автордың кітабын онлайн тегін оқу Шесть, шесть, шесть
Алексей Пшенов

Алексей Пшенов

Шесть, шесть, шесть...

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

Среди профессиональных игроков издавна ходит легенда о том, что создатель рулетки — знаменитый математик Блез Паскаль — знал некую выигрышную закономерность. Ключом к ней является сумма всех игровых полей рулетки — число 666, известное из Библии как число Зверя. Пытаясь вычислить эту закономерность, Егор Коваленко узнаёт о древней шестеричной системе счисления и знаке стигма, когда-то означавшем цифру 6. А найдя старинный Феодосийский список, он оказывается в эпицентре самых невероятных событий.

18+

Матово-бледный шарик из слоновой кости с дробным веселым стуком катился вдоль бортика неглубокой конической чаши. Сама деревянная чаша с глухим скрипом вращалась вокруг металлической оси, а ее дно было разделено на неглубокие выемки пронумерованные красными и черными цифрами. Все это неуклюжее и шумное сооружение было установлено во главе длинного обеденного стола, накрытого зеленым бархатом. На столе не было никакой посуды кроме двух кубков синего венецианского стекла, а бархатная скатерть было аккуратно разграфлена мелом на тридцать шесть одинаковых квадратов, выстроенных в три ряда. Окна в просторном обеденном зале были плотно задернуты тяжелыми гардинами, и двое мужчин, сидящие по разные стороны стола, в дрожащем свете вязко оплывающих свечей внимательно следили за замедляющимся бегом шарика. Один из них, осанистый франт с жестким волевым подбородком, густыми пышно взбитыми волосами и острыми усами-стрелами, одетый в новый темно-лиловый камзол, являл собой образец блестящего гвардейского офицера. Другой — субтильный, болезненно-бледный, с вытянутым, похожим на утиный клюв носом и большими залысинами, подчеркивающими высоту его лба, был одет в поношенный черный сюртук и вполне мог сойти за мелкого провинциального чиновника. Наконец, шарик соскользнул с неподвижного желоба на вращающийся диск и, невысоко подпрыгивая на разделительных ребрах, поскакал по номерным ячейкам. Сделав несколько кругов, он неопределенно покачался взад-вперед и, в конце концов, замер в клиновидной выемке под номером 0.

— Это невероятно! — размашисто ударил кулаком по столу офицер. — Мы закрыли фишками все игровые поля кроме зеро и все равно проиграли! Блез, что на этот раз скажет ваша «математика случайного»? («Математикой случайного» в XVII в. называли теорию вероятностей)

— Как обычно ничего определенного, — спокойно ответил мужчина, похожий на чиновника. — Моя «математика случайного» может подсчитать только шансы выпадения того или иного номера, и ничего более. В данной комбинации шанс того, что зеро повторно выпадет именно на сорок седьмом ходу, оценивался мной, как один к двумстам шестнадцати, однако сыграл именно он. И все же, я предлагаю продолжить игру.

— Продолжить игру?! — офицер саркастически рассмеялся и арифметической линейкой передвинул разложенные по пронумерованным квадратам разноцветные деревянные кружочки к высившейся у замершего диска горе таких же импровизированных игровых фишек. — Да, если бы мы играли на настоящие деньги, то уже оставили бы за этим столом целое состояние! Вы изобрели поистине гениальную лотерею! Это уже не арифметическая машина или омнибус! Но я могу поклясться своей правой рукой, что король, при всем его уважении к фамилии Паскаль, ни за что не выдаст вам привилегию на открытие столь прибыльного дела! Даже если я, герцог Артюс Гуфье де Роаннец, в очередной раз выступлю в роли вашего компаньона и покровителя!

— А мне в этот раз не нужна никакая королевская привилегия, — благодушно улыбнулся математик. — Меня вполне устроит, если его величество сами откроют в Париже хотя бы одну такую лотерею.

— Тогда я ничего не понимаю, — острые усы герцога недоуменно опустились вниз.

— Сейчас поймете. Запускайте шарик! — Паскаль решительно достал из кожаного мешочка-кошелька несколько золотых монет и аккуратной стопочкой выставил их в центр квадрата под номером шесть.

Герцог де Роаннец молча раскрутил диск за вбитую в его центр массивную медную крестовину и отточенным движением опытного фехтовальщика вбросил шарик в игру. Задержав дыхание, словно боясь спугнуть удачу, мужчины заворожено уставились на стремительно летящие по кругу цифры. Через полминуты костяной шарик глухо стукнулся о дно ячейки, пронумерованной пузатой черной шестеркой с замысловатым завитком.

— Звоните, дьявол умер! — торжествующе воскликнул Паскаль. (Общепринятое в ХVII в. восклицание при выигрыше)

— А мне кажется, он только что родился, — неожиданно помрачнел герцог. — За целый час мы, пользуясь вашей математикой случайного и закрывая различное количество полей, выиграли всего два раза, а сейчас у вас сыграла одна-единственная ставка. И какая! Вы разом отыграли все свои деньги, да еще и остались в барыше! Никто кроме дьявола не мог подсказать вам эту цифру.

— Успокойтесь, мой друг. В том, что вы сейчас увидели, нет никакой чертовщины. Когда я занимался изучением свойств циклоиды, то однажды заменил абстрактную геометрическую окружность настоящим колесом, разбитым на тридцать шесть сегментов, и, произвольно раскручивая его, обнаружил странную закономерность, которую назвал законом шестеричной цикличности. В нем изысканная математическая строгость очень тонко сочетается с неопределенностью случайного. Эта закономерность настолько невероятна, а главное, совершенно необъяснима с точки зрения современной математики, что во избежание насмешек я не рискнул упоминать о ней ни в одной из своих работ. Полгода назад, разбирая свои архивы, я наткнулся на старую рукопись о циклоиде и решил применить закон шестеричной цикличности на практике. Превратив обычное колесо в игровое, я создал игру-лотерею, которая обладает совершенно необъяснимыми на взгляд непосвященного человека свойствами.

— Честно говоря, хоть я и сам не чужд математике, но ничего не понял в ваших высоких теоретических рассуждениях, — высокомерно фыркнул герцог. — Вы что, благодаря своему новому закону какой-то шестеричной цикличности, можете вычислять порядок выпадения номеров в своей лотерее?

— Я думаю, что задача вычислить все номера под силу только господу Богу. А я всего лишь скромный математик и могу указать только несколько чисел, которые не могут не выпасть. Впрочем, этого мне вполне достаточно чтобы распоряжаться ставками не хуже владельца игорного стола. При желании я смогу легко разорить самого хозяина лотереи.

— А вы рассказывали про эту лотерею своим друзьям-янсенистам?

— Разумеется. Отец Антуан Арно, настоятель монастыря в Пор-Рояле, одобрил мое предприятие с условием, что все мои выигрыши пойдут на помощь неимущим и страждущим беднякам, а так же на нужды нашей янсенистской общины. Какая беда, если богатые парижские транжиры и бездельники поделятся своими деньгами с больными и голодными соотечественниками? — при последних словах Паскаль болезненно сморщился и, закрыв глаза, стал энергично растирать кончиками пальцев виски и высокий восково-бледный лоб.

— Ваши труды вас когда-нибудь убьют, Блез, — сочувственно вздохнул герцог и настороженно спросил:

— А вы кого-нибудь уже посвятили в секрет вашего нового закона?

— Пока нет, — продолжая массировать голову, тихо ответил ученый, — В Пор-Рояле живут монахи-богословы, а не математики и шулера. Им будет сложно использовать мой закон на практике. Но если мое здоровье будет по-прежнему ухудшаться, то я передам тетрадь со всеми математическими выкладками лично Антуану Арно. Он человек умный и сумеет использовать шестеричную цикличность во благо истинно праведной церкви.

— А вас не смущает то, что сумма всех игровых полей вашей лотереи составляет число шестьсот шестьдесят шесть?

Паскаль отнял руки от головы и открыл глаза. Его холодный и ясный взгляд резко контрастировал с измученным болезнью лицом. Ученый сделал несколько глотков из стоявшего на столе хрустального кубка венецианской работы и пренебрежительно спросил:

— А вы уже успели сосчитать? Хи Кси Стигма.

— Простите, не понял.

— Так пишется число шестьсот шестьдесят шесть в ионической системе счисления. Когда Иоанн Богослов писал свое «Откровение» до создания привычной нам десятичной позиционной системы оставалось еще лет пятьсот. И именно этими греческими буквами число Зверя записано в древних канонических рукописях. Это число можно не только сосчитать, но и прочитать. Поэтому неизвестно что именно подразумевал Иоанн Богослов, произнося: «Сочти»…

— Вы хотите сказать, что Зверя надо искать не в числах, а в буквах?

— Не надо искать никакого Зверя там, где его нет. Дорогой Артюс, вы хорошо знаете, что я не только ученый, но еще и глубоко верующий человек и богослов. Я уже несколько лет работаю над «Апологией Священного Писания» и считаю, что с этим числом все не так просто и прямолинейно. «Откровение» Иоанна Богослова триста лет считалось апокрифом, и только под давлением святого императора Феодосия Иппонский поместный собор канонизировал его как последнюю часть Нового Завета. «Откровение» и по сию пору вызывает споры и самые противоречивые толкования. По моему убеждению, оно является строгой последовательностью аллегорий и символов христианской веры. Так тысячелетнее царство является символом небесной вечности и красоты, а число Зверя всего лишь знамение земного тлена и ущербности. К тому же, с математической точки зрения, тысячу можно рассматривать как символ новой для того времени ионийской системы счисления, а шестьсот шестьдесят шесть, как символ языческой шестеричной методики.

— А вы не опасаетесь в очередной раз привлечь к себе излишнее внимание Дружины Иисуса? — нахмурился герцог. — В отличие от вас, иезуиты трактуют Апокалипсис крайне просто и прямолинейно. Я боюсь, что, услышав такие высказывания, они не станут вступать в теософскую, а тем паче в математическую дискуссию, а поступят согласно своей собственной морали? Как они говорят: мы исправляем порочность наших средств, чистотой нашей цели…

— Иезуиты в своей погоне за безграничной властью откровенно презрели христианскую мораль, и сами стали похожи на предтеч Апокалипсиса. Я открыто писал об этом в свих «Письмах провинциала» (Полемический очерк Паскаля, обличающий двойную мораль иезуитов). Я верю в истинного Бога, и поэтому мне здесь некого бояться, — спокойно и твердо ответил Паскаль.

— Вы отважный человек, Блез! — глядя куда-то мимо собеседника, пафосно воскликнул де Роаннец. — И если вы настроены так решительно, то я завра же расскажу королю о вашем новом изобретении!

— Спасибо, мой друг! — учтиво кивнул головой Паскаль.

Каминные часы, украшенные пасторальными фигурками юного пастушка и дриады, пробили шесть раз.

— Однако мне уже пора домой, на семь часов новый доктор назначил мне ванну с минеральными водами.

— Подать вам карету? — герцог дернул бархатный шнурок звонка, вызывая слугу.

— Спасибо, сегодня хорошая погода и я, пожалуй, прогуляюсь пешком. Весенний воздух бодрит тело и просветляет голову.

— А как же ваша лотерея? — де Роаннец указал на громоздкий поворотный диск с пронумерованными лузами и металлической крестовиной. — Может, мои слуги донесут ее до вашего дома?

— Спасибо, не надо. Пусть рулетта пока останется у вас.

— Как вы ее назвали?

— Я решил назвать эту лотерею так же, как я называю циклоиду. Рулеттой. (от французского глагола rouler — катиться. Roulette имеет значения: колесико, ролик, рулет, циклоида, рулетка измерительная и рулетка игровая)

— Колесико? Рулет? — усмехнулся герцог, — А может быть каталка или крутилка? Вот самое меткое название. Ваша оригинальная лотерея способна раскрутить человека на очень хорошие деньги.

В это время двустворчатая арочная дверь, вкрадчиво скрипнув, отворилась, и на пороге комнаты возник дюжий привратник в ярко-красной ливрее.

— Жак, проводите господина Паскаля до его дома.

— Благодарю вас, дорогой Артюс. Я с восемнадцати лет не помню ни единого дня, когда бы чувствовал себя абсолютно здоровым, — ученый, держась за подлокотники, с заметным усилием выбрался из глубокого кресла и, опираясь на легкую, но прочную бамбуковую трость, медленно захромал к выходу.

— Блез, завтра после разговора с королем я сразу же заеду к вам.

— Это будет очень любезно с вашей стороны, — учтиво кивнул Паскаль.

Когда за ученым закрылась высокая арочная дверь, герцог самодовольно улыбнулся и звучно щелкнул пальцем по начищенной до блеска медной крестовине рулетты.

— Ну, что же? Крутилка, так крутилка! Вряд ли мой глубоко болезненный друг сумеет воспользоваться плодами своего нового изобретения.

1

— И почему эти проклятые казино не закрыли два года назад, сразу после постановления о создании игорных зон? Почему им дали такую большую отсрочку? — высокая бледная женщина в длинном черном платье, кисейном траурном платке и узких солнцезащитных очках подошла к распахнутому настежь окну и резко отщелкнула только что прикуренную сигарету в вечернее ультрамариновое небо.

— Оля, это уже ничего не изменило бы. Похоже, наш отец начал играть задолго до всяких постановлений. Мы сами потеряли его, — умудрились жить в двух шагах друг от друга так, словно на разных планетах. Ты когда была здесь последний раз?

Мужчина в кургузом, явно с чужого плеча старом махровом халате, такой же высокий и бледный, как и его сестра, обвел рукой комнату, вся обстановка которой состояла из платяного шкафа, пустого серванта, промятой софы с затертыми подушками, кухонного табурета и письменного стола, растрескавшегося в мелкую лаковую паутинку. Под столом на полу стоял потемневший от времени системный блок, похожий на огромный силикатный кирпич, а на столешнице архаичный лучевой монитор с подслеповатым двенадцатидюймовым экраном. Между монитором и исполнявшей роль пепельницы треснувшей суповой тарелкой стояла перехваченная траурной ленточкой портретная фотография улыбающегося майора с артиллерийскими петлицами.

Женщина подняла гипсовое лицо к пожелтевшему от табачного дыма потолку и, спотыкаясь на отдельных фразах, словно отходя от короткой амнезии, негромко ответила:

— Последний раз я была здесь на его дне рождения… четыре года назад… отцу исполнилось пятьдесят пять… но тогда все выглядело не так ужасно… последний год я звонила ему каждую неделю… и отец всегда говорил, что у него все хорошо. А в мае после суда я сама развозила вас обоих по домам… но отца я проводила только до двери… Он тогда не пустил меня в квартиру.

— Вот и я был здесь четыре года назад. Я тоже разговаривал с отцом раз в неделю. И тоже слышал, что у него все хорошо.

— А, знаешь, лучше бы ты иногда с ним не разговаривал, — женщина приподняла солнцезащитные очки на лоб, вытерла покрасневшие глаза черным кружевным платочком и, повернувшись к окну, закурила новую сигарету.

— Ты же знаешь, что я сам ничего отцу не рассказывал. Он случайно увидел сюжет про Машу Коровкину по телевизору. Если бы я знал, чем все закончится, то сам лег бы в ванну и вскрыл себе вены… Серьезно…

— Прекрасно, и сегодня я занималась бы двойными похоронами, — женщина сделала пару глубоких торопливых затяжек и снова выбросила сигарету в окно. — Иногда следует думать, прежде чем что-то говорить или делать. Я просто удивляюсь, как такой разгильдяй, как ты, десять лет проработал хирургом и никого за это время не зарезал?

— Пациенты живучие попадались, — саркастически усмехнулся мужчина. — Даже, если бы я кого-нибудь и зарезал на операционном столе, то никакой трагедии не случилось бы. Горбольница — это не клиника пластической хирургии, там все просто, без претензий. Но, ничего, теперь ошибка моего профессионального выбора исправлена. Я лишен лицензии на три года, а твой Плевако не сумел отсудить даже штраф за упущенную выгоду и моральный вред.

— Спасти твою лицензию могли только такие корифеи, как Генрих Падва или Анатолий Кучерена. А мой муж пока всего лишь Виктор Астапов, и будь ему благодарен за то, что он взялся тебя бесплатно защищать и тебя реально не посадили.

— Да я бы лучше три года реально отсидел, чем превратился в бомжа-должника.

— Ты еще можешь подать апелляцию в Верховный Суд.

— Ты думаешь, это что-нибудь изменит?

— Я думаю, надо было в свое время внимательно смотреть, что эта Маша Коровкина подсовывала тебе вместо расписки.

— Надо было…, не надо было, — хмуро огрызнулся мужчина. — Сам накосячил, — сам и пострадал. Вот только что мне теперь дальше делать? Честно говоря, я очень рассчитывал на отца, а теперь не удивлюсь, если меня обвинят в его убийстве.

— Не говори ерунду, с тобой ничего непоправимого не произошло, — с редкостной смесью раздражения и утешения ответила женщина. — Я, конечно, со своей научной зарплатой помочь тебе ничем не могу, да и муж тебе тоже денег не даст. Он сейчас строит загородный дом. Можно продать мой «Лэндкрузер», но это, опять-таки подарок Виктора, и ни к чему хорошему такой поступок не приведет. В общем, первое время поживешь у нас, потом найдешь какую-нибудь денежную работу, начнешь понемногу гасить долг, а там, глядишь, все как-нибудь и уладится.

— Оля, что ты говоришь? Ты же разумная женщина. Сколько я смогу прожить у вас? Месяц, два? Максимум полгода… А сколько лет мне понадобится, чтобы выплатить три с лишним миллиона? И какую такую денежную работу кроме подпольного абортария я могу найти? Официально меня теперь даже медбратом в самую зачуханную горбольницу не возьмут. Мне три года нельзя работать в медицине. Да и через три года, куда я пойду с такой репутацией?

— Свет не сошелся клином на медицине, есть и другие профессии.

— Я ничем кроме скальпеля и пинцета профессионально пользоваться не умею.

— Ничего, научишься. Сам же любил говорить: не боги горшки обжигают. Может, мой муж что-нибудь для тебя подберет.

— Ага, подберет мне место мальчика-курьера в адвокатской конторе, или сторожа-охранника. А, кстати, это идея. Пусть Виктор возьмет меня ночным сторожем в свой офис. По крайней мере, моя жилищная проблема будет решена. Днем я буду просить милостыню в метро и на вокзалах, а по ночам отсыпаться в холле на канапе. И никакие судебные приставы меня там в жизни не найдут, — мужчина нервно и зло рассмеялся.

— Не ерничай, Егор. Тебе это не идет.

— А что мне еще делать? Отец был моей последней надеждой, — мужчина выразительно посмотрел на траурную фотографию, стоявшую на столе. — А теперь…

— А теперь дай мне, пожалуйста, отцовский договор. Может быть, Виктор сумеет его оспорить.

— Бесполезно.

Мужчина подошел к письменному столу, достал из верхнего ящика пухлую пластиковую папку-конверт и протянул ее сестре. Та расстегнула кнопку, вынула сколотую скрепкой пачку листов и начала читать вслух:

— Договор коммерческого займа под залог недвижимости. Я, Коваленко Анатолий Михайлович, именуемый в дальнейшем заемщик…

— Это не заем, Оля, это чистый лохотрон. Отец официально продал эту квартиру ООО «Форвард — М» в лице ее полномочного представителя Грищука Петра Мироновича с правом последующего преимущественного выкупа. Там в конце прилагается договор купли-продажи.

Женщина перевернула пару листов и возмущенно замотала головой.

— Шесть процентов в месяц?!

— Я же тебе говорил. Плюс невозможность досрочного погашения. Чем выплачивать такие проценты проще новую квартиру купить.

— Ни один нормальный человек добровольно не полезет в такую кабалу!

— Фокус в том, что кредит выдают наличными прямо у нотариуса, без всяких бумажек и проволочек.

— Но на что отец рассчитывал?

— Видимо, на крупный выигрыш, — удрученно ответил мужчина.

— Мы подадим в суд и докажем, что отец в момент подписания договора был невменяем! Сделку признают ничтожной.

— Оля, отец умер. Мы уже ничего никому не докажем…

Женщина опустила голову и взяла брата за руку:

— Пойдем отсюда.

— Куда?

— Ко мне домой.

Мужчина отрицательно повел головой:

— Я сегодня останусь здесь.

Женщина посмотрела ему в глаза с откровенным подозрением и опаской:

— Мне не хватает только тебя потерять.

— Не беспокойся, я ещё не дозрел до самоубийства.

— А тебе не страшно будет здесь ночевать?

— Мне уже ничего не страшно.

Женщина положила документы обратно в папку и звучно цокая каблуками по давно не мытому ламинату вышла в прихожую. На пороге она обернулась и еще раз пристально посмотрела на мужчину.

— Здесь надо, как следует прибраться. Я приеду завтра утром… Егор, ты точно хочешь остаться здесь?

— Не волнуйся. И загляни, пожалуйста, ко мне домой, привези какую-нибудь чистую одежду, — мужчина достал из оттопыренного халатного кармана потертую кожаную ключницу и протянул ее сестре.

— Хорошо.

Когда в прихожей глухо ухнула тяжелая входная дверь, мужчина подошел к столу и включил компьютер. Системный блок натужно, с перебоями заурчал, словно старый дизельный двигатель на январском морозе, но через пару минут напряженной борьбы с самим собой все же загрузился. На жестком диске было всего два файла: «Игры» и «ГЛИМСКИНД». Мужчина проигнорировал первый файл и сразу взялся за загадочного «ГЛИМСКИНДА». Там открылась подборка записей с видеокамер какого-то казино. Объектом наблюдения был неряшливо одетый небритый мужчина неопределенного возраста. Его неопрятный вид резко диссонировал с холеной и ухоженной публикой, собравшейся за игровым столом VIP-рулетки, но никто не обращал на это внимания, а новые игроки, подходя к столу, зачем-то намеренно дотрагивались до локтя его мятого, изрядно потертого пиджака. Мужчина методично ставил по одной пятисотрублевой фишке исключительно в номер и заметно нервничал: теребил кончик носа, ерошил и без того растрепанные густые курчавые волосы и невнятно шевелил губами, словно что-то подсчитывая в уме. За целый час ни одна его ставка не сыграла, и Егор уже хотел выключить запись, когда странный мужчина, словно переходящий к финальной коде дирижер, решительно встряхнул своей растрепанной творческой шевелюрой, достал из кармана «золотую» пятитысячную фишку и эффектно выбросил ее на номер 15. Крупье запустил рулетку, мужчина замер, закусил нижнюю губу и, не мигая, словно пытаясь загипнотизировать игровое колесо, побежал глазами за мчащимся по кругу шариком. Если бы камера наблюдения записывала звук, то Егор услышал бы похожий на океанский прибой гул удивления, прокатившийся по залу, когда матовый шарик, окончив свой бег и манерно поколебавшись напоследок, упал в черную лунку под номером пятнадцать. Многие игроки восторженно зааплодировали, кто-то похлопал мужчину по плечу. Абсолютно бесстрастным оставался только крупье, он флегматично выстроил на столе аккуратные столбики из тысячных и пятитысячных фишек, дважды их пересчитал, а затем лопаточкой передвинул к победителю. Тот, похоже, еще не совсем веря в свою удачу, смущенно заулыбался, рассеянно распихал свой выигрыш по оттопырившимся карманам, бросил пару фишек «на чай» крупье, зачем-то поклонился собравшейся у стола публике и усталой, тяжелой походкой портового докера, направился к бару. На следующей записи мужчина снова сидел за тем же столом, и перед ним лежала целая гора пятисотенных чипов. Он по-прежнему играл straight (ставка на один номер), но теперь уже не так нервничал: не теребил нос и не растрепывал волосы, только продолжал едва заметно шевелить губами. Егор промотал запись до того момента, когда мужчина, во второй раз, проиграв почти всю «мелочь», выставил «золотую» фишку на номер двадцать восемь. Крупье еще не запустил колесо, а у стола уже собралась едва ли не половина посетителей казино. Несколько игроков, вслед за мужчиной, тоже сделали небольшие ставки на выбранный им номер. И во второй раз шарик, как намагниченный, упал в указанную лунку. Крупье смущенно развел руками, показывая, что за столом нет требуемой суммы. В кадре, словно из ниоткуда, появился серьезный подтянутый мужчина, видимо, супервайзер или даже начальник службы безопасности. Он задал несколько вопросов крупье и исчез так же незаметно, как и появился. А через минуту к столу подошла девушка в клубной униформе с подносом выигранных фишек. На этот раз победитель уже не выглядел смущенным и неуверенным. Он самодовольно рассмеялся, не считая, бросил дилеру чаевые, послал воздушный поцелуй сидевшей напротив него блондинке в открытом вечернем платье и снова удалился в сторону бара. На третьей записи все повторилось заново, только супервайзер с самого начала игры встал за спиной у дилера. На выбранный мужчиной номер одиннадцать вслед за его везучей «золотой» фишкой высыпалась целая гора более мелких чипов. И снова выигрыш, победная улыбка и вскинутая вверх рука с двумя пальцами в виде буквы V. Но на этот раз мужчина вышел из-за стола, заметно пошатываясь, видимо, два подхода к барной стойке сделали свое дело. Больше в файле ничего не было. Егор Коваленко оторвался от монитора и несколько раз провел перед глазами ладонью правой руки, проверяя реальность увиденного. Все оказалось вполне реальным.

— Ни фига себе, — обескуражено прошептал бывший хирург.

За окном тихо догорал первый день самого жаркого летнего месяца. День, в который по всей России должны были навсегда закрыться все игорные заведения.

2

Двойняшки Егор и Оля Коваленко родились в семье военных: отец был офицер-ракетчик, мать — военный хирург. Детство они провели в засекреченных военных городках, и, вероятно, до своего совершеннолетия кочевали бы по стране, но в середине восьмидесятых, когда родители служили на радиолокационной станции в Западной Грузии, мать, неожиданно увлекшаяся горными лыжами, разбилась на одной из трасс в Бакуриани. Отец, резонно решивший, что одному ему двух детей нормально не воспитать, отправил десятилетних Егора и Олю к своей матери в Москву. Бабушка, только что вышедшая на пенсию и раньше видевшая внука и внучку только во время летних каникул, встретила детей с распростертыми объятьями. Она целиком отдала им свою единственную комнату, а сама перебралась на небольшой кухонный диванчик. Проработав всю жизнь инспектором РОНО, бабушка считала хорошее образование самой важной жизненной ценностью. С Олей все было ясно — девочка с детства буквально «болела» математикой. С трех лет она считала все, что попадалось ей на глаза: ворон на деревьях, детей в песочнице, военных на плацу. Она делила апельсины и яблоки между своими куклами и множила солдатские ряды на шеренги. В первом классе ее любимой книжкой стала старенькая, со всех сторон подклеенная «Математика для любознательных», взятая в школьной библиотеке. Оля с удовольствием решала задачки на сообразительность, несложные арифметические головоломки, и каждый вечер демонстрировала родителям и брату вычитанные в книжке математические фокусы. Отец всячески поощрял такое странное для девочки увлечение, ведь в свое время математика была и его коньком. После школы он поступал в Бауманку, но не добрал полбалла и отправился в армию. Растеряв за время службы немалое количество знаний, Анатолий Коваленко не решился еще раз штурмовать престижные гражданские ВУЗы, а направился в Высшее Зенитно-Ракетное училище, где умение общаться с математикой на «ты», было не менее важно, чем в Бауманке или на мехмате МГУ. Теперь, наблюдая, как неожиданно проявляются в подрастающей Оле его «математические» гены, он видел собственное отражение двадцатипятилетней давности. На окончание третьего класса Коваленко-старший подарил дочери только что вышедшую «Математическую шкатулку» Нагибина и Конина.

— Предмет математики настолько серьезен, что полезно не упускать случаев, делать его хоть немного занимательным. Б. Паскаль, — прочитала Оля эпиграф на титульном листе подаренной книжки. — Пап, а кто такой этот Б. Паскаль?

— Блез Паскаль — это гениальный математик, философ и богослов, живший во Франции во времена трех мушкетеров. Математикой он увлекался с детства и в твоем возрасте так сформулировал теорему о сумме внутренних углов треугольника: три угла папиной шляпы равны двум углам его письменного стола, — улыбнулся отец. — Хотя вы еще не проходите геометрию, и ты вряд ли поняла в чем тут смысл.

Девочка обиженно надула губы, нахмурила лоб и отвернулась.

— Не обижайся, — Анатолий Коваленко подошел к дочери и нежно положил руку на ее детское плечо. — Паскаль был гений, а его отец не хотел, чтобы сын был ученым. Он видел его крупным чиновником, вроде себя и не поощрял увлечение математикой. Вот маленький Блез и изучал геометрию таким прикладным путем.

Оля неожиданно рассмеялась и повернулась к отцу.

— Я все поняла! Это все равно, что три угла «русской пирамиды» равны двум углам бильярдного стола!

Анатолий Коваленко покраснел от радости и смущения. Он не был заядлым игроком, но любил в выходные дни провести час-другой в офицерском клубе за игрой в «русскую пирамиду». Оля, невзирая на запрет матери, часто увязывалась вслед за отцом, чтобы считать очки на упавших в лузу шарах.

— Ты прямо новая Ковалевская! Надо было назвать тебя не Олей, а Соней!

— Ой, не могу! Соня! Соня Ковалевская! — неожиданно задразнился рисовавший за письменным столом Егор.

— Я вовсе не соня!

— Нет, ты соня! Ты никогда по утрам вставать в школу не хочешь!

— Я не соня!

Девочка уже хотела накинуться на брата с кулаками, но отец вовремя встал между детьми.

— Соня — это уменьшенное имя от Софьи, что означает «мудрость». Софья Ковалевская была выдающимся русским математиком. Она жила в прошлом веке и стала первой в мире женщиной — профессором математики.

— Я не хочу быть никакой Софьей Ковалевской! Меня зовут Оля Коваленко! — с недетским упорством отчеканила девочка.

— Конечно, тебя зовут Оля, — успокоительно согласился отец.

— Ковалевская! — ехидно добавил выглянувший из-за его спины Егор.

Девочка запустила в брата только что полученной «Математической шкатулкой». Егор увернулся, и книга упала на письменный стол, опрокинув акварельные краски и расцветив комнату разноцветными брызгами. Мальчику пришлось до вечера отмывать размазанную по обоям абстракцию, и с тех пор он, желая чем-нибудь досадить сестре, называл ее Ковалевской. Оля сначала злилась и обижалась, но с возрастом привыкла, и ей даже начало льстить сравнение с такой выдающейся женщиной.

Таким образом, Олино будущее было для бабушки абсолютно ясно. Свой первый год в Москве девочка проучилась в обычной школе, а потом бабушка, используя свои оставшиеся связи в отделе народного образования, перевела ее в престижную физико-математическую школу. Учеба Оле нравилась, и она быстро привыкла к ежедневным часовым поездкам на другой конец огромного города. Она участвовала и побеждала в районных, городских и даже республиканских олимпиадах, и после школы без труда поступила на мехмат МГУ. Впрочем, в начале девяностых туда никто особо не стремился. Окончив мехмат с красным дипломом, Ольга пошла на работу в крупный академический институт, где через четыре года защитила кандидатскую диссертацию и почти сразу приступила к работе над докторской. Еще во время учебы она начала встречаться со студентом юрфака Виктором Астаповым. Их легко предсказуемый роман длился восемь лет и закончился шумной и веселой свадьбой после того, как Ольга защитила кандидатскую, а Виктор получил собственную адвокатскую практику. Словом, устроенная и размеренная жизнь Ольги Коваленко была «похожа на фруктовый кефир», и ее это вполне устраивало.

Совсем другое дело было у ее брата. Педагогические навыки бабушки в области профессиональной ориентации не приносили никаких результатов. Десятилетний Егор понятия не имел, кем хочет быть, но абсолютно твердо знал, кем не хочет. Он не хотел быть военным, учителем, врачом, инженером и вообще кем-либо из предлагаемого бабушкой списка профессий. Но однажды после просмотра очередного выпуска «Клуба кинопутешествий», мальчик неожиданно заявил, что хочет стать таким же путешественником, как Юрий Сенкевич, и объехать весь земной шар. Бабушка тут же воспользовалась моментом.

— А ты знаешь, что Сенкевич по образованию врач?

— Врач? — разочарованно переспросил Егор, и детский кумир моментально упал со своего пьедестала. — А я думал он настоящий путешественник.

— Он хирург, как твоя мама.

Дальше бабушка стала весьма аргументировано убеждать внука в том, что профессия врача, а особенно хирурга, это кратчайший и вернейший путь, ведущий в самые увлекательные и таинственные экспедиции. Через час Егор покорно согласно головой и сказал, что после школы обязательно будет поступать в медицинский институт.

— Вот и молодец! Профессия врача самая гуманная и уважаемая на свете. Может быть, ты станешь таким же знаменитым хирургом, как Николай Пирогов, или…

Бабушка не успела договорить, как комнату заполнил ехидно-дразнящий хохот Оли.

— Ой, не могу! Знаменитый хирург Егор Пирогов!

Мальчик, не вступая в дискуссию, молча запустил в смеющуюся сестру тапочкой.

— Пирогов! Пирогов! — продолжала дразниться Оля, выбегая из комнаты.

— Соня Ковалевская! — обиженно выкрикнул Егор, и бросил ей вслед вторую тапочку.

— Дети, немедленно прекратите это безобразие! — впервые повысила голос обычно мягкая и ласковая бабушка.

Так у одиннадцатилетнего Егора появились профессиональная установка и домашнее прозвище Пирогов. Приехавший через несколько месяцев в отпуск отец был так обрадован выбором сына, что даже произнес за ужином небольшой экспромт на тему: «хирург — профессия настоящих мужчин».

— Единственным исключением была твоя мать, и я думаю, что ты будешь достоин ее имени! — Анатолий Коваленко окончил свою речь и расцеловал сына в обе щеки.

Егору захотелось заплакать. Он понял, что будущее его предрешено, и отступать ему теперь некуда. Следующий учебный год мальчик встретил в школе с углубленным изучением химии и биологии. Сначала на новом месте Егору не нравилось абсолютно все: от ботаников-одноклассников до невкусных школьных обедов. Особенно его угнетали утренние поездки на метро с двумя пересадками и необъятные домашние задания, не оставлявшие свободного времени даже в выходные. Но социум диктовал свои законы, и постепенно Егор втянулся в новый график. Если он и не научился получать удовольствие от преодоления трудностей, то, по крайней мере, научился не ныть и не пасовать.

— Терпи Пирогов — знаменитым хирургом станешь, — подтрунивала Оля над братом, до полуночи просиживавшим над учебниками.

— Я-то стану. А вот ты, Ковалевская, чем собираешься прославиться? Нынче женщин-профессоров пруд пруди.

— А я стану женщиной-академиком, — самоуверенно отвечала Оля.

— Ну-ну.

Однако, не смотря на прилагаемые усилия, Егор не блистал никакими достижениями ни в химии, ни в биологии, ни в каком-либо другом предмете. Его не посылали на олимпиады, правда, и не бранили за неуспеваемость, он всегда и везде был неприметным середнячком. При поступлении в институт он оказался в самом конце списка зачисленных абитуриентов. В институте Егор учился так же тяжело и неприметно, как в школе. В его зачетке не было «отл.» только «хоры.», часто перемежаемые «удами». В итоге, получив диплом, мечтавший о солидном институте типа «Склифа» или Вишневского Егор остался в той самой малопочтенной городской больнице, где проходил последипломную интернатуру. Эта огромная, похожая на многопалубный океанский лайнер клиника изнутри напоминала печально знаменитую Обуховскую больницу, в которую когда-то свезли легендарного Левшу, и «куда всех умирать принимали».

Восьмое хирургическое отделение, в котором работал Егор, занималась как плановыми больными, так и пациентами, поступившими по «Скорой помощи». На первых порах молодой специалист ассистировал дежурным хирургам и занимался пациентами «Скорой», не требующими срочного оперативного вмешательства. Большая часть этих больных состояла из деградировавших и спившихся люмпенов, лишившихся работы еще в начале девяностых, и с тех пор, так и не нашедших место в новой жизни, зато заработавших панкреатит, язву или синдром Маллори-Вейсса. Это был крайне тяжелый и неблагодарный контингент, и отношение к таким пациентам было соответствующе пофигическое: повезет — выживет, а помрет — так помрет, никто о нем сожалеть не будет. Егор, еще не зараженный профессиональным медицинским цинизмом, несмотря на сочувственные усмешки своих коллег, старался помочь каждому бедолаге. И у него это удивительным образом получалось. У Егора Коваленко оживали и вставали на ноги даже такие пациенты, которые у других врачей обычно в течение суток переезжали из больничной палаты в морг. Работа со спившимися работягами, приносила Егору какое-то странное моральное удовлетворение, но никакой материальной благодарности он от нее не получал. Через год такого грязного и бесперспективного труда, когда молодой хирург стал всерьез задумываться о переходе в какую-нибудь тихую районную поликлинику, где, конечно, карьеры не сделаешь, но какую-никакую побочную копейку иметь будешь, заведующий отделением, после утренней пятиминутки пригласил Коваленко к себе в кабинет.

— Молодой человек, я уже давно присматриваюсь к вам и в целом удовлетворен результатами вашей работы. Я думаю, что вам пора заняться более серьезным делом, чем исцеление человеческого балласта. Со следующей недели вы будете заниматься плановыми операциями. Несколько месяцев побудете ассистентом, а потом отправитесь в самостоятельное плавание.

Восьмая хирургия специализировалась на вентральных грыжах. Эта болезнь редко встречается у банковских клерков, бухгалтеров или менеджеров. Они могут заработать ее, только перекачавшись в спортзале, и вряд ли эта болячка сумеет надолго оторвать их от рабочего стола и компьютера. Вентральная грыжа — это удел пролетария, переоценившего свои физические возможности. Для любого трудяги она чревата длительной профессиональной дисквалификацией, а чаще всего потерей рабочего места и заработка. Поэтому каждый грузчик, штукатур или сантехник, получивший в награду за свой нелегкий труд подобную хворь, стремится, как можно быстрее от нее избавиться. Хирург в районной поликлинике выписывает такому временно нетрудоспособному работнику направление в ближайшую городскую больницу, и тот идет на прием к заведующему отделением.

— Все ясно, — говорит завотделением, изучив анамнез. — Ничего сложного нет, но придется подождать. Операция плановая, на нее у нас очередь.

— И долго ждать?

— Месяцев пять-шесть, не меньше. Вы знаете, какая у нас очередь? На дворе февраль, а мы уже составили план операций на июль, — спокойно отвечает врач.

— И что же мне делать? Меня за это время пять раз уволят, — растерянно вопрошает работяга, — а у меня семья, кредиты…

— Пусть начальство временно переведет вас на работу не связанную с физическими нагрузками.

— Это где же для меня такую работу найдут?

— Тогда обратитесь в платную клинику, там очередей нет.

— А у вас нельзя как-нибудь ускорить очередь?

— Сложный вопрос, — заведующий отделением отрывает глаза от бумаг и смотрит куда-то в потолок. — Попробуйте поговорить с нашими хирургами, например, с …, — врач называет фамилию, — может быть, он сумеет найти время на внеплановую операцию.

Указанный хирург внимательно выслушивает потенциального пациента и согласно кивает головой:

— Семь тысяч.

— Рублей? — испуганно спрашивает измученный работяга.

— Конечно.

— Вы понимаете, я сейчас на больничном, денег у меня нету…

После непродолжительного торга цена опускается до шести, а то и до пяти тысяч, но ниже уже нельзя. Кроме оперирующего хирурга есть еще анестезиолог, операционная медсестра, и, в конце концов, завотделением.

Больной раздосадован, а, может, даже взбешен, но поделать ничего не может. Он лезет в отложенную на черный день заначку, или занимает деньги у друзей и соседей, и на следующей следующий день с утра вновь появляется в хирургическом отделении. А после операции, благополучно избавившись от своей болячки, но, все еще жалея о потраченных деньгах, он навсегда вносит врачей в свой личный, пополняющийся с каждым годом черный список вымогателей.

Вот так и работала восьмая хирургия. Впрочем, эта известная еще с советских времен схема до сих пор успешно действует во всех бесплатных российских стационарах.

Сначала Егор смущался и даже краснел, объявляя больному требуемую сумму. Ему казалось, что стоящий перед ним угрюмый и на вид вполне здоровый мужик сейчас поднимет шум и даже попытается набить ему морду, но ничего подобного не происходило. Больной неумело и косноязычно торговался, сетуя на невыплаченную зарплату и просроченные кредиты, а через день покорно приносил оговоренные шесть или семь сложенных вдвое тысячных купюр, из которых оперирующему хирургу предназначалась ровно половина. Первое время Егор старался как можно быстрее избавиться от этих грязных денег, в чем ему успешно помогала его операционная сестра Таня, однако, вскоре понял, что лишние десять-двенадцать тысяч в неделю это реальная возможность купить в ближайшем будущем неплохую машину, а в более отдаленной перспективе и собственную квартиру. Егор продолжал жить вдвоем с бабушкой в ее однокомнатной квартире, а Ольга сразу после окончания университета переехала жить к своему будущему мужу. В силу своего характера и воспитания он так и не сумел стать тем холодным и циничным профессионалом, который не придает никакого значения просьбам и жалобам своих больных и спокойно игнорирует во время ночного дежурства нового пациента, только что поступившего по неотложке. Но он больше не смущался и не краснел, научился жестко торговаться с плановыми пациентами и даже перестал запирать дверь ординаторской, принимая от них деньги. Через полтора года Егор сменил свою старую шестерку на новенький WW Passat, а еще через год у него умерла бабушка, и операционная сестра Таня переехала жить к Егору. Проблема приобретения новой квартиры на некоторое время потеряла свою актуальность.

3

Унылая и малопривлекательная жизнь Егора Коваленко неожиданно изменилась после встречи бывших выпускников кафедры оперативной хирургии. Встреча проходила в довольно популярном и дорогом рыбном ресторане. Пафосная атмосфера заведения сама подталкивала посетителей к снобизму и самолюбованию, и уже после второго тоста почти все молодые хирурги, почувствовав себя светилами медицинской науки, стали наперебой доказывать друг другу собственную значимость и востребованность. Оказалось, что кто-то уже успел защитить кандидатскую диссертацию в институте Пирогова, а кто-то прошел ординатуру в Берлинском госпитале святого Климента. Один оперировал мениск у известного хоккеиста, а другой в качестве штатного хирурга ездил с нашей сборной на последнюю Олимпиаду. Некоторые бросили профессию. Гордость факультета, отличница и красавица устроилась менеджером в крупную нефтяную компанию и за три года заработала в Сибири столько денег, сколько не заработать ни в какой клинике Москвы и за десять лет. А «хвостатый» аутсайдер, едва перебиравшийся с курса на курс, очень успешно открыл собственную аптечную сеть. Многие, без сомнения, привирали, но Егору хвастаться было вовсе нечем, поэтому он молча пил запотелую водку «Белуга» и закусывал ее заливной осетриной. Когда разговор зашел об отдыхе, и за столом зазвучали рассказы о серфинге в Бискайском заливе, горных лыжах в Швейцарских Альпах и рафтинге на Бали, то непосвященный человек мог бы подумать, что ресторан арендовали не молодые врачи, а туристические менеджеры. Егор с детства грезивший путешествиями, но не летавший никуда дальше Турции, уже собрался тихо и незаметно покинуть эту самовлюбленную ярмарку тщеславия, когда его перехватил возле курительной комнаты Леша Новоселов, однокурсник из параллельной группы. В институте они были знакомы шапочно и лишь кивали друг другу головой при встрече.

— Привет, Егор! А ты, правда, работаешь в обычной городской больнице? — без всяких лирических предисловий, деловито осведомился Новоселов.

— Ну, допустим, — лаконично-уклончиво ответил Коваленко.

— Оперируешь?

— Режу потихоньку.

— Надеешься, лет через двадцать безупречной службы дорасти до заведующего отделением?

— Не надеюсь.

— И что наше государство нынче платит таким беззаветным труженикам скальпеля?

Егор хотел проигнорировать этот бестактный и хамоватый вопрос, но не сумел выдержать паузу и отрешенно холодно произнес:

— Двадцать пять грязными плюс квартальная премия, если на столе никто не загнется.

— По тебе не скажешь, — усмехнулся Новоселов, бесцеремонно потрепав бывшего однокурсника за рукав пиджака. — Не жалко за новый прикид месячную зарплату отдавать?

Егор, действительно, не производил впечатления бедного родственника и был одет ничуть не хуже других. Готовясь к этой помпезной встрече, он специально купил новые костюм, рубашку, галстук и ботинки.

— У меня есть дополнительные подработки.

— Отжимаешь пятерки у больных пролетариев? — не унимался Новоселов.

— Слушай, Леша, не напрягай меня. У тебя своя жизнь, у меня своя жизнь, — Коваленко уже еле сдерживал себя, чувствуя, как закипает разогретая алкоголем кровь. — Что ты от меня хочешь?

— Да ты не волнуйся, Егор, я не в финансовом мониторинге работаю. Меня твои подработки не интересуют, — миролюбиво улыбнулся Новоселов. — Я сам два года в муниципальном стационаре оттрубил и весь наш черный минздравовский прайс-лист, как энциклопедию, от Аппендицита до Язвы наизусть знаю. Обычный тест на стрессоустойчивость. На таких вопросах многие начинают пальцы гнуть и в бубен бить. После муниципального гадюшника из большинства врачей хамство так и прет. И это уже неизлечимо. Такие ребята для приличной работы больше не пригодны. А ты ничего — устойчивый!

— Тест на стрессоустойчивость, — ухмыльнулся Коваленко. — Ты что, Леша, хочешь меня в разведку завербовать?

— Зачем в разведку? У меня есть более интересное предложение. Хочешь попробовать себя в пластической хирургии? Работа чистая, деньги честные, пациенты — сплошной гламур. Только нервы нужны крепкие. У нас не горбольница, а очень солидная клиника — хамить пациентам ни при каких условиях нельзя. Они нам могут хоть в рожу плевать, а мы должны молчать и улыбаться. Сейчас клиника расширяется, и нам нужен еще один хирург.

Егор, не ожидавший такого поворота, заметно стушевался:

— Да какой из меня пластический хирург, я все больше по грыжам да аппендициту.

— Так, тебя никто сразу и не поставит на интимную пластику или армирование кожи. Нам нужен еще один врач на инъекционный фэйс-лифтинг. Сейчас ботокс или рестилайн любой грамотный третьекурсник сумеет вколоть, но наш главврач не хочет брать людей с улицы. А все знакомые, как видишь, — Новоселов кивнул головой в сторону невнятно гудящего ресторанного зала, — уже при деле. Тебе пора подниматься, и это хорошая возможность. Ты оперирующий хирург с почти семилетним стажем, и я за тебя поручусь.

— А сколько у вас платят?

Новоселов назвал сумму в два раза превышавшую общий заработок Коваленко в самые «урожайные» месяцы. Егор буквально кожей почувствовал дунувший ему в спину попутный ветер удачи:

— Я согласен.

— Тогда пойдем, обмоем это дело.

Они вышли из ресторана через три часа и, как проверенные временем закадычные друзья, подражая рок-героям известного клипа, пошли в обнимку по ночному осеннему бульвару, разбрасывая ногами разноцветные пожухлые листья.

Осень — в небе жгут корабли!

Осень — мне бы прочь от земли!

Через три недели, выйдя на работу в клинику пластической хирургии «Зодиак — XXI», Егор Коваленко впервые ощутил себя человеком нового тысячелетия. Клиника, уютно расположившаяся в глубине старого московского парка, по своему техническому оснащению и уровню обслуживания являла собой образец идеального медицинского стационара. В ее коридорах в отличие от горбольницы по утрам пахло не хозяйственным мылом и дешевым стиральным порошком, а живыми цветами и дорогим парфюмом, кукольно-вежливые медсестры с неизменными улыбками обращались ко всем пациентам по имени-отчеству, а не менее вежливые обитатели одноместных люксовых палат буквально лучились успехом и благополучием. Все это поднимало статус Егора в его собственных глазах на недосягаемую ранее высоту. Первое время он под руководством Леши Новоселова учился правильно определять точки введения и количество инъекций ботокса, рестилайна и ювидерма, а через месяц, успешно сдав внутренний экзамен, был допущен к самостоятельной практике. У него появился собственный кабинет с тешащей самолюбие и радующей глаз табличкой:

Инъекционная контурная пластика лица.

Врач высшей категории

Коваленко Егор Анатольевич.

Основными клиентами Егора были приближающиеся к полтиннику и упорно не желающие расставаться с молодостью представительницы среднего класса. Эти преданные поклонницы «Дискотеки 80-х», несмотря на свое солидное положение и возраст, в глубине души навсегда остались теми юными беззаботными студентками, которые когда-то лихо отплясывали на институтских вечерах под заводные ритмы «Арабесок» и «Оттавана». Теперь, сделав карьеру или просто удачно выйдя замуж, они не жалели ни денег ни времени на борьбу с «гусиными лапками» и «морщинами гнева» и смело накачивали себя ботоксом и гиалуроновой кислотой. Егор, совсем недавно перешагнувший тридцатилетний рубеж, не переставал удивляться, зачем этим дамам уже предпенсионного возраста так нужны обездвиженные кукольные лица и по-рыбьи выпяченные губы. А женщины, получив необходимые инъекции, искренно благодарили его и беззаботно упархивали в другие кабинеты: на липосакцию, подтяжку груди и армирование тела «золотыми» нитями. А через полгода, когда действие препаратов заканчивалось, и на лицах снова проявлялись морщины, они, словно подсевшие на иглу наркоманы, снова возвращались в кабинет контурной пластики за новыми дозами перлайна или диспорта.

Помимо женщин у Егора были и немногочисленные клиенты-мужчины. В основном это были выходящие в тираж танцоры кордебалета, профессиональные стриптизеры и малоизвестные исполнители оригинального жанра, нередко имевшие нетрадиционную сексуальную ориентацию. Но иногда на прием приходили и немногословные авторитетные предприниматели первой волны с глубокими морщинами и усталыми глазами, под которыми висели тяжелые мешки — следы неумеренных возлияний, хронических болезней и затяжного нервного стресса. Они не хотели избавляться от своих честно заработанных суровых морщин, — они хотели избавиться только от нездоровых малопривлекательных мешков, и при этом как можно незаметнее. Чтобы никто из их друзей, а тем более подчиненных и подумать не смог, что настоящий мужчина, реальный self made man, опустился до визита к пластическому хирургу.

— Оставьте мне мои морщины, а вот мешки уберите, и так, чтобы это было как-то незаметно. Словно я неделю прокантовался в какой-то грязелечебнице, и все рассосалось само собой.

По-хорошему, большинству таких визитеров действительно следовало бы съездить на пару месяцев в какой-нибудь хороший санаторий на Минеральных Водах или в Баден-Бадене, досконально проверить свои печень и почки, сесть на диету и кардинально изменить свой образ жизни. Однако Егор ничего подобного им не советовал, резонно полагая, что подобные рекомендации они слышали не раз.

— Извините, но вы записались не к тому специалисту. Инъекционный фэйс-лифтинг занимается только борьбой с мимическими морщинами, — вежливо и спокойно просвещал своего несостоявшегося пациента Егор.

— А что, мешки нельзя убрать как морщины — одним уколом?

— К сожалению, нет. Удалением мешков занимается блефаропластика.

— И что это за такая пластика?

— Довольно сложная хирургическая процедура, имеющая целый ряд противопоказаний. Сначала выясняется первопричина возникновения мешков, — заученно-монотонно отвечал Егор. — Это может быть подкожная грыжа или…

Как правило, услышав об имеющей противопоказания сложной хирургической процедуре, авторитетный бизнесмен, заработавший за свою нелегкую жизнь устойчивую аллергию к операционному столу, разочарованно-тихо цедил сквозь зубы: «Все ясно, вам бы только скальпелем помахать…”, и, словно призрак, навсегда исчезал из клиники пластической хирургии.

Новая работа приносила Егору не только моральное, но и весьма ощутимое материальное удовлетворение, и он снова задумался о новой квартире. Теперь, имея довольно весомую белую зарплату, Коваленко мог без проблем получить ипотечный кредит. Продолжавшая жить с ним в гражданском браке Татьяна пришла от этой идеи в восторг:

— Мы можем продать эту квартиру и взамен купить новую трешку!

— Я думаю, нам вполне хватит хорошей двухкомнатной квартиры, они сейчас тоже не маленькие, — разумно возразил Егор, не желавший влезать в крупные долги.

— Зачем покупать двушку, если можно купить трешку? — продолжила гнуть свою линию Татьяна. — Ты о нашем будущем ребенке думаешь? Мне уже почти тридцать два — давно пора рожать. В одной комнате у нас будет детская, в другой спальня, а в третьей гостиная.

— Я прекрасно прожить бы мог и без гостиной, — насмешливо спародировал Егор крылатую фразу секретаря Теодоро.

— А я не могу, — не оценила юмора Татьяна, никогда не видевшая «Собаку на сене». — Где мы будем принимать гостей?

— А к нам ходят гости? — удивленно выгнул брови Егор.

— Потому и не ходят, что некуда приглашать. Тут тебе и спальня, тут тебе и кабинет, тут и гостиная. Три в одном! — Татьяна широким жестом обвела комнату, плотно заставленную разномастной мебелью. — А куда наш ребенок будет приглашать своих друзей? Где он будет отмечать свои дни рождения?

— Хорошо, я подумаю, — сдался не выдержавший такого энергичного натиска Коваленко.

Через полгода он продал старую однушку, внес вырученные от продажи деньги в качестве первоначального взноса в ипотеку, и купил просторную трехкомнатную квартиру на северо-западе Москвы. Откладывавшиеся еще со времен работы в больнице деньги были потрачены на шумную и помпезную свадьбу, ремонт, новую мебель и мечту Татьяны — терракотовый «Ниссан Кашкай». А над Егором повис растянутый на десять лет многомиллионный ипотечный долг. Первое время ему было чертовски жалко ежемесячно отдавать большую часть своей немаленькой зарплаты банку, но постепенно он свыкся с этим обременением и даже стал подумывать о небольшом, по меркам висевшего на нем долга, автокредите. Егор давно мечтал сменить свой «Фольксваген-Пассат» на новую «бэху» пятой серии и уже морально дозрел до нового займа, как вся его благополучная жизнь неожиданно полетела под откос, словно подорванный террористами, мирно спящий ночной экспресс.

