автордың кітабын онлайн тегін оқу  Костер на снегу

Виктор Стукалов

Виктор Стукалов

Костер на снегу

Длительные и утомительные скитания по тайге, ночёвки у костра в любое время года и при любой погоде спровоци-ровали осложнения травмы, полученной при тушении лес-ного пожара. Несколько лет регулярных посещений поли-клиник всех уровней, «отлёжки» в больницах, постоянное наблюдение врачей и их суровый приговор: — Или тайга, или….

Пришлось выбирать… И вот уже двадцать шесть лет я каждое утро вхожу в класс, вижу любознательные глазёнки мальчишек и девчонок. За окнами тёплого и уютного класса с цветами на подоконнике, я вижу заснеженные и заросшие лесом горбатые сопки, уходящие куда-то в манящую си-нюю даль к отрогам седого и сурового Сихотэ-Алиня.

Костёр на снегу

… Повернувшись во сне, Фёдор застонал от страшной боли в пояснице, как шилом проткнувшей всё тело до за-тылка. Он облизал пересохшие губы, открыл глаза и по-смотрел в тёмный потолок. Потерев пальцами глаза, он повернул голову и посмотрел по сторонам: рассвет ещё не наступил, в бараке было темно и только едва-едва замет-ным мутным пятном угадывалось окно.

В бараке было холодно. Старенькая печь-буржуйка уже прогорела и камни, которыми она была обложена, уже давно остыли. Снизу, от двери, по всему бараку скво-зило предательским холодком…

Фёдор тяжело, с надрывом дышал, чувствуя своё го-рячее дыхание. Во рту пересохло и Фёдор, облизнув сухие губы, почувствовал, что они стали шершавыми и потрес-кались. Он приложил руку ко лбу: лоб был горячим. Чув-ствуя слабость во всём теле, какую-то тяжесть в пояснице и тупую, ноющую боль, Фёдор от досады застонал: охот-ничий сезон только начался, и он был уверен, что у него и в этом году всё будет хорошо, но неожиданно неприят-ности обрушились на него, как снежный ком.

К этому охотничьему сезону Фёдор подготовился, как никогда, тщательно. На этом участке, который два года отдыхал, он прорубил новые путики[1] и подправил старые, установил новые стационарные ловушки на соболя, разнёс по путикам капканы, проверил и подсолил старые солонцы[2] на копытных, подремонтировал и утеплил ещё два барака, заготовил дрова на зиму, завёз продукты. И вот, как на грех, в одном из бараков медведь разорил лабаз[3] с продуктами, а теперь, вдобавок ко всему, Фёдор чувствует, что заболел. И это было самое ужасное, что можно было себе представить.

Последние два дня он ещё как-то крепился и был уверен, что это от усталости и пройдёт само собой, но вчера он вдруг почувствовал, что у него уже больше нет сил со-противляться болезни.

В бараке становилось всё холоднее и холоднее. Хо-лод, крадучись, уже пробрался в спальник, коварной зме-ёй протискивался между складок одежды и стал покусы-вать разгорячённое температурой тело.

Вечером, хорошо протопив печь, Фёдор, сняв обувь и не раздеваясь, залез в спальный мешок, надеясь пропотеть и таким дедовским методом поправиться. Но дедовский метод, видимо, безнадёжно устарел и не только не помог, но и усложнил положение: влажное от пота белье настыло и теперь неприятно холодило тело.

Опираясь руками в нары и напрягая ослабшие мыш-цы, Фёдор вылез из спальника, поднялся, на ощупь нашёл на столике огарок свечи и коробок спичек.

Тусклое дрожащее пламя свечи робко осветило бре-венчатые стены барака с глубокими трещинами, висящие на стене правилки[4] на пушных, сменную одежду, полку с продуктами, стоявший на столике старенький транзистор-ный приёмник с севшими батарейками, да старенькую и уже видавшие виды печь-буржуйку.

Фёдор наклонился, поднял сапоги и сунул руку во-внутрь: сапоги внутри были сырыми и он почувствовал пальцами ледяную корочку войлочных стелек. Тяжело опустившись на нары, Фёдор вспомнил, как вчера вече-ром он едва дошёл до барака, нашёл в себе силы разжечь печь и, разувшись, залезть в спальник.

Его сильно знобило и он, укрывшись с головой и со-греваясь дыханием, никак не мог согреться. Фёдор ждал, пока выстудившийся за день барак прогреется, чтобы можно было встать и приготовить себе нехитрый ужин из концентратов и просушить влажную одежду и обувь.

Но боль, мучавшая его весь день, затихла и Фёдор, со-гревшись, незаметно для себя уснул тяжёлым тревожным сном…

Заскрипев зубами от ноющей боли, Фёдор с трудом обул настывшие за ночь сапоги, ощущая сквозь шерстя-ные носки холод замёрших стелек. Он медленно и осто-рожно дошёл до печи и, терпя боль, присел на корточки и открыл дверку печи. Из тёмной топки печи на него дых-нуло холодом: в её, уже давно остывшей чёрной пасти, не светилось ни уголька…

Превозмогая боли в пояснице, Фёдор разжёг печь, не закрывая дверки, сел на чурку напротив. Из открытой дверки на него потянуло едким дымом, выдавливая слёзы.

Фёдор вытер слезящиеся глаза и, опираясь локтями в колени, стал смотреть на разгорающееся пламя. Он ощу-щал идущее из печи приятное тепло, чувствуя, как оно ласкает его и медленно растекается по всему телу.

Печь разгоралась, яркое пламя жадно пожирало сухие дрова и они, потрескивая искрами, неумолимо растворя-лись в пляшущем пламени.

Фёдор поставил на печь чайник, снял сапоги и, выта-щив из них стельки, поставил сапоги на камни у печи. Подложив под ноги полено, он снова сел на чурку у печи и, глядя на танцующее яркое пламя, задумался, словно на-деялся среди дрожащих языков огня найти что-то такое, что смогло бы облегчить терзающие его душевные муки, избавить от боли ноющих ран. И вот теперь к ним неожи-данно добавилась и эта физическая боль, напоминающая о себе каждым движением.

Обладая отменным здоровьем, Фёдор до этого никогда не испытывал подобных ощущений и поэтому не мог по-нять, что с ним. Он хорошо понимал, что здесь, среди не-проходимых таёжных дебрей, за десятки километров от человеческого жилья, ему никто не поможет, и он теперь остался один на один со своей болезнью. Поэтому, оста-ваться здесь, в бараке, не зная, откуда подкралась беда и какие могут последствия, было слишком рискованно. И, как ни думай, самым разумным было сейчас идти в посёлок и обратиться за помощью.

При мысли о посёлке у Фёдора сжало сердце. Он представил себе тихие, запорошенные первым снегом улицы посёлка, однотипные двухквартирные бревенчатые дома и, среди них — свой дом, со скромной холостяцкой обстановкой. Дом, в котором, кроме гулкой кладбищен-ской тишины, холода и одиночества, его уже давно никто не ждёт…

А рядом, на соседней улице, в таком же доме, в чис-той и уютной обстановке, сейчас спит, тихонько посапы-вая носиком, маленький человечек с такой же родинкой на шейке, как у Фёдора.

При воспоминании о дочери, самом дорогом для него, что у него ещё осталось на всём белом свете, Фёдор засто-нал. Закрыв лицо ладонями, он снова представил себе, как возвращаясь из тайги и уже подходя к дому, с замиранием сердца видел светящееся в сумерках окно детской комна-ты с обклеенными цветными обоями стенами, изрисован-ными фломастерами.

Там, за освещёнными настольной лампой оконными занавесками, стоит шкафчик с детской одеждой, тумбочка с детскими игрушками и большим плюшевым мишкой с розовым бантом на шее. Рядом с тумбочкой, у обогревате-ля печи — детская кроватка с безмятежно спящей малень-кой девочкой со светлыми кудряшками волос, всегда при-ятно пахнущими детским шампунем.

Фёдор входил в дом, но едва он только открывал дверь, как она, широко раскинув ручонки, бежала ему на встречу. Он подхватывал её на руки, бережно прижимал к себе, вдыхая такой нежный, приятный и дорогой для него запах её волос, лица, хрупкого тельца и одежды.

Анечка крепко обнимала его своими ручонками и что-то лепетала такими нежными губками. И он, Фёдор, стоял среди комнаты, держа её на руках и пьянея от охвативше-го его безмерного счастья.

Потом он развязывал рюкзак, доставал ей гостинцы «от зайчика», а вечером, укладывая её спать, рассказывал ей про зайчиков, сочиняя свои сказки про таких же добрых зверюшек. Анечка, прижавшись к нему, внимательно слушала и незаметно засыпала, тихонько посапывая но-сиком.

И Фёдор, стараясь не разбудить её, нежно и осторож-но целовал её щёчки, волосы, её пальчики, испачканные фломастерами. Он чувствовал, как какой-то ком подкаты-вает к горлу, мешает дышать и на глаза накатываются слёзы. Фёдор тихонечко поправлял одеяло и, выключив свет, на цыпочках выходил из детской комнаты. Остано-вившись, он ещё раз оглядывался, прислушиваясь к её тихому, спокойному дыханию…

…Рано лишившись родителей, Фёдор рос в детдоме и хо-рошо помнит, как часто он, подойдя к забору и забыв про игрушки и играющих товарищей, мог очень долго стоять и смотреть на таких же, как он, детей, гуляющих по ту сторону забора вместе с папами и мамами.

Широко открытыми глазёнками, он смотрел на этих детей, и они казались ему пришельцами из другого мира, где есть папы и мамы, где есть отцовская забота и мате-ринская ласка.

Прижившись щекой к холодным железным прутьям ограды, Фёдор пытался понять, почему у них есть то, че-го никогда не было и уже никогда не будет у него. И как ему до слёз хотелось тогда, чтобы его также взяли и под-няли сильные и добрые руки отца и прижали к себе, неж-но обняла и приласкала мама.

И Фёдор, никогда не испытавший этого, теперь, став отцом, старался дать дочери всё, чего никогда не имел сам. И сколько же в нём накопилось этой, ещё нерастра-ченной, отцовской заботы и материнской нежной ласки!

… Закипел чайник, позвякивая крышечкой и пуская из носика тоненькую струйку пара. Фёдор отлил немного ки-пятку в маленькую, закопчённую кастрюльку, ступая бо-сыми ногами по холодному дощатому полу, достал с полки пакетики с концентратами и чаем.

Заварив чай, он всыпал концентраты в кастрюльку и снова присел на чурку у открытой дверки печи, подложив под ступни ног толстое полено.

Печь прогревалась, и живительное тепло медленно расплывалось по бараку, приятно ласкало босые ноги, об-давая жаром суконные штаны и свитер, проникало даль-ше, под бельё, пригревало колени и приятно грело грудь. Но, Фёдор не чувствовал облегчения…

Его сильно знобило. Накинув на плечи куртку и, под-вернув полы под себя, он пытался согреться. И, даже сидя у открытой дверки печи и чувствуя, как жжёт колени и руки, он никак не мог согреться и дрожал от озноба. Не помогал и горячий крепкий чай, круто заваренный мали-новым листом и липовым цветом.

Отхлебнув чай, Фёдор поставил кружку на пол и, гля-дя на медленно танцующее пламя в печи, задумался…

…Фёдор вспомнил залитый огнями вечерний Владивос-ток, железнодорожный вокзал и своих друзей, с которы-ми два года «оттрубил» в морской пехоте и теперь прово-жающих его на «дембель». Крепкие объятья, обмен адре-сами, автографы друзей на ремне и обещания не забывать и, как можно чаще, писать письма…

Попутчиком Фёдора по купе был приятной внешности пожилой человек с проницательным взглядом. Они очень быстро познакомились и, уже через какой-то час, Фёдор знал, что Василий Фёдорович — директор охотничье-про-мыслового хозяйства и госпромхоз, которым он руково-дит, специализируется на заготовке пушнины и мяса ди-ких животных, сборе дикоросов и лекарственных трав.

Как бы мимоходом, он с огорчением обмолвился, что охотничьи угодья госпромхоза расширяются, осваиваются новые отдалённые территории в самых глухих отрогах Сихотэ-Алиня, а для их освоения требуются люди, гото-вые к нелёгкой таёжной жизни.

Узнав, что Фёдор сирота, воспитывался в детском до-ме, и ехать ему, собственно, некуда и его нигде, и никто не ждёт, он предложил Фёдору сделать остановку и за-ехать и посмотреть: если понравится, то можно остаться, если нет — никто его держать не будет.

Фёдор без особых колебаний согласился, тем более, что его действительно никто не ждал: его девушка Дина, которая провожала его в армию и обещала ждать «не смотря ни на что», через полгода перестала писать и вскоре вышла замуж.

Об этом ему написали друзья, и когда он получил от Дины письмо, то, не читая, поджёг и выбросил в курилке в обрез с водой, полный окурков. Своего друга — ротного почтальона, он попросил, на случай, если вдруг ещё будут приходить от неё письма, писать на конверте «адресат выбыл» и отсылать обратно и ему, Фёдору, об этом не сообщать. И друг добросовестно выполнил его просьбу.

… Фёдор хорошо помнит тот яркий солнечный день, ког-да вместе с Василием Фёдоровичем он шёл по улице та-ёжного посёлка, затерянного где-то в диких уголках хор-ской тайги, к небольшому домику конторы участка гос-промхоза.

Василий Фёдорович познакомил его с находившими-ся в конторе людьми и, с первых же минут знакомства, Фёдора поразило доброе отношение к нему совершенно незнакомых ему людей, встретивших его, вопреки ожи-данию, как старого и доброго знакомого.

За традиционной, для них, кружкой чая, они без утай-ки рассказали ему о трудной и опасной работе охотника-промысловика и, в тоже время, настолько красочно рас-сказывали о какой-то особой, не поддающейся описанию, таёжной романтике, что все трудности этой профессии как-то незаметно отошли на второй план.

Фёдору предложили остановиться и пожить у любого из них, но Фёдор вежливо отказался. Он не хотел никого стеснять, злоупотребляя их радушием и гостеприимством. И это всеми было принято без обиды и с пониманием.

Фёдору предложили остановиться и пожить пока в не-большой комнатушке с диваном и необходимой мебелью здесь же, в конторе, где обычно останавливались приез-жающие из центральной конторы госпромхоза.

Вечером к нему в комнатушку вошли его новые товарищи с сумками, полными домашних припасов и солений и, не принимая никаких возражений Фёдора, всё это оста-вили у него, что бы он кушал на здоровье и не чувствовал себя здесь чужим. Смутившись, они просили возвратить пустые банки: в поселке, где все жители занимались заго-товкой на зиму, стеклянные банки были острым дефици-том и ценились очень дорого.

Несколько дней подряд его новые друзья брали его на рыбалку, в тайгу, знакомя с элементарными приёмами охоты. И чем дольше Фёдор общался с ними, жил среди этих простых, открытых и добрых людей, тем чаще ноча-ми он задумывался о том, что встреча с Василием Фёдо-ровичем не была случайной.

Он видел добрые взаимоотношения с живущими в по-сёлке людьми разных национальностей и местными жите-лями — удэгейцами, жившими одной большой и очень дружной семьёй.

Появление Фёдора в посёлке не осталось незамечен-ным незамужними женщинами и молодыми девушками, но горький урок Дины заставлял Фёдора держаться от них подальше, чем ещё больше вызывал их неподдельное удивление и новые поводы для разговоров.

… Вечером, возвращаясь к себе, Фёдор услыхал какой-то пьяный разговор и возмущенный женский голос. Подойдя ближе, он увидел трёх изрядно выпивших парней, нагло предлагавших хрупкой девушке знакомство и обещание хорошего вечера в их компании.

