месяц я вышел из больницы, и меня отправили в отпуск. Три дня я успел отгулять. Потом меня вызвал следователь прокуратуры и предъявил обвинение. Психиатрическое обследование мне проводили в областной психбольнице, где я провел сорок пять суток. Потом меня направили на психиатрическую экспертизу в Институт имени Сербского в Москву, там я пробыл двадцать восемь дней. Экспертиза дала ответ на три главных вопроса, интересовавших следствие. Был ли я в момент совершения преступления вменяемым? Да. Совершил ли я преступление в состоянии аффекта? Нет. В данный момент вменяемый? Да.

— Как вели себя на суде родные убитых?

— Сначала все были против меня, а потом некоторые стали уже за меня и даже поддерживали.

— У вас семья была?

— Только сожительница.

— Родители живы?

— Матушке семьдесят восьмой год идет. Когда шло следствие, я сказал ей: «Не ходи ко мне».

— И вы с ней больше ни разу не виделись?

— Один раз виделся. Следователь предложил выехать на место преступления, провести следственный эксперимент. При этом пообещал, что на обратном пути заедем ко мне домой…

— Заехали?

— Ну да. Повидался с матушкой.

— Домой письма пишете?

— Иногда.

— А из дома — получаете?

— Получаю, но сразу их рву.

— Почему?

— А зачем хранить? Только себя расстраивать.

— У вас есть братья-сестры?

— Сестра есть, тоже иногда пишет письма. А вот родной брат отказался от меня. Я еще когда в больнице лежал, он пришел ко мне и сказал: «Я тут посоветовался с женой и тещей, и мы решили, что ты — убийца. Поэтому мы тебя теперь знать не хотим».

— Брат младше или старше вас?

— Старше. Я самый младший ребенок в семье.

— Могли бы вы вспомнить какой-нибудь случай из детства, поразивший вас на всю жизнь?

— Случай из детства? Ну вот однажды что было. Мы увидели, как возле нашего дома тридцать человек одного били. Батя выбежал с топором… Когда все разбежались, мы завели избитого к нам, во двор, кровь смыли.

— У вас есть принцип, которому вы следуете всю жизнь?

— Батя говорил мне: «Никогда не связывайся с женщиной, а то сам будешь женщиной». Этот принцип для меня закон.

— С какого времени вы находитесь в колонии?

— Пока шло следствие, я полтора года сидел в СИЗО Липецка. А в колонию меня привезли 31 марта 1999 года.

— Чем в колонии занимаетесь?

— Сиднем сижу… Раньше о колониях ничего не знал, думал, что здесь — лесоповал. А теперь вижу, что делать здесь абсолютно нечего. Вот просто сижу и смотрю в окно. Вон забор, а вон дерево зеленое, за забором. Вдалеке гора, а на ней — дома. Ощущается ностальгия по дому. А вообще, в колонии одна рутина. День прошел, и ладно. Сейчас и на воле так живут. На воле даже тяжелее. Нас кормят, одевают, телевизор смотрим, а КПД от нас — ноль. Вот у меня иск на сто сорок тысяч рублей, должен выплатить родственникам погибших. Они еще ни копейки не получили от меня. Потому что я не работаю: не пускают меня на работу. У нас специальный простойный отряд. И вот мы весь день ходим по локалке, чай пьем, в шахматы играем. Скучно! Одни и те же лица надоедают. Я вообще работать хочу…

— Вы жалеете, что попали сюда?

— Я ни о чем не жалею. Что ни делается, все к лучшему. Другим людям свободнее будет дышать без меня. Так я считаю. Потому что я убил людей. За это и сижу. А вообще я не выдержу двадцать пять лет. На свободе я двадцать лет занимался по системе Порфирия Иванова, был абсолютно здоровым. А сейчас у меня давление поднимается, я стал гипертоником. Потому что здесь низкое атмосферное давление, это сказывается на голове…