«Горячие сердца, горячие головы. Мы бы столько могли, если бы не были опасны для мира и для себя, о, сколько б мы могли. Сила редко овладевает человеком, которому не больно от несправедливости и который не хочет жить».
Приют медленно накрывал привычный гвалт. Ты можешь им приказывать, только если такой же, как они. Только если ты с ними в одной лодке, и они видят, что ты с ними, и любят тебя. Поэтому у мастера в Приюте никогда толком ничего не выходило — он пытался смотреть сверху вниз, а на приютских сверху вниз смотреть нельзя. Поэтому не выйдет и у Белого.
– Ну, два часа, пожалуй, хватит. Вам. Чтоб попрощаться с прежней жизнью. Всё обдумать. Я пойду прогуляюсь, осмотрюсь. Мне же теперь тут жить, в конце концов. И Рысь почувствовал, что прежняя жизнь кончилась – так же ясно, как знал, что выпал снег.
Морок, который отпустил его с утра, теперь опять подступил и мешал соображать. Ненормально же вспоминать текстуру платья или представлять женщину на своей кухне потому только, что вчера с ней танцевал. Ненормально так и этак примеривать вашу, о боже, совместную жизнь, которой не было и быть не могло.
Отец был попросту другой породы – очень медленный. Тяжеловесный. Основательный. Суровый. Так и напрашивались к нему всякие старые, нелепые, просторечные названия – к примеру, вот отец мог пригорюниться, а Томас нет. Помешкать, потрудиться…
