Глава 1

Шурави

Не по-зимнему пригревало солнышко, словно стремясь донести до людей, что скоро весна, хотя до настоящей весны даже здесь, на юге, оставалось еще несколько недель. Пожилой водитель в старом ватнике, именуемом здесь «фуфайка», армейских брюках со старым камуфляжем – «цифрой» и валенках с замызганными галошами, ковырялся в моторе такого же пожилого, как и он сам, «ГАЗ-53». Откинутый капот, крылья, некогда белая, а теперь кое-как перекрашенная в камуфляж решетка радиатора старичка были все в осколочных шрамах, но водитель, кажется, не придавал этому значения. Насвистывая себе под нос знакомую всем с детства мелодию, старик ковырялся в моторе «газона» и не заметил, как к нему подошел по виду его сверстник, одетый, правда, куда более опрятно…

– Эх, путь-дорожка, фронтовая, не страшна нам кормежка любая, – напел подошедший слова, подходившие к мелодии, которую насвистывал шофер.

– …бомбежка, – поправил его тот, прерывая свои занятия и медленно оборачиваясь. – Хотя смотря где. Видал я такие кормежки, которые хуже бомбежки.

– А где? – уточнил подошедший. – Уж не на сборнике ли в Копейске?

Шофер посмотрел на подошедшего уже внимательнее. Ничего необычного в мужчине не было – пожилой, между шестьюдесятью и семьюдесятью, но ближе к шести десяткам; вместе с тем в хорошей для своего возраста форме, моложавый, лишь голова полностью седая. К тому же камуфляж сидел на мужчине как влитой, да и выправка была такая, что сразу выдавала военного или по крайней мере отставника. Лицо открытое, с правильными чертами, к тому же эти черты показались мужчине какими-то знакомыми, хотя человека этого он видел впервые.

Но главное – возраст, и эта фраза о Копейске…

– Бача?[1] – неуверенно спросил шофер. Мужчина с улыбкой кивнул:

– Бача.

– Шурави![2] – разулыбался шофер. – Прости, обнять не могу, руки в масле, как видишь. Ты здесь какими судьбами?

– Мне надо в город, – ответил «шурави». – Сказали, что ты довезешь. Ты же Дмитрий Анатольевич?

– Для тебя просто Димка-Невидимка, – продолжая улыбаться, ответил шофер. – А тебя-то как звать-величать?

– Александр Леонидович, – с улыбкой ответил мужчина. – Но для тебя просто Сашка, идет?

– А то! – обрадовался Димка-Невидимка, но тут же посмурнел. – В город, говоришь… нет, отвезти-то я тебя отвезу, но… там же сейчас пекло. Не везде, конечно, но прилеты всюду, да и ДРГ прорываются. Местные по подвалам сидят, только по ночи на улицу нос кажут, а некоторые так вообще из-под земли не высовываются. Бахмут – он же, знаешь, как тот айсберг: половина на поверхности, половина под землей.

– И что с того? – спросил Сашка. – Ты же туда все равно поедешь, несмотря на прилеты. Вот и возьми меня попутчиком. Если тебе нужна бумага с разрешением… – И Александр Леонидович полез было в переброшенный через плечо раритетный офицерский планшет[3].

– Скажешь еще! – фыркнул Димка. – Но что бумага есть, это хорошо, это ежели ВАИ остановит, тогда да, бумага потребуется, без бумаги и завернуть могут. Мне другое интересно, – говорил он, продолжая возиться под капотом, – что тебе в Бахмуте понадобилось? В военные ты уже по возрасту не подходишь, в добровольцы решил податься, что ли? Так они тоже возрастных берут сам через десять…

– Ну, ты же здесь шоферишь, – ответил Сашка.

– Я – другое дело. – Димка захлопнул капот, наподдав кулаком для верности, и отер руки ветошью, заткнутой за бампер, каким-то чудом сохранившийся у явно не вылезавшей из передряг машины. – Я в ополчении с четырнадцатого. В восемьдесят шестом ездил ликвидатором на ЧАЭС да познакомился с девочкой одной, из Донбасса. Ее авария через четверть века достала – умерла в 2008-м от лейкемии, только серебряную свадьбу сыграли. Да ты забирайся в кабину, чего стоишь? – добавил он.