На требование Фёдора оставить девушку и извиниться перед ней за своё хамство, один из них, засучив рукава рубашки, двинулся на Фёдора с обещанием «пересчитать рёбра наглецу».

Желая образумить парней и решить всё миром, Фёдор представил им девушку, как свою жену. Это не останови-ло парней, а напротив, видя своё численное превосход-

ство, подтолкнуло их на более решительные действия.

Нагло и бесстыдно заявив, что сейчас она в этих кус-тах на глазах Фёдора станет и их общей женой, они, сами того не подозревая, подписали себе приговор, который ни обжалованию, и тем более, отсрочке уже не подлежал…

Фёдор мастерски, щедро и совершенно бескорыстно показал им всё, чему научился за два года службы в мор-ской пехоте…

Убедившись, что его крестники ещё очень не скоро придут в себя и без посторонней помощи самостоятельно не смогут подняться на ноги, Фёдор как мог, старался ус-покоить дрожащую от всего пережитого девушку.

Назвавшись Мариной, она попросила Фёдора прово-дить её домой. Фёдор, оберегая Марину, охотно согла-сился, совершенно не подозревая, что этот дом на целых три года станет и его домом…

Эти три года, таких долгих и таких коротких, стали самыми памятными в жизни Фёдора. Выросший в дет-ском доме и никогда не испытавший счастья семейной жизни, не зная всех перепитий семейных отношений, Фё-дор дорожил всем, что приобрёл, став семейным челове-ком.

Считая семью своей крепостью, он всячески старался охранять её от какого-либо влияния со стороны, не допус-кая проникновения в неё всего, что, по мнению Фёдора, могло навредить его отношениям с Мариной.

Фёдор возложил на себя все заботы по дому и по хо-зяйству, стараясь всячески оберегать Марину, ставшую для него самым дорогим человеком. Он мог перестирать всё бельё и очень аккуратно развесить его на бельевой ве-рёвке, приготовить обед, сделать приборку в доме и вы-мыть полы.

Всё это не осталось незамеченным соседями, распро-странялось по посёлку и вызывало неоднозначное отно-шение. У женщин такая привязанность Фёдора к семье выражалось в одобрении его самостоятельности и, не редко, в открытой зависти Марине; у мужиков, особенно часто «наступающих на бутылочную пробку» — насмешки, колкие и обидные, но осторожные реплики.

Фёдор ни на что не обращал внимания и всё старался обратить в шутку.

Но однажды, когда ему всё это достаточно надоело, он прямо заявил, что считает семью самым дорогим и свя-тым, что у него есть, и давать ему советы, вероломно вла-мываясь в свой дом, никому не позволит.

Мужики сразу притихли: у них ещё были достаточно свежи яркие воспоминания о вызванном по санзаданию вертолёте, успевшем вовремя доставить обидчиков Мари-ны в районную больницу…

Но Марина считала по-другому. Ей, только что вы-шедшей замуж, очень льстило, что Фёдор, когда был до-ма, с большим желанием и удовольствием выполнял всю домашнюю работу. Она нередко выставляла свои взаимо-отношения с Фёдором напоказ, стараясь, таким образом, хоть как-то ущемить самолюбие женщин, не удачно, по её мнению, вышедших замуж.

Это вызывало у части женщин неприязненное к ней отношение, появление сплетен. Находились и «добрые со-ветчицы», очень умело дававшие ей советы по улучше-нию её семейных отношений. Всё это Марина несла в дом, что стало вызывать у Фёдора беспокойство, а со временем — и плохо скрываемое раздражение.

Постепенно, когда-то такая счастливая семейная жизнь, стала давать трещины, уже хорошо заметные по-сторонними. Фёдор стал всё реже и реже появляться дома, а Марине, как жене и женщине, теперь приходилось вы-полнять обязанности, которые раньше с таким удовольст-вием делал Фёдор. И у Марины, так быстро привыкшей жить за спиной сильного, заботливого и надёжного мужа, это вызывало открытую неприязнь к Фёдору, что ещё больше усугубляло и без того их сложные семейные отношения.

Испытывая к Фёдору ничем не объяснимую неприязнь и убедившись, что Фёдору слишком дорога семья, и он надеется, что с рождением ребёнка их семейные отноше-ния наладятся, Мрина нашла новый приём унижения Фё-дора частыми и обидными упрёками в том, что у него образования…

Фёдор и сам чувствовал перед Мариной свою ущерб-ность в том, что не успел перед армией получить обра-зование. Но одного года работы в тайге Фёдору было до-статочно, чтобы убедиться: работать в тайге без специ-ального образования, как жить в охотничьем бараке — видеть только то, что за окошком и перед открытой дверью, и совершенно не видеть и не знать, что делается за его стенами.

…Марина, после окончания Вяземского лесхоза-техни-кума, работала в лесничестве техником-лесоводом по лесным культурам.

Имея свободный доступ к специальной литературе, ко-торая находилась у Марины в домашней библиотеке, Фё-дор жадно зачитывался учебниками по всем дисциплинам — лесной таксации и лесоустройству, лесным культурам и дендрологии, лесоводству и почвоведению.

Такое завидное рвение к самообразованию не про-шло для него бесследно, и через два года Фёдор уже мог на равных объясняться и спорить со специалистами лес-хоза, свободно владея всеми лесоводственными терми-нами, поражая их глубиной своих знаний и широтой кругозора.

Но Фёдор считал, что быть самоучкой для него не до-статочно и начал готовиться к поступлению на заочное обучение в институт.

Однако, стремление Фёдора к получению высшего образования и тем более — по лесохозяйственному про-филю, было встречено Мариной с явным неудовольст-вием. Через несколько дней Марина унесла все учебники в контору лесничества, объяснив это тем, что эти книги там нужны для постоянного общего пользования….

С рождением дочери, вопреки надеждам Фёдора, от-ношения с Мариной не улучшились. В дни, когда Фёдор находился дома, он старался всем, чем мог, помогать Ма-рине: искупать Анечку, постирать её ползунки и пелёнки.

Но, всю эту помощь Марина воспринимала с холодным равнодушием…

Рождение Анечки в корне изменило жизнь Фёдора, на-полнив её совершенно новым, дотоле неизвестным ему, содержанием. И теперь, что бы Фёдор ни делал, он посто-янно думал об Анечке — шёл ли он по путику, проверяя капканы; ночевал ли морозной ночью у костра или в ба-раке — он видел маленького крошечного человечка, само-го желанного и дорого, что у него теперь было.

Фёдор не мог дождаться дня, когда сможет, бросив всё, без остановок на отдых лететь на лыжах сквозь тайгу домой, чтобы хоть на минуту встать у кроватки, прислу-шиваясь к тихому дыханию маленького ангелочка, цело-вать её ручонки и маленькие нежные пяточки. И стоя у кроватки чувствовать, как от переполнявшего его счастья на глаза накатываются слёзы.

Теперь в сердце у Фёдора всё меньше и меньше ос-тавалось места для Марины. Марина чувствовала это, и к былой неприязни прибавилось ещё и чувство ревности к собственной дочери. Единственное, что она ещё могла сделать — стремилась под любым предлогом всячески ог-раничивать общение Фёдора с Анечкой и в большинстве случаев ей это удавалось.

Эти, и без того сложные, семейные отношения ещё более усугубились с приходом нового лесничего Вадима Щёголева, сменившего ушедшего на пенсию Семёна Да-ниловича Тучина — человека очень внимательного, доб-рого, бескорыстного и отзывчивого….

…Фёдор поправил прогорающие поленья в печи, разгрёб жар и подложил ещё несколько берёзовых поленьев.

Пламя нехотя лизнуло их, потом, сначала робко, стало карабкаться по бересте и, вот уже, весело потрескивая, быстро побежало по поленьям, перескакивая с одного на другое. Фёдор поднял кружку, сделал небольшой глоток и, снова поставив кружку на пол, задумался…

… Слухи о том, что у нового лесничего и Марины отношения выходят далеко за рамки чисто служебных от-ношений, доходили до Фёдора.

Но, он их всячески отметал, полностью доверяя Ма-рине, какая бы обстановка ни была в их семье. Сама мысль о том, что Марина — его любимая жена и мать оча-ровательной дочурки Анечки — способна на предатель-ство, показалось ему дикой и кощунственной.

И однажды, когда один из друзей Фёдора, изрядно подвыпив, ещё раз попытался сказать ему об этом, Фёдор намекнул ему, что места на больничных кроватях, кото-рые долго занимали обидчики Марины, уже давно сво-бодны и скучают за новыми пострадавшими….

После этого, все разговоры по посёлку про взаимоот-ношения лесничего и Марины прекратились.

… Обув просыхающие сапоги и надев куртку, Фёдор вы-шел из барака.

Он посмотрел на небо, пытаясь отыскать созвездие Большой Медведицы, чтобы по её положению определить время. Но сквозь густые ветки елей и рваные клочья об-лаков, сделать это было непросто.

Фёдор отошёл от барака, где еловые ветки были не та-кими густыми, и снова посмотрел на небо. Лёгкий вете-рок медленно гнал по небу облака, и они мешали опреде-лить созвездия.

Фёдор терпеливо подождал ещё несколько минут и вот, наконец, на чёрном небе облака открыли вертикаль-но поставленный ковш Большой Медведицы, с высоко поднятой «ручкой»: значит, сейчас где-то около трёх ча-сов ночи. Постояв ещё несколько минут, Фёдор на ощупь взял с поленницы несколько поленьев и вернулся в барак.

Барак понемногу прогревался. Фёдор подложил в печь дрова и не закрыл дверку печи — так быстрее прогре-вался воздух в бараке — и снова лёг на нары поверх спаль-ника. Эта мучительная ночь казалась бесконечно долгой.

Фёдор пытался уснуть, но тупая и ноющая боль в по-яснице, сковала его, лишала сна и возможности двигаться. Подложив руки за голову, он смотрел на мерцающие по стенам и потолку отблески огня, вырывающиеся из от-

крытой дверки печи.

 

13

 

Фёдор закрыл глаза, и в памяти его с болью прореза-лась такая же, жарко горящая печь в стареньком, редко посещаемом охотниками, бараке на Шумном ключе….

…После суровой, снежной и такой долгой зимы, весна, казалось, старалась искупить свою вину за опоздание. Яр-кое солнце на ослепительно голубом, до боли в глазах, не-бе, щедро заливало своим теплом остывшую за зиму зем-лю и она, пробуждалась, бескорыстно давая жизнь всему, что должно было жить.

По берегам таёжных ключей и речек уже отцвела оль-ха; тальники сменили белые бутончики «котиков» на жёл-тые серёжки, украсив ими свои хрупкие веточки. На скло-нах сопок, едва только растаял снег, вспыхнули скромные жёлтые огоньки адониса амурского; набухли, источая не-повторимый аромат клейкие почки тополей. На согретых солнцем южных склонах стали набухать почки на берёзах, наливающихся сладким берёзовым соком.

Госпромхозу дали план на заготовку берёзового сока и Фёдор по нескольку дней находился в тайге, лишь из-редка наведывался домой, чтобы хоть на минутку увидеть Анечку, помочь Марине и снова уйти в тайгу. Собранный в большие банки сок он носил и сливал в молочные фля-ги, что стояли на старой просеке. По этой просеке, про-битой по правому берегу ключа Шумного, их легче было вывезти в посёлок.

… Этот день начался как обычно: с раннего утора Фёдор заменил под берёзами пустыми банками уже заполнен-ные соком, отнёс их к просеке и слил сок в пустые фляги. Ближе к полудню, при ярком солнце, начался мелкий мо-росящий дождь и, Фёдор, надеясь на его скорое прекра-щение, продолжал собирать банки с соком.

Но, подувший лёгкий северный ветерок стал затяги-вать небо тучами. Дождь усиливался и теперь из мелкого и моросящего, он постепенно перешёл в хороший ливень.

Фёдор прикрыл банки под берёзами кусками бересты и, промокший до последней нитки, решил переждать дождь в бараке, что был не далее полутора километров ниже по ключу.

Фёдор спешил и, уже подходя к бараку, он увидел си-нюю струйку дыма над покосившейся и прогоревшей местами железной трубой. Он заспешил, предвкушая при-ятное общение в тёплом и сухом бараке и задушевную беседу с кем-то из своих товарищей за кружкой крепкого душистого чая.

Распахнув дверь, он вошёл в барак. В бараке было тепло, жарко топилась печь и на прутьях, прибитых над печью сушилась чья-то одежда, у печи на полу стояла обувь, поставленная для просушки.

Фёдор остановился на пороге, пытаясь увидеть в по-лумраке барака его обитателей.

В это время на нарах послышался громкий шорох, нары заскрипели и с них в одних плавках резко поднялся Вадим. Растерявшись, он, как каменный, не моргая, смот-рел на Фёдора.

Чувствуя свою неловкость и застыдившись, Фёдор уже хотел извиниться и тут же выйти, как на нарах раз-дался приглушённый испуганный женский вскрик.

Фёдор невольно повернулся: на нарах, сжавшись в комок и со страхом прижавшись к стене, пыталась при-крыть ладонями совершенно обнажённое тело Марина…

Потрясённый увиденным, Фёдор оцепенел. Он вдруг почувствовал, как жаром обожгло щёки, как острыми клещами сжало сердце, как тяжёлым молотом застучала в висках кровь.

Фёдор прислонился к дверному косяку и судорожно вцепился в него пальцами, не имея сил стоять на ногах, отяжелевших и ставшими, вдруг, какими-то ватными. Он смотрел на Марину, не веря всему происходящему.

Фёдору стало нестерпимо душно, он почувствовал, что задыхается и ему не хватает воздуха. Он рванул ворот рубашки, глубоко, с надрывом задышал и тяжело нава-лился спиной на дверной косяк.

Каким-то жалким и беспомощным, Вадим стоял по-среди барака, с испугом переводя взгляд то на Фёдора, то на Марину.

Тяжело дыша и до боли стиснув зубы, Фёдор посмот-рел на побледневшего Вадима, потом на застывшую Ма-рину, потом снова перевёл взгляд на Вадима. Осознав всё, что произошло, тяжело дыша, Фёдор отошёл от двери, чтобы развернуться и уйти.

Но Марина поняла это по-своему. Хорошо зная спо-собности Фёдора, она в ужасе закричала и вскочила на но-ги, вдавившись в угол барака. Пытаясь закрыть руками обнажённое тело, она широко открытыми глазами, не ми-гая, смотрела на Фёдора. Даже в полумраке барака был виден какой-то не человеческий, животный страх обре-чённости в её лихорадочно блестевших глазах. Она вся дрожала и, крашеные губы её, резко выделяясь на блед-ном лице, что-то беззвучно шептали…

Стиснув зубы, Фёдор пристально посмотрел на неё, на побледневшего Вадима и, презрительно плюнув, по-вернулся и вышел из барака.

Фёдор остановился и, прислонившись к стене барака, прижался затылком к шершавым брёвнам. По его щекам, смешиваясь со струями дождя, текли тяжёлые, горькие слёзы…

Вернувшись в посёлок, Фёдор собрал свои вещи, за-крыл дверь на ключ и ушёл, чтобы никогда не возвра-щаться туда, где его так подло предали…

…Фёдор насыпал в кастрюльку концентратов, залил водой и, накинув на плечи куртку, вышел из барака. За-прокинув голову, он смотрел в небо, пытаясь по Большой Медведице определить время. На чёрном небе угадыва-лись рваные клочья облаков, в просвете между ними из-редка тускло проблескивали звёзды. Но определить, ка-кому созвездию они принадлежали, было невозможно.

С минуту Фёдор ещё постоял, всматриваясь в небо и, взяв из ящика, прибитого к стене барака, пакетик с маслом, вернулся в барак.

