Ничто не ново под луною:
Что есть, то было, будет ввек.
Н.М.Карамзин
Откуда берутся денежки
Когда-то у нас не знали смартфонов,
Не знали машин, интернета и телика,
Тогда-то и жил
Селиван-великан,
На правой щеке пшеница росла,
На левой — обильная рожь колосилась,
А на темечке — сам овёс-батюшка.
А бороды и усов у него не было,
Потому как Селиван
был молод ещё.
Шили двадцать портных штаны ему,
Ещё двадцать портных шили курточки,
По десять сапожников тачали каждый сапог,
По десять вязальщиков
вязали каждый носок,
Потому как ходить босиком
Великанам опасливо:
Вдруг какая-то башенка
занозою врежется.
Жил Селиван-великан ни богато, ни бедно,
Только денег в карманах никогда не имел,
Но зато он и в долг никогда не брал,
И сам никогда никому не давал,
И всегда настроение
было хорошее.
Но пришли к нему все работники
И плату свою стали требовать
По тринадцать рублей за один сапог,
По тринадцать рублей за один носок,
А за курточку аж двадцать шесть рублей,
да ещё за штаны двадцаточку.
Удивился Селиван: «Что за денежки?
И зачем они вам понадобились?
Я-то думал, что вы меня любите
И подарки готовите к празднику».
— Мы и рады тебя бы порадовать, —
Говорит ему старший работничек
Из портных, что по имени Швейка. —
Только кто за работу заплатит нам?
Мы б купили провизии в семьи,
Прикупили к хозяйству, что надобно,
Малышам — леденечков на палочках.
Призадумался Селиван-великан,
Весь овёс он из темени вычесал:
«А откуда берутся-то денежки?
Я пока что ещё их не видывал».
Отвечают ему:
— Ты подумай-ка,
Сколько дел на земле недоделанных,
Ждут-пождут твоего в них участия.
Ты пойди-ка по свету белому
Да найди по душе дело доброе,
А за это дадут тебе денежку,
Сразу с нами со всеми расплатишься.
И обрадовался Селиван-великан:
«Ну, спасибо вам, так я и сделаю».
Так сказал Селиван да задумался,
А в какой стороне-то искать
Это самое доброе дело?
— А ты людей поспрошай-посоветуйся,
Только помни: дела-то ведь разные,
Есть такие, что добрыми кажутся,
Наповерку от них только вред один.
Ты посматривай да подумливай,
Только с сердцем своим посоветуйся,
Уж оно-то тебе самый верный друг, —
Старый Швейка Селивана напутствовал.
И не стал Селиван откладывать,
Поклонился своим работничкам
Да и сразу в дорогу отправился,
Не направо пошёл, не налево он,
А туда, куда глазки направили.
***
И легко ему так шагалося,
На душе словно песня пелася,
День погожий был, как настроение,
Небо было, как совесть, чистое,
Было солнце доброе, светлое,
Словно матушки благословение.
Недалёко шёл, вёрст пятнадцать лишь,
Видит полосу недовспашенную,
А на ней земледелец — старик
Понукает кобылку усталую,
А кобылка-то тужится, тужится,
Только с места никак не сдвинется,
Знать застряла соха в коряжине,
Самому старику не справиться.
Увидал Селивана старик,
Поклонился ему, просит помощи:
— Помоги великан-добрый молодец
Одолеть мне эту коряжину,
У тебя, вижу, силы достаточно,
Самому не хватает мне силушки.
Отвечает ему Селиван-великан:
— Я и рад бы помочь тебе, дедушка,
И делов-то здесь лишь плечом шевельнуть,
Только это ль работа душевная,
За которую денежки платятся?
Говорит старик: — Небогатый я,
Всех нажитков серебряный гривенник,
Но и тот я тебе хоть сейчас отдам,
Помоги одолеть мне коряжину
— Извини, старик, — говорит Селиван. —
Я помочь тебе не могу сейчас,
Мне найти надо дело доброе,
За которое денежки платятся,
Чтобы долг мне отдать работничкам.
Ты ж пока отдохни, как пойду назад,
Одолеем твою мы коряжину.
Только ветер откуда-то вынырнул,
Налетело вдруг облако серое,
Понахмурилось солнышко ясное,
В сердце что-то тревожное стукнуло.
Почесал Селиван по затылку:
— Эх, неважно я что-то выдумал,
Видно надо помочь тебе, дедушка.
Подошёл и легонько так выдернул
Зловредную эту коряжину.
С благодарностью и поклоном
Тянет пахарь заветный свой гривенник.
Селиван же ему:
— Что ты, дедушка,
Не за гривенник я помог тебе,
Даже если б от долга избавился.
Подсказало мне сердце, что плата за труд
Твоё доброе слово, дедушка.
Пожелал ему пахарь:
«В добрый путь!
Как обратно пойдёшь, загляни ко мне,
Угощу я тебя новым хлебушком».
Разговор с мамой
Долго, мало ли шёл Селиван-богатырь,
Вот и горы громадою высятся,
И летит по скале быстрый горный поток,
А по берегу люди топчутся
Да баграми всё в воду тычутся.
«Не моё это дело, — решил богатырь. —
Может рыбу ловить пытаются…»
Только вырвался шквал,
Гром в горах прогремел,
Солнце краешком тучи накрылося,
Сердце сжалось в груди.
«Видно что-то не так» — понял тут Селиван,
Поспешая к мужчинам на помощь,
Видит: бьётся поток,
Словно в зыбке, в челне
Колыхается дитятко малое,
И речною водой заливает его,
А дитё уж не плачет, не движется.
Но на том берегу мать от ужаса мрёт,
Рвётся в воду спасти своё дитятко.
Впереди — водопад, чёлн стремится к нему,
И не видно путей для спасения.
Селиван-великан встал в могучий поток
И в последнем мгновении выловил
Чёлн и дитятко в нём
и на берег несёт.
Люди пали пред ним на колени.
Засмущался герой:
— Встаньте, встаньте скорей!
Лучше дитятко вы обогрейте,
Накормите его, приласкайте его,
Вон ведь страхи какие изведало!
И собрался идти.
Не пускает народ,
Стал расспрашивать, стал выведывать,
Мол, откуда, куда и зачем он идёт.
Говорит Селиван:
— Я работу ищу,
Чтоб была по душе да по силе мне,
И ещё чтоб платили мне денежки:
Надо долг мне обещанный выплатить.
А народ:
— Коли так, всё тебе отдадим
За спасение нашего дитятки.
Отказался герой:
— Разве деньги берут
за такие дела?
Это стыдно, друзья, не по совести.
Долго–долго народ всё смотрел ему вслед
И желал ему разных успехов….
***
Не дорогой идёт Селиван-великан,
Напрямки по лесам, по болотинам,
По раздольным лугам, по цветущим холмам,
Речки малые так перешагивал,
А широкие враз перепрыгивал,
А питался в пути он, чем Бог послал,
Запивая водою озёрною.
Шёл и в каждом селенье выспрашивал,
Где бы дело найти ему доброе,
Чтоб по силе его и душе его.
Дел-то много, да всё были малые,
За которые денежки брать
и душа не велит.
А должок-то, наверное, дома ждут,
Детки малые ждут леденечиков.
И не мог Селиван возвернуться домой,
Хоть устал и по дому соскучился,
Пусть сильны великаны и рослые,
Только все они по-людски живут
По обычаям нашим, по правилам.
Тут как раз он и вышел на славный лужок,
Ровный, чистый и травка шелковистая:
Лучше нет, чтоб прилечь
И ногам надо дать
От дорог хоть немножечко роздыху.
Только лёг, как уснул,
И приходит во сне
К нему матушка: он со младенчества
Не видел её, но признал тот час.,
Вот такой он её представлял всегда:
Если были вдруг в жизни трудности,
К нему матушка приходила во сне,
По головке его поглаживая,
Говорила слова ему ласковые
И советы давала добрые.
Тех советов всегда он слушался.
А глаза у неё были светом полны
Материнской любви и участия.
Но на этот раз было что-то не так,
Толи взгляд был суров, толь одежда черна,
Толи голос у матушки холоден:
— Селиван, Селиван, вот и вырос, мой сын,
А ума и смекалки не нажил ты.
Хорошо у тебя сердце доброе есть,
И помочь всем в их бедах стараешься,
Но чего хочешь ты, в чём стремленье твоё,
Где намерен искать дело доброе?
Отвечал Селиван:
— Мне сказали, что есть,
Для меня где-то доброе дело,
По душе будет мне, могут денежки дать,
Чтобы смог я с долгами управиться,
Только где это дело, не сказано мне,
И куда я иду, сам не ведаю.
Я у встречных об этом расспрашивал,
Все деньгами помочь мне старалися,
Только, где моё дело, не знали они,
Может, ты знаешь — ведаешь, матушка?»
— Хорошо, подскажу, но послушав совет,
Сам умишком своим поразмысливай,
Ведь совет — это только тропиночка,
А шагать-то по ней самому тебе.
Ладно, слушай: проснёшься — вокруг погляди,
Недалече есть деревце странное,
Росту в нём два аршина и тоненькое,
А листочки на нём красно-белые,
А плоды как один — темно-синие.
Там найди ты такую веточку,
Чтобы вместе на ней было три плода
И листочек один посерёдочке.
Эту веточку ты аккуратно сломи,
Чтобы деревце не потревожилось.
Ты плоды береги, будет трудно тебе
Так, что выхода нет,
плод один оторви,
Разотри его левою ножкою.
А плоды никому не показывай
И о них никому не рассказывай,
А не выдержишь — проболтаешься,
То и помощи ты уже не жди.
А идти тебе, не сворачивая,
Вот по этой лесной тропиночке,
А за лесом уже поджидает тебя
Испытание первое, трудное.
Если выдержишь,
значит дальше пойдёшь,
А не выдержишь —
возвращайся домой,
Эту веточку под окно своё
Сразу в землю воткни и водой полей:
Будет память тебе по матери.