4

Роль террориста, а точнее террористки, сыграла известная светская тусовщица и постоянный персонаж светской хроники Магда Делонэ. Магда появилась в столичной тусовке непонятно откуда, но сразу же привлекла всеобщее внимание показной вульгарностью, роскошным бюстом шестого размера и своеобразной манерой представляться с претенциозным французским акцентом, делая особый упор на аристократическую частицу де:

— Магда-Алена де Лоне.

За эту особенность она получила клубное прозвище Магдалена.

Про себя Магда на голубом глазу рассказывала, что она правнучка дворян-эмигрантов еще первой революционной волны и внебрачная дочь знаменитейшего французского киноактера, из чистого любопытства приехавшая познакомиться со своей исторической родиной. Это знакомство ограничилось десятком модных столичных клубов и дорогих ресторанов, откуда под утро нетрезвую француженку обычно увозил к себе домой какой-нибудь богатый любитель необъятных женских прелестей. В столичной тусовке в аристократично-французское происхождение Магды никто не верил, и она считалась очередным провинциальным фриком до тех пор, пока ее совершенно неожиданно не взял на содержание экстравагантный владелец сети игровых залов и казино Вадим Линкевич. А незадолго до этого знакомства Магда впервые появилась в «Зодиаке-XXI». Появилась в своем фирменном стиле «вени, веди, вичи», без всякого предварительного звонка или записи.

— Запишите меня к самому лучшему специалисту по женской груди, — глядя куда-то в сторону от работавшей на ресепшене молодой медсестры-регистратора, высокомерно произнесла Магда.

— Вам нужен пластический хирург или маммолог? — вежливо улыбнулась медсестра, сразу узнавшая загадочную француженку, часто мелькавшую в скандальных светских хрониках.

— Конечно хирург, на хрена мне маммолог?

— Очень хорошо. Продиктуйте, пожалуйста, ваши паспортные данные.

— Это еще зачем? — насторожилась посетительница.

— Я должна завести на вас учетную медицинскую карточку, — продолжала улыбаться медсестра. — Не беспокойтесь, вся занесенная в нее информация является врачебной тайной.

— Я и не беспокоюсь, — Магда, изрядно покопавшись в сумочке, достала паспорт, но тут у нее зазвонил телефон, и она небрежно бросила на стойку тоненькую книжечку в бордовой обложке с золотым тиснением. — Запишите все сами.

Паспорт был российский, абсолютно новый и практически чистый. Согласно ему внебрачная дочь французского киноактера родилась двадцать пять лет назад в Москве, шесть месяцев назад зарегистрировалась на улице Крылатские Холмы, а вот сам паспорт Магда Аленовна Делонэ получила всего лишь всего лишь год назад в отделении ОУФМС города Добрянска Тамбовской области. А под обложкой этого удивительного документа вызывающе белел сложенный вчетверо листок гербовой бумаги. Убедившись, что эпатажная посетительница, отключившись от реальности, увлеченно обсуждает подробности минувшего вечера, сгорающая от любопытства молодая регистраторша аккуратно достала листок и, развернув его, рефлексивно зажала рот ладошкой. Листок оказался «Справкой о внесении изменений в паспортные данные».

— Долго мне еще ждать? — захлопнув через четверть часа телефон, раздраженно поинтересовалась Магда Делонэ.

— Все готово, — продолжая прикрывать ладошкой рот, ответила любопытная медсестра и торопливо выложила на стойку пластиковую карточку с логотипом клиники и ярко-бордовый паспорт. — Третий этаж, кабинет триста семь, врач Новоселов Алексей Николаевич.

Магда молча забрала документы и, надменно кивнув головой, направилась к лифту. Когда серые телескопические дверцы мягко захлопнулись за ее спиной, регистраторша, наконец, отняла ладонь ото рта и, не в силах больше сдерживать распиравший ее хохот, навалилась грудью на стол.

— Ты чего, Ленка, с ума сошла? Ржешь на рабочем месте как лошадь? — испуганно спросила ее, проходившая мимо пожилая кастелянша.

— Да я сейчас, Тамара Пална, вообще уписаюсь! — продолжала давиться смехом регистраторша. — Вы знаете, как на самом деле зовут Магду Аленовну Делонэ? Мария Ивановна Коровкина! А знаете, откуда она приехала в Москву? Думаете из Парижа? Из села Размахаево Добрянского района Тамбовской области!

— Ты-то откуда все это знаешь? — недоверчиво спросила кастелянша.

— А я только что карточку на нее заводила и своими глазами видела справку об изменении паспортных данных.

— Да ты что?!

Через пять минут по всем коридорам и кабинетам «Зодиака», подобно мягкой морской волне, поползли приглушенные разговоры и тихий смех.

— Вы слышали?

— Это ж надо!

— Маша Коровкина из Размахаева!

— А понтов-то, понтов!

— Здрасьте, Мариванна!

А в это время ничего не подозревающая героиня этого тихого утреннего переполоха, раздевшись по пояс, стояла перед доктором Новоселовом и обеими руками поддерживала свою добротную сельскую грудь.

— И что вы посоветуете мне с этим делать?

— А что вам не нравится? — наивно удивился Леша Новоселов, пораженный этим природным чудом шестого размера. — Вам доставляет неудобства такой большой размер? Вы хотите уменьшить? Не советую, миллионы женщин могут только мечтать о такой соблазнительной груди!

— Да она только в бюстгальтере соблазнительная! Смотрите! — экспрессивно ответила ему светская содержанка и опустила руки по швам. Лишившиеся поддержки роскошные груди упали едва ли не до пупка и стали похожи на две огромные вытянутые грелки, смотрящие в пол крупными коричневыми сосками. — Это так же соблазнительно, как член импотента! Женская грудь должна стоять! Вот так!

Магда снова подобрала груди ладонями и угрожающе выставила их в сторону доктора. Новоселов поперхнулся сдавленным смешком.

— Все понял. Не забивайте себе голову, это проблема решаемая. Обычно в таком случае делается подтяжка груди, но в вашем случае обойтись одной подтяжкой не удастся. Придется устанавливать поддерживающие импланты. Это будет стоить недешево и увеличит вашу грудь еще на полразмера.

— Так это ваще клево! — просияла псевдофранцуженка. — И при этом грудь будет стоять?

— Разумеется.

— Доктор, вы реально волшебник!

Магда чмокнула Новоселова в щеку и стала упаковывать свою необъятную грудь в такой же необъятный бюстгальтер, черные чашки которого были похожи на две тюбетейки, густо расшитые золотыми нитями.

Когда через полчаса, получив направление на анализы, Магда Делонэ с гордо поднятой головой проходила по коридорам клиники, за ее спиной легким морским бризом летел тихий шепот:

— Мариванна… Маша Коровкина из Размахаева…

А в конце рабочего дня главный врач собрал весь свободный от дежурства персонал в вестибюле пятого, административного этажа и произнес короткую суровую речь:

— Я уже знаю, какой крайне скандальный слух циркулирует с утра по нашей клинике. Напоминаю: мы не имеем никакого права вмешиваться в личную жизнь наших пациентов, а тем более распускать позорящие их имя сплетни. Всякий, кто вынесет за пределы нашего учреждения сегодняшнюю нелепую историю, будет немедленно уволен и вряд ли найдет себе новое место в какой-либо другой клинике. И советую запомнить еще одно: наши пациенты — люди далеко не простые, и у них вполне хватит сил и средств, привлечь любого из вас за клевету.

Персонал «Зодиака» сделал правильные выводы из этой короткой речи: история о настоящем имени Магды Делонэ не вышла за пределы лечебного учреждения. Но с тех пор в разговорах между собой и врачи, и медсестры, а иногда и сам главврач Магду иначе как Машей Коровкиной не называли.

Подняв на должный уровень свою грудь, Магда заглянула и в другие кабинеты. А через полгода она снова появилась у Новоселова:

— Я хочу увеличить грудь еще на полразмера.

— Вы уверены, что вам это нужно?

— Без вопросов! Вы даже не представляете, как изменилась моя жизнь после операции! А сколько еще дверей мне придется открывать своей грудью?

С тех пор Магда стала каждые полгода посещать кабинет Алексея Новоселова, с беззаботным смехом уверяя, что перестанет приходить к нему только тогда, когда ее постоянно растущее сокровище занесут в книгу рекордов Гиннеса. Между тем внешность Магды все больше и больше соответствовала ее настоящей фамилии. Крепкие рельефные ягодицы, расширенные блефаропластикой глаза с невероятно длинными ресницами, лопающиеся от рестилайна губы и фантастическая грудь, размером напоминающая вымя племенной молочной коровы, придавали Магде удивительное сходство с какой-то шаловливой мультяшной буренкой. Это восхождение к рекордам неожиданно прервалось на штурме восьмого размера, попутно обрушив карьеру и профессиональную репутацию Егора Коваленко.

За неделю до Нового года Егору выпало ночное дежурство в стационаре пластической хирургии. Была пятница, и почти все палаты пустовали. Единственным новым пациентом была Магда Делонэ, неожиданно решившая сделать новогодний подарок себе и своему новому покровителю Вадиму Линкевичу. Накануне она прошла через очередную операцию по замене имплантов и теперь должна была находиться три дня под наблюдением врачей. Егор смотрел в ординаторской телевизор, когда в около десяти вечера в дверь без стука вбежала взволнованная медсестра.

— У нас ЧП! Корвкина уходить собралась!

— Куда?

— В клуб, на день рождения подруги!

— Ни фига себе! — Егор, не раздумывая, выскочил из кресла и пулей полетел по больничному коридору.

Магда Делонэ в похожем на уродливый топик компрессионном бюстгальтере и прозрачных телесного цвета стрингах стояла посреди разбросанной по полу одежды и удрученно рассматривала себя в зеркале стенного шкафа. Напротив нее на диване, закинув ногу на ногу так, что мини-юбка задралась едва ли не до поясницы, вызывающе курила какая-то неизвестная блондинка. В дверях палаты смущенно переминался с ноги на ногу дежурный охранник.

— Почему в палате посторонние? — придавая голосу неестественную строгость, громко спросил Егор.

— Она, — секьюрити указал на неизвестную блондинку, — позвонила на вахту, сказала, что ее просили срочно привезти какие-то вещи. Я открыл, а она сразу как рванула. Ну, не буду же я к женщине силу применять.

— Чего ты гонишь, козел? Ты за сам за пятихатку мне сумку прямо до палаты донес, — блондинка презрительно стряхнула пепел в сторону охранника.

— Это правда?

Взрослый здоровый мужчина, словно провинившийся школьник, стыдливо потупил глаза:

— Я же не знал, зачем она сюда идет. Я думал, она только вещи передаст.

— Возвращайтесь на вахту. А вас, — обратился Егор к непрошеной ночной гостье, — я попрошу немедленно покинуть территорию клиники.

Та, не обращая ни малейшего внимания на слова Егора, продолжила прерванный разговор с Магдой. — А ты точно не можешь снять эту херню?

— Точно, — Магда удрученно провела рукой по многорядным крючкам-застежкам и рельефным ребрам жесткости компрессионного бюстгальтера. — Мне в этой херне по-хорошему еще две недели париться. Как-то я в этот раз лоханулась с операцией. Теперь на Новый год ничего открытого и обтягивающего не наденешь.

— Попробуй еще раз тунику «примадонна», — блондинка подняла с пола бесформенный кусок ярко-малиновой материи, прошитый блестящими серебряными нитями.

Кусок материи оказался мешкообразным балахоном, наглухо закрывающим грудь и плечи, с рукавами «летучая мышь» и бахромистым подолом, косо подрезанным от левого бедра к правому колену.

Магда, одергивая балахон в разные стороны, придирчиво осмотрела себя в зеркале и презрительно скривила губы:

— Маша, с сельской дискотеки.

«Так оно и есть», — про себя отметил Егор, а вслух вежливо поинтересовался:

— Магда Аленовна, вы куда-то собрались?

— Сегодня у моей подруги день рождения, — спокойно ответила Магда, примеряя красные лаковые туфли с серебряными пряжками. — Мне нужно до утра отъехать в клуб.

— Вам не нужно ехать в клуб, вам нужно надеть пижаму и лечь в постель.

— Еще чего. Как вы думаете, эти туфли подходят к этому платью?

— Магда Аленовна, вам нужны проблемы со здоровьем? Вы хотите, чтобы у вас разошлись швы? После операции вам прописаны трое суток постельного режима.

— Да я что в первый раз замужем? Я уже четыре операции сделала! Смотрите, какая у меня сейчас броня, — Магда оголила плечо и обеими руками с трудом оттянула на полпальца тугую лямку компрессионного бюстгальтера. — Шили в Германии по спецзаказу. В этом панцире уже на второй день трахаться можно.

— Я вас никуда из клиники не выпущу! — Егор, широко расставив ноги, загородил собой дверной проем и, достав телефон, стал набирать номер главного врача. — Вы что, не понимаете, чем рискуете?!

Магда, игнорируя слова Коваленко, достала из сумочки косметичку и, как ни в чем ни бывало, занялась своим макияжем.

Егор, не отходя от двери, методично нажимал на мобильнике клавишу вызова. Все было напрасно: и домашний, и сотовый телефоны главврача отзывались только бесконечно длинными гудками.

Магда между тем закончила приводить в порядок свое лицо и вплотную подошла к Егору. Следом за ней подтянулась и неизвестная блондинка.

— Пропустите нас!

— И не подумаю.

— Будете применять силу?

— Нет. Я вас обоих сейчас просто запру в этой палате.

Магда самоуверенно и нагло рассмеялась.

— В палатах нет замков. И вы не посмеете меня даже пальцем тронуть. Но если вы уж так беспокоитесь за свою жопу, уважаемый доктор, то я могу дать вам подписку.

— Что, что? — не понял Егор.

— Подписку, или как там у вас это называется, когда больной увольняется от врачей по собственному желанию.

— Это называется: уйти под расписку.

— Во, во. Под расписку.

Пока медсестра бегала на пост за бумагой, Егор судорожно придумывал текст расписки. В городской больнице едва ли не каждый день кто-нибудь добровольно отказывался от непритязательных услуг муниципальной медицины, но этими вопросами всегда занимался заведующий отделением. Егор понятия не имел, что положено писать в таких случаях и теперь ему приходилось импровизировать.

Магда взяла бумагу, достала из сумочки изящную женскую ручку с тонким золотым пером и подкатила к дивану стеклянный журнальный столик. Егор, опасаясь какой-нибудь неожиданной выходки с ее стороны, остался стоять в дверях.

— Диктуйте!

— Пишите. Дежурному врачу Коваленко Егору Анатольевичу. Дальше с новой строки. Я, Магда Аленовна Делонэ, добровольно отказываюсь от дальнейшего лечения в хирургическом стационаре клиники «Зодиак-XXI». Я предупреждена о возможных негативных, вплоть до летального исхода, последствиях своего поступка. Время, дата, подпись.

Магда посмотрела на часы, последний раз взмахнула пером, сложила бумагу вчетверо и, покопавшись в своей сумочке, извлекла новенькую банкноту в двести евро. Держа в одной руке расписку, а в другой деньги она снова вплотную подошла к Егору и привстала на цыпочки:

— Не волнуйся, доктор, я ухожу не навсегда. К шести утра я вернусь. Жди меня.

Коваленко не успел ничего ответить, как у него во рту оказался возбуждающе-упругий язычок Магды. Он пришел в себя только, когда на лестнице затих гулкий стук женских каблучков. В одной руке у Егора была расписка, в другой желтовато-оливковая банкнота. Машинально положив деньги в карман, Коваленко развернул расписку и, разъяренно прошептав: «Полный пинцет!», ударил по дверному косяку с такой силой, что подпрыгнули цветочные горшки в стоявшем рядом кашпо. На белом листе бумаги вместо слов и букв чернели несколько рядов аккуратных крестиков-ноликов, заканчивавшихся вместо подписи размашистым: «Au revouir!» Медсестра, листавшая на посту какой-то журнал, испуганно вздрогнула и вопросительно посмотрела на своего начальника.

— Все в порядке, — кивнул ей Егор и, испытывая неожиданно подкатившую к горлу тошноту, расхлябанно-нервной походкой удалился в сторону ординаторской.

Там он налил полстакана заранее разбавленного спирта и в три глотка проглотил его, не запивая и не закусывая. Спирт не помог. Тошноту усугубило чувство немотивированного страха, какой-то невидимой угрозы, надвигающейся с неотвратимостью тропического шторма.

5

Дурные предчувствия не обманули Егора. Шов на левой ареоле Магды разошелся посреди ночи, когда та, закинувшись двумя маленькими голубоватыми таблетками с эмблемой «Тойоты», уже четвертый час без перерыва зажигала на клубном танцполе. Сначала Магде показалось, что она просто неожиданно вспотела, и только когда до ее плывущего в эйфории сознания достучалась мелкая колющая боль в левой груди, неутомимая «зажигалка» остановилась и просунула руку за отворот туники. Ее ладонь сразу же стала мокрой и липкой, а под плотной тканью компрессионного бюстгальтера, чуть ниже левого соска Магда с ужасом нащупала неумолимо растущий упругий комок. Очумевшая от алкоголя, амфетамина и страха Магда попыталась затолкать выползающий силикон назад, но боль усилилась настолько, что и без того неверное сознание окончательно поплыло, и она, не отрывая руку от груди, медленно осела на пол.

Приехавшая вместе с ней именинница-блондинка, пораженная разыгравшейся на ее глазах пантомимой, опустилась на колени и, подняв одной рукой голову своей подруги, другой стала неуверенно хлестать ее по щекам.

— Магда, что случилось? У тебя что-то с сердцем?

Рука Магды была просунута за отворот туники и по-прежнему держалась за левую грудь, а в разрываемом цветными вспышками клубном полумраке кровавое пятно, быстро расползающееся по ярко-малиновой материи, было совершенно незаметно. Танцевавшая рядом молодежь остановилась.

— У нее, наверное, обезвоживание.

— А может передоз?

— Кто это?

— Да, Магдалена.

— Дайте ей воды!

Кто-то протянул блондинке бутылку минералки, но та не обращая внимания на столпившихся вокруг нее людей, стала вытягивать руку подруги из узкого выреза туники.

— У нее что-то с сердцем.

Когда отяжелевшая и вялая рука Магды, наконец, выскользнула из платья и безжизненно опустилась на кафельный пол, собравшаяся вокруг толпа с испуганным гулом отшатнулась.

— Да она вся в крови!

— Врача! Скорую!

— В ментовку надо звонить! Она уже не дышит!

— Кто не дышит?

— Магдалена!

— Магдалену убили?!

Музыка смолкла, в зале зажегся верхний свет и вся клубная тусовка, не дожидаясь приезда ментов и врачей, торопливо потянулась на выход.

Прибывшая через десять минут «Скорая помощь» отвезла Магду Делонэ в институт Склифосовского, а спустя пару дней Вадим Линкевич, никогда не доверявший отечественной медицине, увез свою пассию в известную швейцарскую клинику.

Егор Коваленко, не дождавшись возвращения Магды ни к семи, ни к восьми часам утра, сделал несколько безуспешных попыток дозвониться на ее мобильный телефон и, сдавая дежурство, оставил в журнале выделенную красным маркером запись:

«Магда Аленовна Делоне отказалась от дальнейшего прохождения послеоперационной реабилитации и самовольно покинула стационар хирургического отделения в 22 часа 25 минут.»

Выходные дни Егор провел в обществе нескольких бутылок водки, отключив мобильник и закрывшись от обеспокоенной Татьяны в пустой комнате, отведенной в перспективе под детскую. В понедельник он с тяжелой головой и дрожащими руками впервые за много лет отправился на работу общественным транспортом. В метро Егор купил популярную московскую газету и в подвале первой полосы, среди горячих столичных новостей сразу же наткнулся на кричащую заметку: «Гражданская жена Вадима Линкевича угодила в Склиф из-за халатности пластического хирурга». Ехать в «Зодиак» Егору сразу же расхотелось: было ясно, что крайним в этой неприглядной истории будет именно он. Выйдя из метро, он не стал садиться в маршрутку, а купил в палатке пару бутылок пива и неспешно побрел сначала по бульвару мимо украшенных новогодними гирляндами витрин, а потом по пустынным заснеженным аллеям старого парка. В клинику Егор добрался только в двенадцатом часу утра. Он еще не успел отряхнуть от снега ботинки, как дежуривший на входе охранник, забыв про привычное утреннее: «Здравствуйте!», с холодной вежливостью сообщил Егору, что главный врач уже целый час ждет его в своем кабинете. Коваленко молча кивнул в ответ головой и, не глядя по сторонам, быстро прошел к лифту. В большом кабинете на пятом этаже помимо главврача «Зодиака» находился еще и молодой человек в синем кителе с профессионально въедливым взглядом — следователь межрайонной прокуратуры. Такое высокое внимание со стороны правоохранительных органов говорило о том, что история с Магдой может иметь для Егора самые печальные последствия.

— Ну, что, Коваленко, опозорил нашу клинику на всю Москву? — то ли спросил, то ли констатировал факт главврач.

Оказалось, что прокуратурой еще в воскресенье на основании показаний Магды Делонэ было заведено уголовное дело по статье 293 ч.2 — халатность, повлекшая причинение тяжкого вреда здоровью. Единственным подозреваемым в этом деле оказался Егор Коваленко.

— Я предупреждал Магду Делонэ о возможных последствиях! — обреченно возмутился Егор. — Я не выпускал ее из палаты. Я требовал, чтобы она написала расписку!

— У вас есть расписка? — бесстрастно осведомился следователь.

— Магда обманула меня. Она написала вот это, — Егор достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

— Ну, это полная ерунда, — усмехнулся следователь, увидев три ряда каллиграфических крестиков-ноликов.

— Я же говорю, она меня обманула. Я сам диктовал Магде расписку. Она обещала…

— А у меня имеются совершенно другие сведения, — безапелляционно прервал Егора молодой человек в синем кителе.

Оказалось, что Магда Делонэ, едва придя в сознание, сразу же обвинила в случившемся дежурного хирурга клиники «Зодиак-XXI». Она заявила, что в ответ на просьбу отпустить ее на день рождения подруги, дежурный врач собственноручно осмотрел швы, признал их состояние вполне удовлетворительным и за двести евро согласился отпустить Магду из клиники прямо посреди ночи.

Такой наглости Егор не ожидал:

— Это ложь! У меня есть свидетели — дежурная медсестра и охранник!

— Я их уже опросил, — следователь достал из папки два заполненных бледно-салатовых протокола. — Охранник, в нарушение инструкции, проводил ночную посетительницу в палату Магды Делонэ, и при вашем появлении сразу же вернулся на проходную. А медсестра по просьбе Магды позвала вас в ее палату, и тоже вернулась на свой пост. Что происходило в палате, она не видела и не слышала, но по ее словам в двадцать два часа двадцать пять минут Магда Делоне и ее подруга Лилия Крайнова беспрепятственно покинули хирургический стационар, а вы вернулись в ординаторскую и до семи утра оттуда не выходили.

— Но медсестра сама принесла мне бумагу для расписки!

— Какой расписки, вот этой? — следователь с ядовитой усмешкой указал на мятый лист с крестиками-ноликами. — В общем, картина ясна. Все показания, однозначно, свидетельствуют против вас. И, мне кажется, что к халатности может легко добавиться вымогательство, или понуждение к даче взятки. Я советую вам добровольно признать свою вину и попросить о рассмотрении дела в особом порядке. Это поможет избежать реального срока, а так же сэкономит ваше время и деньги на адвоката.

— Да вы что, совсем охренели?! Да, я лажанулся! Да, меня обманули! Но этим делом должно заниматься в административном порядке мое начальство! А вы, — Егор нагнулся к сидящему за столом следователю и запальчиво схватил его за блестящую пуговицу форменного мундира, — просто обязаны привлечь эту суку Магду и ее подругу за дачу ложных показаний, мошенничество и клевету!

Следователь побагровел и брезгливо отвел руку Егора от своего кителя.

— Подозреваемый, не зарывайтесь! А то получите еще и за оскорбление при исполнении!

— В конце концов, я оставил запись о самовольном уходе Магды в дежурном журнале!

— Вы должны были сделать эту запись сразу по факту ухода в двадцать три двадцать пять. А сделали ее только при сдаче смены, когда узнали, что Магда попала в Склиф.

— Я не знал, что с ней произошло.

— Это имеет значения. Вся новая смена видела, как вы делали запись в восемь утра.

Через три часа Егор Коваленко, слегка сутулясь под сочувственными взглядами сослуживцев, навсегда покинул «Зодиак». В кармане его пиджака лежали полученный в бухгалтерии расчет, трудовая книжка с увольнением по тридцать третьей статье и подписка о невыезеде за пределы города Москвы. Только подойдя к двери своей квартиры и достав привычным жестом ключи, Егор понял, что ему больше нечем выплачивать ипотечный кредит. Расчета и отложенных на черный день накоплений хватит от силы на полгода самой скромной жизни, а потом…

6

Дальнейшая жизнь Егора превратилась в какой-то безумный калейдоскоп, в котором каждый новый день нес с собой новые неприятные сюрпризы. Пока он мрачно отмечал сам с собою большие новогодние каникулы, Татьяна вернулась к своим родителям, увезла с собой изрядную часть мебели и бытовой техники и, поспешно дистанцируясь от неудачника мужа, подала на развод. Магда Делонэ, вернувшись через месяц из швейцарской клиники, собрала объемистую папку справок, больничных счетов и аптечных чеков, добавила к ним расторгнутый контракт о фотосессии для модного мужского журнала и выставила Егору астрономический иск о возмещении материального ущерба, упущенной выгоды и морального вреда. Банк согласился отсрочить ипотечные выплаты на полгода, лишь на условии единовременного погашения задолженности к первому июля. А муж Ольги, взявшийся безвозмездно защищать свояка, печально сообщил, что у покровителя Магды Вадима Линкевича очень хорошие связи во всех властных структурах, и исход дела предрешен заранее.

Исход дела даже без всяких связей был предрешен показаниями свидетелей. И дежурная медсестра, и охранник, и ночная гостья Лилия Крайнова, как сговорившись, дружно топили Егора Коваленко. Первые двое боялись потерять свои рабочие места, а третья просто помогала подруге. Егор по совету своего зятя-адвоката никак не реагировал на беспардонную ложь свидетелей, но когда на первом же судебном заседании потерпевшая стала в красках расписывать, как он пять минут ощупывал ее грудь, оболганный хирург не выдержал:

— Да кого вы слушаете? Она же никакая не Магда Делонэ! Она — Маша Коровкина из Размахаева! Она все, всем и всегда врет!

— Подсудимый, немедленно прекратите оскорблять потерпевшую!

Судья грозно стукнул молотком, но было уже поздно. Скучно дремавшие в зале репортеры светской хроники очнулись и торопливо защелкали фотоаппаратами.

— А можно подробнее?

— А где это Размахаево?

Заседание было сорвано, зато и Егор Коваленко и Магда Делонэ вышли из зала суда безусловными ньюсмейкерами всей желтой прессы. За один вечер Егор заработал на интервью столько же, сколько зарабатывал в «Зодиаке» за месяц. Магда, несомненно, могла бы заработать на порядок больше, но она привычно обвинила Коваленко во лжи и удалилась со своим адвокатом готовить новый иск о клевете. Однако подать этот иск им не удалось. Уже на следующее утро дотошные журналисты добрались до утопающего в тамбовском черноземе Размахаева, а еще через день все бульварные газеты напечатали подлинную биографию внебрачной дочери французского киноактера.

Оказалось, что все ее предки безвылазно жили на Тамбовщине. Все они были потомственные крестьяне, и первой, кто решился прервать эту семейную традицию, была Елизавета Коровкина, отправившаяся в середине восьмидесятых покорять Москву. В столице она устроилась сборщицей на одном из конвейеров ЗИЛа и получила место в общежитии в Бирюлево. Через год у нее родилась дочь Маша. Никто из трех кандидатов в отцы признавать ребенка своим не захотел, и молодой матери-одиночке по настоятельной рекомендации коменданта общежития пришлось добровольно-принудительно вернуться в Размахаево. В родном селе ничего лучше места почтальонши для нее не нашлось. В жару, в мороз, в дождь и в снег Елизавета Коровкина месила резиновыми сапогами жирный тамбовский чернозем, неся на боку увесистую дерматиновую сумку с газетами, журналами и письмами. В селе в мутном изображении с перебоями принимались только два центральных телеканала, поэтому журналы, которые регулярно приносила с почты мать, стали основным источником познания для подрастающей Маши. Сначала это были «Веселые картинки» и «Мурзилка», потом едва тлеющий «Костер» и какая-то невнятная, плохо пропечатанная «Тамбовская молодежь». Но с середины девяностых все резко изменилось. На сельской почте отвязно застучал забойный «Молоток», содержащий полезные советы о подростковой контрацепции, оригинальные инструкции по безнаказанному издевательству над неугодными тичерами и постоянно обновляемый словарь современного молодежного сленга. Чуть позже к «Молотку» присоединись отмороженный «Cool» и парочка глянцевых даун-таблоидов «OK» и «Hello». К одиннадцатому классу у Маши не было ни малейших сомнений в том, что настоящая жизнь сосредоточена исключительно на семистах квадратных километрах, в пределах Московской Кольцевой Автодороги. Но штурмовать столицу так же наивно и прямолинейно, как это сделала в свое время ее мать, Маша Коровкина не собиралась. Для удачного штурма требовались безукоризненная внешность, надежная легенда, как у разведчика-нелегала, и хотя бы небольшая материальная поддержка на первое время. Из всего этого у Маши имелась только невероятная, даже по сельским меркам грудь — предмет ночных грез всех ее одноклассников. Поэтому после школы она подалась не в Москву, а в Добрянский экономический колледж. Оказавшись в райцентре, Маша сразу же записалась в бассейн и фитнесс-клуб, стала регулярно посещать косметический салон и курсы французского языка, а отвязно-молодежные «Молоток» и «Cool» сменила на взрослые и респектабельные «Космополитен» и «Мари Клер». Через два года из колледжа вышла уже не взбалмошная сельская лохушка с цветными волосами и серьгой в левой ноздре, а уверенная в себе молодая женщина с эффектно подчеркнутой грудью и стильным неброским макияжем. Однако и теперь Маша отправилась не в Москву, а на местный молзавод, где устроилась на работу рядовым бухгалтером. Естественно, что за время учебы она обзавелась немалым количеством поклонников, среди которых помимо студентов и рыночных торговцев имелись весьма достойные по местным меркам кандидаты в мужья: главный инженер молзавода, директор местного автотранспортного предприятия и даже советник главы городской администрации. Никто из них Машу не интересовал, но от встреч она никогда не уклонялась и всегда успешно разводила своих поклонников на всякие ювелирные безделушки, которые не носила, а, не снимая бирок, складывала в старую палехскую шкатулку. Маше нужны были деньги на покорение Москвы. Минимально необходимая сумма с учетом отложенных драгоценностей собралась только после смерти матери, когда Маша удачно продала доставшийся ей по наследству родительский дом. Тогда она вполне официально сменила в местном ЗАГСе свое непритязательное ФИО на претенциозно-вычурное Магда Аленовна Делонэ и без малейшего сожаления помахала своей малой родине изящно наманикюренной ручкой. В Москве она арендовала небольшую, но очень стильную студию в Кунцево, купила несколько вечерних прикидов не очень раскрученных, но вполне приличных европейских брендов и, освежив в памяти десяток расхожих французских фраз, смело отправилась субботним вечером в один из пафосных московских клубов. Около полуночи Маша подъехала к заведению на арендованном на одни сутки красном «Мини Купере» и, словно флагманский крейсер, гордо подняв голову, прошла сквозь толпу не прошедших фейс-контроль таких же как она дерзких и амбициозных провинциалов. На входе она хорошо отрепетированным жестом вручила охраннику-контролеру свою визитную карточку и снисходительно улыбнулась: «Bonsoir!». Выдержанная в строгих серо-платиновых тонах визитка позиционировала свою хозяйку как виконтессу Магду Алену де Лоне. Свой титул Маша Коровкина выбирала долго и чисто ассоциативно. Княгини, герцогини и баронессы в ее представлении были прочно увязаны с немолодыми толстыми тетками в кринолинных платьях с невероятными прическами в виде кораблей и башен; титул маркизы был навечно узурпирован Анжеликой, а графиня ассоциировалась с героиней каких-то пошлых анекдотов. Когда Маша уже отчаялась выбрать себе достойный титул, ей неожиданно вспомнился виконт де Бражелон. Виконтесса — это звучало дерзко и гордо, и почему-то ассоциировалось с неземной красотой и вечной молодостью. Контролер, чуявший провинциалок, как гончая зайца, несколько секунд сверлил титулованную псевдофранцуженку профессионально-пронизывающим взглядом, а потом бесстрастно кивнул: «Bonsoir, madam!». Фейс-контроль был успешно пройден, а все остальное было для Маши Коровкиной делом техники, отработанной еще на Добрянских дискотеках.

— На фига ты открыл этот ящик Пандоры? — разражено спрашивал Егора его зять-адвокат, размахивая кипой бульварных таблоидов. — Теперь Магда с Линкевичем тебя точно на три года в зону законопатят!

— А чего мне теперь терять? Как говорит в таких безнадежных случаях мой отец: дальше фронта не пошлют, ниже рядового не разжалуют, — с фатальной обреченностью отвечал Коваленко. — Пусть Магда теперь попрыгает! Может Линкевич ее бросит, а без его поддержки все дело развалится.

Но экстравагантный Линкевич Магду не бросил, и та действительно прыгала. От радости. Благодаря всем этим разоблачениям и откровениям жителей Размахаева и Добрянска, она на долгое время стала ньюсмейкером номер один всей телевизионной и газетной светской хроники. Репортеры выстраивались в очередь, чтобы взять интервью у Тамбовской Золушки.

— Чем вы так привлекаете к себе мужчин. Неужели только грудью?

— Ну не интеллектом же их привлекать! — самоуверенно смеялась Коровкина. — Мужики они везде одинаковые, что в московском клубе, что на сельской дискотеке. Только здесь у них денег побольше.

Придя на очередное заседание суда, Магда даже приветливо улыбнулась и помахала рукой так неожиданно распиарившему ее Егору. Интерес к процессу многократно возрос, репортеры надрывно сочувствовали светской содержанке, так жестоко пострадавшей от медицинской некомпетентности, а Егор Коваленко и клиника «Зодиак-XXI» стали антигероями целой серии разоблачительных передач и статей о пластической хирургии. К последнему заседанию Егор уже не сомневался, что получит реальный срок, и на оглашение приговора захватил с собой спортивную сумку с вещами.

Приговор с одной стороны оказался достаточно мягким, а с другой по-настоящему убийственным: три года условно с лишением права заниматься врачебной деятельностью на тот же срок и три миллиона сто двадцать шесть тысяч рублей компенсации материального ущерба, морального вреда и упущенной выгоды.

Не питая особых иллюзий, Коваленко подал апелляцию в Московский Городской Суд, но и там приговор оставили в силе.

— Меня зарезали без ножа и скальпеля, — удрученно прокомментировал окончательное решение Егор. — Мне теперь придется всю оставшуюся жизнь бегать от какой-то Маши Коровкиной.

На календаре заканчивался первый летний месяц, по улицам летел запоздалый тополиный пух, и на Егора неумолимо надвигалось первое июля — срок к которому он должен был погасить шестимесячную ипотечную задолженность. Не дожидаясь визита кредиторов и судебных приставов, он решил перебраться к отцу.

7

Анатолий Иванович Коваленко досрочно окончил службу в звании майора артиллерии в поспешно выводимой из объединенной Германии Западной Группе Войск. Почти два года в ожидании жилья он прожил в полевом палаточном лагере на Орловщине, а потом получил однокомнатную квартиру в подмосковном городе-спутнике в километре от МКАДа. Егор и Ольга, жившие вместе с его матерью, в то время уже были студентами-третьекурсниками. Отставной майор Коваленко устроился охранником в крупное столичное казино и нередко заезжал после работы, поговорить с повзрослевшими детьми и проведать заметно постаревшую мать. Егор и Ольга в свою очередь тоже навещали отца по выходным и непременно поздравляли его с днем рождения, 23 февраля и днем ракетных войск и артиллерии. Новый год они несколько лет подряд встречали в узком семейном кругу. Но со временем такие встречи становились все реже, а потом и вовсе прекратились. Ольга, окончив университет, переехала жить к своему будущему мужу; бабушка умерла; а у Егора после ее смерти поселилась операционная сестра Татьяна. Семейные связи, как это часто бывает с появлением новых родственников, разорвались. У Егора вызывал немотивированное раздражение муж Ольги — адвокат-всезнайка Виктор Астапов, Ольга терпеть не могла мелочную и прижимистую Татьяну, а старший Коваленко, видя, как отдаляются от него дети, винил в этом зятя и невестку. Последний раз все пятеро собрались вместе четыре года назад на дне рождения Анатолия Коваленко. Отставной майор выглядел болезненным и усталым. Оказалось, что он бросил работу в казино и устроился охранником в ближайший детский сад.

— Тяжело мне по полтора часа на работу ездить, да и ночные смены здорово выматывают, — объяснил Коваленко-старший свой переход. — А в детском саду по ночам можно спокойно спать, и свободного времени у меня теперь выше крыши.

— А у тебя как со здоровьем? Ты ничем не заболел? — насторожился Егор.

Его смутили слова отца о свободном времени. У Анатолия Коваленко никогда не было никакого всепоглощающего мужского хобби. Он не увлекался ни футболом, ни охотой, ни рыбалкой, ни автоделом. Когда-то он неплохо играл в бильярд, но теперь двести рублей за час аренды стола были слишком большой суммой для военного пенсионера. Раньше все свое время Коваленко, как настоящий офицер, посвящал службе и, выйдя в отставку, долго тяготился свалившейся на него свободой.

— Не волнуйся, у меня со здоровьем все нормально. Конечно, не молодею, но пока ничего, слава богу, не болит.

— Когда заболит — поздно будет. Хочешь, я тебе устрою полное обследование?

Егор в то время еще работал в городской больнице.

— Спасибо не надо. Давай лучше выпьем за удачу.

«Какую еще удачу?» — удивленно подумал Егор, но вслух ничего не спросил.

В следующий раз он встретился с отцом только четыре года спустя на оглашении приговора в районном суде. Не желая лишний раз печалить отца, Егор ничего не рассказывал ему об инциденте с Магдой Делонэ, а лишь обтекаемо сообщил по телефону, о небольших неприятностях, возникших на работе. Анатолий Коваленко сам случайно увидел по телевизору разоблачительный сюжет об очередной жертве пластической операции, едва не погибшей из-за халатности дежурного хирурга. Услышав имя обвиняемого врача, отставной майор сразу же позвонил сыну:

— Я тут видел передачу про какую-то Магду Делонэ. Это правда?

— Неправда.

Егор рассказал отцу, как все было на самом деле, и, не смягчая красок, объяснил, что ему теперь грозит.

— Эту ипотечную квартиру я по-любому потеряю. Пустишь меня к себе пожить?

В трубке повисла какая-то странная пауза.

— Если бы ты сказал об этом раньше.

— А что, у тебя тоже проблемы?

— Нет, у меня все нормально. Ты когда собираешься переезжать?

— После первого июля.

— Хорошо. Значит, у меня еще есть время.

Егор удивился, но снова ничего не спросил.

На оглашении приговора Анатолий Коваленко то сочувственно смотрел на раздавленного судебной несправедливостью сына, то метал испепеляющие взгляды в сторону пришедшего вместе с Магдой Вадима Линкевича. Одетый в пеструю рубашку и оранжевый пиджак, увешанный цепочками и перстнями владелец сети игровых клубов был похож не на влиятельного бизнесмена, имеющего знакомства в высоких коридорах власти, а на драгдилера из какой-то криминальной комедии.

Выслушав убийственный судебный вердикт, отец подошел к Егору и вместо слов утешения неожиданно спросил:

— Так значит, тебя этот козел укатал?

— Кто? — не понял Егор.

— Линкевич.

— Меня укатала Маша Коровкина.

— Без Вадима, она бы ничего не сделала.

— Ты его знаешь?

— Доводилось несколько раз общаться… — неприязненно процедил сквозь зубы Анатолий Коваленко. — Ты теперь что собираешься делать?

— Он будет подавать апелляцию в городской суд, — ответила за брата подошедшая Ольга.

— Без толку, в московских судах у Линкевича все схвачено. Знаете, сколько раз он судился из-за своих клубов?

Шла первая декада мая, воздух в городе был еще свежий и холодный, деревья только покрылись клейкой прозрачной листвой, а проезжающие машины были украшены георгиевскими ленточками. Семья Коваленко зашла в ближайшее кафе и просидела там до закрытия, вспоминая то далекое и, как теперь казалось, безоблачное время, когда была жива мать, и они вчетвером кочевали из одного военного городка в другой. Под конец обоих мужчин изрядно развезло. Старший Коваленко стал непонятно и невнятно говорить о том, что время еще есть, что они еще отыграются и умоют Вадима Линкевича и его пассию, что какая-то закономерность существует, и что он ее уже вычислил, а ушедший в свои печальные мысли Егор молчал и согласно кивал в ответ головой. В результате Ольге пришлось взять такси и развезти обоих мужчин по домам.

Как и предполагал Коваленко-старший, городской суд ни в одном пункте не изменил решение районного. Сразу же после короткого, буквально пятиминутного заседания, к Егору, помахивая копией судебного вердикта, подошла ехидно ухмыляющаяся Магда Делоне.

— Ну что, должничок, добровольно расплатишься, или будем заводить исполнительное производство?

— Да пошла ты…

— Ну, тогда жди судебных приставов, — Магда развернулась и подиумной, от бедра походкой направилась к выходу.

«Чтоб ты споткнулась», — подумал Егор, но желание не материализовалось, и удачливая содержанка вышла из зала с гордо поднятой головой.

На рассмотрение Егоровой апелляции старший Коваленко не пришел. К домашнему телефону он не подходил, а мобильный постоянно находился вне зоны доступа. Когда Егору все же удалось дозвониться, отец только поинтересовался, какого числа он собирается переезжать к нему и тут же отключил трубку. А через пару дней на рассвете первого июля Егора разбудил телефонный звонок.

— Здравствуй, сын, — отчужденно и глухо прозвучал в трубке голос отца.

— Доброе утро, — рассеянно-сонно ответил Егор.

— Никакое оно на хрен не доброе. Ты меня извини, но я проиграл все что мог, — ум, честь, совесть и квартиру. Извини, что я прощаюсь в таком состоянии, но по-трезвому у меня язык не повернется с тобой говорить.

Судя, по невнятной дикции старший Коваленко был изрядно пьян. Утренняя дремота слетела с Егора вместе с одеялом, и он торопливо распахнул дверцы платяного шкафа.

— Отец, ты чего?! Я сейчас приеду!

— Поздно, сынок, поздно. Да и приезжать тебе больше некуда. Извини, но я тебя очень сильно подставил. У меня больше нет квартиры.

— У тебя что, пожар? — Егор, держа правой рукой телефон, левой неуклюже натягивал на себя джинсы.

— Хуже, я все проиграл. Я думал, что сумею разгадать систему, но ее нет. Дай мне слово, что ты никогда не будешь играть в рулетку, — голос Анатолия Коваленко с каждым словом становился все тише и словно куда-то уплывал.

— Какая система, какая рулетка?! Отец, ты где? Дома?

— У меня нет больше дома. Дай мне слово, что ты никогда не будешь играть.

— Я никогда не буду ни во что играть. Ты дома?!

— Вот и хорошо. Тогда прости меня за все и прощай.

Телефонная трубка хрипло булькнула, будто в нее плеснули воды, и затихла. Мчась по еще не проснувшемуся утреннему городу, Егор поочередно набирал то мобильный то домашний телефоны отца, но ни один номер не отвечал. Подъезжая к «военному городку», как местные жители называли квартал, построенный специально для отставных военных, он сразу отметил два распахнутых настежь отцовских окна. Потом Егор бесконечно долго одной рукой нажимал кнопку звонка, а другой, срываясь и путаясь в ключах, открывал дверные замки. Наконец, дверь подалась, и на Коваленко пахнуло едкой гарью. Несмотря на открытые окна, вся квартира была затянута кисейно-белесым смогом.

— Отец, ты где?!

И в комнате и на кухне было пусто. Не было не только отца, но и практически никакой мебели. В комнате в металлическом тазике, стоявшем рядом с письменным столом, еще дымился пепел, а пол вокруг был засыпан обрывками каких-то записок. В кухне на краю мойки стояла недопитая бутылка водки, а рядом с ней серебрился пустой блистер из-под димедрола. На дне мойки поблескивал влажными каплями светло-серый наждачный брусок.

— Отец, ты где?

Цепочка крупных ярко-вишневых пятен тянулась по давно немытому полу от мойки к ванной комнате. Уже прекрасно понимая, что именно произошло, Егор потянул на себя единственную оставшуюся закрытой дверь и тут же зажал рот рукой. Отставной майор артиллерии Анатолий Коваленко лежал, закинув голову на задний бортик ванной, закрыв глаза и чуть приоткрыв рот. Скрывавшая его тело вода была похожа на свежевыжатый томатный сок.

— Что ты наделал?

Егор, много лет проработавший оперирующим хирургом, еще со студенческой скамьи привыкший к крови и трупам, при виде беспомощно лежащего в окровавленной ванне отца, совершенно потерял голову. Прекрасно понимая, что отец мертв, и исправить уже ничего нельзя, он отчаянно хлестал его ладонью по щекам, пытался сделать искусственное дыхание, а потом слил воду и перетянул полотенцами изрезанные от локтя до запястья руки. Только через полчаса он вышел из ванной комнаты и позвонил в милицию, «Скорую помощь» и Ольге. Приехавший врач вернул Егора к реальности уколом феназепама, и он до полудня объяснял следователю, каковы были в последнее время его отношения с отцом, как он обнаружил тело, почему слил воду из ванной и зачем накладывал жгуты. Судмедэксперт тем временем флегматично собирал вещественные доказательства: стакан и бутылку из-под водки, блистер от димедрола, лежавший на дне ванны кухонный нож, заточенный не хуже опасной бритвы, разбросанные по полу клочки бумаги, окурки и даже немного пепла из тазика.

— Вы меня в чем-то подозреваете? — отрешенно спросил Егор.

— Пока нет, — с профессиональным безразличием ответил следователь. — Но ваш отец не оставил никакой посмертной записки, а ваши действия выглядят, мягко говоря, неадекватными сложившейся обстановке.

— В моих обстоятельствах, кто угодно станет неадекватным.

— Вот мы и проверим ваши обстоятельства.

Егор чтобы снова не потерять связь с реальностью, едва ли не до крови закусил нижнюю губу.

8

Он окончательно пришел в себя только, когда захлопнулась дверь за молчаливыми санитарами, увозившими в морг тело отца, наглухо застегнутое в пугающий черный мешок. Первым делом он вытряхнул из тазика пепел и замыл подсохшие пятна в кухне и в коридоре. Потом отчистил до операционно-стерильного блеска ванную комнату, принял душ и сменил свою испачканную кровью одежду на отцовский домашний халат.

Ольга еще два дня назад уехала на научную конференцию в Питер и даже самым ближайшим экспрессом могла возвратиться только к вечеру. В широко распахнутые окна врывался горячий дневной воздух, и до ее приезда оставалось не менее трех часов. В косых солнечных лучах золотились мелкие искорки пыли, но убираться Егору больше не хотелось. Он подобрал с пола несколько оставшихся бумажных клочков и сел за письменный стол. Обрывки никак не стыковались между собой, но, даже не складывая из них паззл, легко было догадаться, что оригинальный лист был заполнен какими-то числовыми рядами: 17, 29, 8… 12, 23,36…

— Спортлото какое-то…

Егор сдвинул бумажные обрывки в сторону, открыл верхний ящик стола и тут же резко оторвал руку, словно нечаянно дотронулся до раскаленной сковородки. В ящике на большой пластиковой папке лежала парадная фотография Анатолия Коваленко, перехваченная по правому нижнему углу черной траурной лентой. Егор с минуту смотрел в еще молодые и уверенные глаза отца, потом бережно вынул фотографию обеими руками и поставил по центру стола между старым монитором и треснувшей тарелкой, исполнявшей роль пепельницы. Под фотографией оказался сложенный вдвое лист писчей бумаги. Внутри листа лежала новенькая купюра с портретом Бенджамина Франклина, а сам лист был размашисто исписан неровным отцовским почерком.

«Дорогие мои Егор и Ольга! Простите меня за этот страшный поступок, но по-другому я не мог. Я хотел помочь тебе Егор, но вместо этого проиграл квартиру. Что бы я ни написал в свое оправдание — все будет звучать как бред сумасшедшего. Поэтому позвоните Львовичу, пусть он вам расскажет, с чего все началось. И передайте ему сто долларов — я проиграл спор. Прощайте. Ваш отец.»

Судя по количеству помарок и исправлений, это небольшое прощальное письмо далось Анатолию Коваленко с немалым трудом. Было похоже, будто отставной майор жил последние годы в каком-то своем ирреальном мире: сумел разгадать систему… никогда не играть в рулетку… проиграл квартиру… позвоните Львовичу… Тазик сожженных бумаг и такая страшная смерть… Похоже, работая в казино, отец сам превратился в неизлечимого игромана. Егору на секунду показалось, что он вот-вот сам потеряет связь с реальным миром. Позвоните Львовичу…

Николай Львович Малышев дружил с Анатолием Коваленко едва ли не с детского сада. Они жили в одном доме, учились в одной школе, даже в армии каким-то случаем попали служить в одну часть. После армии пути школьных друзей разошлись: Коваленко поступил в училище ПВО, а Малышев в воздушно-десантное. Но они вели регулярную переписку и несколько раз вместе проводили отпуск. Малышев, имевший стаж службы в горячих точках вышел в отставку раньше, чем Коваленко и сразу устроился в охрану только что открывшегося крупного столичного казино «Коралл», а потом пригласил туда на работу и своего друга. Наверное, уже никто не помнил, почему Колю Малышева еще в школе прозвали Львовичем, но старший Коваленко называл своего друга исключительно так. Егор с детства слышал от отца: надо написать Львовичу, надо позвонить Львовичу, надо съездить к Львовичу. И вот теперь надо позвонить ему в последний раз. Егор, не зная мобильного, набрал с отцовского телефона домашний номер его давнего и единственного друга. На другом конце линии сухо щелкнул определитель, и в трубке потянулась бесконечная вереница долгих гудков. Егор вернул телефон на полочку у кровати и, внутренне готовый к очередной неприятности, осторожно, словно неразорвавшуюся бомбу, вынул из письменного стола ядовито-зеленую папку-конверт. Находившийся внутри «Договор коммерческого займа под залог недвижимости» настолько поразил его своими откровенно-кабальными условиями, что Егор прочитал его два раза подряд. Договор был заключен больше четырех месяцев назад, еще до начала судебного процесса по делу Егора и скандала с настоящим именем Магды Делонэ. Получалось, что Анатолий Коваленко заложил свою квартиру, ещё ничего не зная о постигших сына неприятностях. Легче от этого Егору не стало, но где-то в глубине души подняло голову стыдливое самооправдание. Мол, отец залез в эту финансовую кабалу вовсе не ради меня.

Егор бросил курить, как только перешел на работу в «Зодиак», там эта привычка не приветствовалась. Но тут не выдержал и достал из лежавшей на краю стола пачки «Новости», сигарету с угольно-черным фильтром. Сделав несколько затяжек и ощутив забытое туманно-легкое расслабление, он нажал бледно-зеленую кнопку на системном блоке. Пока компьютер по-старчески тяжело и напряжно грузился, сигарета успела отправиться в импровизированную пепельницу из треснувшей суповой тарелки. На жестком диске оказалось всего два файла: «Игры» и папка со странным названием «ГЛИМСКИНД». Предчувствуя очередные неожиданности, Егор решил начать с более понятных игр. Там оказалсся стандартный набор: козел, покер и два вида преферанса. Сыграв три партии в козла и выкурив ещё одну сигарету, Егор, наконец, решился кликнуть загадочного ГЛИМСКИНДА, непонятно почему космически ассоциировавшегося с ГЛОНАССом. Может, отец хранил какую-то секретную информацию со времен своей службы в Германии? Хотя, какие тайны мог знать обычный майор, и кому они теперь нужны? Бред… Системный блок загудел, словно рвущаяся на старт ракета, и выплеснул на экран сильно заторможенную запись камеры наблюдения. Судя по дате, запись была сделана еще шесть лет назад в каком-то крупном казино. Объектив видеокамеры старательно фокусировался на неопрятно-помятом мужчине, непонятно как попавшем в респектабельный игровой зал. Этот странный мужчина играл на VIP-рулетке и делал минимальные единичные ставки в номер.

— Все ясно, — подумал Егор, авансом испытывая странную неприязнь к неизвестному игроку. — Сейчас этот бомжеватый тип сорвет какой-нибудь немеряный джек-пот.

Коваленко хотел закурить еще одну сигарету, но тут в прихожей раздался настойчивый трезвон дверного звонка. Егор машинально выключил отцовский компьютер и пошел открывать. На пороге стояла Ольга, одетая в длинное черное платье и траурный кисейный платок.

— А почему так гарью пахнет? Здесь что, был пожар?

— Нет, это отец сжег какие-то бумаги. Сейчас я тебе все по порядку расскажу.

И Егору пришлось заново вместе с сестрой пережить все события этого страшного дня.

9

Львович объявился только к обеду следующего дня. Егор уже собирался покинуть отмытую до чистых отголосков отцовскую квартиру, когда стационарный домашний телефон разразился протяжным пиликаньем.

— Алло.

— Егор, здравствуй! Отец дома? — голос у Малышева был необычно низкий и хриплый — не то спросонья, не то с похмелья.

— Отец? — от неожиданности Егор растерялся и с трудом выдохнул в задрожавшую трубку. — Его нет. Он умер… вчера.

— Как умер? Ты чего, Егор? Он же… — хриплый голос на другом конце линии задохнулся, а потом разразился тяжелым залпом бронхитно-прокуренного кашля.

— Самоубийство, — уже спокойно и твердо ответил Егор, слегка отстранив от уха гремящую артиллерийской канонадой трубку. — Отец проиграл квартиру и вскрыл себе вены. Он оставил записку и сто долларов за какой-то проигранный спор. Там написано, что вы расскажите, с чего все началось.

Кашель в телефоне затих так же неожиданно, как и начался.

— Господи, а я-то думал, что вчера все, наоборот, благополучно закончилось. Я сейчас приеду.