Закипела каша и Фёдор отодвинул кастрюльку на край печки, опустив в кастрюльку кусочек масла. Фёдор ел без особого аппетита, первый раз за прошедшие сутки. Он

медленно прожёвывал кашу, не ощущая вкуса, и ел не потому, что был голоден, а только ради того, чтобы со-хранить силы на долгий и трудный переход по тайге.

И кто знает, когда и где ему придётся ещё раз отведать горячей пищи. А, учитывая своё всё ухудшающееся со-стояние, усиливающиеся боли и слабость — придётся ли…

Долго раздумывая и не торопясь, подкрался рассвет, скупо осветив холодным светом припорошенную первым снегом ещё не проснувшуюся тайгу, нежно позолотив лёг-кие кудри тумана над звенящими струйками ключа, при-жавшийся к склону сопки барак под приплюснутой кры-шей.

…Фёдор вышел из барака и плотно прикрыл дверь, под-перев её палкой. Прислонившись к стене барака, Фёдор задумался, выбирая наиболее удобный путь.

Если идти по своему путику, спускаясь по Кедровому ключу, можно выйти на реку Кабибыла, по ней — на Катэн. Там можно остановиться на мастерском участке «Бедо-вый», а потом по зимнику — в посёлок.

Рабочие в помощи ему не откажут, в этом Фёдор был убеждён, но стоит ли их нагружать своими проблемами, когда у них и без него своих забот хватает, а быть кому-то обузой и злоупотреблять добрым отношением к себе, Фё-дор не хотел. К тому же, Катэн ещё не стал, значит, от «Бедового» придётся идти по пойме его левого берега до ключа Бивачного, а там выйти на Кэу и уже по зимнику — в посёлок.

Фёдор закрыл глаза и мысленно представил себе этот путь, который он уже не один раз проходил и прикинул, что это будет, без малого, километров сорок. Учитывая своё состояние и то, что с каждым днём ему становилось всё хуже и хуже, этот путь показался ему слишком рис-кованным, особенно — самый протяжённый его участок от «Бедового» до зимника на Кэу.

Фёдор расстегнул куртку и поднял выше воротник свитера: он снова почувствовал сильный озноб и уже хотел снова вернуться в барак и переждать до завтра: а

вдруг завтра станет лучше. Но здравый рассудок взял верх: если сегодня ему стало хуже, чем было вчера, то по-чему завтра должно быть лучше, чем сегодня? Чувствуя слабость во всём теле, Фёдор понимал, что при таком рез-ком ухудшении, завтра он уже и сам себе не сможет по-мочь…

Фёдор стоял, не решаясь сдвинуться с места. Но был и ещё один путь: подняться на водораздел в вершину клю-ча Спорный, обрезать верховья ключа Бивачного, спус-тить-ся в ключ Западный и по нему выйти на зимник, что по левому берегу Кэу и в посёлок. Этот путь будет труд-нее, но почти вдвое короче.

От этой мысли Фёдор облегчённо вздохнул, хорошо понимая, при этом, сложности выбранного им пути. Но, его соблазнял большой выигрыш в расстоянии и во вре-мени, а для Фёдора сейчас это было главное.

Поправив на плечах лямки рюкзака, Фёдор повесил карабин на плечо «на перевес» и, придерживая рукой за ствол, решительно пошёл по косогору в сторону водораз-дела.

Под ногами чуть слышно шелестел первый снежок и под ним робко хрустели сухие стебли пожухлой травы, обломанные ветви деревьев, шоркали по ногам ветки кус-тов. После снегопада воздух был удивительно чистым и прозрачным, дышалось легко и свободно. Ещё несколько дней назад Фёдор мог бы на одном дыхании преодолеть этот подъём на водораздел, но сейчас каждый шаг давался ему с трудом и отдавался тупой ноющей болью в поясни-цу.

Фёдор часто останавливался и, отдышавшись, снова продолжал подъём, всё чаще и чаще хватаясь руками за тонкие стволики деревьев и ветки, чтобы подтянуться и, переведя дух, снова сделать шаг вверх к перевалу.

Он только начал подъём, но уже почувствовал, как по спине и под мышками потекли струйки пота, полупустой рюкзак и карабин с каждым шагом становились всё тяже-лее и тяжелее. Прислонившись спиной к дереву, Фёдор

снял перчатки и, осторожно собрав горсть снега, растёр разгорячённое лицо. Он набрал ещё горсть снега и осто-рожно взял в рот, сразу почувствовав, как заныли зубы. Тающий во рту снег не утолил жажды, и Фёдор набрал ещё снегу. Сняв шапку, Фёдор пригладил мокрые от пота волосы и огляделся.

По свежему и чистому снегу уже оставили свои «ав-тографы» лесные обитатели. Наклонившись, Фёдор под-нял кедровую шишку и привычно осмотрел её. По харак-теру повреждений на ней, он определил, что шишку сна-чала грызла белка, «обточив» её, как на токарном станке до половины, потом уронила, а здесь уже её нашли по-ползни, ловко извлекая из-под чешуек орешки. На снегу, где лежала шишка, были чёткие иероглифы их следов.

Фёдор посмотрел на кору дерева, о которое опирался: в трещинках коры торчали расклёванные птицами кедро-вые орешки. Слева от него косогором пробежал соболь: соболь шёл прыжками и цепочка его следов, петляя между кустами, затерялась где-то среди молодых ёлочек.

Но сейчас Фёдору было не до соболя: он чувствовал, что каждый шаг на перевал даётся ему всё труднее и труд-нее. Надев шапку и поправив на плече ремень карабина, Фёдор снова начал подъём, но уже не круто вверх, как было ближе, а косогором: так было дальше, но так идти было намного легче. Он шёл и, как-то по привычке, отме-чал всё, что видел.

Вот, объедая с древесных стволов мох, паслась кабар-га, и тут же рассыпала «картечь»; в снегу раскопала ямку кедровка, разыскивая под снегом спрятанные кедровые орешки. А вот здесь пучком растут несколько маленьких кедрушек — это кедровка, однажды спрятав в лесную под-стилку кедровые орешки, забыла про них и теперь они проросли, подарив жизнь нескольким молоденьким кед-рам…

Поднявшись на водораздел, Фёдор смахнул рукавом снег и устало опустился на валёжину. Он тяжело дышал и, казалось, что ему не хватает воздуха. Он чувствовал во

всём теле сильный озноб и, в тоже время, он сильно вспо-тел, неприятно ощущая прилипшую к телу влажную одежду…

Где-то в стороне Бивачного раздался выстрел, и его гулкое эхо, блуждая по распадкам, прокатилось по сопкам и заблудилось в густом кедровнике. Фёдр повернулся на звук выстрела: по тому, как раскатисто прозвучал выст-рел, он определил, что стреляли из гладкоствольного ору-жия. Не успело затихнуть эхо этого выстрела, как тут же раздался второй выстрел.

— Кто-то, наверное, рябчиков стреляет — подумал Фёдор, — а может, ранил крупного зверя и вторым выстрелом до-бивает.

Едва Фёдор успел так подумать, как снова раздались два выстрела и с некоторым промежутком — ещё два. Эти выстрелы Фёдора насторожили: так час-то даже по рябчи-кам не стреляют и большие промежутки между выстрела-ми определяются временем перезарядки ружья.

Фёдор насторожился. Снова прозвучали два выстрела и через промежуток — ещё два. Это уже не было похоже на охоту: так могли подавать сигналы только охотники, попавшие в беду.

Фёдор поднялся с валёжины и, передёрнув затвор ка-рабина, выстрелил в воздух два раза, потом с небольшим промежутком — ещё два раза. И почти тот час услышал в ответ два выстрела. Теперь у Фёдора не оставалось сомне-ний, что с кем-то из охотников случилась беда.

Фёдор снова ответил двумя выстрелами и прислушал-ся, стараясь как можно точнее определить направление, откуда слышались выстрелы. И вновь по сопкам прокати-лось гулкое эхо двух ответных выстрелов, заблудившись где-то в густых древесных кронах.

Фёдор снова ответил двумя выстрелами, отметив про себя, что в магазине его СКСа[5] осталось ещё два патрона.

Фёдор ощупал нагрудные карманы куртки: сквозь ши-

нельное сукно хорошо выдавались запасные обоймы

с патронами.

Поднявшись и держа карабин в руках, Фёдор реши-тельно шагнул в сторону выстрелов. Он шёл, не обращая внимания на боли, на слабость, хорошо понимая, что то-му, кто вынужден стрелять вверх, было ещё хуже.

Ещё не зная, кто там, впереди, и что с ним случилось, Фёдор знал, что только от него сейчас зависит безопас-ность этого охотника, а может быть и жизнь. Он спешил, как кабарга, петляя между деревьями, лишь изредка оста-навливаясь, чтобы восстановить дыхание и не сбиться с направления.

Остановившись, Фёдор прислонился спиной к дереву и, широко открыв рот, не мог отдышаться. Он чувствовал, как гулко стучит сердце, тяжёлым молотом отдаваясь в висках. Расстегнув куртку, он наклонился, набрав снегу в рот, втянул щеки, чувствуя, как заныли зубы.

Сняв карабин с предохранителя, Фёдор выстрелил два раза и прислушался.

Через минуту настороженную тишину тайги разорвали два выстрела. Они прозвучали где-то уже совсем близко. Глубоко вздохнув, Фёдор закричал. Прислонившись к де-реву и, с трудом переведя дух, он прислушался.

Тайга ответила ему молчанием, и только где-то ниже по склону простучал дятел, и снова всё стихло.

Фёдор крикнул и прислушался. Откуда-то из чащи, чуть правее того направления, которым шёл Фёдор, раз-дался приглушённый, с надрывом крик, скорее похожий на дикий стон.

Фёдор глубоко вдохнул и шагнул в заросли. Держа карабин в руке, он прикрыл лицо согнутой в локте левой рукой и, подныривал под ветви деревьев, на ходу про-сматривал заросли по сторонам.

Он на секунду остановился и ещё раз крикнул. И тут же, уже рядом, кто-то протяжно и хрипло закричал.

Фёдор обошёл куртину молодого ельника и увидел ле-

жащего на снегу человека, в куртке защитного цвета и

барсучьей меховой шапке.

Фёдор резко остановился, как будто неожиданно столкнулся с невидимым препятствием: из тысячи подоб-ных курток и таких же барсучьих шапок, он мог безоши-бочно определить именно эту.

И, как бы подтверждая догадку Фёдора, человек ог-лянулся и, глянув на Фёдора широко открытыми глазами, от неожиданности замер. Они смотрели теперь друг на друга, не находя нужных слов.

— Ну…, здорово…, Вадим! — Фёдор едва сдерживал дыхание, чувствуя, как в висках гулко стучит кровь. Сдерживая себя и стараясь успокоиться, Фёдор огляделся и сразу обратил внимание на борозду в снегу, протянув-шуюся из чащи леса к Вадиму.

Присев на валёжину, он прислонил к ней карабин, и внимательно посмотрел на Вадима:

— Ну…, и… что… это…, с тобой? — с трудом подбирая слова и, стараясь как можно быть спокойнее, спросил Фё-дор, чувствуя, как кровь крутым кипятком ударила ему в щёки.

— Да, вот… ногу…, кажется, сломал — закусив губу, Вадим посмотрел Фёдора, стараясь придать своему голосу бодрость, а больше всего, стараясь показать Фёдору, что может обойтись самостоятельно и без его помощи. Но, как ни пытался Вадим придать бодрость го-лосу, ему это не удалось.

Фёдор сразу уловил неискренность в словах Вадима и фальшивую браваду: — Ну ладно…,- он подошёл ближе к Вадиму. — Ну-ка, давай посмотрю, что там у тебя… — он на-клонился к Вадиму и, сняв рюкзак, откинул его в сторону. — Какая нога? Показывай….

Упираясь руками и стиснув зубы, Вадим пытался под-тянуться, чтобы занять более удобную позу.

Фёдор снял с Вадима рюкзак и, подхватив сзади под мышки, помог ему.

— Правая нога, Фёдя… — Вадим подавил тяжёлый вздох.

 

22

 

— Ну…, здорово…, Вадим! — Фёдор едва сдерживал дыхание, чувствуя, как в висках гулко стучит кровь…

 

— Понимаешь… как-то, по-глупому всё получилось… Через валёжину перелазил, наступил на сучок, а он сло-мался… Ну и… нога скользнула и попала между двух сучков… Я их под снегом не видел…

— Можно подумать — усмехнулся Фёдор — что все, ко-му также повезло, как тебе сейчас, ломают ноги только по-умному…

Фёдор опустился перед Вадимом на колени, осторож-но задрал ему штанину до колена, и чуть касаясь пальца-ми, начал ощупывать ногу. Пальцы Фёдора через бельё нащупали на голени бугорок и, едва он к нему прикоснул-ся, как Вадим охнул и заскрипел зубами.

Фёдор поднялся и посмотрел на Вадима: — Короче, Ва-дим, у тебя, я так думаю, закрытый перелом ноги… Это хорошо… — и увидев удивлённый взгляд Вадима, пояснил: — Если бы у тебя был открытый перелом, ты бы давно ис-тёк кровью… А, кроме этого, в открытую рану могла по-пасть инфекция — а это уже заражение крови… И тогда, Вадик, всё — финиш… Поэтому, даже в самом плохом, Ва-дим, всегда можно найти хорошее… — Фёдор поднялся, внимательно посмотрел на Вадима.

Вадим снизу вверх взглянул на Фёдора, внимательно и долго посмотрел на ногу, как будто надеясь сквозь одежду увидеть перелом, снова посмотрел на Фёдора.

Фёдор достал из рюкзака топор, снял с него рукавицу, предохранявшую рюкзак от повреждений острым лезви-ем, и посмотрел на Вадима: — Ты сейчас сиди спокойно, не дёргайся… Сейчас я тебе шины на ногу сделаю, ну а там — как бог даст…. Как-нибудь… дойдём домой… потихонь-ку…

Вадим молча наблюдал, как Фёдор ходил с топором в руках между деревьев, выбирая прямые стволики. Вот он остановился у куртины молоденьких и тоненьких пихту-шек, выбрал две и несколькими ударами топора срубил их. Фёдор аккуратно обрубил ветви и, посмотрев на Ва-дима, мучительно улыбнулся: — Вот, Вадим, тебе и зап-части… Ну, как… подойдут?

— Подойдут! Смазать их не забудь — в тон ему ответил Вадим — и колёса хорошо подкачай!

Фёдор осмотрел вырубленные палки и, ещё раз убе-дившись, что они ровные и без выступающих сучков, по-дошёл к Вадиму, примерил палки по длине и отрубил лишнее. Сняв с себя куртку и свитер, он достал из ножен нож, кончиком ножа подрезал рукава на рубашке и резки-ми движениями оторвал оба рукава.

Вадим сразу догадался, зачем Фёдор это сделал и стал снимать с себя куртку. Каждое движение давалось ему с трудом: достаточно было ему только пошевелиться, как острая боль в ноге тут же заставляла его стиснуть зу-бы, чтобы не застонать. Вадим разделся, сняв с себя курт-ку и свитер и оставшись в одной рубашке.

— Фёдор! — Вадим провернулся к сидевшему на корточ-ках Фёдору — Ты, я вижу ещё и хороший портной: очень ловко из рубашек жилетки делаешь. Я тоже не хочу отста-вать от моды… или, не дай бог, глядя на тебя, от зависти тресну — сквозь стиснутые зубы пытался шутить Вадим.

Фёдор повернулся к Вадиму и отложил палку, к кото-рой уже привязал отрезанный от рубашки рукав. Опира-ясь руками в снег, Фёдор поднялся и медленно подошёл к Вадиму.

Вадим очень внимательно наблюдал за Фёдором и, когда Фёдор встал рядом с ним, пристально посмотрел ему в глаза.