— Что ты, матушка, неужели ко мне
Ты уже не придёшь и прощаешься?
— Эх ты, сын Селиван, вот и вырос ты,
А не знаешь того, что для матери
Даже сын-великан словно маленький,
Будет рядом она с ним во веки веков
От рожденья до самой смертушки,
Для любви материнской преград
Не бывает: она бессмертна,
Но и ей не всегда удаётся
Уберечь от беды своё дитятко…
Тут и кончился сон. Селиван потянулся
И не стал на лужочке разлёживать,
Поднялся, огляделся, и видит он
Недалече то деревце чудное,
Всё, как матушка и предсказывала.
Он сломал заветную веточку
И припрятал её от сторонних глаз
На груди возле самого сердца.
И пошёл по лесной тропинке,
Пригибаясь от веток встречных,
Потому, как и сам он был
Ростом с дерево в этом дремучем лесу.
Перевёртыш
А за лесом открылся широкий вид:
Поле дикое быльём поросло.
Кое-где кустарники скучились,
А по центру хоромы стоят
Даже для великана великие.
А вокруг — палисад в цветах,
Все цветы голубые да красные.
И одна лишь дорога-каменка
От ступеней входа парадного
Убегала куда-то за горизонт,
И тропинка в дорогу вливалася,
Словно маленький ручеёк
в речку вольную.
Но едва Селиван на дорогу ступил,
Как пропала тропинка, растаяла,
Так что ходу назад Селивану нет.
Великан же не видел этого,
Он спокойно пошёл к хоромине.
А хоромы точно ждали его
И врата перед ним открывали.
Но внутри его никто не встречал,
Тишина, ни единого шороха.
И пошёл Селиван из залы в залу,
Окликая:
— Хозяева, где же вы?
Но никто ему не откликнулся,
Лишь в последней зале увидел он
Человека на лавке лежащего,
Недвижимого, словно мёртвого.
Подошёл к нему Селиван-великкан,
Лоб потрогал тихонечко пальчиком.
И тут человек глаза открыл:
— Наконец-то явился ты, Селиван-великан,
Всем подряд помогаешь ты,
а я всё жду-пожду,
Наконец-то и моя пришла очередь.
Сказал человек и на лавке сел.
Был невзрачен на вид и телом тщедуш,
Самым ярким пятном на нём была лысина
Ярко-жёлтая, в конопушках вся.
А одет был совсем неразборчиво:
Свержу толи зипун, толи старый халат,
А под ним просто майка в полосочку,
А и та, повсему, не с его плеча:
До пупа видно тело костлявое.
Непонятен был и покрой штанов,
На ногах было что-то плетёное.
И откуда такое чудилище
Во хоромах таких появилося?
Говорит Селиван строгим голосом:
— Кто ты есть? Почему я не знаю тебя,
Ты же кличешь меня по имени?
У тебя вон хоромы богатые,
А одет ты в какое-то рубище,
И на лавке лежишь непостеленной,
Будто мёртвый лежишь, притворяешься?
И с чего ты решил, что к тебе я зайду,
Помогу тебе в чём-то неведомом?
— Ну, ответить тебе дело плёвое,
Ведь молва о тебе впереди бежит,
О делах твоих понаслышен я,
У меня к тебе тоже дело есть,
И по силам, и, может, по душе твоей,
И помочь в этом мне не откажешься,
Потому как ты сердце послушаешь,
А оно у тебя очень доброе.
И дорожку сюда я тебе заказал,
А зовут все меня Перевёртышем.
Очень рад я с тобой познакомиться, —
Улыбнулся хозяин в бородёнку свою. —
А одёжка моя и взаправду плоха,
Да и лавка проста незастеленная —
Это всёя того, чтобы жалость в тебе
Появилась ко мне одинокому.
Но сейчас это всё поменяю я.
С лавки встал, крутанулся вокруг себя.
Селивану предстал вдруг богатый мужик,
Сам в костюме из бархата чёрного,
На ногах сапоги точёные,
Золотая цепь в четверть пуда на нём,
Алый камень с груди так и светится,
Словно кровью живой изливается.
А на пальцах перстни все с каменьями
Драгоценными да невиданными.
Лавка креслом подстать обернулася,
Тоже сказочно изукрашенным.
Так сменилось всё за единый миг,
Только лысина прежней осталась.
— Ну, таким я тебе больше нравлюсь ли? —
Перевёрьыш опять улыбается. —
Только ведь мне при этом наряде
Ты помочь в моём деле откажешься?
Селиван промолчал.
Перевётрыш опять:
— Да, я очень богат, всё, что хочется, есть,
Об одном моё горе-кручинушко:
Сына нет у меня, нет наследника мне,
Кому это богатство оставлю я?
Селиван говорит:
— Ну а я-то при чём?
Где тебе раздобуду наследника?
Вроде справный мужик, так жену заведи,
Постараетесь — будут наследники.
Перевёртыш в ответ:
— Много жён у меня
Было, все, как одна, раскрасавицы,
Только сына они мне не родили,
И теперь все покоятся с миром:
Я не мог им простить бесплодия.
— Не в тебе ли причина, что нет детей?
Селиван-великан напрямую спросил. —
Может, зря погубил ты невинных жён?
— Нет, не зря, — закипел Перевёртыш. — Не зря!
Что ты знаешь и в чём обвиняешь меня?
И внутри, и снаружи здоровый вполне
Я к отцовству готов, а они… а они…
Ты зачем заявился? Для того, чтоб помочь!
Ты обязан и, хочешь — не хочешь,
Будешь мне помогать, а за эти труды
Так тебя одарю, что не только долги,
Но и сам будешь жить припеваючи.
Ничего не ответил на то Селиван,
Но суровым лицо его сделалось.
А хозяин продолжил:
— А дело тебе
Вот какое исполнить надобно:
Недалече отсюда селение есть,
Население — сплошь бездельники,
Оборванцы, воришки и прочий сброд,
Потому и живут они впроголодь.
Но зато их детишек в каждом доме полно.
Я бы к делу давно приучил их,
секрет
Многодетности тоже бы выведал,
Но работать они на меня не хотят,
Про секрет свой молчат, насмехаются,
И ничто с ними сделать не в силах я,
Видно есть у них кто-то в защитниках.
Вот пойди в то село и защитника мне
Предоставь. И тогда всё исполню я,
Дам тебе я богатство несметное.
Не сдержался на то Селиван-великан:
— Ты не жди от меня в этом помощи!
Против бедных людей не могу я идти,
Это дело совсем не доброе!
— Не пойдёшь — побежишь,
Как узнаешь, что я
К ним пожары пошлю великие,
Всё селение и население —
Всё сгорит, ничего не останется.
Только ты, только ты, Селиван-великан,
Можешь их уберечь от бедствия.
Приведи ко мне их защитника,
Ничего я ему не сделаю,
Пусть поможет он мне с наследником,
Ты же сделаешь доброе дело,
И оно по душе тебе будет.
— Нет, не будет! Ты врёшь, Перевёртыш!
— Погоди ты и зря не журись, Селиван, —
Перевёртыш опять изменился,
Стал дедком небольшим и уютным,
И в одежде простой, деревенской,
Только лысина так же светилась
В обрамлении редких седин
Голос тоже стал сладко-умильным:
— Сразу нет? Ты подумай сначала,
Ты селенье спасёшь от пожара,
Скольким душам не дашь ты погибнуть,
Мне с наследником тоже поможешь.
А в итоге и долг свой уплатишь,
Да и сам заживёшь, словно барин…
Ладно, думай, даю тебе сроку
До утра. Я не злой и не вредный,
Но откажешься — всем будет худо.
— Что же утром?
— Их утром не станет.
И не станет тебя. Ты пойми,
По злодейской природе своей
Поступить не могу я иначе…
Всё, устал я, ты думай, решай,
Мне ж пора отдохнуть, подкрепиться,
А чтоб ты не сбежал, я, пожалуй,
Уложу-ка тебя на засыпкровать:
Без заветного слова не проснуться тебе,
А скажу я его только утречком, —
Засмеялся старик и руками взмахнул,
И засыпкровать появилась вдруг,
Из грубых досок сколоченная,
По размеру как раз Селивану была,
И ни чем не была застелена,
В подголовье полено положено.
Селивану же это
было всё нипочём,
На кровать он упал, как подкошенный,
Богатырским сном он уснул тот час,
По-младенчески сладко причмокивая.
Те же и Величава
Перевёртыш довольно ладошки потёр:
— Дело сделано. Пусть недоброе,
Но оно по душе мне. А утречком
Побежит Селиваша, как миленький,
И доставит упрямца-заступника,
Здесь я с ним разберусь, не помилую.
Словно вихрь по хоромам пронёсся,
Закружил у засыпкровати
И опал.
И явилась из вихря девица,
Раскрасавица из красавиц,
Про таких говорят: «ни пером описать…»,
Только глянула на великана
И на Перевёртыша кинулась:
— Это что, дуралей, понаделал ты?
Ну, зачем усыплять Сливанушку,
Он и так никуда бы не делся:
Простофиля он, как ребёнок,
Только лаской легко убедить его
Сделать всё, как нам этого хочется.
Разбуди и исчезни, а я уж сама
С ним решу все вопросы, как надобно.
— Хорошо, Величава, — Перевёртыш в ответ. —
Но смотри, если он заартачится
Ты его не жалей, сделай так, чтобы он
Позабыл о делах своих добрых
И о долге своём неоплаченном,
А про душу считал, что её вовсе нет.
— Может, просто убить?
— Да не можем мы,
Оберегом ему его матушка:
Можем подлость любую придумать ему,
Только жизни лишить не получится.
Перевёртыш шепнул что-то тихое,
Непонятное, неразборчивое,
Селиван на ногах оказался вдруг,
Кулаками глаза протирает,
А засыпкровать испарилась,
Словно здесь её вовсе не было.
— Что ты глазки трёшь, Селиванушка,
Не соринка ли вдруг залетела тебе? —
Величава гладит сострадательно,
Голосок у неё сладок, словно мёд.