Через сорок минут Львович уже сидел вместе с Егором за письменным столом со стареньким монитором и траурной фотографией майора Коваленко. На первый взгляд Николай Львович Малышев производил невзрачное впечатление недавно вышедшего на пенсию работяги. Серые брюки, серая рубашка и серая жилетка а-ля Вассерман с множеством карманов и клапанов; серые глаза с красными прожилками и коротко стриженые пепельно-серые волосы. Такие неприметные пенсионеры живут в каждом московском дворе, и только идеально прямая осанка, говорила об армейском прошлом Львовича.

Мешки под глазами, жвачка во рту и явный перебор цитрусового одеколона молчаливо свидетельствовали о недавнем загуле, и Львович, словно оправдываясь, произнес:

— Мы вчера закрывали наше казино. После полуночи хозяин накрыл прямо на игровых столах поляну и поставил отвальную, вот мы и гудели едва ли не сутки. А сегодня просыпаюсь — у меня весь телефон забит звонками от Толика. Его накануне приглашали на закрытие, только он отказался. Чего я, говорит, в вашем казино не видел? Насмотрелся за десять лет. Совершенно спокойный был. А вчера целый день мне звонил, а я спал как убитый. Кто бы мог подумать?

Воспаленные глаза Малышева влажно заблестели.

— Успокойтесь, Николай Львович, это не отец, это я вам вчера звонил.

Егору пришлось в очередной раз рассказать и пережить все события предыдущего дня.

— С чего все началось? — Львович повертел в руках прощальную записку своего друга, отложил ее на стол и достал из внутреннего кармана жилетки сувенирную металлическую фляжку с гербом Советского Союза. — Будешь?

Егор отрицательно помотал головой.

— А я помяну, а то у меня язык к нёбу прилипает. Пусть земля Толику будет пухом.

Малышев поднял испещренные красными прожилками глаза к потолку, сделал несколько мелких дрожащих глотков прямо из горлышка, утер ладонью губы и, аккуратно завинтив фляжку, положил ее обратно в жилетку.

— Все началось с Миши Глимскинда. В девяностые годы этого городского сумасшедшего знали во всех казино Москвы. Говорят, он начал играть еще в восемьдесят девятом, когда в гостинице «Ленинградской» легально открылась первая в Советском Союзе рулетка.

Услышав фамилию Глимскинд, Егор непроизвольно напрягся.

— Его отец — знаменитый академик — еще на заре перестройки понял, что в России больше делать нечего и вместе с женой и дочерью свалил в Штаты. А Миша остался здесь дописывать диссертацию по теории вероятностей. Ну и дописался до зеленого сукна. Говорили, что он еще в школьные годы рассчитал беспроигрышную систему игры в Спортлото. Пять цифр из тридцати шести он, конечно, не угадывал, но, по крайней мере, всегда оставался в небольшом выигрыше или, хотя бы, при своих. А тут официально появилась настоящая рулетка, вот у парня крышу и сорвало. Когда я пришел на работу в казино «Коралл», Миша уже был конченым «запойным» игроманом. Он проиграл все что мог: и квартиру, и дачу; и жил в загородном доме у модного в то время астролога Буянова. Что их связывало — астрология, или какая другая магия — я не знаю, но наши таксисты после проигрышей всегда отвозили его именно туда. А проигрывал Глимскинд немало: однажды за вечер просадил почти десять тысяч баксов. Правда, потом исчез куда-то на целый год, а когда снова появился, стал играть намного аккуратнее. Мог растянуть две тысячи на двое суток. Сядет за дешевый стол и ставит в номер по минимуму — он всегда играл только straight (ставка на один номер). Никаких сплитов, стритов, каре и линий не признавал (ставки на 2, 3, 4 и 6 номеров). Сидит так час-два, потихоньку спускает по полтинничку в рублях, а потом — бах! — сразу пятисотенную или тысячу! И всегда мимо! После этого Миша обычно шел в бар, брал стакан сока, доставал блокнотик и начинал в нем что-то строчить. А через полчаса снова за стол, и так пока деньги не кончатся. По два дня ничего не ел — только сок апельсиновый пил. Миша был настоящей достопримечательностью нашего клуба. У игроков существует поверье, что если подержаться за рукав неудачника, то тебе в этот день повезет. Многие постоянные клиенты даже специально просили сообщать им, когда играет Глимскинд, чтобы его рукав потрогать. Поэтому Миша всегда был желанным посетителем в любое время и в любом виде, на него даже никой дресс-код не распространялся. Он всегда был какой-то мятый и неухоженный. Другого бы в таком виде и к порогу не подпустили, а у Миши это воспринималось как фирменный стиль, типа математик-неудачник.

— А где же он брал такие деньги на игру? Если я правильно понимаю, Глимскинд нигде официально не работал, — озадаченно перебил Львовича Егор.

— Не знаю. Казино — не налоговая инспекция, чужими доходами не интересуется. Впрочем, Миша играл не так уж и часто — всего пять-шесть раз в год. Может, он у Буянова по дому работал. Скопит жалованье за несколько месяцев, и в казино. Хотя какой из этого чудака работник? — Львович недоуменно развел руками. — Казалось, что так будет всегда: Миша приходит, проигрывает и уходит, а через пару месяцев возвращается и снова проигрывается до копейки. Но шесть лет назад произошло невероятное — Миша выиграл! Это был настоящий шок — неудачнику повезло! И как повезло — у него сыграли три пятитысячных ставки за VIP-столом! Выигрыш — чуть больше полмиллиона! В тот вечер Миша впервые пил в баре вместо сока шампанское и его, естественно, развезло. По правилам казино постоянного клиента с крупным выигрышем отвозит домой не обычный клубный шофер, а кто-нибудь из охранников. В тот вечер дежурным извозчиком был я. Глимскинд был нетрезв, возбужден и очень весел. Около метро он купил огромный букет цветов и всю дорогу нес какой-то вздор про Паскаля, и ханаанейское шестеричное счисление. Лез обниматься и говорил, что теперь его рабство кончилось, и он, наконец-то, женится на какой-то Стелле. Я про ханаанейскую систему запомнил, потому что «Москву — Петушки» почти наизусть знаю. Помнишь там ханаанейский бальзам из денатурата и политуры? «Выпить стакан ханаанейского бальзама — в этом есть и каприз, и идея, и пафос, и сверх того метафизический намек», — с откровенным удовольствием и удивительной точностью процитировал Львович легенду советского самиздата. — Было такое ощущение, будто Глимскинд сам в ту ночь полстакана этого бальзама тяпнул. А возле дома он, не глядя, выгреб мне из кармана целую охапку чаевых и… навсегда исчез.

— В смысле навсегда исчез?

— Он на моих глазах зашел в дом астролога Буянова и с тех пор ни в нашем казино, ни в каких других не появлялся, и никто больше ничего о нем не слышал…

Львович снова достал свою фляжку, трижды перекрестился и сделал несколько глотков.

— Может быть, он женился на своей Стелле и завязал с игрой… а может, подался разорять Лас-Вегас…

По поведению и интонации Львовича было ясно, что ни то, ни другое Глимскинду не удалось, однако Егор решил не заострять на этом внимание.

— А какое отношение к этой истории имеет мой отец?

Львович неспешно закурил и выдержал длинную паузу, явно решая какой-то терзавший его вопрос. Потом жестко раздавил сигарету о край тарелки-пепельницы и решительно встряхнул головой, словно сбрасывая с себя какое-то наваждение.

— Раз уж эта история окончилось такой печалью, то я расскажу тебе все. Мы с твоим отцом всегда работали в одну смену, но на разных постах. Я, как бывший десантник стоял «на воротах», а он, будучи технарем, обычно дежурил в мониторной. Так было и в тот вечер. Когда я отвез Глимскинда и вернулся в казино, там все стояли на ушах. Еще бы — наш хозяин по поводу выигрыша Миши неожиданно примчался посреди ночи едва ли не из Европы! Бывало, что у нас люди выигрывали и больше чем по миллиону, но это никогда не вызывало такого переполоха. Словом, меня сразу же потащили к хозяину. Тот сидел в мониторной вместе с директором службы безопасности и твоим отцом. Втроем они смотрели запись игры Глимскинда. Когда я пришел, мне устроили форменный допрос. Куда я отвез Мишу? Что он делал? Что говорил? Когда я упомянул о Паскале и ханаанейском шестеричном счислении, хозяин буквально из кресла выпрыгнул: «Все сходится! Выигрышная система существует!». Он трижды заставил меня рассказать о поездке с Глимскиндом, а сам все слово какое-то чудное повторял, похожее на славяне. То ли хисяне, то ли ксистяне. Словом, чистый дурдом! Наш хозяин вместе с твоим отцом тогда до чуть ли следующего вечера изучали видеозаписи. Не знаю, о чем они разговаривали, но с этого дня у Толи и появилась навязчивая идея о системе. «Есть, — говорит, — выигрышная система игры в рулетку. Ее еще Паскаль открыл, а теперь Глимскинд вычислил. И наш хозяин уверен, что она есть. Он всю жизнь ищет людей, знающих систему». Я спрашиваю: «И кого он нашел кроме Глимскинда?» Никого, — отвечает, — но такие люди есть!» Упертый был твой отец. «Ты же в казино работаешь, — говорю, — каждый день видишь, до чего игра людей доводит! И, главное, знаешь, что эта зараза не лечится!» А он твердит свое: «Я по записям расшифрую систему. Хочешь на сто баксов поспорим?» Ну, мы и поспорили. Если бы тогда знать, чем это дело кончится… Словом, Толя стал играть. Не в нашем казино, конечно, а в других. На работу стал приходить невыспавшийся. Ни с кем не разговаривает, лицо измученное, глаза красные как у кролика. Ночью в мониторной сидит, и носом в стол клюет. Кому такой охранник нужен? Вот его с работы через несколько месяцев и попросили. Тогда Толик пошел охранником в детский сад. Зарплата, конечно, не та, но и спроса особого нет. Сутки продремал — трое свободен. Играй, не хочу. Со мной перестал встречаться. Мы последние два года только перезванивались. Говорил, что вот-вот откроет систему. А я, дурак, только смеялся… «Твои сто баксов, — говорю, — у меня всегда в портмоне лежат». А вчера я даже радовался за него. Ну, все, думаю, казино закрыли, и твоя игра, Толик, закончилась». И она, действительно, закончилась… навсегда…

Львович хрипло вздохнул, отвернулся от Егора и достал носовой платок. Несколько минут оба сидели молча. У Егора сложилось странное впечатление, что Львович все же не рассказал ему чего-то самого важного.

— И это все?

— Вроде бы все, — как-то не очень уверенно ответил отставной десантник. — Я, пожалуй, пойду. Что-то я себя уж слишком скверно чувствую. Когда будут похороны?

— Не знаю, как экспертизу проведут, — Егор едва сдержался, чтобы не выругаться, вспомнив эксперта и следователя.

— Ну, я пойду?

— Идите. Я, пожалуй, сегодня здесь заночую.

Егору, действительно, совсем не хотелось возвращаться в уже не свою, пустую и неуютную квартиру, в которую, возможно, ломились коллекторы и судебные приставы. Когда за Львовичем захлопнулась дверь, он лег на диван и стал складывать картинки из трещинок на пожелтевшем от табачного дыма потолке.

10

Егор уже задремал и видел какие-то причудливые игровые поля, испещренные неровными столбцами цифр, когда в прихожей раздался прерывисто-нервный зуммер входного звонка.

— Кто бы это мог бы быть? — досадливо пробормотал Егор и, не надевая тапочки, босиком поплелся к двери.

На пороге снова стоял Львович, лицо его покраснело, а глаза возбужденно блестели. Он то ли допил свою фляжку, то ли куда-то бегал, а, скорее всего, и то и другое.

— Знаешь, Егор, я не рассказал тебе самого главного. Я никому этого не рассказывал, даже твоему отцу.

Львович закурил и, слегка покачиваясь, прошел к письменному столу.

— Возможно, я сейчас совершаю большую глупость, но я чувствую себя виноватым в гибели Толи, — борясь с нервным возбуждением, Львович старался говорить медленно, тщательно подбирая слова. — В общем, когда я довез Глимскинда до дома Буянова, тот, не глядя, выгреб из пиджака пригоршню чаевых. Денег оказалось немало — около семи тысяч, но, главное, между купюрами лежал листок из Мишиного блокнота. В тот вечер Миша, впервые пил вместо сока шампанское, и ничего не записывал. Видимо, это была какая-то старая запись, которую он зачем-то вырвал из блокнота, положил в карман и там позабыл. Может быть, это даже зашифрованный ключ к системе, и Глимскинд не хотел оставлять его в своем блокноте. Я никому не стал рассказывать об этом листке, даже Толе. У него на следующий день так горели глаза, он с таким азартом рассказывал о системе, что я испугался давать ему такую наводку. Я думал, ну поищет он эту систему месяц-другой, ни черта не найдет, да и бросит. А вот видишь, как все сложилось. Может, если бы я отдал Толе этот листок, он бы, как Глимскинд, разгадал систему и жил бы сейчас в каком-нибудь Монте-Карло… а, может, все бы закончилось гораздо раньше.

— А этот листок еще существует? — испытывая невероятное волнение, спросил Егор.

— Существует, я за ним сейчас и ездил. Одно время мне хотелось сжечь эту бумажку, но что-то остановило. Вот она. Только что здесь зашифровано, это одному Глимскинду известно.

При виде протершегося на сгибах клетчатого блокнотного листка Егору сразу же вспомнился змеиный поцелуй Магды Делоне и его позорное фиаско в «Зодиаке». Листок представлял собой таблицу из странного сочетания крестиков, ноликов и палочек.

O XXXXIIX XIX XXIX X XXXII

XXXXXI XIII XXXXII XXXXXIII O XXII

II0 XII XXI III XXXX O

XXII XXXXXI IX XXXIII XX XXXXXIII

III XXX IO XXX XXI XXXXI

IIX IIO XXXX XII XXIX XXIII

XXXXIX XXXIIX XXXXIIX XXXII II

XXX XXI XXXXIII IIX XXXI XXXXX

XXXIII XXXIX IO X XII XXXXXI

— Ничего себе система! — бывший хирург даже присвистнул от удивления.

— Вот и я говорю: ничего себе, — согласно кивнул головой Львович. — Я тогда подумал, что если отдам эту запись Толе, то он точно поверит в существование системы и всю оставшуюся жизнь потратит на ее расшифровку… А он и так поверил и потерял жизнь неизвестно ради чего. Может, если бы у него был этот листок, то все пошло бы по-другому, ведь Толя хорошо знал математику…

— Похоже на римские цифры.

— Похоже, да не они.

— Я вижу, — согласно кивнул Егор. — А вы сами не пытались решить эту задачку?

— Даже и не думал. Я в таких делах полный ноль, — Львович махнул рукой, очертив в воздухе воображаемую баранку. — Во-первых, у меня в школе по алгебре было три с минусом, а, во-вторых, мне еще в юности сделали очень сильную прививку от азартных игр.

— Как это?

— История неприятная, но весьма поучительная, — Львович болезненно скривил губы, словно у него кольнуло в печени, а потом сплюнул в тарелку-пепельницу. — Вспоминать противно, но я все-таки расскажу, может быть, тебе пригодится. В Советском Союзе азартные игры на деньги были запрещены, но это не значит, что люди не играли. Играли, и как еще играли! Азарт и желание неожиданно разбогатеть свойственны любому нормальному человеку. Наше государство тоже использовало эту человеческую страсть и оставило для населения несколько хорошо позиционированных официальных игр: Государственную Выигрышную Лотерею, «Спортлото» и «Спринт». Это были добротные коммерческие проекты, на которых игроку нельзя было сильно обогатиться, а реально крупные выигрыши выпадали в основном в кинокомедиях, вроде «Зигзага удачи» и «Спортлото-82». Я, например, никогда не слышал о людях, которые выиграли бы больше червонца или четвертного. От игрока в этих играх практически ничего не зависело, а по-настоящему азартному человеку часто важен даже не результат, а сам процесс. Напряжение нервов, интрига или, как теперь говорят, драйв. Официальные игры, за исключением молниеносного «Спринта», в плане адреналина ничего этого не давали, а вот карты, домино и даже лото — сколько угодно. У нас во дворе бабушки играли по копеечке в лото и шумели ничуть не хуже мужиков, забивавших «козла» за соседним столиком. В общем, несмотря на запрет, азартные игры в Советском Союзе вполне себе процветали. Играли и пенсионеры, и пионеры. Как у Высоцкого: «Сперва играли в фантики, в пристенок с крохоборами, и вот ушли романтики…»

Львович на несколько секунд прервал свою поучительную лекцию. Его устало-похмельное лицо неожиданно разгладилось, а в тусклых серых глазах проявился задорный блеск неунывающей молодости. Похоже, воспоминания об азартных играх были для него не так уж и неприятны.

— В нашей школе, всякий уважающий себя пацан начинал играть с четвертого-пятого класса. Сперва в трясучку, потом в пристенок и расшибалочку, а класса с восьмого уже по-взрослому — в карты. Так и мы с Толиком: сначала стрясывались по пятачку с пацанами в подъезде, потом ходили резаться в пристенок за гаражами, а с восьмого класса стали ходить после школы под навесы.

— Куда-куда?

— Под навесы, — ностальгически улыбнулся Львович. — Наш район построили в начале шестидесятых на месте садоводческого колхоза. Там даже сейчас кое-где еще сохранились старые яблони, а во времена моей юности вокруг домов целые сады росли. Так вот, за этими садами на краю оврага было несколько больших навесов с вкопанными деревянными столами. Может, колхозники там яблоки сортировали, а может праздник урожая отмечали, кто знает. Это сейчас овраг засыпали, и новые дома построили, а тогда это место было глухое и безлюдное. Вот там и собирались те, кого нынче именуют неформальной молодежью, а в те времена называли попросту шпаной. Там можно было спокойно раздавить пузырек портвейна, побренчать на гитаре, обсудить проблемы или устроить разборку вдали от посторонних глаз, — место самое подходящее. Собирались в основном пацаны от четырнадцати до восемнадцати, но были и девчонки — такие оторвы, что многим парням могли фору дать. К сожалению, большинство из них плохо кончило. После восемнадцати пацаны уходили, кто в армию, а кто и на зону, и больше под навесы не возвращались. У всех начиналась новая взрослая жизнь. Иногда, правда, забредал по-пьяни какой-нибудь ветеран навесов и, загнув пару баек из армейской или лагерной жизни, начинал убеждать нас, что мы здесь только зря теряем время, но таких обычно не слушали. Каждый хотел учиться на своих ошибках.

Егор, теребя в руках записку Глимскинда, уныло вздохнул. Ему не терпелось, как следует рассмотреть загадочную таблицу, и он уже глубоко сожалел о том, что втравил Львовича в какие-то ностальгический мемуары. Тот, видимо уловив настроение Егора, встрепенулся и стер с лица благодушную улыбку. Задорный блеск в его глазах угас, и они снова стали усталыми и холодными. Однако свой монолог Львович не остановил.

— А еще под навесами играли в карты. Играли в любое время года и при любой погоде, благо навесы защищали и от дождя и от снега. Это было своего рода ритуалом — пришел, изволь сыграть хотя бы партию-другую. Поэтому навесы иногда в шутку называли Монте-Карло. Менты хорошо знали об этом и хотя бы раз в неделю наводили под навесами шухер. Большинство пацанов обычно убегали через овраг, но все равно кто-нибудь обязательно попадался. Если это были обычные менты из райотдела, то они просто забирали деньги, карты, сигареты и, если было, бухло. А если это был рейд инспекции по делам несовершеннолетних, то все было гораздо хуже. Везли в отделение, составляли протокол, изымали под опись вещи и вызывали родителей. А еще посылали письмо по месту учебы или работы со всеми вытекающими… Так вот, про игру. Мы все друг друга более-менее знали, поэтому играли достаточно честно. Хотя, перефразируя Есенина: карты — есть ловкость ума и рук. Игру могли и «зарядить», особенно, если приходили какие-нибудь чужаки из соседнего квартала. Но те тоже были не конченые лохи, и игра могла окончиться дракой, а то и настоящим межквартальным побоищем. А если игра идет честная и ты не зарываешься, то есть не лезешь в долги, пытаясь отыграться, то обычно остаешься при своих. Если в первый день ты, допустим, проигрываешь пятьдесят копеек, во второй рубль, а в третий рубль пятьдесят, то на четвертый день тебе, как правило, везет, и ты выиграешь что-нибудь около трешника. Ты просто возвращаешь свои деньги, но они уже кажутся настоящим выигрышем, и ты совершенно бесплатно получаешь массу положительных эмоций. Главное, уметь вовремя остановиться. Драма начинается тогда, когда какой-нибудь азартный молодой пацан, проиграв имевшийся у него рубль, пытается его тут же отыграть. Он начинает занимать деньги, а фишка ему явно не идет. Пацан поднимает свой долг до червонца или даже больше, ему назначают срок в три дня и в игру больше не пускают. А червонец в те времена — это хорошие деньги. И где этот червонец взять, если родители почти у всех нас были обычные работяги, а у многих еще и пьющие. А не отдашь долг в срок, включат счетчик и еще будут метелить каждый день. Все бандитские замашки появились не в девяностых. Они родом еще из нашего детства. Пацан сказал — пацан сделал. В итоге должник идет на какой-нибудь гоп-стоп или просто обносит соседскую квартиру. Если везет — отдает долг, нет — попадает на «малолетку». Практически все начинающие игроки, в том числе и я, проходили через это и потом уже играли аккуратно, без долгов. Как говорится: не за то батька сынку бил, что тот играл, а за то, что отыгрывался. Я, вообще, после первого крупного проигрыша определил для себя такое золотое правило: сколько бы ни было денег на кармане — проигрывать не больше рубля. Это правило очень трудно выполнять, но оно того стоит. Проиграл рубль и ша! Значит сегодня не твой день. А идет фишка — играй хоть до утра! В результате выигрывал я значительно больше, чем проигрывал. Многих это, мягко говоря, раздражало. «Ну, что? Рубль проиграл и все? Больше играть не хочешь? Ты же вчера пятерку выиграл». «Завтра, — отвечаю, — сыграю. Завтра». А сам давлю в себе искушение вернуться за стол. Но в итоге и меня раскрутили. Примитивно и жестко. После десятого класса я поступал в ЗИЛовский ВТУЗ, но завалил математику и до армии остался работать на заводе токарем. У меня был четвертый разряд, полученный в школьном УПК. Весной перед призывом, получив на заводе окончательный расчет, я взял пару пузырей «тридцать третьего» портвейна и отправился под навесы. Время было относительно раннее, часов пять, моросил дождик, и пацанов было немного. Надо сказать, что хотя под навесами все друг друга знали, но в основном держались своими возрастными группами, сложившимися из школьных параллелей. Каждая группа занимала свой навес. Наша группа была тогда самой старшей и занимала самый блатной дальний навес на краю оврага. Когда я пришел там были только пэтэушники братья-близнецы Бирюковы, которых я никогда не отличал друг друга и Сашка Титов, окончивший со мной десять классов и тоже никуда не поступивший. Мы выпили портвейн за мое увольнение с ЗИЛа и сели за карты. Играли мы в основном в буру и в секу, очко почему-то было не в почете. В буру обычно играют вдвоем или втроем, а нас было четверо и мы выбрали секу.

— А что это за игра с таким глупым названием? — пренебрежительно поинтересовался Егор.

— Сека отдаленно похожа на покер, только гораздо проще. Сначала составляется банк, допустим по пятачку, потом всем раздается по три карты. Считаешь очки, и либо делаешь новую ставку, что называется, проходишь, либо нет — врываешь. Очки считаются как в буре, но только по масти: тузы — одиннадцать, картинки — по десять, остальные по номиналу и только шестерки-шохи идут за одиннадцать и как джокеры присоединяются к любой масти. С ними так же считаются парные карты разной масти, допустим, шестерка и две девятки — это двадцать девять очков, а шестерка и две дамы — тридцать одно. Это называется кривые рамки. Три одинаковых карты — прямые рамки. Три восьмерки — это двадцать четыре, а три туза — тридцать три. А вот три шохи — это и есть сека, тоже тридцать три, и выше не прыгнешь. Бьет и трех лбов и шестерку с двумя тузами. Серьезные мужики у нас во дворе играли в секу без шох, только на масть. Так сложнее, количество вариантов значительно меньше. А мы, пацаны, играли по-колхозному с шестерками, рамками и двумя лбами. В общем, положил я перед собой рубль мелочью, он у меня всегда был заранее отсчитан, и игра началась. В тот день мне везло, уже через полчаса я выиграл больше трех рублей. И тут Титов, тасуя, уронил колоду на землю, карты разлетелись, некоторые попали в лужу. Карты собрали, разложили сушиться, забрали новые фишки у молодых, пересчитали, но там не оказалось пары картинок, и откуда-то принесли еще одну колоду. Словом, Титов и братья Бирюковы суетились как наскипидаренные, а я, вполне довольный собой, курил и не обращал на них никакого внимания. Они проигрывают, пусть сами и решают свои проблемы. Наконец, снова сели за стол. Потянулись — кому сдавать — выпало Бирюкову сидевшему справа от меня. Его брат сидел напротив, а Титов слева. Я на первой руке сразу затемнил пятачком, то есть сделал первую ставку, не глядя в свои карты. Удобно тем, что остальные должны либо проходиться гривенником, либо врывать, а вскрыться можешь только ты, доставив пятачок и уравняв ставки. Все прошлись, я беру свои карты, сложив их стопочкой. Первая — крестовая шестерка. Тяну из-под нее вторую — шоха червей! Третью смотреть пока не стал, как минимум, двадцать девять очков точно есть! И тоже прошелся гривенником. Все тоже прошлись, никто не врыл. Я тяну третью карту — бубновая шестерка! У меня даже ладони вспотели, за три года игры сека мне ни разу не приходила. Впрочем, три шохи редко нормально играют, у остальных игроков карта, как правило, оказывается мелкая, и большой банк не завязывается. Я поднимаю ставку — прохожусь за пятнадцать копеек. Титов и один из Бирюковых тоже проходят по пятнашке, а вот другой Бирюков вдруг ставит сразу полтинник. Полтинник у нас был потолочной ставкой. «Надо же, — думаю, — как повезло. Наверное, тебе три лба или оставшаяся пиковая шоха с двумя тузами пришли. Сейчас ты зарвешься!». Титов и первый Бирюков свои карты врыли, и мы остались вдвоем. Он проходится полтинником — я отвечаю! Он проходится — я отвечаю! А про себя все думаю: «Ну, ты попал!». Вскрыться Бирев не может, потому что я в начале игры затемнил на первой руке, а потом еще накинул, и ему остается либо бросать карты, либо делать ставки до тех пор, пока я банк не уравняю и не вскроюсь. Так мы сидим, и деньги на стол кидаем: «Прошел — прошел! Прошел — прошел!». Все, кто были под навесами, дела свои побросали и вокруг нашего стола столпились. Еще бы, такой игры здесь отродясь не видали! Титов рядом сидит, ко мне жмется: «Засвети фишку. У тебя что сека?». А я карты стопочкой сложил и локтем придавил, сижу — молчу, только деньги отсчитываю. Когда банк поднялся до тридцати рублей Бирюков начал занимать. Потом и его брат подключился. Один играет, второй для него занимает. «На что вы, — думаю, — надеетесь? Ведь должны уже понять, что у меня три шохи». Мне бы самому понять, что здесь подстава какая-то. Так нет, сижу и радуюсь, прибыль считаю. Когда банк перевалил за сотню с каждой стороны, и занимать стало не у кого, к нашему столу подошел какой-то фиксатый мужик с наколками и сел рядом с Бирюковым. Позже оказалось, это был его дядя. Так вот, этот каторжанин достает лопатник и начинает ставить за племянника. Тут я понимаю — что-то не так! Не поведется этот зек при таком банке на шоху с двумя тузами. Я еще несколько раз прошелся и вскрылся. Выкладываю свои шестерки, а сам вместо радости чувствую, что попал. И точно. У Бирюкова тоже три шохи. Только у меня крестовая, червовая и бубновая, а у него пиковая, крестовая и червовая. Что называется — немая сцена… Я уже понял, что меня с моей беспроигрышной системой развели как последнего лоха, а Бирюков переворачивает все карты рубашками вверх, и точно! У двух моих шестерок рубашки чуть бледнее, чем у остальных. Все было разыграно как по нотам. Когда Титов уронил старую колоду в лужу, а я благодушно курил, Бирюковы зарядили в новую колоду две лишних шохи. Сами подсняли, сами раздали мне эти две старые шестерки, а я и повелся. Я было рыпнулся забрать свои деньги с кона, но Бирюковский дядя накрыл их своими синими лапами и смотрит на меня с таким поганым блатным прищуром:

— А ты знаешь, что на зоне за такое делают?

— Знаю, — говорю. — Только это ваши племянники новую колоду старыми фишками зарядили!

— За слова отвечаешь?

— Отвечаю!

— Давай фишки считать!

Пересчитали обе колоды и точно: в старой не хватает двух шестерок, крестовой и червовой, а в новой пиковой десятки и бубнового короля.

— Ну и что, — говорю. — Они их давно куда-нибудь выкинули.

— Это не они их выкинули, а ты сам затырил. Что у тебя в карманах? Ну-ка покажи.

Тут я понимаю, что этот каторжанин все и замутил. У нас такие сложные подставы никогда не практиковалась, да и ничьи дяди-зеки к нам под навесы никогда не забредали. Мы уже вышли из-за стола и стояли с Бирюковским дядей друг напротив друга. Он — пальцы веером, рубашка чуть не до пупа расстегнута, весь синий, от наколок места чистого на теле нет. Да только я тоже не из пугливых. Я с пятого класса боксом занимался, особых звезд не хватал, но удар поставил хорошо. Только я собрался провести прямой правый, чтобы у этого синяка позвоночник в трусы просыпался, как Титов, который все вился вокруг меня, сует свою лапу в карман моего пиджака и достает оттуда две недостающие карты: десятку и короля:

— Да вот они!

— Так это ты же, — говорю, — сука, их мне в карман и положил!

И с разворота провожу ему хук в челюсть! А когда упал, еще ногой по роже добавил! Поворачиваюсь снова к Бирюковскому дяде, а вокруг него уже пацаны собрались. Ведь со стороны получается, будто это я Бирюкова обуть хотел, и того гляди, меня за это всей толпой метелить будут. Плюнул я в их сторону и пошел домой. По дороге зашел в магазин, купил пузырь портвейна, выпил в одиночку из горла и в квартиру уже вошел на бровях. А утром матери сказал, что получку где-то потерял по-пьяни. Я на эти деньги должен был на свои проводы стол накрыть. Пришлось матери по соседям занимать. А вечером накануне проводов я обоих Бирюковых прямо в их подъезде отправил в нокаут, жаль только, что их дядя мне нигде не попался. Может оно и к лучшему, а то его я со злости мог и вовсе убить.

Вот так мне сделали на всю жизнь прививку от азарта. С тех пор я не то что на деньги, но даже на «кукареку» не играю. Никаких беспроигрышных систем не существует. Как говорили токаря на заводе: «На любую хитрую резьбу найдется свой хитрый болт».

Львович вздохнул и неожиданно ссутулился. Его невероятно прямая спина рухнула, и больше ничто в его облике не говорило о военном прошлом офицера-десантника.

— А мой отец, он что, тоже ходил играть под эти навесы? — задал Егор, единственный интересовавший его вопрос.

— Толик очень редко ходил туда. Только со мной за компанию. Он же был из интеллигентной семьи: мать — методист РОНО, отец — учитель математики. Если бы его за игру в карты замели в ментовку, это был бы такой скандал! Толик не хотел подставлять родителей. Мы дружили во дворе и в школе, а в армии, вообще, прожили два года в одной казарме. К тому же он был не азартен. Не понимаю, как он смог на склоне лет так втянуться в рулетку. Ты смотри сам не заболей этим делом, а то я себе еще одного игромана не прощу.

— А зачем же вы тогда принесли мне записку Глимскинда? — с обезоруживающей прямотой спросил Егор.

— Сам не знаю. По-хорошему, ее давно надо сжечь, да почему-то рука не поднимается.

— Думаете, у меня поднимется?

— Не думаю. Но оставлять эту записку у себя я тоже не могу. Мне теперь кажется, что если бы я отдал ее Толику, то все было бы совсем по-другому.

— То есть вы отдаете записку мне, и сами умываете руки? — усмехнулся Егор.

— Получается так, — понуро кивнул головой Львович. — Извини, но я, кажется, сам туго соображаю, что делаю. Возможно, совершаю ошибку…

Егору показалось, что Львович снова что-то не договаривает.

— Вам надо отдохнуть. А завтра все будет выглядеть по-другому.

— Надеюсь… главное, не раскисать.

Львович резко поднялся со стула и, расправив плечи, вернул себе прежнюю офицерскую выправку. Он крепко пожал Егору руку и твердым уверенным шагом направился к двери. На пороге отставной десантник обернулся и посмотрел на Егора трезвым оценивающим взглядом:

— Запомни главное: выигрывает только тот, кто умеет вовремя остановиться.

— Полный пинцет, — обескуражено пробормотал Егор, закрывая за гостем входную дверь. — Чего только на свете не бывает.

Он вернулся в пустую гулкую комнату, подошел к софе и, заложив руки за голову, с размаху рухнул на нее спиной. Старенькая софа взвизгнула, словно собака, которой наступили на лапу, содрогнулась всеми своими шпунтами и пружинами, но стоически выдержала свалившийся на нее удар.

Спал Егор плохо. Ему снились то мертвый отец, то какие-то зеленые суконные поля, разделенные заборами из крестиков и палочек, то костяной шарик, безостановочно бегущий по колесу рулетки. А когда под утро сновидения исчезли, и Егор, наконец, провалился в безмятежную темноту, его разбудил телефонный звонок.

— Егор Анатольевич? Это вас из морга беспокоят. Можете приезжать за свидетельством о смерти, ваш труп некриминальный, — сухо сообщил невыразительный бесполый голос.

Дикое словосочетание «ваш труп» неприятно резануло по ушам, Егор вздрогнул и сонно пробормотал в ответ:

— Спасибо, через час буду.

11

Верхний свет в небольшом банкетном зале наполовину погас, и официанты в темных рубашках, стараясь не звенеть приборами и посудой, стали убирать со стола. Поминальный обед окончился, и немногочисленные друзья и знакомые, пришедшие проводить в последний путь Анатолия Коваленко, по очереди подходили к Егору и Ольге с прощальными соболезнованиями. Последним к Егору подошел весьма нетрезвый Львович.

— Держись, хирург, для тебя все только начинается.

— Что начинается? — ошеломленно спросил Егор.

— Не знаю… может быть новая жизнь. Докажи этой Кобылкиной, — Львович то ли случайно, то ли намеренно исказил настоящую фамилию Магды Делоне, — что ты настоящий мужчина и так просто не сдаешся…

— Аа… так вы про суд? — разочарованно протянул экс-хирург. — Там все давно закончилось. И не в мою пользу.

— Ничего не заканчивается, пока человек жив. Главное, не гнись и держи удар.

Львович на прощание крепко обнял Егора, едва не задушив его едким запахом цитрусового одеколона, и вышел в широкую двустворчатую дверь удивительно ровной для его состояния походкой.

В зале остались только Егор, Ольга и ее муж, адвокат Виктор Астапов. Последние два дня, прошедшие с того момента, как судмедэксперт признал смерть Анатолия Коваленко самоубийством, пролетели в тяжелой предпохоронной суете. И только теперь, когда все печальные процедуры остались позади, Егор вспомнил о лежащей в его бумажнике записке Глимскинда.

— Может, посидим немного в баре? — не очень уверенно предложил он.

— Я — пас, — поспешно махнул рукой Астапов. — У моего клиента завтра суд. Я должен быть свежим и подготовленным.

Егор вопросительно посмотрел на сестру. Та сразу уловила в его глазах какой-то невысказанный мучительный вопрос и согласно кивнула головой.

— А я посижу.

Они прошли через полупустой ресторанный зал к бару, заказали по бокалу сухого мартини и сели за маленький двухместный столик в дальнем углу.

— У тебя есть какой-то вопрос? — без лишних предисловий начала разговор Ольга.

— Да, — Егор достал из бумажника записку Глимскинда, развернул ее и положил по центру столика. — Что это может быть?

— А откуда я могу знать? — безразлично пожала плечами Ольга. — Какая-то искаженная римская цифирь. Детская шифровка из крестиков-ноликов-палочек. Где ты ее взял?

— Это долгая история. Вкратце дело выглядит так: один чудак-математик по фамилии Глимскинд лет пятнадцать искал выигрышную систему игры в рулетку и все свои ставки записывал в блокнотик. А шесть лет назад у него сыграли три крупных ставки подряд, после чего сам Глимскинд бесследно исчез. Остался только вот этот листок из его блокнота. Наш отец был свидетелем этой игры, после чего сам подсел на рулетку и стал искать выигрышную систему.

— Ты нашел этот листок у отца?

— Нет. Его мне отдал Львович. А он получил его от Глимскинда случайно вместе с чаевыми. Если бы Львович сразу отдал листок отцу, то все могло бы обернуться по-другому. Возможно, это ключ к системе.

— И ты, увидев эту шифрограмму, поверил, что может существовать какая-то система игры в рулетку? — скептически усмехнулась Ольга.

— Но Глимскинд реально выиграл за один вечер больше чем полмиллиона — три раза по сто семьдесят пять тысяч. У отца в компьютере есть запись этой игры.

— Случайность. Если твой Глимскинд пятнадцать лет неизменно проигрывал, то по теории вероятностей на шестнадцатый год ему вполне могло невероятно повезти.

— Значит, ты не хочешь мне помочь?

— Я не знаю чем тебе помочь, и очень не хочу, чтобы в нашей семье появился еще один игроман. У тебя без рулетки проблем выше крыши.

— Ну, спасибо тебе на добром слове, сестра. Я думал ты, как математик, поможешь прочесть эту запись.

Егор протянул руку к листочку, но Ольга опередила его и передвинула записку к себе.

— Если здесь записаны числа, то это должно быть ханаанейская, или раннефиникийская шестеричная непозиционная система счисления, — уверенно произнесла она, рассматривая стройные ряды палочек, ноликов и косых крестиков. — Достоверно про нее известно очень немногое. При археологических раскопках на Левантийском побережье в окрестностях бывшего Тира и нынешней Сайды в захоронениях знатных горожан находили наборы из шести игральных костей грани которых были пронумерованы так, — Ольга достала из сумочки тонкую женскую ручку с золотым пером и быстро начеркала на салфетке ряд палочек и косых крестиков. — I, II, III, IIX, IX, X. Палочка, как у римлян, означает единицу, а вот косой крестик означает не десятку, а шестерку. Самые древние из левантийских захоронений, в которых находили кубики, относятся к пятнадцатому веку до нашей эры. То есть к тому времени, когда ханаанеи еще не смешались с другими «народами моря», населявшими Средиземноморское побережье и не утратили собственной оригинальной культуры, превратившись в ту пеструю группу национальностей, которую греческие и римские авторы именовали финикийцами. К началу нашей эры только иудеи называли своих северных соседей ханаанеями, и под этим именем они иногда упоминаются в Библии. Вероятно, их шестеричная система является самой древней из упорядоченных систем счисления, и ее основные символы I и X стали основой римской десятичной системы. В финикийских городах шестеричная система, возможно, применялась до первого или второго века нашей эры, пока ее не вытеснило новогреческое ионийское счисление. Следы шестеричного счисления встречаются и в наше время в виде счета на дюжины и полудюжины, делении круга на триста шестьдесят градусов, календарного года из двенадцати месяцев, и астрономических суток из двадцати четырех часов. А в древности сутки в ханаанейских и иудейских городах делились на шесть частей: утро, день, вечер и три ночные стражи.

Прочитав это небольшое историческое эссе, Ольга замолчала и горделиво посмотрела на обескураженного брата.

— Ну, как?

— Сильно завернуто. А откуда ты все это знаешь?

— От профессора Казаряна. Он читал в университете лекции по теории вероятностей, но еще увлекался историей математики и иногда читал лекции, казалось бы, напрямую не относящиеся к предмету.

— А при чем здесь теория вероятностей?

— Основы этой теории заложил Блез Паскаль, решая задачу о справедливом разделении ставок при прерванной игре в кости. Он назвал ее математикой случайного. Правда, Паскаль рассматривал игру всего лишь с двумя кубиками, а древние ханаанеи, похоже, использовали шесть. Профессор Казарян в своих лекциях всегда рассматривал именно этот невероятно сложный ханаанейский вариант. Хотя вовсе не факт, что древние обитатели Левантийского побережья вообще играли в кости. Шесть кубиков — это слишком неудобно. Для игры гораздо лучше подходят два или три.

— А что же они тогда с ними делали?

— Возможно, гадали. В Археологическом музее Бейрута есть хорошо сохранившийся набор ханааанейских игральных костей. Они упакованы в медный футляр с изображением солнца, звезд, луны и какого-то рогатого зверя — всей пророческой атрибутики того времени. Вполне вероятно, что ханаанейские мудрецы по сочетанию выпавших цифр пытались предсказывать будущее. Нумерология ведь существует и поныне, а вот в Византии с четвертого века и вплоть до падения Империи математика считалась колдовской наукой. Математики приравнивались к магам и чародеям, им отрубали руки, а иногда и головы. Может быть, кости в то время были предметом двойного назначения: ими и играли, и гадали…

Ольга взяла записку Глимскинда в руки и потеребила ее, словно проверяя на прочность.

— Проблема хананейского счисления заключается в том, что нам достоверно известно написание только первых шести цифр. Никаких других свидетельств существования этой системы кроме игральных костей не сохранилось. Профессор Казарян исходил из того, что в ней существовали только два символа: косой крестик — шестерка, и палочка — единица. А система записи была идентична римской. Записать какую-нибудь большую цифру в такой системе весьма проблематично, но в те времена люди редко оперировали в быту цифрами больше сотни. То есть, — Ольга положила записку на стол и подвинула к Егору, — вот эта цифра XXXXIIX означает двадцать восемь, а XIX — одиннадцать. Но только откуда здесь взялся ноль? Считается, что понятие ноля появилось в Индии не ранее пятого века нашей эры. Первоначально его изображали в виде точки, а в виде кружочка или буквы О ноль впервые изображен в настенной записи Гвалиоры, относящейся к восемьсот семьдесят шестому году. В ханаанейском счислении, созданном как минимум за пятнадцать веков до нашей эры, не могло быть понятия ноль.

— А если этот ноль добавил сам Глимскинд? Если он записал в шестеричном счислении какую-то выигрышную комбинацию чисел рулетки, то, как он обозначил в ней зеро?

— Допустим, что это действительно ноль, хотя он здесь слишком часто выпадает. А что тогда означают эти символы? — Ольга указала на I0 и II0. — Ноль без палочки? Ноль без двух палочек? Минус один и минус два?

Егор в ответ только растерянно пожал плечами.

— Даже если ты узнаешь, что означает ноль без палочки, то вряд ли сумеешь разгадать систему беспроигрышной игры. Это не ключ, а, скорее всего, просто порядок выпавших чисел: ноль, двадцать восемь, тринадцать, семнадцать и так далее. Это рабочий материал, который Глимскинд анализировал, а потом каким-то образом приводил в систему.

— Вот видишь! Ты сама произнесла слово система! Значит, ты поверила! — победно хлопнул в ладоши Егор. — Смотри, здесь выделены две цифры! Если я правильно их перевожу, то это двадцать три и тридцать один. Это, скорее всего, выигрышные номера!

— Тоже мне — секрет Полишинеля! В этой таблице все номера выигрышные. Шарик по очереди побывал во всех этих лунках, если, конечно, числа не взяты с потолка, — саркастично усмехнулась Ольга.

Егор смутился и на минуту замолчал.

— Я хотел сказать, что выделенные номера можно как-то вычислить.

— Как? Повторяю, эта таблица не ключ, а всего лишь зачем-то переведенная в шестеричную систему последовательность выигрышных номеров.

— А зачем Глимскинд перевел их в эту доисторическую систему?

— Откуда я знаю? Наверное, чтобы никто не смог прочитать его записи.

— Тогда бы он придумал какой-нибудь более хитрый шифр. Именно в системе записи и спрятан ключ к выигрышной системе! Неужели тебе, как математику, не интересно решить такую задачу?

— Не интересно, — с подчеркнутым безразличием ответила Ольга.

Егор посмотрел на сестру, как больной на врача, отказавшего ему в лечении:

— Значит, ты не хочешь мне помочь?

Ольга, в свою очередь, посмотрела на брата с тем усталым сочувствием, с каким смотрят в патентном бюро на очередного изобретателя перпетуум-мобиле:

— Помочь? В чем? В поиске выигрышной системы игры в рулетку? В этом пусть тебе Львович помогает, раз он эту записку подсунул. А я должна помочь тебе как-то обустроить будущее. Ведь не сегодня-завтра ты окажешься на улице, бомжом с миллионными долгами.

— Но ведь это реальный шанс расплатиться!

— Шанс расплатиться?! Слава богу, что у тебя сейчас нет денег даже на первую ставку!

— На первую ставку денег хватит, к тому же у меня имеется машина, — вполне серьезно возразил Егор.

— На нее до сих пор не наложили арест? — язвительно парировала Ольга. — Тебе сейчас не об игре нужно думать, а о нормальной хорошо оплачиваемой работе.

— И лет пять горбатиться на Машу Коровкину?

— Хотя бы и так. У тебя что, есть другие варианты?

— Я разгадаю систему, — спокойно и твердо произнес Егор.

— Надеюсь, что у тебя всего лишь минутное помешательство на почве нервного стресса. Когда придешь в себя — позвони! А мы с Виктором пока поищем тебе работу.

— А зачем ты мне рассказала об этой шестеричной системе?

— Ты спросил — я и рассказала. Я же не думала, что ты интересуешься этой филькиной грамотой всерьез.

Ольга брезгливым щелчком, словно паука или гусеницу, отбросила на стол записку Глимскинда, которую до последнего момента нервно теребила в руках. Потом она резко поднялась из-за стола и, не попрощавшись с братом, широким решительным шагом направилась к выходу. Через минуту Егор, купив в баре бутылку виски, тоже вышел в дышащие перегретым асфальтом июльские сумерки.

Вернувшись в свою полупустую квартиру, он отыскал в комоде старый CD-плеер и такой же старый компакт-диск с бесконечными рядами пустых больничных коек на обложке.

— Что ж «Momentary Laps of Reason», так «Momentary Laps of Reason» («Минутное Помешательство» — альбом группы «Пинк Флойд»), — рассеяно бормотал Егор, кидая в бокал с виски мелкие кубики льда. — Мы еще посмотрим, у кого будет нервный стресс, когда я разгадаю систему.

Он сделал несколько глотков, надел наушники и, сев в единственное оставленное сбежавшей женой кресло, занялся переводом ханаанейских крестиков и палочек в привычные арабские цифры.

12

Во второй половине августа на Москву накатила несвойственная для этого времени жара. Окна квартиры старшего Коваленко выходили на закат, и после обеда она, несмотря на плотно задернутые зимние шторы и два больших вентилятора, напоминала хорошо разогретую духовку. Егор в одних трусах сидел за заваленным бумажными листами столом и многоэтажно материл Машу Коровкину, из-за которой ему пришлось покинуть свою прохладную, оборудованную двумя кондиционерами квартиру. Он сбежал оттуда пять дней назад, после того как домашний телефон стал круглосуточно трезвонить через каждые тридцать минут, а в дверь по несколько раз в день настойчиво звонили и стучали какие-то неизвестные люди. Может это были банковские коллекторы, может судебные приставы, а может и вовсе какие-нибудь бандиты, посланные Линкевичем для взыскания компенсации в пользу его содержанки. Ни с кем из них Егору встречаться не хотелось и, оттягивая час расплаты, он избрал старую страусиную тактику. Егор отключил домашний телефон, сменил сим-карту на мобильном и перестал даже близко подходить к входной двери. Он выходил из дома только на рассвете за продуктами в ближайший круглосуточный магазин. Пять дней назад Егор впервые, наверное, за целый месяц заглянул в свой почтовый ящик. Там среди вороха рекламной макулатуры он обнаружил повестку в суд по делу о взыскании материального ущерба. Судя по штемпелю, повестка была отправлена две недели назад, а суд уже три дня как состоялся. Это был последний звонок. Если дело принято к исполнительному производству, то судебные приставы и Магда Делонэ-Коровкина уже открыли на него официальную охоту. В том, что Магда ни за что не простит его и будет давить до конца, Егор не сомневался. Самым надежным, хотя и весьма недолговременным убежищем была отцовская квартира. Июньские проценты отец погасил, а июльские нужно было оплатить до конца августа, и у беглеца получался почти двухнедельный тайм-аут. Но и на этой квартире он не нашел необходимого покоя. Городской телефон, пока Егор его не отключил, по несколько раз в день разрывался тревожными трелями, высвечивая на определителе то ноли, то пробелы, а накануне вечером кто-то долго и настойчиво названивал в дверь. Егор на цыпочках вышел в прихожую и, не включая свет, посмотрел в глазок. Двое серьезных мужчин в черных строгих костюмах, похожие как на охранников, так и на похоронных агентов о чем-то переговаривались между собой. Слов разобрать было нельзя, но интонации были озабоченно-неприятные. Возможно пресловутое ООО «Форвард-М» в лице своего полномочного представителя Грищука Петра Мироновича узнало о смерти своего должника Анатолия Коваленко и теперь торопилось расставить последние точки над i.

Время уходило с крейсерской скоростью, а Егор не продвинулся в расшифровке записки Глимскинда ни на шаг. Никогда не бывавший в казино и не игравший ни в какие азартные игры кроме преферанса, да и то в студенческие годы, он неожиданно плотно подсел на жесткую иглу игромании. Исходя из того, что в рулетке всего тридцать шесть игровых полей, и переведя таблицу Глимскинда из шестеричной системы в обычные арабские цифры, Егор обнаружил в ней отсутствие чисел 34, 35 и 36. Палочки с нолями II0 и I0 вполне могли означать 34 и 35, и тогда 0 соответствовал 36. Но как-то невероятно плотно выпадала эта цифра, и где же тогда зеро? А, может, кружочки обозначают одновременно и зеро и тридцать шесть? Тогда как их различить? И почему вообще три последних цифры записаны таким странным образом? Гораздо логичнее было бы их обозначить, как XXXXXIIX, XXXXXIX, XXXXXX. Егор до рези в глазах всматривался в экран монитора, пытаясь отыскать совпадения между рядами цифр в записке и номерами, выпадавшими в реальной игре Глимскинда. Только в трех местах совпадало по две цифры подряд, но это ровным счетом ничего не значило. Тогда Егор вернулся к оригинальной шестеричной записи, пытаясь определить какую-нибудь закономерность в чередовании крестиков, палочек и кружочков, но и это не принесло ничего, кроме двоящихся в глазах примитивных значков. Прекрасно сознавая тщетность своих дилетантских исследований, Егор каждый вечер ложился спать с твердым намерением заняться с завтрашнего утра решением своих реальных проблем. Но каждое утро, выпив чашку кофе, он, словно завороженный, садился к компьютерному монитору и, посмотрев, как Глимскинд небрежно рассовывает по карманам стопки выигранных фишек, начинал все сначала. Однажды Егор даже позвонил Ольге с просьбой познакомить его с профессором Казаряном, но та жестко осадила его, сказав, что Казарян давно умер, и даже из любви к науке он вряд ли стал бы участвовать в такой авантюре.

Неизвестные визитеры с внешностью похоронных агентов подействовали на Егора, как гончие на зайца, и он решил еще раз встретиться с Львовичем. Егора не покидало ощущение, что отцовский друг что-то недосказал о последней игре Глимскинда, а его слова о том, что все только начинается, значительно усилили эту недосказанность. Львович, словно ждал звонка, и сразу же согласился приехать к Егору.

— Неважно выглядишь, — прямо с порога заявил он, критически оглядев бледного, устало ссутулившегося Егора. — Наверное, мало спишь и много думаешь?

— Зато вы словно с курорта приехали, — хмуро отозвался бывший хирург, не ожидавший такого бестактного приветствия.

Львович, действительно был в отличной форме. Мешки под глазами разгладились, красные прожилки в глазах исчезли, ровный летний загар оттенил морщины на лице.

— Не с курорта, а с рыбалки. Я теперь человек неработающий, целую неделю на Конаковском водохранилище провел. А захочу, так могу там хоть все лето с удочкой просидеть. Очень рекомендую! Рыбалка от дурных мыслей прекрасно отвлекает!

— Я хочу с вами вовсе не о рыбалке поговорить.

— Я догадываюсь, — Львович подошел к заваленному бумагой столу и взял в руки исчерканный цифрами листок. — Похоже, ты плотно подсел на игру. Хорошо, хоть казино закрыли, а то сейчас вот так, в одних трусах по улице и ходил бы.

Егор, сдерживая нарастающее раздражение, промолчал и стал натягивать тонкие летние джинсы.

— А мне сестра твоя звонила. Обматерила меня по-всякому. Зачем ты старый, не буду говорить кто, отдал Егору эту записку? Теперь, говорит, как хочешь, так его из этого болота и вытаскивай!

Раздражение Егора, наконец, обрело мотивацию и выплеснулось наружу мутной пенной волной.

— А, действительно, зачем вы отдали мне эту записку?! И зачем Ольга рассказала мне о шестеричном ханаанейском счислении?! Вам ведь тоже это интересно, но вы боитесь втравиться в игру и потерпеть неудачу! Боитесь провала! Вам жалко тратить свое время на возможную пустышку! Ведь может, никакой системы на самом деле нет! А у меня времени сколько угодно и терять мне уже нечего! А отговариваете вы меня лишь для очистки собственной совести! Мол, мы тебя предупреждали! А система есть, и Глимскинд ее вычислил!

Львович удивленно замер с листком бумаги в руках и смотрел на Егора так, будто видел его впервые.

— Ты чего так разошелся, будто тебя бешеная муха укусила. Разве я говорю, что системы не существует? Конечно, существует. Ее еще Смок Белью (герой одного из романов Дж. Лондона) на Клондайке вычислил… Шучу.

Егор не оценил юмора и хотел разразиться новой обличительной тирадой, но Львович капитулирующе развел руками.

— Ну, все, пошумели и хватит. Я к тебе не ругаться пришел. Что тебе там Ольга про шестеричную систему рассказала?