Фёдор мельком взглянул на Вадима и взялся за рукав его рубашки, осторожно ножом надрезал шов и стал мед-ленно отпарывать рукав. То же самое он проделал и со вторым рукавом и, взглянув на Вадима, натянуто улыб-нулся: — Ну вот, Вадим, и у тебя теперь — была рубашка, стала жилетка-безрукавка… Мы с тобой, Вадим, родона-чальники новой моды…

Тяжело дыша, Фёдор опустился на валёжину и, набрав полную пригоршню снега, вытер им раскрасневшееся ли-цо. Набрав ещё горсть снега, Фёдор осторожно, одними губами, взял снег в рот. Вадим дотянулся до рюкзака, рас-

стегну боковой карман, достал завёрнутый в кусок цве-тастой материи термос и протянул его Фёдору.

Посмотрев на термос, Фёдор отрительно покачал головой.

— Возьми, Фёдор, — настойчиво предложил Вадим — здесь чай с лимонником… Я же вижу, что тебя жажда мучает…

— Спасибо, Вадим, но я и без чая, как кролик… — усмех-нулся Фёдор — Пока к тебе поднялся, как серый волк, столько «меток» оставил… А если ещё воды хлебну, то вообще… изойду…

— А у тебя, случаем, поясница не болит? — встревожено спросил Вадим — Боли такие, как будто долго лопатой землю копал, а потом разогнуться не можешь?

Фёдор молча кивнул головой и рассказал Вадиму обо всём, что испытал за последние дни.

Вадим очень внимательно выслушал его и, обдумывая каждое слово, сделал вывод: — Очень похоже, Федя, у те-бя, Федя, острый пиелонефрит… Я, думаю, что не оши-баюсь….

— Что у меня? — не поняв, переспросил Фёдор и вопро-сительно посмотрел на Вадима.

— Пиелонефрит… Острое воспаление почек… — Вадим в упор смотрел на Фёдора. — Ты, как только подошёл, я сра-зу обратил внимание на твоё покрасневшее лицо, хорошо заметную слабость и скованность в движениях. И ещё, у тебя, я вижу… высокая температура…, ты потный весь…

— А ты откуда знаешь, что у меня? — с недоверием спро-сил Фёдор. — Ты, что, по медицине хорошо «бараба-нишь»? — прищурившись, он с недоверием посмотрел на Вадима.

Вадим снизу вверх посмотрел на Фёдора: — Было де-ло…. После второго курса я был на практике в Оборском лесхозе, и нам необходимо было готовить столбики для ограды лесничества. День был жаркий, и пока мы столбов напилили, пока ошкурили их и загрузили на машину, все вспотели сильно. У меня от пота рубашка к телу прилип-

ла… Пока до посёлка доехали в кузове, я и застудил поч-ки… Никто не застудился, а я на месяц в больницу по-пал… Обидно, жарким летом — и простудился…

Тяжело дыша, Фёдор молча слушал Вадима, равно-душно глядя на снег. Повернувшись к Вадиму, он, тяжело выдохнув, решительным тоном произнёс: — Значит так, Вадим! Почки — не ноги и с больными почками, худо ли бедно, а идти можно. Сейчас наложим шины, рукавами туго прибинтуем.

Зажав отрезанные рукава в зубах, он надрезал их по продольному шву и разорвал на полосы. Присев на кор-точки Фёдор, стал накладывать шины на сломанную го-лень Вадима. Он старался делать это очень осторожно, боясь причинить боль Вадиму, и Вадим это прекрасно по-нимал:- Слушай, Федя… Я тебе очень благодарен, но не надо меня жалеть…. Не бойся, я потерплю…

— Я не жалею…Всё это надо сделать очень правильно, чтобы врачам было меньше хлопот. А ты, давай, одевай-ся, свитер надень. Не август месяц…Тебе не хватает до полного счастья ещё и простудиться… Ты и без этого сколько времени уже на снегу сидишь, да по снегу сколько времени сюда полз…

Наложив шины, Фёдор подождал, пока Вадим оденет куртку и подошёл к нему: — Давай, Вадим, я тебе помо-гу…

Вадим отказался и пытался подняться сам, опираясь руками в снег.

Подойдя сзади и подхватив Вадима под мышки, Фё-дор помог ему подняться и, заскрипев зубами от боли, за-стонал. Ему удалось посадить Вадима на валёжину и, тя-жело выдохнув, он сел рядом с ним.

Вадим наклонился, поднял термос и налил в крышку немного чая. Судорожно сделав глоток, он закашлялся и предложил чаю Фёдору.

Фёдор поблагодарил и отказался. Он снова осторожно собрал с валёжины снег и взял его в рот.

Вадим, пожав плечами, закрыл термос и стал его заво-

рачивать в тряпку.

Мельком взглянув на тряпку, Фёдор вздрогнул, как будто его прижгли калёным железом. Он увидел в руке Вадима кусок детского платьица с цветочками и бабоч-ками, того самого платьица, которое он покупал Анечке два года назад. Это было её любимое платье, и Фёдор хо-рошо помнит, как они рассматривали цветочки на платье, как считали бабочек, как Анечка очень старательно иска-ла одинаковые цветочки и бабочки.

Он помнит, как она радовалась, когда находила их, и как Фёдор, подыгрывая ей, нарочно ошибался…

Только теперь на куске этого платья было большое зелёное пятно.

Вадим, взглянув на Фёдора, всё понял. Разгладив на колене кусок материи, он виновато пояснил: — Это… было платьице Анечки…, она мне говорила, что это ты ей ку-пил, и это было её любимое платье… У неё ещё такой большой плюшевый мишка есть…Анечка играла с ним в больницу. Мишка «заболел», Анечка его «лечила» и хо-тела ему ранки замазать зелёнкой. А в это время в ком-нату вошла Марина, увидела у Анечки пузырёк с зелён-кой и пыталась забрать…, а пузырёк открылся, и зелёнка пролилась Анечке на платье…

Стиснув зубы, Фёдор молчал. Он сидел рядом с Вади-мом, человеком, который лишил его всего — дома, семьи, надежды. Но самое главное, что не мог ему простить Фё-дор — он лишил его самого дорого, что у него было, чем он так безумно дорожил — дочери.

Но, привыкший всему происходящему давать оценку только после того, как всё тщательным образом обду-манно и взвешенно, учтены все, даже самые незначи-тельные обстоятельства, Фёдор много раз задавал себе один и тот же вопрос: только ли Вадим виноват в том, что разрушилась его семья, и всё ли сделал он, Фёдор, чтобы её сохранить? И ответа на этот вопрос, как ни пы-тался найти его мучительно долгими и бессонными но-чами, Фёдор не находил…

Вадим сидел рядом и хорошо чувствовал, что сейчас происходит в душе Фёдора и не знал, как ему поступить, что можно сказать. И какие слова сейчас можно найти, чтобы хоть как-то искупить свою вину перед человеком, которому он, по своей слабости, доставил столько душев-ных мук и страданий.

В посёлке Вадим старался обходить Фёдора стороной и делал всё от него зависящее, чтобы их пути никогда не пересекались.

Фёдор тоже не испытывал особого желания встре-чаться с Вадимом. И вот теперь, волею случая, они сидели рядом, оказавшись в этих дремучих дебрях хорской тай-ги, вдали от человеческого жилья, от людей, перед лицом грозящей им опасности и без надежды на чью-либо по-мощь. Они не были новичками в тайге и хорошо понима-ли, какие суровые испытания ждут их и чем это может для них закончиться

Оба молчали, и каждый думал о своём.

Вадим не торопясь завернул термос и положил в карман рюкзака, застегнул ремешок.

Фёдор поднялся, поправил шапку и, отряхнув со шта-нов налипший снег, повернулся к Вадиму: — Ну, как нога, Вадим? Ногу нигде не жмёт?

Вадим посмотрел на Фёдора.

— Ты, Вадим, если что… — скажи. — Фёдор пристально по-смотрел в глаза Вадима — И ещё — чаще шевели пальцами, и если я туго затянул повязки, ты можешь получить обмо-рожение или омертвение тканей. Поэтому, если что — сра-зу скажи… Ну, ладно Вадим, нам надо идти… Время… У меня рюкзак почти пустой, поэтому свой рюкзак ты поло-жишь в мой и возьмёшь на себя, а твоё ружьё и свой ка-рабин я понесу сам…

Фёдор увидел, с каким удивлением Вадим смотрит на него — Ну, что так смотришь? Идти ты не сможешь, поэто-му я тебя понесу…

— Ты, что совсем с ума сошёл? — Вадим со злом посмот-рел на Фёдора — Я пойду сам, ты… мне только сруби два

деревца…, такие…, с рогульками, чтобы были похожи на костыли… А то, что моё ружьё ты понесёшь — спасибо.

— Спасибо в карман не положишь и на хлеб не нама-жешь… — Фёдор поднялся, взял топор и стал обходить мо-лодые деревья, внимательно присматриваясь и выбирая такие, чтобы можно было из стволиков сделать костыли. С большим трудом Фёдор выбрал два молодых клёна с ровными стволиками и, срубив их, стал обрубать лишние ветви.

Он подошёл к Вадиму, примерил к нему стволики и отрубил лишнее. Теперь у него получились две большие рогульки, какие обычно вырубают для костра.

Фёдор критически осмотрел то, что должно было иг-рать роль костылей, и повернулся к Вадиму:

— Извини, Вадик, но ничего лучшего, чем это, я выб-рать не смог… Я хотел сделать как лучше, но ты сам всё видел…

Вадим понимающе кивнул головой, взял рогульки, примерил их и удовлетворительно кивнул головой: — Это, конечно, не нога… Но, лучше две деревянных и целых, чем одна своя, но сломанная…

Фёдор внимательно и с тревогой следил за Вадимом и улыбнулся, оценив по достоинству шутку Вадима: глав-ное в таких ситуациях — не поддаться панике и не рас-теряться….

…Солнце уже склонилось к западу, отбрасывая от дере-вьев и кустов длинные тени на порозовевшем снегу. По тайге, выбирая более чистые от зарослей места, медленно шли два человека.

Фёдор, идущий первым, не выпуская топор из рук, прорубал кусты и заросли, которые невозможно было обойти; Вадим, согнувшись и опираясь на две толстые палки, шёл за ним следом.

Перед каждым шагом он останавливался, опираясь на одну ногу, потом поочередно переставлял палки, чтобы они не зацепились за прикрытые снегом лианы, мелкие кустики и ветки. Там, где их невозможно было обойти,

Вадиму помогал Фёдор.

Они подошли к большой валёжине, подмявшей под се-бя при падении густые кусты чубушника и несколько тон-ких деревьев, густо заплетённых лианами лимонника.

Наклонившись, Фёдор начал прорубать кусты и сучки у валёжины, которые могли помешать Вадиму.

Остановившись, Фёдор оглянулся. Вадим, опираясь на ногу, перенёс один костыль вперёд, опёрся на него и стал переносить вперёд другой. Но костыль зацепился за лиану лимонника и Вадим, потеряв устойчивость, упал лицом в кусты. Он закричал от боли, и замер, глухо застонав.

Фёдор кинулся к нему, осторожно перевернув на бок. Зачерпнув полную пригоршню снега, он осторожно про-мокнул на лице Вадима кровь. Отбросив окровавленный снег, Фёдор набрал ещё горсть снега и так же осторожно ещё раз обтёр кровь.

Вадим, тяжело дыша, молчал. Опираясь одной руками в снег, другой обхватив костыль, он пытался встать.

Фёдор, обхватив его сзади, приподнял и посадил на валёжину.

Вадим глухо стонал сквозь стиснутые до боли зубы. На его побледневшем от боли лице, лихорадочным блес-ком выделялись глаза и кровавые полосы, из которых то-ненькими струйками продолжала сочиться кровь.

Фёдор стоял рядом и, прикусив от досады губу, не знал, как и чем можно сейчас помочь Вадиму. Он ненави-дел себя за беспомощность, и единственное, что он смог сделать — набрать полную горсть снега и очень осторожно промокнуть кровь на лице Вадима.

Отбросив окровавленный снег, Фёдор набрал ещё горсть снегу и очень осторожно приложил его к ранкам, кончиками пальцев убрал с лица Вадим мелкие частички лесного мусора, что случайно оказались в снегу.

Вадим, посмотрев на Фёдора, молча кивнул головой. Он медленно наклонился, стараясь не шевелить сломан-ной ногой, набрал горсть снега и приложил к ранкам.

Придерживая у лица снег, Вадим глубоко и тяжело

дышал, нервно облизывая пересохшие губы, с каким-то тупым равнодушием уставившись глазами в землю. Вы-дохнув, он повернулся к Фёдору: — Фёдя…, ты это…не обижайся. Я вижу, что ты сам ужасно болен и тебе как можно быстрей надо в больницу, иначе тебе хана… А я тебя задерживаю. Поэтому давай сделаем так: ты мне разведёшь костёр, пока ещё день не угас, а сам идёшь в посёлок…

Фёдор, повернувшись к Вадиму, пристально и молча смотрел на него.

— Засветло, я думаю, ты успеешь дойти, ну, в крайнем случае — в сумерках — продолжал Вадим, не поднимая го-ловы. — Лесникам моим скажешь, пусть они завтра придут и помогут мне… А ты, Фёдя, иди — Вадим пристально по-смотрел в глаза Фёдора — Иди, Фёдя! Я думаю, что это са-мый лучший вариант. Ты пойми, что воспаление почек, а я думаю, что у тебя это именно так — это очень серьёзно. Это не нога! — Вадим замолчал, и глубоко вздохнув, спро-сил: — Ты меня понял? Чего ты время тянешь? Иди…

— Я понял, что ты, наверное, очень хочешь по морде по-лучить… — очень спокойно и с каким-то безразличием от-ветил Фёдор — А время я не тяну: я выбираю, с какой сто-роны тебе лучше врезать хорошенько… — и, наклонив-шись, набрал полную горсть снега.

— Фёдор! Ты должен понять, что воспаление почек мо-жет дать очень опасные осложнения!

Вадим резко повысил голос, пытаясь доказать Фёдору свою правоту. — Почки — не нога! Нога ещё срастётся и через год я про неё забуду, а с почками ты, возможно, бу-дешь мучиться всю свою жизнь… И ещё неизвестно, чем, и как это может для тебя закончиться…

Фёдор растёр снегом лицо, зачерпнув ещё горсть сне-га, осторожно взял его в рот. Медленно разжевал, пока он не растаял, и повернулся к Вадиму: — Запомни, Вадим! Чтобы не случилось со мной, и чем бы это мне не грозило — я тебя здесь не оставлю и мы пойдём только вместе! Понимаешь? Ползком, но вместе! — резко ответил Фёдор.

Выдохнув, он пристально посмотрел Вадиму в глаза и уже спокойно, участливо спросил: — Ты как, Вадик, смо-жешь идти? Только честно…Твоя ложь нам может очень дорого обойтись!

Вадим молча утвердительно кивнул головой и после паузы отрешенно ответил:- Смогу… Только отдохну ми-нутку — и пойдём.

Он не спеша поправил на голове шапку и, опираясь на костыли, пытался встать.

Фёдор, подхватив его под руку, помог подняться и дер-жал, пока Вадим не встал на костыли.

Вадим сделал несколько шагов и остановился, присло-нившись спиной к дереву. Опираясь на костыль, он рас-стегнул куртку, сунул руку под мышку, что-то ощупывал там и стал снова застёгивать куртку. Повернувшись к Фё-дору, как-то уж слишком бодро скомандовал: — Ну, Федя, теперь вперёд и с песней!