— Не пойму ничего. Что я, стоя, уснул?..
Кто ты, девица-раскрасавица?
— Не беда, что ещё не знакомы мы,
О твоей доброте понаслышана
И хочу стать тебе другом верным я,
А зовут все меня Величавою
За мою красоту, наверное.
— Как ты здесь оказалась?
— Да мимо шла,
Заглянула к знакомцу давнему,
К Перевёртышу:
он хоть и злой колдун,
Да несчастен в судьбе своей,
вот и мечется,
Строит пакости людям разные,
Сам же в ласке, заботе нуждается,
Я его пожалею по случаю,
Он на время, глядишь, успокоится.
Я ведь тоже колдунья, но добрая,
Потому Перевёртыша жалко мне:
Ну, нажил он богатства несметные,
А умрёт — и кому всё достанется?
Призадумался Селиван-великан:
Так выходит, что это селение
Навестить всё равно приходится.
— Будь по-вашему, — соглашается он, —
Только пакость я людям не сделаю,
Если что, за обман поквитаемся.
И защитника по его лишь согласию
Приведу, так и быть, к Перевёртышу.
Величава в ладошки захлопала:
— Ах, как славно у нас получается!
Я не зря назвала тебя другом,
А друзей разве можно обманывать?
Хочешь, вместе с тобой я к селянам пойду?..
Только как Перевёртыш один тут останется?
Он во злобе своей
снова что-нибудь выкинет…
Как ни жаль, Селиван,
будет лучше для всех,
Если это село ты один навестишь,
Я же здесь присмотрю за порядочком.
В селении
Селиван до утра дожидаться не стал
И в селение сразу отправился
По дороге прямой и единственной:
И захочешь, а всё не заблудишься.
Потому, как и шаг Селивана велик,
И идти не хотелось по тёмному,
Лишь звезда засветилась вечерняя
Селиван подходил уж к селению.
А сельчане его заприметили,
Но пугаться не стали, навстречу ему
Вышли все великана приветствовать.
Селиван же вперёд поклонился им.
И спросил его сельский старейшина:
— О тебе, Селиван, мы прослышаны,
С чем пришёл ты в селение наше?
— Не прогневайтесь, люди добрые,
Не с добром я пришёл за советом к вам,
Как решить-поступить не додумаю,
А всё думы мои нехорошие,
Как бы я не решил, а всё худо вам.
Отвечает на это старейшина:
— А ты нам расскажи, что тревожит тебя,
Может вместе мы что-то надумаем.
Говорит великан ему с горечью:
— Тут уж как не решай, всё одно будет клин.
Я заданье принёс Перевёртыша,
Чтоб защитника вашего я доставил ему,
Не доставлю — сожжёт всё селение,
И всех жителей он спалит в огне.
— А зачем наш защитник спонадобился?
— Чтобы ваши секреты все выведать,
И спросить, почему нет наследника.
Усмехнулся старейшина:
— Надо же,
Он решил на твоей доброте сыграть,
Чтобы так или эдак нас себе подчинить.
А с какой это стати наследник ему?
Вроде сам умирать он не думает,
Если кто не поможет, так и будет он
Ещё тысячу лет разбойничать.
Он хитёр, а народ-то умнее его.
Ты пока отдохни да поужинай,
Нашей пищи отведай, что Бог послал,
И что сами трудом заработали,
А мы думу народом придумаем
И тебе, милый друг, мы совет дадим,
Как задачу решить эту трудную.
А скажи-ка ещё, не была ли
Там в гостях Перевёртыша девица?..
Не звалась ли она Величавою?..
Значит, здесь она где-то скрывается,
Нас и видит она и слушает.
Что ж, послушает пусть, коль нетерпится.
Проводили гостя селяне к столу,
А стол был поставлен по росту его,
Усадили на лавку дубовую
Из столетних деревьев сработанную,
Угощали обильно и сытно.
А меж тем остальные селяне
Собрались у старейшины в доме,
Чтоб никто их речей не подслушивал
И о чём говорили, не выведал.
Ещё недопиршествавал Селиван,
Как вернулись селяне с совета.
Говорит Селивану старейшина:
— Извини, Селиван, отрываем тебя
От закусок тебе приготовленных,
Только, кажется, нет у нас времени
За столами закусывать, бражничать.
Мы в дорогу тебе кое-что соберём
И в котомку заплечную сложим всё.
Как отдашь Перевёртышу наше письмо,
Так ответа не жди, поспешай из дворца,
Хочешь — к нам воротись,
хочешь — дальше иди,
А как станут хоромы невидимы,
Вот тогда и котомочку эту открой:
В ней подарочки наши сложили тебе,
А до этой поры ты котомку не трожь,
Узелочки её не развязывай.
Колдуну же скажи, что мы можем помочь,
И получит он вскоре желанное,
Потому и придет наш Хранитель к нему,
Пусть к полудню его дожидается.
А как скажешь, посланье ему передай
И тотчас же иди из хоромины.
Величава старушкой прикинулась,
Словно родом была из селения,
Захотела в котомку она заглянуть,
Но мужи на неё заругалися:
— Что ты, старая, здесь всё крутишься,
Али выведать что-то пытаешься?
Шла бы что ли отсель к старику своему,
Без тебя как-нибудь мы управимся.
Отошла чуть подальше старуха от них
И растаяла, словно и не было.
А Селиван поклонился селянам
И в обратный отправился путь.
Испытание
Звёзды, высыпав ярким крошевом,
Хорошо освещали весь путь Селивану.
Недалёко уже и дворец колдуна,
Как вдруг в левый сапог толи камень попал,
Толь какой-то сучок в пятку врезался.
И пришлось Селивану на травку присесть,
И при этом котомку он снял с плеча,
Чтоб сподручнее было сапог осмотреть.
Но едва он нагнулся, чтоб снять сапог,
Как сама вдруг котомка задвигалась,
Да так споро, что Селиван едва
Ухватиться успел за лямочку
— Ишь ты, чудо какое ходячее!
Это кто ж тут со мною играется?
Появись, покажись! Что стесняешься?
Поднялся Селиван об одном сапоге,
Со вторым разобраться ещё не успел,
И по всем сторонам стал поглядывать.
Только тихо вокруг, никого не видать.
И взялся Селиван за второй сапог,
Повернул и потряс — выпал камушек.
Повернулся камушек — стал ящеркой.
Подивился великан превращению,
А ящерка вдруг расти начала,
Да так быстро,
что он и моргнуть не успел,
Стала ящерица громадою,
Великана на голову выше.
— Вот так ящерка! Как ты попала в сапог? —
Ничего другого и сказать не сумел
В удивлении Селиван-великан.
А чудище глазами высверкнуло,
Язык раздвоенный выкинуло,
Заговорило, брызгая жёлтой слюной:
— Что богатырь, испугался?
Я тебя просто лапой сейчас придавлю,
И со мной ничего ты не сделаешь,
Приготовься к своей ты погибели
— Да чтоб я толстопузую ящерицу
Испугался и напопят пошёл?
Насмешила меня своей глупостью.
Уходи подобру-поздорову ты,
Драться станешь — погибнешь по дурости,
— Чем же будешь меня убивать, богатырь,
У тебя даже сабельки плохонькой нет,
Не сойдёмся ли мы врукопашную?
Подпалю, растопчу — вот и вся борьба,
Ничего ты со мною не сделаешь.
— Всё увидишь, сначала ты лучше скажи,
Чем тебе не понраву пришёлся я?
— Слишком добрая слава идёт о тебе,
Очень много добра людям делаешь,
Нам же, злыдням, покою от этого нет.
Или мы, или ты… Ты готов умереть?
И дохнула огнём злая гадина
И шипастым хвостом размахнулась она.
Селиван-богатырь был не лыком шит,
Ускользнул от хвоста и от пламени,
Ухватил он котомку за лямочку,
Размахнулся и чудищу прямо в глаз
Угодил он котомкой с подарками:
— Эх, простите меня, люди добрые,
Вот на что пригодились подарочки…
Взвыла злюка от боли, попятилась
И грозит ему лапой когтистою:
— Ничего, Селиван, уж недолго тебе
Надо мною победу праздновать,
Ведь не зря в сапоге твоём камушком
Уколола тебя прямо в пяточку
И гремучего яду впрыснула,
Не дойти тебе до Перевёртыша.
Ха-ха-ха!..
Превратилась вдруг в облако чёрное,
Ветром в ночь его сразу и сдунуло.
Почесал Селиван в затылочке,
Плечами пожал, досадуя:
— И с чего это тварь накинулась?
Чем обидел зверюгу несчастную?..
Посмотрел, оглядел котомочку:
Вроде целая, не испортилась.
Открывать же не стал, помня строгий наказ,
Осмотрел сапог и надеть хотел,
Тут-то боль и скрутила все органы,
А сильней всего ногу левую,
Шевельнуть нельзя и мизинчиком.
Застонал Селиван, вспомнил матушку:
— Ой ты, матушка! Ой, родимая!
Что-то больно мне, даже мочи нет…
Шевельнулось вдруг что-то у самого сердца.
— Ах, да это ж плоды от матушки…
Только как их достать, как ногой раздавить,
Если руки и ноги недвижимы?
Словно голос услышал он матушки:
— Ты ладонь приложи к землице родной,
Попроси для себя у ней силушки,
Коль на доброе дело, то поможет землица,
А на чёрное — лучше не спрашивай…
Селиван извернулся сквозь адскую боль
И всем телом к земле прижал он ладонь:
— Ой, земля моя, кормилица рОдная,
Дай мне силы подняться на ноги,
Дай мне силы рукой шевельнуть
И достать заветные ягоды,
И одну из них раздавить ногой,
Да не просто ногой, только левою,
Чтобы мог я исполнить своё обещание
Доброе дело найти по душе
Не себе лишь во благо, во благо людей…
Стало тихо-тихо в ночной степи.
Все цикады умолкли, и птица ночная
На полу-взмахе застыла в полёте,
И слышно стало, как часто-часто
Селиваново сердце стучится на волю.
