Виктория Сушко

Компенсация

Повесть

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Виктория Сушко, 2019

Самара-городок, волжская провинция. Встречаются двое — девушка, ищущая свое призвание в современном искусстве, и молодой рекламщик, одержимый идеей создать творческое сообщество, которое изменит этот «мир потребления». Взаимное притяжение побуждает их к активным действиям. Но эгоистичное решение своих проблем за счет другого и компенсация собственной творческой неполноценности уводят героев от воплощения амбиций к тем дорожкам, которые видятся более естественными для их неспокойных натур.

18+

ISBN 978-5-4496-4595-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Компенсация
2. Пролог
   1. Молодой человек с прошлым
   2. Младший брат
   3. Самое заветное желание
   4. В гостях у минималиста и чайлд-фри
   5. Семейные ценности продавца унитазов
   6. Тата кое-что скрывает
   7. Соцреализм или абстрактное искусство?
   8. Нина и ее пупырышки
   9. История подающего надежды московского куратора
   10. Телесность и сексуальность
   11. Один день Артура Андреевича
   12. Кавказский отчим
   13. Новый образ
   14. Новое слово в искусстве
   15. Роковая ошибка искусствоведа Маруси
   16. БМ и БЖ
   17. Как он мог
   18. Откровения под пледом
   19. Вначале было слово
   20. Ночь искусства
3. Эпилог и вернисаж

Пролог

На том берегу ничего не было. Дикая природа — пугливые птицы, раскидистые осокори, ивы, болотца, кабаны. Ни моста, ни канатной дороги, добраться можно только речным трамвайчиком или катером. Вплавь не рекомендовали — слишком сильное течение, слишком холодные воды. Броситься переплывать Волгу — что-то вроде самоубийства. Садишься на трамвайчик, через полчаса ты в Рождествено, это село, ничего примечательного, рынок, церковь. Но с берега видны таинственные заросли, и если у кого имелись хороший велосипед или байдарка, можно было разгадать секрет, заглянуть в другие миры. Пожить недели две в палатке, в песках, у воды — бесплатный способ очистить сознание, медитация по-русски. Почему бы не прописать этот простой метод как профилактику в борьбе с городскими нервными расстройствами, да и просто от неудовлетворенности жизнью?

Но те, кто привык к санузлам, маршруткам и хорошему вайфаю, продолжали с тоской смотреть на тот берег, выдумывая небылицы про места силы или аномальные зоны, где время останавливается, пропадают люди, как можно туда ехать, страшно же…

В город приезжали из сел, деревень и других небольших городков, из города уезжали в Москву, Питер, за границу. А те, кто оставался, учились видеть красоту и радоваться жизни, не претендуя на всемирную славу и большие деньги, но иногда мечтая о большой любви и необыкновенной жизни. Как два героя этой волжской повести.

Молодой человек с прошлым

Артур никогда не стриг ногти. Ногти на руках он грыз, когда вел по телефону переговоры с трудными клиентами. Или когда смотрел старые черно-белые фильмы про идеальных и оттого несчастных мужчин. На ногах ногти стирали носки в дыры, втыкались в ботинки, было больно. Артур терпел и ждал, когда сами отвалятся. Подруга детства Нинка стыдила, фыркала, ругала, убеждала, но все чужие убеждения бесполезны, когда речь идет о плохих привычках. Нинка работала в фотосалоне админом, а в свободное время занималась живописью, причем не какие-нибудь пейзажи с березками или натюрмортные акварельки — она отчего-то всем сердцем полюбила пуантилизм и искала в этом направлении свой метод. Покрывала квадратные холсты разноцветными пупырышками акриловой краски, в нижнем правом углу подписывала: «Нина Су». Потому что своя фамилия у нее была не очень благозвучная — Суднова.

В пять лет Артур переболел менингитом. Ему говорили потом, будто после этой болезни либо помираешь, либо остаешься на всю жизнь дураком. Мальчик не только выжил, но еще и спустя десять лет перенес тяжелую травму черепа, остался никому не видный шрам и редкие головные боли. К началу нашей истории Артуру исполнилось двадцать пять, и он считал себя гением. Иногда, чтоб взбодриться, он напевал одну песенку, автора которой не помнил, да и вообще помнил только две строчки из нее: «Эй, морячки, а это ласты чьи? — По голове себе постучи!». Пел и ржал, сам с собой.

В девятнадцать у Артура была жена Арина. Они прожили вместе полтора года, перетусив во всех клубах города и перепробовав все доступные виды наркотиков. Потом Арина сказала, что хочет ребенка, и вскоре забеременела, от другого. Потому что от Артура забеременеть она не могла, и это не из-за наркотиков. Он вообще баловался просто, привязанность никак не возникала, скорее все это было от скуки.

То ли перенесенный менингит, то ли плохая наследственность, Артур точно не знал, врач сказал, надо пройти комплексное обследование, у Артура тогда не было лишних денег. Он вообще не думал о детях и когда узнал про свои неспособные к зачатию сперматозоиды, ничего не почувствовал, разве что пустоту — как напоминание о неизбежном конце его, Артура, существования.

Итак, герою нашему четверть века, он молод и чувствует себя примерно как Онегин на бульваре, как Печорин на кавказском курорте, в общем, как и подобает чувствовать себя неспокойным молодым людям в поиске своего пути. За рулем подержанной красной «девятки» он наворачивает круги по ночному городу, на полной громкости какой-то транс-трип-хоп, скачал младший брат, вчерашний подросток. Брат живет с родителями в пригороде, а у Артура квартира в географическим центре, умерла бабушка, оставила любимому внуку. Родители убеждали поделить по-честному, ведь еще брат, еще маленькая сестра, но Артур просто признался им всем, как же они достали его за двадцать пять лет, и съехал, без вещей, три года назад. Открыл с другом Пашкой, одноклассником, с первого класса не разлей вода, рекламную фирму. Реклама наружная, фирменный стиль, промо-акции, всё, что душе угодно, был бы спрос. Недавно Пашка вдруг переменил религию и укатил в Непал, без средств связи, сказал, вернется и возобновит работу, так что Артур взял на себя все дела, пришлось возиться с бухгалтерией, изучил конкурентов, решил ориентироваться на столицу, переименовал фирму в «дизайн-бюро Точка сборки», Пашка заценит, если, конечно, вернется. Сам Артур ничего не производит, у него своя деревня этих дизайнеров-верстальщиков-печатников, он посредник, он сводит людей друг с другом и получает свой хороший процент. А по ночам гоняет с братом на красной «девятке» по спящему городу в поисках тех, кто не спит.

Младший брат

Денег ноль, секса — ноль

Музыка сдохла, мальчик мой

(Земфира)

— Почему бы тебе не уехать в Питер, брат? Почему не в Москву? Тут же все спят, сонная унылая провинция, что тут ловить? Летом еду поступать в МГУ, не поступлю, пойду в московский пед, туда точно пройду. Лишь бы не видеть это унылое говно. И тачка у тебя стремная.

Артур мчится по улице Победы, тут вечерами подрабатывают девушки… Говорят, в Самаре самые красивые девушки. В соседнем городе Тольятти они тоже полюбили свою улицу Победы, такое странное совпадение.

— Яр, тебе уже семнадцать, а ты ничего не знаешь о жизни. Смотри, какие офигенные телки. Сейчас выберем двух, а хочешь, трех — и поедем на Волгу, на старую набережную, а потом в гостиницу «Ибис», зачетное название, да?

Ярослав смеется, он знает, сейчас денег нет, они даже жрали сегодня не в модной пиццерии на «арбате» как обычно, а в закусочной на заправке купили какие-то эчпочмаки и уплетали их прямо в салоне. Да и предложение потусить с проститутками было для младшего брата пока за гранью реального, хотя Яр знал, это вполне в духе Артура, тот всегда был «плохим мальчиком». Отец говорил: в семье не без урода. Мать вздыхала — это все последствия менингита, судьба такая. В последний месяц у Артура дела шли вяло, еле хватало покрыть налоги и бензин, Ярослав вообще не понимал, на что живет брат.

— Ну что, не горит Яр желанием прокататься всю ночь с самими красивыми девушками в мире?

— Яр горит желанием покурить травы, как год назад, помнишь?

— Нет денег, брат. Очень уж это затратное хобби. Я вообще завязал, и знаешь, это только пошло на пользу моему уму. У меня теперь новый план, покруче того, о котором ты мечтаешь.

Артур улыбнулся той улыбкой, которую младший брат знал с детства — она означала, что тут ничего не добьешься, тут великая тайна, и мы сами все узнаем в свое время.

— Чего мы стоим?

— Смотри, какая-то принцесса грустит.

По темной улице шагала девушка, то и дело закрывая лицо руками, что-то выкрикивая в пустоту. Комбинезон, рюкзак, кеды, коротенькие колечки рыжих волос — со стороны можно принять за пухлого подростка. Артур замедлил скорость.

— Девушка, стойте, остановитесь!, — она сделала вид, будто не слышит, — Девушка, мне нужна ваша помощь, пожалуйста, спасите меня!

Это сработало. Грустный пешеход остановился. Веснушчатое лицо его блестело от слез, опухшие глаза гневно смотрели в упор, с вызовом, с отчаянием, с надеждой. Артур даже позабыл все слова, но брат пришел на помощь.

— Мы потерялись. Не подскажете, где улица Демократическая? Где-то рядом?

Девушка разразилась новым потоком слез, у нее было никаких сил себя сдерживать.

— Да что случилось, кто-то умер, что ли? Парень бросил?

— Нет! Я сама потерялась! Я не знаю, где я, понятия не имею.

— А куда тебе надо?

— На Арцыбушевскую, общага меда.

— Так это рядом, через две улицы, вытирай слезы и залезай.

И она тут же села на переднее сиденье и очень громко хлопнула дверцей, а потом нервно заговорила, как будто ей было свойственно болтать без умолку, и это была, возможно, самая длинная речь, сказанная ею за всю жизнь.

— Вообще-то я не сажусь в машину к незнакомцам. Просто мне очень плохо. Это трудно понять, но я всегда дико себя веду, когда теряюсь в незнакомом городе, мне тогда кажется, я умираю, будто Бог меня оставил. Я не отсюда, я из Жигулевска, это такой маленький город, там никаких вузов, я сюда приехала учиться, на социального работника, в мед. Правда, я сначала думала, это что-то вроде психолога, а оказалось, это те самые тетки, которые ходят по домам немощных стариков. Или с алкоголиками работают. С проститутками, наркоманами. В общем, непосредственно с ними имеют дело… Это вообще ужасная работа, я не представляла… Я знаю, что не смогу. Если уж со мной истерика, когда я потеряюсь, то какие наркоманы… Но я учусь, уже на третьем курсе, потому что надо закончить, а уж потом поступать куда-то еще. Я же даже не знаю, чего хочу. Иногда я думаю, что хочу быть фотографом или художником, только надо купить крутую камеру или мольберт, но у меня нет денег… Я живу в общежитии и на всем экономлю, у меня нет денег на такси…

— Придется расплачиваться натурой, — сказал Ярослав, он любил такие шутки.

— Заткнись. Не обращай внимания на урода на заднем сидении. Это мой брат Ярослав, а я Артур, а ты талантливое необыкновенное создание и я тебе предлагаю не грустить в общаге, а прокатиться до старой набережной, пройтись вдоль кромки реки, вдохнуть свежий ночной воздух…

— Вообще-то пять минут назад он предлагал снять нам на двоих проституток и прокатиться до набережной с ними…

Артур тормознул у обочины, быстро открыл заднюю дверцу:

— Выметайся, братец. Не знал, что ты даун, вали домой пешком.

— Ну ОК. Счастливо потрахаться, братец.