В кабине «газона» царил ни с чем не сравнимый запах, свойственный, наверно, только этой марке грузовиков, – смесь кожи, машинного масла, нотка бензина, едва заметный флер махорки-самосада. Для многих повзрослевших детей СССР, даже городских, но ездивших на лето в деревню, этот запах был знаком с детства. У каждой машины он свой – у «ГАЗ-53» один, у «ГАЗ-66» – другой, у «козлика» – «ГАЗ-69» – третий… И все-таки война внесла коррективы и в этот привычный аромат – кисловатая пороховая гарь и металлическая окалина смешались с мирной атмосферой «газона», внося в нее тревожный оттенок.

– Я, брат, порой, грешным делом, даже думаю, что и слава богу, – продолжил Димка, забираясь в кабину. – Странно, да? Мне-то тяжко без нее, сам понимаешь, но она к Богу мирно отошла. Как чувствовала, хотя что там…

Он повернул ключ, и двигатель грузовика заурчал, ровно, как звучат старые, но исправные моторы.

– С четверга на пятницу ей было плохо, и на следующий день. Потом полегчало. В воскресенье она на службу сходила, она у меня набожная была. – Димка бросил взгляд на привычную трехчастную икону – Владимирская, Спас и Святой Николай, – висевшую над лобовым стеклом, а не на «торпеде», как у многих, и перекрестился. – Пришла домой такая вся радостная… она исхудала сильно, прямо просвечивалась, а тут будто сама светится изнутри. Мы вечером засиделись, смотрели по телику муру какую-то, и все прошлое вспоминали. А ночью ее не стало.

Тем временем грузовик выехал с огороженного полуобрушенным бетонным забором двора на улицу. Асфальт улицы был разбит, в прорехах дорожного покрытия серебрились ледком лужи.

– Ты на дорогу-то не гляди, – сказал Димка. – Дальше только хуже будет. Здесь и до войны дороги были такие – хоть плачь, а сейчас и подавно. Так вот, я чего говорю, ежели бы она до этого непотребства дожила, ох и больно бы ей было! Она ж у меня украиночка, с Полтавщины; до того, как в школу пошла, на русском не говорила. Сколько песен знала, как пела… – В уголках глаз шофера что-то блеснуло, он машинально протер их костяшками пальцев. – И Россию любила, и Украину свою. А нациков, – тогда еще зубры были, Лукьяненко, Чорновол-старший, Хмара… старые болтуны, а какую бучу заварили, – так их она на дух не переносила. Очень ее все это огорчило бы, так что, может, и к лучшему, что померла.

Он повернул руль, объезжая колдобину, и добавил:

– Да что я все о себе? Ты ж мне так и не сказал, бача, за каким таким интересом ты в это пекло лезешь.

Саша отвернулся к боковому стеклу, рассеянно глядя на руины, вдоль которых они сейчас ехали. Ни одного целого строения, от некоторых домов остались только обгоревшие контуры на грязно-серой земле, местами покрытой тонким и таким же грязным снежком. Зима еще не уступила свои права весне, а здесь, под Бахмутом, вообще царило какое-то безвременье – ни осень, ни зима, ни весна…

– Сын у меня там, – глухо ответил Александр Леонидович на вопрос Димы. – Сына я ищу.

Глава 2

Сильнее паче смерти любовь

Они познакомились в далеком 1996-м в подмосковном санатории. Капитан Северов прибыл туда из военного госпиталя, где оказался после ранения. Ранили его, по странной иронии судьбы, под населенным пунктом, называвшимся почти так же, как город, в который он сейчас ехал в поисках своего сына, – Бамут, на одну букву отличается. Ранение было тяжелым, в частности сильно было повреждено легкое, поэтому после продолжительного лечения Александра Леонидовича отправили долечиваться в ведомственный санаторий – из лечения, правда, было только усиленное питание и целебный воздух окружавшего санаторий соснового леса.

Ее он заметил сразу: среди немногочисленных женщин-пациентов ведомственного санатория она выделялась – была совсем юной и хрупкой как тростиночка. Они познакомились в крохотной и не особо интересной библиотеке санатория – взяв с полки книгу, название и автор которой как-то стерлись за прошедшие годы, что-то про историю то ли французского театра, то ли литературы страны Эйфелевой башни, Александр услышал сзади разочарованный полувздох-полувсхлип. Быстро обернувшись, он увидел перед собой эту девочку, которая, что греха таить, привлекла его внимание еще раньше.

Вблизи она выглядела еще привлекательнее – огромные глаза редкого зеленовато-серого цвета казались еще больше на фоне белой кожи и тонких, античных черт. Выражение лица девушки было разочарованным, и даже более того.