Боль неспеша от руки отступила,
От левого бока, от левой ноги.
Опираясь на них, поднялся болезный,
Бросил на землю спасительный плод,
И только его раздавил великан,
Закружило его, завертело на месте,
И обратился он совой лупоглазой,
А котомка — в малое пёрышко,
И сова под крыло его тут же пристроила,
А потом, потоптавшись, раскинула крылья,
Взмахнула
и растворилась в ночи.
У Перевёртыша
Дважды сова облетела хоромы
И тут увидала окно приоткрытое,
Щёлка как раз, чтоб боком пробраться
Внутрь, не задев ни ставня, ни шторы.
Сова примостилась на подоконник,
Подумала чуть и юркнула в щёлку.
И в комнате тёмной она оказалась
С полоскою света от дальней двери.
И словно услышала говор за нею,
Одни только звуки, а что — непонятно.
Неслышно сова пододвинулась к двери,
Теперь вся беседа слышна ей до слова:
— Ты, Перевёртыш, радуйся вести,
Селивашка сюда уже не вернётся,
Лежит он в степи не живой и не мёртвый,
Яд обездвижил и руки, и ноги,
Станет поживой для волка степного.
— Не рано ли радуешься, Величава?
Ведь знаешь, его погубить мы не можем.
— Мы не можем, а волки об этом не знают
И грызть его будут полуживого.
— Фу, как ты жестока, моя Величава! —
И захохотал Перевёртыш довольный.
Сова потихоньку слетела к окошку,
На подоконник и юркнула в щель
И, облетев хоромы, пред входом
На землю упала, и встал Селиван,
Двери вполсилы толкнул он плечом,
Тряхнуло хоромы, и двери упали.
Шагом широким идёт Селиван,
Ему Перевёртыш в испуге навстречу,
А вслед семенит Величава сама…
— Ах, Селиваша, на что ты сердит?
Без крова едва старика не оставил…
— На что я сердит, вы знаете оба,
А мне ни к чему тратить попросту речи.
Вот вам письмо,
На словах же сказали,
Что завтра к обеду Защитник придёт
В гости к тебе, на вопросы ответит.
А мне недосуг разговаривать с вами,
Теперь ухожу, но мне на пути
Я не советую вам попадаться.
— Постой, Селиваша! А как же награда?
— Оставьте себе.
Селиван повернулся
И молча пошёл к дверному проёму.
— Ну, нет, не уйдёшь, — зашипел Перевёртыш,
Рукою махнул, и встала стена
Из дикого камня сплошным монолитом,
Но великан, не сбавляя шагов,
Ударом одним преграду разрушил
И вышел на волю.
А следом за ним
Две чёрных змеи,
В ночь шмыгнув, растворились.
И сразу погасли в хоромах огни,
Лишь плоский и чёрный их силуэт
Гасил половину звёздного неба
Селиван огляделся: куда же идти
И где ему дело искать по душе?
А на востоке скорый рассвет
Уже обозначился светлой полоской.
И великан не раздумывал больше,
Навстречу рассвету направил шаги.
Старушка и новый сон
Шагал он недолго. Очистилось небо,
Рассветные звёзды скрывались в рассвете,
Тогда и решил Селиван отдохнуть,
Уселся на травку, расправил котомку,
И тут перед ним появился шатёр
Розовый со стороны рассвета
И голубой с ночной стороны,
Полог откинут, и видно:
внутри
Всё было в коврах на восточный манер,
В центре низенький стол
Был уставлен едой
Так обильно, что места свободного не было.
Селиван удивлённо спросил: «Это мне?..
Что я шах или царь? Мне не надобно это,
Лучше уж я на травке водицы попью
И сухарик сгрызу — мне достаточно будет».
— Молодей, великан! — вдруг сказала старушка,
Неведомо как у шатра появившись. —
И шатёр, и ковры, и еда на столе —
Всё это соблазн, всё твоё испытание.
Ты прости, что пришлось испытать нам тебя,
Люди есть, что готовы за малую часть
От того, что тебе здесь предложено было,
Отказаться от дела доброго,
Отказаться от помощи слабому,
От защиты в беде невиновному,
Самому лишь бы сладко поесть и поспать.
— Бабушка, кто ты? Как здесь оказалась?
— Да я, Селиван, и есть тот хранитель,
Что от колдуна сельчан бережёт.
Я нынче к обеду приду к Перевёртышу,
И с ним мы обсудим все наши дела,
А пока я хотела б тебя защитить.
Вон две змеи так и крутятся около,
Знаю я, вижу, зачем они здесь.
(Ползите обратно, откуда пришли,
Сегодня у вас ничего не получится!)
А ты, Селиван, поешь,
что в котомке найдёшь,
Да и ложись здесь в тенёчке под деревом,
Отдохни, я твой сон сберегу,
А ближе к обеду тебя разбужу,
Тогда и подумаем, как тебе быть,
Глядишь, и надумаем дельное что-то.
Тут Селиван и увидел тех змей,
Не прятались твари и злобно шипели,
И рады бы в ноги вцепиться ему,
Да что-то их словно пришпилило к месту.
Старушка махнула рукою на них,
И змеи исчезли, трава лишь чернела
На месте, где змеи оставили след.
Достал Селиван из котомки скатёрку,
Под дубом в тенёчке её расстелил,
И тотчас на ней появились закуски
И хлеба краюха, и жбан молока —
Всё, что для завтрака необходимо.
— Бабушка, вместе со мною поешь,
У Перевёртыша вряд ли накормят.
Мне будет приятно с тобой поделиться
Всем, что селяне мне дали в дорогу.
Не отказалась старушка, присела,
Поела немного, поблагодарила,
А после, поднявшись, за полог шатёр
Слегка потянула, в суму перемётную
Со всем содержимым втянуло его.
— Ну вот, Селиван, ты здесь отдыхай,
Меня поджидай, я приду обязательно,
И мы все вопросы обсудим твои.
И тут же исчезла.
Селиван поворчал:
— И люди, и вещи —
Все исчезают, и все появляются…
Вот и старушка… Я её полюбил, а она…
Взяла и исчезла… Что-то в этом не так…
Не понимаю…
Улегся в тенёчке, котомку под голову,
Сразу уснул, и было во сне
Спокойно, тепло и уютно ему:
Птички поют, стрекочут кузнечики,
Бабочки кружат возле цветов.
Как же приятно лежать и не думать
О том, что куда-то придётся идти
И дело искать, но что б по душе
Было оно непременно. А как
Его угадаешь? А тут ещё
Колдун Перевёртыш с подругой-колдуньей…
Нет, как хорошо не думать об этом,
А просто лежать, согреваясь под солнцем,
Словно под маминым ласковым взглядом.
Так может и хватит по свету бродить,
Дело искать неизвестно какое?
Вернуться домой, заплатить все долги
И жить-поживать без забот, без печали?
И что-то во сне стало зябко ему,
Глянул на солнце, а солнце за тучей,
И ветер как будто бы вдруг налетел
Буйный, и дуб от него содрогнулся,
Листва сорвалась и в даль устремилась.
«Ну, почему? — возмутился во сне Селиван, —
Разве я не могу жить, как все, тихо-смирно,
Ни с кем не воюя, никого не спасая?
Всего-то и надо мне денег немного,
Отдал бы должок и свободен, как ветер…
Нет, даже не ветер, а ветерочек,
Нежный и ласковый,
Словно мамины руки».
«И что закручинился, мой великан? —
С грустной улыбкой мама спросила.-
Это своё испытание первое
Ты одолел относительно просто»…
«Просто? Да я чуть не умер в степи!»
«Но ты же не умер. Тебе помогли.
А люди в тебе увидали надежду».
«Какую надежду? Я даже не знаю,
Куда и зачем я должен идти.
Мама, ты мне подсказать обещала,
Какую-то цель, подскажи! Без неё
Мне никогда, ничего не добиться!»
«Скажи-ка, мой сын, ты одет и обут,
Удобно ли в этой одежде тебе?»
«Но, мама, причём тут одежда моя?»
«Создали её хорошие люди,
Душу вложили в уменье своё,
Чтоб было тебе удобно, уютно,
Как думаешь, сделать смогли бы её
Мастера, если б дело не нравилось им?»
«Наверно, не сделали б… Наверно, у них
Дело у каждого есть по душе…»
«Ах, умница! Понял подсказку мою.
И ты обязательно должен найти
Доброе дело себе по душе,
Затем и пошёл по дороге своей.
Пусть трудно, опасно, но надо идти,
Пока не поймёшь: вот оно, это дело.
Какое оно, не скажу я тебе,
Но сердце твоё не даст ошибиться,
А люди, что верят и помощи ждут,
За твою доброту и помогут тебе»…
Заботница и Поспешайка
… — Ну что, просыпайся, герой-великан,
Полдень уже, — старушка сказала. —
Так Царство небесное можно проспать.
— Ах, бабушка, мама ко мне приходила.
Я словно не спал. Мы с ней говорили.
Она мне сказала, чтоб дальше я шёл,
А куда мне идти, я так и не знаю.
— Ну, этот вопрос мы с тобой разрешим.
А мама твоя не зря приходила:
Ты стал сомневаться? Тебя понимаю,
Много вопросов, да только ответы
Надо тебе самому отыскать.
— Да где же искать?
— Может быть недалече
И, видно, дружок, нам с тобой по пути,
Там новое ждёт тебя испытание,
С тобой буду рядом. Хоть я и слаба,
Но добрый совет и немного уменья
Бывают порою силы сильнее.
Ты людям поможешь беду отвести
И дело своё повстречаешь, возможно.
— Ладно, идём. Но что ты не скажешь,
Что там с колдуном, успокоился что ли,
Уже не грозит он селенью пожаром?
— Ну, если бы смог, то давно бы спалил.
О жизни я с ним и подругой его
Поговорила спокойно, без шума,
Правда, ослы полягаться хотели,
Я их хворостинкой чуток приласкала,
Теперь на лужайке пасутся спокойно.