Самое заветное желание

— Вот же сука, — процедил Артур, усаживаясь снова рядом с девушкой. — Не бери в голову, у него гормональное, сам был примерно таким же козлом.

— Да ничего, даже смешно немного. Откровенно говоря, ты мне совсем не нравишься. То есть ты, конечно, милый, но между нами ничего не может быть.

— Да, будем друзьями! В конце концов, где дружба между мужчиной и женщиной, а? Куда катится мир? А я сразу почувствовал, ты офигенная, не как все. Вот кому ты что-то кричала, когда шла и плакала, к кому ты обращалась?

— Не смейся. К Богу. Это мое с ним общение. Я одинокий человек, потому что мне мало с кем хочется общаться, поэтому в основном, я общаюсь с Богом.

— Так это хорошие новости! Бог, значит, существует.

Они спустились в реке, вода слегка рябила, на берегу почти никого не было, а с того берега, наверно, с турбазы, доносилась мелодия из 90-х:

Queen of my heart…

Queen of my soul…

Queen of my deepest emotions…

Queen of my heart

Queen of my soul

Oh Valerie

Был теплый, совсем летний вечер и эти двое сели прямо на песок, какое-то время просто смотрели на пляшущие огоньки и их причудливое отражение на воде.

— Странно, — мягко сказала девушка, и Артур понял, что ему хочется слушать звук этого голоса еще и еще, — странно, всегда кажется, будто на том берегу жизнь гораздо интереснее. Будто там происходит какое-то волшебство. А вот идет теплоход — и как же хочется сейчас оказаться на палубе, пить вино, слушать эту дурацкую музыку и смотреть на то, как меняются перед тобой виды.

Девушка с веснушками обернулась к Артуру, в ее глазах веселились эти пляшущие огоньки, и было неясно, серьезно она о чем-то в своей жизни сожалеет, или просто болтает с незнакомцем о неважном.

— Ночью с палубы ничего не видно — темно, ветер дует. Какое волшебство? Там же быдло городское проводит отпуск. Пожрать, побухать, снять телку. Еще дети их орут и носятся все время. Отлично! Ты этого хочешь? Жирного вялого мужика под боком, детишек, которые требуют колы, чипсов и дебильных мультиков?

— Я хочу рисовать. Заниматься живописью. Это все, что я хочу.

Рисовать Артур не умел, как и писать стихи, играть на фортепиано, он был далек об искусства, но с детства завидовал этим «творческим личностям» и пытался вести «богемную жизнь», как он ее себе представлял. А еще вот так же гореть чем-то высоким и большим, тем, что больше тебя, растворяться в процессе, отдавать себя без остатка, быть выше себя, быть как бог.

— Как тебя зовут? Ты ведь не сказала.

— Наташа.

— Наташа? Так просто? Нет, надо по-другому… Если уж ты собралась быть художницей, которую все знают… Тебя зовут Тата.

— Какая еще Тата? Меня девятнадцать лет все Наташей зовут.

— Художник Наташа. Нет, это не то, это не имя для современного художника.

— Художницы.

— Хм… Я думал, что художница — это что-то вроде «поэтесса», презрительное… Я вообще феминист!

— Вот и используй феминитивы.

— Постараюсь, Тата. Тебя никто еще не знает. А скоро о тебе будет говорить весь город! Тебе очень повезло со мной. Я твоя судьба! Я же офигенный рекламщик, я тот, кто тебе нужен, чтобы сделать имя.

— Мне не нужно имя. Мне негде рисовать, понимаешь? В общаге совершенно негде, где я поставлю мольберт? Кто меня там оставит в тишине? Это вообще невозможно.

Артур примерно представлял, как живут в общежитиях, и не стал спорить. У него была своя квартира, он чуть не предложил Тате устроить мастерскую у него дома. Но за пять лет Артур привык жить один. Стоила ли эта веснушчатая девушка того, чтобы менять под нее свою жизнь?

— Слушай, который час? Забыла телефон, а других часов нет.

— Да, ты действительно художник, творческие люди вечно не следят за временем, зачем им вообще часы?

— Например, чтобы возвращаться в общагу до закрытия. После одиннадцати уже не пускают.

— Поздравляю, ты не успела.

В гостях у минималиста и чайлд-фри

Можно было гулять всю ночь, но майские ночи обманчивы, и уже вскоре Тата дрожала от холода. У Артура не было денег на кафе, и они поехали к нему. В машине Тата стала молчаливее, ей было неудобно ехать к незнакомцу еще и в ночь, на всякий случай она старалась быть менее обаятельной, чем была, лишь бы не провоцировать. Она знала, как легко могут вскружить голову ее рыжие завитушки. Но вид артуровой квартиры вывел ее из молчанки.

— Как пусто! Ты правда здесь живешь? Это вообще не похоже на человеческое жилье! Белые стены, черный пол, белый диван… А где шкафы, где стол?

— Да, я сознательно стремился к минимализму. Два встроенных шкафа в коридоре, ничего лишнего. Стол мне не нужен, для работы у меня макбук, и я просто лежу с ним на полу, или вот есть подушки. У меня, кстати, и на кухне ничего лишнего. Две тарелки, две ложки, две чашки. На двоих. Больше одного гостя у меня почти не бывает. А если приходит компания, покупаем одноразовую посуду. Зато сколько пространства, да?

— Кайф! А я бы здесь все заставила — мольберт, подрамники, полки для материалов, всякие бутылочки, вазочки, разный реквизит… Эх, никогда у меня не будет своей мастерской!

— Так категорично?

— Конечно, я же учусь на соцработника.

— Ну, будешь ухаживать за какой-нибудь одинокой бабкой, а она перед смертью перепишет квартиру на тебя — вот и будет у тебя мастерская.

Артур заварил кофе покрепче, в холодильнике нашлось все для бутербродов. Он предложил Тате не спать всю ночь, потому что знал: все равно не уснет рядом с ней — он не мог спать с другими людьми. С бывшей женой промучился от бессонницы. Хотя они больше тусили по клубам, а утром отрубались без сил.

— Знаешь, я был женат.

— Надо же. А… дети?

— Слава богу, нет! После развода я понял, что брак — это не для меня. Предпочитаю свободу. У меня офигенные планы на эту жизнь, и я не имею права терять время на выяснение отношений из-за невымытой посуды и так далее. А ты? Тебе нужна свадьба, белое платье, клятва верности, все такое?

— Не знаю… Мне бы хотелось… встретить своего человека. Необыкновенного, который будет меня вдохновлять. Мне бы хотелось создать пару. Чтобы вдвоем мы смогли больше, чем по одиночке.

— Класс.

Артуру хотелось и дальше философствовать про отношения М и Ж, но Тата уже клевала носом и попросила плед и выключить свет. Артур слушал свой транс-трип-хоп в наушниках, попивал вино и все глядел на спящую Тату, пока не очнулся от трезвонящего мобильника. Было уже утро, было уже десять утра и в этот час ему надо было быть на другом конце города на встрече с клиентом.

— Простите, сейчас буду. Подождите меня двадцать минут, хорошо? Возьмите чашку чая или еще что, я оплачу. Эй, малышка, нам пора бежать, эй, где ты?

Тата варила кофе.

— Спасибо, детка, кофе — как мило! Но времени нет, надо бежать, лететь, а ты вчера спрашивала еще про детей. Какие, к черту, дети, нет времени! Могу подвезти тебя до общаги, мне по пути. Она уже открылась.

— Да, только ты умойся, все же. У тебя, кажется, какая-то важная встреча. Можно, я возьму твою термокружку?

Кофе Тата допивала в машине, дождь заливал стекла, Артуру было удивительно тепло рядом с молчащей рыжей попутчицей.

— Поехали со мной на встречу. Не хочу с тобой расставаться.

— А что я там буду делать?

— Будешь делать вид, что ты офигенный дизайнер. Мне заказал логотип магазин сантехники, встречаюсь с директором.

— Сантехника — это как-то скучно. Но если ты закажешь мне завтрак, так и быть. А то я вчера не ужинала даже.

— Прости, я слишком далек от всего этого быта. Наверное, поэтому я такой худой.

Рядом с Татой, этой нимфой с полотен Боттичелли, Артур и правда выглядел слишком, по-средневековому тощим. Как только он Тату увидел, сразу понял: было бы неплохо с ней переспать. Интересно. Может, даже классно. Но вот так просто сделать это — предложить напрямую или исподволь, романтика, цветы, сюрпризы, подарки — это ему было скучно. Естественность, спонтанность, немного безумия, взаимное притяжение без кокетства и компромиссов — вот о чем он мечтал.

Семейные ценности продавца унитазов

— Смотри, Тата, какой скучный чувак. Почти час меня ждет — тупо смотрит в окно и злится. Вместо того, чтобы спокойно заниматься работой. Или хотя бы поболтать с официанткой, книжку почитать. Нет, этот придурок накручивает себя, чтобы к моему приходу на его лице было ясно написано само негодование. Таких уродов большинство, их уже не изменишь. И пока их большинство, очень сложно что-то менять в этом мире. Креативным людям вроде нас с тобой приходится лоб расшибать в кровь, чтобы доказать ублюдкам, что можно все делать по-другому — интересно, нестандартно. Но этому кретину явно нужен унитаз на логотипе. Пусть всем будет понятно, что он занимается по жизни говном.

Поприветствовав одинокого мрачного посетителя кафе, Артур расплылся в ослепительной улыбке, попробовал пошутить и, услышав в ответ многозначный хмык, вынул из портфеля несколько распечаток с эскизами логотипа. Пока клиент хмуро разглядывал предложения и дотошно расспрашивал у Артура про каждую черточку, Тата заказала европейский завтрак и углубилась в свой блокнот. Клиент вдруг обратился к ней.

— Простите, вы — художник?

— Да, этой мой дизайнер, Тата, — ответил вместо нее Артур.

— Тата, это очень хорошо, что вы художник. Знаете, я понял, мне нужен логотип, отрисованный рукой. И никакой конкретики — никаких этих санузлов и кранов. Мне надо выразить идею нашей компании — она состоит в том, что люди покупают надежное немецкое качество по высокой цене, и эта техника будет служить им десятилетия. В этой идее выражены семейные ценности — мы заботимся прежде всего о семье, которая трепетно относится к бюджету и не готова бросать деньги на ветер. Наша сантехника переживет нас и наших детей — вот про что наша компания.

Победоносный взгляд клиента и ошарашенный Артура обратились к Тате, и ей надо было что-то ответить.

— Ух ты. Вау! Отличная у вас концепция. Давайте попробуем! А когда вам нужен готовый лого?

— С учетом времени на изготовление и печать всей наружной рекламы — а это неделя, а открытие у вас в следующий понедельник, — вставил Артур.

— Да, с учетом этого всего… Завтра утром.

Тата задумчиво потеребила в руках круассан и откусив кусочек, хитренько подмигнула Артуру, и он едва стерпел, чтобы не наброситься на ее и не потащить куда-нибудь целоваться, но оставить денежного клиента при своих деньгах он не мог.

— Хорошо, — деловито кивнула Тата. — Только мне придется тогда сегодня снова ночевать у тебя.

Впереди было еще три встречи, так что Артур хотел отвезти Тату на пары, чтобы потом забрать ее снова к себе, усадить за ноут и вместе изобразить семейные ценности непревзойденного немецкого качества, но Тата любила спорить и делать все по-своему, и это еще больше распаляло Артура, никуда увозить ее он не хотел, вдруг еще пропадет в неизвестном направлении. У него даже нет ее номера телефона. Почему? Тата объяснила, что телефон украли пару месяцев назад, а новый покупать расхотелось. Без телефона ей жилось удобнее, меньше обязательств. Кто станет связываться с человеком, у которого нет телефона, если его потом не поймать и не получить желаемое. Тата сопровождала Артура на всех его встречах, в ее рюкзачке нашелся набор маркеров и блокнот, так что она тихонько делала наброски — мама, папа, дети. Крепкая немецкая семья.