— Ольга много знает, да не все говорит. И вы недоговариваете, — с трудом гася раздражение, пробурчал Олег.

— Я-то свое расскажу, затем и пришел, — Львович по-хозяйски сел за единственный стул у письменного стола и закинул ногу на ногу. — Сначала ты расскажи о своих успехах.

Успокоившийся Егор уныло пересказал историю древнего ханаанейского счисления и показал переведенную в арабские числа таблицу Глимскинда.

— Собственно, успехов никаких нет. Как вычисляются выигрышные числа по одной этой таблице не понять. Как вы думаете, можно найти самого Глимскинда?

— А ты знаешь, сколько людей хотело бы его найти? — озадаченно ответил вопросом на вопрос отставной десантник.

— Догадываюсь.

— Так вот. Найти его может быть и можно, да только поговорить с ним не удастся.

— Это почему же? Он что умер?

— Да и очень нехорошо.

— Снова расскажете мне всю правду? — скептически усмехнулся Егор. — У вас правда запрятана, как смерть Кощея. Игла в яйце, яйцо в утке. Почему вы все сразу не рассказали?

— Потому что я об этом, вообще, никогда и никому не собирался рассказывать. А тебе расскажу о смерти Глимскинда только затем, чтобы ты как следует подумал, стоит ли вообще искать систему.

— Тогда рассказывайте, а я подумаю.

— Какой ты самоуверенный, весь в отца! — Львович выдержал паузу, зябко поежился и глубоко вдохнул, словно собрался нырнуть с моста в ледяную воду. — Тогда слушай. Когда я привез Мишу Глимскинда к дому астролога Буянова, тот не отпустил меня, а, не считая, сунул мне в карман целую охапку купюр и попросил подождать. «Я, — говорит, — минут через двадцать вернусь с женщиной, и вы отвезете нас в Москву в самый дорогой отель». Ну, я, понятно, обрадовался. Охранники — не крупье, нам чаевых не дают, тем более таких. Миша ушел в дом, а я вылез из машины размяться и воздухом подышать. Дело было в конце мая, погода стояла сказочная. Но только уже минуты через две в доме поднялся крик. Кричали трое: двое мужчин и женщина. Забор вокруг дома высокий, метра два с лишним, с улицы ничего не видно, что там происходит. А Миша мой клиент и я за него отвечаю. Хоть я его до дома и довез, но если ему какие-нибудь бандюки прямо там голову проломят, то с меня тоже спросится. Я к калитке, та закрыта, да за ней еще и собаки лают. А в доме, судя по крикам, уже черт знает что творится. А потом раздался женский вопль и все стихло. Я к машине, залез на крышу и смотрю через забор. В доме в первом этаже справа большое эркерное окно раскрыто настежь, а за ним что-то вроде каминного зала. Там от забора недалеко и мне все хорошо было видно. У одной стены стоит накрытый стол, а на другой коллекция холодного оружия развешана. Шпаги, сабли, кинжалы. У стола на полу лежит блондинка в белом халате, а у стены с оружием — Миша Глимскинд. Лежит навзничь, весь в крови и в руке шпагу сжимает. А над ним, словно мясник над тушей, стоит мужик с кривой янычарской саблей в руке и победно так ухмыляется. Мужик этот был астролог Игорь Буянов. Я его по журнальным фотографиям узнал. Так вот, астролог этот поухмылялся-поухмылялся и плюнул мертвому Мише в лицо, потом ткнул его еще пару раз ятаганом в грудь и куда-то ушел. Ну, думаю, пора отсюда валить. Свидетели этому янычару не нужны, а кроме ятагана у него если не калаш, то какой-нибудь дробовик наверняка имеется. Завел я машину, отъехал метров на двести от дома и остановился. Может, думаю, Буянов в состоянии аффекта был. Сейчас прочухается, поймет, что натворил, и сам милицию со «Скорой» вызовет. Дом Буянова находится в старом дачном поселке, там по обочинам деревья и кустарники всякие растут. Я отогнал машину за кусты сирени, мотор заглушил, свет погасил, сижу — жду. Но ни милиция, ни скорая не едут, а минут через сорок ворота открываются, и оттуда выезжает джип. И поворачивает не в мою сторону, к московской трассе, а в другую. Ну, я обождал немного и за ним. А Буянов выехал на другую сторону поселка и свернул на тропинку, ведущую в лес. Ну, туда я за ним, конечно не поехал. Так что, Мишу Глимскинда надо искать где-то в лесу около дачного кооператива «Зеленая Роща».

— И вы никуда не заявили об этом убийстве? — с откровенным осуждением спросил Егор.

— Нет, — спокойно ответил Львович.

— Но ведь это соучастие в сокрытии преступления.

— А зачем мне его раскрытие? Мишу уже не воскресить, а пострадали бы от этого многие, и я в том числе. Конечно, это была бы сверхскандальная сенсация. Опустившийся математик неожиданно выиграл в казино полмиллиона рублей и в тот же вечер был изрублен в капусту известным астрологом! На пару дней я, как главный свидетель, стал бы звездой эфира, а потом меня выперли бы с работы с пожизненным волчьим билетом, если бы вообще не грохнули. Ведь неизвестно, чем это дело могло кончиться. Буянов в то время был богат и знаменит, у него были очень влиятельные клиенты. Они вполне могли отмазать своего астролога, а меня сделать крайним. Ты, вот, бодался с Машей Коровкиной, и чем дело кончилось? То-то, — Львович назидательно помахал указательным пальцем. — А тут были не лопнувшие силиконовые сиськи, а реальное убийство. Честно говоря, я, пока возвращался в Москву, думал рассказать обо всем начальнику службы безопасности, пусть он решает, как поступить в такой ситуации. Да только, когда увидел, как он вместе с нашим хозяином вцепился в видеозапись, решил промолчать. А они наутро прямо из казино поехали искать Глимскинда. Но, видно, Буянов их крепко отшил. Говорят, они вернулись злые как черти и снова до вечера крутили видеозаписи. Да еще и твоего отца подпрягли к расшифровке. Тут я уж твердо решил ничего никому никогда не рассказывать.

— Так зачем же вы столько лет хранили записку Глимскинда и, в конце концов, все рассказали мне?

Львович задумчиво нахмурился, собрав лоб в крупные, похожие на песчаные барханы морщины.

— Это трудно объяснить. Если бы с твоим отцом ничего не случилось, я бы молчал до самой смерти. Но Толя погубил свою жизнь из-за этой проклятой системы. Может это звучит слишком пафосно, но я не хочу верить в то, что его поиски были бессмысленными, а смерть глупой и совершенно напрасной. Система существует, просто Толе не повезло, и я вовремя не помог ему. Теперь надо попробовать исправить ошибку.

— Так вы тоже считаете, что система существует?! — едва не подпрыгнул от удивления Егор.

— А как еще Глимскинд мог сделать три выигрышных ставки за один вечер? Вряд ли господь бог нашептал ему эти цифры на ушко в награду за пятнадцать лет мучений.

— Значит, вы согласны мне помочь?

— Согласен. Только учти, что эти поиски небезопасны. Глимскинд и твой отец уже погибли, к тому же эта система, похоже, замешана на шестерках, и это меня, мягко говоря, смущает.

— А вы так суеверны? — искренне удивился Егор.

— А ты думаешь, десантники не суеверны? Наверное, и у вас, хирургов, имеются свои дурные приметы. Я же тебе рассказывал, как меня в юности развели на трех шестерках.

— У вас была обычная подстава. И сейчас мы имеем дело не с мистикой, а с чистой математикой, — самоуверенно ответил Егор. — Так что про приметы и суеверия можно забыть.

— Как знать, как знать, — скептически усмехнулся Львович. — И что ты теперь собираешься делать?

Егор на минуту задумался, а потом затараторил сбивчивой скороговоркой, словно боясь потерять только что пришедшую в голову мысль.

— То, что Глимскинд погиб даже упрощает дело. Если бы он был жив, мы бы его никогда не нашли. Он бы сейчас сидел на каком-нибудь океанском острове и плевал через губу в голубое небо. Но ведь остался Буянов, — глаза Егора засверкали азартом охотника вышедшего после долгих поисков на след крупной дичи. — Я думаю, что он спонсировал работы Глимскинда, и в ту ночь у них произошел чисто финансовый скандал. Может быть, Миша отказался делиться своим выигрышем, или Буянов захотел стать полновластным хозяином системы. Я уверен, что, убив Глимскинда, Буянов ничего не получил кроме кипы бумаг с крестиками и палочками. И сейчас они лежат у него мертвым грузом. Мы поедем к Буянову, надавим на него, заберем эти бумаги и попробуем их расшифровать.

— На Буянова не такие давили, да только вернулись, поджав хвост.

— Но они не знали об убийстве. А у нас на руках такой козырь!

— Козырь у нас сильный, да только бить им некого. Астролог Буянов исчез через два месяца после убийства Глимскинда.

— Как исчез?

— При невыясненных обстоятельствах, — задумчиво растягивая слоги, ответил Львович. — Я ведь тоже думал сейчас так поступить. Стал вспоминать, когда и что последний раз слышал о Буянове, да так и не вспомнил. А раньше о нем каждую неделю где-нибудь писали. Залез в Интернет, а там только ссылки шестилетней давности. И пара крохотных заметок о том, что известный астролог Буянов исчез со своей дачи при невыясненных обстоятельствах. А ты говоришь — никакой мистики.

— Вряд ли его похитили инопланетяне. Гораздо хуже, если он разгадал систему и уехал играть куда-нибудь в Монако или Давилль.

— Это вряд ли. Буянову и без всякой игры здесь неплохо жилось.

— Значит, эта нить оборвана? — удрученно спросил Егор.

— Не совсем. Еще остается Стелла — жена исчезнувшего астролога Буянова в которую, судя по всему, был безумно влюблен покойный Глимскинд. Я нашел её страничку в «Фэйсбуке».

При этих словах Егор присвистнул и удивленно поднял брови.

— Я не пещерный человек и, несмотря на возраст, тоже иногда пользуюсь социальными сетями, — урезонивающе покачал головой Львович. — А Стелла всего на четыре года старше тебя. И, судя по фотографиям, она очень неплохо живет в доме своего исчезнувшего мужа. А ведь Стелла является самым непосредственным свидетелем ссоры и убийства. Это именно она лежала без чувств на полу в каминном зале. И она должна многое знать об отношениях Буянова и Глимскинда.

— Значит, следует поехать к Стелле?!

— Да. Завтра к девяти утра будь умыт, побрит и одет. И, пожалуйста, сегодня ночью не ломай голову над древней цифирью, а как следует выспись.

— Есть, товарищ майор, — Егор вытянулся в струнку и едва не приложил руку к непокрытой голове.

— Вольно, товарищ рядовой, — рассмеялся Львович.

13

Увидев у поворота с трассы на дорогу, ведущую к дачным поселкам, две тентованные «Газели» и белую милицейскую «десятку», Егор внутренне напрягся. Хотя муж Ольги и утверждал «с полной профессиональной ответственностью», что первое заседание по иску о возмещении материального ущерба, должны отменить ввиду неявки ответчика, он не был уверен, что его «Фольксваген Пассат» ещё не занесен в «черные» списки подлежащего аресту имущества. От не знающей преград Маши Коровкиной и ее могущественного покровителя можно было ожидать любых подвохов. Изначально он собирался ехать на машине Львовича, но, увидев утром его двадцатилетнюю «девятку» изменил решение в пользу своего «Пассата» и теперь тревожно цепенел при виде людей в синей униформе с белыми буквами ДПС. Милиционеры, занятые разборкой с водителями «Газелей» не обратили на черный «Фольксваген» никакого внимания, и Егор, облегченно вздохнув, повернул на однополосную, давно не видевшую ремонта дорогу.

— Расслабься, — похлопал его по плечу Львович. — Гайцам сейчас не до тебя. Не видишь, они торгашей шмонают.

Егор ничего не ответил и сосредоточился на дороге, густо покрытой выбоинами и колдобинами.

Львович, впервые одетый вместо жилетки с множеством карманов в серый костюм строго английского кроя, вальяжно откинулся в кресле и достал из пиджака свою сувенирную фляжку с гербом исчезнувшего государства.

— Вот мы почти и прибыли, пора принять сто грамм для поднятия тонуса, — Львович отхлебнул из фляжки и по-хозяйски убрал ее вместо пиджака в бардачок. — Пусть у тебя полежит, а то в кармане мешает. Это хорошо, что мы на твоей машине поехали. Во-первых, — кондиционер, во-вторых, мне можно немного выпить, а в-третьих, эфэсбешники на ржавых «девятках» не ездят.

— Кто-кто? — поперхнувшись двумя короткими словами, уточнил Егор.

— Сегодня мы с тобой будем офицерами ФСБ. И давай перейдем на ты, — Львович из того же кармана, где у него была сувенирная фляжка, достал красное удостоверение с аляповато тисненой золотой надписью «Служба Безопасности». — Я — старший, ты — младший. Поэтому меньше говори, а больше смотри и слушай.

— А где вы взяли такую лубочную ксиву? В подземном переходе купили? — не решившись перейти на ты, саркастически усмехнулся Егор.

— Это мое рабочее удостоверение, — пропустив мимо ушей обидную шутку, вполне серьезно ответил Львович. — Для Стеллы Буяновой вполне сойдет. Судя по фотографиям, она женщина не сильно обремененная интеллектом.

— Коровкина тоже не страдает избытком интеллекта, однако… — Егор, не закончив фразу, многозначительно замолчал.

Дачный кооператив «Зелёная Роща» был построен вольготно и размашисто. Его основали в тридцатые годы для элиты советской науки. В свое время в нем жили многие знаменитые профессора и академики. Теперь дачи принадлежали их детям и внукам в большинстве своем не снискавшим научной славы своих именитых родителей. Большинство некогда красивых и просторных домов еще довоенной постройки, забыв о ремонте, тихо дряхлело и ветшало в тени вековых реликтовых сосен. Некоторые дачи тщательно и заботливо поддерживались наследниками в своем первозданно-старомодном виде, а иные уступили свое место огромным особнякам, роскошь и величина которых свидетельствовали не столько об архитектурном вкусе, сколько о размере кошельков их владельцев.

Черный «Пассат», недолго пропетляв по просторным поселковым улицам, густо обсаженным по обочинам сиренью, жасмином и акациями, остановился у ярко-синего особняка совершенно неописуемого стиля, похожего не то на мавританский дворец Саввы Морозова на Пречистенке, не то на кинодекорацию к «Тысяче и одной ночи». Причудливо сотканный из витых магрибских колонн, декоративных балкончиков, башенок и минаретов, украшенный декоративными карнизами и эркерами, щедро усеянный круглыми, стрельчатыми и арочными окнами трехэтажный особняк от фундамента до крыши был вычурно расписан золотыми и серебряными звездами, планетами и кометами. Егор, видевший этот странный дом впервые, был буквально поражен такой ослепительной эклектикой.

— Да уж, за версту видно, что здесь живет астроном.

— Не астроном, а астролог, — поправил его Львович, вылезая из машины. — Пойдем.

Егор по-хозяйски развернул машину напротив массивных раздвижных ворот и вслед за «старшим сотрудником» подошел к глухой металлической калитке, украшенной литыми восьмиконечными звездами. Львович трижды твердо и уверенно позвонил и с озабоченно-серьезным выражением уставился в черный глазок видеокамеры. Минуты две дом хранил невозмутимое молчание и только когда Малышев, наверное, уже в десятый раз потянулся к блестящей кнопке звонка, из серебристого динамика раздался искаженно-хриплый мужской голос:

— Вам что-то нужно?

— Служба безопасности. Нам нужно побеседовать со Стеллой Эдуардовной Буяновой, — Львович пару секунд повертел перед камерой своим казиношным удостоверением и быстро спрятал его в карман.

— А по какому вопросу?

— По делу о смерти Глимскинда Михаила Яковлевича. Шесть лет назад он жил в этом доме.

— Хорошо, я передам.

Динамик щелкнул и отключился.

— Может вы зря так резко начали? — неуверенно спросил Егор. — Сейчас она начнет сочинять какую-нибудь завиральную историю или вовсе не пустит нас в дом.

— Сейчас она подумает, что в лесу нашли Мишины останки, — спокойно ответил Львович. — И мы не будем ее в этом разубеждать.

— Могли бы и меня посвятить в свои оперативные планы, — раздраженно проворчал Егор.

— Это импровизация. Я предполагал начать разговор со Стеллой по-другому. Откуда я знал, что у нее в доме живет какой-то мужик?

Прошло еще минут пять, а серебристый динамик холодно и презрительно молчал. И только когда Львович снова протянул руку к звонку, раздался сухой щелчок, и тяжелая металлическая калитка слегка приотворилась. Львович до конца распахнул ее энергичным пинком и, засунув руки в карманы, с презрительной деловитостью, свойственной скорее бандиту, чем сотруднику спецслужбы, прошел во двор. Егор, непроизвольно копируя манеры своего «начальника», последовал за ним.

На овальном мраморном крыльце из шести ступенек стояла, заложив руки за спину, эффектная блондинка с невозмутимо-фарфоровым лицом кукольной королевы. Яркое утреннее солнце словно рентген просвечивало сквозь легкое летнее платье ее хорошую спортивную фигуру. Рядом с блондинкой стоял какой-то брутальный громила в пестрых спортивных штанах и светлом льняном пиджаке, картинно наброшенном на голое тело. Егор по достоинству оценил профессионально подправленное ботоксом и рестилайном кукольное лицо хозяйки, а про себя тоскливо отметил: «Еще одна Маша Коровкина».

Львович, не вынимая рук из карманов, с какой-то приблатненной изящностью поднялся по широким циркульным ступеням и, слегка кивнув головой, представился:

— Подполковник Малышев Николай Львович, начальник второго отдела департамента внутренней безопасности.

«Что он гонит? Какой второй отдел? Какая внутренняя безопасность?» — Егор, предчувствуя позорное фиаско, отвернулся и стал рассматривать наглухо зашторенное эркерное окно в правом крыле дома, за которым, судя по рассказу Львовича, должен был находиться каминный зал.

Но хозяйка, проявив удивительное спокойствие, и не спросив документов, словно к ней каждый день приходили сотрудники органов безопасности, невозмутимо представилась:

— Буянова Стелла Эдуардовна, вдова астролога Буянова, — слова «вдова астролога», она произнесла с таким аристократичным достоинством, с каким произносят «вдова академика», или «вдова великого князя». — Что вам угодно?

— Мне нужно поговорить с вами о Михаиле Глимскинде, — в тон хозяйке, официально-холодно ответил Львович. — И желательно наедине.

— У меня нет никаких секретов от моих друзей, — невозмутимо ответила Стелла и демонстративно взяла под руку стоявшего рядом с ней не то бойфренда, не то телохранителя.

— Зато у нашей службы они есть, — так же невозмутимо парировал Львович.

Стелла раздраженно-капризно нахмурила лоб и сразу постарела на несколько лет.

— Лёш, скажи Татьяне, пусть накроет кофейный столик в каминном зале.

Брутальный громила кивнул головой и молчаливо исчез, а хозяйка снова обратилась к своему гостю:

— А что конкретно вы хотите узнать о Глимскинде? Миша уехал от нас еще шесть лет назад, незадолго до смерти моего мужа, и с тех пор я ничего о нем не слышала.

— И ничего не могли слышать, потому что тело вашего друга нашли три недели назад в лесу, в километре от вашего поселка. И по результатам экспертизы он был убит как раз шесть лет назад.

— Господи, какой ужас! — картинно всплеснула руками Стелла, но по напряженно-сосредоточенному лицу, чувствовалось, что эта новость для нее вовсе не нова. — Но почему вы решили, что это именно Миша? Мало ли кого могли убить в лесу шесть лет назад?

— Мишу уже несколько лет разыскивает его отец, и мы провели генетическую экспертизу. В местном лесу были найдены останки именно Глимскинда.

— Странно, Миша говорил, что родственники отреклись от него, после того как он проиграл всё оставленное ему имущество.

— Шесть лет назад он крупно выиграл в казино и в тот же вечер позвонил отцу в Сан-Франциско. Миша сказал, что открыл систему беспроигрышной игры в рулетку. И исчез. А вот теперь нашелся при таких печальных обстоятельствах.

— Да Миша, действительно, шесть лет назад что-то выиграл. Наверное, в первый раз в жизни. Но в ту же ночь, он заявил, что больше не хочет жить у нас, собрал свои вещи и уехал на такси. Миша очень неблагодарно поступил, ведь мы содержали его почти десять лет. С тех пор я больше никогда и ничего о нем не слышала. Если у Миши при себе были большие деньги, то его вполне мог убить таксист. Ограбить и закопать в нашем лесу.

Львович покачал головой и задумчиво осмотрелся по сторонам, словно выбирая место, где можно было бы присесть.

— Стелла Эдуардовна, вы не пригласите нас на чашечку кофе? Мне кажется, что нам с вами предстоит длительный разговор.

— А мне кажется, что я вам уже все рассказала. Но если вы настаиваете на чашечке кофе, то милости прошу.

Стелла, Львович, а следом за ними и Егор, чувствовавший себя бесправным и, по большому счету, бесполезным актером массовки, прошли в дом. Миновав длинный широкий коридор, они попали в каминный зал, где в эркере уже был сервирован небольшой кофейный столик. Стоявшая рядом с ним женщина средних лет в белом переднике и белой крахмальной наколке, увидев гостей, молча удалилась. Стелла, небрежно закинув ногу на ногу, устроилась на небольшом диванчике спиной к эркерному окну, а Львович сел на единственный стул напротив нее. Егор, немного помешкав, присел на углу диванчика рядом с хозяйкой. С этого весьма неудобного места ему было хорошо видно стену, увешанную коллекционным холодным оружием. Никакого турецкого ятагана среди старинных сабель, шпаг и кинжалов не было.

— Ну, и о чем вы хотите говорить со мной дальше? — мягко улыбнулась уже уверенная в своем превосходстве Стелла.

— Для начала о последней ночи Михаила Глимскинда, — Львович взял в руки кофейную чашечку и, копируя хозяйку, раскованно откинулся на спинку стула, закинув ногу на ногу. — В ту ночь он никуда ни на каком такси не уезжал. Глимскинда во время ссоры прямо на ваших глазах зарубил турецким ятаганом ваш муж Игорь Буянов. Зарубил, а потом вывез в ближайший лес и там закопал. Я хочу знать, из-за чего они так разругались? Из-за системы или просто из-за денег?

— Это какой-то бред! Вы сами думаете, что говорите?! Мой муж зарубил Глимскинда турецким ятаганом! — загорелое лицо Стеллы от возмущения приобрело какой-то нездоровый циррозный оттенок. — Игорь только коллекционировал холодное оружие, а в жизни он не умел нормально пользоваться даже кухонным ножом!

— Может в другие дни, ваш муж и не умел пользоваться кухонным ножом, но в ту ночь он расправился с Глимскиндом, как заправский мясник.

— Вы с ума сошли! Убирайтесь прочь из моего дома! — Стелла вскочила с диванчика и разгневанно указала рукой на дверь.

Львович, не меняя своей раскованной позы, спокойно сделал пару глотков из кофейной чашечки.

— Мы-то можем уйти, да вот запись никуда не денется.

— Какая еще запись? — Стелла замерла с гневно вытянутой рукой.

— В ту ночь Глимскинда с его полумиллионным выигрышем привез из казино не обычный таксист, а лицензированный охранник, отвечающий за жизнь своего клиента и сохранность его денег. Михаил дал очень хорошие чаевые и попросил не уезжать, а подождать минут двадцать, пока он соберет свои вещи. А потом отвезти его вместе с какой-то женщиной, я думаю, что с вами, в самую дорогую гостиницу Москвы. Охранник остался ждать, но через пару минут услышал страшную ругань и крики. Тогда он залез на крышу своей машины и снял на камеру мобильного телефона все, что произошло в ту ночь в этом самом зале. Запись, конечно, не высшего качества, но то, как Буянов зарубил Глимскинда, а вы упали в обморок, видно достаточно хорошо, — Львович поставил кофейную чашечку на стол и вынул из кармана старый, видавший виды слайдер. — Хотите посмотреть?

Стелла отрицательно помотала головой и медленно осела на диванчик.

— Запись неплохая, да вот звук подкачал, — торжествующе усмехнулся Львович. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы, Стелла Эдуардовна, сами озвучили события той ночи, а так же всю предысторию этой трагедии.

— А почему этой записи дали ход только сейчас, спустя шесть лет?

— Потому что охранник никому не рассказал о случившемся. Может, испугался, а может, хотел впоследствии шантажировать вашего мужа. Эту запись из него вытрясли только сейчас, когда очень серьезные люди заинтересовались Мишей Глимскиндом и его системой. Эти люди не хотят себя афишировать, и мы с Егором Анатольевичем являемся их уполномоченными представителями. Поэтому советую все честно и откровенно рассказать нам, пока дело об убийстве Глимскинда не получило официальный ход.

При этих словах Егор едва не рассмеялся. Неожиданное превращение Львовича из неприметного пенсионера в наглого и самоуверенного силовика настолько поразило его, что ему пришлось отвернуться от Стеллы на девяносто градусов, чтобы та случайно не смогла увидеть его насмешливо-удивленное лицо.

— Как я понимаю, вы ведете что-то типа частного расследования?

— Вы правильно понимаете. Если вы расскажите историю жизни и взаимоотношений Глимскинда и Буянова честно и откровенно, то эта история не получит никакой официальной огласки.

— И вы уничтожите запись?

— Уничтожу, — твердо ответил Львович.

Стелла плеснула в свой кофе немного «Курвуазье» и расслабленно откинулась на спинку диванчика:

— Тогда, пожалуйста, вот вам самый честный и откровенный рассказ.

14

— Миша и Игорь были ровесниками, а я почти на десять лет моложе их. Мы с Игорем жили неподалеку отсюда в рабочем поселке имени Буденного, а Миша только лето проводил в «Зелёной Роще» на отцовской даче. Наши ребята не любили дачников. Они были людьми из другого мира. У профессорских детей из «Зеленой Рощи» в те времена было все: модная красивая одежда, собственная дискотека, мопеды и мотоциклы. А у нас в рабочем поселке не было ничего кроме самопальных джинсов, велосипедов, портвейна и танцплощадки по выходным. Мы все мечтали уехать в Москву, разбогатеть и вернутся назад счастливыми беспечными дачниками. И некоторым это удалось, — Стелла самодовольно улыбнулась, видимо, имея в виду себя и своего мужа. — В конце восьмидесятых появилась мода на всевозможные конкурсы красоты. Не обошла она и наши края. В десятом классе я стала «мисс поселок Буденного», и на меня обратил внимание Игорь Буянов. В двадцать пять лет он был звездой районного масштаба. Игорь с детства увлекался астрономией, в двенадцать лет он даже смастерил телескоп из бабушкиных очков, изучил массу энциклопедий и атласов, а в старших классах, как бы в шутку, составлял гороскопы для своих друзей. В институт он даже не пытался поступать, а окончил местный сельхозтехникум, отслужил срочную и устроился работать механиком в местный совхоз. Когда, наряду с конкурсами красоты, наступило повальное увлечение барабашками, заряженной водой и сеансами массового исцеления, Игорь решил воспользоваться этим оккультным психозом. Он арендовал небольшую подсобку в поселковом клубе, обвешал стены звездными картами и астрономическими таблицами и открыл астрологический салон «Зодиак».

«Какое универсальное название», — с грустной иронией подумал Егор. — «Одинаково хорошо подходит и к астрологическому салону и к салону красоту. Зодиаком можно назвать все что угодно: и рок-группу, и парикмахерскую, и ночной клуб и даже обычный бордель».

— Где был?

— В «Зодиаке».

Думай, что хочешь!

Стелла сделала несколько глотков кофе и продолжила рассказ. Воспоминания двадцатилетней давности доставляли ей явное удовольствие.

— Сначала люди тихо посмеивались над начинанием Игоря. В клубную подсобку заходили в основном его бывшие одноклассники. Да и то не за гороскопами, а просто потрепаться за жизнь. Все изменилось, когда в районной многотиражке вышло проплаченное Игорем интервью с ним самим. Там Игорь, не жалея красок, расписывал безграничные возможности астрологии в решении житейских и деловых и любовных проблем. Заканчивалось интервью восторженными отзывами мифической матери-одиночки и такого же вымышленного кооператора, которым гороскопы Буянова помогли наладить личную жизнь и зарождающийся бизнес. В то время наши люди еще не подозревали о существовании рекламных интервью, а доверие к печатному слову было если не безгранично, то, во всяком случае, достаточно высоко, и уже на следующий день у астрологического салона появились первые настоящие клиенты. А после нескольких удачных предсказаний Игорь стал настоящей звездой поселка имени Буденного и его окрестностей. Он даже входил в жюри нашего первого конкурса красоты, и, возможно, я победила не без его помощи. После этого конкурса мы стали регулярно встречаться. Игорь никогда не был влюблен в меня, просто он хотел иметь все самое-самое. Самый необычный дом, самую мощную машину, и жена должна быть самая красивая — королева красоты, хотя бы и местного масштаба. Мы расписались в день моего восемнадцатилетия. В то времени Игорь снимал в нашем поселке пусть небольшую, но зато отдельную квартиру. Его отец был запойный алкоголик и жить с ним было невозможно. А Игорь был, наоборот, настоящий трудоголик. Несколько лет после свадьбы я практически не видела мужа. Игорь работал практически круглосуточно. Он составлял гороскопы, опираясь на биоритмы клиентов и собственную интуицию, а все эти Раки в Сатурне и Венеры на Весах были только красочной мишурой. Сначала Игорь тщательно интервьюировал клиента, составляя его психологический портрет, а потом, вооружившись календарем и калькулятором, вычерчивал графики его биологических циклов, отмечая периоды подъемов и спадов и отмечая «нулевые» дни на несколько лет вперед. Это сейчас функция «биоритмы» есть едва ли не в каждом мобильнике, а в те времена их расчет занимал у Игоря целые ночи. Зато в результате человек получал не какой-то абстрактный гороскоп, а вполне реальное руководство к действию, расписанное по дням и неделям. Когда клиенту стоит проявить настойчивость и активность, а когда лучше отойти в тень. В общем, мой муж занимался не астрологией в привычном понимании, а, как он сам шутливо выражался, астробиологией. Его профессиональная репутация росла с каждым месяцем, и довольно скоро у Игоря сложился круг солидных постоянных клиентов, принимать которых в клубной подсобке было просто неприлично. Их вообще было неприлично приглашать в поселок имени Буденного. Тогда Игорь повесил в «Зеленой Роще» несколько объявлений о том, что желает снять зимнюю дачу на длительный срок. Уже на следующее утро на пороге нашей съемной квартирки появился Миша Глимкинд. На меня он сразу произвел неприятное впечатление городского сумасшедшего. Весь помятый, небритый, волосы взъерошены, а, главное, какой-то одержимый маниакальный взгляд. Но оказалось, что у него с Игорем был в детстве какой-то общий друг и уже через пять минут, особо не торгуясь, они ударили по рукам. На следующий день Глимскинд получил аванс за три месяца вперед, и мы переехали на его дачу. Тогда мы и не подозревали, насколько плотно наша дальнейшая жизнь будет связана с этим сумасшедшим математиком. Миша был конченым игроманом. Его отец — известный астрофизик Яков Глимскинд еще в начале перестройки уехал вместе с женой и дочерью на Запад, а Миша остался в Москве писать диссертацию. Его научный руководитель — какой-то университетский профессор с армянской фамилией был настоящим светилом в теории вероятностей.

— Простите, — перебил Стеллу Егор, — а фамилия профессора была случайно не Казарян?

— Точно, Казарян! — воскликнула Стелла с каким-то уничижительным оттенком. — А вы что были с ним знакомы?

— Я — нет. Но моя сестра училась у него.

— И зря. Ничему хорошему этот профессор научить не мог! — безапелляционно отрезала Стелла. — Этот Казарян был большим специалистом не только в теории вероятностей, но и в азартных играх. Именно он рассказал Глимскинду легенду о том, что Паскаль изобрел рулетку, как подтверждение какого-то своего закона, о которой науке до сих пор ничего не известно. Я ничего не выдумываю, это все Миша мне сам рассказывал, — словно оправдываясь, произнесла Стелла, уловив откровенно скучающий взгляд Львовича. — Вы же сами просили рассказывать все честно и откровенно.

— Да, да. Рассказывайте, — рассеянно кивнул Львович.

Стелла недоуменно пожала плечами.

— Рассказывайте, рассказывайте, — ободрил ее Егор. — Нам интересны любые подробности жизни Глимскинда.

Львович, которого» дела давно минувших дней» совершенно не интересовали, зевнул и наполнил опустевшую кофейную чашку чистым «Курвуазье».

— К тому моменту, когда Глимскинд впервые появился на нашем пороге, он уже сумел проиграть свою московскую квартиру и жил на даче. Сдав нам дачу, Миша перебрался жить в летнюю кухню, благо была уже весна. Трехмесячный аванс он проиграл за три дня и через неделю пришел к Игорю просить денег еще за пару месяцев вперед. Игорь деньги дал, но предупредил, что впредь будет платить вперед только за один месяц. Миша тут же просадил новый аванс в казино, несколько дней безвылазно просидел в летней кухне, а потом, набравшись не то смелости, не то наглости бесцеремонно вошел в рабочий кабинет Игоря, когда тот с календарем и калькулятором рассчитывал биоритмы очередного клиента. В такие моменты даже я никогда не подходила к мужу, и Игорь, не дав сказать Глимскинду ни слова, сразу заявил, чтобы тот убирался вон и не появлялся на пороге его кабинета до осени. Миша только рассмеялся в ответ и язвительно поинтересовался у мужа, почему тот не пользуется логарифмической линейкой.

— А при чем здесь логарифмическая линейка? — удивился Игорь.

— Притом, что только пещерный человек может в наше время строить графики биоритмов при помощи календаря и калькулятора.

— А при помощи чего их строит непещерный человек?

— При помощи элементарной компьютерной программы. Вводите исходные данные своего клиента и через секунду получаете все его кризисные и нулевые дни на сто лет вперед.

— У тебя, что, есть такая программа?

— Нет, но я могу ее написать.

— Сколько?

Глимскинд обозначил весьма приличную сумму, Игорь подумал и согласился. Программа, действительно стоила тех денег. Работа, на которую раньше у мужа уходили целые ночи, теперь выполнялась за считанные секунды. Глимскинд, получив гонорар, на этот раз не побежал сразу в казино, а несколько месяцев безвылазно просидел в летней кухне, видимо, просчитывая очередную систему. Как обычно, у него ничего не получилось, и Миша, проиграв немалый гонорар, снова стал выпрашивать авансы за наше проживание на даче. Когда мы проплатили едва ли не пять лет вперед, Игорь предложил Глимскинду выкупить его дачу. Тот сразу же согласился, но заломил такую астрономическую сумму, за которую можно было купить полгектара земли на Рублевке. Однако, муж, не торгуясь, согласился на сделку, с условием, что Глимскинд больше никогда не появится в «Зелёной Роще». Через неделю наш горе-игрок, получив свои деньги, уехал, а мы занялись постройкой нового дома, соответствующего статусу известного астролога. Игорь, у которого, наконец, появилось свободное время, купил несколько книг по практической астрологии и, прочитав их, пришел к выводу, что небесные светила действительно оказывают сильное воздействие на физическое и эмоциональное состояние человека. Он стал учитывать при составлении гороскопов реальные астрологические факторы и снова стал просиживать ночи напролет над таблицами и атласами. Его прогнозы стали более детальными, гонорары и популярность заметно увеличились, но работать круглые сутки на износ Игорь больше не хотел. Он хотел новую программу.

— Черт, где бы мне найти Глимскинда? — повторял муж каждое утро, выходя из своего кабинета.

Он даже звонил Казаряну, но тот понятия не имел, где искать его ученика. Глимскинд объявился сам глубокой осенью почти через год после своего ухода. Мы его даже не сразу узнали. Грязный, бородатый, шатающийся от голода, с облезлой клеенчатой сумкой на плече — типичный вокзальный бомж.

— Подыхаю, — прохрипел он с порога. — Возьмите меня, пожалуйста, на зиму к себе. Я отработаю хоть садовником, хоть поломоем.

— Не думаю, что ты умеешь ухаживать за цветами и мыть полы, но работа для тебя имеется, — самодовольно усмехнулся Игорь. — Оплата — жилье и еда.

— Согласен.

Однако, уяснив объем предстоящей работы, Глимскинд заявил, что такой труд требует дополнительной оплаты. Игорь согласился с условием, что Миша не получит ни копейки аванса. Всю зиму Глимскинд просидел за компьютером, обложившись астрономическими атласами и астрологическими таблицами, и к весне новая программа была готова. Она накладывала данные о положении созвездий, планет и комет на биоритмы клиента и, обрабатывая их, выдавала комбинированный астробиологический прогноз. Жизнь в нормальных условиях и работа над программой неожиданно пробудили в Глимскинде давно утраченные амбиции. Он снова почувствовал себя ученым и выдвинул новые требования. Глимскинд объявил программу своей интеллектуальной собственностью и потребовал помимо оговоренной оплаты еще и ежемесячных отчислений. В случае отказа он грозил продать программу конкурентам. Игорь, понимая, что Глимскинд действительно способен на какой-нибудь экстравагантный поступок, согласился. Но оговорил, что выплачивать дивиденды будет только в том случае, если Миша пройдет курс лечения от игровой зависимости. Игорь действительно надеялся его вылечить и подыскал очень хорошую частную клинику. Глимскинд провел там три месяца, а вернувшись, потребовал причитающиеся ему за это время деньги. Игорь вычел плату за лечение и спокойно выдал ему почти десять тысяч долларов. А через неделю Глимскинд, ничего нам не сказав, уехал в Москву. Вернулся он посреди ночи обиженный и злой. Оказывается, Миша сам себе составил гороскоп и выбрал для игры самый удачный день-плюс с идеальным расположением планет на пике всех биоритмов. Но астробиология не помогла, и он за несколько часов просадил в рулетку все свои деньги. Мой муж пришел в ярость. Он заявил, что не намерен своими деньгами финансировать игорные заведения и Глимскинд больше не получит от него ни копейки. Тот в ответ высказал все, что он думает об астрологии и звездочетах и ушел в свою комнату собирать вещи. Через полчаса муж успокоился и, почувствовав, что сбежав с дачи, Глимскинд может выкинуть любой фокус, попросил меня любой ценой его остановить. Когда я вошла в Мишину комнату, он заклеивал скотчем свою клетчатую сумку битком набитую вещами и тетрадями. На мой вопрос: «Что ты собираешься делать?» — Миша спокойно ответил, что сначала займется продажей своей астробиологической программы, а если дело не пойдет, то напишет разоблачительную статью о методах работы профессиональных астрологов и в частности Игоря Буянова. Чувствуя, что Миша способен наломать немало дров, я обняла его и попросила остаться…

Стелла сделала паузу и закурила тонкую женскую сигарету.

— Словом, я оказалась первой и единственной женщиной в его жизни, и Миша без памяти в меня влюбился. Посоветовавшись с мужем, я приняла правила этой игры, чтобы иметь над Мишей постоянный контроль. Надо сказать, никакой радости любовь чокнутого математика мне не доставляла. Чтобы держать Мишу на коротком поводке я должна была регулярно выслушивать его пылкие признания и хотя бы раз в месяц ночевать в его комнате. Бррр… — Стелла передернула плечами и брезгливо поджала губы. — Игорь закрывал глаза на этот вынужденный адюльтер, считая его меньшим из всех возможных зол. Вопрос о выплате процентов или продаже программы больше не поднимался, но статья, разоблачающая астрологов, была все же написана, я ее видела своими глазами. Периодически я уговаривала Глимскинда лечь в больницу, и он покорно отбывал в стационаре положенные два-три месяца, но лечить его было абсолютно бесполезно. Миша не поддавался никакому внушению и запугиванию и упорно продолжал вычислять беспроигрышную систему ставок. Он даже поставил у себя в комнате игрушечную рулетку, и сутки напролет запускал шарик, занося результаты в таблицу. Пару раз в год, когда Глимскинду казалось, что он разгадал тайну зеленого стола, Игорь выдавал ему две-три тысячи долларов, и Миша ехал проверять очередную систему. Система никогда не срабатывала, и, вернувшись, Глимскинд, закрыв глаза, целую неделю лежал на диване, а потом снова начинал запускать игрушечный шарик. Такая странная жизнь длилась у нас почти десять лет, пока Миша не украл канделябры и не обменял их на какой-то оборванный манускрипт.

При этих словах Егор почувствовал внутреннюю дрожь, словно охотник, напавший на след вожделенной добычи.

— Что-что? — оживился, уже было задремавший, Львович. — С этого момента, как говорится, поподробнее.

— Однажды муж получил очень приличный гонорар от одного известного политика за помощь в его избирательной кампании. Мы втроем хорошо отметили это дело в ресторане, и когда в конце вечера Глимскинд попросил денег на очередную игру, неожиданно подобревший Игорь отсчитал ему сразу четыре тысячи баксов. Миша, естественно, на следующий день эти деньги проиграл, а протрезвевший Игорь заявил, что оплатил сразу две игры, и до конца года Миша больше не получит ни цента. А на Глимскинда что-то накатило. Он уверял, что теперь точно открыл систему и ему нужно хотя бы триста долларов, чтобы отыграться. Но Игорь был непреклонен. Миша несколько дней, словно призрак, бродил по всему дому, а потом исчез. Игорь сразу понял, что Глимскинд что-то украл. И точно, из музыкального салона на третьем этаже исчезли четыре старинных немецких канделябра. Игорь был в бешенстве, а Миша вернулся под вечер, сияющий как медный таз. Оказывается, он поехал продавать антикварные канделябры на Измайловский вернисаж, а в итоге поменял их у какого-то «черного» археолога на ободранную древнюю рукопись, найденную в развалинах старинной усадьбы.

— Это же ключ! — как заведенный твердил Глимскинд. — Теперь система в моих руках.

— В твоих руках только твоя клетчатая сумка, — еле сдерживаясь, ответил ему Игорь. — Я терпел тебя десять лет и больше не могу тебя видеть. Мне наплевать, что ты будешь делать — продавать программу или разоблачать астрологию и лично меня. Если ты хочешь жить — уходи по-хорошему.

— Я уйду, — неожиданно легко согласился Глимскинд. — Но только через неделю. Мне нужно провести последние расчеты.

— Черт с тобой! Только не попадайся мне на глаза.

Семь дней Глимскинд безвылазно просидел в своей комнате, только по ночам выбираясь на кухню. Правда среди недели он уезжал в Москву, но вернулся быстро, еще до полуночи, какой-то очень серьезный и сосредоточенный. А в субботу утром пришел ко мне в комнату и, упав на колени, попросил тысячу долларов. Я сразу же выдала ему десять сотенных, но Миша долго не уходил из комнаты. Он говорил, как ему неудобно брать деньги у любимой женщины, что скоро он будет богаче любого нефтяного магната, клялся в вечной любви и обещал в тот же вечер увезти меня от моего ничтожного мужа. В конце концов, мне пришлось буквально силой вытолкать Глимскинда в коридор. Через полчаса он уехал, а у меня осталось чувство надвигающейся беды. В тот день у Игоря было много работы, мы сели ужинать в каминном зале только в два часа ночи. Мы уже пили чай, когда появился Глимскинд с огромным букетом белых роз и радостно объявил, что система, наконец, сработала.

— Я рад за тебя, — ответил ему Игорь. — А теперь забирай свою бомжовую сумку и катись на все четыре стороны.

Миша подошел к столу, протянул мне цветы и твердо сказал:

— Извини, Игорь, но я люблю твою жену и никуда без нее не поеду.

— Дурак! — рассмеялся в ответ мой муж. — Это она с тобой никуда не поедет. Ты думаешь, она из каких-то высоких чувств спала с таким чучелом как ты?

— Она меня любит! — запальчиво крикнул Глимскинд.

— Я, конечно, прекрасно понимаю, что моя жена — шлюха, — продолжал смеяться Игорь. — Но она все-таки достаточно брезглива, чтобы влюбиться в бомжа.

И тут Миша, утратив чувство реальности, совершил абсолютно безумный поступок.

— Ты оскорбил женщину! Я вызываю тебя на дуэль! — он схватил со стола салфетку и бросил ее Игорю в лицо.

Потом Миша подбежал к стене с коллекцией холодного оружия и схватил в руки шпагу. Муж рассвирепел. Таким я его никогда не видела.

— Я сейчас покажу тебе женщину! — заорал он и, схватив со стены старинный турецкий ятаган, бросился на Мишу.

Мне надо было попытаться остановить это смертоубийство, но все произошло настолько быстро и неожиданно, что я успела только закричать от страха. Первым ударом Игорь выбил из рук Глимскинда шпагу, а вторым разрубил его едва ли не пополам. Потом муж обернулся ко мне с таким ужасным видом, будто он и мне сейчас снесет голову… а дальше я ничего не помню, — Стелла отерла платочком покрасневшее лицо и закурила новую сигарету. — Я очнулась на следующее утро в своей постели. Рядом сидел Игорь.

— Глимскинд от нас у-е-хал. На-всег-да, — медленно и по слогам произнес он. — На рассвете собрал свои вещи, вызвал такси и уехал в Москву. Поняла?

Мне было так страшно, что я ничего не могла сказать и только молча кивнула головой. А через два месяца мой муж исчез. Вечером ушел в свою спальню, а утром его там не было. Сейчас он признан умершим по закону. Если вы думаете, что я причастна…

— По этому поводу мы ничего не думаем, — довольно бесцеремонно оборвал Стеллу Львович. — Нас не интересует судьба вашего мужа. Нас интересуют вещи Глимскинда и особенно древняя рукопись с Измайловского вернисажа.

— Собственно, почти никаких вещей от Миши не осталось. Статью об астрологах, одежду, клетчатую сумку и игрушечную рулетку Игорь в то же утро сжег в мусорной печке на заднем дворе, а компьютер расплющил и выкинул на свалку. А куда делась та рукопись, я не знаю. Игорь тоже искал ее, но не нашел. В письменном столе, наверное, до сих пор лежат несколько блокнотов и тетрадок. Не знаю, почему Игорь их не сжег. Может быть, он тоже заинтересовался системой. Кстати, на следующий день к нам приехали владелец казино и начальник службы безопасности, хотели поговорить с Глимскиндом и, якобы, вручить ему какой-то приз за невероятное везение. Игорь целый час убеждал их, что Миша уехал в Москву, но они так и не поверили и установили за домом наблюдение. Игорю пришлось обращаться к знакомым ментам, чтобы они удалили этих доморощенных детективов.

— Так значит, какие-то блокноты и тетради все же уцелели?

— Да, они должны лежать в верхнем ящике его стола. Глимскинд жил в одной из гостевых спален на третьем этаже, но со дня его смерти там никто не ночевал.

— Я думаю, вы не будете возражать, если мы заберем эти бумаги?

— Ради бога. Я никогда не интересовалась азартными играми и рулетку видела только в кино.

Стелла поднялась из-за стола и, слегка покачивясь, словно она пила не кофе с коньяком, а чистый коньяк, направилась к широкой каменной лестнице. Львович и Егор последовали за ней. На третьем этаже лестница выходила в длинный прямой коридор с дюжиной одинаковых светло-коричневых дверей. Стелла сделала несколько неуверенных шагов и остановилась.

— Вы знаете, моя жизнь проходит в основном на первом и втором этаже, а здесь я бываю очень редко. Даже забыла, где находится комната Глимскинда. Кажется, на правой стороне.

Львович и Егор многозначительно переглянулись — живут же люди! Стелла тем временем стала поочередно открывать все двери на правой стороне.

— Не то… Не то… Это музыкальный салон… Снова не то… А, вот она!

Войдя в комнату, Егор не удержался от завистливого вздоха — гостевая спальня была раза в полтора больше гостиной в его новой квартире.

Стелла, звонко стуча шпильками по паркетному полу, подошла к угловому письменному столу и выдвинула сначала верхний правый ящик, потом левый, потом стала выдвигать все ящики подряд и, в конце концов, удивленно развела руками.

— Здесь ничего нет… Может, Татьяна когда убиралась, все выкинула. Сейчас я ее позову.

Львович, все это время стоявший за спиной Стеллы, отошел к противоположной стене и провел пальцем по прикроватной тумбочке. На белесой от пыли поверхности остался длинный блестящий след.

— Не надо никого звать. Ваша Татьяна не заходила в эту комнату, как минимум, полгода.

— Ну и что? Она могла выкинуть бумаги раньше.

— А вы посмотрите на стол. На нем нет ни пылинки. Его кто-то протер не далее как вчера, и вряд ли это была ваша прислуга.

Ореховая столешница в отличие от тумбочки, действительно, сияла, словно ее только что натерли мебельным воском.

— У вас были незваные гости. И при том совсем недавно.

Стелла побледнела и, покачнувшись, оперлась о край овально изогнутой столешницы.

— Этого еще не хватало.

— Не волнуйтесь. Все, что их интересовало, они уже забрали и вряд ли когда-нибудь вернутся.

— Опять Глимскинд! — с нескрываемым отвращением произнесла Стелла. — При жизни всех мучил, да еще и после смерти проблемы оставил.

Львович тем временем вернулся к письменному столу, а Егор, ошеломленный неожиданным исчезновением бумаг, застыл у двери, словно соляной столб.

— Так значит, рукописи в столе не было?

— Нет, её нигде не было.

Львович провел пальцем по книжной полке, висевшей над письменным столом. В воздухе повисло мучнистое облачко серой пыли и стало медленно оседать на гляцево блестящую столешницу.

— И ваш муж ее не выкидывал и не сжигал?

— Нет. Я же говорю, он её не нашел.

— А какого формата была эта рукопись?

— Она была размером с обычный лист писчей бумаги. Кажется, это называется А4. Она была вся такая грязная, с одного края обгорелая. Я бы ее даже в руки не взяла. Мало ли какую заразу можно подцепить от таких древностей.

Львович пробежался глазами из конца в конец книжной полки. На ней стояли книги по математике с труднопроизносимыми названиями и несколько исторических энциклопедий. Все они были обычного формата, и только в левом углу, прижавшись к боковой стенке и почти слившись с ней по цвету коричневой обложки, высился «Атлас автомобильных дорог СССР».

— А что, Глимскинд был заядлым автомобилистом?

— С чего вы взяли? — округлила глаза Стелла. — Он, наверное, даже не знал какое у нас движение — правостороннее или левостороннее.

— Ясно.

Львович достал с полки «Атлас» и, взявшись за края дерматиновой обложки, несколько раз энергично встряхнул его над столом. На столешницу плавно спланировала пара оторвавшихся листов с картами Липецкой и Тамбовской областей. Тогда Львович развернул «Атлас» на первой странице и стал его методично перелистывать. Добравшись до задней обложки, он помял ее пальцами, а потом аккуратно поддел ногтем приклеенную к дерматину плотную серую бумагу. Бумага, прихваченная клеем только по периметру, легко отскочила от дерматиновой обложки и, свернувшись в трубочку, открыла спрятанную под ней рукопись.

— Ну, вот и наш исчезнувший манускрипт.

Львович положил на стол пожелтело-засаленный обгорелый по правому краю бумажный лист и обернулся к стоявшему у двери Егору:

— Иди, читай. А то я в этих в этих загогулинах все глаза сломаю.

15

Егор взял рукопись и с удивлением обнаружил, что у него от волнения дрожат руки. От рукописи исходил непередаваемо-дурманящий запах не то воска, не то ладана, не то сургуча, словом, всего того, что принято называть запахом времени. Тщательно прописанные вычурные буквы с множественными завитками и хвостиками неожиданно запрыгали перед глазами Егора, и ему пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы взять себя в руки. Продышавшись, он начал медленно, едва ли не по слогам, читать старинную каллиграфию.

Тайное счисление ханаанейских волхвов из града Хикста.

I — альфа

II — бета

III — гамма

IIX — дельта

IX — эпсилон

X — стигма

XI — дзета

XII — эта

XIII — тета

XIIX — йота

XIX — йота альфа

XX — йота бета

XXXII — каппа

XXXXX — лямбда

O — лямбда стигма

OOXXXXIIX — ро

OOOOOXXXII — сигма

+ — сигма альфа стигма

+++XXX — хи кси стигма или число зверя

Дальше прямые и косые крестики накладывались друг на друга, образуя три восьмиконечных звездочки.

Три восьмиконечных звезды и есть Число, Имя и Знак Зверя, указающие на ханаанеев из града Хикста. Следует искать это начертание на руках, телах, одежде, домах, кораблях и прочем имуществе и без жалости и промедления умерщвлять всякого, у кого сей знак обнаружится.

Список сего тайного счисления составлен самим Святым Императором Феодосием и заново списан с пришедшей в ветхость грамоты толмачом Посольского приказа Авдеем Ермиловым в лето 7163 от сотворения мира.

— И это все? — разочарованно протянул Львович.

— Нет. Здесь еще есть две карандашные пометки. Ноль равняется тридцати шести и ХАРСХАД с тремя восклицательными знаками. В общем-то, ничего нового. Систему шестеричного счисления и то, что кружочек означает тридцать шесть, мы и так знаем.

— А Харсхад — это, наверное, друг Глимскинда, а ханаанейские волхвы — какие-то древние сатанисты, — не очень удачно попытался пошутить Львович. — Словом, непонятно из-за чего тут копья ломали. Чистое мракобесие. Ханаанеи, град Хикст, число зверя, уничтожать без жалости и промедления… В этой рукописи больше вопросов, чем ответов.

— И все-таки это ключ, — уверенно возразил Егор. — Только получив эту рукопись, Глимскинд сумел найти систему. Может, смысл кроется в том, что все цифры обозначены греческими буквами, и записку Глимскинда можно прочитать? А еще появился новый символ — прямой крестик. Если я правильно понимаю, он заменяет шесть ноликов, то есть число двести шестнадцать.

— А так же появились шесть крестиков и три звездочки, — продолжил мысль мнимый подполковник. — То есть число зверя и его знак. Осталось зарядить ружье и отправиться на охоту.

— Но не зря же Глимскинд так тщательно спрятал эту рукопись!

— Не зря, — стерев с лица скептическую ухмылку, вполне серьезно согласился Львович. — Тем более, что кроме нас вся эта мистика нужна кому-то еще. И я даже догадываюсь кому.

Егор вопросительно посмотрел на своего мнимого «начальника».

— Хозяину нашего казино. Не зря же он после смерти Глимскинда приставил к дому наружку. Но непонятно почему он решил обыскать комнату только сейчас — шесть лет спустя.

