— выяснилось, что в конструкции этого манкого, вожделенного кресла, щедро декорированного золотом погон, сиянием орденов, суетой холуев, денежным достатком и громадной, просто ни с чем не сравнимой властью, заложен какой-то странный, подлый, противный порок — оно существовало по законам балаганного аттракциона «Колесо смеха». Всегда вначале было почетно, приятно и весело, но каждый день колесо крутилось все быстрее, и на его скользкой от крови и слез горизонтали все труднее было удержаться — сановник неостановимо сползал к закраине вертящегося политического круга, к пропасти, позору, погибели и забвению, и не за что было уцепиться, и веселое колесо страшного бытия незаметно и неостановимо перемалывало смех в плач.
То грозная царская опала, то бомбы народовольцев, то ворошиловский стрелок Богров превращает оперный театр в учебный тир. И дольше века длилась эта жуть — пока не пришла, слава богу, советская власть!
Тут министров — царских сатрапов, кровавых палачей, опричников проклятых — срочно переименовали в народных комиссаров. И они, народом вознесенные и призванные все тот же долбаный общественный порядок поддерживать, наконец-то хоть душой отдохнули — никакой неопределенности, никаких тайн бытия и загадок туманного будущего. Они об этом и не помышляли, как камикадзе о персональной пенсии. Дело было поставлено надежно — каждого министра до́лжно было со временем убить как врага народа.
Ничего не попишешь — лес рубят, как говорится, щепки летят. Наверное, наркомы ошибочно предполагали, что на этой внушительной лесосеке они и есть героические лесорубы, а полет щепок, за которыми уже и самого леса стало не видно, и есть воплощение общественного порядка, которого почему-то наше трудное несговорчивое население по-прежнему не хотело придерживаться. Песню даже придумали популярную: «Э-ге-гей, привычны руки к топорам!..»
Смешно — гранитная плита на паркете, золотые письмена на ней, последнее упоминание о старательных министрах — железных дровосеках. Какое пафосное надгробие, какой величавый памятник людям, у которых нет могилы, нет праха, чьи имена прокляты.
Ягода (Ягуда) Генрих Григорьевич.
Ежов Николай Иванович.
Берия Лаврентий Павлович.
Его партии пришлось одернуть, строго покритиковать и, мягко намекнув на некоторые за
щеке к уху тянутся у него на лице не то царапины, не то ссадины. Он заметил мой взгляд и снова смущенно улыбнулся: — Вы не смотрите так, я, вообще-то, не
Федорчук забрал, уходя в МВД, своего заместителя генерала Лежепекова, человека достаточно несведущего в оперативных вопросах КГБ, а уж про специфику оперативного сыска милиции вообще не слыхавшего. Но злостью обладал и упорством неслыханными.
Клянусь — не знаю! — забился, слюной брызнул Гобейко. — Мабыть, на товарном дворе Курского вокзала... Или в поездных отстойниках... Да кто же без наводки сыщет в этом шанхае? Там же жуть! Черный город! — Стоп! — остановил я его сетования и сказал Киту: — Возьмешь его с собой. Отвези к Куклуксклану, пусть он с ним поработает всерьез...