— Ты снова забыл про обед, а уже время ужинать.

— У меня на эту фигню времени нет, мне надо завоевать мир, а для этого надо много денег, и мы сейчас занимаемся их зарабатыванием. Так что поужинаем вечером, когда отрисуем логотип.

Но вечер плавно перешел в ночь, и пока Артур переводил в кривые рисунок Таты, она сбегала в магазин, приготовила рагу и сама же его съела, и потом, сидя на подоконнике и глядя на спящий город, еще долго попивала вино из бокала. Артур согласовал с заказчиком логотип, выслал в типографию, ответил на несколько писем, созвонился еще с двумя клиентами и, наконец, вспомнил про Тату, она не улыбалась.

— Тебе скучно? Что грустишь? Хочешь, еще дам тебе пару заказов?

— Да нет, просто… Это не то, что мне нужно.

— Здорово. Слава богу. А то я уж думал, ты у нас будешь специалистом по семейным ценностям. А чего ты хочешь?

— Я хочу… Я тебе говорила уже. Я хочу стать художником.

— Ты уже художник. Чувак с туалетами так и сказал. Что еще? Или тебе нужно в это поверить?

— Возможно. Я бы хотела… свою персональную выставку. Чтобы все пришли, посмотрели мои работы и запомнили меня. И может, кто-то бы купил мои картины. Но это невозможно.

Тата грустно махнула бокалом, выплеснув половину вина на пол. Артур мягко забрал бокал и взял ее руку.

— Знаешь, необязательно устраивать выставку в музее или в крутой галерее. Ты сказала — надо, чтобы все пришли. Толпу я для тебя сделаю, я же рекламщик. А место может быть любое. Хочешь, сделаем выставку в офигенном заброшенном доме? Будет круто. Никто еще не делал таких выставок в этом городишке. А если и делал, то при нулевом пиаре — мы же о ней не знаем.

— У меня нет картин, нечего выставлять — мне негде работать, мастерской нет.

— Ладно. Слушай, ладно, давай устроим тебе тут временную мастерскую. Я все равно прихожу домой только ночевать и сижу за компом. Здесь тебе хватит места?

Тата замерла, она хотела сперва начать отказываться, но не нашла ни одной причины сделать это.

— Ты такой необыкновенный! Боже, ты самый лучший!

— Я просто хочу тебе помогать. Наверное, из-за твоего таланта. Надо поддерживать талантливых людей, надо друг другу помогать, когда вокруг столько быдла и дерьма.

И они, перебивая друг друга, стали придумывать, куда что можно поставить и что нужно купить, а что можно сколотить своими, то есть артуровыми руками. А потом уснули на полу, потому что пришло утро и сил фантазировать дальше не было. Утром Артур так сильно захотел Тату, что отмахнулся от недавних доводов в пользу творческой дружбы, как от надоедливого сновидения. «И потом, кто запрещает дружить после секса, — лениво думал он, с еще закрытыми глазами нашаривая у Таты под майкой — И как мило, что она сняла комбинезон и не пришлось разводить суету с этими калепками». Тата тоже не стала открывать глаз, ей снилась какая-то неземная романтика, со стоном она прижалась к своему меценату и позволила ему всё, что он хотел. А потом все-таки они открыли глаза — несмело, даже смущенно. Артур хотел объясниться, ему надо было проговорить то, что произошло, договориться о том, как им жить дальше, чтобы было приятно и просто, но Тата просто не любила. Ей вообще было стыдно за это все, ей хотелось, чтобы ничего такого не было, она знала — Артур не ее мужчина, не ее вкуса, температуры, характера, нет искры, нет безумной страсти, не очень-то и хотелось. И было так себе, по ее ощущениям. А как же теперь мастерская?

— Мне кажется, я влюбился, детка.

— Мне тоже… кажется. Знаешь, ты опаздываешь к своему сантехнику. Мне, наверное, необязательно быть на встрече. Мне хотелось бы пройтись.

— Просто пройтись? Брось, поехали со мной! Срубим с него бабла и устроим роскошный обед, покажу тебе мое любимое местечко.

— Я бы зашла в магазин, художественный, посмотрела бы мольберты.

— А, ну давай так. У тебя всегда после секса творческий подъем?

— Нет, только с тобой!

Услышав такой комплимент, Артур хотел еще, но Тата, смеясь, сослалась на бегущее время, необходимость душа и вроде у нее получилось не посеять у Артура сомнений насчет его притягательности.

Тата кое-что скрывает

Полосатые котята ползают, пищат.

Любит, любит наша Тата маленьких котят.

Но всего милее Татеньке не котенок полосатенький

Не утенок, не цыпленок, а курносый поросенок…

(К. Чуковский)

Ближайший магазин для художников находился в трех остановках от дома Артура, но Тата этого не знала. Вдохнув порцию свежего воздуха, она быстро осмотрелась и достала из кармана сигарету, вытянутую из чужой пачки пару минут назад. Артуру она сказала, что не курит, и в этом была почти правда. Но раз в несколько месяцев Тата затягивалась. У нее никогда не было своих сигарет, чтобы родители не спалили. Мама с папой, кстати, жили в коттедже на выезде из Самары, а не в городе Жигулевске, как думал Артур. Тата включила спрятанный на дне рюкзака айфон. Шестнадцать непринятых вызовов, пять эсемесок примерно одного содержания: «Ты где шляешься, шалава? Срочно позвони». Тата не стала отвечать и на всякий случай снова отключила питание, предвидя новую лавину звонков.

Автобус минут сорок трясся по шоссе, Тата спала. Дома ожидаемо никого не было. Мать заранее приготовила обед, Тата включила телек и долго ела пасту, без мысли пялясь в экран, потом валялась на кровати, поглаживая сонного кота, листала френдленты на ноуте, лайкала все подряд, слушала привычный плейлист.

Комната Таты напоминала больше детскую, будто бы здесь должна была возиться с куклами десятилетняя девочка в розовом воздушном платье. Аккуратно расставленные на полках книги, отобранные мамой. Миленький будуар, сказочная кровать с балдахином, на стенах семейные фотографии и милые скетчи. Тата знала, какие книги надо прочесть, с какими людьми дружить, а каких обходить стороной, что отвечать и какие вопросы задавать. Она только не знала, как она сама хочет жить и что ей в этой жизни делать. Как будто не решила для себя, что такое хорошо и что такое плохо, и почему вообще все происходящее надо оценивать. Не знала Тата, что хорошо лично для нее, и оказавшись в своей комнате спустя всего-то два дня путешествия в иных мирах, она крепко задумалась обо всем этом. Ей теперь надо было самой для себя понять, чего она хочет на самом деле.

Очнулась Тата, когда до возвращения мамы оставалось примерно полчаса. В родительской спальне, в комоде быстро нашла и отсчитала из толстой пачки несколько тысяч. Захватила зарядку от айфона и поспешила к другой остановке окольным путем.

Соцреализм или абстрактное искусство?

Артур был невероятно нежен, засыпал ее лицо поцелуями — будто они месяц не виделись, еще назвал солнышком, до тошноты…

— Как ты, солнышко? Чем занималась без меня? Я так соскучился! Посмотрела мольберты?

— Да, только я пока не знаю, какой мне именно нужен. Они все такие разные… А еще я подумала, что мне для вдохновения надо пойти на выставку. В художественном музее открылось сразу две, — «я по телеку сегодня видела», чуть не добавила Тата, ей тяжко давалось врать, хотя у нее дома бытовое вранье было в порядке вещей.

— Ну клево! А я срубил бабла с сантехника, ему ужасно понравился наш логотип. С этими сытыми европейскими мордами!

— Мой логотип. Ты хотел сказать, мой логотип?

— Твой, твой. Но и наш тоже! Я же его так красиво обработал, показывал тебе, а ты зевала и даже не взглянула, по-моему. Забронировал столик в лучшем ресторане с видом на Волгу. Поехали гулять!

— Давай сначала в музей. Он еще два часа будет открыт, мы успеем посмотреть выставки. Мне надо вдохновиться.

Первая выставка представляла работы позднесоветского застойного периода мэтра городского масштаба. Вторая называлась вычурно и, судя по афише, показывала какое-то незнакомое абстрактное искусство.

— Простите, а вот эта выставка «Трансгуманизм и биополитика. Импровизации и композиции» — там вообще что?

— Это выставка работ современного финского художника… Имя выговорить не могу, вот, прочтите сами, — сухонькая кассирша сунула им под нос брошюру на финском. — Вход 300 рублей, студентам 150.

— Взрослый и студенческий тогда, — ответил Артур.

— Тогда покажите студенческий.

— У меня нет… Я его потеряла — объяснила Артуру Тата, которая не имела студенческого, потому что никогда не училась в вузе.

— И хрен с ним, — сказал Артур, то есть на самом деле он сказал другое слово на букву «х», потому как не имел привычки цензурировать речь ради людей, подобных музейной кассирше. — Какой смысл тратить лучшие годы на то, чтобы стать посредственность? Потому что перед нами новая звезда современного искусства — Тата… А как твоя фамилия?

— А зачем тебе? Раз имя новое, значит, и фамилию можно придумать.

— Да, мы обязательно придумаем. Ну что, идем смотреть унылое совковое говно или высоколобую концептуальную херню?

— Давай начнем со второго. Вдруг разгадаем концепцию?

Огромные полотна, залитые красками контрастных и не очень цветов, побудили Тату задуматься. И пока Артур строил гипотезы вокруг скрытых концепций, явно пытаясь повеселить свою спутницу, спутница хранила музейное молчание и только на выходе сказала:

— Хочу писать как он. Надо попробовать. Мне нужны такие огромные холсты и много-много краски. Большие кисти, валики.

— ОК. А вторую выставку не будем смотреть?

В ресторане Тата ела, не разбирая вкуса, изысканные блюда не произвели впечатления, ее ум был занят придумыванием изображений форматом примерно два на два метра, но как эти форматы поместятся в квартире Артура, она подумать еще не успела. От выпитого вина Артур начал тут же приставать к ней, так что даже за соседним столиком сделали замечание, и пришлось тащить Тату в туалет и там ютиться в кабинке. Мысли Таты были не здесь, ей хотелось поскорее начать работать, но опять же от выпитого вина Артур не замечал, что по сути занимается сексом в одиночку.

— Я так тебя люблю, — бормотал он на заднем сиденье такси, свою машину ему пришлось оставить на парковке. — Переезжай ко мне. Будем с тобой все время заниматься любовью. А в промежутках ты будешь рисовать, а я работать.

— Может, наоборот? Я бы хотела сейчас больше рисовать, чтобы поскорее устроить мою выставку, это надо до лета, потому что летом все разъедутся, а когда настанет осень, еще неизвестно, будем ли мы живы и вообще я расхочу.

«Да, да», отвечал Артур, подремывая на ее плече.

Нина и ее пупырышки

Артур сразу вспомнил про свою Нинку, Нинка не подведет, на Нинку всегда можно положиться. Нинка снимает квартиру на Ленинградской, в центре, с двумя чернокожими парнями, студентами из Аэрокоса, они живут втроем, друзья, а не то, что кто-то мог подумать. За это Артур Нинку обожал, за нонконформизм. И за то, как она все выходные после изматывающей работы в фотосалоне зависала в своей комнате и с упорством трехлетнего ребенка выдавливала акриловую краску из тюбиков на белый холст, покрывала его весь — так, что в глазах рябило. К Нинке нельзя было просто так, она не впускала в свой дом, если ты перед этим непосредственно не сделал какое-нибудь доброе дело.