Он уже сделал шаг, когда Фёдор остановил его: ему показалось подозрительным ощупывание подмышек и, какая-то, неестественная, беспричинная весёлость Ва-дима. Он подошёл к Вадиму: — Что там у тебя?

— Всё нормально, Фёдя…Сейчас передохну малость — и пойдём — Вадим снова опёрся на костыли.

Фёдор заметил, как Вадим плотно сжал губы и на его щеках вздулись желваки.

— А ну-ка, стой, Вадим! — Фёдор взял его за плечо и стал расстёгивать куртку.

Вадим пытался оттолкнуть Фёдора, но увидев его вы-ражение лица, отвернулся.

Фёдор расстегнул ему куртку и, распахнув её полы, увидел тёмные пятна на свитере. Он провёл пальцем по пятну: на пальцах была кровь. Фёдор засунул руку под свитер Вадима и нащупал стёртые до крови подмышки. Кровь налипла на подклад куртки, растекаясь тёмным пятном по материалу…

Фёдор устало опустился на валёжину, не спеша рас-тёр снегом лицо и повернулся к Вадиму: — О-ох ты и ду-

ура-а-ак, какой же ты дурак! — Фёдор покачал головой. — Ты хоть соображаешь, к чему может привести твоё тупое упрямство? Дать бы тебе сейчас в рыло, не глядя, что у тебя одна нога… Да руки пачкать не хочется… Зачем ты мне соврал? Хотел показать, какой ты крепкий, или что-то мне доказать?

Вадим хорошо понимал, что натерев этими грубыми костылями себе подмышки — он уже не ходок и, обратись он к Фёдору раньше, может быть, можно было что-то при-думать. А сейчас… Он стоял, потупившись и не смея воз-разить, хорошо понимая, что Фёдор прав.

Фёдор набрал в рот снега, медленно разжевал его. Ку-сая губы и прищурившись, он внимательно присматри-вался к деревьям, что-то соображая.

Повернувшись к Вадиму, он, обдумывая каждое слово, сказал: — Ты, прости меня, Вадим, я погорячился… Прос-ти… Я понимаю, что ты не хотел мне быть обузой, но ты должен понять, чтобы между нами не случилось, и как бы мы не относились друг к другу — сейчас про это надо за-быть. Надо помнить, что на десятки вёрст вокруг — глухая тайга и помочь нам некому. Понимаешь? Никто и никогда нас тут не найдёт. И если мы дрогнем, проявим слабость — мы погибнем! Наше спасение — только в полном доверии друг к другу. И запомни: чтобы не случилось, я тебя здесь не брошу! — Фёдор от нервного напряжения тяжело ды-шал, и было нетрудно догадаться, как ему тяжело, и ценой каких усилий даётся ему тот переход. По его красному, как из бани, лицу и лихорадочно блестевшим глазам было видно, что у Фёдора высокая температура, и он держится из последних сил.

Фёдор снова обтёр лицо снегом и повернулся к Вади-му: — Мы сейчас сделаем так: я срублю две высокие пих-тушки, обрублю на ней сучки и на эти жерди мы натянем наши куртки. Получатся такие носилки-волокуши… Я в детдоме книжки читал…про индейцев, они на таких воло-кушах свои вещи переносили и своих раненых товари-щей… Вот и мы сейчас такую волокушу соорудим…

Он тяжело поднялся, достал из рюкзака топор и стал присматриваться к деревьям, оценивая их по признакам, известным только ему одному…

Опираясь на костыли, Вадим присел на валёжину. Боль-ная нога казалась очень тяжёлой, ныла, и эта боль отдава-лась во всём теле. Он смотрел, как Фёдор, выбрав елочки, срубил их, стряхнул с себя снег и теперь старательно об-рубал ветки.

Фёдор положил вырубленные жердины и присел на валёжину, рядом с Вадимом, По его раскрасневшемуся лицу текли струйки пота, он тяжело дышал.

Набрав полную пригоршню снега, он осторожно взял его в рот и стал медленно обсасывать, глубоко втягивая щёки. Повернувшись к Вадиму, он, выдыхая слова, изви-няющимся тоном, сказал: — Вадик, сейчас мы… на эти жерди… натянем куртки, но моей одной будет мало — она короткая… и твои ноги будут волочиться по земле… На-до твою куртку — он посмотрел на Вадима в упор — Ты… как, без куртки…, не замёрзнешь? Выдюжишь?

Сняв с себя куртку и оставшись только в свитере, Фё-дор опустился на колени. Он расстелил на снегу куртку, вывернул рукава внутрь и с наружной стороны в рукава протолкнул жерди.

Вадим внимательно наблюдал за ним.

То же самое Фёдор проделал с курткой Вадима. Со-стыковав куртки воротниками в противоположные сторо-ны, он застегнул полы курток поверх жердей на все пуго-вицы. Не поднимаясь с колен, Фёдор поправил куртки и, отстегнув ремни от своего карабина и ружья Вадима, за-стегнул на пряжки и просунул их снизу под волокушей.

Посмотрев на Вадима, он пояснил: — Вадик, когда ты ляжешь на волокушу, я тебя пристегну к ней ремнями. Так будет надёжнее. А ремни от своего рюкзака я отрежу вместе с кольцом и накладкой и пристегну к концам жер-дей…, вроде хомута… Иначе…мне тяжело будет держать жерди только руками…

Опираясь руками в снег, он тяжело поднялся, и его ли-

цо исказили гримасы боли. Он стиснул зубы, чтобы не за-стонать, не показать Вадиму свою слабость, но ещё боль-ше — не причинить ему душевную боль, выставив его сов-сем беспомощным и полностью зависимым от него, Фё-дора….

Поднявшись и отряхнув с колен снег, Фёдор показал Вадиму на волокушу и пытался улыбнуться: — Сударь, ка-рета подана!

Вадим посмотрел на Фёдора. На покрасневшем и изне-можённом его лице с обострившимися скулами и ввалив-шимися щеками, густо прокрытыми жёсткой щетиной, ли-хорадочным нездоровым блеском сверкали глубоко вва-лившиеся глаза. Фёдор тяжело дышал и было видно, что даже спокойно стоять ему стоило больших физических усилий.

Вадим посмотрел на сделанную Фёдором волокушу и с ужасом представил, каких же неимоверных усилий и на-пряжения потребуется от Фёдора для того, чтобы выта-щить его, Вадима, сквозь непролазные дикие таёжные дебри. И всё это — ради его спасения. И каким же надо быть сильным человеком, чтобы найти в себе силы ещё и для шуток!

Вадим закрыл глаза и глухо застонал. Эти душевные муки, эта боль и чувство неизгладимой вины перед Фёдо-ром, которые сейчас захлестнули Вадима, не шли ни в ка-кое сравнение с той физической болью, что сейчас огнём обжигала ногу.

Вадим открыл глаза: перед ним стоял Фёдор и, поло-жив ему руку на плечо, участливо смотрел в глаза: — Ва-дик! Ты потерпи немного…, потерпи… Нам надо идти, давай я помогу тебе…

Фёдор помог Вадиму лечь на волокушу, на его животе застегнул ремень, пропущенный под волокушей, чтобы при движении Вадим не мог соскользнуть с неё.

Вадим лежал молча, плотно сжав губы и на его скулах ходили желваки. Никогда ещё в жизни Вадим не чувство-вал себя таким беспомощным, но больше всего, что его сейчас угнетало — чувство стыда и не искупаемой вины

перед Фёдором. Судьба, казалось, в насмешку свела их сейчас среди дремучей тайги, проверяя на прочность, вы-являя, кто есть кто. И, не сумев совладать с собой, Вадим застонал. От обиды и злости на самого себя у него на гла-зах выступили слёзы. Он судорожно прижимал к себе ру-жьё и карабин…

Фёдор, увидев слёзы на его глазах, понял это по-свое-му: — Ничего, Вадик, ты потерпи малость, потерпи. Тебе сейчас очень больно, я знаю, но ты потерпи…Нам… глав-ное сейчас — через водораздел перевалить, а там, под соп-ку уже легче будет…С горы, говорят, и свежий навоз… без посторенней помощи сам сползает… Ты…только дер-жись…, Вадик, держись!

Фёдор проверил надёжность крепления ружейных ремней и, убедившись ещё раз, что при движении Вадим не сползёт с волокуши, а повреждённая нога хорошо за-фиксирована, встал между жердей и поднял их. Каждое движение ему давалось с невероятным трудом, сильные боли отдавались в поясницу, в затылок и голова, и до это-го сильно болевшая, теперь, казалось, наполнена расплав-ленным свинцом. Накинув за шею ремни, Фёдор через плечо спросил: — Вадик! Как… ты…, нормально?

Вадим хотел ответить, но какой-то тяжёлый ком под-катил к горлу и он, стиснув зубы, что-то прохрипел. Он судорожно, до боли в суставах, вцепился пальцами в жер-ди волокуши….

Глубоко вздохнув, Фёдор напрягся и сделал первый шаг…

Наклонившись вперёд, Фёдор тащил волокушу, стара-ясь выбирать чистые от зарослей места, обходил валёжи-ны и густые куртины кустарника: пропущенные под нога-ми кусты могли ударить по волокуше снизу, по спине Ва-дима, по его сломанной ноге.

Идти с волокушей было тяжело, но быстрее, чем вдво-ём и Фёдор шёл, стараясь экономить свои силы.

…Короткий зимний день медленно угасал. Солнце уже коснулось косматых вершин деревьев на водоразделе, ок-расив небосвод в золотистые тона вечерней зари, сгустив-

шиеся под густыми кронами деревьев тени смазали очер-тания деревьев, молодого подроста и кустарников.

Фёдор остановился. Всё тело его, казалось, теперь ста-ло окаменевшим и боль, до этого сковавшая поясницу, те-перь разлилась по всему телу, отдавалась в затылок, ло-мило виски, перед глазами мелькали чёрные снежинки.

Он осмотрелся и, сделал ещё несколько шагов, подо-шёл к толстой и сучковатой валёжине, выбрав более ров-ное, без опавших сучков и кустарника место.

Едва сдерживая себя, чтобы не застонать от боли, Фё-дор осторожно, присев на корточки, опустил волокушу на землю. Сняв с плеч ремни, он тяжело опустился на валё-жину. — Вадик!.. Ты… как, не замёрз? — с трудом перево-дя дыхание, спросил Фёдор. Он смотрел на Вадима, упи-раясь руками в валёжину, чтобы не упасть.

Вадим повернул голову: — Ничего, Федя, со мной не случится… Ты… сам-то… как? — с тревогой спросил Ва-дим. Он видел сгорбленную фигуру Фёдора и серебрис-тый иней на его свитере, влажном от пота.

Фёдор не ответил и продолжал сидеть, упираясь рука-ми в валёжину. Набрав в руки снег, он обтёр лицо, тяжело дыша и, делая паузы после каждого слова, повернулся к Вадиму: — Вадик, мы засветло до посёлка не дойдём… Поэтому, мы заночуем здесь…, подожжём эту валёжину, она смолистая, гореть будет хорошо и долго, до утра как-нибудь перекантуемся… А чуть развиднеется, мы и пой-дём. Ты… как, выдюжишь? — опираясь руками, он тяже-ло поднялся и подошёл к Вадиму.

Присев на корточки, он расстегнул ремни и помог Вадиму подняться. Подхватив его сзади подмышки, он помог Вадиму сесть на валёжину.

Фёдор достал из рюкзака топор и подошёл к валёжине. Он несколько раз ударил по ней топором, останавливаясь и отдыхая после каждого удара. Из щепок, отлетевших из-под топора, Фёдор выбрал самые смолистые и, достав из кармана спички, поджёг их.

Щепки весело затрещали, сначала робко и неуверен-

но, по ним побежали маленькие язычки пламени и, набрав силу, взметнулись вверх ярким чадящим пламенем.

Фёдор быстро, чтобы не обжечь пальцы, вложил горя-щие щепки в трещину на валёжине и повернулся к Вади-му: — Ну, Вадик, теперь мы перезимуем. Осталось только чаю поставить… — и, как-то по-хулигански, подмигнул Ва-диму. — Как говорят удэгейцы: — Чай не пил — много сопка ходил, много чай пил — сразу равнина падал… — пошутил Фёдор и улыбнулся. — Ты, как думаешь, Вадим, перезиму-ем?

— А куда мы денемся! — в тон ему ответил Вадим, по-чувствовав вдруг, как какой-то тяжёлый камень, давив-ший его всё время, мешавший ему нормально и спокойно жить, теперь свалился у него с души.

Вадим сейчас видел перед собой уставшего, измучен-ного болезнью человека в промокшем от пота тонком сви-тере и коркой намёрзшего инея на плечах, но крепкого и надёжного, совсем не такого, каким ему представила его Марина….

Фёдор осторожно зачерпнул котелком снегу и поста-вил котелок на валёжину. Убедившись, что котелок стоит устойчиво и пламя из трещины облизывает котелок со всех сторон, Фёдор зачерпнул снег в кружки и поставил на валёжину рядом с котелком. Подумав, Фёдор повер-нулся к Вадиму:

— Вадим, ты прости меня, но…, у меня просто нет сил… нарубить дров для костра… Я сейчас насобираю опавших сучков для второго костра… или подожгу ещё одну валёжину…. Вот эту… Я думаю, что между двух костров мы не замёрзнем… Понимаешь, разобрать воло-кушу, потом снова собрать…на это надо силы… Мы луч-ше на ней сидеть будем… — и, не дожидаясь ответа, отло-жив топор, стал собирать толстые ветки и сучки и склады-вать их в кучу.

Валёжина разгоралась. Над котелком поднялось об-лачко пара, и Вадим попытался дополнить котелок снегом из кружек. Но едва он потянулся к котелку, как Фёдор,

увидев это, опередил его: — Вадик, тебе сейчас не надо двигаться! Ты что, хочешь смещения костей? — Фёдор смотрел на Вадима в упор, и от этого пристального взгля-да Вадиму стало неловко.

— Вадик, давай ногу посмотрим…Ты сейчас снова ля-жешь на волокушу, а я осторожно сниму шины, и посмот-рим ногу не на ощупь, а так…

Фёдор осторожно уложил Вадима на волокушу, под-ложив ему под голову рюкзаки, и тяжело опустился перед ним на корточки. Закусив губы, Вадим молча смотрел на Фёдора.

Фёдор пытался осторожно развязать шнурки на ичи-гах[6], но шнурки смёрзлись и развязать их было невоз-можно. Фёдор достал нож и ножом, придерживая ступню, осторожно разрезал шнурки. Теперь, опасаясь неосторож-ным движением причинить боль Вадиму, он задрал шта-нину брюк до колена.

Даже при слабом свете угасающего дня и неровном, дрожащем пламени горевшей валёжины, была видна очень сильная опухоль голени от колена до ступни, си-нюшний цвет кожи с хорошо заметным кровоподтёком на уровне перелома.

Приподнявшись на локтях, Вадим посмотрел на свою ногу и побледнел, на его лбу выступил пот.

Подавив в себе стон, он тяжело рухнул на волокушу.

Фёдор заметил это и пытался успокоить Вадима: — Ко-роче, Вадим, дело серьёзное, но не такое уж безнадёжное — он посмотрел на Вадима. — Сейчас я приложу к ноге хо-лодный компресс, чтобы снять опухоль, а потом снова наложим шины…

Фёдор поднял оторванный рукав от рубашки, которым привязывал к ноге шину, и набрал в неё снегу.

Приложив рукав со снегом к ноге, он посмотрел на Ва-дима: — Ну, как… Вадим, боль стихает?

Вадим утвердительно кивнул головой.