— А может, он все эти годы следил за отцом и ждал, что он сумеет разгадать систему?

— Маловероятно, но все может быть. В таком случае он должен сейчас следить за нами.

— Господа сыщики, я вам не мешаю? — бросила язвительную реплику отошедшая покурить к окну Стелла Буянова.

— Извиняюсь, Стелла Эдуардовна, заговорился. Благодарю вас за содействие, и разрешите откланяться, — Львович картинно вытянул руки по швам, слегка кивнул головой и лихо щелкнул каблуками.

— А запись? — растерянно напомнила Стелла.

— А запись я уничтожу сам, как только отчитаюсь перед начальством о проделанной работе. Слово офицера! И никому ни слова о найденной рукописи, иначе прошлый инцидент с Глимскиндом, покажется вам детской игрой в казаки-разбойники!

— Позвольте, а как же…

Но Львович, не слушая больше хозяйку, развернулся на каблуках и стремительно вышел из комнаты. Егор поспешил вслед за ним. Уже сидя за рулем своего «Пассата», он, наконец, перешел на ты и задал давно интересовавший его вопрос:

— Львович, а сколько у тебя еще спрятано скелетов в шкафу?

— Ты о чем?

— О том, что ты сделал запись убийства, а мне ничего об этом не сказал.

— А ты тоже поверил? — рассмеялся Львович. — Да откуда у меня шесть лет назад мог быть телефон с камерой? Они тогда знаешь, сколько стоили?

— Все равно надо предупреждать, — обиженно проворчал Егор.

— Это была импровизация. Я же не зря попросил тебя молчать и ни во что не вмешиваться. Куда теперь поедем?

— Я думаю, надо показать рукопись Ольге. Она не хуже Глимскинда разбирается в истории математики и теории вероятностей…

— Тсс, — Львович, видимо озаренный какой-то мыслью, помрачнел, приложил палец к губам, а потом прошептал почти в ухо Егора. — Сначала покатаемся по округе. Посмотрим, приставили к нам хвост или нет.

16

Во дворе похожего на неприступную крепость монастыря, высившегося на отвесном горном уступе, за грубо сколоченным столом с остатками вечерней трапезы сидели двое мужчин. Один, судя по всему, монах, был одет в черную суконную рясу с высоким черным клобуком, и его черная, словно просмоленная борода сливалась с одеждой, почти полностью скрывая висевший на груди большой золотой крест. Его аскетично-сухое лицо тоже почернело от солнца и ветра, и только пронзительные небесно-голубые глаза, говорили о том, что это был живой человек, а не высохшая черная мумия. Второй, лысеющий мужчина лет сорока с настороженно-лисьим лицом, окаймленным аккуратно подстриженной бородкой, был одет в светло-зеленый, расстегнутый на груди камзол, под которым виднелась тонкая кольчуга, и производил впечатление путешествующего идальго. На столе перед монахом лежал свернутый в трубочку пожелтелый пергамент.

— Дон Игнатий, ваш обет миссионерства среди мусульман — это благородный, но совершенно бессмысленный порыв. Вы никогда не доберетесь до Иерусалима. Здесь кругом турки, и они, узнав о цели вашего паломничества, посадят вас на кол в ближайшем порту, гораздо раньше, чем вы успеете зафрахтовать идущий в Палестину корабль.

— Нет ничего благородней, чем принять мученическую смерть за веру! — пафосно воскликнул дон Игнатий.

— Мученическая смерть должна подавать пример и укреплять веру в душах христиан. А о вашей безвременной кончине не узнает никто. Вы очень энергичный и деятельный человек. Мне будет безмерно жаль, если вас и ваших друзей жестоко казнят, а ваши тела скормят бродячим собакам. Оставьте Восток магометанам, в мире еще много не обращенных в истинную веру языческих народов. Лучше проповедуйте среди них, пока это не сделал за вас кто-то другой. И учтите, истинная опасность для христианской церкви кроется не на Востоке, а на Западе.

— Простите, отец Дионисий, я вас не понимаю.

— Вы что-нибудь знаете о ханаанейском городе Хиксте?

Дон Игнатий на минуту задумался, а потом отрицательно помотал головой.

— Нет. В Библии упоминаются ханаанейские города Тир, Сидон и Библ, но ничего не сказано о Хиксте.

— Совершенно верно. Этот богохульный город был стерт с лица земли по приказу святого императора Феодосия Первого, и всякое упоминание о нем было уничтожено.

— Чем же так провинился этот город перед императором?

— Тем, что его жители занимались колдовством и поклонялись числу и образу зверя.

Отец Дионисий развернул лежавший перед ним пергаментный свиток, приложил к нему увеличительное стекло и стал медленно и выразительно читать:

Список колдовских деяний ханаанейских волхвов из града Хикста.

Город Хикст стоит на Левантийском берегу в северном Ханаане между городами Библом и Беритом. Сколько ему лет доподлинно никому не известно, но он старше самых старых ханаанейских городов: Библа, Тира, и Сидона. Хикстяне торгуют кедром и пурпуром, стеклом и зеркалами, металлом и терракотой. Корабли хикстян плавают в Египет и Ливию, на Кипр и Крит, в Киликию и Памфилию, Ахейю и Элладу и в столицу империи священный город Константинополь. И на каждом корабле есть жрецы в пурпурных одеждах, которые, невзирая на высочайший запрет, в портах за деньги кидают колдовские кубики и по выпавшим тайным цифрам предсказывает судьбу всем, кто способен заплатить. И обучены этому колдовству и волхованию все жители Хикста. И никогда они не пускают чужеземцев в свой колдовской город, а гадают пришедшим на торговой площади у городских ворот, на которых изображен зверь которому они поклоняются, и знак зверя, и число его, которое указал Иоанн Богослов в своем Откровении: Хи Кси Стигма. И самое название города состоит из этих букв. И всем жителям города, как сказано в Откровении: малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам, положено начертание на руку их или на чело их, и никому нельзя ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число имени его. И ни один царь до сих пор не сумел покорить этот богохульный город. Ни египетский фараон Тутмос Третий ни вавилонский царь Навуходоносор не решились разрушить колдовской город после того, как хикстянские волхвы предсказали им их судьбу. Когда Великий Александр осадил Хикст, к нему вышли жрецы в пурпурных одеждах, бросили свои колдовские кубики и сказали: «Великий царь, ты хочешь достичь края Ойкумены, но у тебя мало времени. Не трать его на наш город, а лучше попробуй его разрушить по возвращении, если, конечно, успеешь». Великий Александр рассмеялся в ответ и сказал, что только богам под силу изменить его планы, и что завтра же он начнет штурм города. Но волхвы дерзко отвечали ему: «Скорее наша земля станет морским дном, чем нога эллина ступит на улицы Хикста». И в ту же ночь разразилась невиданная гроза, и шел ливень, не переставая, три дня и три ночи. И стекло с гор столько воды, что греческий лагерь превратился в болото, и воины стояли по пояс в грязи. Увидел в этом Великий Александр дурное предзнаменование и снял осаду с Хикста и ушел далее в Вавилон. А возвращаясь из великого похода заболел и умер. И по сей день ханаанейские волхвы безнаказанно ворожат во всех провинциях Великой Империи и бесстыже носят на руках, телах и одежде число и имя зверя. И не платят они налогов в казну, и насылают мор и болезни на наши города, травят наши нивы и виноградники и много других зловредных дел учиняют. Следует разрушить богохульный город, а всех жителей, у коих найдутся колдовские начертания — предать немедленной смерти.

Отец Дионисий замолчал, отложил в сторону увеличительное стекло и снова свернул свиток в трубочку. Лисье лицо дона Игнатия по-прежнему сохраняло настороженно-недоверчивое выражение.

— Позвольте поинтересоваться: а кто автор этой удивительной легенды?

— В нашей общине этот манускрипт называют списком императора Феодосия, хотя, вполне возможно, он написан специально для императора наместником-правителем Финикийской провинции. И это не удивительная легенда, а самая настоящая быль. Император Феодосий всю свою жизнь положил на укрепление христианской церкви и борьбу с процветавшими в провинциях ересями и язычеством, за что и был причислен к лику святых. А впавший в колдовскую ересь город Хикст действительно существовал и притязал на особое преимущественное положение. Хикстяне, никого не боясь, ворожили во всех городах, смущая умы и души честных христиан. Им трижды предлагали принять христианство, и трижды жители Хикста надменно отвечали: «Миром правит знание, а не вера!». Смириться с такой дерзостью было невозможно, и в 388 году город был разрушен, жители умерщвлены, корабли, стоявшие в гаванях других городов, сожжены вместе с экипажами, а все упоминания о Хиксте уничтожены, для этого даже пришлось сжечь часть рукописей в Александрийской библиотеке. Но тридцать шесть жрецов, составлявших правящий городом совет, предусмотрительно, за неделю до штурма, вывезли своих детей на остров Крит, откуда те переправились на Сицилию, а потом рассеялись по всем западным провинциям Римской империи. И хикстянская ересь, покинув свою обитель, словно ядовитая смола, стала обволакивать весь христианский мир.

— Простите, отец Дионисий, что перебиваю вас, — лукаво улыбнулся дон Игнатий. — Хикстяне — но не имеете ли вы в виду, тех горделивых оборванцев в пестрых одеждах, что пляшут на городских площадях, воруют детей и лошадей, а так же обманывают доверчивых простаков гаданием на бобах и картах? У нас, в Испании они хорошо известны. Мы называем их цыганами, и время от времени надеваем им на шею пеньковые воротники за воровство и мошенничество.

— Цыгане хорошо известны и здесь, в Греции, только турки отрубают им руки еще до того, как они успеют что-либо украсть, — продолжил свой рассказ отец Дионисий. — Я имею в виду совсем не их. Потомки хананейских волхвов больше не бросают свои колдовские кубики в портовых тавернах и на базарных площадях. У бежавших из Хикста молодых людей было достаточно денег для того, чтобы по прибытии в Европу сменить свои пурпурные одеяния на белые тоги римских патрициев. Они не могли сменить только знаки, начертанные на их телах. Для розыска беглецов император Феодосий учредил тайную монашескую общину, которую возглавил самолично. Посвященные монахи-феодосийцы путешествовали по западным областям империи и разыскивали сбежавших хикстян по числу и знаку зверя на теле или одежде. Найденных беглецов убивали на месте. К сожалению, после смерти Феодосия империя распалась на Восточную и Западную, и мы уже не могли так свободно действовать в Римских провинциях. К тому же новый император не видел никакой угрозы в сбежавших волхвах и передал руководство общиной Константинопольскому патриарху. А тот, в свою очередь, через несколько лет переложил эти полномочия на настоятеля церкви Святого Феодосия. Оставшись без высокого покровительства, нашей общине пришлось действовать на свой страх и риск. Но наши силы и возможности были невелики, а сбежавшие хикстяне, благодаря своему богатству и колдовским способностям, быстро занимали высокое общественное положение в католических странах и становились недосягаемыми для нас. Они осмелели настолько, что стали вплетать символы зверя в свои гербы, вензеля, печати и украшения. Мы несколько раз пытались обратиться к Папе Римскому, но, похоже, хикстянская ересь проникла и к высокому престолу. Все наши тайные посланники были убиты в Риме, даже не успев переступить порог Ватикана. Структура нашей общины была такова: в этом горном монастыре служили только непосвященные неофиты; здесь, под руководством наставников, они изучали языки и обычаи латинских стран. Потом самые твердые, смышленые и, главное, готовые к самопожертвованию монахи отправлялись в Константинополь в храм святого Феодосия. Там они обучались обращению с оружием и ядами, проходили обряд посвящения, знакомились с Феодосийским свитком, и под видом мелких купцов или путешественников отправлялись в Европу. Вычислив очередного хикстянского еретика по числу или знаку зверя, посвященный монах-феодосиец убивал его тем или иным способом, но после этого обычно погибал сам от рук охраны или слуг нечестивца. Но все это были лишь комариные укусы для опутавшей Европу сатанинской гидры. В 1193 году мы убедили императора Исаака Ангела выдворить из столицы венецианскую колонию, в которой очень часто появлялись гости с тайными знаками. Мы считали это своей большой победой, а оказалось, что это начало конца. Спустя десять лет венецианский дож Генрих Дондоло, бесстыже называвший себя мудрейшим из мудрейших, маркиз Бонифаций Монферратский, не знающий пощады воин, ростом почти равнявшийся со своим копьем, граф Балдуин Фландрский и граф Людовик Блоа, с благословления Папы Римского Иннокентия Третьего организовали Четвертый Крестовый поход. Истинной целью похода была вовсе не освобождение Святой земли из рук нечестивых, а разгром Константинополя и греческой церкви. Предлогом было выбрано восстановление на троне изгнанного собственным дядей царевича Алексея Ангела. Под влиянием коварного обольстителя — венецианского дожа — молодой царевич принял латинскую веру, признал выдуманные преимущества пап и обещал изменить постановления своего отца. Некогда могущественный византийский флот был к тому времени разворован и разорен собственным командующим Михаилом Стрифоном и крестоносцы без особого труда одновременным штурмом с моря и суши захватили Константинополь и посадили на трон Алексея Ангела. А на следующий день под руководством Бонифация Монферратского, убили настоятеля нашей общины отца Феокрита и сожгли дотла храм Святого Феодосия. Огонь перекинулся на соседние дома и за считанные часы истребил несколько кварталов. Это и другие бесчинства вызвали праведный гнев населения. Через несколько месяцев под руководством посвященных монахов-феодосийцев и молодого князя Мурзуфла из императорского дома Дуков в городе вспыхнуло восстание. Крестоносцы были выбиты из Константинополя, а Алексей Ангел посажен в темницу и вскоре убит. Мурзуфл Дука провозгласил себя новым императором и мобилизовал всех взрослых горожан на оборону города. Но венецианский дож Генрих Дондоло и маркиз Бонифаций Монферратский не могли смириться с поражением. Они осадили Константинополь, а весной 1204 года предприняли второй штурм. Битва длилась два дня. Крестоносцы вступили в опустевший город на третий день, когда почти все защитники были перебиты, а Мурзуфл Дука тайно бежал. Озверевшие рыцари грабили, жгли и насиловали. Чтобы вывести сокровища из храма Святой Софии, они ввели в притворы мулов и лошадей. Константинополь был сожжен и разграблен, а греческая вера попрана и обесчещена. Но самое печальное то, что в этой битве погибли все посвященные монахи-феодосийцы, и те, кто находились в осажденной столице, и те, кто ушли из монастыря на помощь своим братьям. А от Феодосийского списка осталась только первая часть, а самая важная — вторая, содержащая тайное счисление и волховское написание числа и знака зверя исчезла вместе с Мурзуфлом Дукой, коему была безответственно доверена, и, возможно, находится где-то на Руси. Во всяком случае, византийские купцы несколько раз встречали Мурзуфла на Новгородском и Псковском торжищах. Так что уже триста с лишним лет наша община перед лицом своих врагов слепа и беспомощна, словно малый котенок. Мы больше не можем их опознать.

— А почему истинный вид числа и знака зверя знали только посвященные? — недоуменно спросил дон Игнатий.

— Так было заведено самим императором Феодосием. Он хотел, чтобы всякая память о ханаанейских волхвах истребилась вместе с их богохульным городом, и строго ограничил круг людей посвященных в эту тайну. Он же запретил делать какие-либо новые списки с подлинной рукописи. Мы не посмели ослушаться его наказов.

— Это было крайне неосмотрительно, — дон Игнатий, ранее смотревший как бы сквозь своего собеседника, сконцентрировал свой насторожено-холодный взгляд на голубых глазах отца Дионисия. — Но если история этих ханаанейских чародеев является тайной, которую доверяют только посвященным, то зачем вы рассказали ее мне, человеку постороннему и к тому же латинской веры?

— Дон Игнатий, как я уже говорил, наша община сейчас слепа и беспомощна перед лицом своих врагов. Нам нужен сильный союзник или покровитель. Ради благой цели мы готовы вступить в союз с Папой Римским, только вряд ли он соизволит нас выслушать. А вы умны, энергичны и даже лично встречались с Его Первосвятейшеством. Я уверен, что вы сумеете организовать тайный монашеский орден, не уступающий по силе и могуществу общине хикстянских еретиков.

Дон Игнатий польщено улыбнулся и снова отвел взгляд куда-то в сторону.

— Сейчас, едва ли не каждый день открываются новые земли, — продолжал отец Дионисий. — И хикстяне, без сомнения, постараются распространить свое влияние и там. Вы должны опередить их, пока эти еретики не покорили Новый Свет. Вам это под силу. Я вижу божественное провидение в том, что вы со своими товарищами остановились в нашем монастыре.

Лисье лицо дона Игнатия приняло озабоченно-серьезный вид.

— Хорошо. Допустим, я лично, обрисовав еретическую угрозу, обращусь к Павлу Третьему с прошением о создании нового монашеского ордена с особыми полномочиями. Назовем его «Дружина Иисуса». Допустим, Папа даст свое высочайшее позволение. И что дальше? Как мы найдем этих хикстянских еретиков, если даже вы не знаете, как выглядят их символы?

— Число зверя — всегда остается числом зверя. Хи Кси Стигма в ионийской системе счисления, 666 в современной арабской и DCLXVI в римской. Заметьте, в римской системе — это все цифры кроме миллениума в порядке убывания. Миллениум все же остался у Господа нашего, как символ тысячелетнего царства, — Отец Дионисий поднял глаза к вечереющему небу и трижды перекрестился. — Ищите людей, которые поклоняются этим цифрам, и вы найдете врагов истинной веры и их тайные символы.

— Нелегкая задача, но попробовать можно. Но чтобы убедить Ватикан в существовании хикстянских еретиков, мне нужно сделать копию с Феодосийского списка.

Отец Дионисий закрыл глаза и задумался.

— Хорошо, — кивнул он головой через несколько минут. — Я сделаю копию и оставлю ее себе. А вам, для пущей убедительности, отдам оригинал. Но вы должны поклясться на Евангелии, что никто кроме вас и Его Первосвятейшества Феодосийский список не увидит.

— Я согласен. Вы приняли мудрое решение.

— Я буду каждый день молиться за вас. Простите, запамятовал вашу фамилию, дон Игнатий.

— Лойола. Игнатий Лойола, — лысеющий человек с настороженно-лисьим лицом чему-то улыбнулся и слегка склонил голову.

17

По обезлюдевшим улицам Константинополя ехали всадники. Большие пурпурные кресты на их белых плащах горели заревом грядущих пожаров. Возглавлял кавалькаду всадник такого огромного роста и могучей комплекции, что было удивительно, как он до сих пор не переломил хребет своему коню. Пурпурный крест на его плаще был украшен выходящими из перекрестья косыми лучами-стрелами, придававшими символу христианской веры сходство с восьмиконечной звездой. В шаге позади этого гиганта сонно покачивался в седле удрученный временем старик с белесыми бельмами на глазах. Крест на его плаще был так же дополнен косыми пурпурными стрелами. За стариком следовал молодой человек без плаща, в кольчуге и металлических наручах. Он рассеянно улыбался и постоянно вертел головой из стороны в сторону, пытаясь увидеть на опустевших улицах хоть одного живого человека. Следом за этой троицей, выстроившись в ряд по четыре, ехали рядовые рыцари. Всадником, возглавляющим процессию, был организатор Четвертого Крестового похода — маркиз Бонифаций Монферратский, слепнущим стариком — идейный вдохновитель этого похода венецианский дож Генрих Дондоло, а растерянным молодым человеком — возвращающийся на законный престол царевич Алексей из династии Ангелов. На улицах не было ни души, но в домах за мутными оконными стеклами виднелись расплывчатые лица перепуганных горожан.

Когда процессия подъехала к белокаменному храму, похожему на небольшую крепость с окнами-бойницами и лазоревыми шлемовидными куполами, на паперть вышел, опираясь о посох, седой священник в белой, расшитой золотыми нитями ризе. Поравнявшись со священником, Бонифаций Монферратский повернулся и демонстративно плюнул в его сторону. Священник трижды перекрестился и, прошептав: «Приехали антихристы», скрылся в церковном притворе. Там его ждали восемь взволнованных молодых людей в черных монашеских одеяниях.

— Ну что там? — спросил по виду самый старший из них, с едва пробившейся на румяных щеках черной бородкой и тревожно блестящими карими глазами.

— Это наши враги. У них на плащах не кресты, а восьмиконечные звезды. Город пропал. Вы все должны вернуться в монастырь, унести и сберечь Феодосийский список.

— А вы, отец Феокрит?

— А я останусь здесь. Я не имею права терять достоинство перед лицом хикстянских еретиков, — уверенно и спокойно ответил священник. — А вы должны сейчас же покинуть храм и укрыться в доме молодого князя Мурзуфла Дука. Он прихожанин нашей церкви, и я в нем уверен. При малейшей опасности, вы должны переодеться в крестьянское платье, покинуть город и вернуться в монастырь. А ты, Николай, — обратился отец Феокрит к молодому человеку с редкой черной бородкой. — Как самый старший, будешь отвечать за Феодосийский список. Пойдем, я вручу его тебе.

Молодой князь Мурзуфл из правившего ранее императорского дома Дуков относился к династии Ангелов с открытой неприязнью, но в защите Константинополя от крестоносцев не участвовал. Ему было все равно, кто кого победит: дядя племянника, или племянник дядю. Лучший вариант Мурзуфл Дука видел в смерти обоих. Он без лишних расспросов принял пришедших к нему молодых монахов-феодосийцев и отвел им для ночлега лучшие гостевые комнаты огромного родового дворца.

Когда восходящее солнце отразилось нестерпимо-ярким золотым бликом в огромном купле храма Святой Софии, отец Феокрит отпер двери своей церкви и стал готовиться к утренней службе. Но не успел он разжечь все свечи перед иконостасом, как в церковном притворе раздались громкие топот и ругань. Обернувшись, отец Феокрит увидел исполинскую фигуру Бонифация Монферратского с обнаженным мечом в руке. Он сразу все понял и, расправив плечи, принял гордый и торжественный вид. Вслед за маркизом Монферратским в храм, с трудом переставляя ноги, вошел полуслепой венецианский дож, а за ним еще два рыцаря с факелами в руках.

— Ну что, святой отец, не ожидал увидеть меня здесь? — маркиз расхохотался так, что задрожал огонь в алтарных свечах. — Ты дважды подсылал ко мне наемных убийц, а я, как видишь, жив, и сам пришел позаботиться о твоем здоровье!

— Изыди, сатана! — твердо и громко произнес отец Феокрит и трижды сотворил крестное знамение в сторону незваного гостя.

— Я не сатана. Я — Немезис, бог возмездия для вашей трусливой общины, только и способной исподтишка убивать тех, чьи предки чудом спаслись из обреченного на гибель города.

— Ваши предки и вы служите антихристу и богохульствуете против истинной веры! — гневно воскликнул отец Феокрит и в сердцах стукнул посохом об пол.

— А что значит истинная вера против истинного знания? — угрожающе понизив голос, спросил маркиз, тяжелыми шагами приближаясь к священнику. — Вот ты знаешь, что через минуту умрешь, но не веришь в это. Может вера спасти тебя от смерти?

— Мое тело умрет, но душа спасется, и будет жить вечно, — уверенно ответил отец Феокрит.

— Твоя душа испачкана кровью сына Генриха Дондоло! — Бонифаций Монферратский указал на согнутого годами и горем венецианского дожа. — Кровью старшего брата Балдуина Фландрского и кровью отца Людовика Блоа!

Рыцари с факелами печально склонили головы.

— И кровью многих других менее известных людей, виновных лишь в том, что их прапрапрадеды не были обезглавлены, сожжены или закопаны заживо в родном городе!

— Они служили антихристу и промышляли волхованием и чародейством!

— Они предсказывали людям судьбу и никого не грабили, не убивали и не насиловали! Они даже не сопротивлялись, когда греки пришли, чтобы сравнять Хикст с землей! — лицо маркиза Монферратского побагровело, в глазах набухли кровавые прожилки и, казалось, что он способен одним взглядом испепелить стоящего перед ним священника. — Нас долго хлестали по обеим щекам, и нам это надоело! Мы пришли, чтобы сотворить возмездие!

— Так, творите! — с неколебимым достоинством ответил отец Феокрит и гордо откинул голову назад.

Маркиз поднял тяжелый двуручный меч на уровень груди и замер.

— Я даю тебе возможность спастись. Отдай мне Феодосийский список и укажи всех посвященных монахов!

— Я никогда не загублю свою душу предательством! — твердо ответил отец Феокрит.

— Тем хуже для всех остальных! — торжествующе рассмеялся Бонифаций Монферратский.

Двуручный меч описал стремительную полудугу, и голова священника с глухим стуком упала на пол перед иконостасом. Маркиз взял у одного из рыцарей факел и бросил его туда же. Сухой деревянный иконостас мгновенно занялся огнем, и строгие лики святых, словно слезами, стали истекать плавящейся темперой.

После полудня на увитой виноградной лозой внешней галерее фамильного дворца Мурзуфла Дуки собрались все восемь посвященных молодых монахов. Над выгоревшим соседним кварталом еще поднимались отдельные столбы черного смолистого дыма, и над этими дымами зловеще возвышались закопченные стены и обугленные остовы куполов храма Святого Феодосия.

— Они сожгли нашу церковь!

— Они убили отца Феокрита!

— Они надругались над нашей верой в нашем же городе!

— Мы должны отомстить за это бесчестье!

Семеро монахов замолчали и вопросительно посмотрели на восьмого — молодого человека с редкой черной бородкой, негласного лидера их небольшого братства.

— Отец Феокрит наказал нам при малейшей опасности вернуться в монастырь. Но он не взял с нас ни слова, ни клятвы, и я считаю, что его слова были лишь советом, а не приказом. Я, Николай Казарис, готов взять на себя всю ответственность за наше ослушание.

Послушники одобрительно закивали головами, а карие глаза молодого человека загорелись праведным гневом.

— Я считаю, что нам представился удобный случай разом уничтожить всю верхушку хикстянских еретиков. Мы должны организовать восстание против нового императора, изменившего православной вере. Но беда в том, что горожане нас не знают, а отец Феокрит убит. Нам нужно найти вождя, пользующегося доверием и уважением среди жителей Константинополя. Я поговорю с Мурзуфлом Дукой, его род всегда враждовал с Ангелами. А ты, Ермил, — Казарис указал на высокого бледного юношу с длинными светлыми волосами до плеч, — поедешь в монастырь и приведешь сюда всех учителей и послушников, умеющих держать в руках оружие. Скажешь, что такова была последняя воля отца Феокрита. Я думаю, он простит мне эту ложь, ведь она направлена на благо нашего святого дела.

Через полчаса Николай Казарис, предварительно постучав, вошел в кабинет Мурзуфла Дуки. Молодой князь, нахмурив сросшиеся на переносице брови, сидел у высокого стрельчатого окна и смотрел на почерневшие от копоти руины храма Святого Феодосия.

— Господин Мурзуфл, как вы относитесь к восстановлению на троне Алексея Ангела? — без лишних предисловий спросил Казарис.

— Как я могу относиться к врагам своей семьи? Тем более что Алексей принял латинскую веру, отменил указы своего отца, возвращает в город венецианцев, даруя им привилегии в торговле, и в данный момент плавит церковное серебро, чтобы расплатиться с рыцарями за их услуги. А эти латины уже на второй день творят в городе такие бесчинства, — князь указал рукой в сторону выгоревшего квартала.

— Это не латины, — это скрывшиеся под их личиной слуги антихриста.

— Да будь это хоть сам антихрист, что мне с того? — безразлично произнес Мурзуфл.

— У меня есть доказательства, что вожди крестоносцев вовсе не латины, а потомки ханаанейских волхвов и чародеев. У меня есть доказательства, написанные самим святым императором Феодосием, — Николай Казарис, немного помешкав в нерешительности, вынул из-за пояса два пергаментных свитка. — Только вы должны дать мне слово, что эту тайну никто кроме вас не узнает.

— Хорошо. Даю вам твердое и неколебимое слово князя Мурзуфла Дуки, что ни одна живая душа не узнает о содержании этой рукописи, хотя бы и пытали меня каленым железом или резали на части, — как-то очень легко и быстро согласился молодой князь.

Медленно и внимательно прочитав оба пергамента, Мурзуфл Дука вопросительно посмотрел на Казариса.

— И что вы предлагаете?

— Я предлагаю поднять восстание. Вы, как человек, пользующийся заслуженным уважением и доверием, подготовите горожан, а наши монахи приведут добровольцев из провинции. Основная часть латинских рыцарей находится в военном лагере за городскими стенами, и если нам удастся разом перебить собравшуюся в императорском дворце верхушку хикстянских еретиков, то остальные, оставшись без руководства, не решатся на штурм и вернутся восвояси. Константинополь и православная вера будут спасены и отмщены, а вы станете императором и героем.

Молодой князь расплылся в самодовольной улыбке.

— Я согласен. Но, как я понимаю, маркиз Монферратский и венецианский дож охотятся за вами и вашей рукописью. И именно поэтому они сожгли храм Святого Феодосия. Мне кажется, что Феодосийкий список, или хотя бы его вторую часть с тайными знаками, следует спрятать в надежном месте. В моем доме он будет в большей безопасности, нежели у вас.

Мурзуфл Дука подошел к резной настенной панели и провел по ней рукой. В верхней части панели открылась глубокая потайная ниша, прикрытая рельефным изображением раскинувшего крылья орла в императорской короне. Николай Казарис надолго задумался, а потом молча протянул один из свитков князю Мурзуфлу.

— Вот и хорошо. Об этом тайнике знаем только вы и я. Если со мной что-то случится, то вы сами сможете забрать свиток. Достаточно только нажать вот на этот узор.

Молодой князь указал на резную виноградную гроздь.

— С нами Бог, мы должны победить! — твердо произнес Николай Казарис.

«В случае неудачи, я обменяю этот свиток на свою жизнь», — подумал Мурзуфл Дука.

Несколько месяцев вожди крестоносцев бражничали во дворце с новым императором и его отцом, а рядовые рыцари бродили по улицам Константинополя, промышляя грабежами и насилием. Каждую неделю в городе вспыхивали пожары. Ненависть горожан к пришельцам крепла день ото дня. В Константинополь подтянулись монахи-феодосийцы из горного монастыря и ополченцы из Южной Греции. Почва для восстания была подготовлена, и холодным январским утром одна тысяча двести четвертого года несколько тысяч вооруженных патриотов под руководством Мурзуфла Дуки и Николая Казариса ворвались в императорский дворец. Но к своему удивлению они нашли там только насмерть перепуганного императора Алексея Ангела, его немощного отца и немногочисленную стражу. Все латинские графы и бароны, несколько месяцев предававшиеся беспробудному пьянству и разврату накануне вечером, сменив свои белые одеяния на неприметные черные плащи, тайно покинули город. План одномоментного уничтожения всей верхушки хикстянских еретиков провалился. Князь Мурзуфл, в тот же день провозгласивший себя новым императором, выместил свое зло на Алексее Ангеле: утром он бросил его в дворцовую темницу, а под вечер задушил собственными руками. Николай Казарис приказал запереть все городские ворота и готовиться к обороне. На всех городских стенах и башнях были выставлены усиленные сторожевые посты.

— Нас кто-то предал, — мрачно произнес за невеселой вечерней трапезой Мурзуфл Дука.

— Не думаю, — в тон ему ответил Николай Казарис. — Просто маркиз Монферратский оказался гораздо умнее, чем выглядел на первый взгляд. Возможно, он и впрямь умеет читать будущее.

Крестоносцы не торопились. Два месяца они готовились к штурму, забрасывая в город письма с предложением выдать им Мурзуфла Дуку, Николая Казариса и всех монахов-феодосийцев в обмен на жизнь и неприкосновенность имущества простых горожан. Но ненависть жителей Константинополя к захватчикам была так велика, что они сжигали эти письма, даже не читая. Наконец, рыцари пошли на приступ. Маркиз Монферратский, граф Фландрский и граф Блоа сражались наравне с простыми воинами. Корабли крестоносцев, прорвав заградительную цепь, вошли в бухту Золотой Рог. Мощные тараны под прикрытием камнеметных катапульт ломали сразу несколько городских ворот. Осажденных было в несколько раз больше чем атакующих, но необученные военному ремеслу горожане не могли успешно противостоять закаленным в походах и битвах рыцарям. К вечеру второго дня крестоносцы захватили четыре сторожевые башни и пробили таранами трое ворот. Путь в город был открыт. Узнав об этом, Мурзуфл Дука, решивший, что теперь торг с разъяренным маркизом Монферратским бесполезен, поспешно покинул императорский дворец и исчез в неизвестном направлении. Когда в сумерках раненый в бедро Николай Казарис доковылял до родового дворца Дуков, тот уже занимался пламенем. Превозмогая боль, монах поднялся на второй этаж в кабинет князя Мурзуфла и ткнул пальцем в резную виноградную гроздь на деревянной настенной панели. Потайная ниша была пуста — вторая часть Феодосийского списка исчезла вместе с самопровозглашённым императором. С трудом выбравшись из горящего здания, Николай Казарис сел на землю и, привалившись спиной к кованой дворцовой ограде, заплакал от бессилия и отчаяния. А через час, когда на объятый пожарами и стонущий от насилия город опустилась ночь, из разбитых в щепки Золотых ворот вышел, сгибаясь под тяжестью наплечной сумки неприметный оборванец. Этим оборванцем был вчерашний византийский правитель Мурзуфл Дука, а в его сумке под извлеченным из потайной ниши золотом и драгоценностями лежал древний манускрипт, из-за которого был сожжён и разграблен великий город. Всю ночь Мурзуфл шел, не разбирая дороги, стараясь как можно дальше уйти от пылающего Константинополя, а на рассвете остановился посреди бескрайнего чистого поля. Его окружали только земля, небо и четыре стороны света. Ни в землю, ни на небо Мурзуфлу не хотелось, на западе его ожидали крестоносцы, на юге монахи-феодосийцы, на востоке и вовсе неприветливые магометане. А на севере лежала разоренная монголами загадочная и бескрайняя Русь. Говорили, что любой мало-мальски образованный человек, в этой варварской стране может быстро разбогатеть и достичь высокого положения торговлей или службой при дворе какого-нибудь удельного князя. Мурзуфл вздохнул и, оставив восходящее солнце по правую руку, решительно зашагал на север. А еще через неделю у ворот горного Феодосийского монастыря рухнул на землю изможденный молодой человек с едва пробившейся на щеках редкой черной бородкой. В правой руке он сжимал свернутый в трубочку пожелтелый пергамент — первую часть Феодосийского списка. В тот же день Николай Казарис умер, успев только сказать, что вторая часть старинной рукописи похищена князем Мурзуфлом Дукой.

18

В сыскной избе Преображенского приказа розыскных дел было невыносимо душно и тяжело пахло паленым волосом, человеческим потом и какой-то кислятиной. Несмотря на жару, глава приказа князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский сидел на широкой кнутобойной лавке в синей бархатной шубе, подбитой сибирскими соболями. Его гладко зачесанные на прямой пробор волосы масляно блестели, густые черные усы устало обвисли, одутловатое лицо налилось нездоровым багрянцем, а выпуклые рыбьи глаза свирепо буравили подвешенного на дыбе мелкого костлявого мужичка с длинными растрепанными волосами и опаленной до самого подбородка бородой. Руки несчастного еще не были полностью вывернуты, но острые лопатки уже сошлись за его костлявой спиной, а босые ноги едва касались пальцами земляного пола. Рядом с вздыбленным мужичком поигрывал витой плетью с костяным набалдашником дюжий рыжеволосый детина в грязном кожаном фартуке. За столом у мутного слюдяного оконца дремал над чистым бумажным листом старенький приказный дьяк.

— Так кто тебя, пес шелудивый, подговорил клеветать на государя нашего Петра Алексеевича? — устало прорычал князь-кесарь Ромодановский.

— Никто. Я своим умом до всего дошел, — тяжело выдавил из себя испытуемый мужичок.

— А откуда у тебя, козел смердячий, столько своего ума взялось? Из еретических книг латинских?

— Я православный христианин, и грех мне читать еретические книги латинские.

— Так, что же ты, православный христианин, поклеп на государя нашего возводишь? — Ромодановский так стукнул кулаком по широкой скамье, что на столе у приказного дьяка подпрыгнула чернильница, и тот испуганно поднял склонившуюся к груди голову.

— Не поклеп я возвожу, а истину глаголю. Ты прочти, боярин, еще раз список Святого Императора Феодосия, и если есть у тебя глаза, то увидишь ты и число зверя, и знак его, — спокойно и уверенно ответил мужичок.

— Да я пять раз читал твой поганый список! Нет там ни слова о нашем государе! — еще пуще взъярился глава приказа розыскных дел. — Тебя за одно это богохульное письмо положено живьем в землю закопать!

— Письмо это не богохульное, а самое, что ни на есть истинно православное. Привез его в Новгород бежавший от латинских рыцарей византийский князь Мурзуфл. Князь этот занялся было в Новгороде торговлей, да дело не пошло, он разорился и постригся в Антониев монастырь, а список императора Феодосия положил в монастырскую библиотеку. Царь Иоанн Васильевич Грозный после разорения Новгорода перевез эту библиотеку в московский Сретенский монастырь. А мой отец, толмач Посольского приказа Авдей Ермилов, во время Никонианской книжной справы был послан в подмогу монахам Сретенского монастыря, как человек знающий пять языков. Он и нашел среди церковных книг рассыпавшуюся от ветхости рукопись и записку о ней. Отец перевел и переписал древний пергамент, а потом показал его игумену Сретенского монастыря. Тот признал список Святого Феодосия апокрифом и повелел сжечь. Но отец сжег только старую рукопись, а новый список оставил себе.

— Я же говорю, что все это ересь и словоблудие! — торжествующе воскликнул князь-кесарь. — Почему твой отец не сжег новый список с апокрифа?

— Потому что это не апокриф, — неожиданно окрепшим голосом ответил мужичок. — Этот список поможет распознать предтеч антихриста и его самого, когда он явится на землю.

— Слушай, паленая борода, а ты часом не иезуит будешь? — удивленно-вкрадчиво спросил Ромодановский и, сбросив с плеч соболиную шубу, поднялся с кнутобойной скамьи. — Висел тут у меня прошлым летом один шляхтич из Кракова. Шлялся по нашим монастырям и все выспрашивал у послушников о каком-то византийском списке. Так он у меня тоже на дыбе начал плести что-то про антихриста и его слуг.

— Я не иезуит поганый, а честный православный. А вот ты, боярин, невежда слепой, если ничего не понял в списке Святого Федосия, ведь сказано в Евангелии — кто имеет ум, тот сочти число зверя.

— Ну, так просвети меня, грамотей недопоротый, — недобро усмехнулся князь-кесарь и расстегнув на груди рубаху дорогого голландского сукна обратился к своим помощникам. — Пошли вон, пока не позову!

Откровенно зевавший заплечных дел мастер и вновь задремавший приказный дьяк, мгновенно очнувшись от своего сонного оцепенения, опрометью выскочили из избы. А Ромодановский подошел к подвешенному на дыбе мужичку и почти в упор заглянул в его азартно горящие глаза своим рыбьим немигающим взглядом.

— Ну, теперь говори мне все как на духу.

— Федор Юрьевич, разве ты сам не видишь, как изменился государь после Великого посольства? — с горячим придыханием затараторил мужичок. — Присягнул он в Европе слугам антихриста, как есть присягнул! Окружил себя немцами, повелел всем бороды брить да подбородки скоблить, платье латинское носить да чужие волосья на голову надевать! Но это полбеды, — об этом все говорят! Главное, привез он из стран латинских знак зверя, о коем в свитке Феодосия прямо сказано, — звезду восьмиконечную! И метит этим знаком своих друзей, кои тоже антихристу присягнули. Первой звездой отметил графа Федора Головина, второй — гетмана Ивана Мазепу, а третьей, не далее как месяц назад, — прусского посла Людвига Принцена. Вот они знаки зверя — три звезды сатанинские, о коих в списке сказано! И написан с обратной стороны на тех звездах девиз: за веру и верность. И более ничего. А вот кому надо служить верой и верностью не указано! Подумай, боярин…

Договорить свою обличительную речь висящий на дыбе мужичок не сумел. Князь-кесарь без всякого замаха так приложил его своим волосатым кулаком, богато украшенным тяжелыми перстнями, что у тщедушного испытуемого только чудом голова не рассталась с телом.

— Что ты мелешь, скотина?! Восьмиконечная звезда Андрея Первозванного — это высшая награда государства Российского! И дается она за веру и верность царю и отечеству!

— Видно, и ты, боярин, хочешь сатанинскую звезду получить, — прошепелявил сквозь осколки разбитых зубов упрямый мужичок. — Не зря у тебя на гербе черный крылатый дракон в золотом поле изображен. Видно и ты продался вслед за своим хозяином…

Ромодановский ударил второй раз. Мужичок закатил глаза, обмяк и осел. Его задранные за спиной руки вытянулись почти в одну линию с обвисшим телом, и в тишине явственно послышался хруст выворачивающихся суставов. Князь-кесарь вернулся к кнутобойной скамье и достал из своей шубы свернутую в трубочку бумагу. Сильно щуря глаза и беззвучно шевеля губами, он еще раз прочитал Феодосийский список.

— Пес его знает, что тут правда. Государь-то действительно сильно переменился. Пусть эта письмо до поры у меня в запечном тайнике полежит.

Он снова положил рукопись в шубу, потом подошел к столу, за которым сидел приказный дьяк, и взял из стопки чистый бумажный лист. Свернув лист в трубочку, Ромодановский зычно кликнул:

— Кузьма! Архип!

На пороге избы тут же возникли палач и приказный дьяк.

— Архип, пиши!

Немолодой дьяк с проворством юноши подбежал к своему столу и поспешно обмакнул перо в чернильницу.

— Сыск по делу дьяка Большого Торгового приказа Памфила Ермилова, сына Авдеева. Дальше с красной строки. Под испытанием поименованный дьяк признал свои слова, рекомые в кабаке у Ильинских ворот, клеветой и наветом на Государя нашего Петра Алексеевича. Памфил Ермилов покаялся в своих воровских деяниях и просил прощения. Найденный у него крамольный византийский список, он признал вредным сатанинским апокрифом. Дьяк Памфил Ермилов лишен ушей, ноздрей и языка, дабы не мог больше вести речей непотребных. А крамольная византийская рукопись сожжена в печи десятого февраля одна тысяча семьсот первого года от Рождества Христова

Князь Ромодановский смял заранее заготовленный чистый бумажный лист и, отворив заслонку, бросил его в огнедышащее устье русской печи. Потом подошел к столу приказного дьяка и, макнув перстень-печатку в чернильницу, поставил оттиск на только что написанном отчете. Палач в грязном кожаном фартуке нерешительно переминался с ноги на ногу возле безжизненно повисшего на дыбе Памфила Ермилова.

— И это все, Федор Юрьевич? Только уши, ноздри и язык?

— Все! — раздраженно бросил Ромодановский. — Пусть живет! Отлей поганца водой и приступай. Да начни с его поганого языка! Пусть больше не брешет, чего не знает!

Князь-кесарь набросил на плечи свою роскошную соболиную шубу и удивительно легкой для его возраста и комплекции походкой вышел из сыскной избы.

19

Егор под молчаливым руководством Львовича едва ли не час кружил по подмосковным поселкам, проселкам и перелескам. Наконец, когда «шеф» убедился, что хвоста за ними нет, у очередного синего щита с указаниями направлений он сделал молчаливую отмашку: в Москву! Мимо въездного поста ГИБДД Егор вел машину так напряженно и осторожно, словно возвращался с трехдневной загородной вечеринки. На его «Пассат» не обратили никакого внимания, и Егор, улыбнувшись, надавил на газ. Обет молчания Львович нарушил, только выйдя из машины у дома Ольги.

— Люди, укравшие бумаги Глимскинда, — профессионалы высокого полета, и они вполне могли заложить в машину какой-нибудь «жучок», пока мы беседовали со Стеллой.

— Если они такие профессионалы, то могли установить прослушку, а то и видеокамеру прямо в комнате Глимскинда, — резонно возразил Егор. — И я сам три часа назад прочитал для них полный текст рукописи…

— Черт, как же я об этом не подумал! — Львович хлестко стукнул правым кулаком о левую ладонь.

— Успокойся. Никто не знал, что мы поедем к Стелле Буяновой, а, значит, оставлять там «жучки» не имело никакого смысла. Просто кто-то, возможно, и хозяин вашего казино, неожиданно вспомнил о фантастическом выигрыше Миши Глимскинда и решил покопаться в его бумагах.

— Вполне возможно, — кивнул седой головой Львович. — Но этот кто-то, похоже, вспомнил о Глимскинде только после того, как я извлек на свет божий его записку. Кстати, она у тебя с собой?

— С собой. Давай отбросим шпиономанию и займемся рукописью, — Егор виртуозно пробежался указательным пальцем по клавишам домофона.

Ольга Коваленко вовсе не обрадовалась неожиданным гостям. Увидев на пороге своей квартиры брата в обществе Львовича, она недовольно проворчала:

— Могли бы, и предупредить. Мало ли, чем я занята.

— У Львовича развилась шпиономания, и он запретил мне пользоваться телефоном, — легко отшутился Егор. — И чем же ты занята, если не секрет?

— Пишу статью для одного очень серьезного научного журнала.

— А мы принесли тебе материал еще на десять статей и докторскую диссертацию в придачу. Смотри! — Егор эффектным жестом циркового фокусника вынул из кармана и развернул пожелтевшую от времени, заляпанную жирными пятнами, обгорелую по правому краю рукопись.

— Что это?

— Тайное счисление ханаанейских волхвов из города Хикста!

— Вы с какого пикника ко мне заявились? — нахмурилась Ольга.

— Мы заявились не с пикника, а из комнаты Глимскинда, в которой он открыл свою беспроигрышную систему, — сухо и немного обиженно ответил Егор. — А это древняя шестеричная система счисления, о которой доподлинно, по твоим словам, никто ничего не знает.

— Вы это серьезно?

— Серьезнее не бывает, — Егор протянул сестре исписанный каллиграфическими буквами обгорелый бумажный лист.

Та достала из кармана просторного летнего сарафана очки и поднесла к глазам истрепанный древний манускрипт.

— Тайное счисление ханаанейских волхвов… Чушь какая-то…

Однако Ольга быстро замолчала, и по мере прочтения рукописи лицо ее становилось все серьезнее и серьезнее.

— Если отбросить всякую чертовщину про число и знак зверя, то все выглядит вполне логично и убедительно. Впрочем, все эти мистические звездочки мог выдумать с какой-то тайной целью сам император Феодосий.

— А зачем ему это было нужно? — спросил Егор.

— Для ужесточения борьбы с язычеством. Феодосий законодательно утвердил никейскую формулу христианства, как единую государственную религию и очень сурово преследовал старые языческие культы. Все древние эллинские были закрыты еще при императоре Константине, но Феодосий пошел дальше, — повелел их срыть, не оставив камня на камне. Всевозможные гадания и предсказания так же были запрещены задолго до него, но святой император, ввел за это преступление смертную казнь и добавил к списку колдовских наук математику.

— Математику? — презрительно фыркнул Львович. — Они, что же, считать разучились?

— Не путайте математику и арифметику, — снисходительно улыбнулась Ольга. — Под запрет попали алгебра, геометрия и другие разделы математики. За их изучение и преподавание могли отрубить руку, а то и голову. А за занятия астрологией и алхимией вообще четвертовали. Впрочем, древние ученые сами нередко провоцировали гонения на свои науки, из тщеславия выдавая себя за всемогущих магов и колдунов. А еще при Феодосии Первом были окончательно закрыты Олимпийские игры и сожжена Александрийская библиотека.

— Это не император, а какой-то пламенный революционер, — негодующе проворчал Львович.

— А разве Александрийскую библиотеку сожгли не арабы? — наморщил лоб Егор. — Кажется, халиф Омар сказал: «Если в этих книгах говорится то, что есть в Коране, то они бесполезны, а если в них говорится что-нибудь иное, то они вредны. Поэтому их в любом случае надо сжечь». И арабы полгода топили рукописями местную баню.

— Вообще-то, Александрийская библиотека горела несколько раз. Она горела и при Цезаре, и при Каракалле, и при Аврелиане, но окончательно ее уничтожил патриарх Феофил Александрийский. Получив указ императора Феодосия об уничтожении языческих храмов, он наведался с ревизией в библиотеку, находившуюся рядом с храмовом комплексом бога Серапиума. Там он провел несколько дней и, придя к выводу, что почти все древние манускрипты содержат какую-нибудь ересь, повелел уничтожить библиотеку вместе с храмом Серапиума. Так, что если арабам что-то и осталось, то это были только отобранные самим патриархом выхолощенные, но вполне благонадежные рукописи, по своей научной ценности, действительно, годные только на растопку печей. А слова халифа Омара, если в них поменять Коран на Библию, вполне могли принадлежать ещё Феофилу Александрийскому.

— А почему все ханаанейские цифры помечены греческими буквами?

— А это вовсе не буквы. Видишь под каждой из них черточку?

Ольга развернула рукопись в сторону Егора. Каждая буква, действительно была подчеркнута жирной горизонтальной линией.

— Это цифры. Во времена императора Феодосия современной арабской системы счисления еще не существовало, и в Византии пользовались новогреческой или ионийской системой, где каждой цифре соответствовала определенная буква. Альфа с черточкой внизу — это единица, бета — двойка, гамма — тройка. Йота — десять, каппа — двадцать. Всего двадцать три буквы греческого алфавита и три дополнительных символа: копа, сампи и стигма. Считается, что значок стигма — это лигатура, образованная сочетанием букв сигма и тау, созданная специально для обозначения числа шесть.

— Похож на морского конька, — кивнул головой Егор, посмотрев на указанный сестрой символ. — А в медицине стигма — это совокупность признаков болезни, по которым можно установить диагноз еще до проведения подробных исследований.

— Правильно. Помимо шестерки в греческом языке слово стигма означает «знак» в самой широкой его трактовке. Это и родимое пятно, и татуировка, и клеймо на теле раба или преступника, и признаки болезни на лице или теле пациента. Стигматы, кровоточащие язвы на теле верующих, повторяющие раны Христа — тоже производная от стигмы. А в переносном смысле это слово означает позор, постыдный статус. Один и тот же символ означает и цифру, и слово, имеющее столько значений…

— А шестерка тоже имеет несколько значений. Это и цифра, и человек, мягко говоря, служащий у всеж на побегушках, — вставил реплику Львович.

— Возможно, эта рукопись может объяснить, почему цифра шесть имеет в греческом языке статус самостоятельного слова. Считается, что ханаанеи создали первую упорядоченную систему счисления и первый буквенный алфавит. Ни то, ни другое до наших дней не сохранилось, но предполагается, что многие их знаки и символы были заимствованы другими народами. Обозначаемая косым крестиком шестерка имела в ханаанейской системе счисления базовое значение и вполне могла именоваться словом «знак» и читаться как стигма. Римляне в своей системе превратили косой крестик в базовую десятку. А греки, у которых косой крест уже означал букву Хи и находился в конце алфавита, заменили его лигатурой созвучных букв сигма и тау и поставили на законное шестое место А попутно перенеся в свой язык и второй смысл этой цифры.

— Как-то много всяких терминов вертится вокруг этой древней шестерки, — удивленно произнес Олег и, поймав недоуменный взгляд сестры, пояснил. — В хирургии лигатура — это нить, которой перевязывают кровеносные сосуды во время операции.

— А в металлургии — вспомогательный сплав, добавляемый к металлу для придания большей твердости, — самодовольно блеснул эрудицией Львович. — Как я понимаю, мы нашли действительно уникальную рукопись?

— Несомненно, — взмахнула обгорелым свитком Ольга и, немного помолчав, добавила. — Только, возможно, она представляет больший интерес для историков, чем для математиков.

— Это почему же?! — в один голос возмутились Егор и Львович.

— Потому что эта рукопись очень похожа на какую-то искусную историческую фальсификацию. Повторюсь, мне очень не нравится вся эта чертовщина с числом и знаком зверя, ханаанейскими волхвами и мифическим городом Хикстом. Я немного знакома с историей Левантийского побережья. Там было немало крупных городов: Тир, Сидон, Берит, Сайда и другие. Но я никогда и ничего не слышала о Хиксте. А это, судя по всему, был очень значимый город. Возможно, император Феодосий, увлекшись искоренением язычества, принял за действительность какую-нибудь мистическую легенду. К тому же мы имеем дело не с историческим оригиналом, а всего лишь с копией, списанной триста пятьдесят лет назад. Может быть, это вообще какая-то историко-математическая отсебятина. Хотя с математической точки зрения приведенное в рукописи шестеричное счисление почти безупречно. Здесь все цифры, имеющие собственные значки-символы, за исключением единицы являются шестеркой последовательно возводимой в последующую степень. Косой крестик — это шесть в первой степени; круг — тридцать шесть, или шесть в квадрате; прямой крестик — двести шестнадцать, или шесть в кубе. Следующей цифрой счисления, имеющей собственный символ, должна быть шестерка в четвертой степени — одна тысяча двести девяносто шесть, а в рукописи она не обозначена. Все оканчивается цифрой шестьсот шестьдесят шесть. Составляющие ее три прямых и три косых крестика, превращены в красивую лигатуру из трех восьмиконечных звездочек, а следом идет призыв истреблять тех, у кого эти звездочки обнаружатся. Таким образом, все это счисление заточено под одну-единственную цель. На мой взгляд, эта рукопись больше похожа на орудие каких-то интриг при дворе византийского императора, чем на серьезный научный документ. Хотя, вполне вероятно, что в ее основе лежат какие-то подлинные факты.

— Тебе, сестра, с твоим интеллектом надо в «Что? Где? Когда?» играть, — выдал шутливый комплимент Егор. — Только, мне кажется, ты многое усложняешь. Какое нам дело до происхождения и подлинности этой рукописи? Вот Миша Глимскинд не парился с тайнами византийского двора. Он выменял эту рукопись у какого-то черного археолога с Измайловского вернисажа на несколько антикварных канделябров. А уже через неделю, разгадав систему, выиграл в рулетку полмиллиона рублей.

— Твой Глимскинд был официально непризнанный математический гений, а я всего лишь официально признанный кандидат математических наук, — попыталась отшутиться Ольга.