— Странная она какая-то.

— Ты не понимаешь, она как мы! На таких неординарных людях еще держится мир. За нами будущее. Она каждый день кому-то помогает, прямо-таки одержима этим. Удивительно, как Нинка не пошла учиться на соцработника, но человек с таким подходом к жизни везде найдет смысл. Видела бы ты, как она общается с клиентами, как будто перед нею не козел вонючий, гопник с района, а бог. Она ему так улыбается и в глаза заглядывает: «Добрый день! Чем могу вам помочь? Пожалуйста, всегда обращайтесь. Хорошего вам дня».

Нина то и дело участвовала в разных молодежных и самодеятельных выставках, а значит, могла дать Тате дельный совет, так думал Артур.

— Здравствуй, дорогая Нинка. А мы тут с этой прекрасной девушкой сделали доброе дело, хотя не нам судить, а только тебе — подобрали в подворотне бездомного щенка, щенок совсем промок, мы его грели за пазухой, потом подарили плачущей девочке. Плакала она, потому что грохнулась с фонтана, а при виде щенка сразу перестала ныть и заулыбалась. Мы велели ей скорее чесать домой и там упасть маме в ноги, умоляя оставить щенка у них дома. Не знаю, удастся ли нам осуществить столь благую миссию, но в любом случае девочка заулыбалась и в ответ подарила нам пустую упаковку от мятных конфет, вот она, наш вещ док. Так что пусти нас скорее, мы забыли зонт.

Нина бросилась обнимать друга и его новую подругу, потом затащила их на кухню, заварила чай масала, затрещала безостановочно про работу, пока Артур не остановил ее, нежно погладив по плечику, дескать, давай про работу потом, сейчас есть дело поважнее. Но Тата все же успела понять, что Нина не просто друг Артура, но еще и работает на него, когда выдается свободный час-другой в салоне — обрабатывает фотографии, клепает фотоколлажи, отрисовывает баннеры, в общем, дизайнер на аутсорсе, низкооплачиваемая рабочая сила. С улыбкой Нина выслушала историю Таты из уст Артура и, особо не раздумывая, предложила:

— А что ты делаешь завтра? Свожу тебя в одно место, тебе понравится. Заходи за мной в семь, пешком прогуляемся.

— А мне с вами нельзя? — спросил Артур и сам же запротестовал. — Нет, идите-идите без меня, девчонкам надо отдыхать от мужского занудства.

История подающего надежды московского куратора

Лора стоит на перроне перед хайтековским зданием вокзала провинциального города С. «Конец Льва Толстого» — так мило прозвали это синее железобетонное сооружение фаллической формы остроумные горожане. А все потому, что улица Льва Толстого действительно заканчивается здесь, на вокзальной площади. Лора про это пока не знает, как и вообще ничего не знает про губернский город С. с его «самой большой в Европе площадью» и «самой протяженной в России набережной», и самым вкусным из самых дешевых отечественных сортов пивом… Лора знает только, что здесь нет никаких творческих кластеров, но есть несколько свободных и незакомплексованных художников, осваивающих нишу контемпорари-арт, но пока не вышедших в коммерческое поле. Ибо у нас тут кристально чистая провинциальная лень и душевное провинциальное раздолбайство. Так полагает Лора, ей двадцать один, москвичка, начинающий и подающий надежды молодой куратор, делала три проекта в здании одного заброшенного завода, ныне арт-кластера, об этом даже написали два авторитетных хипстерских интернет-издания. Приехала на два дня, сделать выставку, после вернисажа обратно. Лора курит одну за другой, сколько уже ждать, набирает номер единственного известного ей человека в этом городе, тот не отвечает. И что же делать? Где-то был адрес этой мастерской, где все и будет, где будет ее суперский проект. Лору осаждают вокзальные таксисты, но она заказывает такси через Яндекс. И тут чьи-то лапищи берут ее в охапку, что-то вроде объятия, смартфон чуть не выпадает из ручки.

— Лариска, здорово! Я тебя так люблю!

— Э-э, ты не мог бы называть меня Лора? Пожалуйста. Я уже думала брать обратный билет, полчаса тут торчу.

В знак примирения Феб смачно целует Лору в губы и дружелюбно протягивает початую бутылку местного пива. Лора почти влюблена. Никто не помнит, как зовут Феба, но все знают, что до занятий современным искусством, то есть до двадцати семи лет парень работал грузчиком, сантехником, дворником, плотником, служил в армии, охранял офицерские дачи, а потом как прорвало. Вдохновился примитивистами, потом «митьками» и прочими нонконформистами, и направил свое брутальное и даже немного протестное начало на благое дело — развитие искусства в своем городе. Просто мазать кистями по холстам в своей примитивистской манере Фебу было скучновато, он вышел в социум — устраивал акции на улицах, придумывал фестивали с провокационными названиями, приглашал участвовать художников из других городов. Привлеченные природным магнетизмом и харизмой Феба, художники приезжали, жили у него дома, там же создавали арт-объекты на тему проекта, пили вино, курили траву, все как полагается.

Постепенно Феб понял, что славу в своем городе можно снискать довольно легко — главное быть активным и без тормозов — но вот как достичь хотя бы окупаемости своего труда, как выйти на покупателя — этот вопрос оставался пока без ответа. Собственно, были пути, чего их выдумывать, только для Феба они никак не подходили. Первый путь скользил где-то поблизости от линии союза художников: ловить государственные подачки (гранты, награды, медали), живописать величественное и вечное, но в какой-то своей манере, близкой однако к реализму. Феб не имел художественного образования и не пытался его получить, он учился у своей природы и в гробу видал седовласых стариканов из СХР, в дни государственных праздников цепляющих свои медальки на лацканы старых пиджаков.

Второй путь: из города, где нет галерей, продвигающих контемпорари, надо валить, хотя бы частично. Конечно, в Москву, участвовать там всюду, пока не пригласят выставиться в статусной галерее, и вот тогда есть шанс… У Феба этого шанса не было, потому что он за свои десять лет художнической жизни успел разосраться с ключевыми лидерами мнений. У Феба было свое мнение, каким должно быть современное искусство, но он не мог согласиться с тем, что его подход не продается. Возможно, потому что, будучи несколько оторванным от процесса, не очень хорошо зная историю искусства, Феб не замечал, что частенько в своих работах повторяет идеи западных художников 60-70-х годов. Ему просто нравилось творить, чувствовать себя художником и быть совершенно независимым. Нравилось читать про себя ругательные статьи в местной прессе. И нравилось, что вот, московский куратор Лора двадцать часов томилась в плацкартном вагоне, притащила с собой в багаже рисунки и объекты каких-то молодых московских художников, и можно к ней немного поприставать, на глазах у жены и любовницы.

Минут двадцать они трясутся в грязном автобусе, выходят у моста, на границе города, в историческом центре, у реки, к которой не пройти, потому что бывшая промзона, идут мимо памятника Дзержинскому, ларьков «Воды-Соки», мимо окошка, из которого подпольно продают пирожки, по пути заходят в алкогольный магазин, заправиться для фуршета. Мастерские расположены в бывшем строительном цехе при заводе клапанов, это так романтично, и если бы не Феб, Лора ни за что бы не нашла это здание во дворе, рядом с жилыми домишками начала прошлого века, с проломанными деревянными лестницами и туалетом на улице.

Пока Феб согревается портвейном с двумя другими художниками, соседями по мастерской, Лора делится своим видением развития концепции выставки:

— А потом можно замутить проект на тему того, как гаджеты повлияли на телесность современного человека. Вот неделю назад у меня вдруг разрядился смартфон, и я испытала такую панику, что даже впала в ступор и ничего не могла делать и даже говорить. Это как будто я руки лишилась — реально гаджет как продолжение моего тела! Вот вы можете представить, что придется хотя бы неделю прожить без телефона?

— У меня его нет, — сказал один из художников. — Когда мне нужно с кем-то перетереть, я у Феба тырю трубу, потом возвращаю, на фиг мне нужен мобильник, я свободный художник. Кстати, держи, Феб, возвращаю. Тебе пару часов назад кто-то названивал, я не брал.

— Это была я, — вздохнула Лора. — Где у вас тряпка? Давайте, что ли, пол помою. И пора бы уже заняться развеской работ, у нас же через пару часов открытие.

Телесность и сексуальность

Нина и Тата сильно опаздывали, но, как оказалось, пришли вовремя. Нина одолжила Тате маленькую черную юбку, объяснив, что открытия выставок — лучший способ познакомиться и произвести впечатление, а если ты одета как серая мышь, тебя просто не заметят, художники же яркие люди, любят все красивое. «Сексизм», — подумала Тата, но Нина вообще не закрывала рта, так что опротестовать ее мнение возможности не представилось. Ну а оказавшись внутри плохо освещённого чердака, набитого разным веселым народом, Нина тут же оставила свою спутницу, бросилась в чьи-то объятия, потом в другие, Тата ее быстро потеряла из виду и занялась изучением выставки. Со всех стен на Тату взирали самодовольные рожи и голые части тел, чаще, конечно, большие груди и накаченные ягодицы, девицы с картин дразнили, куда-то манили, кричали от страсти или просто пялились с тупым отвращением.

— Выставка посвящена сексуальности, — тихо сказала девушка в черном, ничем внешне не запоминающаяся, Нина бы точно осудила ее имидж. Тата кивнула, девушка продолжила. — Побудительные силы художественного потенциала человека находятся в сфере бессознательного, которая является одновременно вместилищем либидо. Иррациональность бессознательного господствует над сознанием, но тем самым побуждает человека обращаться к изучению своего внутреннего мира и внешнего — тела. Творчество есть путь абстрагированного изучения действительности, позволяющий рассматривать такие глубоко личные темы как, например, телесность и сексуальность.

— А, понятно. Почти. А почему тут на картинах только голые тетки? Почему нет мужиков? Ну, раз выставка про вообще сексуальность. Как-то однобоко получилось. Ну и, по-моему, не выражена тут никакая иррациональность бессознательного, а просто голые тетки. Это сейчас хорошо продается, да?

— Вы думаете? — грустно протянула девушка в черном и медленно растворилась в толпе. Тата не поняла, что разговаривала с куратором выставки, только плечами пожала: «вот и поговорили». Потом начался перформанс: откуда-то появилась балерина в пачке, с обнаженной грудью. Неприятный дядя лет шестидесяти, в клетчатой рубашке и старых брюках на помочах, принялся ее методично вязать веревкой, чтобы в финале подвесить на крюк в полотке и оставить покачаться минут десять. «Это дядя Витя, главный бдсм-щик нашего города, о нем еще статья была на нашем хипстерском сайте, помните?» — шепнул Тате парень к лыжной шапочке, Костик, художник из окружения Феба. Феб снимал мастерскую на троих, а Костик просто пользовался пространством, потому что своей мастерской у него не было, а деньги с проданных картин он тратил на раздачу долгов. Тата хотела что-то ответить, но Костик уже болтал с другой девушкой, с злеными волосами. Тата не знала, как с кем-то начать непринужденное общение, каждый здесь вроде бы кого-то знал. Пришлось пить дешевое вино из коробочки в одиночестве. И когда она уже собралась уходить, кто-то прошептал над ухом, обдавая несвежим дыханием и запахом табака:

— Тоже приобщаешься к искусству?

— Вообще-то я художник, — впервые сказала так о себе Тата, и ей это скорее понравилось — по телу пробежала сладкая дрожь, как будто удалось облизнуть запретный плод.

— Прям так и художник? Ну тогда добро пожаловать на нашу творческую кухню.