— Откуда ж ослы?
— Так они ж попросили,
Сказали: вот если б мы были ослами…
И я не смогла отказать им в хотенье.
— Ты, бабушка, тоже колдунья?
— Ну что ты!
Я — только ведунья, и по старанью
Травами пользую боли селян,
Словом сердечным их души лечу.
— А как же ослы?
— То ж не колдовство,
Я просто исполнила их пожеланье,
Теперь попасутся недельку-другую,
Быть может, надумают что-то хорошее,
Что-то полезное сделать селянам,
Не то, что пугать их пожаром и мором —
Тогда-то, глядишь, и в себя обратятся.
— Долго ж придётся бродить им ослами, —
Селиван рассмеялся.
Старушка сказала:
— Возможно, возможно…
Старушке сидеть на плече великана
Удобно, приятно и видно далёко,
К тому же она знала много историй,
Так что дорога казалась им лёгкой,
Словно шагали на встречу с друзьями,
Словно не ждали они испытаний.
Хоть Селиван не показывал виду,
Но мысль об одном не давала покоя:
«Ну почему эта бабушка знает,
Что где-то могу я кому-то помочь?
Но где это где-то? И кто этот кто-то?
И не спросит никто, хочу ли я это.»
Наплечница вдруг в полуслове замолкла,
Глянула искоса на великана,
Спросила вдруг:
— Слушай, а сам-то что хочешь?
Дело найти по душе или дома,
Лёжа на травке, считать облака
И думать, что кто-то однажды придёт
И выложит дело тебе по душе?
Селиван даже встал, услышав вопрос:
Старушка-то мысли его уловила,
Выходит, она совсем не простая…
Но всё же ответил старушке, как думал:
— Ужель возле дома никак не найти
Дела, которое мне по душе?
В каждом селенье так много работы:
И строят, и пашут, и обувь тачают,
Одежду сошьют — любо-дорого глазу.
Вряд ли всё это лишь денежек ради.
— Верно, и дома ты дело нашёл бы,
И денег собрал бы, и долг бы вернул.
Вот и сейчас сколь тебе предлагали,
Но нету в карманах твоих и монетки,
А почему?
— Так то ж не работа.
Я лишь помогал, а деньги за это
Мне сердце моё не позволило брать.
— Ты правильно сделал, что сердце послушал.
И впредь его слушай. У великана
Сердце большое, и места в нём больше
Для состраданья, любви, доброты.
Самое главное, чтоб не нашлось
Даже намёка на чёрные чувства.
За доброе дело да чтоб по душе
Денег больших ты получишь едва ли,
Но люди отплатят любовью. А это
Дороже любого богатства на свете.
По-разному каждый любимое дело
В жизни находит: иной от рожденья,
Другой лишь под старость,
А третий и вовсе его не находит.
— Значит, я долг не сумею отдать,
Ведь денежку мне никогда не заплатят?
А на любовь леденечков не купишь.
— Эх, молод ты всё же, не можешь понять.,
Что долг свой не выкупить леденцами.
Ты пойми: всё, что сделал до этой поры,
Это помощь твоя бескорыстная людям.
Ты же должен найти себе дело такое,
Чтобы польза другим и понраву тебе,
Чтоб не разовой эта работа была,
Чтоб ты мог ей отдать
Свои лучшие годы
Не жалея ни сил, ни старанья.
И это,
Уж поверь мне,
Оценят не только деньгами,
По заслугам и славу, и честь воздадут,
Вот тогда ты с долгами своими управишься,
Леденечков на палочках купишь детишкам…
— Это только слова да желание только.
А где же мне дело такое найти,
Когда сам не знаю, чего я хочу?
— Найдёшь. Ты почувствуешь,
Сердце подскажет,
А где и когда не могу я сказать,
Но это случится, ты верь, не напрасно
Всё,
Что состоялось, и что ещё будет….
Но мы заболтались.
Пойдём что ли дальше?
Или поставишь на землю меня
И мы разойдёмся?
Но Селиван
Вдруг кивнул ей назад:
— Погляди-ка,
Уж не твоих ли ослов погоняет
Следом за нами какой-то мальчишка?
Старушка окликнула:
— Молодой человек,
Ослы у тебя хороши! Далеко ли их гонишь?
— Да, хороши, — паренёк отвечал, —
Но больно упрямы и своенравны.
Я их нашёл недалече отсюда,
Совсем одичали,
Идти не хотели,
Пришлось поучить их немного верёвкой,
Теперь присмирели.
Веду на базар их:
Может, отыщется там их хозяин,
Ан нет — так продам.
— Продай их, продай, да не скупись,
Сам говоришь: строптивы, упрямы,
Но упитаны так, ты легко их продашь.
— Так может вы сами и купите их?
— Ну что ты! Уж нам-то они не с руки,
Будут не в помощь, а только обузой,
А нас ждут дела, да какие дела!
— Бабуля, а ты уж никак богатырь?
Великан у тебя и слугою, и лошадь.
— Ах ты, охальник! Вот я тебя!..
— Да пошутил я, уж вы не сердитесь.
А можно мне с вами? Не буду обузой,
Увидите, я пригожусь вам однажды.
— А как тебя звать-то, нежданный помощник?
— Поспешайкой зовут меня. Вас-то я знаю:
Бабуля — защитник в селении дальнем,
Её с уваженьем Заботницей кличут,
А великана зовут Селиваном,
О нём знают все. Я прав?
— Ну, конечно.
Допустим, ты с нами пойдёшь, а ослы?
— Я быстро, не зря же зовут Поспешайкой.
Так можно мне с вами?
— Ну, что ж, догоняй.
«Вишневой» просит помощи
Парнишка верёвкой едва лишь взмахнул,
Ослы побежали ослиным галопом,
А следом парнишка, не отставая.
— А он ведь догонит! Ишь шустрый какой! —
Сказала Заботница, тихо причмокнув. —
Ну что, Селиван? Мы дальше идём?
Или ты всё же вернёшься домой?
— Дальше пойдём, — сказал Селиван.-
И всё же скажи, а куда это дальше?
Что за секрет?
— Так нету секрета.
Идём в городок, где помощи ждут.
Зовут Вишневой: там вишни повсюду.
Сам городок очень славный и тихий.
Там люд работящий, приветливый, мирный.
Так издавна было до прошлой недели.
Оттуда пришёл к нам в селенье мальчонка
Усталый, голодный, в одежде потрепанной.
Он пал на колени перед людьми
Заплакав, взмолился:
— Спасите наш город!
— Что там случилось? — спросили его.
Ответил:
— Беда!
У истока нашей речки,
Что водой питает город
Поселилась злая сила,
Отравила нашу речку,
Люди пьют и все болеют,
Умирают в страшных муках.
Что за сила, мы не знаем:
Нету сил подняться в гору
До пещеры, где начало
Наша Вёшенка берёт.
А все пришлые герои,
Что спасти хотели город,
Поднимались в нашу гору,
Но обратно ни один
Не вернулся…
И надумали мы, что ты можешь помочь,
Твоё сердце всегда откликалось на горе.
Неужель мы ошиблись?
— Может вы не ошиблись, да только
Я смогу ли?.. Послушай,
как же парнишка
Выжил, к вам прибежал?
Что, нет там селений поближе? Похоже,
У вас есть какой-то секрет, потому
К вам прибегают за помощью люди?
— Ну что за секреты повсюду ты ищешь?
И селения есть, и они помогали,
Но видно их помощи там не хватило,
И парнишка пришёл на последних силёнках
И умер бы, если б не добрые люди.
Вот в доброте наша главная сила,
Все наши секреты…
Смотри, Поспешайка
Уже догоняет… А вон Вишневой…
Мы на подходе и что будем делать?
— А вы пошлите меня, — подоспел Поспешайка.-
Я сбегаю в город и всё разузнаю.
— И верно, — Заботница с ним согласилась, —
Ступай, только будь осторожен, смотри:
Не ешь и не пей ничего, как бы голоден не был,
И поскорей возвращайся обратно.
Тогда и накормим…
А Поспешайка уже убегал
И Селиван, посмотрев ему вслед,
Вздохнул:
— Ох, что-то тревожно мне,
А вдруг мы не справимся? Город погибнет?
И как же я людям в глаза погляжу?
— Может и так, но ведь мы не отступим,
Мы сделаем всё, чтобы людям помочь,
И не должен ты в себе сомневаться,
Помни, что сила и рост великана —
Не всё, что нам нужно для этой победы,
Есть верное сердце твоё
и мы с Поспешайкой.
— Да я отступать и не думал совсем, —
С лёгкой обидой сказал Селиван. —
И в себе сомневаться мне ни к чему,
Просто не знаю я, с кем или с чем
Придётся столкнуться нам в этой истории.
И если бы это касалось меня лишь,
Я б и тревожиться даже не стал,
А тут — целый город!..
Да хватит об этом.
Я думаю, в город входить нам не надо,
Пойдём-ка мы сразу к горе и пещере
И там мы решим, что и к чему.
Западня на склоне горы
Совсем не высокой казалась гора
Издали, ближе вдруг восстала громадой,
На каменных склонах лишь кое-где
Травы да кустики еле цеплялись,
А там, где в низину спешила река,
По берегам омертвевший кустарник.
— А вон и пещера! Да как высоко! —
Поспешайка воскликнул, к ним подбегая.
— Ай, молодец, как быстро вернулся, —
Старушка его похвалила, — Скорее
Нам расскажи, что в городе видел?
Что слышал? Что знаешь?
— Хорошего мало.
За каждым окошком — слёзы и смерть,
А запах беззубой по городу веет,
По улице редкий прохожий
ногами едва шевелил
И трудно, не сразу поведал о горе.
И всё же я понял, откуда беда.
В тот вечер над городом страшная птица
С тучу размером летела и голосом страшным
Кричала, и вихри
кружились под крыльями птицы.
Плакала птица, и слёзы её
Падали, всё прожигая в паденье:
Дома ли, деревья. И даже в дорогах
Были большие, глубокие ямы.