— Давай забудем про святого императора и ханаанейских волхвов и сосредоточимся на шестеричном счислении, — не унимался Егор. — Я думаю, что именно в нем спрятан ключ к системе беспроигрышной игры в рулетку. Видишь справа карандашные пометки? Их наверняка оставил Глимскинд.

— Ноль равняется тридцати шести, и ХАРСХАД с тремя восклицательными знаками?

— То, что ноль или кружочек означает число тридцать шесть, я давно догадался сам. А что означает слово ХАРСХАД? Заметь, оно написано напротив пресловутых звездочек.

— Мы подумали, что Харсхад это какой-то друг Глимскинда, — некстати вставил шутливую реплику Львович.

Ольга не оценила юмор отставного десантника и вполне серьезно ответила брату:

— Харсхад — это не человек. Это искаженная транскрипция слова «харшад» (harshad), что на санскрите означает «великая радость».

— И в чем же заключается эта великая радость?

— В числах. Понятие чисел Харшад ввел в математику Даттарая Рамчандра Капренкар. Числа Харшад — это натуральные числа, которые без остатка делятся на сумму составляющих их цифр. Например, тридцать шесть. Три плюс шесть равняется девяти. Тридцать шесть разделить на девять, — получается шесть. Вообще все числа кратные шести являются числами Харшад.

— А этот, язык свернешь, Карпенкар, тоже, как Глимскинд, из рода ханаанеев-иудеев? — язвительно усмехнулся Львович.

— Соблюдайте толерантность, вы же были советским офицером! — укоризненно-строго произнесла Ольга. — Даттарая Рамчандра Карпенкар — известный индийский математик. Он более сорока лет занимался исследованиями по занимательной теории чисел и открыл много математических парадоксов. Самый известный — это постоянная Карпенкара, которую он вывел еще шестьдесят лет назад. Она равняется шести тысячам ста семидесяти четырем, и ее можно получить из любого четырехзначного числа, в котором не все цифры одинаковы. Причем уйдет на это не более семи шагов. Смотрите!

Глаза Ольги радостно заблестели, как у путешественника, наткнувшегося в джунглях на племя аборигенов, не имеющих никакого понятия о современной цивилизации. Она достала из кармана мобильный телефон и, выбрав функцию калькулятора, легко пробежалась по дисплею ярко-розовым ногтем с серебристой аппликацией.

— Возьмем не вошедшую в ханаанейское счисление шестерку в четвертой степени — 1296, и расположим цифры сначала в порядке убывания — 9621, а потом наоборот — 1269, и вычтем из первого числа второе:

9621 — 1269 = 8352,

снова выстроим цифры по убыванию и возрастанию и повторим операцию еще раз:

8532 — 2358 = 6174

Таким образом, мы получили постоянную Карпенкара всего за две интерации. А сама константа является самовоспроизводящимся числом, то есть восстанавливает себя всего за один шаг:

7641 — 1467 = 6174,

И поэтому ее называют неподвижной точкой.

— Ну, Соня Ковалевская, ты меня просто шокируешь своими математическими познаниями, — шутливо зааплодировал Егор, вспомнив детское прозвище сестры.

— А ты, Коля Пирогов, шокируешь меня своим поведением, — в тон брату парировала Ольга. — Где ты взял эту рукопись? Вряд ли кто-то подарил ее тебе по доброте душевной.

Пока Егор думал, как бы покороче рассказать об утреннем визите к Стелле Буяновой, за него по-военному четко и лаконично ответил Львович:

— Рукопись получена вполне легальным путем. Она была надежно спрятана покойным Мишей Глимскиндом, и ее можно считать кладом. На момент обнаружения законных владельцев у рукописи не имелось, и по закону она принадлежит нам.

Выдержав небольшую паузу, Львович как-то настороженно спросил:

— Так получается, что число зверя тоже является «великой радостью»?

— Шестьсот шестьдесят шесть? Конечно. И число зверя, и постоянная Карпенкара и шестерка в третьей степени являются числами Харшад. И сумма составляющих цифр у них одинаковая — восемнадцать. Вот только частное разное, — Ольга неожиданно замолчала, видимо, производя в уме какие-то вычисления. — Двести тридцать два, семьдесят два и тридцать семь. Зеро и тридцать шесть номерных полей рулетки. Очень интересно… У тебя есть с собой записка Глимскинда?

— Конечно, я без нее никуда! Она у меня всегда с собой! — бодро отрапортовал Егор и протянул сестре изрядно обтрепавшийся блокнотный листок.

— Знаете что, вы пока идите на кухню. Выпейте с дороги чаю, кофе или что покрепче, — неожиданно проявила запоздалое гостеприимство Ольга. — А я попробую просчитать одну ооочень невероятную гипотезу.

— Что, нашлась зацепка?!

— Возможно…

Взмахнув в воздухе полами легкого летнего сарафана, Ольга стремительно исчезла в своей комнате, а Егор с Львовичем прошли в сияющую белым лаковым глянцем, стерильно чистую кухню.

— Не кухня, а какая-то операционная, — болезненно щурясь от глянцевых бликов, проворчал Львович. — Где здесь может находиться «что покрепче»?

Егор молча указал на закрытый навесной шкаф рядом с холодильником.

— Видишь, у математиков мозги совсем не такие, как у нормальных людей. Они как увидят какие-нибудь числа, так давай сразу что-нибудь считать, — философски изрек Львович, по-хозяйски доставая из навесного шкафа непочатую бутылку водки. — Вот Глимскинд посмотрел на рукопись и за неделю открыл систему игры в рулетку. А твоя сестра увидела слово Харсхад, вспомнила числа какого-то индуса и сразу же что-то вычислила А мы с тобой, сколько не смотри на все эти крестики-нолики-палочки, все равно ничего в них не увидим. Верно?

Егор ничего не ответил и только по-детски сжал за сестру кулаки.

— Честно говоря, не нравится мне вся эта ханаанейско-индийская математика. Число зверя и великая радость. Какая может быть радость от трех шестерок? Лично у меня от них была только печаль, — Львович нахмурился, видимо, вспомнив свой давний карточный прокол. — Может не зря, Феодосий гонял этих ханаанеев? Может, это все это действительно какая-то подстава? От семитов всего можно ожидать…

— Львович, сворачивай свою ксенофобию..Давай лучше немного помолчим…, — не желая ступать на тропу скользких рассуждений, оборвал собеседника Егор.

— Чего ты так напрягся, будто у тебя жена первенца рожает? — беззлобно усмехнулся отставной офицер. — Расслабься!

20

Егор перевернул стоявшие на кухонной полочке песочные часы, и неуловимо-бесчувственное время заструилось вполне осязаемым кварцевым ручейком. Экс-хирург заварил себе чашку кофе, а отставной майор, накатив полстакана водки, в поисках закуски бесцеремонно заглянул в хозяйский холодильник.

— Никакой человеческой еды, — удрученно произнес Львович, рассматривая полки с диетическими творожками и молочно-фруктовыми смесями. — И чем твоя сестра своего адвоката кормит?

— Адвокат обычно ужинает в ресторане с клиентами, а в выходные обед на дом заказывает, — неохотно отозвался Егор.

Нынешние метаморфозы некогда серьезного и строгого офицера-десантника одновременно и удивляли и раздражали его. Сначала скромный пенсионер превратился в самоуверенного ФСБэшника. Потом в скрывающегося от возможной слежки шпиона. А сейчас, в самый ответственный момент, он решил выступить в амплуа наглого и безалаберного пьяницы.

— Действительно, у богатых свои причуды, — вздохнул Львович, выдвигая прозрачный ящик для хранения фруктов. — Интересная математическая задача: на сколько адвокатских ужинов может хватить моей пенсии. На два, или только на полтора?

Порывшись еще минуту в недрах холодильника, он выложил на стол завернутый в фольгу бледный лососевый стейк, кисть темно-бурых томатов-черри, похожее на муляж восково-желтое яблоко и пластиковую бутылку с биокефиром.

— Ты за рулем — тебе нельзя. А я немного взбодрюсь после такого насыщенного дня…

Егор молча отвернулся, чтобы не смотреть, как Львович легко, словно минералкой, запивает водку тягучим биокефиром.

Дверь в Ольгиной комнате скрипнула, наверное, только часа через полтора, когда отставной десантник принялся за диетические творожки, а у Егора уже свело сжатые на удачу кулаки.

— Ну, что? — в один голос спросили Егор и Львович.

— Это невероятно, — обычно благородно-бледное лицо Ольги, было ярко-пунцовым, словно она вышла не из-за письменного стола, а из русской парной. В руках у нее было несколько листков бумаги. — Если есть теория вероятностей, то записка Глимскинда — это настоящая теория невероятностей!

— И в чем она заключается?

— Шестьсот шестьдесят шесть — это сумма всех игровых полей рулетки. Но это также и число Харшад. Если сумму игровых полей разделить на сумму составляющих ее цифр, то получается число всех игровых полей рулетки, включая зеро. Некий замкнутый цикл. Смотрите.

Ольга положила на кухонный стол первый бумажный лист с двумя записями.

(0+1+2+3+4+…+33+35+36): (6+6+6) = 37

666: 18 = 37

— Это и есть ключ к системе Глимскинда!

— Ну и что? — нетрезвый Львович взъерошил волосы и водрузил на переносицу очки в толстой пластмассовой оправе, отчего стал похож на чудаковатого рассеянного профессора. — Лично мне, старому дураку, эти цифры ничего не говорят.

— Мне, честно говоря, тоже, — присоединился к старшему товарищу Егор.

— Тогда смотрите сюда! — Ольга положила на стол второй лист, повторявший записку Глимскинда, переведенную в арабские цифры.

Кроме выделенных самим Глимскиндом цифр двадцать три и тридцать один, теперь красным маркером были подчеркнуты еще и две цифры тридцать шесть.

36 28 11 17 6 10

1 9 26 33 36 14

34 8 13 3 24 36

14 31 5 21 12 1

3 16 35 18 13 25

4 34 24 8 19 15

23 5 22 28 20 2

18 13 27 4 16 30

21 23 35 6 8 31

— И что? — все так же непонимающе спросил Егор.

— Если эта таблица зафиксировала реальную последовательность выпадения выигрышных номеров, то каждое выпавшее зеро открывает цикл из тридцати семи цифр, сумма которых составляет шестьсот шестьдесят шесть. Назовем этот цикл выигрышным, — Ольга снова, как час назад, взяла в руки мобильный телефон и открыла калькулятор. — Считаем! Тридцать шесть плюс двадцать восемь, плюс одиннадцать, плюс…

Когда сумма составила шестьсот сорок три, Ольга остановилась и, ткнув пальцем в отмеченную цифру двадцать три, торжествующе посмотрела на растерянных мужчин:

— Поняли?

— Лично я — нет, — хмуро мотнул головой Львович.

Однако Егор обрадовано просиял:

— Ты хочешь сказать, что тридцать седьмое число обязательно доведет эту сумму до трех шестерок? Если сумма, как сейчас, шестьсот сорок три, то выпадет двадцать три, а если бы эта сумма была шестьсот сорок пять, то выпало бы двадцать одно? И после каждого выпавшего зеро можно вычислять тридцать седьмой номер?

— Совершенно верно. Возьмем второй цикл, начинающийся с зеро: тридцать шесть плюс четырнадцать, плюс тридцать один и так далее. Сумма тридцати шести номеров составляет шестьсот тридцать пять и, соответственно, тридцать седьмым номером выпадает тридцать один.

Егор неожиданно наморщил лоб и смущенно спросил:

— Прости, но я не вижу здесь никакого зеро. В этой таблице есть только три цифры тридцать шесть. Первая, одиннадцатая и восемнадцатая.

— Похоже, что на самом деле тридцать шесть — это только одиннадцатая цифра. Цикл, начинающийся после нее, дает в сумме шестьсот сорок четыре. А первая и восемнадцатая цифры — это настоящие зеро.

— Тогда, я снова ничего не понимаю. Почему ты считаешь зеро за тридцать шесть, а не за ноль?

— Помнишь пометку Глимскинда на рукописи? Ноль равняется тридцати шести. Она означает не только то, что у этих мифических ханаанейских волхвов число тридцать шесть обозначалась кружочком, а и то, что ноль и тридцать шесть — это одно и то же число. Как в окружности, где ноль и триста шестьдесят градусов являются одной и той же точкой, в которой все начинается и все заканчивается. Но если окружность разложить в циклоиду, ноль и триста шестьдесят разделяются и становятся первой и последней точкой этой новой фигуры.

— Во что надо разложить окружность? — недоуменно-скептически спросил Егор.

— В циклоиду. Кто только тебя элементарной геометрии учил? Паскаль так писал об этой трансцендентной кривой: «Рулетта является линией столь обычной, что после прямой и окружности нет более часто встречающейся линии, ибо это не что иное, как путь, описываемый в воздухе гвоздем колеса, когда оно катится своим привычным движением», — самодовольно усмехнулась Ольга.

— Что-то ты меня совсем запутала, Ковалевская. Откуда взялась какая-то рулетта, когда ты рассказываешь о циклоиде?

— А это одно и то же. Название циклоида придумал Галилей от греческого kukloeides — круглый. А ее первый серьезный исследователь — Блез Паскаль — называл эту кривую на французский манер рулеттой, от глагола rouler — катиться. Циклоиду можно легко построить и по двенадцати и по восьми точкам, но Паскаль разбивал круг именно на тридцать шесть сегментов, через каждые десять градусов. Смотри!

Ольга выложила на кухонный стол очередной бумажный лист. Очень похожая на игровой диск рулетки, разбитая на равные сегменты окружность, перекатываясь по горизонтальной линии, оставляла за собой аккуратно-пологую дугу, построенную по тридцати семи последовательным точкам. Ноль и 36 лежали на горизонтальной оси, а точка 18 на вершине дуги.

— Действительно, чем-то похоже на рулетку!

— А это и есть математическая модель идеальной рулетки. Не зря Паскаль и циклоиду и изобретенную им игру назвал одинаково — рулетта. Разница только в том, что в окружности, по которой строят циклоиду, — 36 секторов, а на игровом колесе рулетки обозначен скрытый тридцать седьмой сектор — зеро. И каждое вновь выпавшее зеро открывает цикл из тридцати семи номеров, сумма которых, так же как и сумма точек циклоиды, составляет шестьсот шестьдесят шесть. График реальной игровой рулетты выглядит вот так.

Ольга положила перед Егором последний лист с двумя чертежами. На этот раз разбитое на сегменты колесо, катясь по оси абсцисс, оставляло за собой не аккуратную дугу, а нервно-ломаные линии, похожие на схематические горные хребты или графики колебания валют в период какого-то безумного кризиса. Все точки-номера были перепутаны и разбросаны в хаотичном беспорядке. Обе странные фигуры начинались лежащей на горизонтальной оси точкой 36, а заканчивались незавершенно-повисшими в пространстве точками 23 и 31.

Львович, безуспешно пытавшийся вникнуть в ход рассуждений Ольги и даже покрывшийся испариной от выпитого алкоголя и напряженной умственной работы, подвинулся ближе к чертежу и снял с переносицы запотевшие очки.

— Ничего не понимаю. Рулетта, циклоида, какие-то сумасшедшие графики…, — произнес он с интонациями Генри Баскервиля в исполнении Никиты Михалкова.

— Это реальные игровые циклы соответствующие записке Глимскинда.

— Но ты сказала, что циклы открываются с зеро, а здесь в обоих случаях первое число — тридцать шесть.

— Повторяю для непонятливых. Ноль и тридцать шесть это одна и та же точка-номер. Ноль — это понятие чисто математическое, в реальной жизни пустоты не бывает. Поэтому в математическом игровом цикле рулетки ноль заменен соответствующим реальным аналогом. Идеальный и реальный цикл объединяет одно — сумма всех точек-номеров составляет шестьсот шестьдесят шесть.

— И как это можно объяснить?

— А никак! — неожиданно весело рассмеялась Ольга. — Как можно объяснить то, что постоянную Карпенкара можно получить из любого четырехзначного числа выполнив несколько простейших математических действий?

— На то ты и математик, чтобы объяснять, — язвительно бросил Егор.

— В данном случае мы имеем дело не с математикой, а с какой-то числонавтикой.

— С чем, с чем?

— Это такая современная псевдонаука, вроде алхимии или астрологии, — снова посерьезнела и нахмурилась Ольга. — Поиск закономерностей и взаимоотношений между числовыми элементами и системами для изучения законов мироздания и времени. Апологеты числонавтики выбрали девизом слова Пифагора: «Все есть число, и все из числа».

— Типа нумерологии, когда по дате и времени рождения человека пытаются предсказать его судьбу?

— Не так примитивно. Но если связь между рулеткой, шестеричной системой и ханаанейскими игральными или гадальными костями существует, то я поверю и в числонавтику.

— Ну, вы, ребята, жжете… — перейдя на молодежный сленг, обескуражено протянул притихший Львович.

— Так значит, выигрышная система существует? — победно хлопнул в ладоши Егор. — И теперь все игровые столы у нас в кармане?

— Не факт, — быстро остудила его пыл Ольга. — Пока мы имеем только ничем не подкрепленную теорию. Назовем ее теорией выигрышных циклов. Но она базируется только на записке Глимскинда. А может, это просто игра его болезненного воображения. Когда он мог написать эту записку?

— За три дня до своей последней игры Глимскинд приезжал в казино, — сосредоточенно-трезво произнес Львович. — Приехал рано, когда народу почти не было и как-то очень вяло играл на самой дешевой рулетке. Ставки делал через раз, и все время шевелил губами, словно разговаривал сам с собой. Эту запись тоже внимательно изучали, хозяин даже сурдопереводчика приглашал, чтобы тот по губам прочитал, что там Глимскинд бормочет. Но переводчик ничего не разобрал кроме нескольких чисел. А Миша в тот вечер очень часто уходил в бар, чтобы сделать пометки в блокноте. Я думаю, что тогда он и написал эту записку.

— Словом, нам нужно посмотреть его последнюю игру, и тогда все станет ясно, — подвела итог Ольга и вопросительно посмотрела на брата. У тебя с собой нет записей?

— Нет, — растерянно ответил Егор, но на всякий случай пошарил по карманам. — Но я точно помню, что ни одна запись не начиналась с зеро…

— Откуда Глимскинд мог знать, когда начнется выигрышный цикл? Он мог садиться за стол когда угодно, хоть до выпадения зеро, хоть после. Хоть вообще за пару ходов до выпадения тридцать седьмой цифры. Но для нас это было бы очень плохо, нам нужно посмотреть полный цикл.

— Нет, нет. Глимскинд садился не в последний момент, — поспешно заверил сестру Егор. — Он играл очень долго. И на второй записи точно есть зеро. Сначала выпали шестнадцать и двадцать четыре, потом девять и тридцать один, а за ними зеро. Я это запомнил потому, что первые две пары в сумме давали сорок. Я думал…

— Чего тут думать? — бесцеремонно перебил Егора Львович. — Надо просто съездить к тебе и посмотреть запись.

Отставной десантник поднялся из-за стола, расправил плечи и энергично потянулся.

— Вы поезжайте и привезите запись сюда. А я пока посмотрю материалы по циклоиде. Кстати, а сколько можно выиграть за один такой цикл? — словно невзначай поинтересовалась Ольга.

— Все зависит от величины ставок и их «вилки». Глимскинд в свою последнюю ночь играл на VIP-рулетке, где минимальная ставка в номер была пятьсот рублей, а максимальная — пять тысяч. Он не пропускал ни одного спина (один запуск шарика) и ставил минимум. Если до выпадения вычисленного номера Глимскинд проигрывал, допустим, пятьдесят спинов, то это двадцать пять тысяч рублей. А вот на свой вычисленный номер он ставил уже по максимуму, по пятерке. И соответственно получал выигрыш в сто семьдесят пять тысяч рублей. Итого сто пятьдесят тысяч чистой прибыли за один цикл, — с бухгалтерской обстоятельностью ответил Егор.

— Солидно…

Ольга собрала в стопочку разбросанные по обеденному столу листы и вновь удалилась в свою комнату, а мужчины, словно взявшие след гончие псы, по-военному быстро покинули квартиру.

21

Через час, легко и привычно открыв дверь отцовской квартиры, Егор застыл на пороге, словно соляной столб. Бывшему хирургу показалось, что он галлюцинирует. Так бывает, когда из привычно устоявшегося интерьера неожиданно и беспричинно исчезает какой-нибудь важный предмет. Бьющее в окно багровое вечернее солнце отчетливо прорисовывало легкий цветочный орнамент на задернутых гардинах, и увеличенные тени вышитых цветов едва заметно покачивались на стенах. Стоявшие у письменного стола вентиляторы натужно разгоняли горячий и вязкий июльский воздух, но от их усилий не подрагивали бумажные листы, обычно разбросанные по растрескавшейся в сеточку столешнице. Их там просто не было. Письменный стол был чист и пуст. Не было не только бумаг, но и похожего на огромный силикатный кирпич системного блока и архаичного двенадцатидюймового монитора. Обычно лежавший на продавленной софе ноутбук тоже исчез. От неожиданности Егор даже закрыл на пару секунд глаза, но это не помогло — исчезнувшие вещи не появились.

— Ну, ты чего тут примерз? — бесцеремонно и жестко ткнул его в спину Львович.

Егор молча сделал шаг в сторону, уступая дорогу, и отставной офицер удивленно присвистнул:

— Чисто подмели!

Не обращая внимания на впавшего в ступор Егора, Львович прошел к письменному столу и один за другим выдернул все выдвижные ящики. Ящики были абсолютно пусты. Неизвестные визитеры не оставили даже никакой мелочевки, вроде одноразовых ручек, стикеров и маркеров.

— У тебя здесь что-нибудь ценное было?

Егор неопределенно пожал плечами.

— Я имею в виду деньги, документы?

— Нет, это все в шкафу.

— Проверь.

Егор подошел к шкафу и достал с одной из полок пухлую пластиковую папку-конверт. Отстегнув кнопку, он покопался внутри и кивнул головой:

— Вроде все на месте, — а потом тихо и потерянно добавил. — Вот только флэшка…

— Что флэшка?

— Единственную флэшку с записью игры Глимскинда я оставил в ноутбуке.

— А ноутбук, естественно унесли?

Егор молча кивнул головой.

— Молодец, значит, никаких записей у нас больше нет. У тебя же вся комната была завалена бумагами. Неужели все выгребли? — раздраженно проворчал Львович и, опустившись на колени, заглянул под софу и платяной шкаф. — А может у тебя еще где-нибудь записи завалялись?

— Если только на моей квартире, какие-нибудь бумаги остались в мусорном ведре.

— Вряд ли. Эти ребята чисто метут, только что полы не моют, — Львович поднялся с колен и отряхнул запыленные руки. — Я думаю, что на твоей квартире они тоже побывали. Хотя все может быть.

— И ты по-прежнему уверен, что это делает твой бывший шеф?

— Не уверен, но никаких других версий у меня нет.

— А на хрена ему эти записи? Уж чего-чего, а их-то у него должно быть выше крыши.

— Есть два варианта. Первый — хозяин разгадал систему Глимскинда и не хочет, чтобы кто-то еще узнал о ней. Вариант второй — хозяин не разгадал систему Глимскинда и не хочет, чтобы кто-то другой ее разгадал.

— Честно говоря, оба варианта какие-то хлипкие, — невесело усмехнулся Егор.

— Сам знаю, — нахмурился Львович. — Но ничего другого предположить не могу. Может у тебя есть какие соображения?

— Откуда?

— Тогда собирайся, поехали. Возьми вещи, деньги, документы. Все, что тебе может понадобиться в ближайшее время. Я думаю, что здесь тебе больше делать нечего.

— И куда мне теперь — на вокзал? — язвительно спросил Егор. — Уж лучше я здесь поживу, пока меня отсюда силой не выкинут.

— Лучше ты поживешь у меня. А хочешь, я тебе вообще свою квартиру подарю или завещаю? Тебе она нужнее будет, чем какой-нибудь бабе или государству.

Львович был одинок. Когда-то сразу после выпуска он скоропалительно женился на молоденькой продавщице из ближайшего к военному училищу галантерейного магазина. Два года молодые прожили на первый взгляд легко и беззаботно, а на третий жена уехала домой проведать родителей и больше в военный городок не вернулась. Только прислала через месяц письмо, в котором извинялась и объясняла, что жизнь слишком коротка для того, чтобы гробить ее лучшую половину в военных городках. Развелись супруги заочно, и с тех пор Львович никогда в официальный брак не вступал, но на каждом месте службы находил себе новую пассию, как правило, молодую и незамужнюю. И непременно яркую блондинку, такую же, как его первая и единственная жена. Даже работая в казино, Львович умудрялся завязывать романы с молодыми сотрудницами, иногда годившимися ему в дочери. Словом, личная жизнь отставного офицера была нескучной и разнообразной.

— Пожалуй, это хорошая идея. Нам теперь лучше держаться вместе и не упускать друг друга из вида.

— Опять начались шпионские страсти, — с наигранным пренебрежением проворчал Егор и, открыв шкаф, стал, не глядя, сбрасывать одежду с вешалок в большую спортивную сумку.

Он прекрасно понимал, что Львович абсолютно прав, и за напускной бравадой скрывал не то чтобы страх, а какую-то холодящую душу неуверенность, вечную спутницу неизвестности и неопределенности.

Еще через сорок минут Егор и Львович стояли перед черной металлической дверью, украшенной хромированными личинками четырех замков. Дверь и массивный стальной косяк соединяла тонкая бумажная полоска с синей печатью.

— «Служба судебных приставов Восточного административного округа», — буднично, будто ему каждый день опечатывали квартиру, прочитал Егор. — Быстро же у нас идет исполнительное производство.

— Это даже хорошо, что опечатали. Значит, за дверью никаких сюрпризов, открывай! — деловито скомандовал Львович.

Егор достал один-единственный ключ, вставил его в личинку верхнего замка, дважды повернул и потянул на себя. Массивная дверь легко и плавно распахнулась.

— А зачем тебе столько замков, если закрываешь только на один? — удивленно спросил Львович.

— Это у моей бывшей жены была мания. До смерти боялась, что обворуют.

— Если захотят обнести, то никакие засовы не спасут. Вот у нас в доме живет один старичок-чудачок, — Львович произнес слово «старичок» так, словно ему самому было не шестьдесят лет, а как минимум вдвое меньше. — Тихий такой пенсионер — ни друзей, ни родственников. И вдруг прошлой весной он развивает бурную деятельность. Целый день в квартире что-то сверлит, пилит, стучит, ставит в окна дорогие стеклопакеты. А первым делом меняет старую стандартную дверь на новую — немерено дорогую, какого-то невероятного класса секретности. Конечно, всем соседям сразу всё интересно.

— А зачем тебе такая дверь?

— А чтобы воры не залезли.

— Да что у тебя там брать?

— Раньше было нечего, а теперь я евроремонт делаю!

— А деньги откуда?

— Да так, скопил понемногу…

И улыбается так загадочно, — сразу видно, что врет. И каждый день таскает в квартиру какие-то сумки, коробки, пакеты. Как-то раз идет он домой с огромной коробкой и слегка покачивается, вроде как не совсем трезвый. Тут его сосед по этажу и прижал у двери:

— Что это такое интересное у тебя в коробке?

А старичок на голубом глазу и отвечает:

— Люстра чешская хрустальная за двадцать тысяч.

— Так это почти две твои пенсии!

А старичок ухмыляется так нетрезво:

— А ты что думаешь, я на пенсию ремонт делаю? Я в лотерею выиграл!

— И много выиграл?

— Нормально, — отвечает.

И сразу — юрк, за свою бронированную дверь.

На следующий день уже весь дом знает, что чудак с шестого этажа выиграл в лотерею то ли пятьсот, то ли семьсот тысяч, то ли сразу миллион. Одним словом, много. А он снова стучит, гремит, по ночам мусор какой-то на помойку выносит. А на вопрос о выигрыше только загадочно улыбается:

— Да вы что, какой выигрыш, какой миллион? Был нетрезвый — неудачно пошутил. А вы и поверили…

Сразу видно, что врет.

К концу лета старичок затих: больше не пилит, не сверлит, коробки не таскает. Видно доделал ремонт. Всем интересно, что он там своими руками сотворил, ведь никаких рабочих у него видно не было. Соседи спрашивают: «Когда ремонт обмывать будем?» А он: «Не торопитесь. Вот новую мебель выберу, кухню закажу, тогда и проставлюсь.» И снова улыбается, только уже не загадочно, а так весело и довольно. Приятно старичку, что ему теперь столько внимания уделяют. А жил он, повторюсь одиноко, сидел все время дома и никуда дальше продуктового магазина мне ходил. И только осенью выезжал за город за грибами. Это дело он любил и в сентябре ездил буквально через день. И вот как-то среди недели возвращается наш старичок со своей тихой охоты, достает ключи от своей супердвери, а вставлять эти ключи, оказывается больше некуда. Вместо личинок только дырки, а хваленые замки каким-то мощным буром в хлам перемолоты. Заходит старичок в свою квартиру, а там хлеще чем Мамай прошел. Обои оторваны, линолеум снят, диван распорот, шифоньер по досочкам разобран. Даже ванна сдвинута, и раковина снята, только унитаз на своем месте остался. А на кухонном столе под чайной чашкой лежит записка: «Старык не кедай болше тупых пантов».

Тут и выяснилось, что ни в какую лотерею, никакие деньги наш старичок не выигрывал, а просто захотелось ему на склоне лет всеобщего внимания и сиюминутной славы. Вбухал он все свои сбережения в фиктивный ремонт: поставил только дорогие стеклопакеты и дверь, а внутри лишь переклеил обои, да зачем-то сломал часть стены между комнатой и кухней. Уж как он собирался потом выпутываться из этой нелепой ситуации не знаю, но кража со взломом в которой ничего не украли, принесла ему пять минут настоящей славы. Нашего старичка даже в хронике происшествий показали и заметку в газете напечатали. Потом он судился с изготовителями двери, но, похоже, ничего не отсудил, потому что дверь у него теперь стоит самая дешевая. Да он теперь может жить и вовсе без двери, вряд ли кто еще полезет. Вот к чему приводит тщеславие в преклонном возрасте, — сочувственно усмехнулся Львович. — Впрочем, что-то я отвлекся. Где у тебя мусор?

Егор быстро прошел в кухню и открыл дверцу под большой двухсекционной мойкой. Пластиковое ведро веселого апельсинного цвета буквально лучилось чистотой и пустотой. Обычно вставленный в него черный мусорный мешок бесследно исчез вместе со всем своим содержимым.

— Вряд ли твоя бывшая возвращалась сюда, чтобы выбросить мусор. И вряд ли против нас играет призрак Глимскинда, — язвительно ухмыльнулся Львович. — А ты говоришь замки, замки…

— Я ничего не говорю, — раздраженно отозвался Егор.

— Кстати, когда открывал дверь, замок не заедал, не закусывал?

— Нет. Все как обычно. И здесь, и в отцовской квартире.

— Вот видишь, какие профи работают, — с восхищением присвистнул Львович. — То, что и здесь все так чисто прибрали, — лишний раз доказывает, что мы на верном пути. Ладно, валим отсюда, пока ветер без сучков.

— А что скажем Ольге?

— Давай, не будем ее пугать раньше времени. Скажем, что отцовскую квартиру обнесли какие-то наркоманы, а весь бумажный мусор ты выбросил накануне. А про твою квартиру вообще ничего говорить не будем.

— А почему не украли деньги и документы?

— Я же говорю: какие-то нарики по быстрому отжали дверь, схватили, что под руку попалось и тут же слиняли.

Егор посмотрел на Львовича так, будто увидел его впервые.

— Будешь сам Ольге эту сказку заливать. У меня не получится.

— Без проблем.

22

Когда напарники снова оказались в кухне у Ольги, на город уже опустилась пахнущая асфальтом душная летняя ночь. Та молча и как-то демонстративно бесстрастно выслушала унылый рассказ Львовича, похожий на отчет о неудачной боевой операции. Егору даже на какое-то время показалось, что исчезновение записей ее вовсе не огорчило. Но когда отставной офицер замолчал, Ольга с холодной укоризной посмотрела на брата:

— Значит, ни одной записи не осталось?

— Ни одной! — поспешно ответил вместо Егора Львович и указал на посеревшие от въевшейся пыли брюки. — Я сам на коленях всю квартиру проползал!

— Как же ты умудрился выбросить все бумаги? — неожиданно накинулась на брата Ольга. — Я, например, никакие черновики не выбрасываю, ни в бумажном, ни в электронном виде. Все складываю в архив.

— А я не держу дома никаких архивов и лишнего мусора. Откуда я мог знать, что какие-то раздолбаи упрут сразу и комп, и ноут и флэшку.

— Раздолбай это ты! Мог хотя бы флэшку носить с собой!

— А вот это верно, — поддержал Ольгу Львович.

— Да ну вас! — Егор махнул рукой и обиженно отвернулся к окну.

— И ты полтора месяца изучал записи игры, и ничего не запомнил кроме пяти номеров? — не унималась Ольга. — Да за это время попугай в цирке может все цифры выучить.

— Я не попугай, и мы не в цирке, — угрюмо огрызнулся Егор. — У меня с первого класса хреново с устным счетом и памятью на числа. И ты это прекрасно знаешь. Не все же рождаются Ковалевскими и Лобачевскими.

— И Пироговыми, и Шерлок Холмсами, — снова съязвила сестра. — Кстати, почему вы не вызвали милицию?

— А что мы с этого поимели бы кроме неприятностей? — перешел в контратаку Львович. — Квартира в залоге, Егор там не прописан, и его уже ищут судебные приставы.

— Если квартиру, действительно, обокрали какие-нибудь соседи-наркоманы, то ноутбук они, конечно, продали, а такая рухлядь как компьютер и монитор наверняка лежат у них дома. Такое добро можно пристроить только в какой-нибудь музей. Да и то по большой дружбе.

— Да на фига нам вообще нужны эти записи! — неожиданно вскипел Егор. — Ты же сама сегодня днем вывела целую теорию выигрышных циклов!

— Вот именно, что теорию! Этот бред засмеет любой математик! Все, что я говорила вам днем — это всего лишь антинаучные измышления, не подкрепленные никакими доказательствами! И единственным реальным доказательством могла быть видеозапись игры!

— А без видеозаписи тройной выигрыш Глимскинда не доказательство?

— Это могло быть каким-то невероятным везением! Случайностью! У нас нет не то что видео, но даже никакой бумажной записи, чтобы проверить эту теорию! — Ольга экспрессивно развела руками.

— Да, что там проверять, я сам видел, как Глимскинд во время игры все время что-то подсчитывал! У него на всех записях шевелились губы! А он был математик не хуже тебя! — запальчиво резонировал Егор.

— Да мало ли что он подсчитывал! Может, он вовсе не подчитывал, а читал какие-нибудь магические заклинания, — шарик заговаривал! — не унималась Ольга.

— Сурдопереводчик просматривал все записи. Глимскинд действительно что-то считал. Единственный способ проверить теорию — это самим сыграть в рулетку, — спокойно и рассудительно предложил Львович.

— Я тоже так считаю, — согласно кивнул головой Егор.

— Да вы — сумасшедшие! — издевательски-сочувственно рассмеялась Ольга. — Какая рулетка, если все казино полтора месяца как закрыты?

— А что, в рулетку играют только в России? — в тон сестре усмехнулся Егор.

— А кто тебя выпустит из страны, если за тобой судебные приставы бегают?

— А мы поедем в Беларусь. Я над этим уже подумал.

— Молодец, верная мысль, — одобрительно кивнул Львович. — Сейчас многие должники через Минск за кордон выезжают.

— Да мы не будем никуда выезжать. Теперь в самом Минске казино как грязи.

— Тоже верно. Половина наших крупье туда на заработки подалась.

— А позволь поинтересоваться, — с ехидной вежливостью спросила Ольга. — Кто это «мы»?

Этот простой вопрос подействовал на Егора, как неожиданно пропущенный удар. Он даже покачнулся на стуле и, ища поддержки, вопросительно посмотрел на Львовича, но тот едва заметно пожал плечами и уперся взглядом в стоявший на столе ослепительно белый домик-сахарницу. Мол, ты сказал, ты и объясняй.

— Мы — это я, Львович… и ты…

«И ты» прозвучало неубедительно-скомкано, не то утвердительно, не то вопросительно.

— И я? — язвительно переспросила Ольга. — Лихо вы за меня все решили!

— Я думал, тебе самой будет интересно проверить теорию выигрышных циклов на практике.

— А зачем мне ее проверять? Если эта рукопись подлинная, то открытие неизвестной ранее шестеричной системы счисления обеспечит меня работой и славой на всю оставшуюся жизнь. А теорию выигрышных циклов я дарю вам, проверяйте её сами. Мне она так же интересна, как слепому 3D-фильм.

— А как же Паскаль, циклоида, хананейские гадальные кости, числонавтика? Ведь это принесет славу не в узких математических кругах, а в мировом масштабе!

— А вы что хотите славы в мировом масштабе? — с неподдельным удивлением спросила Ольга. — Вы собираетесь опубликовать в каком-нибудь модном журнале для молодых бездельников увлекательную статью о беспроигрышной игре в рулетку?

— Конечно, нет. Нам нужны деньги.

— Вот именно. Деньги любят тишину, а слава — это, как известно, публичность. Вам нужна публичность? Мне нет. Мне вполне достаточно широкой известности в узких научных кругах.

Под натиском этих аргументов Егор окончательно стушевался.

— И что ты предлагаешь?

— Я предлагаю отделить мух от повидла, — Ольга вынула из лежавшей на столе стопки листов опаленную по краям старинную рукопись. — Этот манускрипт я заберу себе и займусь изучением шестеричной системы, а вы оставите себе теорию выигрышных циклов и отправитесь в Минск, проверять ее на практике. Если эта невероятная теория верна, то купите мне трехнедельный круиз по Карибскому морю.

Егор и Львович озабоченно переглянулись.

— Мы не можем оставить тебе рукопись, — озабоченно произнес Малышев. — Это слишком…

Отставной офицер едва не произнес слово «опасно», но Егор с силой пнул его под столом ногой и затараторил быстрыми рваными предложениями в стиле Березовского:

— Мы не купим тебе круиз по Карибам, потому что без тебя мы ничего не выиграем. У нас очень плохо обстоят дела с устным счетом. Мы никогда не сможем правильно сложить в уме тридцать семь цифр. А за игровой стол с калькулятором нас никто не пустит. Ты бы видела, как считал Глимскинд, — его аж трясло от напряжения!

Ольга саркастически усмехнулась. Видимо, неоконченная фраза Львовича не проскочила мимо ее ушей.

— Так, значит, я вам нужна в качестве живого калькулятора?

— Зачем же так грубо? — расплылся в приторно-фальшивой улыбке Львович и в свою очередь весьма болезненно пнул под столом Егора. — Мы люди далекие от математики, вот и рассчитывали на твою дружескую помощь. Сейчас мало кто умеет быстро и правильно считать в уме. Теперь деньги считают машинками, а цены считывают сканером.

— Хорошо, я вам помогу. Завтра проведу для вас мастер-класс по устному счету. К вечеру будете складывать двух и трехзначные числа не хуже калькулятора.

Егор и Львович, не зная, что сказать, снова растерянно переглянулись. Ольга, откровенно довольная произведенным эффектом, выдержала небольшую паузу и, словно логопед, четко проговаривая каждое слово, продолжила:

— Не хотите учиться? Тогда, пожалуйста, окончите фразу: «Это слишком…» Что слишком? Опасно?

— Ну, в общем, да, — смущенно ответил Егор, отведя взгляд в сторону полочки с песочными часами. — Возможно, эта рукопись небезопасна для своих владельцев, и наша поездка в Минск не будет похожа на развлекательный тур в Лас-Вегас.

— Это понятно, раз мы собираемся не развлекаться, а реально выигрывать, — сухо и рассудительно произнесла Ольга. — Меня интересует, где и при каких обстоятельствах вы добыли эту рукопись, как на самом деле исчезли записи игры, и кому все это может быть нужно? Только не надо все валить на Глимскинда и неведомых наркоманов.

— Ну, ты, Оль, не Ковалевская, а прямо вторая Каменская, — не очень весело скаламбурил Львович. — Тебе надо не в математическом институте работать, а на Петровке.

— Вы меня комплиментами не усыпляйте, а рассказывайте все по порядку.

— Хорошо, расскажу все честно. А ты решай, стоит ли связываться с этой системой выигрышных циклов.

После того как Львович обстоятельно и подробно рассказал об обстоятельствах гибели Глимскинда, утренней поездке к Стелле и таинственных визитерах, унесших из квартир даже мусор, Ольга закрыла глаза и несколько раз разочарованно вздохнула.

— Не понимаю, как вы два взрослых здоровых мужика, один офицер, другой хирург, решили использовать меня, слабую женщину, в такой авантюре? Да еще и вслепую. Совесть у вас есть?

— Мы не офицер и хирург, а пенсионер и безработный, — попытался отшутиться Львович. — И мы все бы тебе рассказали, но чуть позже.

— Ага, в Минске. Когда какие-нибудь ниндзя уже начали бы нас убивать за эту рукопись.

— Ну, зачем все так утрировать? — демонстративно оскорбился Львович. — Мы бы все рассказали тебе ещё до отъезда: завтра-послезавтра. Просто сегодня…

Ольга открыла глаза и неожиданно рассмеялась. В ее весело блестящих карих зрачках не было ни разочарования, ни страха. Только веселые лучики проснувшегося азарта.

— Да, ладно, не оправдывайтесь. Я согласна. Просто я не люблю, когда мне врут и держат за дурочку. Я — математик, и с головой у меня все в порядке. Случай открыть, да ещё и проверить такую невероятную теорию на практике выпадает один раз в жизни, и далеко не каждому. А насчет опасности: я думаю, что в обществе таких мужчин как вы, мне ничто не угрожает.

Егор и Львович польщенно улыбнулись.

— Ну, ты, сестра, даешь, — только и смог выдавить из себя Егор.

Он подумал, что до сегодняшнего дня ничего толком не знал ни о своей сестре, ни о друге своего отца.

В это время где-то в глубине квартиры скрипнула дверь, в коридоре раздались шаркающие сомнамбулические шаги, и на пороге кухни появился заспанно зевающий муж Ольги — адвокат Астапов.

— Что у вас тут за ночной совет в Филях? — хмуро спросил он, глядя на заваленный бумагами обеденный стол. — Сочиняете заявление в Европейский суд по правам человека? Так, давайте, я его завтра утром сам напишу. А сейчас все нормальные люди уже спят.

Егор, Ольга и Львович смутились так, словно их застали за чем-то неприличным. Таймер на СВЧ-печке показывал уже третий час ночи.

— Что-то мы действительно загостились, — притворно зевнул Егор.

Торопливо попрощавшись, гости покинули квартиру Ольги и через тридцать минут, проехав половину ночной Москвы, оказались у дверей Львовича.

23

Низкое серое небо было похоже на сырую обвисшую простыню, с которой время от времени падали на землю тяжелые холодные капли. Егор и Ольга стояли у могилы отца на окраине большого подмосковного кладбища. За могилой Анатолия Коваленко уже выросли три ряда ярких пирамид из венков, вазонов и букетов. Последние две недели после ночного совета в квартире Ольги, Егор попеременно жил то у Львовича, то у сестры и обдумывал с ними детали предстоящей поездки в Минск. Отъезд наметили на третье сентября — день рождения Анатолия Коваленко. Договорились встретиться с утра на кладбище и прямо оттуда двумя машинами отправиться в Минск. Егор последнюю ночь провел в квартире сестры и теперь, в ожидании Львовича, прикрывал ее большим черным зонтом от тяжело стучащей осенней капели.

— Ну и где он? — недовольно спросила Ольга, посмотрев на часы. — Опаздывает уже на двадцать минут.

— Сейчас позвоню, — Егор достал из кармана телефон, но неожиданно улыбнулся и толкнул сестру под локоть. — Смотри!

В их сторону над высокой живой изгородью, ограждавшей центральный участок кладбища, плыла связка красных воздушных шаров. Человека державшего шары не было видно, но вряд ли это мог быть кто-то кроме Львовича. И действительно через полминуты а проеме изгороди, выводящем на дорожку к новым захоронениям, появилась коренастая фигура отставного офицера. Поверх камуфлированной куртки Львович накинул прозрачный желтый дождевик и с красными воздушными шарами в руке выглядел на кладбище довольно нелепо.

— Извиняюсь, задержался. Шарики долго искал.

— А зачем они здесь нужны? — недоуменно спросила Ольга.

— Подарок, — коротко ответил Львович и достал из кармана двухсотграммовую фляжку коньяка.

— Подарок???

— Ну, да. Вот вы что принесли отцу на день рождения, цветы и конфеты? — Львович кивнул на лежащие в оградке букет гвоздик и рассыпанные карамельки. — А Толик мужчина, офицер. Ему нужен настоящий мужской подарок.

— Ну, это как-то слишком, — пожал плечами Егор. — Я понимаю, когда оставляют на могиле рюмку с водкой, или посылают на воздушном шарике открытку с поздравлением. А вот коньяк в небеса…

— Коньяк в небеса — самое то. Пусть Толик порадуется, — уверенно возразил Львович и стал приматывать бутылку к рвущейся на волю связке воздушных шаров. — В Афгане наш комбат всем ушедшим ребятам на день рождения такие подарки делал. Только с водкой там проблемы были и посылали бутылочки из-под пепси с разведенным спиртом или самогоном. А шарики накачивали выхлопом от бэтэров. Эти шарики комбат у летчиков заказывал, и всегда красные.

— По цвету советского флага, что ли? — довольно бестактно спросил Егор.

— Дурак ты, — укоризненно, но беззлобно отозвался Львович. — Не было у нас такого пафоса. Просто красный цвет в небе в любую погоду хорошо видно. Именинник издалека заметит. Кстати, если бы кто-нибудь настучал, то за такую самодеятельность комбат мог и должности лишиться. Вот тогда бы и красный цвет приплели, дескать, флаг позорил.

Егор смущенно промолчал.

Львович, наконец, привязал плоскую коньячную фляжку к скрученным в жгут нитям, несколько раз дернул, проверяя узел, и выпустил из рук рвущуюся в небо связку.

— С днем рождения тебя, Толян! — отставной офицер чему-то улыбнулся и трижды перекрестил уплывающую в серые облака ярко-красную гроздь.

Все трое молча смотрели на улетающие шарики до тех пор, пока те не слились в сплошное красное пятно.

— Красиво, — тихо вздохнула Ольга. — А ваш комбат это сам придумал?

— Не знаю. Как-то неудобно было об этом спрашивать. Мне кажется…

Не окончив фразу, Львович неожиданно вздрогнул, на несколько секунд замер, а потом, задрав полы своего дождевика, стал торопливо шарить по карманам камуфлированной куртки. Найдя тубу с валидолом, он высыпал на ладонь сразу две таблетки и резким движением, словно принимал не лекарство, а яд, закинул их в рот. Потом Львович скинул дождевик и, расстегнув куртку, стал энергично массировать рукой левую часть груди. Егор и Ольга, словно впав в ступор, растерянно смотрели на его побледневшее лицо.

— Ну, что стоишь, хирург, помоги чем-нибудь, — наконец, пришла в себя Ольга.

— Ничего, все нормально. Со мной иногда бывает, — вымученно улыбнулся Львович. — Валидол рассосу, и все проходит.

— Слава богу, что пока проходит, — облегченно выдохнул Егор. — Похоже на стенокардию, надо хотя бы нитроглицерин с собой носить. А валидол — это ни о чем. Ты когда последний раз у кардиолога был?

— Когда в казино охранником устраивался. Лет пятнадцать назад.

— Молодец, — озабоченно присвистнул Егор. — Тебе надо в больницу лечь, — обследоваться, подлечиться. Давай отложим поездку на месяц-другой, а то такое приключение тебя до инфаркта доведет. И что мы с тобой в Минске делать будем?

— Ерунда, — небрежно отмахнулся Львович. — Если не судьба — то тебя никакие медицинские светила не спасут. А если судьба — то и пьяный фельдшер в сельском здравпункте откачает. Там, — указал он пальцем вверх, вслед исчезающему в низких облаках красному пятнышку, — опоздать, конечно, не дадут, но и раньше времени не примут.

— Мысль, конечно, красивая, но как ты сейчас машину поведешь?

— Нормально, мы же не на ралли выступаем.

— Давай отложим выезд хотя бы до завтра.

— План есть план, и менять его мы не будем, — по-военному твердо ответил Львович, убирая руку от груди. На его лицо уже вернулся привычный загорелый румянец. — Маршрут намечен, гостиница забронирована, казино выбрано. К тому же, хорошая примета — уезжать в дождь.

— Как бы эта примета нам боком не вышла, — скептически отозвался Егор.

24

Последние две недели компаньоны, шифруясь, словно настоящие шпионы, обучались под руководством Ольги устному счету и детально разрабатывали план будущей поездки. Больше всего споров вызвал выбор гостиницы. Ольге почему-то больше всего понравился случайно найденный в Интернете частный пансионат «Роза Ветров» в пригороде Минска.

— Совсем недавно открылся, цены очень даже приемлемые. Тихий пригород, рядом лес и озеро. По соседству престижный коттеджный поселок «Рулетичи». Вы подумайте, какое вкусное название «Рулетичи»! А как романтично звучит «Роза Ветров»! — с энтузиазмом агента по недвижимости расписывала она своим спутникам прелести загородного пансионата.

— А по-моему «Рулетичи» вовсе не вкусное слово, а игровое. Оно произошло не от рулета, а от рулетки, — саркастически усмехнулся Львович. — И этот престижный поселок, на самом деле, какой-нибудь игровой притон с борделем.

— А пансионат — это вообще какая-то архаика, — возмущенно проворчал Егор. — У меня пансионат ассоциируется только с какими-то больными старичками.

— К твоему сведению пансионат — это гостиница с полным пансионом, по-нынешнему all inclusive — парировала Ольга. — И никаких старичков в «Розе Ветров» нет. — Там всего двенадцать номеров, максимум на тридцать человек. Все соседи как на ладони. И если за нами будут следить, то мы это сразу заметим.

— Мы не отдыхать едем, и никакие all inclusive, лес и озеро нам совершенно не нужны. А если у нас все соседи будут как на ладони, то и мы перед ними тоже как голые, — уверенно возражал Львович. — Нам нужен нормальный большой отель, в котором никто ни на кого не обращает внимания.

— И в котором загадочные ниндзя могут спокойно шарить по нашим номерам, как по собственным карманам, — возмущенно заметила Ольга.

— В нормальном отеле как в казино — все под контролем. Поверь моему опыту — службы безопасности получают свои деньги не зря. Везде видеокамеры, все просматривается. Незаметно войти в номер просто невозможно. Не то, что в мелком пансионате, где всей охраны какой-нибудь отставник вроде меня.

После недолгой дискуссии, отбросив претенциозные «Европу», «Кроун Плазу» и «Викторию», остановились на скромном четырехзвездочном «Меридиане». Восьмиэтажная гостиница была построена лет сорок назад, находилась на одном из центральных проспектов и недавно претерпела капитальную реконструкцию. Цены в ней остались довольно умеренные и будущие охотники за удачей заказали два бизнес-стандарта — одноместный и двухместный — на одном этаже, но в разных концах коридора. Один номер предназначался Львовичу, другой — Ольге и Егору.

— Мы должны приехать на заселение порознь, и в гостинице мы должны делать вид, будто совершенно не знакомы между собой, — инструктировал своих компаньонов Львович. — Общаться будем исключительно по телефону и на улице. В казино будем тоже приходить отдельно. Сначала вы, потом я. Вы будете играть, а я буду вас страховать.

— А какой смысл разыгрывать этот спектакль? Я думаю, что охотники за системой Глимскинда нас уже прекрасно знают? — удивился Егор.

— А вы знаете, сколько у везучего игрока появляется завистников, желающих поиметь его денежки? В том числе и среди сотрудников казино и гостиницы.

Егор и Ольга понятливо кивнули.

С выбором игорного заведения мнения разделились. Львович настаивал на небольшом казино при «Меридиане», а Егор и Ольга хотели начать сразу с какого-нибудь крупного игрового клуба типа «Империала».

— Если система не работает, мы тихо и скромно проиграем сотню баксов и вернемся назад, а если система существует, то также скромно выиграем пару сотен и в следующий раз пойдем в какое-нибудь более известное место, — убеждал Львович.

— Ну, уж нет, — в один голос возражали Егор и Ольга. — Играть, так играть! И сразу в приличном заведении! Ты читал, что там есть, в этом гостиничном казино? Одна рулетка, блек-джек, покер и восемнадцать игровых автоматов.

— И что вам не нравится? Вам одной рулетки мало? Хотите играть сразу на двух?

— Да кто в таком заведении вообще играет в рулетку? Она там, наверное, стоит просто для антуража, а все играют в автоматы.

— Тоже мне знатоки! — язвительно ухмыльнулся Львович. — Вы сами хоть раз бывали в казино?

— Нет, и именно поэтому хотим начать с какого-нибудь известного клуба! Даже если система Глимскинда — это какой-то блеф, то лучше проиграть деньги в приличном заведении, а не в каком-нибудь лоховнике, где и с выигрышем могут кинуть!

— Ну, вы прямо как дети! Какая разница, где проигрывать: в красивом зале, или в грязном подвале? Ладно, разберемся по месту, где играть, а где нет…

С кладбища выехали только после полудня. Львович на своей старенькой «девятке», Егор вместе с Ольгой на ее «Тойоте Лэндкрузер». Как и многие столичные женщины, неуютно чувствующие себя в агрессивном московском потоке, Ольга тяготела к мощным статусным машинам, дававшим если не реальную защиту от агрессии, то хотя бы ее иллюзию. Ехали не спеша, и, чтобы вычислить возможный «хвост», через каждые десять километров по сигналу Львовича менялись на дороге местами. На ночевку остановились под Смоленском, в забитом большегрузами придорожном кемпинге.

— Странно, что эти две недели за нами как бы никто и не следит, — с непонятным разочарованием произнес Львович за столиком дальнонбойной кафешки.

На следующий день после «совета в Филях» он буквально вверх дном перевернул свою квартиру в поисках спрятанных шпионских гаджетов. Не найдя ничего подозрительного, Львович с этого дня, всякий раз выходя из дома, клеил на дверной косяк нитку, под коврик подкладывал печенье, и очень долго выезжал из гаража крайне неудобным путем через соседние дворы с целью обнаружить возможную слежку. Но никто не ломился в его квартиру и не колесил по городу за его машиной. Рукопись Львович, по примеру Глимскинда, заклеил в плотную дерматиновую обложку старого дорожного атласа и положил в набитый всяким хламом бардачок своей «девятки».