– Что случилось? – спросил он. – Что-то не так?

– Нет-нет, ничего, – поспешила заверить его новая знакомая, но капитан Северов не отставал:

– Ну я же вижу, что что-то не так! – повторил он. – В чем дело?

– Ну… да нет, пустяки, – попыталась ускользнуть от ответа девушка, но потом почему-то передумала: – Я просто сама хотела почитать эту книгу. Тут так мало интересных книг – или унылый соцреализм, набивший оскомину, или современные чернушные якобы детективы, от которых меня просто тошнит.

– Почему? – спросил невпопад Александр.

– Я не понимаю, зачем писать такое, – честно ответила девушка, – и так вокруг все плохо, а прочитаешь такую книгу – будто в грязи вывалялся.

– Согласен, – кивнул Александр, протягивая девушке книгу. – К тому же все эти боевики-детективы мало что имеют общего с реальностью. Вот, возьмите.

– Ну что вы! – Девушка густо покраснела, впоследствии Александр узнал почему – у нее была тяжелая форма анемии, и это была не самая большая ее проблема… – А что же вы читать будете?

– Газету «Красная звезда», – улыбнулся капитан, соврав при этом, – в те годы газет он не читал вообще. И телевизор не смотрел. – Вот что, а может, вы что-то мне порекомендуете? Вы же, наверно, пользуетесь этой библиотекой дольше, чем я?

– Ну да, – кивнула девушка. – Я здесь третий год уже, и боюсь… – Она вздрогнула и сменила тему: – Хорошо, давайте посмотрим, что здесь можно еще найти интересного.

Из библиотеки Александр и его новая знакомая Юлия ушли с двумя книгами: Александр взял биографию Микеланджело, которую Юлия ему посоветовала, а Юлия – книгу, которую он так в итоге и не прочел.

Сейчас Александр уже не помнил, как именно все происходило. Их с Юлией словно подхватил и увлек за собой какой-то поток, который вынес их к скромному загсу в Кунцево в декабре того же 1996-го. К тому моменту капитан Северов был уже уволен в запас по состоянию здоровья, а у Юлии, наоборот, наблюдалось серьезное улучшение здоровья, что при ее диагнозе было просто невероятным чудом.

Юлия, обладательница удивительно светлой фамилии – Солнцева, была дочерью офицера УФСИН, умершего перед самым началом Чеченской войны. Век Солнцева-старшего укоротила работа – в ИТУ, начальником которого он был почти пятнадцать лет, случилась вспышка туберкулеза, и, поскольку на дворе было начало девяностых, боролись с ней местными силами, в итоге палочка Коха поразила не только заключенных, но и служащих ИТУ и даже членов их семей. Отсутствие нормального лечения, да что там – отсутствие нормального питания в начале девяностых сыграло свою страшную роль: заключенные и те, кто содержал их под стражей, и даже члены их семей стали умирать один за другим. Юлия осталась сиротой, а потом туберкулез в самой, пожалуй, страшной форме – туберкулез кости и суставов – диагностировали уже у нее.

Лечение не помогало, болезнь медленно, но верно прогрессировала, пока на горизонте у Юлии не появился Александр. И дело тут было даже не в чувствах, хотя и в них, конечно, тоже: просто Северов, понимая, что девушка на белом свете одна, взял на себя ответственность за нее. Он устроился инструктором в одно подмосковное охранное агентство – там его с его боевым опытом приняли с распростертыми объятиями, а у Юлии появились и необходимые ей витамины в виде тропических фруктов и дорогие импортные лекарства…

Счастье длилось очень недолго, но эти полтора года Александр не поменял бы ни на что. Юлия расцветала; она играла ему на пианино, купленном капитаном в отставке у какого-то старичка с картонкой, которого он нашел на измайловской барахолке; он покупал ей по дешевке чемоданы книг… они путешествовали – правда, недалеко, в основном география их путешествий ограничивалась Подмосковьем, ну, максимум Тверь, Суздаль, Ярославль… Самое далекое от Москвы место, куда они выбрались, был Нижний Новгород – туда их привез круизный теплоход. Юлия очень любила речные прогулки, хотя в то время ее уже начинало укачивать на борту корабля…

