Хлеб и сахар
1
Чуть свет прошли по улице пастухи, безжалостно лупя кнутами заспанную тишину. Зорька, рыжевато-белая корова с отпиленными в молодости за буйный норов рогами недоуменно и беспокойно промычала у загородки вслед удаляющемуся стаду, предчувствуя, что дни ее сочтены. Хозяйка только что подоила ее, звеня тонкими молочными струями о жесть ведра, и скрылась в избе. В освещенном самодельной керосиновой коптюшкой окне мелькали тени. В доме заканчивались сборы. Разговаривали тихо, дабы не разбудить двоих младших на печи: Колю, родившегося за два года до войны и Петю, о появлении на свет которого в конце августа сорок первого отец узнал уже на фронте.
Мать поставила на стол чугунок с пшенной кашей, вынула из ящика деревянные ложки. Когда сели завтракать, сказала:
— Тань, дорога дюже дальняя, может, останемся?
Пережитки провели скорбные складки по уголкам ее рта, но не погасили жалеющие искорки в карих глазах.
— Не, мам, — упрямо тряхнув косичками, отвечала дочь. — Мне уже четырнадцать, а я еще нигде не была.
— Мне уже двадцать, а видела только станцию в Терновке да церковь в Русаново, — усмехнулась Настя.
— Зато Вера ездила за солью в Воронеж на поезде в прошлом году.
— Скажешь, Тань, тоже — на поезде. На крыше вагона вместе с другими безбилетниками, — возразила Вера. — Если бы не работа, я бы с вами пешком пошла. Зачем мы только в колхоз записались? Летось с Настей надрывались мешками на току, а на трудодни ничего не получили.
— Без защиты плохо, все обижают, — вздохнула мать. — Мож и зря записались. Зато землицы еще под огород нарезали. Сорок соток — не пятнадцать. А вы — туда-сюда — все равно от мамки разъедетесь. Вера вон собирается через месяц в техникум поступать в Воронеже.
— Я от тебя ни за что не уеду, — сказала Таня, целуя мать в щеку…
— Танюш, возьми с собой новое платье, — посоветовала Настя. — Чтоб не хуже других в городе выглядела.
— Зачем? Это неплохое: черное, немаркое.
Сестра достала из сундука серый сатиновый сверток, дала Тане. Сели «на дорожку», потом встали, крестясь, по старому обычаю. Вышли в темные сенцы. С певучим скрипом отворилась дверь на занимавшуюся озябшую зарю. За гумнами видны были сады и дома другой улицы, затем село терялось в низине, где петляла речка Елань, и вдали, у самого горизонта хорошо просматривался на возвышении, словно игрушечный, «тот бок» с едва различимыми извилистыми улочками и стоящей на отшибе по соседству с тремя живописными деревьями ветряной мельницей. Крылатая мельница придавала что-то сказочное, нереальное обыденному пейзажу.
Мать подошла к корове, завязала оборку на шее, вывела из загона.
— Ну, Зорька, пойдем.
— С богом. Счастливого пути, — пожелала Настя. — Она подернула плечами от холода и запахнула на груди старый отцовский пиджак.
— Катюшке — привет, — сказала Вера, поежившись. Затем она сладко зевнула, представив, наверное, как сейчас снова залезет на полати досыпать.
Таня не чуяла под ногами земли. Ей даже росший в канаве у проулка кустик белены с невзрачными желтовато-пепельными цветами и большими мягкими листьями, на которых искрились крупные чистые капли, показался необыкновенно привлекательным. Она шла впереди по стежке, вела корову, а мать следом несла в руке ведро, в котором уместился узелок с едой. За ними на белом от росы полувытоптанном мурожике оставался темнеющий след.
Путники на краю села у грейдера, усыпанного сухими стеблями сена, остановились в растерянности: куда дальше? К счастью, проходил с косой на плече Семен Петрович — худощавый, жилистый мужик с изрезанным морщинами лицом. Он иногда заглядывал к ним погутарить. «Деньги есть — и друзья есть, а денег нет — и друзьев нет», — запомнила Таня его изречение. А еще он как-то поведал историю возникновения их села. Мол, два с лишним столетия назад переселились на местные плодородные черноземы из города Козлова Танины предки по отцовской линии — пятеро братьев крестьян-однодворцев…
— Здорово были! Куды это ты, кума собралась ни свет, ни заря? — хриплым голосом спросил он издалека, не вынимая изо рта «козью ножку».
— Здравствуешь, Семен, — отвечала мать. — Вышли на Воронеж, а дороги не знаем.
— На Воронеж?! — Семен Петрович аж закашлялся, остановившись около них. — А ты не хващешь?
— Крест святой. Корову продавать ведем.
— За сто пятьдесят верст? Ну и ну! А тут що же — не нашла покупателя?
— Коля Антонов анадысь предлагал девять сот, а болей никто не давая. Хоть бы триста рублей лишних выручить…
Семен, попыхивая своей цигаркой, рассказал, на какую деревню идти. Напоследок прибавил:
— Нужный путь господь правит…
2
Немного погодя, за околицей, Таня напомнила матери один случай — чего ей в голову пришло? Два года назад, в сорок седьмом, Петрович забрел к ним, покачиваясь от слабости, бледн