— Сначала буквально землю рыли, даже мусор из ведра выгребли, а теперь типа исчезли. Получается одно из двух: либо нам вживили каких-то сверхсекретных наножучков, и теперь знают даже наш уровень сахара и холестерина, либо ни эта рукопись, ни система Глимскинда больше никому на фиг не нужны.

При словах о наножучках Ольга, с сомнением изучавшая тарелку с греческим салатом, брезгливо выбросила на стол маленькую черную маслину.

— Умеешь ты, Львович, аппетит испортить…

— Не воспринимай буквально. Жучок может быть не в тебе, а где-нибудь в машине, или в твоей сумочке.

— Ну, спасибо.

Больше всего опасений у Егора вызывала белорусская граница. Но если бы не вереница фур, занявших два правых ряда, ведущих на таможню, путешественники и не заметили бы как переехали из одного союзного государства в другое. На белорусской стороне обменяли деньги, купили местные автостраховки и телефонные сим-карты, и уже через четыре часа старенькая красная «девятка» и серебристо-хромированный «Лэндкрузер» пересекли Минскую кольцевую автодорогу. Белорусская столица встретила гостей переменчиво-ветреной погодой. По блекло-голубому осеннему небу на крейсерской скорости пролетали небольшие темные тучки, изредка сшивая небо и землю суровыми нитками быстрого косого дождя. Как и было оговорено заранее, чтобы прибыть в гостиницу порознь, на одном из проспектов Львович свернул на какую-то боковую улицу, и к «Меридиану» серебристый «Лэндкрузер» подъехал без опекавшей его «девятки». Ольга, выйдя замуж, фамилию не поменяла, и номер был забронирован на двух Коваленко. Регистратор, улыбчивая дама средних лет с зелеными глазами и мелкими овечьими кудряшками, взяв паспорта, бодро застучала по клавиатуре. Пухлые пальцы женщины были украшены броским ярко-красным маникюром и добрым десятком колец с разноцветными камнями. А на шее на короткой золотой цепочке сияла замысловатая подвеска в виде поставленного на угол квадрата, пересеченного крестом из двух овалов. Подвеска показалась Егору знакомой, и он даже попытался вспомнить, где ее видел, но наивно-овечья внешность администраторши неожиданно изменилась. Оформив один паспорт, и уже перейдя к другому, дама остановилась и положила оба документа перед собой, открыв их на странице «Семейное положение». Добродушная улыбка стекла с ее лица, как неудачный макияж.

— А вы что, не муж и жена?

— Нет, мы брат и сестра, — без запинки ответил Егор, слышавший о довольно странных, в духе ушедших советских времен, правилах некоторых минских отелей. — Мы что не можем остановиться в одном номере?

— Можете, но почему вы бронировали номер как супружеская пара? — в голосе регистраторши сквозили одновременно и подозрительность и какое-то нездоровое любопытство.

— Ничего подобного. Мы бронировали номер как Ольга и Егор Коваленко, без указания семейных отношений. Будьте добры, посмотрите, пожалуйста, как следует, — с подчеркнуто-холодной вежливостью произнес Егор.

Женщина, словно проверяя подлинность крупной купюры, сосредоточилась на компьютерном мониторе, а потом снова зашуршала страницами обоих паспортов.

— Вы посмотрите на наши отчества и даты рождения. Мы двойняшки, — с откровенной неприязнью посоветовала ей Ольга.

— Непременно посмотрю, — так же неприязненно отозвалась дама-регистратор и озабоченно-неторопливо застучала по клавиатуре.

Через пару минут, еще раз пристально сверив фотографии в паспортах со стоящими перед ней Егором и Ольгой, она выложила на стойку документы и ключ-карту.

— Шестьсот пятнадцатый номер. Шестой этаж — левое крыло, — регистраторша укоризненно покачала кудряшками, словно перед ней стояли не взрослые люди, а застуканные за чем-то неприличным школяры. — Морочите тут людям голову…

— Спасибо на добром слове, — язвительно отозвалась Ольга.

Брат и сестра Коваленко прошли к лифту, а в стеклянном вестибюле «Меридиана», похожем на большой аквариум с пальмами-водорослями, появился Львович.

— Если это бизнес-стандарт, то я английская королева, — разочарованно произнесла Ольга, разглядывая аскетичную обстановку номера, выдержанного в депрессивно-немарких серых тонах.

— За три тысячи в день — самое оно, — безразлично пожал плечами Егор. — Хорошо, что не взяли эконом-класс.

— Надо было брать полулюкс. Что-то мне здесь не нравится. Муж и жена, брат и сестра, любовник и любовница… Кому какая разница, если люди платят деньги?

— Муж и жена, любовник и любовница — это нормально. А вот брат и сестра — это уже инцест.

— Не говори гадостей, — поморщилась Ольга.

25

Гостиничное казино, как и предполагали Коваленко, представляло собой банальный игровой зал. Расплывающиеся в полумраке и табачном дыме игроки сидели только у автоматов и барной стойки. У столов для блек-джека и покера скучающе листали журналы две девушки-крупье в форменных салатовых блузках. А у рулетки вообще никого не было, и из трех висящих над игровым полем плафонов горел только один. Не заходя в заведение, Егор и Ольга молча переглянулись на пороге и неспешным прогулочным шагом вышли из гостиницы. Уже у машины Егор достал новую телефонную трубку и набрал единственный забитый в нее номер Львовича:

— Мы едем в «Камелию»!

Этот пафосный игорно-развлекательный клуб выбрали еще в Москве, почитав отзывы в Интернете. Игровые столы в нем находилось на втором этаже в стороне от зала игровых автоматов, ресторана, стрип-клуба, кальянной и сигарной комнат и прочей атрибутики ночных увеселительных заведения. К игровым столам вела отдельная лестница и, хотя никаких ограничений не было, случайные люди туда поднимались редко и не мешали игрокам, бессмысленно блуждая между столами. В VIP-зале ставки на номер в рулетку были разрешены до тысячи долларов, а в обычном зале стояли несколько дорогих слот-машин со ставками от двадцати баксов.

— А вот здесь мне нравится, — улыбнулась Ольга, оглядывая неброский, но стильный интерьер, выдержанный в изумрудно-золотистых тонах.

— Ну, что начнем с мелочи? — спросил Егор, указывая на ближайший стол со ставками от пяти до ста долларов в номер.

— Если для тебя сотня баксов — мелочь, то, пожалуй, начнем здесь, — насмешливо согласилась Ольга.

Время только приближалось к восьми часам вечера, и игроков в казино было немного. Все четыре небольших кресла по левую сторону игрового стола были пусты, у дальнего торца сидел крупный бородатый мужчина, занимавший сразу два игровых места, а в единственном креслице на правой стороне стола сидела девушка с совершенно феерической прической. Ее волосы, взбитые в хаотичные неровные пряди, были выкрашены во все оттенки блонда от льняного до платинового и на затылке щетинились, словно иглы дикобраза. В этом творческом беспорядке чувствовалась рука опытного визажиста, и Егору почему-то захотелось назвать такую прическу блондопаклей. Одета девушка была в художественно измятый льняной жакет, создававший впечатление того, что его хозяйка провела предыдущую ночь на вокзальной скамейке. На шее девушки на короткой золотой цепочке блестела замысловато переплетенная подвеска с красными, зелеными и синими камнями. Это изящное украшение явно не было бижутерией и откровенно диссонировало с легкомысленным жакетом и экстравагантной прической. Макияжа на лице девушки то ли не было совсем, то ли он был подобран абсолютно идеально.

«Блондинка, наверное, шла в ночной клуб, но по дороге ошиблась дверью», — мысленно усмехнулся Егор. — «Интересно, что она играет: чет-нечет, или красное-черное?»

— Делайте ваши ставки! — профессионально-бесстрастным голосом произнес крупье и привычным движением запустил шарик в игру.

Девушка, проигнорировав равные шансы (чет-нечет, красное-черное) поставила зеленый пятидолларовый чип (игровая фишка) на номер одиннадцать и бросила на Егора мимолетный взгляд, словно приглашая его к игре. Глаза у нее были светлые, не то серые, не то голубые, Егор не разглядел. Но он почувствовал посланный ему импульс, достал из кармана такую же зеленую фишку, небрежно бросил ее на ближайшее поле и сел в крайнее кресло по левой стороне, как раз напротив заинтриговавшей его незнакомки. Ольга села рядом и, почти не шевеля губами, сдавленно прошептала брату на ухо:

— А почему девятка?

Еще в Москве, готовясь к поездке, они несколько раз пытались разработать хоть какую-то тактику игры в номер, но так ни к чему и не пришли. Львович предлагал тупо играть одно и то же число, мотивируя это тем, что рано или поздно оно выпадет, и если система Глимскинда — это какой-то блеф, то удастся хоть что-то отыграть. Егор и Ольга единодушно забраковали его теорию как действительно тупую и скучную, но сами сошлись только в одном — не ставить на номера, выпавшие в последних трех спинах (spin, англ. — один вброс шарика). А еще они целую неделю упражнялись в том, что сами назвали «конспиративным шепотом» — умении чуть слышно переговариваться, почти не шевеля губами. Это была своеобразная мера предосторожности от желающих прочитать по губам их разговор за игровым столом.

— А какая разница? — таким же «конспиративным» шепотом отозвался Егор. — Ты что знаешь, что тут выпадало раньше? Я вообще поставил не глядя…

— Я так и поняла. Смотри лучше на стол, а не на соседку…

Бородатый толстяк быстро расставил на столе какую-то мудреную комбинацию. Он закрыл два центральных стрита, последнюю дюжину, среднюю колонку и поставил десять долларов на красное.

— Ставки сделаны. No more bets! — громко и четко объявил крупье.

Шарик сделал три последних усталых витка и, несколько раз подпрыгнув на слотах (ячейки игрового колеса), замер в черной ячейке под номером двадцать восемь.

— Номер двадцать восемь, четное, черное. Сыгравших ставок нет! — дилер застолбил стеклянным маркером выигравшее поле и сгреб лопаточкой проигранные чипы.

Толстяк тяжело вздохнул и отстучал пальцами какую-то одному ему известную мелодию. Девушка сосредоточенно поджала губы и отделила от лежащих перед ней фишек очередной зеленый чип.

Дилер объявил новый спин. Бородач закрыл среднюю дюжину и снова поставил на красное. Девушка потянулась к дальнему краю игрового поля, чтобы поставить на тридцать три. Она низко наклонилась над столом и в свободном вырезе надетого на голое тело жакета на секунду обнажилась аккуратная молодая грудь с розовыми сосками-пуговками. От неожиданности Егор сделал новую ставку не глядя и тут же получил толчок локтем от своей сестры.

— Ты куда смотришь? Следи за полем!

Оказалось, что засмотревшись на декольте, он снова поставил на номер девять.

— А может, я хочу все время ставить на девятку? — тихо огрызнулся Егор.

— Это на тебя Львович повлиял или соседка напротив?

— Никто на меня не повлиял…

Егор поспешно переставил фишку с девятки на соседнюю шестерку. Выиграл номер шестнадцатый, вторая дюжина, красное. Бородач добавил к двум своим чипам три выигрышных и удовлетворенно отстучал спартаковский клич. Егор взял в руки новую фишку и искоса посмотрел на возбуждавшее его декольте. Но соседка напротив не стала больше тянуться к дальнему краю стола, а поставила свой чип справа от себя на тринадцатый номер. Егор тут же поставил на соседний десятый и даже сумел на мгновение коснуться своей ладонью руки девушки. Та мельком взглянула на Егора, чуть приподняла уголки губ, а потом независимо развернула свое кресло вполоборота к игровому столу.

— Номер тринадцать, черное, нечетное. Сыграла одна ставка! — объявил дилер.

— Зато какая! — восхищенно резюмировал бородатый толстяк. — Вот это дааа…

Дилер с той же невозмутимостью, с какой собирал со стола проигранные фишки, пододвинул к девушке три столбика пятидолларовых чипов. Та, небрежно взбив рукой свою феерическую прическу, вернула ему одну зеленую фишку на чай. К игровому столу тихо перешептываясь подошли любопытные. Два новых игрока заняли свободные кресла между Ольгой и бородачом. Игра оживилась. Девушка продолжала ставить строго одну фишку в номер, но больше ничего не выигрывала. Прошло уже около дюжины спинов, а зеро никак не выпадало.

— Дай, я сыграю. Может, у меня рука легкая. Если не выиграю, то хоть зеро приворожу, — вполголоса произнесла Ольга и передвинула к себе стоявшую перед Егором стопку фишек.

Девушка напротив больше не нагибалась, не улыбалась и не смотрела на Егора, казалось, она полностью ушла в себя и рассеянно делала одиночные ставки на ближайших к ней полях. Егор, почувствовав себя вроде как не у дел, небрежно обернулся в кресле вокруг своей оси и тут же наткнулся взглядом на стоящего в дверях Львовича. Тот, одетый в строгий серый костюм и белую, расстегнутую на три пуговицы рубашку, точь в точь как на даче у Стеллы Буяновой, приблатненно засунул руки в карманы и деловито оглядывал зал. Видимо выбирал удобную позицию для наблюдения. Еще в Москве компаньоны договорились, что Львович придет в казино минут через двадцать после Егора и Ольги и, заняв место где-нибудь за их спинами, будет со стороны наблюдать за игрой. Однако Егор, впервые попав в казино, как-то стушевался и сел за ближайший стол так неудобно, что за его спиной оказались только игровые автоматы. Сидя за слот-машиной спиной к залу, наблюдающий не мог видеть ничего кроме мелькающих в окошках игральных карт и фруктов. Поймав взгляд Егора, Львович удивленно выгнул брови и независимой походкой, не вынимая рук из карманов, прошел в центр зала. Единственной приемлемой позицией, откуда было более-менее удобно наблюдать за игрой Коваленко, был развернутый в пол-оборота к рулетке стол для блек-джека. Львович подошел к столу, сел на крайнее правое место так, чтобы одновременно видеть и Егора и Ольгу и положил в бокс самую мелкую однодолларовую фишку.

Прошло уже почти двадцать партий с тех пор как Егор и Ольга сели за стол, а зеро все не выпадало. Шарик с невероятным упорством избегал единственной зеленой лунки. Егором овладело какое-то оцепенение, и он даже бросил следить за игровым колесом, когда крупье с какой-то торжествующей интонацией произнес:

— Зеро! Сыгравших ставок нет!

Егор от неожиданности вздрогнул, и по его телу пробежала мелкая электрическая дрожь. Начиналась настоящая игра!

— Ты ставишь, я считаю, — заговорщически прошептала Ольга и вернула Егору его чипы.

От внезапно нахлынувшей адреналиновой волны у Егора на первых ставках даже задрожали руки, однако к десятому спину он как-то успокоился и даже снова обратил внимание на сидящую напротив него блондинку. Та по-прежнему рассеянно играла на ближних к ней полях, а чуть справа за ее спиной встал высокий молодой человек, вяло пересыпавший фишки из одной ладони в другую и откровенно упершийся взглядом вместо игрового стола в вырез ее декольте. Плотная фигура молодого ловеласа скрыла от Егора сидящего за блек-джеком Львовича.

«Вот козел!» — с раздражением подумал Егор.

— Делайте ваши ставки! — объявил дилер.

Блондинка кивнула головой, словно соглашаясь с каким-то невидимым советчиком и, снова потянувшись через весь стол, поставила три зеленых фишки на тридцать два. В глубоком вырезе жакета вновь мелькнула розовая пуговка соска, и Егор почувствовал, как кровь прилила к его щекам. Возвышавшийся над девушкой молодой человек нагнулся и, кося глазом на ее дерзкое декольте, поставил десятку на low (номера с 1 по 18). Сидевший на торце стола толстяк обреченно вздохнул и поставил последний лежавший перед ним чип на третью колонку. Подошедшие к столу новые игроки тоже сделали свои беты (ставки). Егор поставил очередной зеленый чип на восьмерку за секунду до того, как крупье объявил сакраментальное: «No more bets!». Шарик, сорвавшись с круга, замер в левой от зеро красной ячейке.

— Номер тридцать два, красное, четное. Сыграла одна ставка, — невозмутимо произнес дилер и принялся отсчитывать выигрыш удачливой блондинки.

— Двадцать первый спин, сумма — четыреста двадцать шесть, — механически прошептала Ольга.

Блондинка, отделив от своего выигрыша пару зеленых фишек, вернула их «на чай» крупье, небрежно ссыпала остальные чипы в свою сумочку, с легким поклоном, словно певица, окончившая на бис сольный концерт, поднялась из-за стола и подиумной походкой направилась в сторону VIP-зала. Высокий молодой человек пошел было за ней, но на полпути, видимо осознав, что ловить ему нечего, повернул к игровым автоматам. Толстяк презрительно фыркнул, выбрался из-за стола и направился к выходу. Появившийся в секторе обзора Львович, к удивлению Егора, явно забыл и о наблюдении и о собственном зароке никогда не играть ни в какие игры. Раскрасневшись от азарта и возбуждения, он самозабвенно заказывал у банкомёта карту за картой.

— Господа, делайте ваши ставки! — объявил крупье и, раскрутив колесо, ввел шарик в игру.

Егор поставил очередную фишку куда-то в центр игрового поля и зачарованно уставился на ведущие в VIP-зал раздвижные двери из яркого изумрудного стекла.

— Дублируй меня, считай тоже! — толкнула его коленом под столом Ольга. — Забудь о своей блондопакле.

«Надо же, как у нас мысли сходятся», — удивленно подумал Егор.

Но сосредоточиться на устном счете никак не получалось, и он только эхом повторял за сестрой номера спинов и сумму выпавших номеров. И взгляд и мысли Егора сами собой уходили то к изумрудным дверям, за которыми скрылась очаровательная незнакомка, то переключались на Львовича с головой ушедшего в блек-джек. Судя по растущей перед ним горке разноцветных фишек, игра у отставного офицера шла гораздо успешнее, чем у Егора и Ольги. Однако после тридцатого спина образ незнакомки растаял, внимание Егора, наконец, вернулось к игровому столу, и он, дублируя сестру, тоже стал складывать выпадающие номера.

— Номер двадцать пять, красное, нечет. Сыгравших ставок нет, — заученно объявил крупье.

— Тридцать четвертый спин. Сумма — шестьсот двадцать один, — прошептала Ольга.

— Шестьсот двадцать один, — подтвердил Егор.

До развязки осталось два хода, и для него исчезла не только незнакомка, но и весь окружающий мир. Остались только клетки игрового стола, бегущий по кругу шарик и звучащий откуда-то сверху, словно с небес, бесстрастный голос крупье.

— Номер десять, черное, четное. Сыгравших ставок нет.

— Тридцать пятый спин. Шестьсот двадцать один плюс десять… сумма — шестьсот тридцать один.

— Верно, шестьсот тридцать один.

— Номер двадцать четыре, черное, четное. Сыграли две ставки.

— Тридцать шестой спин. Шестьсот тридцать один плюс двадцать четыре. Шестьсот пятьдесят пять. Остается одиннадцать?

Простейшее вычитание привело Ольгу в какое-то странное замешательство.

— Шестьсот шестьдесят шесть минус шестьсот пятьдесят пять будет одиннадцать?

У Егора неожиданно пересохло во рту, и он, не размыкая, губ промычал:

— Угу…

— Тогда ставь.

Егор достал из кармана обменянный специально для этого хода золотистый стодолларовый чип и, не дожидаясь предложения крупье делать ставки, торопливо закрыл им четвертую клетку в средней колонке. Все остальное происходило как в замедленной киносъемке. Игроки невыносимо долго расставляли свои фишки, крупье медленно и тяжело раскручивал колесо, шарик летел, словно преодолевая какое-то невероятное сопротивление. Егору даже казалось, что он может считать сделанные им круги. А когда шарик оторвался от бортика и с дробным стуком запрыгал по ячейкам включился какой-то неожиданный эффект стробоскопа. Егор отчетливыми вспышками видел все номера, по которым метался этот отвязный колобок: шесть, тридцать три, семнадцать, девять, двадцать семь, одиннадцать… У Егора перехватило дыхание, но тут случилось невероятное: шарик, казалось окончательно замерший в одиннадцатой ячейке, в последний момент вздрогнул и, словно подчиняясь невидимой команде, резво перепрыгнул в соседний слот.

— Тридцать шесть, красное, четное. Сыгравших ставок нет! — с каким-то скрытым торжеством объявил крупье.

Егор обескуражено увидел, как его золотистая фишка, подхваченная деревянной лопаточкой дилера, переместилась от одиннадцатого к игровому колесу. Напряжение спало, и наступило какое-то странное опустошение. Двухмесячное наваждение окончилось пшиком! Нет никакой системы выигрышных циклов! Какая может быть система в рулетке?! Глимскинду просто фантастически повезло! Алгебраический анекдот, как говорил Паскаль, и не более…

Егор поднялся из-за стола и тихо рассмеялся.

— С тобой все в порядке? — обернулась к нему Ольга.

Она была по-прежнему сосредоточена и, казалось, продолжала считать в уме спины и номера.

— Все нормально, — неожиданно охрипшим голосом ответил Егор, с трудом удерживаясь от приступа неудержимого нервного смеха.

— А где же наш наблюдатель?

— Вон он, — Егор указал в сторону блек-джека, где Львович, самозабвенно вытягивал очередную карту.

— Зови его, уходим.

Егор по диагонали пересек зал и, подойдя к Львовичу, тихонько толкнул его в плечо. Тот вздрогнул и, словно очнувшись от сна, удивленно посмотрел на Егора.

— Что случилось?

— Уходим.

— Уже все?

— Все… никакой системы нет.

— Жаль, — невозмутимо резюмировал отставной офицер. — А мне вот только фишка пошла. Может, задержимся на полчасика?

Но Егор уже не слушал Львовича, его как магнитом потянуло к изумрудным дверям, за которыми полчаса назад скрылась очаровательная незнакомка. Отодвинув одну из створок, он попал в глубокую темную арку, ведущую в VIP-зал. Игра здесь шла в основном за двумя покерными столами, где не было никакого ограничения в ставках. За рулеткой коротали время только дамы, видимо спутницы игроков в покер; стол для блек-джека пустовал, а игровых автоматов в зале и вовсе не было. Не было в зале и везучей блондинки с феерической прической. Неожиданное исчезновение девушки разочаровало Егора не меньше, чем неудавшаяся игра. Он хотел, если не познакомиться, то хотя бы посмотреть на нее еще раз. Заметив направившегося в его сторону менеджера, Егор поспешно ретировался в общий зал. Ольга и Львович уже ждали его на выходе, у лестницы, ведущей на первый этаж.

26

Спустившись на первый этаж все трое, забыв о предполагаемой конспирации, не сговариваясь, зашли в клубный ресторан. Ужинать никому кроме Львовича не хотелось. Тот, несмотря на поздний час, заказал себе салат оливье, свекольник, драники с мясом, драники с грибами и триста грамм зубровки. Егор, испытывающий какую-то нечеловеческую жажду, заказал две бутылки минералки. Ольга — бокал красного сухого вина и яблочную шарлотку. Настроение у всех было подавленное, говорить ни о чем не хотелось, и все же Львович, наполнив рюмку мутновато-желтой жидкостью, прервал это тягостное похоронное молчание:

— Лет двадцать уже не пил настоящей белорусской зубровки. А, между прочим, очень полезная вещь. Наш начсанчасти говорил, что от всякой простуды и гриппа лучшее лекарство — это двести грамм зубровки на стакан перцовки перед сном. За ночь все вирусы сдохнут.

— Ага, и пациент тоже сдохнет, — невесело усмехнулась Ольга. — А что это ты не интересуешься нашими успехами?

— Мне Егор уже сказал. Да по вам за версту видно, что никаких успехов пока нет. Много проиграли?

— Шестьдесят ставок по пятерке и финальная ставка — сто. Итого — четыреста баксов. Цент в цент.

— Не так уж и много для начала. А я вот выиграл почти сотку. И если бы не вы, то еще удвоил бы. Мне так карта поперла…

— Львович, ты часом здесь никаких игровых вирусов не подцепил? — вступил в разговор Егор, опустошивший целую бутылку холодной минералки прямо из горлышка. — Если бы не мы, ты через пять минут, войдя в азарт, проиграл бы и выигрыш, и все свои деньги в придачу. Это же казино…

— Вот именно, я в казино пятнадцать лет проработал. Новичкам действительно иногда невероятно везет. А я с восемнадцати лет не играл, и больше ста баксов проигрывать не собирался. Тем более блек-джек — это не рулетка. Это то же очко, только… —

Глаза у Львовича азартно загорелись, но Егор не дал ему развить игорную тему:

— Ты что должен был делать по своему собственному плану?

— Я сам знаю, что должен делать. Не мог же я как болван стоять посреди зала и пялиться на вас? Сами сели так, что за вами не углядишь. Вот я и пристроился на блек-джек.

— Хватит вам препираться ни о чем, — устало произнесла Ольга. — Давайте подумаем, что дальше делать? Проведем завтра еще одну контрольную игру и уедем?

— Как-то ты легко сдаешься. Нам надо играть, играть и еще раз играть, как завещал великий Глимскинд, — усмехнулся повеселевший от зубровки Львович. — Сколько Миша проиграл, прежде чем открыл систему?

— Не ерничай, — одернула его Ольга. — Я говорю серьезно.

— И я серьезно. Вы же сегодня в первый раз в казино. Глимскинд на игре собаку съел, и то у него губы дрожали, когда он ставки считал. Вы же устным счетом в тепличных условиях занимались, а тут азарт, адреналин. Может спин пропустили, а, может, какой номер неправильно прибавили.

— Я не могла настолько ошибиться. Тридцать шесть и одиннадцать! Ладно, на единичку-другую, но не на двадцать пять! Я все-таки математик! — возмущенно парировала Ольга.

Егору при этих словах вспомнилось отрешенное лицо сидевшей напротив блондинки, ее небрежная игра на ближних полях, странный кивок и утроенная выигрышная ставка на тридцать два. А может она тоже играла по какой-то системе и считала номера? Если бы снова оказаться с ней за одним столом!

— А может мы, действительно, что-то накосячили? — неуверенно предположил Егор.

— Кто это — «мы»? — буквально взорвалась Ольга. — Если бы ты не засматривался на свою блондопаклю, а дублировал меня в устном счете, то тогда было бы «мы»!

Однако у Егора уже окрепла уверенность в собственном дерзком предположении.

— Я, действительно, смотрел на девушку и, мне кажется, что она тоже играла по системе.

— Потому что у нее случайно сыграла утроенная ставка?

— Во-первых, у нее сначала сыграла обычная ставка, а, во-вторых утроенная ставка вряд ли была случайной. Девушка все время играла на ближних к ней полях в первой дюжине, а потом вдруг поставила три пятерки на тридцать два и сразу выиграла. А еще мне кажется, что она все время что-то считала. Только в отличие от Глимскинда губами не шевелила.

— Естественно не шевелила, потому что без калькулятора считать не умеет, — уничижительно резюмировала Ольга. — Такая девица не может иметь понятия ни о каких математических системах.

— Это вы о блондинке с прической «я сегодня ночевала на вокзале»? — саркастически поинтересовался Львович. — Да на математика она не похожа. Но то, что она играла не красное-черное, а в номер, означает, что цифры все же ей знакомы.

Егор почувствовал себя уязвленным, словно все эти уколы предназначались ему, а не будоражившей его воображение незнакомке.

— И все же она играла по какой-то системе. По внешнему виду нельзя судить о человеке. Что же блондинкам теперь вообще на свете не жить?

— Даже если предположить невероятное, — что эта девица знакома с системой выигрышных циклов, то свою тройную ставку она сделала где-то на двадцатом спине от зеро, — менторским тоном произнесла Ольга.

— На двадцать первом, — уточнил Егор.

— Вот-вот. А до этого зеро не выпадало как минимум сорок партий. Так, что и от чего она могла считать?

Егор обескураженно промолчал, аргумент был непробиваемый. Незнакомка играла не по системе Глимскинда, в этом сестра была абсолютно права.

— Да плюньте вы на эту девицу. Далась она вам, — благодушно-примирительно произнес Львович, уже выпивший несколько рюмок зубровки и съевший большую половину своего ужина. — Лучше подумайте, в чем сами ошиблись? Может где-нибудь задвоили? В смысле дважды прибавили один и тот же номер? Отсюда и такой перебор.

— Я что, похожа на абитуриентку, у которой от волнения в мозгах перекос? Если бы я что-то задвоила, то разница между выпавшим и предполагаемым номерами была бы четная. Не двадцать пять, а двадцать четыре или двадцать шесть, — уязвленно ответила Ольга. — Повторяю для глухих, я все считала правильно: и спины и номера. Должно было выпасть одиннадцать.

Перед Егором, словно в яркой стробоскобной вспышке, возникла картинка: замерший было шарик неожиданно подскакивает и перепрыгивает из черной ячейки в красную.

— Так шарик сначала и остановился в одиннадцатом номере! Это потом он словно намагниченный перепрыгнул на тридцать шесть. Тут какая-то подстава!

— Ну, это ты загнул! — откровенно рассмеялся Львович. — Допустим, на блек-джеке при крупных ставках еще можно попробовать пустить в игру заряженную колоду, но на рулетке ничего сделать нельзя. Колесо неуправляемо.

— Но я действительно видел все ячейки, по которым прокатился шарик!

— Ну, ты и зоркий сокол! Там такая скорость, что шарик не разглядишь, а ты номера ячеек видел!

— Видел! — уперто повторил Егор. — И даже запомнил: шесть, тридцать три, семнадцать, девять, двадцать семь, одиннадцать.

— Лучше бы ты так в свое время запомнил номера в игре Глимскинда, — в сердцах вздохнула Ольга.

— Шарик в одиннадцатом номере сделал почти два круга, а потом вдруг перепрыгнул в тридцать шестой.

— Версия о какой-то подставе — это бред, — возмущенно отрезал Львович. — Либо вы ошиблись в подсчетах, либо никакой системы не существует.

— А в этом что-то есть, — задумчиво-интригующе протянула Ольга.

— В чем?

— В номере тридцать шесть. Почему мы решили, что в записке Глимскинда выигрышный цикл начинается именно с зеро?

— А с чего же еще? — недоуменно переспросил Егор.

— Там целых три номера обозначены символом 0. И этот ноль не всегда означает зеро.

— Но ты же сама решила, что первая и восемнадцатая цифра — это зеро. А одиннадцатая — тридцать шесть.

— А если я ошиблась, и все наоборот. Первое и восемнадцатое число — тридцать шесть, а одиннадцатое — это зеро. Они обозначены одним символом, но никаких подсказок, как отличить одно от другого мы не имеем. Судя по рукописи в шестеричном счислении никакого ноля не было, а в циклоиде ноль и тридцать шесть — это одна и та же точка. Может, этот символ 0 — своеобразный математический джокер, меняющий свое значение в зависимости от контекста. Ведь и в десятичной системе положение ноля определяет разрядность и значение чисел. Сам по себе ноль ничто, но приставленный к единичке увеличивает ее на порядок и дает число десять. Так и в паскалевской рулетте — тридцать шесть это реальное число, начинающее цикл, а зеро всего лишь джокер, закрывающий пустоту тридцать седьмой точки…

— Так значит я прав. Девушка могла знать систему и вести отсчет с тридцати шести? — победно спросил Егор.

— Твоя девушка, похоже, все могла. Начать с тридцати шести и на них же окончить. Вот только непонятно откуда она смогла узнать о системе.

— А я что-то не понял, — демонстративно вытянул лицо Львович. — В чем смысл этого математического джокера?

— В том, что цикл, возможно, начинается не с зеро, а с тридцати шести, — лаконично ответила Ольга.

— Да ты не Ковалевская, ты — прямо Архимед! Мир переворачиваешь! — Львович покачал головой и налил себе и Егору по рюмке зубровки. — Все равно непонятно.

— А тебе и не надо понимать. Ты должен нас страховать, а не играть в блек-джек. И если завтра снова появится блондинка, то особое внимание обрати на нее. С кем пришла, куда ушла, — тоном готовящегося к решающей битве полководца произнесла Ольга.

— Там все так грамотно расставлено, что незаметно ни за кем не понаблюдаешь.

— А ты возьми зеркальце и сядь за игровой автомат. Вроде сидишь к залу спиной, а сам все видишь.

— Ага, — саркастически ухмыльнулся Львович. — За такие вещи меня через три минуты вышвырнут из этого заведения и никогда больше не пустят назад.

— Тогда садись снова за блек-джек, но смотри не в карты, а на нас.

— А вы снова будете играть за тем же столом?

— Да, попробуем взять реванш на месте своего поражения.

— Достойно, за это стоит выпить, — Львович огляделся и жестом подозвал официанта. — Будьте добры, принесите нам еще пол-литра зубровки.

27

Егор проснулся с тяжело гудящей головой и пересохшим ртом. Язык превратился в какую-то свалявшуюся суконку и намертво приклеился к нёбу. Ольга сидела у письменного стола и, повернувшись к окну, сосредоточенно обрабатывала пилочкой ногти на руке. Он попытался произнести: «Доброе утро!», но изо рта вырвалось только невнятное мычание. Ольга обернулась и, поправив на переносице очки, пристально посмотрела на помятую физиономию брата.

— Ну что, проснулся пьяница?

— Угу, — носом прогудел Егор и одеревенело пошатываясь поплелся к холодильнику.

— Пить хочется?

— Угу-угу, — пароходным гудком отозвался Егор, доставая минералку и пакетик с ледяными кубиками.

— А зачем вы после второй зубровки еще и перцовку заказали? — ехидно поинтересовалась Ольга.

Егор вместо ответа удивленно выгнул брови и, сделав несколько больших глотков минералки направился в ванную комнату. Там он заткнул раковину, включил холодную воду и в придачу высыпал весь пакет со льдом. Потом глубоко вдохнул, закрыл глаза и решительно опустил голову в эту ледяную шугу. Через пятнадцать минут Егор вернулся в комнату с красным, словно ошпаренным лицом, но его глаза вновь обрели живое осмысленное выражение.

— Что-то меня еще со вчерашнего вечера сушняк давит, — глухо произнес он и достал из холодильника новую бутылку воды.

— Еще бы, после литра с лишним зубровки, выпить еще по стакану перцовки…

— Это все Львович, вирусы убивал.

— Да такой дозой лошадь можно убить.

Перед глазами Егора ясно появился отставной офицер со стаканом, в котором плавал маленький красный перчик: «Давай, чтобы не простужаться!». От этого воспоминания Егора замутило и он лег на кровать, накрыв лицо принесенным из ванной мокрым полотенцем.

— Сколько времени?

— Половина первого.

— Тогда я, пожалуй, еще вздремну.

Когда Егор снова очнулся от мутной похмельной дремы, Ольги в номере не было. Часы на мобильнике показывали пять вечера, и пора было готовиться к новой игре. Мысленно напевая: «А нам все равно!», Егор долго, до стука зубов и дрожи в теле, стоял под холодным душем, потом основательно растерся специально захваченным из дома жестким вафельным полотенцем, и дремотная вялость понемногу отступила. Новый костюм и рубашка в совершенно непотребном виде валялись на полу возле кровати. Повертев в руках измятый пиджак и потерев пальцем жирные пятна на лацкане, Егор затолкал бесполезную одежду под кровать и достал из платяного шкафа светло-голубые джинсы и тонкий бежевый джемпер с широким вырезом. Одевшись и тщательно осмотрев себя в зеркале, он набрал телефон Львовича. С минуту трубка выдавала длинные пустые гудки, и только когда Егор собрался отключиться, раздался хриплый усталый голос:

— Да, Егор…

— Привет! Ты где?

— В ванной…

— Как себя чувствуешь?

— Хреново, уже третий час отмокаю…

— Ты на игру сегодня сможешь пойти?

— Естественно…

Это «естественно» прозвучало с такой невнятно-измученной интонацией, что Егор сильно усомнился в способности Львовича добраться сегодняшним вечером до «Камелии».

— А ты не знаешь, где Ольга?

— Нет, — односложно ответил Львович, и в трубке раздалось звучное громкое бульканье.

— Ты чего делаешь? — с тревожным беспокойством спросил Егор.

— Не бойся, не тону, — по голосу Львовича чувствовалось, что он отмокает в ванной далеко не всухую.

— Ну-ну…

Егор хотел посоветовать Львовичу не увлекаться, но тут в двери щелкнул электронный замок, и на пороге номера появилась Ольга. Увидев сестру, Егор от неожиданности даже отключил телефон. Длинные волосы Ольги, обычно гладко зачесанные назад и собранные либо в клубок, либо в конский хвост, были острижены в пышное каре с косой неровной челкой, а обычно бледное даже в разгар лета лицо обрело легкую смуглость. Вместо строгого синего костюма под Маргарет Тэтчер на Ольге был приталенный светлый пиджак с причудливым узором из тонких черных полос и темная узкая юбка до колен с весьма смелым вырезом на левом бедре. Егор смог выразить свое удивление единственной фразой:

— Вот это да!

— Нравится? Мне тоже! — Ольга была явно довольна произведенным на брата впечатлением. — Ты тоже здорово выглядишь. Особенно после вчерашнего. Как самочувствие?

— Нормально. Ты что, ходила в салон красоты?

— А что, не видно? Мне надоело быть математиком и женой адвоката. Я хочу хотя бы один вечер побыть свободной женщиной, развлекающейся в казино и ночных клубах.

— А что математиков и жен адвокатов не пускают казино и клубы?

— Я сегодня игрок, и хочу выглядеть как игрок… Как удачливый игрок, а не хронический неудачник, экономящий на всем, чтобы оставлять в игровом зале половину своей зарплаты.

— То есть, как вчерашняя везучая блондинка? — усмехнулся Егор.

— Допустим, — дерзко сверкнула глазами Ольга. — Мне тоже нравится, когда на меня смотрят мужчины. А этого уже давно не было… Однако пора ехать, где Львович?

— Отмокает в ванне. А, кстати, как мы вчера добрались до гостиницы?

— Без приключений, на такси. Звони Львовичу, пусть собирается.

Львович вяло пробурчал в трубку, что уже одевается, но хочет прогуляться до казино пешком, — подышать свежим воздухом. От гостиницы до «Камелии» было минут тридцать пешего хода, и Егор с Ольгой тоже решили прогуляться по вечернему Минску. Дожди закончились, и в городе наступило тихое бабье лето. Теплый безветренный вечер сглаживал городской шум, но говорить ни о чем не хотелось. Егор и Ольга молча шли по проспекту и глядели то на собственные отражения в зажигающихся витринах, то на мягко планирующие разноцветные листья. Они шли рука об руку и со стороны были похожи не на брата и сестру, а на красивую влюбленную пару. Идущие навстречу мужчины не решались откровенно засматриваться на Ольгу, но, оказавшись сзади, непременно оборачивались ей вслед. Иногда Егор и сам оборачивался назад, пытаясь увидеть шедшего за ними Львовича, но тот давно и безнадежно отстал.

Когда Коваленко поднялись в казино, все места на левой стороне первого игрового стола были уже заняты, а, напротив, со стороны внешних ставок, на месте вчерашней удачливой блондинки сидел богемного вида мужчина лет пятидесяти с черненой серебряной серьгой в левом ухе и шелковым шейным платком под белой рубашкой. Свободны были только два кресла с торца, там, где накануне сидел необъятный толстяк. Пока Егор разменивал деньги на игоровые чипы, Ольга поторопилась занять эти места. На этот раз она оказалась единственной женщиной за столом и, почувствовав на себе сразу несколько пристальных мужских взглядов, с непривычки смутилась и, поставив на стол свою сумочку, сделала вид, будто что-то в ней ищет. Однако, когда свободное место рядом с Ольгой занял Егор, мужчины сразу потеряли к ней всякий видимый интерес. Егор же, вслепую сделав первую ставку, откровенно уставился на мужчину, занявшего место вчерашней незнакомки. Черные с легкой проседью волосы, свободно отпущенные на затылке в пышную гриву, аристократично правильные черты лица, шейный платок в черно-белую шахматную клетку и черненая серебряная серьга в ухе выдавали в нем представителя классической богемы — художника, музыканта или литератора. Хотя с таким же успехом он мог быть карточным шулером, брачным аферистом или антикваром. Мужчина наморщил лоб и вытянул трубочкой тонкие губы, словно делая невероятно сложный выбор, потом щелкнул костяшками пальцев и поставил на черное два синих чипа по десять долларов. Остальные игроки тоже расставили по игровому полю свои фишки. В отличие от предыдущего дня игра шла очень оживленно, было много ставок в номер, каре, сплитов и стритов. Выиграл номер шестнадцать, красное. Богемный незнакомец, не задумываясь, удвоил ставку на черное и в следующем спине выиграл. Егор, перед поездкой изрядно покопавшийся в Интернете по игровой тематике, подумал, что он играет по системе Дональда-Натансона. И, действительно, незнакомец оставил свой выигрыш на черном и через минуту удвоил его. Теперь он забрал фишки со стола и следующий спин пропустил. Потом, размяв пальцы, поставил три фишки на красное и снова выиграл. Виртуозная игра незнакомца буквально завораживала. Казалось, что, переставляя фишки с одного поля на другое и пропуская ходы, он вдохновенно дирижирует невидимым оркестром и после каждого удачного спина срывает аплодисменты в виде горки выигранных фишек.

— Ты опять ворон считаешь? — раздраженно прошептала Ольга.

Егор оторвал взгляд от рук незнакомца и посмотрел сначала на игровое поле, а потом в сторону блек-джека. Львович сидел на своем вчерашнем месте, и тускло смотрел на свои карты, видимо, решая, брать еще одну или нет. В отличие от Егора он как-то умудрился сохранить свою одежду в порядке и сидел за столом в неизменном сером пиджаке и белой тщательно выглаженной рубашке.

— Тридцать шесть, красное, четное. Сыграла одна ставка, — объявил крупье.

Егор посмотрел на стол и убедился, что единственной сыгравшей ставкой была ставка на красное, сделанная богемным дирижером. Егор небрежно выставил зеленый чип куда-то на правый край игрового поля и тут же ощутил острую шпильку сестры на своем ботинке.

— Ты слышишь? Тридцать шесть! Возвращайся в игру! Я считаю, ты дублируешь! — азартно прошептала Ольга.

На этот раз, в отличие от вчерашнего, Егор не испытал не только выброса адреналина, но и вообще никакой душевной дрожи. Однако усыпленное монотонной игрой сознание все же очнулось, и он сосредоточил свое внимание на крупье и летящем по кругу шарике. Правда, с дальнего торца, где он сидел было трудно разглядеть не то что шарик, но даже номер выигравшей ячейки после полной остановки колеса. Сначала Егор довольно успешно складывал числа и вслед за Ольгой тихо проговаривал номера спинов и суммы выпавших номеров, но по мере приближения развязки волнение все же проявилось, он дважды сбился и, в конце концов, бросил считать, полностью положившись на математические способности сестры. К финалу в голове Егора наступила полная сумятица.

— Номер восемь, черное, четное. Сыграла одна ставка.

— Тридцать шестой спин. Было шестьсот тридцать восемь, прибавляем восемь. Будет шестьсот сорок шесть. — стараясь не шевелить губами, невнятно проговаривала, а точнее прошептывала свои действия Ольга. — Верно?

— Верно, — тщетно пытаясь что-либо сосчитать, подтвердил Егор.

— Шестьсот шестьдесят шесть минус шестьсот сорок шесть будет двадцать?

— Двадцать, — бездумным эхом отозвался Егор.

— Ну, так ставь! — горячо прошептала Ольга. Похоже, ее нервы были на пределе.

Егор поставил новый золотистый чип на самый центр игрового стола и закрыл глаза. Как и накануне весь окружающий мир куда-то исчез и замолк. Остался только ровный гул летящего по колесу шарика и стандартная фраза крупье:

— Ставки сделаны. Ставок больше нет.

Через несколько секунд шарик оторвался от бортика, с дробным стуком проскакал по ячейкам и затих.

— Номер двадцать, четное, черное. Сыграли две ставки.

Егор открыл глаза и едва удержался от победного: «Yesss!». Крупье сосредоточенно подсчитывал и составлял в стопочки его выигрыш. Вторая сыгравшая ставка, — тоже сто баксов, только на черное, — принадлежала богемному незнакомцу. Крупье в несколько приемов передвинул выигрыш Егора на дальний торец стола, и место у игрового колеса, где аккуратными рядами стояли выигранные чипы, опустело почти наполовину. Егор суеверно спрятал выигрышный золотистый чип в задний карман джинсов, вернул несколько зеленых фишек дилеру и растерянно посмотрел на остальные:

— Ну, и что теперь с этим делать?

— Отнести на кассу и поменять на деньги, — непринужденно, словно она каждый вечер выигрывала в казино по три с половиной тысячи долларов, ответила Ольга.

Егор, жалея о том, что на нем нет пиджака, стал набивать фишками карманы джинсов, но тут к нему подошла девушка в фирменной золотистой блузке и изумрудной жилетке.

— Желаете поменять?

— Да.

Девушка сложила фишки на принесенный с собой серебристый поднос и, словно официанка, подняв его над плечом, направилась к стойке ресепшена. Егор и Ольга, провожаемые восторженно-завистливыми взглядами игроков, последовали за ней. Замершая на несколько минут игра возобновилась: крупье раскрутил колесо и вновь запустил шарик.

На кассе Коваленко оставили себе пятьдесят зеленых фишек для новой игры и, поменяв остальные на наличность, перешли в бар. Заказав по бокалу шампанского, брат и сестра посмотрели друг на друга и облегченно рассмеялись.

— Как все, оказывается, просто! — в глазах Ольги заблестели веселые зайчики азарта.

— Да, жизнь, похоже, налаживается, — оптимистично согласился Егор и развернулся на табурете в сторону зала.

Львович теперь располагался к нему спиной и, похоже, снова с головой ушел в свои карты. Богемный незнакомец продолжал играть красное-черное и, судя по растущей горе лежащих перед ним фишек, играл невероятно успешно. Но никто из них Егора не интересовал. Он буквально сканировал взглядом зал в тщетной надежде увидеть фантастически спутанный блонд вчерашней соседки по столу.

— Какой интересный мужчина… — неопределенно-задумчиво произнесла Ольга, тоже развернувшаяся лицом к залу.

— Кто?

— Тот, кто играет красное-черное.

— Судя по виду, стопроцентный богемный гей, — неприязненно бросил Егор, почувствовав странный укол ревности к сестре.

— Геи не ходят в казино, — уязвленно парировала Ольга и неожиданно покраснела. — И он не имеет отношения к богеме. Он — ученый, возможно даже математик.

— Это почему же?

— А ты не видишь, как он профессионально рассчитывает шансы?

— Просто играет по системе Дональда-Натансона, — пренебрежительно отозвался Егор.

— Вовсе нет. Он не просто удваивает ставки до тех пор, пока не отыграется, а очень вовремя меняет цвета. И не тупо выходит в ноль, а постоянно выигрывает.

— Ему просто везет.

— Ага, так же как твоей вчерашней блондопакле.

— Ты думаешь, что есть какая-то система игры на равных шансах?

— А почему бы и нет, если есть система игры в номер?

— Ну что, разыграем еще один цикл?

— Разыграем! — Ольга задорно тряхнула косо подрезанной челкой. — Проверим еще раз нашу удачу! А то мне даже не верится, как все просто!

Брат и сестра чокнулись тонкими высокими бокалами и, допив шампанское, вернулись к своему игровому столу. Свободных кресел уже не было, и новые игроки стояли по обе стороны стола. Завидев подошедшую Ольгу, удачливый богемный игрок поднялся из кресла и галантным жестом предложил ей свое место. Ольга отрицательно помотала головой, но незнакомец взял со столика крупье большую пустую пепельницу, скинул в нее все свои фишки и, элегантно кивнув головой, удалился в сторону кассы. Ольга заняла освободившиеся место, а Егор навис над ней, опершись руками на низкую спинку зеленого кресла. В этот раз он не испытал волнения ни в начале игры, ни в конце. Шарик оказался в тридцать шестой ячейке уже на третьем спине, и вся игра заняла менее часа. Перед последней тридцать седьмой партией сумма выпавших номер составляла шестьсот пятьдесят девять. Егор, самостоятельно считавший и спины и суммы, положил перед Ольгой «счастливый» золотистый чип и, наклонившись поближе, вопросительно прошептал:

— Семерка?

Ольга утвердительно кивнула и поставила фишку на противоположное от нее поле. Егор, хотя и не испытывал никакого душевного трепета, на всякий случай, как и в прошлой игре, закрыл глаза.

— Номер семь, красное, нечетное. Сыграла одна ставка.

Когда Егор открыл глаза, крупье растерянно смотрел на стоявшие у рулетки жидкие столбики разноцветных чипов. Их явно не хватало на выплату выигрыша. Через пару секунд за спиной Егора, словно из-под земли, появился мужчина средних лет в строгом черном костюме, вероятно, клубный супервайзер.

— Желаете получить выигрыш наличными? — спросил он с такой интонацией, что трудно было понять какое слово в его вопросе является ключевым: получить или наличными.

— Желаю получить наличными, — четко артикулируя, ответил Егор и забрал со стола свой счастливый золотистый чип.

— Извольте.

Супервайзер услужливо проводил Егора и Ольгу до ресепшена, где кассирша уже выкладывала на стойку пачки белорусских рублей.

— Поменяйте, пожалуйста, на доллары, — вежливо попросил Егор.

Курс в казино был откровенно грабительский, но ему не хотелось таскаться по ночному городу с пухлыми пачками белорусских банкнот. Кассирша вопросительно посмотрела на супервайзера, и тот разрешительно махнул рукой. Когда Егор и Ольга, получив деньги, повернулись в сторону зала, супервайзер молча согнул руки в локтях и развернул ладони вперед, жестом показывая, что игра для них на сегодня окончена. Егор так же молча поднял указательный палец, жестом говоря: «Минуточку!», и обогнув немногословного супервайзера направился к изумрудным раздвижным дверям, отделявшим VIP-зал от обычного. По дороге он бросил беглый взгляд на блек-джек, но на крайнем правом месте вместо Львовича сидел какой-то юноша, вероятно, только на днях достигший совершеннолетия. Несколько удивившись этому исчезновению, Егор отодвинул одну из дверных створок и бочком вошёл в глубокую темную арку. Картина в VIP-зале, казалось, ничуть не изменилась со вчерашнего дня. За покерными столами шла оживленная игра, блек-джек пустовал, а за рулеткой коротали время несколько скучающих дам. Вчерашней блондинки естественно не было. Егор уже хотел вернуться назад, как его внимание привлекла одна из сидящих за рулеткой женщин. Лицо ее было скрыто вычурной широкополой шляпой с огромным бантом, но эффектный, буквально вываливающийся за пределы широкого декольте бюст показался ему до боли знакомым. Маша Коровкина-Делонэ? Дама, словно почувствовав обращенный на нее взгляд, дотронулась рукой до края шляпы, собираясь ее приподнять, и Егор, не желая утверждаться в своем предположении, а еще менее желая быть узнанным, пулей вылетел из арки обратно в общий зал. Проходя мимо бара, он увидел сидящего на высоком табурете Львовича. Облокотившись на стойку, тот смотрел на широкий бокал со светло-янтарной жидкостью и, похоже, решал риторический вопрос: «Пить или не пить?». Егор подошел и сел на соседний табурет.

— Значит, система существует? — подозрительно минорным для такого случая тоном, не поворачивая головы, спросил Львович.

— Существует, — коротко ответил Егор, озадаченный неожиданной грустью обычно неунывающего офицера. — Что-то случилось?

— Сто баксов проиграл и голова болит.

— Ерунда, мы почти семь штук выиграли. А лекарство от головы перед тобой стоит.

— Не помогает лекарство, и предчувствие у меня какое-то хреновое.

— Что так?

— Да не пойму, — привиделось или на самом деле было…

— Что привиделось?

— Хозяин мой бывший — Вадим Борисович. Только я заметил его поздно, он уже у выхода был. И одет был как-то странно. Весь в чёрном, как на похоронах. Может это и не он, я его буквально две секунды видел, да и то издалека.

У Егора неприятно екнуло в груди, и он поспешил успокоить и себя и Львовича.

— Конечно, не он. Что он в казино не видел? Мне вон тоже в VIP-зале Маша Коровкина примерещилась. Так я после суда во всех женщинах с бюстом большего шестого размера вижу Коровкину.

— Не так уж и много женщин с бюстом больше шестого размера, — по-прежнему грустно заметил Львович. — Странно все это.

— Что странно?

— Да все как-то странно… и нереально. И выигрыш и система…

— Хватит тебе разводить пессимизм. Мы победили! — подбодрил Львовича Егор, но голос его прозвучал как-то не очень убедительно. — За это стоит выпить!

Егор взял со стойки бокал, сделал несколько глотков и передал его Львовичу. Тот медленными мелкими глотками допил коньяк и вопросительно посмотрел куда-то за плечо своего собеседника.

— Простите, но ваша дама просит вас подойти к выходу, — раздался над ухом Егора бесцветный голос.

Егор отвернулся от стойки и глаза в глаза столкнулся с настойчиво-корректным клубным супервайзером.

— Ваша дама просит вас подойти.

— Хорошо, — вздохнул Егор и, спрыгнув с табурета, направился к выходу.

Львович остался на своем месте и, жестом подозвав бармена, заказал себе еще сто пятьдесят граммов коньяка, видимо, желая компенсировать выпитое Егором.

Ольга стояла на лестнице уже за черной рамкой металл-детектора. Охранник, вышедший покурить на лестничную клетку, намертво прилип взглядом к ее бедру, дерзко обнажившемуся в высоком вырезе узкой юбки.

— Ты куда провалился? — раздраженно спросила Ольга.

— Львовича из бара выковыривал.

— Ну, и где он?

— Не выковырялся…

— Тогда уходим без него. Мне уже надоело, что на меня тут пялятся все кому не лень.

Ольга посмотрела на охранника таким уничижительным взглядом, что тот, смущенно потупившись, тут же выбросил сигарету в урну и вернулся на свой пост у металл-детектора.

— Может, подождем Львовича в местном ресторане? — предложил Егор.

— Нет, хватит вчерашнего. Никакого ресторана. Вернемся в гостиницу и закажем ужин в номер.

— Может, все же дождемся, и обмоем выигрыш где-нибудь в городе?

— Не стоит больше афишировать, что мы приехали втроем. Теперь за нами действительно могут… — Ольга хотела сказать «следить», но в последний момент произнесла обтекаемое, — наблюдать.