О том, что Юлия в положении, они узнали поздно, в мае. При субтильном анемичном сложении Юлии беременность долго себя не проявляла, а изменения в фигуре молодые сначала списали на сильно улучшившееся питание девушки. Врачи просто за голову схватились, но сделать было уже ничего нельзя – шел пятый месяц, ни о каком прерывании и речи быть не могло. Да и Юлия бы на него просто не согласилась. Родила она тоже зимой, в новогоднюю ночь девяносто восьмого года. Сын Александра родился здоровым, хотя, конечно, за ним и за его мамой врачи очень пристально наблюдали. Юлия, ставшая к тому моменту очень верующей, поскольку, как она говорила, такое счастье, как у нее, просто не может быть результатом слепой случайности, решила окрестить мальчика с тем же именем, что и у ее мужа, – так у Александра Леонидовича появился сын и наследник, Александр Александрович…

А через полгода мальчик стал сиротой, а сам Александр Леонидович – вдовцом. Все произошло в середине августа. Шестнадцатого августа Юлия вернулась из церкви – она ходила туда каждое воскресенье, их семья жила в подмосковном Фенино, рядом с тубдиспансером, где Юлия состояла на учете, а как раз напротив этого диспансера находилась старинная церковь усадьбы Румянцева. Юлия была спокойной, даже радостной, уложила Сашку-меньшого в кроватку – тот уже активно осваивал мир вокруг себя, радостно агукал, ползал и пытался вставать на ножки – и присела в кресло, ожидая мужа, который был в городе по делам.

Там ее Александр Леонидович и застал, но уже мертвую. Врачи сказали, что причиной смерти был оторвавшийся тромб. Они сказали, что умерла Юля быстро и безболезненно. И действительно – ее лицо было полностью безмятежно, а на губах, которые смерть не изменила, они и раньше были бледными, застыла легкая улыбка.

И от этого Александру Леонидовичу, который до самой темноты не мог заставить себя уйти с кладбища в Балашихе, где Юлия нашла свой последний покой, было только еще тяжелее…

Глава 3

Особые обстоятельства

– Я воспитал его один, – завершил свой рассказ Александр. – Тяжело, конечно, было. Мне помогали и бывшие сослуживцы, и новые коллеги. Знаешь, Димка, я всегда был уверен, что русские люди самые добрые и отзывчивые. Все, без исключения…

– Это точно, – кивнул шофер.

– …ведь смотри, – продолжил Александр, – взять тех же новых русских. Скажем честно – большинство их были настоящими бандитами. И то ведь помогали, люди, которые, казалось бы, за копейку удавятся, без просьб открывали тугие лопатники, оплачивали то, что я ни просил, а на предложение отдать долг только отмахивались как от назойливой мухи: ну, может, потом когда-нибудь…

Потом была Вторая Чеченская, я не знал что делать – понимал, что мое место там… а на кого же я Сашку брошу? Обратился к руководству, и меня взяли на штабную должность в Москве, замещать офицера, ушедшего «на зеленку» по зову сердца. Уходили многие, хотя могли отсидеться в безопасности, вдали от свинцовых вьюг. Некоторые потом возвращались – кто целый, кто израненный. Другие там и остались. В 2002-м мое дело пересмотрели и отправили опять в отставку, военным пенсионером, но с присвоением очередного звания. Брали меня на майорскую должность, сразу и звездочки подоспели. Потом дали подполковника, а в отставку выпроводили уже в папахе. Ну не торчать же на пенсии? Закончил пединститут, заочно, устроился учителем истории – не мог сидеть на месте, да и Сашка, когда в школу пошел, был под присмотром.

Знаешь, я ведь чувствовал себя виноватым перед ним. Штабная должность – это, конечно… но ведь тоже – и командировки, и на работе допоздна засиживаешься порой. Пришлось отдавать его в детсад на шестидневку – наш, ведомственный, но оттого не легче. Вот я и решил, что в школе он на продленке сидеть не будет, а если будет, то со мной. Военная пенсия с доплатами да учительская зарплата – нам с ним хватало. Сашка, конечно, хотел пойти на военного… я был против. Выучился на архитектора. Занимался биатлоном, многоборьем – на последнем упал с лошади и получил декомпрессионную травму позвоночника, не такую, чтобы серьезно, но повозиться пришлось.