Рыжий и почти беззубый человек потянул Тату за собой. На кухне сидели кто где, кто друг на друге, человек десять. Стол был заставлен разной крепости выпивкой, из закуски — хлеб, сырые сосиски, разломанная на дольки шоколадка — для девушек. Лора потягивала мартини со льдом и строчила сообщения в мессенджерах. Среди расслабленной компании выделялся мужик в кашемировом костюме, он пил дорогой коньяк, одну за другой — принес с собой, и все говорил, не мог выговориться. Про охоту, про стрельбу из лука, чемпионат, потом про медицину, образование, все это было не в тему, но Феб и двое его коллег по мастерской все-таки в пол уха слушали и подливали гостю еще.

— Это наш главный покупатель, — сказал рыжий Тате. — У Костяна купил уже три работы и сегодня думает купить еще одну, может, тридцать штук даст. Тебя как звать-то, художник?

— Тата… Татами.

— Неплохо звучит. Но у меня лучше. Я Феб.

Произошедшее дальше Тата запомнила смутно. Чувак в полосатой лыжной шапочке отплясывал под техно-хаус что-то вроде казачка — вроде бы у него сегодня купили картину. Лысый худенький паренек, раздетый до трусов, забрался на кухонный стол и там вещал что-то про искусство, все ржали, но больше не над ним, а потому что приятель Феба раздобыл травы. Нина и Лора целовались на полу, закутавшись в плед. Жена и любовница Феба курили трубку одну на двоих и перетирали ему косточки, а сам Феб с блаженным видом взирал на все происходящее, словно какой Будда и порой предлагал каждому проходящему мимо свободные объятья. То есть все довольно невинно, только Тата не помнила, что делала в это время она сама. Где-то ближе к полудню девушка с красными волосами, кажется, любовница Феба, столкнула Тату с облитого вином дивана.

— Вставай, подруга, за работу. Надо весь этот бардак убрать, — и сунула ей в лицо тряпку с ведром.

Из кухни донесся голос Феба:

— Эй, бабы, сгоняйте за сигаретами.

— Давайте я схожу — вызвалась Тата.

— Ну иди.

— А деньги есть?

— Купи на свои, я тебе потом отдам.

Тата пожала плечами и поплелась к выходу. Вслед ей крикнули: «И что-нибудь пожрать купи. Пирожки или булки какие», «И пива» — добавил чей-то только что проснувшийся голос.

На улице настоящее лето, дети из соседних домов носятся на раздолбанных великах, отцы бодро матерятся, матери весело покрикивают на детей — у нормальных людей сегодня выходной. Тата садится в трамвай и едет куда-то и уже на минуту чувствует себя абсолютно свободной, но потом вспоминает про выставку, которая через неделю и надо закрасить еще десять холстов, а значит, никакого выходного. «Надо пригласить Феба, потом того Костю, и его друга, и Нину… и вот еще бы выцепить того коллекционера в кашемировом костюме».

Один день Артура Андреевича

10:30. ранее пробуждение от телефонного звонка, очередное напоминание от клиента про дедлайн на разработку сайта туристической компании. Уверенный голос Артура призван изображать активную фазу, кипучий рабочий процесс и скорейший офигенный результат.

11:00. тишина в квартире Артура, только шелестящий звук клавиатуры макбука выдает параллельную бурную переписку с дизайнерами Сашей и Ниной, и с копирайтерами. Саша обещает прислать макет после пар, потому как сегодня она учится в первую смену, а Нина прислала какой-то невнятный лого, впору хоть просить Тату отрисовать от руки, но Тата уже фигачит метровую красно-синюю абстракцию, в ее ушах, кажется, Вагнер. Артур целует Тату, его пенис вспоминает про забытые желания, но Тате на них глубоко плевать, не жизнь, а сублимация, и Артур возвращается к макбуку сублимировать в работу. Продолжается переписка с двумя безграмотными копирайтерами, которые не достойны даже быть названными по имени. Копирайтеры у Артура не задерживаются, порой ему самому приходится креативить текст, но то, что так легко дается ему в устных выступлениях, коряво и бездарно выдавливается клавишами. А вот программист Миша для Артура сейчас как бог, его нельзя обижать, общаться следует максимально корректно, мягко, не забывать про комплементы и подхалимаж, как с девушкой. Сейчас Миша не отвечает на звонки, а в соцсетях его принципиально нет. Артур выпивает залпом кофе и едет к Мише.

12:30. Миша живет у черта на куличках, в поселке Стройкерамика, он мог бы жить в Тае или на Гоа, только тогда пришлось бы быть круглосуточно онлайн, а так Артур всегда доедет на своей «девятке», если очень надо. Под наблюдением начальника Миша спокойно убирает косяки на сайте. Артур то и дело выбегает в коридор покурить и ответить на звонки. Звонит тетя Шура, ей нужна новая вывеска для парикмахерской, потому что буквы «ма» как обычно стырили бездельники с чувством юмора на уровне детсада.

14:00. Артур забирает вывеску с производства в районе автовокзала «Аврора» и отвозит ее на площадь Революции. Рези в желудке напоминают, что надо бы позавтракать. С полученной выручки от тети Шуры можно позволить себе ризотто в ресторане на углу Ленинградской и Куйбышева. За соседним столиком знакомый смех. Это Арина, черт бы ее побрал, выбрала его любимый ресторан, какого черта в самом деле, будто она не знала. Подсаживается к нему как ни в чем не бывало. Артур расспрашивает про сына, про работу. Арина отвечает нехотя, потому что работа у нее скучная, а сыном занимается больше бабушка. «А помнишь, раньше здесь был танцпол, диджей Паша и самые крутые вечеринки, почти как в «Звезде», «Кончено, помню, хотя нет, помню плохо, мы же тогда сидели на спайсе», «Да, такая гадость… Хотя порой хочется развеяться, вспомнить молодость. Может, позвонишь как-нибудь? Номер тот же», «Знаешь, я удалил. Но ты мне позвони сама, через недельку, приглашу тебя в одно место», «О, звучит заманчиво! Андеграундный бар для своих?», «Круче. Офигенная выставка молодой художницы, моей девушки». Артур подмигивает и, воодушевленный теплой волной удовлетворенного самолюбия, небрежно оставляет на столике деньги, мчится дальше. Правда, уже на лестнице его настигает звонок г-на Ливанского, крайне недовольный звонок.

16:30. Кабинет г-на Ливанского в бизнес-центре на Ново-Садовой. Пройден тройной контроль службы охраны. Артур некстати вспоминает, кто кроме ризотто съел еще и луковый салат, потому что никак не мог предсказать столь важную встречу. Он вообще забыл о г-не Ливанском, не было никакого дедлайна, а это значит, что про проект забыть проще простого. Вот встретил Тату и забыл, но как это объяснить успешному бизнесмену средних лет, с блестящей бронзовой кожей и соломенными волосами, шикарно уложенными в лучшем салоне города. У Артура тоже соломенные волосы, только они торчат в разные стороны и уже по ним одним с первого взгляда ясна разница в социальных статусах собеседников.

— Артур, вы, наверное, забыли, что «Богема» открывается второго июня, — снисходительно-понимающим взглядом смерил Артура г-н Ливанский, Артуру хотелось вставить, что он впервые слышит про эту дату, но он вовремя закрыл рот, потому что на месте Артура мог оказаться директор любой другой подобной рекламной фирмы, но благодаря волшебным связям выбор пал именно на него. — Какие у вас предложения по фасаду? Вы подобрали образцы облицовки? У вас с собой?

У Артура не было ни образцов, ни предложений, надо было что-то сочинять на ходу или смиренно разворачиваться и вперед к выходу.

— С собой нет, но есть предложение, Сергей Валентинович. И оно только одно, — хитренько улыбнулся Артур. — Только одно, потому что долгий и упорный поиск вариантов привел меня только к одному творческому решению, оно просто офигенное, у меня других слов нет, это — облицовка медными листами, — на этих словах брови собеседника, прикидывающего расходы, поползли вверх. — У меня есть хорошая скидка от поставщика, а так как объемы у нас будут приличные, я еще переговорю, чтобы скинули… Ну и завтра пришлю вам примерную стоимость, — бровь недовольно дернулась, — Нет, пришлю сегодня… Точную стоимость. Вы только представьте — медь по всему фасаду, такого еще никто не делал в нашем городе — «Богему» будет видно с Запанского, даже с Кряжа, да что там, из Новокуйбышевска будет отсвечивать! А как медь отразит идею торгового центра — лучше не придумаешь. Медь — это благородно, шикарно и в то же время со вкусом, это удар по целевой аудитории. Можно было бы и золотом облицевать, но это же китч, показуха, а богема — это, конечно, бронза…

— Артур, мне зачем представлять. Я плачу вам деньги за работу, вот вы и поработайте. Пришлите мне макет — как эта медь будет выглядеть. Сегодня пришлите. Также жду расчетов. До свидания.

В лифте Артур выдохнул. С чего ему приплелся этот медный фасад? Что потом будет с этой медью, когда пойдут дожди, снег… Можно, конечно, об этом вообще не думать, не его проблема, но… как же круто будет выглядеть этот фасад, об Артуре узнает весь город, а можно будет и на какой-нибудь дизайнерский конкурс отправить проект — и тогда… Мечты Артура о мировой славе были прерваны звонком секретаря Ливанского:

«Артур Андреевич, Сергей Валентинович просит передать вам, что ждет проект сегодня до девятнадцати ноль-ноль». Черт. И даже вслух это не произнести. Хорошо, с собой всегда макбук, так что, устроившись более-менее сносно в своей «девятке», Артур наскоро состряпал в фотошопе макет бронзового фасада и разослал письма с запросами по всем подряд российским производителям, а потом с десяток прозвонил с просьбой прислать расчет в течение часа. Никаких скидок у него в этом случае не было. Он даже не знал, делал ли кто-либо в мире такую облицовку. В любом случае, приятно было сейчас поразить Ливанского.

19:00 — Артур добрался до дома. Таты не было, потом он вспомнил, что она ушла на открытие какой-то выставки с Нинкой. Может, успеет по нему соскучиться. А ему скучать некогда. Сергей Валентинович, пожалуй, подождет часок-другой, хотя Артур знает, Ливанский торчит на работе до ночи, и ни звонки жены, и уход коллег, ни напоминание от желудка, что неплохо бы и поужинать, не заставят его бросить дела.

Артур наспех режет бутерброды и заваливается с ними на пол, продолжая утреннюю переписку с дизайнерами, копирайтерами и клиентом. Размещает в соцсетях фото новенькой вывески парикмахерской тети Шуры — больше сегодня похвастаться нечем, но тоже работа. В 20:30 приходит парочка писем из Москвы — медные фасады они не делают и очень мягко так намекают освоить малярное дело, а не выпендриваться, не тратить время зря на пустые фантазии. «Жаль, — думает Артур, — может, погуглить шведские или немецкие конторы…», но погуглить он не успевает, приходит письмо от самого Ливанского. Ждет итоговую сумму и макет, недоволен. Артур отправляет макет и обещает выслать смету завтра, если время терпит. В ответ Ливанский по-деловому шлет своего рекламщика на три буквы и просит его больше не беспокоить, так как три конкурента Артура уже выслали ему свои предложения, одно лучше другого.

22:00. Звонит брат. Где-то час они треплются про учебу в школе, про тупых копирайтеров, про современное искусство, которым Артур начал интересоваться, только еще не успел изучить тему и выдает мнения и оценки Таты. О Тате говорить нельзя, точнее либо хорошее, либо ничего.