Из кучи собранных веток Фёдор выбрал одну и под-жёг её от горящей валёжины. Он поднёс горевшую ветку к лежавшей рядом валёжине, подождал, когда она заго-рится и, повернувшись к Вадиму, улыбнулся: — Ну, теперь порядок! Между двух костров мы не замёрзнем, а эти суч-ки — он показал на кучу — будем подбрасывать в огонь по необходимости… Подняв голову, он посмотрел на небо: — Небо чистое и ночь, я думаю, будет холодная…

Вадим внимательно следил за Фёдором и видел, с ка-ким трудом ему даётся каждое движение, как при каждом из них Фёдор резко задерживает дыхание, а под кожей, обтянувшей скулы, вздуваются желваки.

Увидев, что Вадим внимательно смотрит на него, Фё-дор попытался улыбнуться: — Ничего, Вадим, прорвёмся! Бывало и хуже и — ничего! Слушай, Вадик…, там, у тебя в рюкзаке, случайно что-нибудь съедобное не завалялось?… Я проголодался, как серый волк…Сегодня рано утром пы-тался кашу сварить, но получилась такая замазка… Если в твоём бараке есть щели и их необходимо замазать, но не-чем — могу предложить свою кашу…

— Есть! Давай что-нибудь пожуём… — Вадим потянулся к рюкзаку, но Фёдор его опередил и подал ему рюкзак.

Вадим раскрыл рюкзак, достал туго завязанную ма-терчатую сумочку и стал развязывать завязку. Но на мо-розе узел смёрзся, и Вадиму удалось с трудом развязать его зубами.

Он выложил из сумочки содержимое на куртку и по-вернулся к Фёдору: — Федя, давай наваливайся. Я тоже го-товил всё наспех, не знаю, как получилось… Но, если что и не дожарилось, то в желудке само собой доварится…

Вадим выложил на куртку нарезанную толстыми кружками колбасу, карамельки, покрытые лёгким налётом изморози кусочки хлеба и большие, какие-то неказистые с виду и подгоревшие оладьи.

Он повернулся к Фёдору: — Давайте, ваше величество, пожалуйте к столу! — и, увидев очень настороженный взгляд Фёдора, всё понял и после паузы, пояснил: — Это я

всё сам приготовил… Ты с Мариной три года прожил, а мне, Фёдор…, по самую крышу… и полгода хватило…

Фёдор всё понял и не стал задавать никаких вопросов. Он взял кружок колбасы, но за день в рюкзаке она замёрз-ла, и Фёдор отложил её. Он ножом срезал с куста ветку, укоротил длинные веточки, заострив оставшиеся от них части. На одну веточку Фёдор нанизал кружок колбасы, на другие веточки он нанизал замёрзшие кусочки хлеба и подал Вадиму. Вадим молча взял ветку и стал держать её над огнём. Такую ветку Фёдор срезал и для себя…

Они с аппетитом объедали тонкие, подгоревшие сна-ружи, кусочки колбасы и хлеба, а оставшуюся, ещё мёрз-лую внутреннюю часть, снова держали над огнём, пока она не оттаивала. Они ели молча, говорить не о чём не хотелось, лишь изредка перебрасывались отдельными фразами. Круто заваренный душистый чай пили молча, сплёвывая попавший в рот лесной мусор, что был в снегу, заедая чай карамельками и подгоревшими на костре оладьями.

Валёжины медленно разгорались и огонь, набирая си-лу, проникал глубоко в их сердцевину: сквозь трещины в древесине и отверстия, пробитые дятлами, синими струй-ками шёл дым, снег на валёжинах таял, поднимаясь лёгки-ми клубами тумана.

Они сидели на волокуше, тесно прижавшись, спина к спине и согревая друг друга. Тепло разгоревшихся валё-жин согревало их, неумолимо клонило в сон.

Безжалостная усталость, навалившись, брала своё, на-ливаясь свинцовой тяжестью, слипались веки. Но уснуть он не могли, находясь в каком-то диком состоянии между сном и бодростью: Вадима беспокоила постоянная жгучая боль в ноге, и любое движение только обостряло её; Фё-дор уже не чувствовал боли и ему казалось, что его тело окаменело и превратилось в одну большую болячку. На-греваясь от пламени костра, на его мокром от пота свите-ре испарялась влага, вызывая неприятное ощущение зуда.

— Фёдя! У меня к тебе есть серьёзный разговор… — как-

то робея и неуверенно начал Вадим, и по интонации его

голоса, по сильному волнению, было видно, что этот раз-говор будет для него очень трудным, но необходимым. — Ты можешь быть со мной по-мужски откровенным? — Ва-дим замолчал, напряжённо ожидая ответа.

— Ну, давай… поговорим — Фёдор старался подавить в себе волнение — если это тебе так это нужно…

— Очень нужно, Фёдя… Я очень виноват перед тобой и больше так жить не могу, чувствуя себя самым последним негодяем… Тяжело мне… жить с таким… камнем на ду-ше… Понимаешь?

Фёдор, тяжело и напряжённо дыша, ждал, что ещё скажет Вадим…

— Помнишь, там в бараке…, что на Шумном ключе… — Вадиму было трудно говорить и Фёдор почувствовал, как дрожит его голос, как он запинается, подбирает слова, не решаясь их произнести…

— В то утро — Вадим глубоко вздохнул и, решившись, начал говорить так, как будто речь шла не о нём, а о ком-то другом — мне необходимо было посмотреть старые вы-рубки, чтобы подобрать площади для проведения работ по содействию естественному возобновлению леса и по-добрать площади под посадки кедра. Я хотел пойти один, но Марина настояла, чтобы я обязательно взял её с со-бой… Она говорила, что как техник-лесовод, она обязана знать обо всех мероприятиях, связанных с лесовосстанов-лением…

Фёдор, стиснув зубы, молчал и верил Вадиму, зная скандально-упрямый характер Марины…

— Я ей отказал — справившись с волнением, каким-то обречённым голосом, продолжал Вадим — взять её с собой на целый день в тайгу — значит дать вполне обоснованный повод для разных разговоров… Но, она пригрозила напи-сать на меня докладную главному лесничему о том, что я безосновательно отстраняю её от прямых обязанностей… Этот разговор произошёл в конторе в присутствии почти всех лесников…

Фёдор молча слушал, проникаясь уважением к Вади-му: пытаясь каким-то образом оправдать Марину, Вадим многое не договаривал о том, что происходило в тот день в конторе лесничества …

— Мне ничего не оставалось, как взять её… — Вадим замолчал, и Фёдор чувствовал спиной, как гулко и сильно стучит его сердце. — Потом… начался мелкий дождь, и я предложил… Марине идти домой. Но, она… сказала, что дождь скоро кончится и, чтобы не мокнуть, его можно переждать в бараке на Шумном ключе. — Вадим замолчал и, вздохнув, продолжил: — Фёдор, я не обманываю тебя, но об этом бараке я ничего не знал, а лесники мне про него не говорили…Поверь мне, Федя!

Фёдор верил: Вадим действительно не мог знать о су-ществовании этого барака.

Много лет назад в урочище Щумного ключа был поч-ти сплошной кедрач с примесью дуба, а на лесных про-галинах — много лещины. Этот участок был один из наиболее продуктивных: здесь каждую зиму держались кабаны, было много белки, соболя. Участок был закреп-лён за старым и опытным охотником Кошелевым, кото-рый и построил свой барак на Шумном ключе.

Но леспромхозом весь кедровник был вырублен, пол-ностью уничтожен подрост, а несколько лет назад прошёл низовой устойчивый пожар, завершивший уничтожение того, что ещё могло возобновиться естественным путём. После этого склоны ключа густо заросли элеутерококком, чубушником, березником и осинником. Кормовая база участка резко обеднела, участок потерял своё промысло-вое значение. Ловить здесь было уже нечего, Кошелеву дали другой участок, но он через несколько лет ушёл на пенсию, потом заболел и вскоре умер. Охотники сюда заходили очень редко, и барак постепенно стал ветшать. Этот барак Марине показал Фёдор, когда они в начале лета ходили сюда за жимолостью и провели здесь две, незабываемые, ночи…

— Когда мы пришли в барак, — продолжал Вадим — я

нашёл там дрова и разжёг печь, чтобы обсушиться.

Марина сказала, что надо осмотреться, чтобы убрать клещей. Я предложил Марине остаться в бараке, а сам хо-тел выйти, но Марина стала при мне раздеваться и потре-бовала, что я осмотрел её, нет ли где на ней присосавших-ся клещей… — Вадим замолчал, тяжело и нервно дыша.

Молчал и Фёдор. Закрыв глаза, он вспоминал тот па-мятный вечер, когда, защитив от пьяных мужиков он про-водил её домой. Вся дрожа от пережитого страха, Марина боялась оставаться дома одна и попросила Фёдора остать-ся…и подать висевший на спинке стула домашний хала-тик, чтобы переодеться…

…— Потом, когда…ты вошёл в барак,…- после паузы про-должал Вадим — это было настолько неожиданно… Я так растерялся, что не знал что мне делать… И если бы ты тогда ударил меня по морде, ты был прав… — Вадим хо-тел закончить, но Фёдор его прервал: — Запомни, Вадим! — резко сказал он. — Когда речь идёт о защите слабых — я на-бью морду кому угодно. Я хорошо помню, как меня били и унижали в детдоме те, кто был постарше и посильней ме-ня… — Фёдор тяжело и с надрывом дышал. — А вот за самок я не дерусь, и морды ни кому бить не собираюсь! Понимаешь? Это только самцы во время гона дерутся за самок… — Фёдору было тяжело говорить, он сделал паузу и, глубоко вздохнув, продолжил, чеканя слова: — То, что сделала Марина — это был её выбор и бог ей судья!

Фёдор замолчал, немного успокоившись и как бы раз-думывая, продолжил: — Каждый человек, Вадик, должен знать себе цену. Я не считаю, что я лучше тебя, но и не хуже… У каждого из нас есть недостатки, но это не долж-но нам мешать жить, общаться друг с другом и эти отно-шения должны строиться на взаимном понимании и ува-жении друг к другу. Потому, что все мы люди… Но, кто-то выбирает другие формы общения…, ну и пусть — это их право. А вот как они будут жить среди нас — это уже их личные проблемы и им их решать… Вот, так, Вадим!

Фёдор замолчал. Угнетающую, вязкую тишину нару-шало только потрескивание горящих валёжин…

— И вот ещё что, Вадим! — нарушил молчание Фёдор. — Хочешь ты или нет — а нас с тобой обеих тайга крепко по-вязала и мы перед ней, как перед матерью, равны. Вот сейчас она смотрит на нас и думает: так ли я их воспита-ла? А ну, дай-ка я их проверю — какие они у меня мужики! Вот она и свела нас здесь…Что мы поставим выше — жен-щину, которая предала одного, лишив дочь отца, и также, за дёшево, продаст и другого… Или же мы останемся те-ми, кто мы есть — мужиками, умеющими оставаться в лю-бой ситуации ими — это уже зависит от каждого из нас…

— Прости меня, Фёдор… — голос Вадима дрожал и ему было трудно справиться с волнением — Я действительно оказался не мужчиной, а самцом, распустившим сопли при виде обнажённой женской коленки… — Вадим тяжело и, как-то, нервно дышал, не сумев совладать собой. — Это только самцы насилуют всё, что шевелится…А мужчи-на…, если он — действительно мужчина, в любой ситуа-ции должен уметь владеть собой… Я, к сожалению и своему стыду, таковым не оказался. Если можешь, прости меня, Фёдя… Прости…

Фёдор повернулся к Вадиму и пожал ему руку: — Лад-но, Вадим! Давай забудем всё, что было…В том, что про-изошло, твоей вины нет, это был выбор Марины… и бог ей судья. И я думаю, что не стоит она того, чтобы мы страдали за ней… Хочешь ты или нет, но у нас с тобой есть нечто гораздо большее, что объединяет нас и дорого нам обоим — это тайга. Это для нас она — и мать родная, и судья строгий, но справедливый… Ты, как думаешь, Ва-дим?

Вадим не ответил, а только крепко пожал руку Фёдора.

…У валёжин таял снег, впитываясь живительной вла-гой в землю, и она оттаивала, прогреваясь и распростра-няя вокруг пряный запах нагретой земли, хвои и опавших прелых листьев.

И в душах двух человек, волею случая оказавшихся в глухих таёжных дебрях перед лицом грозящей опасности, таял, испаряясь и бесследно исчезая, грязный лёд недове-

рия и неприязни друг другу, безвозвратно уступая место нормальным человеческим отношениям.

Медленно и осторожно подкралась ночь, погасив ве-чернюю зарю и зажигая на темнеющем небосводе яркие звёзды. Просвечивая сквозь косматые ветви елей, они на-мекали на холодную ночь.

Фёдор чувствовал, как через куртки, на которых они сидели, проникал холод, обжигая поясницы. Но больше всего, он опасался, что куртки промокнут от подтаявшего снега.

— Вадим, — повернув голову, обратился Фёдор — мы так долго не выдержим… Нам сейчас необходимо набраться сил и отдохнуть, неизвестно, что завтрашний день нам приготовит… А, сидя в таких неудобных позах, мы уста-нем ещё сильнее…, и к нашим старым болячкам добавим новые. Снег от костров подтаивает, и наши куртки напи-таются сырости…

— Что… ты предлагаешь, Фёдя? — раздумывая, спросил Вадим.

— Мы сейчас из волокуши сделаем лежанку… — Фёдор медленно поднялся и повернулся к Вадиму. — Я сейчас под волокушу с обеих сторон подложу толстые сучки и приподниму её повыше над землей. Тёплый воздух от костров будет прогреваться под ней и нам будет тепло.

— И Фёдор заговорщецки подмигнул Вадиму. — И эту ночь мы с тобой ловко обманем…

Вадим пытался встать, но Фёдор остановил его — Сиди и не вставай, Вадим. Я сам управлюсь…

Вадим видел, каких трудов стоит Фёдору каждое дви-жение и был поражён, откуда он берёт силы.

Фёдор подошёл к кучам сложенных сучков и, выбрав из них самые толстые, сложил крест-накрест с одной сто-роны волокуши. Подправив сучки, он приподнял волоку-шу и положил концы жердей на сучки. Этот край волоку-ши оказался приподнятым над землей.

Тоже самое Фёдор сделал и с другой стороны, припод-няв волокушу вместе с сидевшим на ней Вадимом. Теперь

волокуша была приподнята достаточно высоко над зем-лей, и тёплый воздух мог свободно проходить под ней.

Тяжело дыша, Фёдор критически осмотрел волокушу и подложил под жерди с боков ещё несколько толстых суч-ков. Посмотрев на Вадима, пояснил: — Это для того, чтобы жерди не прогибались под нашим весом. А теперь, Ва-дик, давай попробуем хоть немного поспать… Я послед-ние дни совсем не спал…Ты, Вадим ложись… Мы сейчас ляжем «валетом», голова к голове…Ты положишь голову мне на плечо, как на подушку, а я тебе…

Они лежали на волокуше голова к голове, положив друг другу головы на плечи и соприкасаясь щеками.

Горящие валёжины нежно и щедро обволакивали их своим теплом, а сверху их также щедро осыпали своим чистым светом яркие звёзды….

— Федя — Вадим чуть повернул голову — а… у тебя… до армии… девушка была?

— Была — Фёдор обречённо вздохнул — но, она меня не дождалась, через полгода замуж вышла… Я, сначала, с ума сходил, а потом успокоился… В нашей роте многих ребят девчонки не дождались, замуж повыходили… А один… придурок, когда ему его девушка написала об этом, был в карауле и застрелился… Представляешь! Какое горе матери! А бы этой… этой… гадюке хотел в глаза посмотреть — стоит ли она этого парня и материн-ских слёз!

Тяжело вздохнув, Фёдор замолчал, поворочался и, уст-раиваясь удобнее, и спросил:- А почему ты спрашиваешь об этом, Вадик?