Александр вытянул руки на «торпедо», хрустнув пальцами:

– Я и тревожился, и радовался грешным делом. Не смотри на меня так, у Сашки все время идеи какие-то были: то в Сирию он хотел, то на Донбасс в ополчение. Но с декомпрессионным переломом в анамнезе его, конечно, не взяли бы. Он это понимал; расстраивался, конечно, но плетью обуха не перешибешь. А тут СВО. Он сразу в военкомат – с четвертого курса универа, учится на архитектора, отличник, да и нравится ему это. Академку я ему потом оформил, чтобы доучился…

Александр застыл, пустым взглядом глядя на дорогу. Если есть дороги в аду, то выглядят они как раз так: старое, еще советское полотно – ничего нового Украина так и не построила за четверть века, а то, что построила с горем пополам, пришло в негодность даже раньше, чем то, что делалось при Союзе. Покрытие латаное-перелатаное, где асфальтом, где гудроном, где просто колдобины гравием засыпаны… да еще и свежих воронок как дырок в хорошем сыре – меньше прямо едешь, чем объезжаешь…

– В военкомате его, ясен день, развернули – я в этом был уверен, но у него же друзей вагон с прицепом. Некоторые еще из садика остались, а там ведь дети все сплошь из наших. Был один парень, Генка. Шалопай, папа из УФСИН, сам вырос при колонии, да туда же в итоге загремел. Откинулся как раз перед СВО, статья у него плевая была, хулиганство, часть первая, плюс освободили по УДО. Но срок за плечами – сам понимаешь, как клеймо на лбу. Как-то попал к ополченцам, вот он Сашке-то и присоветовал.

В армию Народной Республики его взяли сразу – лейтенант запаса, он все-таки военку сдал в своем институте; хорошая физическая форма, после травмы он уже через год к тренировкам вернулся, любит свое пятиборье. Отправили в тренировочный лагерь, он писал – готовят на офицера. Он часто писал. Потом письма стали реже. Потом, как закрутилось здесь, перестали приходить вообще.

А на днях мама Генки мне позвонила – Генку-то уж полгода как домой привезли…

– Груз двести? – уточнил Димка.

– Триста, – ответил Александр. – Но очень триста – после обстрела его нашли едва живым: множественные осколочные, контузионные переломы, ты, наверно, навидался такого.

– Не иначе как Ангел вынес, – кивнул Димка, а Александр продолжил:

– Врачи его с того света вытащили, конечно, но, во-первых, ходить он не может, сильные повреждения в крестцовом отделе, восстановится или нет – неясно. А во-вторых, он после черепно-мозговой травмы в себя не приходит никак. Ничего вокруг не видит, словно застрял в том дне, когда его контузило…

– Да уж, – вздохнул Димка, – ты прав, я такого навидался, как говорит молодежь, развидеть бы как-то теперь…

– Так вот, Катя мне и говорит, – продолжил Александр, – дескать, ушел твой Сашка на боевое задание, да и пропал без вести. Тут есть какой-то перекресток, который наши уже месяц грызут, или вроде того…

– Ага, есть, – подтвердил Димка. – Стоп-стоп, а твой сын позывной-то какой имел?

– Вот чего не знаю, того не знаю, – ответил Александр, глядя на обгоревший корпус «мотолыги», который в это время объезжал Димка; теперь на дороге кроме воронок и колдобин мирного происхождения появились новые препятствия – разбитые и сгоревшие машины, тягачи, БТР, трактора, прицепы… был даже «Икарус» вроде тех, которые лет сорок назад развозили пассажиров в крупных городах. От «Икаруса» один скелет остался да еще и располовиненный там, где была «гармошка», – как-то не спрашивал.

– То-то я в тебе что-то знакомое увидел, – сказал Димка. – Ты, похоже, отец Сашки-Зодчего. У него как раз группа три недели назад на Перекресток ушла, и с концами. Конечно, не одна она там сги… пропала, но Сашкина на слуху, как и он сам.

– Почему? – удивился Александр.

– Потому что сын твой – настоящий герой, – ответил Димка, очевидно уже записавший таинственного Сашку-Зодчего в сыновья Александра, – и ас разведки. Здесь, конечно, героев много, но таких как он по пальцам пересчитать можно.