Около полуночи. Артур отмокает в ванной под транс-трип-хоп и рождает новые идеи по преобразованию этого уродского мира. Ему бы хотелось поделиться ими с Татой, но она далеко, даже когда рядом, она с ним только физически, и он мечтает о времени, когда этот их первый кризис пройдет.

02:00. Артур просыпается в давно остывшей ванной, машинально вытирается полотенцем и падает на матрас. Таты рядом нет.

Кавказский отчим

Артур предложил позвать на выставку одногруппниц и преподов Таты, и, получив в ответ «пошли они все», сам отправился в ее институт, нашел кафедру социальной работы, стал там объяснять про какую-то Наташу, фамилии которой он не знает, что вот, молодые дарования у вас пропадают в беззвестности, наконец, показал ее фотку, но по фотке никто Наташу не опознал. Тогда он поехал в ее общагу, и там фотография Наташи не вызвала ни у вахтера, ни у коменданта воодушевления. Артур поехал домой разбираться с Татой, но дома ее не было, и он нарезал круги по всему городу, злясь больше на себя и свою привязанность, в страхе, что потерял ее и больше уже никогда не увидит, что Наташа на что-то обиделась и ушла.

Она стояла у одного торгового центра, понурив голову, и на нее орал большой мужик, кавказец. Артур попытался наехать на мужика, получил увесистый удар в солнечное сплетение. «Это что еще за пидор?» — рявкнул тот, кто ударил. «Прекрати, отстань от меня» — ныла Тата. Кавказец потянул ее к своей машине, Тата вырвалась и побежала с Артуром к красной «девятке», успели…

— Ты с ним спишь?

— Это мой отчим, Казбек.

— Этот козел?! Что ему от тебя надо?

— Артур, мой отчим замдиректора нефтеперерабатывающего завода. Моя мать вышла за него из-за денег. У них еще двое детей, девочки. Ему надо отдать меня замуж, отделаться от меня. Матери я тоже не нужна. Родственники Казбека подобрали мне жениха, полный урод, но как бы в статусе и с деньгами. По фамилии Каташвили. Разведен, ребенок, бабы по выходным. Ему нужна жена, для статуса. Я понятно объясняю?

— Понятно. Что ты думаешь делать?

— Жить. Пытаться жить. Но я не знаю, надолго ли меня хватит.

— Ты взрослая личность, они не имеют права тебя продавать. Слушай, все будет хорошо. Мы сделаем твою выставку, ты станешь известной художницей, он не посмеет тебя тронуть, я не позволю. Ты должна мысленно послать этих уродов и жить своей прекрасной удивительной жизнью!

— Звучит невероятно. Но я попробую.

— Тебе не остается ничего другого.

Артур не стал докапываться насчет несуществующих одногруппниц и комнаты в общаге, теперь главным для него стало бросить все силы на то, чтобы имя Таты прозвучало на всех волнах и чтобы Тата оценила его старания. Стать для нее ангелом-хранителем.

Новый образ

— Е-ть, — сказал Артур и закатил глаза. — Прости.

Тата нахмурилась и молча прошла в квартиру, затаскивая очередные пакеты с банками акриловой краски. Вместо рыжей копны безумных колечек как-то жалко щетинился короткий черный ежик.

— Зачем ты это сделала? Ты была такая красивая! То есть, я хотел сказать…

— Мне все равно, — перебила Тата. — Извини, но мне надо работать.

За неделю комната Артура заполнилась холстами на подрамниках, закрашенными контрастными и не очень полосами и пятнами цвета — не таких больших форматов, как хотелось бы Тате, просто двухметровые не пролезли в дверной проем. Выставка была назначена на последний день мая, оставалось еще десять дней, чтобы все приготовить. Артур взял на себя все, кроме создания самих картин — договорился о выставке в заброшенном недостроенном доме, приглашал зрителей, журналистов, критиков, тусовку, даже оплатил пару билбордов в центре города и интервью в двух газетах, верстал каталог, заказал грузчика и газель, позвал транс-трип-хоп диджеев, чтобы было нескучно. Вот только о внешнем виде Таты он не подумал, и Тата решила все сама — радикально сменила прическу и набила устрашающую татуировку на затылке, купила платье с вырезом на спине. Она открыто брала деньги у Артура, потому что своих у нее уже не было, а домой мотаться некогда — нужно было закрасить девятнадцать холстов — по числу татиных лет, так ей захотелось.

Артур ходил бледный, небритый, грыз ногти. Даже почти не ходил, больше лежал, согнувшись на коврике, со своим ноутом. Уже две недели не было секса, Тата работала, ей не до того. Он как бы понимал, страдал молча, то и дело болела голова, а тут еще эта идиотская стрижка.

— Слушай, сходи хоть в душ. От тебя несет не краской, а недельным потом.

— Сам не лучше. Если не нравится, сходи проветрись.

— Это вообще-то моя квартира, и я тут занимаюсь твоей выставкой, как будто у меня нет другой работы. Ты сейчас потратила последние деньги на краску, у меня больше нет ничего.

— Ну так иди поработай, милый.

И тогда Артур заезжал за братом и они до ночи бомбили по улицам, пока город не засыпал. И засыпала Тата, свернувшись, как сторожевая собака, под своими холстами. Артур пил до утра дешевый коньяк, вспоминал прежнюю, рыжую Тату, мастурбировал. Он снова ошибся, он не мог заснуть рядом с ней, как и ни с какой другой женщиной прежде.

Новое слово в искусстве

В одно из утр, за пару дней до выставки, Артур долго не мог разлепить глаза, с выставкой получалось как-то вяло, люди не горели интересом к творчеству молодого абстракциониста. «Почему Татами?, — спрашивали, недоумевая, знакомые журналисты. — Она японка, что ли? Можно ли посмотреть заранее работы? Нет? Показывать нечего, что ли?».

— Вначале было слово, и слово было х.. — раздался голос Таты, не мягкий, как прежде, но бескомпромиссный, почти стальной.

Артур открыл глаза и увидел, что несколько красочных полотен Таты покрыты изображениями пенисов. Тата довольно их оглядывала.

— Это я придумала, кстати. Так и напиши в пресс-релизе. Может, так и выставку назвать?

В то время, когда происходила эта история, еще не случились ни панк-молебен в Храме Христа Спасителя, ни телесные перформансы Павла Павленского, ни погром московской выставки Вадима Сидура православными активистами, да и понятие такое «православный активизм» было еще не на слуху у общественности. И, конечно, не был принят закон об оскорблении чувств верующих. Артур задумался. С одной стороны, увиденное казалось действительно чем-то незатасканным. По крайней мере, подобное еще не встречалось Артуру ни в стенах местных галерей, ни в интернете. С другой — исполнение явно хромало, потому как Тата пыталась изобразить мужской половой орган реалистично, но результат напоминал больше примитивные почеркушки на заборах. Артур чувствовал, что надо выбрать что-то или найти свой метод, но не знал, как это объяснить Тате.

— Детка, у меня есть идея. Может, ты возьмешь пару уроков по рисунку? Есть же, наверное, какие-то частные занятия для взрослых, не в художке, а вот какие-нибудь художники преподают у себя в мастерских, а?

— Тебе не нравится, как я пишу? — ринулась в наступление Тата. Она успела усвоить, что в среде художников не принято говорить «рисовать картину» — только «писать». Или еще можно по приколу «красить».

— Мне кажется, тебе немного не хватает мастерства. Немного поучиться, и у тебя все получится!

— Ну спасибо! — Тата бросила кисти на пол, отчего Артур сжался, хотя пол уже давно был заляпан всеми цветами, — Спасибо, что дал мне такой совет за три дня до выставки.

— Вот именно, это ты хорошо вспомнила про три дня. За три дня до выставки ты меняешь тему и рисуешь х.. поверх других работ. А что теперь делать с рекламой, с приглашениями? Я людей на одно приглашал, они придут, например, с детьми, и увидят вот это.

— Дети тут не при чем. Никто не потащит детей в заброшенный недостоенный дом на выставку. Тебе просто лень переписать немного текст и отправить еще раз. Ну и что? Это будет лишнее напоминание про открытие, это подстегнет интерес. Если тебе лень, я попрошу Костика.

— И кто это?

— Мой знакомый художник, познакомилась недавно. У него картины покупают. Он знает, как подать информацию, чтобы продать идею, — сверкнула глазами и ушла на кухню. Вернулась уже без злобных огоньков в глазах.

— Такая ты мне больше нравишься. Иди сюда.

Тата дала себя обнять и прошептала в ухо:

— Ты же будешь мне позировать?

— Для чего?

— Мне нужна натура. Без натуры получается плохо.

— То есть тебе нужен мой пенис, чтобы его рисовать?

— Ну да. Не рисовать, писать.

— Иди ты к черту, — Артур толкает ее, забирает макбук и запирается в туалете. Голова раскалывается, и это только начало дня… Из комнаты доносится бодрый голос Таты:

— Хорошо. Тогда я попрошу Костика позировать.

Роковая ошибка искусствоведа Маруси

— Добрый день. Маруся — это вы?

— Да, здравствуйте, а вы Тата? Проходите, пожалуйста.

Роскошный особняк конца девятнадцатого века поделен на коммунальные квартиры. Маруся занимает две комнаты — в одной живет она с сыном-пятиклассником и старенькой мамой, вторая комната их троих кормит — здесь каждый день проходят частные уроки рисунка и живописи для взрослых и детей. Вечерами занимаются взрослые. Маруся не платит налогов, вроде как это ее творческая мастерская, а ученики вносят свободные пожертвования. Но ценник довольно высокий — надо поднимать сына, оплачивать ему языковую гимназию, лечить мать, до собственного здоровья и внешнего вида руки вряд ли скоро дойдут. Маруся окончила художественное училище, заочно Академию искусств в Петербурге, после которой планировалось добиться хорошей должности в местном художественном музее, но кадровые перестановки нарушили все планы. К власти пришла настоящая тиранша, прежняя вольготная жизнь при начальнице-энтузиастке, наполненная творческими поисками, полетом вдохновения и обязательными послеобеденными душевными чайными посиделками, сменилась на гонку за количественными показателями, попытки угодить новой барыне, ежедневный стресс. Маруся слегла в больницу и потом уже не возвратилась в музейные стены, занялась уроками на дому. Бизнес вдруг пошел в гору, ее стали рекомендовать как требовательного педагога, дающего результат — поступление в училище или институт культуры, а для зрелых дам — освоение художественных навыков. Маруся умела находить подход к разной публике. И вот к ней явилась девушка с черным щетинистым ежиком, в каком-то живописном балдахине.

Тата была напряженная, хмурилась, попросила поскорее начать, прилежно разложила все материалы по списку, заранее оглашенному Марусей по телефону. В студии — двадцатиметровой комнате с высокими окнами, заставленной рамами, картинами, мольбертами, а также бутылочками, гипсовыми фигурами, вазами с засушенными цветами, самоварами и прочее — уже сидели три молчаливые женщины разных лет. Десятилетнюю Машу привела мама, Маша прилежно делала, как мама скажет, и прилежно ждала, когда мама за ней вернется, мыслями она витала в мультиках и рисованных историях. Тридцатилетняя Марина пришла, чтобы исполнить давнюю мечту — начать рисовать. Мечту все время откладывала, потому что сначала надо было выучиться на юриста, потом найти работу, потом мужа, родить ребенка, и вот когда ребенок подрос и пошел в сад, Марина поняла, что глубоко несчастлива на прежней работе, и отдушиной ей стали вечерние занятия у Маруси. Сорокасемилетняя Галина работала редактором на телевидении последние пятнадцать лет, попала под сокращение и переживала стресс. На другие каналы, а также радио и печатные СМИ ее не стремились брать — возраст не тот. Психотерапевт Галины посоветовал ей попробовать арт-терапию, а знакомая подкинула номерок Маруси. Занятия акварелью хоть и не являлись по сути терапией, но пришлись Галине по душе: все два с половиной часа непрерывной работы она не думала ни о телевидении, ни о проваленных собеседованиях, ни о родных и близких, которые тоже то и дело доставали своими проблемами. С каким запросом явилась Тата, Маруся пока не просекла, но решила дать ей расслабиться, проявить себя — предложила написать поставленный натюрморт так, как та умеет. Тата не понимала, зачем ей натюрморт, но спорить не стала и принялась крепить лист акварельной бумаги на планшет.