Уселась она на этой горе, на самой вершине,
И до рассвета над городом крики её бушевали.
А утром исчезла. И с этой поры
В город незримо нагрянула смерть.
— Что же нам делать? Как город спасти?
В этой пещере спряталось зло, —
Старушка глядела на склоны горы
И думала вслух:
— Но как к ней добраться?
Скала-то отвесная, не зацепиться.
И что там в пещере? Сумеем ли мы?..
А над горой уже заклубились
Чёрные тучи, и хлёсткий ветер
Лица ожог колючим песком.
И сказал Селиван:
— Сердце моё
Что-то тревожится и не велит
Мне отступиться от этой беды…
Только не знаю, с чего тут начать,
Толь ядовитый поток перекрыть,
Но без воды город вымрет от жажды,
Толь до пещеры добраться и вызнать,
Откуда отрава в поток попадает.
Но будем пока разбираться с пещерой
Сколько ещё погибнет народу.
— Ну и что же нам делать? — спросил Поспешайка.-
И поток не закрыть, и в пещеру никак.
— С отравой попробую я разобраться, —
Сказала Заботница. — Но не надолго.
Есть травка такая, что яд остановит.
С собою, как знала, взяла я немного,
Хватит на сутки. А может и меньше.
— Так может быть травки побольше нарвать,
В воду запустим
И нету проблемы.
Что может быть проще?
— Всё так, только травку такую
Найти можно только за морем далёким
В диких и тёмных лесах, и добраться
За сутки туда даже чудом нельзя.
— Значит, сделаем так, — сказал Селиван. —
Поспешайка с Заботницей к речке идите
И воду, хоть на день, избавьте от яда,
А я до пещеры должен подняться
И там посмотреть,
что за враг в ней укрылся.
Но как по отвесной и гладкой скале
Великану подняться? Был бы поменьше
Да крылья надёжные — вмиг бы взлетел.
И стал Селиван скалу обходить,
Ведь не везде же она недоступна?
И точно: с другой стороны
Колючий кустарник карабкался в гору
Полого, но как великану пройти
Сквозь эти колючие хищные дебри?
Тут словно толкнуло что-то в плечо.
Котомка! Да что в ней такое поможет ему
Сквозь дебри подняться по склону к пещере?
Котомку раскрыл Селиван, видит в ней
Топорик простой, словно детский, невзрачный,
Маленький, серый, ну точно — игрушка,
И только хотел Селиван его взять,
Как прыгнул топорик сам ему в руки,
Сразу же став и большим, и тяжёлым.
— Это мне по руке, — похвалил Селиван, —
Теперь я дорогу легко прорублю.
И точно,
Едва Селиван взмахнул топором,
Как в зарослях словно ворота открылись,
За ними — бежала тропа, извиваясь,
Чистая, ровная, к камушку камушек.
«Что-то не так, — Селиван настороже.-
Больно всё гладко, удобно и просто»
И только шагнул на тропу, как сомкнулись
Заросли на Селиване, опутав
Руки его плетями колючими.
И выпал топор. И закапала кровь.
И потемнело в глазах великана.
Тужиться стал Селиван, что есть мочи,
Но только сильнее колючки впивались,
Уж кровь полилась ручейками на землю.
И подумал, слабея, тогда великан:
«Ах, матушка, верно меня ты бранила,
Вырос твой сын, а ума не набрался,
Ведь понимал же, что западнёю
Будет мне ровная эта дорога,
И всё же пошёл прямо к смертушке в гости».
Вспомнились вдруг ему чудо-плоды,
Что согревались у самого сердца.
Правую руку, изодрав до кости,
Вырвал он всё ж из колючего плена
Нащупал у сердца волшебный плод,
Бросил его под левую ногу.
И уже из последних сил
Растирал, растирал, и не видел он,
Как окутал его непроглядный туман,
Окутал его белым коконом,
А вокруг бушевал вихрь-круговей,
Сметал, как метлой, колючие заросли.
Опали с него оковы-колючки,
Без сил опустился он на колени…
— Что тут случилось? Ты весь в крови?
Селиван обернулся на голос Заботницы:
— Кто-то меня захотел погубить,
А кто — я не знаю, за что — непонятно…
Я же и сделать не смог ничего,
Хотел прорубить сквозь кустарник дорогу,
Кустарник же стал для меня западнёю.
— Где видишь кустарник? Здесь голые скалы,
Камень на камне, не то, что куста,
Слабой травинке и то нету места.
— И верно, но вот же и раны, и кровь.
Кто-то не хочет пустить нас в пещеру,
А мы и не знаем что в ней такое.
Пожалуй, пойду я.
— Постой, погоди,
Дай посмотрю я на руки твои, —
Раны под взглядом Заботницы сразу
Затянулись и постепенно исчезли.
— Неплохо, — довольно сказала она.-
Теперь посмотрю я, а нет ли подвоха
В этих таких неуютных каменьях.
Маленький камешек взяв из-под ног,
Метнула его она выше по склону.
И тут же
Ожили камни, стали скакать,
Летая, кружились, но вниз не катились.
Понятно: к пещере здесь нету прохода.
— Будет проход, — сказал Поспешайка.
Он подходил к ним и гнал двух ослов,
Стегая упрямых по крупам верёвкой.
— Будет проход, вот они нам помогут.
— Ужели те самые? — удивилась Заботница. —
Откуда они?
— Удрали, наверно, —
Купца обманули и сразу сюда, —
Поспешайка смеется. — И сразу же в речку:
Жажда у них. Я едва удержал их.
Вода-то ещё ядовита была. Но они-то ослы,
Всё рвутся и рвутся, да ещё к нашей травке,
Ну, я и погнал их к вам под надзор,
Сам я боюсь не управиться с ними.
— Давай же гони бестолковых вперёд, —
В глазах у Заботницы смех расплескался.-
Пусть доброму делу послужат они.
Ослы услыхали, рванулись бежать,
Но их Селиван ухватил за хвосты
И бросил их вверх по склону на камни,
Подпрыгнули камни, но тут же притихли,
Сложились в дорогу до самой пещеры…
— Смотри-ка, и вправду ослы пригодились!
Ведь это реально доброе дело, —
Сказал Селиван, усмехнувшись при этом.
— Тебе не простят они это до смерти, —
Вздохнула Заботница. —
Пойдём же к пещере.
— Нет, лучше вы здесь подождите меня, —
Решил Селиван.-
Кто знает, что в этой пещере таится.
Ослов придержите: глядишь, пригодятся
Но только шагнул он, дорога пропала,
А камни сильнее ещё взбунтовались.
— Так я ж говорила, что вместе пойдём,
Заключила Заботница. — А впереди
Погоним ослов: пусть проложат дорогу.
На том и решили.
В пещере
У самой пещеры
Ослы сорвались и скрылись внутри.
За ними в пещеру вошёл Селиван.
Снаружи пещера скромной казалась,
Чтобы войти,
Селивану пришлось наклониться,
Но сразу за входом огромная зала
Была в полумраке сером, тягучем.
Речка стекала к обрыву неспешно,
Была непрозрачной и словно светилась
Каким-то неровным серебряным светом.
По берегам её мелкая галька
Редко искрилась цветными огнями.
А в глубине был за маревом свет,
Как от костра, и от него
Был, очевидно, свет по воде.
Селивану разглядывать некогда было,
Он поспешил за ослами,
что в мареве скрылись,
Но слышен был топот их бега к огню.
И вскоре услышал их рёв, словно плач,
А следом увидел костёр и ослов,
Что пред огнём преклонили передние ноги
И головами своими стучали о землю,
Ревели и словно о чём-то молили.
Селиван за костром увидел не сразу,
А увидел — и сам был готов
на колени упасть:
То существо постоянно меняло свой облик:
Мужчина ли, женщина, юноша или старик
И даже дитя были внешне настолько прекрасны,
Что великан онемел и дыхание спёрло его,
И не сразу он понял,
глаза существа полны чернотой,
Что вонзается холодом в сердце,
А за спиной существа колыхались
Два чёрных огромных крыла,
И ростом оно с самим великаном сравнимо.
Существо, что молчало до этой поры,
Вдруг сказало — и голос его вслед за ним изменялся;
— Селиван, ты пришёл,
я уже не ждало нашей встречи,
Но сначала скажи, для чего ты людишек моих
Превращаешь в ослов, это разве же доброе дело?
— Ну, во-первых, не я, — отвечал Селиван.-
Во-вторых, по заслугам. Но кто ты?
Как звать-величать тебя? Как обращаться?
— Посмотри на меня, видишь: я беспрерывно меняюсь,
И какое же имя придумал бы ты для меня?
Я ведь зло, а оно, убедись, многоликим бывает,
Ты ведь думал, что я — ужасное, страшное с виду,
А тут — красота. Что же ты растерялся, увидев меня?
От страшного зла уберечься, наверное, проще,
От моей красоты уберечься почти невозможно.
Даже добрым прикинуться, ласковым, нежным
Ничего мне не стоит и поэтому непобедимо…
— Погоди, я пришёл не за этим,
победимо ли, нет — мы решим,
Только позже, — прервал Селиван рассужденья
Существа. — Даже имя тебе мы дадим,
Но сначала скажи, для чего
отравило ты речку и город?
— Ну, ты прямо быка за рога. Как же имя?
Скажи мне сначала.
— Торговаться? Не стану. А имя
На сегодня пусть будет Фигляр.
Завтра новое скажут люди.
Так зачем отравило ты город?
— Как сказал ты? Фигляр?
Ничего, имя нравится.
Буду мужчиной.
Можешь так обращаться ко мне,
Быть не знамо кем мне надоело, —
Существо перестало меняться,
Превратилось вдруг в рыжего клоуна,
Ростом точно в размер великана. —
Ну, и как я в таком обличье?
— Мне обличье твоё ни к чему,
Жалко город, там женщины, дети…
— А чего их жалеть? Ты не знаешь их даже.