Эти слова согрели сердце отставного подполковника Северова, но тревогу отнюдь не рассеяли…

– Ты, брат, все равно надейся на лучшее, – посоветовал Димка, объезжая старенький СТЗ, наполовину сползший в кювет, и перевернувшийся на бок его четырехосный прицеп. По дороге были разбросаны стреляные гильзы. Увидев, что Александр обратил на них внимание, Димка пояснил: – ДРГ гуляло. Раньше они сюда часто прорывались, теперь реже, от «Самолета» не находишься. Зато новая беда появилась, хотя как новая – и раньше была, а теперь просто спасу нет: беспилотники. Летают как скаженные, но сегодня пока не было, тьфу-тьфу-тьфу…

Он вновь вывернул руль, на этот раз чтобы объехать заполненную кашей из грязи, снега и льда воронку.

– Верить надо, – продолжил он свою мысль. – Вот моя Галечка в Бога верила, и я думаю: теперь она у Него и оттуда бережет меня да сыновей наших. У меня их двое: старший тоже Дима, меньшой Орест, в честь покойного тестя. Оба в ополчении воевали, Дима сейчас в «Пятнашке», вернулся после госпиталя. А меньшой как раз в госпитале, но тоже уже думает вернуться, да врачи не пускают.

Я к чему это? Орест мой как раз в штурмовиках; там по два-три состава сменилось с того момента, как начался штурм Бахмута, а Оресту хоть бы хны. Неделю назад наши заходили на АЗОТ, точнее, зашли-то они на него раньше, но там до сих пор жара стоит – мама не горюй. Там два корпуса, между ними железки полотно, шпалы есть, а рельсы еще при хохлах на металл сдали, но пространство широкое, пустое, значит, простреливаемое. На этой стороне – Орест со своей группой, на той – другая группа. В общем, ту, вторую, как-то срисовали, накрыли минометами или из гранатометов – в том адище кто разберет? Двухсотых не было, а затрехсотились все, почитай. Плюс пара тяжей – надо вытаскивать, сам понимаешь, для некоторых каждая минута – это ступенька на тот свет, и лестница туда не то чтобы длинная.

Мой подождал, пока бандеры притихнут, и рванул со своими через эту железку. И тут, говорит, чувствую: что-то под ногой… Думаю, ты знаешь, как это бывает в бою: ты чувствуешь такие вещи, хотя до того на что только не наступал – куски бетона, обломки досок и шпал, железяки… а тут понимаешь, что необычное что-то, и не просто необычное…

Орест говорит: «Меня будто за шкирятник кто поднял, как кошка котенка, и вперед швырнул». Сзади грохот – этот б… проклятый звук на Донбассе уже и в тылу знают хорошо – «лепесток», чтобы его создателей черти в аду ж… жарили… «Лепесток» – он только на вид прост, а на деле там продуманная конструкция. Рассчитан он на то, чтобы оторвать солдату ступню, как бы он на эту срань ни наступил. Так оно и бывает – хоть беги, хоть крадись, наступил – прощай, ступня, а тут ничего. Да и это не все. Переждали обстрел, потащили наших трехсотых к своим, уже смерклось. Орест шел последним, со стороны противника. И опять зацепился за что-то, сразу понял – растяжка. А перед ним двое третьего волокут, трехсотого. Орест их толкнул, что они попадали, и сам развернулся спиной, иначе и не выжил бы. На этот раз осколочная какая-то, натяжного действия – веер пошел хорошо, но спину и плечи поцепляло, не без этого, да щеку разодрало. На вид страшно, а Орест лыбится, говорит: «Мужчину шрамы украшают…»

Димка замолчал, опять сосредоточившись на маневре вокруг очередной воронки. Потом добавил:

– Они с братом у меня тоже верующие, в память о маме своей. Хоть расстреливай меня – думаю, их Бог бережет, и Орест не зря говорит, что его как за шкирку кто-то поднял. Я ж Библию тоже читал: когда Петра-апостола закрыли на крытку, ангел его будил, толкнув в бок. Может, и сына моего какой ангел за шкирятник оттащил от мины, которая предназначена для того, чтобы оторвать ступню бегущего человека. А у него на берце даже следов не осталось, прикинь…

И тут Димка замолчал, нахмурился, глядя вверх, в небо, а потом тихо выругался:

– Ну вот… говорил я тебе об этой напасти, и на тебе. «Птичка» над нами, брат. Сейчас прилеты будут…

Глава 4

В огне, под градом раскаленным

Да, эта война не была похожей на те, которые подполковник в отставке Северов видел раньше. Не то чтобы в Афгане или Чечне совсем не знали, что такое артналет или бомбежка – гаубиц, минометов и китайских РСЗО и душманам хватало, а у Дудаева было даже собственное авиакрыло из захваченных в Армавире самолетов, не говоря уж о сотне танков, полутора сотнях пушек, сорока РСЗО…