— Да так, просто… — уклончиво ответил Вадим. — У меня тоже так было… Года не прослужил, как она мне письмо прислала… так, мол и так, я тебя люблю, но так получи-лось… и всё такое прочее…

— Да, все они… — Фёдор замолчал, подбирая нужные слова — продажные… стервы. Верить никому нельзя… Как ты думаешь, Вадик?

— Согласен! — Вадим чуть повернул голову к Фёдору. — Я служил на Камчатке в бригаде подводных лодок…

У нас на лодке… у одного офицера, пока мы были в автономке[7], жена с каким-то тыловиком снюхалась… Так наш каплей[8]их чуть из «макарова»[9] не грохнул… Его пос-ле попытки покушения куда-то на север перевели… Если бы комбриг за него не заступился, точно под трибунал угодил бы… Жалко…, очень хороший офицер был, его весь экипаж любил и очень уважал…

Они замолчали и, глядя в такое ясное и звёздное небо, каждый думал о своём…

…Вот также, год назад, Фёдор сидел у костра рядом с Василием Фёдоровичем. Разгоревшись, жарко пылал кос-тёр, стреляя в небо искрами, а в котелке, поднимая клубы пара, булькала вода для чая.

— Ты, Фёдор, прости меня… — Василий Фёдорович, при-щурившись, посмотрел на Фёдора. — Может быть, я грубо вмешиваюсь в твою личную жизнь, но не сказать тебе этого не могу… Ты мне по возрасту, как сын, потому и говорить с тобой буду, как с сыном…

Василий Фёдорович осторожно снял котелок с огня и, поставив у костра, достал из рюкзака пакетик с заваркой.

Фёдор внимательно наблюдал за ним, ожидая, что хо-тел сказать Василий Фёдорович.

Василий Фёдорович заварил чай и, накрыв котелок крышкой, повернулся к Фёдору: — Твоё заявление на увольнение я порвал по двум причинам. Хочешь знать — почему я это сделал? Отвечаю… — он внимательно посмот-рел Фёдору в глаза: — Причина первая. То, что произошло в твоей семье — это страшно, но не смертельно. А вот те-рять из-за женщины молодого, перспективного и надёж-ного человека, прирождённого охотника — это, с моей сто-роны, по крайней мере, просто глупо… — Василий Фёдоро-вич в упор посмотрел на Фёдора: — И впредь запомни —

чтобы никаких заявлений на увольнение я от тебя боль-ше не видел! — и Василий Фёдорович резким движением положил толстый сучок в костёр.

Он внимательно смотрел, как маленькие язычки огня осторожно лизнули сучок и стали медленно и уверенно расползаться по нему, поднимаясь всё выше и выше.

Василий Фёдорович повернулся боком к костру, вытя-нув затёкшие от неудобного сидения ноги.

— К сожалению, довольно часто, — после долгого раз-думья продолжил Василий Фёдорович — казалось бы, счастливые семьи распадаются, даже когда молодые зна-комы, бог знает, как долго… Я со своей первой женой прожил тридцать четыре года, поженились сразу после войны, четверых детей нажили, семерых внуков — и ра-зошлись. И причина была самая прозаическая — ревность. И это — после стольких лет совместной жизни! Я сначала как-то на это внимания не обращал, думал — перебесится, поумнеет… Голова-то вся седая уже — Василий Фёдорович тяжело вздохнул — однако, этого не случилось…

Василий Фёдорович снял с котелка крышку, помешал прутиком в котелке чай, чтобы заварка опустилась на дно, и после паузы, продолжил: — Когда мы разошлись, она к детям от меня уехала… Думала там, с ними приживётся… А у них, у детей, своя жизнь, свои проблемы… Ты не по-веришь, Федя, я за эти пять лет, что один жил, думал, что с ума сойду… Как это так — был дом, семья, дети, внуки и вдруг — пустота вокруг, ничего нет… Правда, и дети, и

внуки меня не забывали, всё надеялись, что мать одумает-ся… Она потом за кого-то замуж вышла и у неё опять жизнь не сложилась… Потом ещё раз пыталась жизнь свою устроить — и опять не получилось… Годы-то уже не те…

А четыре года назад к нам в госпромхоз приехала но-вый бухгалтер, Светлана Андреевна, уж лет восемь, как вдова. Трое детей у неё, уже взрослых и внуки есть… Как-то так получилось, что мы познакомились ближе… и вот уже три года живём.

Может быть это и нескромно с моей стороны говорить

так, но я счастлив… Пусть под закат своей жизни, но я счастлив. А почему? Да потому, что мы бережём друг друга, дорожим тем, что имеем…. Как ни ряди, а другого уже не будет…

А тут ещё с моей бывшей женой беда случилась: она тяжело заболела и срочно нужны были деньги на лечение. А обратиться ей за помощью некуда — тот мужчина, с ко-торым она жила, узнав про это, просто взял, что смог с со-бой унести — и уехал.

А Светлана Андреевна, когда узнала об этом, тут же, не раздумывая, сказала, что надо помочь — кроме нас ей помочь некому. В долги залезли — но помогли, и сейчас у неё все благополучно… И Светлана Андреевна ни разу об этом не обмолвилась, не упрекнула: ну, помогли, и помог-ли… У неё, бывшей жены моей, теперь со здоровьем всё хорошо — ну, и слава богу…

Василий Фёдорович посмотрел на Фёдора — Я к чему всё это тебе говорю? Да потому, что жизнь у нас одна и другой жизни не будет… И в этой жизни не всё бывает так, как хочешь, а как получится. И надо уметь выстоять, не сломаться, не упасть… Ну, а коли упал, то надо найти в себе силы и подняться, и помочь тому, кто уже обесси-лил и сам подняться не может. Потому, что ты — человек! И попрекать за ошибки никого не надо, просто все мы разные: одни сильнее духом, другие — слабее. Но все мы — люди и поэтому жить должны по-людски. Понимаешь, Фёдор, это как вот этот костёр на снегу — доброе и внима-тельное отношение людей друг другу. И не важно, в каких отношениях они состоят: близкие ли родственники или совершенно чужие и не знакомые друг другу люди.

Вот мы сейчас сидим с тобой среди тайги, зима…, снег кругом… А мы с тобой сидим здесь и знаем, что не за-мёрзнем…А почему? А всё потому, что нас греет костёр. Пусть это и небольшой костёр, а всё же он согревает нас, вселяет уверенность, с ним нам спокойнее. Так и доброта человеческая…Понимаешь, Фёдор, каждому из нас она ничего не стоит, но как она может быть дорога и необхо-дима тому, кто попал в беду и остро нуждается в ней…

Вот так, как сейчас этот костёр для нас …

Василий Фёдорович замолчал. Тишину ночи нарушал потрескивающий костёр, да где-то в глубине леса прокри-чала какая-то птица, и снова всё стихло.

Фёдор молча поворошил сучком дрова в костре, ярче вспыхнуло пламя, осветив своим дрожащим светом за-думчивые лица таёжников.

— Когда мы разошлись — в раздумье сказал Василий Фё-дорович — я задумался: кто же виноват в нашем разводе? Вспомнил другие семьи, у которых жизнь не сложилась и ты знаешь к какому неожиданному выводу я пришёл? — Василий Фёдорович сделал паузу и, взяв палку, подпра-вил угли в костре.

Фёдор с удивлением посмотрел на Василия Фёдорови-ча, ожидая, что он скажет.

— А вывод такой: во всём виноваты мы, мужики! — и Ва-силий Фёдорович бросил палку около костра…

Увидев, что Фёдор смотрит на него с неподдельным недоумением, пояснил: — Понимаешь, Фёдя, мы всегда ви-дим женщин такими, какими хотим их видеть — нежными, добрыми, ласковыми, обаятельными и так далее. И тако-выми они есть, пока не выйдут замуж, не появятся дети…

А вот потом они уже покажут, кто они есть на самом деле и никогда ни одна женщина не уступит мужу, считая себя самой умной и самой практичной. Мужчина при этом для неё отходит на задний план в виде бесплатного приложения… — Василий Фёдорович задумался. — Я, ко-нечно, не хочу обобщать, ставить всех женщин в один ряд, но такое, к сожалению, есть. Не часто, но есть. И то, что произошло в твоей семье — наглядное тому подтвер-ждение…

Потом, уже позже, когда мужа рядом не окажется, они вдруг понимают, что не замечали раньше мужской заботы — и где-то надо дом подремонтировать, дрова заго-товить, да и мало ли чего делают мужики, на что женщи-ны просто не способны…Вот тогда, когда они оказались наедине со своими проблемами и помочь им уже некому,

они понимают, что потеряли и начинают хвататься за любого, лишь бы мужик был рядом. Но, это удаётся да-леко не всегда и не каждой женщине… Со временем поймёт это и Марина…

Василий Фёдорович задумчиво смотрел на пламя кос-тра, без особой надобности медленно снова вороша пал-кой угли.

Фёдор, обхватив руками согнутые в коленях ноги, бес-цельно смотрел, на угли, которые разгорались каждый раз, попадая под палку…

Вот, скажи мне, Фёдя — нарушил молчание Василий Фёдорович — как ты сможешь оценить по вкусу мёд, если перед этим не лизнул горчицы? — и он лукаво посмотрел на Фёдора.

Фёдор посмотрел на него, ожидая, что ещё он скажет.

Василий Фёдорович наклонился, достал из кармана рюкзака пакет и, не спеша развязав его, протянул Фёдору сухари и карамельки. Улыбнувшись, он выразительно по-смотрел на Фёдора: — Вот поэтому, я и думаю, что жизнь и прекрасна тем, что в ней рядом есть и хорошее, и плохое.

И, чтобы по достоинству оценить хорошее, не лишним будет увидеть и плохое. А вот чего и у кого больше — это уже зависит от каждого из нас. Одни живут, потому что ставят перед собой какие-то задачи, преодолевают их, па-дают, снова поднимаются. А другие существуют, потому, что чего-то желают — сразу и много, но ждут обязательно уже что-то готовенькое …

— Василий Фёдорович — осторожно спросил Фёдор — одну причину, по которой вы порвали моё заявление, я теперь знаю. А какая вторая причина? — и Фёдор замер, напряжённо ожидая ответа.

— Вторая причина? — переспросил Василий Фёдоро-вич. — Помнишь, ты как-то спорил с главным лесничим нашего лесхоза Ташлыковым… Так он меня недавно уп-рекнул в том, что я переманиваю к себе в охотники спе-циалистов лесного хозяйства и спрашивал, где ты учился. Я, конечно, ему не сказал, что ты всё сам постиг, но, не

скрою, мне было приятно. Поэтому, давай решим так: ты готовишься и поступаешь учиться в институт. Мне в будущем году уже на пенсию…, шестьдесят годов, как-никак, и я хочу, чтобы всё хозяйство было в надёжных руках. На этом участке мне нужен толковый, грамотный охотовед. Понимаешь, Фёдор, я здесь, сразу после войны, начинал охотником-промысловиком. Поступил учиться, стал охотоведом, потом уже директором. И этот госпром-хоз — это часть моей жизни. Понимаешь, это часть меня самого, причём — моя самая большая часть. Поэтому, когда настанет мой час, и я уйду, как говорят удэгейцы — к верхним людям, я хочу быть уверен, что госпромхоз и все его структуры — в надёжных руках. Ты молод, энерги-чен, тайгу любишь и знаешь… У тебя получится, я уве-рен! Первое время я тебе помогу, даже если уйду на пен-сию — буду охотиться…С тайгой так, вот сразу, расстаться не получится… Не отпустит она… Поэтому я буду в тай-ге, пока силы позволят, ну а уже там — как бог велит. А ты — давай, Фёдор Андреевич, только вперёд! — Василий Фё-дорович озорно посмотрел на Фёдора. Ну, а теперь давай чайком души наши согреем — он снял крышку с котелка — О-о-о, как напарился! — и стал разливать круто заварен-ный и ароматный чай по кружкам….

…Валёжины горели, согревая своим теплом двух изму-ченных и не сломавших людей. Яркие языки пламени ос-вещали неровным дрожащим светом уснувшие под снеж-ным кружевным покрывалом кусты, задумчиво стоящие деревья, пугая притаившиеся за их крепкими стволами тени.

Зимняя ночь плотно накрыла своим звёздным одея-лом настороженно спящую тайгу…

… Робко подкрадывался рассвет, растворяя в небе звёзды и обесцвечивая ночное небо. На его бледнеющем фоне чётче прорисовывались раскидистые кроны кедров, ост-рые шпили елей, разыскивая погасшие звёзды, перечёрки-вали небо обнажённые ветви ясеней, берёз и лип.

Прятался в густых зарослях и непроходимых дебрях

предрассветный полумрак, постепенно уступая место на-

ступающему рассвету. Постреливая искрами, медленно

догорали валёжины, чадя синим дымом и рассыпаясь тлеющими головнями…

…Фёдор лежал с закрытыми глазами. Как он ни старал-ся, уснуть так и не смог, а лишь на какое-то время впадал в забытьё. Он уже забыл, когда нормально спал и теперь, после всего, что произошло за последние сутки, чувство-вал себя окончательно разбитым и обессиленным. Каждое движение, каждый шаг давался ему ценой огромных уси-лий, отдаваясь острой болью во всём теле. Он чувствовал, что слабеет. Вчера вечером, занимаясь обустройством ночлега, он чувствовал, как на его плечах и спине, про-мокший от пота свитер покрылся корочкой льда и, каза-лось, что тысячи раскалённых острых игл безжалостно вонзились в его разгорячённое тело…

Но, надо было вставать. Рассвет настойчиво вторгал-ся в ещё не пробудившуюся тайгу, изгоняя предрассвет-ный сумрак и прорисовывая из полумрака деревья и кус-тарники, робко заглядывая в самые потаённые таёжные дебри. Вот, где-то там, в глубине леса, пискнула птица и снова всё стихло…

Плотно сжав зубы, чтобы не застонать от боли и не разбудить Вадима, Фёдор тяжело поднялся и, подняв ко-телок, осторожно наполнил его снегом.

Приподнявшись на локте, Вадим повернулся к Фёдо-ру.

Оглянувшись, Фёдор попытался улыбнуться: — Ну как, Вадик…, отдохнул? Что тебе снилось?

— Да какой, к чёрту отдых!.. Так… — и, увидев измож-дённое лицо Фёдора, его ввалившиеся глаза, Вадим, резко осёкся: он видел, что Фёдору несравненно тяжелее, чем ему, а кроме этого — Фёдору ещё предстоит долгий путь к дому с тяжёлой волокушей на плечах ради его, Вадима, спасения. Вадиму стало стыдно за свою реплику и, желая

хоть как-то загладить свою несдержанность, он показал на свой рюкзак: — Федя, там… у меня в рюкзаке есть хоро-

ший чай…на травах…, и посмотри в боковом кармане свёрток… Там, ещё с прошлого раза должны сухари остаться …

Фёдор чуть качнул головой и подошёл к валёжине, вы-бирая место для котелка. Но за ночь валёжина сильно прогорела, более сухая сердцевина выгорела и валёжина теперь была похожа на длинное корыто. Поставить на неё котелок, как было сделано вчера, уже не возможно.

Фёдор выбрал из кучи ветку, надел на неё котелок и положил веку над горевшей сердцевиной поперёк валёжи-ны. Убедившись, что котелок не упадёт, он поднял рюкзак Вадима и выложил из него всё содержимое…

… Фёдор разлил по кружкам крепко заваренный и ду-шистый чай, разделил несколько сухариков на две кучки. Вадим отказался от своих сухарей, объяснив это полным отсутствием аппетита. Фёдор внимательно взглянул на Вадима: — Вадик! Ну, сиську мамкину я у тебя не спраши-ваю, у тебя её нет. А там, у тебя, в заначке соски… с бу-тылочкой для меня не найдётся?