— Да, не знаю, но город о помощи просит
И гадает, за что наказание это.
Может всё-таки скажешь, Фигляр?
Хватит лясы точить по-пустому.
— Говорю я с тобой, Селиван-великан,
Потому, что мне скучно в пещере,
Но ты — добрый, твоя доброта для меня
Злее пламени в жерле вулкана,
Но я потерплю: я же бессмертен.
Знать хочу, чем ты можешь меня одолеть…
— Паясничать хватит, — прервал Селиван. —
Чем травишь ты город? Ну, говори!
— Ты видно забыл, что смертен не я,
И мне надоел с добротою своей,
Держись, великанчик, пробил твой час!
И тут же ослы, что молчали всё время,
Вдруг заревели и на Селивана
Бросились разом.
Но тут за спиной
У Селивана явилась Заботница,
Махнула рукою,
И встали ослы всего в двух шагах
Словно пыльные чучела
на старом базаре.
— А ты здесь откуда? — Фигляр заревел. —
Мало тебе, что в ослов превратила,
Теперь ты их — в чучела? Мне что ль назло?.. —
И осёкся: — На зло… Ха… Мне что ль подарок?
Ну, угодила! Теперь вот его
Преврати в истукана, к примеру, назло мне.
— Его не могу, в нём много добра.
А вот крылья твои подлатать я могу,
Да только ведь это будет доброе дело.
— Доброе? Ладно, больше терпел,
Едва их не сжёг я над городом этим,
Уж слишком у города много добра —
Ни денег, ни золота, просто добрые все,
До неприличия, даже их дети
Рождаются добрыми сразу,
И доброта их как щит от меня,
Прожгла мои крылья, и до горы
Едва долетел и в пещере укрылся,
А кровь моя так до сих пор и сочится…
— Травит весь город, — заключил Селиван.
— Так им и надо, уж больно добры.
Так вылечишь крылья? За это я вас
Мучить не стану, умрёте без боли.
— Ну, ты — благодетель! — сказал Селиван.
И я тебя тоже мучить не стану.
— И что же ты сделаешь? Я же бессмертный.
— Попробуй, посмотрим, какой ты бессмертный!
Ты только болтаешь, а сам же ни с места.
Ведунья меж тем, взяв из родника
В ковшик, что вдруг появился в руке,
Чистой воды, не отравленной ядом,
С размаху плеснула на крылья Фигляра,
Вода зашипела, раны закрылись
И яд перестал изливаться в родник..
И сразу пещеру огнём залило
Не жарким, холодным, но всё поедающим.
С воплем ослы сквозь огонь унеслись.
— Я словно сдержал, — громыхнуло вокруг. —
Умрите спокойно, не мучаясь.
Но Селиван и старушка спокойно стояли,
Их огонь не берёт,
и невидимый колокол их защищает,
Бьются, озлобясь, об эту преграду
Шквалы огня и пробиться не могут
И вскоре опали. И снова в пещере
Полумрак воцарился,
Костёр догорал, но вода не светилась,
А за костром был всё тот же Филгяр,
Но ростом поменьше, крылья сложились
И за спиною невидимы стали.
— Ну что, напугал ты несчастных ослов,
Долго теперь им зализывать раны.
— Нет, ты не знаешь коварство моё.
Не одолел, а уже насмехаешься.
Сколько героев здесь полегло,
Участь твоя — это лечь с ними рядом.
— Участь моя, и решать не тебе,
Где мне лежать и когда… Выходи!
— Ну, вышел, и что? — при этих словах
Фигляр за спиной Селивана возник.
Заботница тут же была на чеку
И вскинула руку навстречу ему
— Старушка, и ты защищаешь его?
Да он же слизняк, только ростом велик.
Тебе обещал я лёгкую смерть,
Не получилось.
Теперь получай
по полной всю боль!
Закричала Заботница, упав на колени,
Из глаз полились кровавые слёзы,
И Селиван сразу бросился к ней,
Взял её на руки, словно дитя,
К сердцу прижал и к Фигляру:
— За что?
— Уж слишком добра, всем подряд помогала
И даже тебя защитить попыталась,
А что можешь ты? Вот она умирает,
И я пред тобою, и что? Но тебя
Убивать я не стану, зачем?
И так против зла с добротою своей
Слабак ты. Прощай.
И, не торопясь, пошёл он на выход,
Селиван положил осторожно старушку,
Фигляра за руку схватил он и дёрнул.
Падал Фигляр неестественно медленно,
В паденье меняя свой облик на прежний.
Но Селиван не терялся, на чудище
Сверху упал и за шею сдавил.
Зашипело чудище, захрипело:
— Что ты хочешь? Пусти-и-и!..
— Отпущу, но верни мне Заботницу!
— Нет, не могу. Она скоро умрёт.
Я — зло, и добро не умею дарить.
— Умри же!
— Не выйдет, я же бессмертно,
Старушке своей только сам ты поможешь,
Если себя не станешь жалеть,
Но торопись, у неё лишь мгновенья…
— Но как?!
— Я не знаю… Пусти! Твоё сердце
Меня прожигает Мне больно. Пусти!..
Ты держишь меня и время теряешь,
Смотри, ведь она уже еле дышит…
Бросил его Селиван и к Заботнице:
— Не умирай!
И тут возле сердца что-то толкнулось:
Матушкин плод!
Не успело покинуть убежище чудище,
Встало у выхода и закричало:
— Не трогай плода! Он — последний! Тебе
Самому пригодится, спасёт в трудный час!
Зачем тебе эта старуха теперь?
Оставь!
Селиван же неспешно от веточки плод отделил,
Веточку спрятал у сердца, как прежде,
А плод положил с Заботницей рядом,
Взял осторожно её и к сердцу прижал.
Чудище тут изогнулось и лапы
Свои протянуло к плоду, чтоб схватить.
Но великан упредил его, левой ногой
Прижал и растёр.
Чудище взвыло,
И синий огонь объял его тело и чёрные крылья,
Стремительно чудище стало сжиматься
И пропало.
Заботниа шумно вздохнула,
Открыла глаза и сказала:
— Спасибо!
Селиван опустил на землю её и сказал:
— Вот и всё. И чудища нет.
Возле пещеры
— Чудища нет, но зло-то осталось, —
Сказала ведунья. — На свете
Так много его, и оно многолико,
Не просто порою его распознать,
А победить и подавно нельзя.
Это здесь показало оно
свою образину,
А где-то поклонятся люди ему,
Словно спасителю от беды,
Что само же оно и наслало…
— И всё-таки мы победили его…
— Не мы, это ты победил, Селиван, —
Перебила Заботница. — Жертва твоя…
— Жертва? Какая? Спасал я тебя!
Ты же друг мой. Про жертву не знаю.
— А чудесный твой плод, что ногой раздавил?
Был последним, а он — твой спаситель.
Эта жертва твоя да твоя доброта,
Да ещё твоё чуткое сердце
Победили сегодня это чудище-зло:
Значит ты, Селиван — победитель.
— Да что я без вас… А где ж Поспешайка?
— Действительно, где?
И оба —
Прочь из пещеры. И встали у входа:
Поспешайка лежал у края обрыва,
Его голова над потоком нависла.
Да жив ли он?
Два великаньих шага,
И Селиван наклонился к парнишке:
Дышит ли?.. Дышит! Ну, слава те, Боже!
Селиван отодвинул его от потока,
И Заботница над Поспешайкой склонилась,
Правой рукою коснулась чела,
А левой нажала на центр груди
И, прошептав непонятное что-то,
Сказала:
— Вставай же, ты нас напугал.
Что это? Жажда тебя одолела?
Открыл глаза Поспешайка и сел,
Посмотрел на друзей и спросил удивлённо:
— Что это было?
— Вот и нам бы хотелось спросить,
С чего это вдруг ты улёгся у края?
Так можно свалиться, а там высоко
И нетрудно разбиться, а нам тебя жалко, —
Сказала Заботница
— Я и не знаю.
Вот ждал вас у входа, как вы сказали.
А вы всё не шли. Решил к вам пойти,
Да не успел. Треклятые эти ослы
Чёрные в облаке белом, как из пращи —
И прямо в меня… А дальше не помню…
— И где же ослы? — Великан осмотрелся,
Только на маленькой этой площадке
Совсем невозможно что-либо спрятать,
Не то, что ослов.
— Ну, что озираешься?
Они ж не глупцы, по дороге ушли, —
Сказала Заботница. — Что нам до них?
— Нет, по дороге уйти не могли,
Сама посмотри, — показал Селиван, —
Видишь, дорога камнями завалена,
Не то, что пройти, перебраться нельзя.
— А мы как пройдём?
— А мы?
Где ослам не пройти,
там великану в полсилы.
Но где же ослы? Не в поток же упали.
Сердцу тревожно: от них жду подвоха.
— Берегись! — крикнул вдруг Поспешайка.
Огромные камни упали с вершины
На великана и с ног его сбили.
Но Селиван только охнул от боли,
Быстро поднялся, глянул наверх
И на вершине увидел ослиные крупы.
Ослы тут же скрылись,
хвостами махнув на прощанье.
— Ну нет, не уйдёте! — сказала Заботница вслед
И что-то шепнув, взмахнула руками.
С рёвом и пятясь, ослы появились пред ними.
— Что вы, совсем растеряли мозги? —
Ведунья на них заругалась — Как смели?
Ужели в ослах вам ходить не противно?
Как вы попали туда, на вершину?
— Вспомнил! — воскликнул опять Поспешайка. —
Вспомнил!.. Не показалось!.. Чудовище!..
Из пещеры рвануло оно,
ослов подхватило и вверх…
Попутно ногою меня оттолкнуло к воде.
— Я ж говорила, его не убить.
— И что же мне делать? Мы город спасли,
Но оно может снова вернуться туда,
И как защитить этот город от зла?
— Только добром. До этой беды
Не было в мире добрей горожан,
А как там сегодня?
— Пойдём, поглядим. Но как же ослы? —
Спросил Селиван. — Что с ними нам делать.