Но сейчас все было по-другому: находясь в десятках километров от дороги, по которой двигался покрытый шрамами и матом Димки «газон», наводчик гаубицы нацистов тем не менее видел автомобиль глазами своего беспилотника и бил по нему так, как охотники бьют дичь. И все-таки у грузовика были шансы, ведь снаряд летит до цели какое-то время, пусть это время исчисляется буквально десятками секунд – можно успеть сманеврировать. Именно этим и занимался Димка, попутно кроя матом все жовто-блакитное, а уж Зеленскому с его бандой и его западным покровителям доставалось так, что, услышь они пожилого донецкого шофера, со стыда померли бы, несмотря на полное отсутствие у них этого стыда и совести в базовой комплектации. Тем не менее это был страшный поединок воли – старенькая, не особо маневренная машинка, ускользающая от тяжелых «прилетов», осыпающих ее осколками. Зазмеились трещины по новенькому, очевидно недавно замененному, лобовому стеклу, дробный стук, словно от града, доносился от капота, от крыльев, от кузова…

– Это хорошо, что сейчас снарядов у них не так много, – сообщил Димка, резко выворачивая руль – кроме «прилетов», надо было еще и воронки объезжать. – Как раньше, они уже не палят. Сейчас по нам работает одна «Мста», да еще и расстрелянным стволом. А били бы две-три или что-то вроде «Паладина» или «Топоров», тут уж я не знаю, как бы мы выкрутились. – И, словно для того, чтобы проиллюстрировать свой тезис про «выкручивания», Димка резко переложил руль в противоположную сторону. Вовремя – прилет случился прямо рядом с «газоном», так, что машину тряхнуло, словно в нее что-то массивное врезалось.

Александр удивлялся тому, что совсем не чувствует страха. Словно это было не с ним, словно он смотрел все это по телевизору. Ладно Димка, он, во-первых, привык, во-вторых, был занят тем, что, как он выразился, выкручивался – например, резко вдарил по тормозам, аккурат перед тем, как снаряд взорвался прямо у них по курсу, вынеся полностью лобовое стекло. Прилет был так близко, что машину на короткое время накрыло дымо-пылевым выбросом, скрыв от глаз чертова беспилотника.

– Держись, бача! – выкрикнул Димка, ударяя по газам. – Прорвемся, не пальцем деланы! – И помчался прямо через свежую воронку. Машину трясло, как катер в семибалльный шторм. Вырвавшись из облака разрыва, «газик» рванулся к видневшимся вдалеке первым строениям Бахмута, а Димка на ходу пригрозил кулаком назойливому «мавику»:

– Чтоб тобой черти в футбол играли, су… – Он закашлялся от попавшей в легкие пыли. – Сбил бы его кто, но где ж тут взяться ПВО? Разве что ангел-хранитель…

Сначала они не поняли, что произошло, поскольку это совпало с очередным прилетом, который лег, к счастью, с сильным перелетом. Потом Александр заметил дымящийся след, а вслед за ним заметил его и Димка:

– Ты смотри! Господь опять услышал…

Беспилотник кто-то «опустил», но кто? Впрочем, загадкой это было недолго – впереди на дороге показался силуэт «мотолыги», замершей чуть впереди разбитого старенького БМП-1. Поверх корпуса МТ-ЛБ стояла ЗУ-23-2 – спаренная двадцатитрехмиллиметровая зенитка, такие Северов хорошо помнил еще по Афгану – их там тоже ставили в кузов грузовика или на корпус БТР, но не для того, чтобы «опускать» вражескую авиацию или раритетные, экзотические на то время БПЛА, а чтобы отбивать атаки засевших на горных склонах духов. Да и в Грозном такие «тачанки-ростовчанки» лихо косили дудаевцев на верхних этажах зданий, и только на них порой и была надежда.

Не то чтобы применение этих орудий для Александра, внимательно следившего за ходом СВО, было новостью, и все-таки на душе как-то потеплело, будто встретил на улице сослуживца. С падением беспилотника обстрел тоже прекратился, а Димка, поравнявшись со своими спасителями, дал по тормозам.

– Все, шабаш, перекур, – сказал он, вынимая из замызганной разгрузки, висевшей сбоку на сиденье, – на чем она там держалась, было непонятно, – мятую пачку сигарет. – Закуришь, бача?