За время занятия Маруся пила чай и приносила чашки и печенье ученицам, уходила в другую комнату, покуривала на балконе, делала с сыном уроки, звонила маминому врачу и иногда подходила что-то подправить и подсказать. Раньше всех ушла Маша — за ней вернулась мама. Марина не успела дописать свою работу, надо было бежать в сад за ребенком. Галина трудилась все два с половиной часа, потом еще долго пила чай и сплетничала с Марусей, Маруся делала вид, что ей чрезвычайно интересны ее истории. И когда уже отчалила Галина, Маруся присела к Тате.

— Для первого раза очень неплохо. Удачно у вас получилось собрать композицию, а вот в тоне вы недобрали. Ничего, это распространенная ошибка начинающих и это поправимо, только надо много работать, каждый день. У вас есть возможность работать каждый день? Какая у вас цель обучения?

Маруся протянула еще чашку душистого чая и приготовилась слушать рассказ про поиски себя неуверенной по жизни молоденькой девушки, но Тата чай пить не стала и сказала, глядя в глаза Марусе, вот что:

— Мне не нужны натюрморты, я к вам с другой целью вообще. У меня послезавтра открытие выставки, я сделала больше десятка абстрактных работ за две недели, но тут у меня появилась другая идея. В общем, у меня не очень с рисунком, линия неуверенная, это видно, наверное. Мне нужно нарисовать несколько пенисов в увеличенном формате, а у меня не получается реалистично. Вы можете мне помочь? Покажете мне какое-нибудь упражнение, чтобы руку поставить? И я не понимаю, как увеличить изображение, сохранив пропорции. Мне надо, например, изобразить полутораметровый член.

Марусю передернуло. Не смея поднять глаза на Тату, она шарила взглядом по своей уютной студии, увешенной классическими натюрмортами, просто академический рай, и что бы ответить этой Тате, вот нахалка же…

— Простите, кто вам рекомендовал именно меня?

— Костик. Он подписывает свои работы Костик Лысый. Его живопись сейчас неплохо продается.

Маруся засмеялась, смеялась она долго, а потом долго молчала, потому что перед глазами Маруси пронеслась ее молодость, на которой она давно поставила живописный жирный крест. В семнадцать студентка художественного училища влюбилась в своего преподавателя. Преподаватель был местная звезда, герой сплетен, сорок пять лет, нелюбимая жена, ненужные дети, проблемы с алкоголем, его все жалели, ведь талант, а таланту раскрыться не дают, а понимать надо, что таланту нужен воздух. Воздухом для него стала Маруся-длинная коса. Худенькая молчунья с распахнутыми миру и искусству зелеными очами. Маруся сначала пожалела, потом приласкала, закрутился роман, это надо было тщательно скрывать ото всех, но на последнем курсе все-таки узнали, поставили талантливой ученице четверку, дескать, знай свое место, девочка. От нее отворачивались, ее не выставляли. Преподаватель не уходил от жены, пил, не особо держал. Она поступила в Питер в Академию, лишь бы забыть этот стыд, но заскучала, перевелась на заочный, вернулась, не смогла перебороть страсть, хотя стыдили все, и даже была стрелка с нелюбимой преподавателем женой… Они снова сошлись и длился этот полутайный роман годы, а ближе в тридцати Маруся от тоски забеременела и родила прекрасного сына, только и это не помогло привязать к себе воздухолюбивого преподавателя. Мать-одиночка, несостоявшаяся художница, располнела, забила на личную жизнь и ушла работать в музей, а потом выбрала преподавание. Причем же тут Костик Лысый? А вот причем. Студент того же училища, на несколько лет младше Маруси, он тоже получил опыт любовных отношений с преподавательницей, только все обернулось для Костика по-другому, совсем счастливо. Учительница и не совсем даже тайная любовница всячески превозносила своего протеже, пробивала, знакомила с нужными людьми и всюду выставляла. Костик получил путевку в жизнь, правда, изменил академизму, связался с Фебом, но это уже другая история. Отчего же так не повезло Марусе и подфартило Костику? Оттого, сделала вывод Маруся, что ей не повезло родиться женщиной, к ней отнеслись как к проститутке, разрушительнице семейного гнезда. Костик же вроде как мужик, еще и симпатичный с виду, а значит, любое его увлечение можно простить, да и вообще настоящие таланты — это мужчины, а где вы видели гениальных художниц, вот какая грустная гендерная история пронеслась перед глазами Маруси, и Маруся сказала Тате:

— Нет, я вам помочь не могу. Обратитесь за помощью лучше к Костику или к его напарнику Фебу, они вас всему научат, причем, за одну ночь, если постараетесь. Удачи вам.

БМ и БЖ

За день до вернисажа Тата написала Фебу в Контакте, попросила совета по выставке. Феб вдруг предложил приехать к нему в мастерскую, у него оказалось несколько огромных подрамников и много холста, можно успеть сделать за ночь несколько больших работ, будут эффектно смотреться в заброшенном доме. Взамен Феб ничего просить не стал, дескать, в будущем сочтемся. Утром Тата помчалась в строительный цех завода клапанов.

Артур так вымотался за последние дни, что решил сделать перерыв, несколько выходных. И только он собрался вдоволь помастурбировать под пледом, пропитанным запахом Таты, как раздался звонок в дверь. Радостный Артур поскакал открывать, думая, что это Тата, кто же еще, даже в плед не завернулся, но за дверью стала другая женщина, бывшая его жена. Огромные ее грустные глаза быстро повеселели.

— О, ты уже завелся, мой хороший! Ты не один, со своей девушкой?

— Подожди, сейчас оденусь. Нет, она работает… готовится к выставке. Заходи… Кофе без сахара, как обычно?

— Нет, я не пью больше кофе. У меня теперь совсем другая жизнь, но ты лучше расскажи о себе, мы как-то толком не поговорили в кафе, ты убежал куда-то. Ничего, что я без приглашения? Просто я тоже потеряла твой номер. Ой!

Схватившись за ногу, Арина сползла на пол. Ноги у нее были супермодельные, и Арина это всегда подчеркивала. Только ультракороткие юбочки, шортики, лосины. Артур засуетился вокруг.

— Да просто ногу свело, бывает. Ой! Можешь потереть немного свод стопы. А-а-а!

Боль вскоре утихла, уступив место другим неожиданным ощущениям. А еще через полчаса или около того Артур и Арина лежали на полу, курили одну сигарету на двоих и тела их остывали от недавней стремительной гонки в никуда.

— Ты точно не хочешь кофе?

— Нет, я же веганка теперь, даже чай не пью.

— Так а зачем ты ко мне пришла?

— Денег у тебя занять хотела.

— Что ж, у нового мужа все так плохо?

— Ну что муж, у нас с ним общий бизнес, все в него вложили, ни копейки, ты же бизнесмен, сам знаешь, каково это открывать свое дело в нашем государстве. Пока в минусе. Петька сейчас с бабушкой, там хоть он ни в чем не нуждается, а я кручусь, снимаем сейчас цикл социальных роликов про здоровый образ жизни. Общество надо еще готовить, чтобы оно покупало наш продукт. Так трудно взять и отказаться от алкоголя, никотина, от беспорядочного секса.

— Вот ты сейчас куришь и только что был беспорядочный секс. Может, ты не тем бизнесом занимаешься?

— Нет, сигарета первая за последние полгода, без затяга. А секс у меня был с БМ, это не считается, я же тебя знаю, у нас уже был обмен энергиями, это не смыть, эта карма со мной навсегда.

— Ох, ну прости. Сильно подпортил тебе карму?

— Одному Богу известно.

— Надеюсь, молитвы тебе помогут. Слушай, Аринка, ты же так хотела ребенка. Даже ушла от меня из-за того, что у нас детей не было. И что — Петька с бабушкой живет, ты его не видишь, тебе точно твой идиотский веганский бизнес дороже родного сына?

— Ну ты и козел. Да ты им и был всегда, — Арина вскочила одеваться. — Не бывает так, чтобы было, как ты хочешь, во всем. Одно дело мечты, другое — реальность. Да, я очень хотела ребенка. Всю беременность о нем мечтала, так любила его. Пока не родила. Ты никогда не узнаешь, что такое роды, как они выматывают женщину. После двадцати часов непрерывной дикой боли я увидела совершенно чужое мне существо. И я себя уговаривала, что люблю его! Ведь кому ты можешь сказать, что не любишь собственного ребенка, — Арина смахивала со щек слезы и одновременно пыталась подправить макияж, — Да, послеродовая депрессия — это не шутки. Иногда она длится годами.

— Слушай, я не психолог, зачем ты мне это говоришь?, — Артур натянул джинсы и пошел на кухню варить кофе. — Ну потрахались и ладно. Это не повод вешать на меня свои проблемы, у меня тоже проблем выше крыши, покруче всякой послеродовой фигни, но я тебе о них никогда не расскажу. Да, и денег у меня сейчас нет, извини.

— Отлично. Сразу не мог сказать? Знаешь, Артур, я ушла от тебя не потому, что мы не могли завести ребенка.

Арина вышла, хлопнув дверью. После чашки кофе и еще пары сигарет Артур позвонил Тате.

— Привет, Тата. Я тебя не очень отвлекаю? Прости. А, ну ладно, хорошо, что есть минутка. Просто хотел тебе сказать. У нас же с тобой нет секретов друг от друга. Я очень это ценю. И я хотел тебе сказать, что только что переспал со своей бывшей женой. Я не планировал, это вышло случайно, я сам немного в шоке. Вряд ли мы с ней еще увидимся. Так что вот, просто позвонил, хотел поделиться с тобой, просто, чтобы ты узнала это от меня, а не от кого другого. Арина вообще такое трепло, еще хуже меня. Ну ладно. Ты на меня не злишься? Нет. Отлично! Я люблю тебя, детка. Пока, до вечера.

Как он мог

Тата была здесь несколько дней назад, но не запомнила дороги, была же с Ниной, а теперь кружила в поисках строительного цеха, звонила Фебу, абонент, как обычно, недоступен. Из подворотни ведьмой прошмыгнула девица с красными волосами.

— Простите, а мастерские художника Феба здесь?

Красная смерила Тату взглядом опытной хищницы.

— А тебе чего от него надо?

— Я по делам.

— У Феба есть какие-то дела?, — красная расхохоталась, — ладно, иди туда, на второй этаж и направо, потом налево, а мне надо самой по делам, — ее только что послали за сигаретами и пирожками к позднему завтраку.

Дверь долго не открывали. Тата отчаялась колотить кулаками, пришлось дожидаться красную с ключом. Добытчица сигарет повисла на Фебе и, только добившись поцелуя, отпустила его к Тате.

— А ты кто? — Феб соображал с утра не очень, — позировать пришла?

— Да нет же, вы мне предложили помочь с выставкой, сказали мне, что есть большие подрамники, можно немного поработать здесь у вас.

Феб покачал головой, припоминая, и поплелся искать эти холсты, к поискам подключился Костик, вместо трех обещанных подрамников нашли один.

— Начни пока с него, может, потом еще найдутся.

Работать под наблюдением чужих глаз Тата не привыкла.