Вадим поднял глаза на Фёдора и почувствовал себя очень неловко…

— Вадик, — стараясь не обращать внимания на боли во всем теле, Фёдор старался говорить спокойно — мы сейчас с тобой в равных условиях и тебе также плохо, как и мне, и… не надо так… Я тебя хорошо понимаю и на твоём месте поступил бы точно так же, но пожалуйста — не на-до…

Вадим смутился, хотел что-то сказать, но, замолчал и молча взял сухарь из своей кучки….

…Фёдор помог Вадиму лечь на волокушу, пристегнул его ремнями и, убедившись, что Вадим надёжно закреплён и при движении ему ничто не помешает, оглядел стоянку: всё ли собрано.

Он опустился на колени между жердями и накинул ремни себе за шею. Сегодня это сделать было легче — воло куша лежала на толстых сучках, была приподнята над землей, и для этого теперь потребовалось меньше уси-

лий. Упираясь руками, Фёдор поднялся и, плотно сжав че-

люсти и не обращая внимания на острую боль, пронзив-шую все тело, поправил на плечах ремни и сделал первый шаг…

Фёдор шёл, уже не замечая ни времени, ни расстоя-ния. Он шёл как робот, ни о чём не думая, машинально обходя валёжины и густые куртины кустарников, местами останавливаясь лишь затем, чтобы среди невообразимых завалов валёжника, кустарника и молодой поросли, запле-тённых лианами лимонника, выбрать наиболее безопас-ный путь.

От постоянной боли тело казалось каким-то чужим, и каждый шаг отдавался острой болью в пояснице, в затыл-ке, ломило виски и перед глазами мельтешили чёрные снежинки…

Вадим, стиснув зубы и судорожно вцепившись паль-цами в жерди волокуши, проклинал себя за неосторож-ность и ненавидел себя за свою беспомощность. По тому, как Фёдор шёл, Вадим чувствовал, что он сейчас уже на пределе своих физических и моральных сил.

Но Фёдор упорно шёл, часто останавливаясь и тяже-ло, с надрывом дыша; качаясь и, чтобы не упасть, он хва-тался руками за ветки и тонкие стволики, подтягивался на руках и снова шёл. И каждый шаг Фёдора острым сучком вонзался в сердце Вадима. И эта боль от чувства соб-ственного бессилия, была не соизмерима больше физичес-кой боли в сломанной ноге.

….А Фёдор упорно шёл вперёд. Он уже не чувствовал, что содрал кожу на ладонях до крови, а намокшие от пота ремни натёрли плечи и подмышки и теперь мокрый сви-тер прилип к ранам и вызывал жгучую боль…

…Фёдор не заметил, как спустился с перевала и вышел на лесовозную дорогу. Где-то впереди послышался гул ав-томобиля и вот из-за поворота показался большой грузо-вик с будкой.

Фёдор вдруг почувствовал страшную усталость, со-противляться которой у него уже не было сил. Обессилив,

он упал на колени в снег. Фёдор ещё помнит, как остано-

вилась машина и из будки к нему подбежали рабочие, ехавшие на работу в тайгу, слышал их возбуждённые го-лоса.

В каком диком полубреду он почувствовал, как силь-ные руки подхватили его и усадили в кабину, как в будку погрузили Вадима вместе с волокушей. Кто-то из рабочих снял свою куртку и накинул Фёдору на плечи, но ему вдруг стало холодно: поверх свитера, мокрого от пота и намёрзшего сверху инея, куртка согреть его не могла.

В кабине машины было тепло, Фёдора разморило, и он провалился в тяжёлое забытьё…

Машина, оставив рабочих на дороге, завывая двига-телем, возвращалась в посёлок. Внезапное возвращение машины в поселок и её остановка у медпункта тут же при-влекло внимание жителей. Каждый, с тревогой на сердце, беспокоясь за своих родных, спешил узнать причину воз-вращения машины. У медпункта собралась большая толпа людей — рабочих, женщин и детей…

Уже зная, что произошло, люди не расходились, впол-голоса обсуждая это событие и давая свои оценки случив-шемуся.

Люди не расходились, когда над посёлком, перема-лывая тишину рокотом лопастей несущего винта и гро-хотом двигателя, пролетел вертолёт, вызванный по санза-данию.

И теперь эти люди бережно несли носилки с Фёдором и Вадимом через весь посёлок на вертолётную площадку, подбадривая, говорили тёплые слова. Где-то, за спинам этих добрых и отзывчивых людей, неравнодушных к чу-жой беде, мелькнуло заплаканное лицо Марины, но, ни Фёдор, ни Вадим не обратили на него никакого внима-ния….

Фёдор погрузился в тяжёлое забытьё, он слышал го-лоса людей, но не узнавал их. Потом эти голоса смени-лись мощным роком двигателя вертолёта, и Фёдор по-чувствовал, как вертолёт качнулся, и его слегка вдавило в

носилки. Вертолёт набирал высоту и, Фёдору показалось,

 

 

что уже целую вечность длится этот полёт.

Кто-то взял Фёдора его за руку. Он открыл глаза, по-вернулся, увидел лежащего рядом на носилках Вадима.

Улыбнувшись Фёдору, Вадим поднял вверх большой палец и показал в иллюминатор.

Фёдор повернул голову: за плексигласовым окном вер-толёта он видел бескрайнюю, уходящую далеко за гори-зонт, хорскую тайгу, ставшую для него родной; темные змейки рек, окаймлённые заберегами; тонкие белые нити лесовозных дорог.

Вот справа, внизу, показалась широкая долина, ко-торую разрезал, распадаясь на многочисленные протоки, величавый и, такой коварный, Хор. Сверху хорошо были видны широкие плёсы и речные перекаты, ещё не скован-ные льдом, со сверкающими солнечными бликами на бу-рунах стремительно бегущей воды.

Фёдор повернулся к Вадиму и, широко улыбнув-шись и кивнув головой, снова впал в забытьё…

…Фёдор проснулся от лёгкого толчка в плечо. Щурясь от яркого солнца, он открыл глаза и увидел белый пото-лок над головой, такие же белые стены с бледно-голубы-ми панелями, стойку для капельницы у изголовья крова-ти. У его кровати стояла молоденькая медсестра со шпри-цом в руке и кусочком ваты на конце иглы…

… Дни в больничной палате шли нескончаемой чередой, до безумия похожие один на другой. Утренние обходы врачей сменялись лечебными процедурами, капельница-ми, регулярными уколами по расписанию…

Этот день начался так же, как всегда. После утреннего обхода врачей, беседы с лечащим врачом о самочувствии и очередной, по расписанию, порции уколов, Фёдор, неза-метно для себя, уснул.

Его разбудил приглушённые женские голоса в кори-доре у дверей палаты и лёгкий скрип открывающейся две-ри. Фёдор обернулся…

Открылась дверь и в палату вошла медсестра.

Посмотрев на Фёдора и сдержанно улыбнувшись, она

посторонилась, пропуская в палату пожилую женщину и молодую девушку. В одной руке у девушки была боль-шая сумка, другой рукой она бережно поддерживал под руку пожилую женщину и, зарумянившись, пристально смотрела на Фёдора.

Не сводя с Фёдора своих красивых глаз, она сдержан-но улыбнулась и, чтобы не заплакать, прикусила губу.

Повернувшись к вошедшим, Фёдор внимательно и на-стороженно посмотрел на пожилую, незнакомую ему жен-щину, и перевёл взгляд на девушку. И в ту же минуту, он почувствовал, как горячей волной прилила в щеки кровь, и учащённо забилось сердце. Он смотрел на вошедшую девушку и не верил своим глазам: в палате стояла Дина.

Отпустив руку женщины, она прикрыла ладонью рот, чтобы не заплакать, а по её щекам катились слёзы.

— Ну, здравствуй сынок! — женщина подошла к крова-ти, наклонилась и, поцеловав Фёдора, заплакала. — Вот мы и познакомились… Я — мама Вадика… Ты лежи, лежи, сы-нок, тебе пока нельзя вставать… — она осторожно положила свою маленькую ладонь ему на грудь. — Мне Вадик всё рассказал… — она присела на стул, который подала мед-сестра и заплакала, вытирая слёзы маленьким кружевным платочком… — Я очень благодарна тебе, Феденька, за Ва-дика — ей было тяжело говорить, и она часто всхлипывала — если бы не ты… — и она, упав Фёдору на грудь, заплака-ла. Платок на её голове сбился, обнажив густые локоны седых волос.

Растерявшись, Фёдор пытался её как-то успокоить, робко и неуверенно гладя её забинтованными ладонями по голове. Он пытался справиться с охватившим его вол-нением, переводя растерянный взгляд то на стоявшую у тумбочки медсестру, то на Дину.

Смутившись и, бросив на Фёдора искромётный взгляд, медсестра вышла из палаты.

— А… Вадик… Как… он? — пытаясь, справится с волнени-ем, спросил Фёдор.

Женщина поднялась и, поправив платок, улыбнулась

светлой и доброй улыбкой: — Не волнуйся, Феденька,

у Вадика всё хорошо. Ему сделали операцию, наложили гипс и сейчас он дома, в Хабаровске… Он желает тебе скорого выздоровления и ждёт тебя к нам домой…

— Да… Это хорошо… — Фёдор не мог найти нужных слов — Я боялся, что не смогу ему помочь… А почему же… вы плачете, если…, у Вадика всё хорошо?

— Да, как же мне не плакать…Я, как мать, от счастья плачу… Бог не обошёл меня своим вниманием и теперь у меня два сына — и, посмотрев на Фёдора — ласково погла-дила его по голове, пригладив прядь волос — Вадик и ты, Феденька. Вы мне теперь оба бесконечно дороги… А зо-вут меня Надежда Фёдоровна. Но я буду очень счастлива, если ты, Феденька, будешь считать меня своей мамой. Я, как мать, таким сыном буду только гордиться…А Вадик тебя считает своим братом… — и, повернувшись к Дине, взяла её за руку — и вот и доченька у меня теперь есть… Невестка моя…, умничка…

Кончиками пальцев Дина вытерла слёзы и, накло-нившись к Фёдору, нежно поцеловала его в губы.

Надежда Фёдоровна повернулась к Дине: — Ну… вы, голубки, поворкуйте… а я сейчас… — и поднявшись со сту-ла, стала доставать из сумки пакеты и пакетики с фрукта-ми, сладостями и с домашними выпечками. И в палате сразу аппетитно запахло домашней сдобой.

Дина присела на стул и взяла руку Фёдора своей ма-ленькой и нежной рукой. — Вот я нашла тебя, Федя… — она говорила в полголоса и по её щекам катились слёзы… — Я всё знаю, мне Вадик всё рассказал… — она достала плато-чек и вытерла слёзы, размазав под глазами косметику.

Фёдор улыбнулся и Дина, догадавшись, достала ма-ленькое зеркальце и, посмотрев в него, смутилась. Она вытерла глаза и, посмотрев в глаза Фёдора, тихо, но твёр-до сказала: — Теперь я тебя никому не отдам… Шесть лет я ждала этого дня, жила надеждой, что найду тебя… — она взяла руку Фёдора и, поцеловав, прижала к лицу… — Когда ты ушёл в армию — голос Дины дрожал, она смотрела на Фёдора и никак не могла справится с волнением, — я каж-

дый день ждала твоих писем… Твой друг, Генка Полоз-ков, как-то сказал ребятам, что получил от тебя письмо, в котором ты хвастался, что во Владивостоке девчонки та-кие аппетитные, грудастые и безотказные, как автомат Калашникова… Я написала тебе письмо, он оно верну-лось с пометкой, что адресат выбыл…

Дина глубоко вздохнула и, вытерев платочком слёзы, внимательно посмотрела в глаза Фёдора.

— Я попросила Генку показать мне это письмо, но он сказал, что сжёг его…, что не хотел меня расстраивать, если бы, вдруг, это письмо попало мне. Но я ему не ве-рила, я тебя… очень сильно любила и верила, что всё равно найду…,- Дина вздохнула и, вытерев кончиками пальцев слёзы, продолжала: — потом Генка не давал мне проходу, а перед Новым годом сватов прислал…, - Дина улыбнулась — а я сватам тыкву приподнесла[10], с тем они и ушли…

А, когда все ребята из армии пришли — тебя не было… Не вернулся ты…Но я верила, что всё равно найду тебя, потому что я тебя любила… — Дина поднялась и уступила стул Надежде Фёдоровне, присев на край кровати.

— Я училась в пединституте и подрабатывала в библио-теке. И, как-то, разбирая почту, увидела журнал «Охота и охотничье хозяйство»… Его наш декан выписывал и вся его корреспонденция шла на институт… И там, в журна-ле, была напечатана большая статья о вашем охотничьем хозяйстве и было твоё фото, как хорошего охотника. Я написала тебе несколько писем, но ты не ответил… — Дина улыбнулась — а недавно я получила телеграмму о том, что ты в больнице и там был номер телефона. Я позвонила и мне ответил Вадик… Это он дал мне телеграмму… А мой адрес он узнал случайно — Дина кончиками пальцев вы-терла слёзы — Марина прятала от тебя мои письма и сж-гала их, а одно письмо случайно затерялось и Вадик его

нашёл… — Дина улыбнулась — Вот я взяла — и приехала, а в

Хабаровске на вокзале меня встретила мама — Дина лас-ково и нежно посмотрела на Надежду Фёдоровну… Мы к тебе уже приезжали, но нам не разрешили, потому, что те-бе было очень плохо…Но, я ещё к тебе приеду… — Дина улыбнулась — и буду приезжать, пока ты не поправишься, а потом заберу тебя отсюда навсегда — и посмотрела на Надежду Фёдоровну, как бы, ожидая чего-то.

Надежда Фёдоровна улыбнулась и едва заметно кив-нула ей головой.

— Знаешь, Федя, я была в районном отделе образования и мне дают работу учителем русского языка и литературы в школе…, в вашем посёлке… Теперь мы всегда будем вместе, и Анечку мы не оставим без внимания, будем по-могать ей… — Дина внимательно смотрела на Фёдора, тре-петно ожидая ответа.

Фёдор очень осторожно привлёк её к себе и нежно по-целовал в губы. Застеснявшись Надежды Фёдоровны, он смутился: — Наде… Вы… простите нас…, мама, но…

Надежда Фёдоровна улыбнулась и по её щеке скати-лась слеза: — Да, ладно сыночек, чего уж там… Стыдного тут ничего нет…, этим гордиться надо…Вы молоды, и у вас ещё вся жизнь впереди…

…Надежда Фёдоровна и Дина заторопились на автобус и, на прощанье, поцеловав Фёдора, направились к двери. Остановившись в дверях, Дина оглянулась и, улыбнув-шись, лукаво подмигнула ему, как умела это делать толь-ко она…

— Феденька! Помни, что я очень люблю тебя и ты мне очень и очень дорог. Помни об этом! — и Дина вышла из палаты, осторожно закрыв за собой дверь….

Поднявшись на кровати, Фёдор смотрел в окно, наде-ясь увидеть их, выходящих из больничного двора.

Вот они, поддерживая друг друга, появились во дворе и, остановившись, стали смотреть в окна. Фёдор постучал в стекло и Дина, увидев его, показал на окно Надежде

Фёдоровне.

Теперь обе они, радостно улыбаясь, помахали ему ру-ками, и что-то сказали друг другу.

Помахав на прощанье Фёдору руками, они, поддержи-вая друг друга, медленно пошли по улице.

Фёдор лёг на кровать и крепко зажмурил глаза, по его щекам скользнули скупые непрошенные слёзы. Никогда ещё, в своей жизни, Фёдор не чувствовал себя таким счастливым, как сейчас…

...