– Бросил, – покачал головой Александр. – В девяносто шестом еще.

– Я тоже бросал, – сказал Димка, подкуривая. – А потом опять закурил. Тут, глядь, по-другому не получается. Синька и прочая головоломка у наших не приветствуется, да я и сам не дурак, чтобы в такое кидаться, а курево хоть и вредное, но нервы хоть как-то успокаивает…

– Ну че, штатские, – раздался голос с дороги. – Штаны сухие? Как поездка?

– Бывало и похуже, – ответил Димка подошедшему пареньку в странной форме. – А ты чьих будешь, молодой да борзый?

– «Пятнашка», – ответил парень, показывая рукой на шеврон. – Не видишь, что ли?

– Из кабины не видать, – ответил Димка. – Сейчас вылезу – рассмотрю. А за «птичку» спасибо, ловко вы ее.

– Такая работа, – пожал плечами боец. Димка и Александр тем временем выбрались из машины. – Куда это вы одни ломанулись?

– До Бахмута, как будто тут еще куда-то можно, – ответил Димка, осматривая грузовик и временами довольно цокая, – не, ну ты глянь, лейтенант, по нам бандеровская «Мста» отработала, а лошадке хоть бы что. За стекло молчим, вообще блажь было его ставить.

– Так, видать, водитель хороший, – подмигнул лейтенант; тем временем из импровизированной ЗСУ показались и другие бойцы. – Я видел, как вы на дороге крутились. Один раз аж сердце зашло, когда по вам, как мне показалось, прилетело…

– Не долетело, – поправил его Димка. – Чуть-чуть укроп не дотянулся.

– Вот что, – сказал лейтенант. – Там наша колонна впереди. Мы сейчас за ней, а вы к нам в хвост пристраивайтесь, доведем вас до Сашки-Танкиста, а там уж сами как-то, идет?

Глава 5

Земля легенд

– А Сашка-Танкист – это кто? – спросил Александр, забираясь в кабину «газона», после того как Димка аккуратно выгреб оттуда все битое стекло.

– Гаврош местный, – пояснил Димка. – Паренек лет восьми, а то и меньше. Где-то раздобыл танкистский шлем и встречает наши колонны, отдавая честь, как знаменитый Алеша. Таких ребятишек по всему Донбассу десятки. Но тоже смелость надо иметь – не только у нас глаза на той стороне, у бандер на нашей тоже есть. Не любят они таких, которые наших встречают как родных… хотя тут таких чуть больше, чем каждый, я имею в виду вот так, смело. Чуть узнают – охотиться начинают. За мальцом и ДРГ могут выслать, и артой вдарить, даже, говорят, точку по одному запустили, хоть, может, и байки это.

Тем временем «газон» шел в кильватере у «мотолыги», весело урча двигателем, словно понимая, что под защитой.

– Парень – легенда, – задумчиво кивнул головой Александр.

– Ага, – согласился Димка. – Хотя тут в кого пальцем ни ткни, все легенда. Про меня тоже говорят, что легенда, а я что? Вожу туда-сюда грузы – туда снаряды да пайки, оттуда в основном трехсотых. Раз вез командира из ополченцев – руку пуля из ДШК разнесла, живот осколок мины пропахал так, что весь ливер наружу, но живой. Сам понимаешь, везти надо было так, чтобы хуже не стало, хотя и так куда уж хуже, а дорога сам видишь какая, да еще и бандеры тогда к нам ближе стояли, на полдороги стодвадцатимиллиметровыми минами угощали будь здоров! Но довез, чего уж там. Собрали офицера обратно, даже руку отнимать не пришлось, но тут уж врачам спасибо, а не мне. А еще раз вез одного пленного, или не пленного – фиг поймешь. Вэсэушник, по виду из лампасников, но, ясен пень, без знаков различия, при нем портфель. Это я потом уж узнал, что он с четырнадцатого нашим инфу сливал да попалился на чем-то. Его расстреляли, но стреляли его же люди – холостыми, значится. А потом он с какими-то жутко секретными бумагами через нейтралку к нашим полз да попал к ахматовцам. Те его попервах чуть не порешили, потом разобрались правда…

Димка помолчал и добавил:

– А сын твой, бача, разве не легенда? Вот уж кто легенда – Сашка-Зодчий… батальонная разведка, мы без дел скучаем редко. Так что, – он хохотнул, – если есть на свете край легенд, то ты как раз в него попал.

«Легенду Бахму