— Ты смелее рукой двигай, у тебя движения какие-то скованные. А, понял, ты вообще не так кисть держишь, как ручку, смотри, как надо. Вот. А че ты эти цвета смешала, это же грязь. Бери чистые цвета, вооот, и смелее. У тебя где центр композиции вообще?

Тата злилась, закусив губу, боясь послать подальше или разреветься. Еще и Артур позвонил, будто не знает, что она занята.

— Слушаю. Да, очень сильно отвлекаешь, я работаю. Ладно, говори, раз позвонил. У тебя есть минута. Как это.. переспал? А я?.. Офигеть. Злюсь ли я на тебя? Нет… я на тебя не злюсь. До вечера.

Тата швырнула трубку в стену, сама не понимая толком, что она сейчас чувствовала. Какой-то странный жар стремительно поднялся с кончиков пальцев ног до головы. Костик принес бутылку непонятной бурды, подружка Феба сунула сигарету, а сам Феб — кисть в руки:

— Теперь — пиши. Вот это все — пиши. Вот теперь у тебя получится.

— Как он мог? Вот сука! — кричала Тата, кидая краску с кисти на огромную, больше ее роста, плоскость холста.

— Да, тебе больно, ты в гневе. Вот и действуй, работай. Это то, что тебе сейчас нужно больше всего остального.

И Тата работала, сквозь рев выкрикивая: «Как он мог?! Как он мог?!».

А потом настала ночь, и они курили траву и делились друг с другом самыми печальными воспоминаниями о предательствах и боли. И как не было больно Тате, она уже понимала, что она где-то в самом начале этого долгого пути боли, и будет только больнее и больнее, но она к этому как будто сможет привыкнуть.

Откровения под пледом

Тата не возвращалась, Артур не мог уснуть, стриг ногти, слушал тишину, пытался читать про современное искусство. Наконец, позвонил. Тата долго не отвечала, потом ответила, что была занята, потому что занималась сексом с Костиком, «у нас же свободные отношения», и двухметровая работа не дописана. По голосу, в каждом его звуке отравленному обидой, Артур понял, что Тата снова врет, и поехал в мастерские завода клапанов. Художники смотрели какой-то боевик, в воздухе витал запах травы, Тата прихлебывала алкогольную бурду.

— А вот, познакомьтесь, это мой возлюбленный. Он сегодня трахнул свою бывшую жену и, как только кончил, позвонил мне.

Артур подошел к Тате и обнял ее, долго молчал, и молчали другие, но им было уже все равно до всего, кто-то спал.

— Тата, прости меня, я идиот. Я не знал, что тебе будет больно, я бы ни за что не сказал тебе.

— Не сказал бы или не переспал?, — Тата оттолкнула его. Горько ей было осознавать, что они и вправду не успели договориться о том, какие у них отношения и что означает свобода в любви. О том, кто кому чего должен и на что имеет права. Все случилось слишком быстро, а узнавать друг друга было некогда, не было времени говорить о чувствах, потому что Тате надо было скорее написать девятнадцать полотен, а она же не умеет, ищет вслепую, только-только пробует жить. Ей мама с отчимом говорили всю жизнь, как эту жизнь строить надо, что хорошо и плохо, и не было у нее пространства на свои ошибки, не было поля для экспериментов. И вот удалось вырваться, начать все с нуля, с прекрасным незнакомцем, который в нее поверил, внушил ей мечту про искусство, про то, что ее зовут Тата и она художник. Но она не знает, кто она. И не знает, какой мужчина ей нужен и нужен ли. Знает она, что очень больно, ох как больно, мама, умереть можно на месте, но никак не умирается. Оказывается, Тата влюбилась. Только пару часов назад она это поняла, когда уже больше не было сил плакать по потерянной верности.

«Скажи, что ты наврал, что никакая Арина не приходила, сказал, просто чтобы меня позлить, ведь я тебе не давала две недели».

Артур снова обнял, молча. И Тата молчала, только внутри все кричала, не могла успокоиться.

«Это я, одна я виновата, как я могла уйти с головой в свои картинки. Но ты мог бы мне сказать, мог бы дать понять, и ничего бы не случилось… Но ты говорил, да, несколько раз, а я тебя не слушала. Неужели все кончено? Нет, пусть как будто ничего не было, могут же люди ошибаться… Но как ты мог».

Дорогу до дома Артура Тата проспала, в квартиру он внес ее на руках, раздел и лег рядом. Тата проснулась и снова заплакала.

— Как мне тебя успокоить, детка?

— Расскажи что-нибудь, все что угодно, только не про нас и не про сегодня.

— Тогда я тебе расскажу про свою мечту. Мне кажется, я так и не рассказал тебе, мы были слишком заняты делами. А у меня есть мечта. Думаю, от этого я очень счастливый человек. Когда все херово, я вспоминаю, что у меня есть мечта. Однажды я сделал одно маленькое открытие, мне было лет четырнадцать — я вдруг понял, что человечество по сути не развивается. Цивилизация развивается по причудливым, порой уродским направлениям, меняется наше восприятие, наш образ жизни не сопоставим с тем, как жили в пещерах, и с ума можно сойти от скорости технического прогресса за последние сто лет по сравнению со всеми предыдущими столетиями. Ну и что? В духовном развитии мы не сдвинулись никуда, даже наоборот, потеряны древние тайные знания. Мы должны были давно парить в левитации и медитировать на самых высоких уровнях, а вместо этого страдаем от депрессии и жрем колеса. Время от времени на земле появляются люди другого типа — тем, кому всегда нужно большее в смысле духовного развития, а не денег, власти или половых партнеров. Обычно с ними что-то быстро случается — психушка, заказное убийство, клевета и пожизненное заключение. Особенных людей уничтожают, они опасны. Стой, я нисколько не претендую на то, что я гений, нет! Но я нащупываю свою миссию, и осознание ее наполняет меня счастьем. Я должен находить таких людей и создавать им условия для творчества, потому что без них будущее мира невозможно, мы просто медленно погрузимся в дерьмо и захлебнемся. Знаешь, почему я занялся рекламой? В детстве я встретил особенного человека, он был прирожденным богом рекламы, мы открыли фирму, я просто помогал ему, а потом он вдруг начал читать религиозные трактаты и путешествовать по местам силы, сейчас он где-то в Непале, его жена не знает адреса, никто не знает. Он попросил меня присмотреть за нашей фирмой, зачем-то она ему еще нужна. Теперь я понял, зачем. Ты особенная, я это сразу почувствовал. Мы тебе сейчас делаем имя. У тебя завтра три интервью, через неделю тебя приглашают в эфир, мы сделаем из тебя звезду современного искусства. Я буду тем, кто поможет твоему таланту раскрыться. А потом мы встретим еще таких, и когда у нас будет слаженная команда, мы возьмем власть — сначала на самом низком уровне, потом поставим своих людей у всех рычагов управления. Мы изменим этот мир. Пусть мне тогда будет восемьдесят лет, пусть ты встретишь другого, пусть не получится сделать и половины из задуманного. Я живу только ради этой великой цели, мне не интересно все, что попроще.

— Поцелуй меня, — сказала Тата, потому что все это время смотрела на его озаренное мечтой лицо, такое прекрасное сейчас, революция — это так сексуально. Ей хотелось отдать ему все, что у нее было, все стремления юности, все потайные желания, всю боль и любовь, на которую было способно ее неопытное эгоистичное сердце. Как будто прижималась к Че Геваре или Ленину, как будто энергия ее тепла и страсти сможет добавить огня в пламя революции, которую затеял он.

— Офигенно, — сказал Артур и тотчас уснул.

Вначале было слово

В утро следующего дня, когда должна была открыться выставка, Тата была прекрасна. Хороший секс вообще красит девушек, особенно если до него было долгое воздержание. Тата долго и вдумчиво составляла порядок развески картин, то и дело переставляя все по новой, потом уверенно раздавала команды, как правильно вешать ее картины. До открытия было еще три часа, а они уже все разместили и подготовили, и Артур приволок шампанское и фужеры, и даже закуски для фуршета. Ей бы следовало предложить ему съездить домой, отдохнуть, душ принять, но Тата думать об этом, то есть об Артуре, не могла сейчас, слишком нервничала.

Потом пришли Нина, Феб, Костик и еще несколько обитателей бывших мастерских завода клапанов. Тата то и дела дергала Артура — «где все?» — строчила призывные посты на своих аккаунтах, Артур звонил журналистам, журналисты как один говорили про срочную пресс-конференцию в минкульте, про несканционированный массовый митинг студентов, требующих снизить плату за проезд. Артур уже понимал: все они врут, лишь бы на всякий случай не портить отношений, а на самом деле просто никого не зацепили ни скрытые японские аллюзии, ни примитивистские трехбуквенные ряды, ни даже брутальные полутораметровые члены. По исполнению все это слишком напоминало фэбовские эксперименты, и кроме эпатажа тайных смыслов в том никто прочесть так и не смог. Все уже понял Артур, и старался поменьше встречаться глазами с Татой, бездарно ждал, когда же пройдут эти два-три невыносимых часа и можно будет сваливать, уже ни на что не надеясь. Это был конец карьеры Таты, думал Артур, впереди затяжной депрессняк и апатия, и понятно, кому Тату из них вытаскивать, больше некому. Тут явился младший брат, замкнув первую и последнюю десятку гостей. Тата сначала бросилась навстречу новому гостю, пока не узнала его.

— А, это ты. Что, неужели интересуешься современным искусством?

Яр осмотрелся, ухмыльнулся.

— Это тебе явно не брат позировал, — и добавил в тон. — Что, неужели ничего поумнее придумать не удалось? Хотя я ничего большего от тебя и не ожидал.

— Чего ты такой грубый? Мы могли бы дружить. Я все-таки девушка твоего брата.

— Да, он на тебе слегка помешался, свои дела забросил и огрызается все время. Но это ненадолго, ты у него в списке где-то примерно триста сорок девятая. Ну, может, я ошибаюсь… На пару-тройку. Просто счет потерял, прости. Ну и долго ты собираешься быть у него на иждивении?

— Вот мудак, — Тата хотела заехать Яру между ног, но промахнулась, Яр рассмеялся и пошел искать туалет.

Артур стоял на верхней площадке заброшенного недостроенного дома, откуда открывался чудный вид на ботанический сад, частный сектор, Волгу и Жигулевские горы вдалеке. Пуская дым в сторону реки, он размышлял об инстинктах и иллюзиях. Ему пришла мысль, что миром людей правят, постоянно сменяя друг друга в причудливом танце, инстинкты и иллюзии, и все, что происходит в жизни человека ценного, можно свести к этим переменным. Покопаешься в причинах того или иного поступка, а там самый настоящий первобытный инстинкт — эрос или тонатос. А все, что сверх того накручено — это все иллюзии, то одна, то другая, без перерыва, без просвета. Одна иллюзия, уходя, приводит за собой следующую, и нет в них никакого смысла, потому что это лишь игры разума, под которыми лишь желание быть любимым и желание сожрать своих конкурентов, а с другой стороны — страх быть отвергнутым и страх, что тебя сожрут первым. И вот уже думал Артур записать эти свои невеселые мысли на диктофон, как в клубах дыма проступило рассерженное лицо Таты.

— Слушай, твой брат такой урод, всячески меня опускал. Я это не намерена терпеть. Скажи ему, пусть убирается.

— Скажу.

— Нет, сейчас же и скажи, а то я уйду, еще терпеть здесь унижения. Мало мне унижения, что никто не пришел.

— Почему же никто, -Артур попытался приласкать ее. — Я пришел.

— О, еще бы ты не пришел, наш великий пиарщик. Это все ты, ты вселил в меня веру, что мо