Пустить их на волю, но снова они
Будут пакостить нам.
— Больше не будут, — сказала ведунья.-
Попробуют пусть
сделать кому-нибудь что-то худое,
Так и останутся в шкуре ослиной
Навечно, они же ведь оба бессмертны,
При этом, как только задумают зло,
Им будет так худо, что всё проклиная,
Будут просить о пощаде они.
— Тебе их не жалко? — спросил Поспешайка.
— Жалко? А знаешь
сколько беды принесли они людям?
Я — не Селиван, и сердце моё
К ним холодно и шлёт им проклятья.
— И всё же, — вступил в разговор Селиван. —
Наверное, есть наказанье другое,
В котором исправиться смогут они.
— Кажется, есть, — сказала ведунья. —
Но только согласны ли будут они?
— А ты им скажи, может быть согласятся.
— Ну, слушайте вы, — сказала ослам
Заботница. — Есть наказанье другое,
Хуже ли, лучше — как посмотреть,
Но если согласны, кивните мне оба:
Вы сможете стать простыми людьми
И колдовать не сумеете больше,
И жизни у вас будет век человечий,
И жить — не тужить вам, но если вы снова
Зло пожелаете сделать кому-то,
Вас боли настигнут такие, что смерти
Вы захотите, как большего блага…
Но вам раньше срока не умереть…
И это последнее вам заклинанье
Никто никогда отменить не сумеет.
— Так что же ты раньше не сделала это? —
Спросил Селиван.
— Всему своё время.
Мои заклинания только во благо,
Вреда они людям не принесут,
И часто использовать их не дано мне…
Ну что, вы согласны? — спросила ослов.
Покорно кивнули они головами.
Заботница что-то шепнула своё,
И словно два облака скрыли ослов
И вскоре опали, а Перевёртыш
С подругой своей Величавой стояли
И щупали, щупали тело своё,
Не сразу поверив в своё превращенье.
— Идите, — напутствовал их Селиван. —
Но помните всё, что вам сказано здесь.
— А можно нам с вами? — спросил Перевёртыш.
— Куда это?
— В город. Вы ж в город пойдёте,
А нам возвращаться домой ни к чему.
И дома-то собственно нету у нас.
— А как же хоромы?
— Одно колдовство.
Нет колдовства — и хоромы пропали.
— Возьмём их, — сказала Заботница. — Ладно.
И Поспешайка добавил: — Возьмём.
Вишневой. Цирк
— А город, смотрите, его не узнать! —
Восторженно крикнул парнишка. — Смотрите!
— Что с ним такое? — спросили друзья.
— Да как же! Он был покалечен
той птицей огромной,
Я вам рассказывал, помните? Вот.
Тогда погорели дома и сады,
Дороги все в ямах: лишь ноги ломать,
Теперь же, как не было этой беды,
Какой он красивый! Отсюда же видно.
— Красивый, бесспорно, но что-то не так, —
Сказала Заботница. — Вот и посмотрим
На месте в чём дело.
— Пойдёмте ж скорее, —
Торопит парнишка. — Я голоден очень,
К тому же устал и непрочь отдохнуть.
А город их встретил густой тишиной,
По улицам чистым, уютным, вишнёвым
Никто не ходил, не летал, не звучал,
Листья на вишнях не колыхались,
Над трубами не поднимались дымки.
— И где же все люди? — спросил Селиван.-
Мы что, не успели?
— Успели, — сказала ведунья. — Но здесь
Отравлено всё недавним знакомым:
Люди закрылись в домах, звери — в норах,
Птицы по гнёздам. Здесь все затаились,
Боятся соседей, улицы, города,
А город боится своих горожан.
— Какая беда! — великан огорчился. —
Ведь город умрёт от этого страха.
И мы не сумеем никак их спасти.
— Попробуем всё же, — сказала ведунья —
Только нам надо всем поспешить
И придумать, чем эту беду развести.
— Придумала, — вдруг Величава сказала.-
Цирк, разухабистый, добрый, смешной.
— Но нас только пятеро, цирк — это ж много! —
Вздохнул Поспешайка. — и что мы умеем?
— А котомка? — сказала Заботница. — В ней,
Я думаю, много чего припасли земляки,
И не только на ужин. Давайте ж посмотрим.
Они поспешили на площадь и там
Селиван осторожно котомку открыл.
Синий густой поток по спирали
Стал изливаться вокруг котомки,
Раздуваясь и разрастаясь в размерах,
И видно, как что-то внутри спирали
Шевелится, вдруг выпирает, и слышатся вроде
Музыки звуки и смеха, и голоса человечьи.
И вдруг из центра котомки выстрелил купол
Пёстрый, весёлый и музыкальный.
И тут же раскрылся цирк-шапито
С красочным входом, и здесь зазывали
В трубы гудят и бьют в барабаны,
В огромные рупоры звонко кричат:
— «Спешите к нам! Спешите!
И взрослые! И дети!
Здесь звери! Здесь артисты
Лучшие на свете!
Жонглёры, акробаты,
Гимнасты, силачи,
Что из железных брусьев
Сгибают калачи!
Здесь клоуны смешные —
Смешней на свете нет!
Спешите к нам! Спешите!
Пять монет билет!
А детям-дошколятам
Всегда бесплатный вход!
Спешите к нам, ребята!
Вас цирк весёлый ждёт!»
А город, итак онемевший от страха,
Окаменел от обилия звука,
Но ненадолго: приоткрывались
Ставни на окнах, из-за занавесок
Любопытные детские лица смотрели,
В глазах удивленье вперемежку со страхом.
И вскоре уж взрослых тянули на площадь,
Всё больше и больше народа у цирка.
И страх, словно чёрная тень, неспеша
С деревьев, с дорог и домов уползал
От центра до самых далёких окраин
И там исчезал в степном травостое…
— Ты как догадалась, — спросил Селиван —
Ведь ты же колдуньей была, Величава?
— Ну, это история сказки другой, —
Сказала она. — рассказывать долго,
Скажу только: в детстве
Была я девчонкой обыкновенной
Смешливой и доброй, как эти детишки.
И цирк к нам приехал похожий на этот.
Друзья и подружки все там побывали,
А я не попала. Болела, в постели
Я бредила цирком, мечтала попасть
В волшебное царство его представлений.
Но выздоровления цирк не дождался,
Я так огорчалась и обижалась…
И, может, поэтому стала, кем стала.
— Да, грустно всё это, — сказала ведунья.-
Но вы посмотрите, кто к нам спешит?
Смешной человечек, круглый и лысый,
К ним не пришёл — прикатился от цирка,
И белозубо, и руки раскинув,
Всем видом своим выражая привет,
Заговорил быстро-быстро, звуки глотая:
— Здравствуйте-здравствуйте! Как мы вам рады!
Такой великан — это ж просто находка
Для цирка любого, мы счастливы просто!
— Похоже, тебе предлагают работу, —
Селивану сказала с улыбкой Заботница. —
А что, чем не дело тебе по душе?
— Да ладно, какой же циркач из меня?
Нет, не по мне это… — И к человечку:
— Ну, здравствуйте. Кто вы? И отчего
Рады вы нам и счастливы просто?
— Так я управляющий этого цирка,
А рады и счастливы мы потому,
Что чудо сегодня с нами случилось,
Со всем нашим цирком: в мгновенье одно
Мы здесь оказались,
и главное: прежде
О цирке никто здесь не ведал, не слышал,
А значит, мы будем богаты и сыты.
Сегодня как раз мы даём представленье,
И нам не хватает как раз великана.
— Жаль, в этом помочь я никак не могу, —
Сказал Селиван. — Но, может, найдётся
У вас в коллективе два места
для этих попутчиков наших.
Они, уверяю, обузой не станут.
Величава при этих словах просияла,
А Перевёртыш довольно сказал:
— И мы заверяем, что вам пригодимся,
Мы не белоручки, мы многое можем.
Управляющий их осмотрел и ответил:
— Что же, два места найдётся для вас,
Но помните: мы очень дружно живём.
Мы не чураемся разной работы:
Вчера был артист, а утром — уборщик,
А вечером снова идёшь на арену —
Всё это на пользу и цирку, и нам.
— А я вам напомню, — ведунья сказала, —
Хоть вы теперь лишены колдовства,
Ваши привычки коварные бросьте,
Иначе, задумав кому-нибудь злое,
Можете снова в ослов превратиться.
Помните это, учитесь добру.
— Вот и прекрасно, — сказал управляющий, —
Пойдёмте, знакомить вас буду с людьми,
Всю жизнь посвятившими этому цирку.
Надеюсь, что вы полюбите так же
И цирк, и людей, и нашу работу.
А вас, — повернулся он к Селивану, —
Мы ждём обязательно на представленье.
Как только они отошли, чтоб не слышали,
Поспешайка спросил Заботницу: — Что же,
Они теперь сразу добрыми стали?
— Ну что ты, за ними так много беды,
Что места в сердцах для добра у них нет,
Но вряд ли забудут они, что случится,
Попробуй напакостить просто кому-то.
Последнее дело. Домой!
С улыбкой смотрел Селиван, как народ
К цирку спешил, и великану
Люд удивлялся не меньше, чем цирку.
— В городе этом, — сказал Селиван, —
Будет, как прежде, светло и уютно,
Будет добро, а нам остаётся
Только поесть, отдохнуть — и домой.
Но долг я, как видно, отдать не сумею,
Дела себе по душе не нашёл,
И леденечков детишкам не будет.
— Ты что говоришь? — возмутилась ведунья. —
А что же ты делал всё это время?
Разве ты всем помогал без души?
Какое ещё ищешь доброе дело
И чтоб за него заплатили деньгами?
— Вот я и не знаю, чего я ищу:
Доброго дела? Оно же без денег.
А если за деньги, то это работа,
Бывает, конечно же, тоже с душою,
Но что я умею?
— Ты молод ещё, хоть и велик,
Но столько всего ты узнал в эти дни,
И главное — ты научился добру,