От этих слов неясная тревога, которую посеяли в душе Егора Львович и дама в широкополой шляпе, только усилилась.

28

Новое утро Егор встретил в удивительно хорошем, даже приподнятом настроении. Ночью ему снилось что-то легкое и красивое, и вчерашние тревоги и опасения сами собой утонули в океане безмятежных снов. Егор ничего не запомнил, но ему казалось, что в этих безоблачных видениях непременно присутствовала загадочная незнакомка из казино «Камелия».

— Доброе утро! — улыбнулась красившаяся перед настенным зеркалом Ольга. — Что-то у тебя физиономия слишком довольная, как у кота объевшегося сметаной…

— А чего грустить? Система работает, теперь у нас весь мир в кармане!

— Глимскинд тоже так думал…

— Ты чего? Не каркай! — Егор трижды постучал костяшками пальцев по деревянной спинке кровати. — А то накличешь еще…

— А чего тут кликать? Где деньги, там и опасность. Так всегда было.

— Это тебя Львович пессимизмом заразил?

— А при чем здесь Львович? — насторожилась Ольга. — Он что-то заметил?

— Нет, ничего, — поспешно успокоил сестру Егор. — Просто он вчера проиграл в блек-джек сто баксов и расстроился по этому поводу.

— Из-за ста баксов? Что-то на него не похоже…

— Все бывает… — уклончиво ответил Егор.

Его безмятежное настроение стремительно улетучилось. Он вспомнил, как Львович звонил в третьем часу ночи, когда Ольга была в ванной. Только что вернувшийся из «Камелии» вовсе не суеверный отставной офицер сбивчиво-нетрезво говорил о своих нехороших предчувствиях и об увиденном в казино чёрном человеке.. Не хватало только, чтобы сегодня Львович все это повторил Ольге. О даме в широкополой шляпе, похожей на Коровкину-Делонэ Егор ничего рассказывать сестре не собирался и ненавязчиво сменил тему:

— Какие у нас планы на сегодня?

— Для начала позавтракать, а потом погулять по городу. А то мы здесь уже третий день, а ничего кроме гостиницы и казино не видели.

Пока Ольга одевалась и красилась, Егор вышел в коридор и набрал номер Львовича.

— Да, — ответил низкий заспанный голос.

— Мы тут собрались в город. Не хочешь с нами прогуляться?

— В смысле, последить за вами?

— Можно и так.

— Не хочу, я лучше как следует высплюсь…

— В твоем возрасте и с твоим сердцем уже нельзя так пить, — назидательно посоветовал Егор.

— Сам знаю, — не очень дружелюбно отозвался Львович и отключил трубку.

Позавтракав в гостиничном ресторане, Егор и Ольга пешком прошли по проспекту до Верхнего Города и несколько часов бродили среди старинных зданий, никуда не заходя, а просто любуясь архитектурой. Правда, шедевры «окаменевшей музыки» не сильно волновали Егора. Рассеянно глядя на Кафедральный собор и восстановленную Ратушу, он решал мучительно сложную задачу: «Куда пойти сегодня вечером?». Возвращаться в «Камелию» явно не стоило, но образ загадочной блондинки навязчиво завис в его сознании и тянул на прежнее место возможностью новой встречи. Он понимал, что и Ольга, и Львович вряд ли согласятся с таким вариантом, и тщетно пытался придумать хоть какой-то аргумент в свою пользу. Так ничего и не придумав, уже на обратном пути Егор осторожно поинтересовался у сестры:

— А куда мы пойдем сегодня вечером?

— Я тоже над этим думаю. Может, еще раз в «Камелию»? Не зря говорится, бог любит троицу.

Егору на секунду показалось, что он ослышался:

— Снова в «Камелию»?

— Конечно, это нагловато. Но почему бы и нет, если нам там везёт?

— Да я вовсе не против…

Егор вспомнил восторженные взгляды, которые Ольга накануне бросала на богемного незнакомца и подумал: «Пожалуй, в этом казино нам везет не только в игре. Вот только везение ли это?».

Как ни странно хорошо проспавшийся и стерильно трезвый Львович тоже был совсем не против третьего похода в «Камелию». Было похоже, что и у него возник какой-то свой интерес к этому заведению. В семь часов вечера сначала Егор с Ольгой, а через пару минут и Львович вышли из подъезда гостиницы «Меридиан» и, суеверно повторяя вчерашний маршрут, неспешным прогулочным шагом направились в сторону игорно-развлекательного комплекса «Камелия».

На этот раз у входа в казино, перед похожей на миниатюрную виселицу черной рамкой металл-детектора, стояли не два, а три охранника. Черная безликая униформа придавала им сходство с палачами, ожидающими приговоренного. Не успела Ольга поставить свою сумочку на резиновую ленту сканер-транспортера, как один из охранников, сделав шаг вперед, официально-холодно произнес:

— Извините, но сегодня для вас наш клуб закрыт.

— Это почему же? — возмущенно спросила Ольга.

— Сегодня проходит розыгрыш специальных призов для постоянных членов нашего клуба. Вход только по клубным картам.

— А как можно вступить в ваш клуб? — с холодной вежливостью поинтересовался Егор.

— Очень просто, — с таким же вежливым холодком ответил вышедший из зала супервайзер. — Нужно в течение полугода хотя бы раз в неделю посещать наше казино и всегда регистрироваться на ресепшене.

— А нельзя поступить еще проще? Взять и купить эту вашу клубную карту?

— Простите, но наш клуб имеет безупречную репутацию, и случайные люди вроде вас не могут попасть в него ни за какие деньги.

Супервайзер высокомерно улыбнулся и уже хотел было вернуться в зал, но тут на лестнице появился давешний богемный незнакомец. Когда экстравагантный не то математик, не то музыкант подошел к металл-детектору сцена повторилась с той разницей, что незнакомец не пытался купить клубную карту. Закурив черную сигарету с серебряным обрезом, он подошел к Егору и Ольге.

— Стоит один раз прилично выиграть в казино, как сразу становишься персоной нон-грата.

В том, как незнакомец твердо артикулировал согласные, чувствовался то ли немецкий, то ли скандинавский акцент.

— Вы думаете, нас сюда больше никогда не пустят? — разочарованно спросил Егор.

— Конечно. Никакого розыгрыша призов сегодня нет. Пускают всех кроме нас. Вот смотрите.

На лестнице появился припозднившейся Львович. Недоуменно посмотрев на Егора и Ольгу, он, выложив на столик охранника ключи и стальную паркеровскую ручку, совершенно беспрепятственно прошел через металл-детектора. Ни придирчивый супервайзер, ни охранники не проронили ни слова, и Львович, бросив на Егора еще один удивленный взгляд, скрылся в игровом зале.

— Вряд ли у этого мафиозо есть какая-либо клубная карта. Но, скорее всего, он регулярно проигрывает здесь награбленные деньги, и за это его пускают в любое время и в любом виде. Я сам вчера видел, как он в баре пил коньяк полными бокалами.

Егор с трудом удержался от гневной отповеди в защиту Львовича и, невежливо отвернувшись от незнакомца, облокотился о перила лестницы.

— И что вы собираетесь делать дальше? — спросила за его спиной Ольга.

— Думаю, отправиться в «Парадиз». Очень приличное заведение, рекомендую.

— Спасибо. Мы с братом специально приехали из Москвы, чтобы поиграть, но очень слабо ориентируемся в местных заведениях. Будем очень благодарны, если вы станете нашим гидом.

«Да на хрена нам нужен такой гид!» — мысленно возмутился Егор.

— Мне будет очень приятно сопровождать такую прекрасную и удачливую даму как вы. Вы вчера великолепно играли. Давайте познакомимся. Меня зовут Николас де Фландр. Можно просто по-русски — Николай.

— Ольга.

Егору показалось, что он слышит, как новый знакомый целует руку Ольги.

— А это мой брат…

Егор нехотя развернулся и, сухо представившись, пожал протянутую ему руку. Рука нового знакомого была по-мужски твердой и сильной, чувствовалось, что она знакома и с эспандером и с гантелями. А на ладони де Фландра, чуть ниже мизинца ощущалось какое-то странное уплотнение, похожее на большую мозоль.

— А вы француз или немец? — прямо и довольно бестактно поинтересовался Егор.

— Я гражданин Швейцарии. Мой отец был француз, а мать — немка. А среди предков есть и бельгийцы, и итальянцы, и англичане, — открыто и дружелюбно ответил де Фландр. — Хотя я хотел бы быть гражданином мира и иметь паспорт Нансена.

— А откуда вы так хорошо знаете русский язык?

— Я по образованию историк.

При этих словах Егор победно посмотрел на сестру и даже показал ей кончик языка.

— Изучаю страны Восточной Европы и соответственно владею многими славянскими языками. А еще я на любительском уровне увлекаюсь математикой, — продолжил швейцарец. — В частности теорией вероятностей. Отсюда мой интерес к рулетке. А вы, похоже, тоже не чужды этой науке?

Ольга тщеславно улыбнулась и, в свою очередь показав брату язык, ответила:

— Я кандидат математических наук, сейчас работаю над докторской диссертацией. А Егор — врач, пластический хирург. А что мы стоим здесь как бедные родственники? Поедем в, как вы сказали? «Парадиз»?

— Да, конечно.

Швейцарец галантно взял Ольгу под руку и повел вниз по широкой мраморной лестнице. Егор, намеренно отстав от сестры и ее спутника, достал телефон и вызвал номер Львовича.

— Да, — недовольно отозвался отставной десантник. — Вы чего там застряли на лестнице с этим… петухом?

— Нас не пустили. Мы едем в казино «Парадиз».

— А где это?

— Понятия не имею, но я не думаю, что здесь несколько «Парадизов». Скажешь таксисту, — он и привезет.

— Хорошо, через пять минут выезжаю. Вот только здесь…, — Львович замялся, решая, стоит продолжать или нет. — Здесь снова играет твоя блондинка…

У Егора, находившегося уже у самого выхода, от неожиданно нахлынувшего волнения перехватило дыхание, будто он с головой провалился в ледяную январскую полынью. Он развернулся и едва не рванул снова вверх по лестнице, но вовремя остановился и, чтобы успокоиться, стал мысленно считать до двадцати.

— Але, ты чего замолк? — напомнил о себе Львович.

— Подожди немного, дай подумать…, — тяжело выдохнул в трубку Егор.

Через минуту, восстановив сбившееся дыхание, он уже бестрепетно и уверенно продолжил:

— Знаешь, не надо ехать за нами. Попробуй, хоть что-нибудь узнать об этой девушке. Проследи за ней, как-нибудь…

— Как я за ней прослежу без машины?

— Попробуй на такси…

— А если она снова уйдет через VIP-зал?

— Львович, ну придумай что-нибудь. Ты же у нас, как Джеймс Бонд, — все можешь!

— Все, не все, а кое-что действительно могу, — даже через телефонную трубку чувствовалось, как офицер польщенно улыбнулся. — А эта девица тебя, похоже, сильно зацепила!

— Дело не во мне, — смутился Егор. — Похоже, эта девушка тоже знает систему выигрышных циклов.

— Ладно, не оправдывайся. Что смогу — то сделаю. Только сам не звони мне, мало ли как у меня будет складываться.

— Удачи тебе!

— Взаимно!

Егор провел ладонью по лицу, словно стирая маску безотчетной влюбленности, и вышел из вестибюля в сторону парковки, где у темно-вишневого пафосного «Ягуара» о чем-то увлеченно беседовали Ольга и де Фландр. При появлении Егора они замолчали, и швейцарец с вежливой учтивостью распахнул перед Ольгой переднюю пассажирскую дверь.

«Хорошо живут в Швейцарии историки», — с непроизвольной завистью подумал Егор, располагаясь в одиночестве на заднем сидении.

Казино «Парадиз» находилось на другом конце проспекта и, как две капли воды, было похоже на «Камелию», с той только разницей, что интерьеры и игровые чипы были выдержаны не в изумрудно-золотистых тонах, а в серебристо-лиловых. На входе никаких проблем у новых игроков не возникло, и они беспрепятственно заняли места за лиловым столом рулетки. Все четыре кресла со стороны внутренних ставок были заняты, и Егор с Ольгой, как и накануне в «Камелии», заняли места на торце игрового стола, а Де Фландр встал со стороны равных шансов. В этот раз он решил играть не красное-черное, а чет-нечет. Для Егора и Ольги нынешняя игра была почти точным повторением вчерашней. Тридцать шесть выпало очень быстро, уже на третьем спине, и меньше чем через час стодолларовая серебристая фишка принесла тридцатипятикратный выигрыш. Обменяв чипы на наличность, Егор и Ольга, как и в предыдущий вечер, заглянули в бар выпить по бокалу шампанского.

— Ну что, разыграем еще один цикл? — небрежно спросил Егор, подбрасывая в воздух новую «счастливую» фишку.

— А ты вжился в роль удачливого игрока, — иронично усмехнулась Ольга. — Тебе идет. Жаль, что твоя блондопакля тебя не видит.

— А за ней сейчас Львович наблюдает. Завтра я буду знать о ней все, — самонадеянно парировал Егор, и тут же поправился. — Ну, если на все, то многое.

— Не говори гоп… Значит, Львович вместо того, чтобы нас страховать выполняет твои приватные поручения?

— Эта блондинка явно что-то знает о системе…

— Ну, и пусть оставит это знание при себе. Нам какое до этого дело?

— Интересно…

— За версту видно, что тебе в ней интересно, — откровенной неприязненно произнесла Ольга. — Ладно, пошли назад за стол, пока наши места не заняли.

Де Фландру в этот вечер явно не везло. Когда Егор и Ольга вернулись к рулетке, лежавшая перед ним стопка разноцветных фишек растаяла, и швейцарец, смущенно похлопав себя по пустым карманам, удалился в сторону бара. Ольга сочувственно посмотрела ему вслед, а Егор, испытывая явное удовлетворение от этого проигрыша, не глядя поставил на игровое поле лиловую фишку номиналом в десять долларов. Второй цикл прошел так же легко и гладко, как и предыдущий. Когда на последнем тридцать седьмом спине крупье объявил точно просчитанный номер и растерянно посмотрел на свои фишки, которых явно не хватало для выплаты выигрыша, у Егора возникло яркое чувство дежавю.

— Интересно, нас сейчас снова выставят за дверь или…

Егор осекся, не окончив фразу. Ему захотелось стать человеком-невидимкой или просто по-детски спрятаться под стол. Вместо корректно-холодного супервайзера к игровому столу улыбаясь, словно радушный и гостеприимный хозяин, подошел Вадим Линкевич, одетый в черный костюм и черную рубашку с воротничком-стоечкой. Этот наряд придавал ему сходство не то с водителем катафалка, не то с каким-то европейским священником. Следом за ним гордо несла свой фантастический, буквально вываливающийся из широкого декольте бюст Магда Коровкина. Скандальная содержанка была в черном коротком платье и широкополой бархатной шляпе, не оставлявшей сомнения в том, что это именно она сидела накануне за рулеткой в VIP-зале «Камелии». Улыбка Магды, в отличие от ее спутника, была совсем не добродушная, а какая-то лукаво-змеиная.

— Желаете получить выигрыш наличными? — в точности копируя манеру и интонацию супервайзера из «Камелии», спросил Линкевич.

— Желаю наличными, — улыбнулся в ответ с трудом взявший себя в руки Егор. Он всерьез опасался не могущественного Линкевича, а его непредсказуемой подруги.

— Тогда пожалуйте на кассу.

Мужчины медленно направились к ресепшену, и со стороны они были похожи на двух давно не видевшихся друзей, случайно встретившихся в стенах игорного заведения.

— И долго вы собираетесь грабить мои казино? — на редкость учтиво поинтересовался Линкевич.

— А разве это грабеж? Это — игра, — резонно возразил Егор.

— И «Камелия» и «Парадиз» — это мои заведения. И если вы будете каждый вечер откачивать из них по семь тонн баксов, то можете заставить меня работать в ноль, если не в минус. Здесь не Москва, здесь — Минск. И размах соответственный.

Егора поразила неожиданная и простая догадка, вогнавшая его в оторопь

— А московский «Коралл», это тоже был ваш клуб?

— А вы не знали?

— К сожалению, не знал, — удрученно ответил Егор.

Как же он раньше не догадался, что Вадим Борисович — хозяин казино, в котором работали его отец и Львович, и Вадим Линкевич — покровитель Магды Коровкиной, это один и тот же человек. И вот теперь Линкевич, всю жизнь охотящийся за системой Паскаля, косвенно убивший отца и разрушивший его жизнь, стоит посреди своего казино перед Егором и может сделать все что угодно, чтобы получить вожделенную систему прямо на блюдечке. Как он сумел разыграть такую иезуитскую комбинацию, что они приехали играть именно к нему? Или это просто случайность и невероятное стечение обстоятельств?

Но Линкевич ничего не предпринимал, а всего лишь внимательно смотрел в лицо Егора, словно пытаясь прочитать его мысли. Вот только взгляд его был направлен не в глаза, а куда-то чуть ниже переносицы.

— А мне кажется, что вы знаете очень и очень многое. И очень скоро захотите это многое подробно рассказать и даже объяснить. А пока получите ваш выигрыш и побеседуйте с дамой, — Линкевич указал на вальяжно выступившую из-за его спины Магду Делоне.

— Ну что, должничок, куда же ты сбежал? Ты предупредил надзорные органы о своем отъезде за границу?

— Это никакая не заграница, а союзное государство, — хмуро ответил Егор, глядя в сторону отошедшего на пару шагов Линкевича.

— Ты должен предупреждать УФСИН о любом выезде за пределы Московской области. Хочешь, я это сделаю за тебя? — Магда повертела в руках телефон, похожий на аккуратный золотой слиток.

— Я должен оповещать надзор о своих планах, если собираюсь отсутствовать по месту жительства более недели. А я Минске только третий день.

— Да по месту жительства тебя уже забыли, когда видели. Судебные приставы с ног сбились, разыскивая тебя. Хочешь, я и им позвоню? Ты не забыл, сколько ты мне должен?

— Три ляма.

— И еще сто двадцать шесть тысяч рублей. Я заберу это в счет долга, — Магда указала на выигрыш, аккуратно выложенный на кассовой стойке. — Здесь сто шесть тысяч, но я сегодня добрая и двадцатку тебе прощаю. А вот остальное придется отработать.

— Это как?

— Так же как сейчас. В Минске около шестидесяти клубов и больше трехсот рулеток — есть, где разгуляться. Только не советую играть в мелких лоховниках, вроде вашего гостиничного казино. Там вас просто кинут. И не советую больше прятаться от меня. Лучше спокойно расплатись, и мы, может быть, разойдемся по хорошему.

— Что значит, «может быть»? — возмутился Егор.

— Все будет зависеть от твоего поведения…

— Да шла бы ты лесом виконтесса! Я не мальчик, чтобы прыгать перед какой-то Машей Коровкиной! — в сердцах почти выкрикнул Егор, разрушая интимно-приглушенную атмосферу игорного заведения.

И игроки и персонал удивленно повернули головы в сторону назревающего скандала.

Мгновенно покрасневшая Магда хотела ответить на таких же повышенных тонах, но Линкевич вовремя взял ее за руку и холодно улыбнулся Егору:

— Хотите возмещать свой долг на принудительных работах? Это несложно устроить… И вообще, подумайте как следует о своем положении.

Егор сник и ничего не ответил. Линкевич обнял свою багровую от возмущения подругу и повел ее в сторону лиловой шелковой портьеры закрывавшей проход в VIP-зал «Парадиза».

Ольга, все это время молча стоявшая за спиной брата положила руку ему на плечо и утешительно прошептала:

— Не расстраивайся, мы еще свое отыграем.

— Да я и не расстраиваюсь, — тихо отозвался Егор, но в его голосе звучала откровенная фальшь. — Просто все как-то очень странно сложилось. Из десятков минских казино мы сами выбрали клуб Линкевича, а сегодня благодаря этому швейцарскому козлу приехали во второй его клуб. А ведь могли просто перейти проспект и без проблем играть в «Караване» прямо напротив нашей гостиницы. Кстати, вот и твой друг появился, легок на помине…

Со стороны бара к Егору и Ольге, сдержанно улыбаясь, приближался Николас де Фландр.

— Встретили своих московских друзей? — как ни в чем ни бывало осведомился швейцарец.

— Типа того, — уклончиво ответила Ольга.

«Каких, к черту друзей? Он что идиот?» — раздраженно подумал Егор, на которого до сих пор половина посетителей казино глазела, как на зачинщика несостоявшегося скандала

— Удача сегодня снова на вашей стороне, — не то спросил, не то констатировал де Фландр. — А мне не повезло — оставил за столом весь свой вчерашний выигрыш и даже больше.

— Сочувствую, — не зная, что сказать, кивнула головой Ольга.

— Но игра — есть игра. В ней важны не столько деньги, сколько ощущения. Предлагаю, где-нибудь посидеть за наше знакомство. Только не здесь, а в каком-нибудь хорошем ресторане в центре. Например, «У Лесничего». Я, хотя, и проигрался, но небольшой дружеский ужин профинансировать еще могу.

— К чему такие жертвы? — обаятельно улыбнулась Ольга. — Мы сегодня в хорошем плюсе, и просто обязаны вас угостить.

— Как я понимаю, вы еще останетесь в Минске на несколько дней? Значит, деньги вам понадобятся. Везение — вещь крайне переменчивая. Я выигрывал три дня подряд, а вот сегодня проигрался в пух и прах. Но все же по праву более опытного игрока, — угощаю я!

— А я считаю, что неприлично разорять вас дальше.

Егору совершенно не улыбалось, ехать ни в какой ресторан. Он хотел вернуться в гостиницу, спокойно обдумать сложившуюся ситуацию и ждать вестей от Львовича. А еще больше ему хотелось послать назойливого швейцарца куда подальше, но, видя возбужденно горящие глаза сестры, Егор не очень вежливо прервал затянувшийся обмен любезностями:

— Давайте, разберемся с деньгами по ходу пьесы. Поехали, пожалуй, к этому лесничему, а то стоим здесь, как три тополя…

29

Ресторан «У Лесничего» был стилизован под большую деревенскую избу. Стены были обшиты потемнелыми, местами растрескавшимися бревнами, окна до половины были задернуты белыми ситцевыми занавесками, у широких деревянных столов стояли не стулья, а настоящие деревенские лавки, предусмотрительно прикрытые мягкими подушечками. Но главной достопримечательностью заведения была настоящая русская печь в три устья, стоявшая в красном углу зала на невысоком каменном подиуме. Около нее виртуозно орудовали ухватами и чугунками два атлетического сложения повара в безупречно белых халатах с закатанными по локоть рукавами. Оба повара были похожи друг на друга, как «двое из ларца, одинаковых с лица». Де Фландр на правах знатока выбрал в довольно обширном меню охотничий салат, ассорти из лесной дичи, фаршированного зайца, оленину под брусничным соусом и клюквенный морс. Из спиртного Ольга остановила свой выбор на кьянти, мужчины — на «Охотничьей» водке. Сделав заказ, швейцарец горделиво и, как показалось Егору, несколько надменно произнес:

— Все мои предки по мужской линии были аристократами и, соответственно, заядлыми охотниками. А вот моя юность пришлась на время всеобщего увлечения гуманизмом и пацифизмом, и убивать беззащитных зверушек я не научился. Да и охотиться теперь в Европе негде. Звери остались только в зоопарках и заповедниках. Зато от предков я унаследовал вполне безобидную любовь к охотничьим собакам и охотничьей кулинарии. В этом ресторане очень хорошо готовят и, что самое важное, без обмана. Здесь не пытаются выдать кролика за зайца, а домашнего голубя за рябчика.

— Знаете, а я бы их не отличила, — беспечно произнесла Ольга.

— А я как настоящий ценитель, отличу их в любом виде: хоть в печеном, хоть в тушёном. В этом ресторане подают настоящую лесную дичь. А стоит она здесь на порядок ниже, чем в Цюрихе и Лозанне. Только ради этого стоит лишний раз прокатиться в Минск.

— И вы часто бываете в Минске?

— Нечасто. А, если честно, то я приехал сюда в первый раз.

— И какова, извините за нескромность, цель вашего визита?

Де Фландр выждал пока официант в белой, вышитой национальными орнаментами рубашке расставит на столе напитки и холодные закуски. Потом наполнил бокалы Ольге, Егору и себе и несколько смущенно произнес:

— Я, как уже говорил, по образованию историк. В частности изучаю распространение католицизма в странах Восточной Европы. А несколько лет назад заинтересовался миссионерской деятельностью Общества Иисуса в этих странах. И даже решил написать об этом книгу.

— Общество Иисуса — это иезуиты? — без особого интереса, просто чтобы поддержать беседу, спросила Ольга.

— Да, это официальное название их ордена.

— А разве иезуиты когда-нибудь были в Минске?

— До первого раздела Речи Посполитой это был их самый западный форпост, откуда они более ста лет безуспешно пытались проникнуть в Россию. Вы видели в Верхнем городе на площади Свободы большой собор в стиле виленского барокко? Так вот, до одна тысяча семьсот семьдесят третьего года это был костел Иисуса, Марии и святой Барбары, составлявший основу тогдашнего коллегиума иезуитов. Кроме костела в архитектурный комплекс коллегиума входили, школа, аптека и резиденция вице-провинциала Беларуси, назначаемого непосредственно генералом ордена. После того как Общество Иисуса было официально упразднено папой Климентом XIV, а иезуиты перебрались в Полоцк, костел стал Мариинским кафедральным собором. После революции собор был закрыт, в войну частично разрушен, а в пятидесятые годы был восстановлен как дом физкультурника. И только двадцать лет назад храм был признан памятником архитектуры и возвращен верующим.

— Снова иезуитам? — рассеянно спросил Егор, мысли которого все время крутились вокруг Линкевича, Магды, и оставшегося в «Камелии» Львовича.

— Почему же именно иезуитам? Теперь это главный католический храм Беларуси — Архикафедральный костел Пресвятой Девы Марии.

— А зачем католики иезуиты пытались проникнуть в православную Россию? — в свою очередь спросила Ольга.

— Это трудно объяснить в двух словах, — сосредоточенно наморщил лоб де Фландр. — Они считают, что на территории России находится один очень важный для общества Иисуса исторический артефакт.

— И что это за артефакт?

— Это некий ранневизантийский манускрипт, — уклончиво ответил швейцарец.

— А чем этот манускрипт так важен для Общества Иисуса? — в глазах Ольги засверкали изумрудные огоньки неподдельного интереса.

Упоминание о византийском манускрипте оторвало Егора от размышлений о Магде, Линкевиче и Львовиче, и он вслед за сестрой спросил:

— А почему его ищут именно в России?

Де Фландр сделал вид, будто явно недоволен ни своей откровенностью, ни заданными вопросами и еще сильнее наморщил свой высокий лоб:

— Знаете, история этого загадочного манускрипта, который уже четыре с половиной века ищут иезуиты, — это и есть сюжет книги, над которой я сейчас работаю. И мне не очень хочется раскрывать этот сюжет раньше времени.

Ольга кокетливо встряхнула своим пышным каштановым каре и с интонациями маленькой любопытной девочки капризно протянула:

— Ну, пожааалуйста… Мы же не писатели. Мы не украдем ваш сюжет и никому его не расскажем!

Вместо ответа Де Фландр наполнил бокалы и положил себе на тарелку кусок только что принесенной оленины.

— Давайте, выпьем и закусим, пока горячее не остыло. К тому же невежливо что-либо рассказывать и жевать.

На четверть часа за столом воцарилась какая-то ватная тишина, прерываемая только редким стуком ножей и вилок. Явное удовольствие от еды получал только де Фландр. Егор и Ольга просто механически пережевывали изысканную оленину и зайчатину почти, не ощущая вкуса. У обоих в голове крутилась одна и та же мысль о найденном манускрипте с шестеричным ханаанейским счислением: «Это он или не он?».

Наконец, Де Фландр отложил в сторону столовые приборы, сделал несколько глотков клюквенного морса и аккуратно промокнул губы льняной салфеткой. Егор и Ольга, буквально глядевшие ему в рот, машинально сделали то же самое.

— А что вы вообще знаете об иезуитах? — задал довольно неожиданный вопрос Де Фландр.

Брат и сестра быстро переглянулись и растерянно пожали плечами.

— Общество Иисуса было основано Игнатием Лойолой с целью распространения католической религии в ново-открываемых землях, — напряг Егор свои школьные познания по истории.

— И это все? — спросил швейцарец так, словно от него пытались что-то скрыть.

— Вроде все…

— Ну что ж, начнем с самого начала. Как говорят у вас — «от печки», — Де Фландр выразительно посмотрел на могучих поваров, картинно управляющихся у пышущих жаром устьев и начал рассказ, похожий на увлекательный рыцарский роман:

— Основатель Общества Иисуса испанский, а точнее баскский дворянин Игнатий Лойола в молодости вовсе не помышлял ни о беззаветном служении богу, ни о миссионерской деятельности, а вел вполне светский образ жизни. В ранней юности он исполнял обязанности пажа при королевском дворе, затем поступил на военную службу и быстро снискал себе лавры славы. Храбрый в сражениях дон Игнатий быстро достиг капитанского чина, пользовался успехом у дам, и во время передышек между военными приключениями не имел недостатка в приключениях любовных. Однажды, возглавляя оборону испанской крепости от французов, Лойола решился на довольно бессмысленную вылазку против намного превосходящих его сил противника. Уже в самом начале боя бесстрашный капитан получил ранение в левую ногу, а позже вражеское ядро раздробило ему правую. Лишившись своего командира, испанцы прекратили сопротивление и сдали свою крепость. Французский командующий, восхищенный мужеством и храбростью Лойолы велел обработать и перевязать его раны, а потом перенести дона Игнатия на носилках через горы в его родовой замок. Но первичная врачебная помощь оказалась малоэффективной, поэтому вскоре пришлось вновь сломать правую ногу, чтобы отпилить кусок загноившийся кости. Когда Лойола, наконец, смог встать на ноги и сделать несколько шагов по комнате, он с ужасом обнаружил, что его правая нога стала короче левой, а под коленом торчит безобразный костяной нарост, не позволяющий надевать модные, высокие и узкие, сапоги. Решительный и бесстрашный дон Игнатий решил подвергнуть себя новым испытаниям и приказал отпилить костяной нарост, и растягивать правую ногу в специальной машине. Но это не помогло, нога так и осталась короткой.

Де Фландр сделал небольшую передышку, и Ольга не удержалась от комментария:

— Какой отчаянный мужчина! А думала, что он был какой-то книжный червь.

Швейцарец отхлебнул несколько глотков морса и продолжил:

— Не привыкший к безделью и не знающий чем себя занять, дон Игнатий потребовал рыцарских романов и других занимательных сочинений. Но поскольку их не оказалось ни в родительском замке, ни в соседних, ему пришлось довольствоваться чтением сборников, содержащих жития святых. Понемногу эти религиозные истории овладели воображением Лойолы. Однажды, как уверял дон Игнатий, ему явилась Пресвятая Дева с младенцем Иисусом на руках. С той поры он избрал Богоматерь Дамой сердца и навсегда покинул замок своих предков. Укрощая земные желания и страсти, благородный дворянин подолгу жил среди больных и нищих, не мылся, не стригся, питался подаянием, спал на земле и даже бичевал себя железной цепью. В одна тысяча пятьсот двадцать третьем году Лойола совершил паломничество в Иерусалим, исследуя пути Иисуса. По возвращении он всерьез занялся самообразованием: изучал латынь, математику, философию и богословие в Барселоне, Алькапе и Сорбонне. В тоже время Лойола стал самостоятельно проповедовать и организовывать небольшие товарищества по самостоятельному изучению библии. Одно из таких товариществ и стало впоследствии орденом иезуитов. В августе одна тысяча пятьсот тридцать шестого года дон Игнатий и шестеро его товарищей, среди которых были Пьер Фавр, Франциск Ксаверий и Симан Родригиш, составившие в последствие костяк иезуитского ордена, дали торжественный обет и отправились в Палестину для миссионерства среди магометан. Однако до Святой земли товарищи не дошли и, повернув с полдороги, вернулись в Рим, где поступили на службу Его Святейшества Папы Римского. Три года дон Игнатий с невероятным упорством добивался высочайшей аудиенции. А получив ее, обратился к Папе с прошением создать новый орден, в котором к трем традиционным монашеским обетам — целомудрия, бедности и послушания — был бы прибавлен четвертый обет: «Безропотно и слепо повиноваться Папе и его преемникам во всем, в какие бы странствия им не пришлось идти по велению Его Святейшества». Прочитав прошение, Папа Павел III в сентябре одна тысяча пятьсот сорокового года подписал разрешительную буллу. Так появилась «дружина Иисуса», быстро превратившаяся в своеобразную, подчиненную только папскому престолу армию. В этой на первый взгляд простой и ясной истории есть два ключевых вопроса, не имеющих внятного ответа. Что заставило Игнатия Лойолу нарушить собственный обет и, не достигнув цели паломничества, вернуться с полпути в Рим? И почему Папа, в период самого неблагоприятного отношения к монашеству, с такой легкостью дал разрешение на образование нового ордена какому-то безвестному «божьему страннику»?

Николас де Фландр посмотрел на своих сотрапезников так, словно ожидал услышать от них ответы на эти загадочные вопросы. Ответом со стороны Егора и Ольги было только недоуменное молчание. Швейцарец удовлетворенно улыбнулся и продолжил:

— Новоиспеченные миссионеры едва преодолели треть своего намеченного пути, когда им пришлось остановиться на ночлег в православном монастыре в горах Фессалии. Монастырь принадлежал малоизвестной, а ныне и вовсе забытой общине монахов-феодосийцев. Эта закрытая и, можно сказать, тайная община была создана святым императором Феодосием I в самый разгар его борьбы с эллинскими, ханаанейскими и египетскими ересями. Первым настоятелем общины был сам святой император, а впоследствии он выбирался из числа посвященных монахов. Только настоятель и посвященные монахи имели доступ к секретной рукописи, составленной самим императором Феодосием. В этой рукописи, имевшей так же название Феодосийский список, были перечислены колдовские деяния и приметы некой враждебной секты ханаанейских волхвов, живших на Левантийском побережье. Эти волхвы носили на своей одежде и теле воплощенные в тайные символы число, имя и знак зверя, предсказанные в Апокалипсисе. С помощью гадальных кубиков они якобы могли предсказывать судьбы людей и грядущие события, а так же наводили порчу и гибель на людей, урожай, корабли и даже целые города. По приказу императора Феодосия город Хикст, в котором жили чародеи, был разрушен до основания, все жители перебиты, а всякое упоминание о ханаанейских волхвах было начисто вытерто из всех рукописей и книг. Однако чародеи предвидели свою гибель и, не имея возможности ее предотвратить, вывезли на западные территории Римской империи отпрысков тридцати шести правящих семей. Там они уже не предсказывали чужих судеб, а занялись обустройством своих собственных. Рассеявшись по западным провинциям, потомки хананейских волхвов ассимилировались и, благодаря своим уникальным способностям и вывезенным с собой ценностям, стали понемногу занимать значимое положение в новых землях. Тайная община феодосийцев была создана специально для розыска уцелевших чародеев. Посвященные монахи выслеживали их по особым приметам и символам и убивали с помощью кинжала или яда. Охранная императорская грамота позволяла вершить это незаконное кровавое правосудие абсолютно безнаказанно. После смерти Феодосия Первого община лишилась высочайшего покровительства и своего привилегированного статуса. Новый император не видел особой опасности в сбежавших волхвах и передал руководство общиной Константинопольскому патриарху, а тот в свою очередь настоятелю церкви святого Феодосия. Вместе с охранными грамотами феодосийцы потеряли свою неприкосновенность. К тому же империя распалась на две части, уцелевшие волхвы стали чужими подданными, и охотиться на них стало гораздо сложнее. Практически каждое убийство ханаанейского еретика влекло за собой смерть исполнителя. И все же феодосийцы с упорством камикадзе продолжали выполнять свою миссию, вербуя неофитов из числа наиболее религиозно-внушаемых прихожан церкви святого Феодосия в Константинополе. На протяжении нескольких лет новообращенные изучали язык и обычаи латинских стран в горном монастыре в Фессалии. А после довольно сложного экзамена посвящались в тайну Феодосийского списка и отправлялись на Запад на поиски новых жертв. Так продолжалось на протяжении восьми с лишним веков, пока в 1204 году крестоносцы не сожгли Константинополь вместе с церковью святого Феодосия. Именно в ней хранилась главная святыня тайного братства. Однако Феодосийский свиток не сгорел вместе с церковью. Первую его часть, описывающую колдовские деяния хананеейских волхвов, смертельно раненый монах сумел донести до стен горного монастыря в Фессалии. А вот вторую, самую важную часть, в которой были описаны вид числа и знака зверя и другие приметы, по которым можно было опознать чародеев, византийский князь Мурзуфл Дука унес с собой куда-то на Русь. К несчастью общины получилось так, что все монахи, посвященные в тайну Феодосийского списка, погибли при защите Константинополя, а в горном монастыре остались только непосвященные неофиты. Из первой части рукописи следовало, что главным символом ханаанейских волхвов являлись число и знак зверя, обличенные в некую криптограмму. А о том, как она выглядела, не было ни единого слова. Криптограмма соединенная вместе с каким-то особым ханаанейским счислением исчезла вместе с бестолковым князем Мурзуфлом где-то в бескрайней и загадочной Руси. Несколько молодых монахов отправились на поиски, но и они бесследно исчезли на холодном и неприветливом северо-востоке. Уцелевшая горстка феодосийцев не бросила свой монастырь и не разбрелась по другим общинам. Молодые монахи выбрали из своего числа нового настоятеля и продолжили жить обычной монастырской жизнью. Не имея возможности исполнять свою основную миссию, они каждый день молились о ниспослании какого-либо знамения. И это знамение явилось осенью одна тысяча пятьсот тридцать шестого года в виде семи миссионеров во главе с Игнатием Лойолой. К этому времени жизнь в горном монастыре почти угасла. Лишившись своего прихода в Консантинополе, феодосийцы испытывали огромные трудности с новообращенными, и на момент, когда дон Игнатий постучался в ворота горного монастыря, вся община насчитывала не более десяти монахов, в основном преклонного возраста, во главе с отцом Дионисием. Настоятель быстро сообразил, что хромой испанский дворянин с настороженно-лисьим лицом и умными холодными глазами вполне может продолжить возложенную на общину миссию. Пусть и под чужими знаменами и к вящей славе папского, а не патриаршего престола. Убедившись, что его гость достаточно укреплен в вере и всерьез намерен посвятить свою жизнь служению Господу, отец Дионисий в приватной беседе поведал дону Игнатию историю создания общины, показал первую часть Феодосийского списка и обрисовал угрозу, исходящую от уцелевших потомков ханаанейских волхвов. Лойола быстро уловил все выгоды, какие можно извлечь из сделанного ему предложения и быстро согласился продолжить дело святого императора Феодосия. Миссия обращения магометан в христианство, сулящая только неизбежно-мученическую смерть, была забыта, и дон Игнатий вернулся в Рим, где поступил на службу в одну из церквей. Три года он всеми правдами и неправдами, кознями и интригами добивался аудиенции у Папы Римского. Наконец, получив ее, красноречивый и рассудительный Лойола сумел уверить Его Святейшество в том, что предтечи Антихриста, описанные в Апокалипсисе и носящие на теле число, знак и имя зверя, пришли в мир еще до Рождества Христова и тайно распространяют свою веру и власть по всему христианскому миру. Для борьбы с этим невидимым злом он предложил создать новый монашеский орден, наделенный особыми полномочиями и несущий ответственность только перед главой Католической Церкви. В доказательство своих слов Игнатий Лойола показал первую часть Феодосийского списка, и через месяц Павел Третий подписал высочайшую буллу о создании нового ордена — Общества Иисуса. Папский указ даровал ордену неограниченные права в сфере проповеди и исповеди, освобождение от всяких денежных повинностей, неподсудность светским властям, возможность вести торговые и банковские дела. Список привилегий ордена занимал в его уставе сто сорок четыре столбца, и орден имел разрешение самостоятельно изменять устав сообразно времени и местным обстоятельствам. А кроме письменных привилегий существовали еще и различные устные разрешения. Особое положение иезуитов, позволяло им утверждать, что они не входят в состав ни белого, ни черного духовенства, не зависят от духовных и светских властей, и подчиняются лишь постановлениям своего ордена. У них была собственная иерархия: кандидаты, действительные члены ордена, духовные и светские коадъюторы, профессоры трех и четырех обетов. И, наконец, на вершине пирамиды стоял генерал ордена, подчинявшийся в этом мире только Папе Римскому. Иезуиты не носили, подобно другим монахам, ряс, не вели созерцательный и аскетичный образ жизни, и их общежития ничем не походили на монастыри. Более того, согласно инструкциям, одежда членов ордена должна быть приличной и соответствовать обычаям той страны, где они находились. Крепкое физическое здоровье, хорошие умственные способности и спокойный энергичный характер были необходимыми требованиями к кандидатам. Богатство и благородное происхождение также служили хорошей рекомендацией. Мушкетер Арамис у Александра Дюма был образцовым иезуитом. Он отвечал всем этим требованиям и в конце трилогии, если вы помните, стал генералом ордена, — Де Фландр замолк и снова отпил несколько глотков клюквенного морса.

Егор не читал «Десять лет спустя» и не знал, как сложилась судьба самого галантного и любвеобильного мушкетера. И это его совершенно не интересовало; в свете последних событий его больше беспокоило собственное будущее. А вот Ольга не удержалась от экспрессивного комментария:

— Эти иезуиты были прямо какими-то суперменами своего времени!

— Почему же были? Их время еще не прошло, — спокойно и даже как-то назидательно произнес швейцарец. — Общество Иисуса и сейчас действует более чем в ста странах мира.

— И в России?

— Общество Иисуса входит в официальный реестр религиозных организаций Российской Федерации. А ваша страна вместе с другими республиками бывшего Советского Союза входит в Независимый Российский Регион — одну из восемнадцати провинций, на которые иезуиты поделили весь мир.

— Но кто им позволил делить мир? — наивно возмутилась Ольга.

— Религия не имеет границ, а иезуиты никогда ни у кого не спрашивают никакого позволения, — лукаво улыбнулся де Фландр. — А теперь позвольте мне продолжить рассказ?

— Да, конечно, — Ольга смутилась и кивнула головой.

— Официально главными задачами Общества Иисуса являлись борьба с Реформацией, расширение папской власти и распространение католичества во всем мире любыми средствами. Орден иезуитов по выражению самого Лойолы должен «стать всем для всех». Но сверхзадачей общества, о которой знал только узкий круг посвященных, был поиск таинственных потомков ханаанейских волхвов. Конкурентов, которые возможно уже успели стать всем для всех. Но как их искать, не имея никаких примет, кроме имеющегося на теле неизвестно как выглядящего знака зверя? Надо сказать, что все кандидаты в члены ордена, имевшие непонятные шрамы, ожоги и татуировки автоматически отбраковывались. А многие даже попадали в Ватиканскую тюрьму, откуда редко выходили живыми. Логично было предположить, сто слуги зверя, так окрестил таинственных ханаанеев сам Лойола, будут распространять свое влияние и в новооткрытых землях. Поэтому особое внимание иезуиты уделили странам Вест-Индии. Миссионеры ордена помимо обращения в католичество язычников-туземцев, пристально следили за переселенцами из Старого Света. Искали среди них подозрительных чужаков. Но лучшие силы ордена были брошены на восток в Литву и Польшу. За ними лежала дремучая и неизведанная Русь, спрятавшая в своих тайниках совершенно ненужную ей вторую часть Феодосийского списка. О том чтобы идти в православные города в образе католических монахов-миссионеров не могло быть и речи. Иезуиты проникали на Русь под видом лекарей, торговцев, военных, корабелов. Благодаря своим знаниям, они часто достигали высокого положения, но все равно оставались чужаками и нехристями. Им приходилось обособленно жить в своей Немецкой слободе, и каждый их шаг был под неусыпным контролем. В таких условиях поиск Феодосийского списка был чреват потерей головы, сопровождаемой какими-нибудь варварскими пытками. Некоторые агенты, осознав невыполнимость своей мисси, возвращались назад в Вильно и Минск. Иные отчаянные головы все же начинали наводить справки о византийской рукописи и быстро оканчивали свою жизнь в застенках приказа Розыскных дел. Но большинство, порвав с орденом, оставалось жить в Немецкой слободе, верой и правдой служа Русским царям и получая от них более чем щедрое жалование. Несмотря на хронические неудачи иезуиты не оставляли надежды укрепиться в славянских землях. Их минская резиденция к середине восемнадцатого века из небольшой мещанской усадьбы превратилась в настоящий иезуитский коллегиум. При коллегиуме была открыта школа, в которой местной молодежи преподавали теологию, языки, этику, математику, физику и метафизику. Наиболее способных учеников вербовали в агенты, которым, благодаря славянскому происхождению было гораздо легче работать в России, чем их европейским учителям. Но все было тщетно: вторая часть Феодосийского списка, если еще и существовала, то вероятно находилась в каких-то казенных или церковных архивах, куда доступа случайным лицам не было. А во второй половине восемнадцатого века само Общество Иисуса попало в высочайшую опалу. Жалобы католических монархов Испании, Португалии и Франции на бесконечные козни иезуитов при их дворах, вынудили Папу Климента Четырнадцатого упразднить орден в одна тысяча семьсот семьдесят третьем году. И тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. В это же время произошел Первый раздел Речи Посполитой по которому Белоруссия и Литва перешли под юрисдикцию Российской империи, и более трехсот иезуитов в четырех колледжах и двух резиденциях, находившихся в присоединенных областях, автоматически стали российскими подданными под покровительством Екатерины Второй. Всемогущественная императрица по доставке в Польшу папской буллы о роспуске Общины Иисуса совершенно неожиданно повелела считать буллу несуществующей. Белорусские и литовские иезуиты, получив право служить по всей Российской империи, оказались в непонятном двойственном положении. С одной стороны они впервые вполне легально попали на вожделенные, ранее недоступные территории, а с другой Его Святейшество откровенно дал понять, что больше не нуждается в их услугах. Ректор полоцкого коллегиума Станислав Черневич обратился к новоизбранному Папе Шестому с просьбой разъяснить сложившуюся ситуацию. Через год пришел загадочный ответ: «Пусть плод Ваших молитв, как предвижу Я, и желаешь Ты, будет благоприятен». В этих, на первый взгляд, ничего не говорящих словах Черневич прочитал зашифрованный приказ продолжать поиски второй части Феодосийского списка, и иезуиты буквально утроили свои усилия. Проторив путь в Российскую столицу, Общество Иисуса стало активно вербовать в свои ряды прогрессивных дворян и ученых-историков. Первые обеспечивали им доступ в высший свет, вторые в государственные архивы. Расцвет деятельности иезуитов в России пришелся на недолгое правление Павла Первого. В одна тысяча восьмисотом году император передал Обществу Иисуса церковь святой Екатерины в Санкт-Петербурге и дал свое Величайшее согласие на создание при ней иезуитского колледжа. А через год по личной письменной просьбе Павла Первого папа Пий Седьмой издал буллу, в которой официально утвердил Общество Иисуса, продолжавшее существовать в Российской империи. Это подтверждение стало предтечей полного восстановления ордена иезуитов во всем мире. Именно при Павле Первом иезуитам удалось проникнуть в архивы и выяснить, что Феодосийский список изначально попал в Новгородский Антониев монастырь, а после разорения Новгорода Иваном Грозным вместе с монастырской библиотекой был вывезен в Москву. При церковной реформе Патриарха Никона игумен Сретенского монастыря, в котором хранилась древняя рукопись, признал ее апокрифом и повелел сжечь.

— Какое невежество — жечь древние рукописи! — экспрессивно возмутилась Ольга.

На самом деле и она, и Егор в душе облегченно вздохнули. Если Феодосийский список официально сгорел, то, значит, его теперь никто и не ищет!

— Все оказалось не так просто, — остудил их преждевременную радость де Фландр. — Как говорил один Булгаковский персонаж: «Рукописи не горят». А этот персонаж, кое-что смыслил в мистике и всякой чертовщине. В отчете о книжной справе было написано, что сомнительную рукопись повелели сжечь, но не было указано, что ее сожгли. В архиве приказа Розыскных дел нашлось дело некоего дьяка Памфила Ермилова. В доносе говорилось, что этот дьяк в кабаке у Ильинских ворот всячески поносил государя Петра Алексеевича. В частности уверял, что царь во время Великого Посольства присягнул на верность предтечам Антихриста и получил от них знак зверя, что подтверждается некой крамольной рукописью, якобы написанной самим императором Феодосием Первым. Заметьте, все это происходит спустя пятьдесят лет, после того как вторая часть Феодосийского списка была сожжена в печи Сретенского монастыря. На этот раз, судя по отчету о проведенном сыске, древний манускрипт был сожжен повторно. Но, кто знает, может быть Воланд прав, и эта рукопись действительно не горит? Сыск по делу безвестного дьяка Памфила Ермилова проводил лично могущественный князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский, тайно собиравший всякую крамолу не только на ближайшее окружение Петра, но и на него самого. Он вполне мог не сжечь еретическую рукопись, а приобщить ее к прочему компромату. Словом, иезуиты не отчаялись, а продолжили свои поиски. Но тут в России неожиданно изменилась политическая конъюнктура — на престол вместо убитого Павла взошел его сын Александр. Агрессивный прозелитизм Общества Иисуса, его стремление повсюду распространять свою веру, вызвало резкое неприятие у нового императора. Сначала иезуиты были высланы из Санкт-Петербурга и Москвы, а в одна тысяча восемьсот двадцатом году указом Его Императорского Величества их деятельность была запрещена повсеместно. Все члены ордена подверглись принудительной высылке, их учебные заведения были закрыты, а имущество конфисковано. Российским подданным при условии выхода из общества было позволено остаться. В уставе о паспортах появилось новое дополнение: «Иезуиты ни под каким видом и наименованием не впускаются в Россию». Дверь, любезно приоткрытая для Общества Иисуса Екатериной Второй, была наглухо захлопнута твердой рукой ее любимого внука. Запрет на деятельность иезуитов в России пал вместе с монархией в феврале семнадцатого года. Однако радость ордена была недолгой. Укрепившаяся в России Советская власть рассматривала Общество Иисуса исключительно как хорошо законспирированную шпионскую спецслужбу Ватикана. Слово «иезуит» стало нарицательным и очень хорошо вписывалось в приговоры с высшей мерой наказания. После присоединения Прибалтики и западных территорий Украины и Белоруссии несколько действительных членов ордена вновь оказались в Советском Союзе. Ни о каких поисках Феодосийского списка они и не помышляли, вели себя тише воды, ниже травы — лишь бы выжить. Полноценная деятельность Общества Иисуса в России восстановилась только в девяносто втором году после распада Советского Союза. В мутные девяностые годы можно было легко и недорого купить любую самую важную информацию из самых секретных архивов. Иезуиты прошерстили все что могли, приобрели тонны всевозможных документов, но не нашли не только второй части Феодосийского списка, но и никаких новых упоминаний о нем. Руководил поисками молодой и энергичный католический священник, родом из обрусевших немцев, вступивший в Общество Иисуса еще в восьмидесятые годы. В две тысячи втором году он был назначен настоятелем Независимого Российского Региона, то есть главой иезуитов на всей территории бывшего СССР. Я хотел лично пообщаться с ним, но в прошлом году он вместе с присланным из Рима эмиссаром ордена был убит в своей квартире якобы на сексуально-бытовой почве. Имя нового настоятеля теперь хранится в строжайшей тайне. Так что моя книга пока имеет открытый конец…

Николас де Фландр замолчал, с сожалением посмотрел на безнадежно остывшего зайца и налил себе и Егору по рюмке «Охотничьей». Бокал Ольги с самого начала этого странного застолья оставался почти нетронутым.

— Да, увлекательный у вас получается роман. За это стоит выпить! — Ольга, ни с кем не чокаясь, отпила несколько глотков вина. — Вот только откуда вы все это узнали? Или ваш рассказ всего лишь красивая мистификация?

Швейцарец невозмутимо-медленными глотками выпил свою «Охотничью» и удивленно выгнул аккуратно подстриженные брови.

— Простите, но я серьезный ученый, а не какой-нибудь беллетрист-мистификатор, и всегда опираюсь на достоверные факты. Иезуиты тоже люди, и если одни из них покупают ценную информацию, то другие иногда ее продают. Вопрос только в цене.

— Извиняюсь, — Ольга рассеянно допила вино и задумчиво замерла с пустым бокалом в руках.

За столом повисла какая-то опустошенная тишина.

— А что, — нарушил это неловкое молчание Егор, — иезуиты так и не нашли ни одного потомка этих загадочных ханаанейских волхвов?

То ли от неожиданно прямолинейного вопроса, то ли от выпитой «Охотничьей» Де Фландр покраснел и ослабил затянутый в тугую подушечку узел шейного платка. На секунду под шелковой шахматной тканью сверкнул золотой кулон с зелеными, синими и красными камнями.

— Одного нашли… Им оказался известный ученый и религиозный философ Блез Паскаль. Ему повезло: он умер от болезней чуть раньше, чем оказался в секретной тюрьме Ватикана.

— Иезуиты не смогли простить ему полемические «Письма к провинциалу» и захотели превратить в опасного еретика, чтобы предать своему тайному суду? — оживилась Ольга.

— Все было гораздо сложнее, — покачал головой де Фландр. — Дружина Иисуса была задумана не как общество богословов-теоретиков, а как отряд практиков-прагматиков с определенными задачами и целями. Иезуитов совершенно не интересовали нюансы религиозного мировоззрения Паскаля и его друзей-янсенистов. Их заинтересовало последнее практическое изобретение знаменитого математика. А именно — рулетта.

— Вы имеете в виду циклоиду? — с наивностью студентки удивилась Ольга. — И что же такого интересного для себя увидели иезуиты в этой простейшей кривой линии?

— В простейшей кривой линии они ничего не увидели, и вряд ли даже что-нибудь знали о её существовании. Их заинтересовал разбитое на сектора колесо, с помощью которого Паскаль сначала изучал какие-то аспекты теории вероятностей, а потом, соединив с игровым столом, превратил в азартную математическую лотерею. В Европе эта азартная игра называется так же как математическая фигура — рулетта. В России, чтобы не путать понятия к этому слову добавили уменьшительный суффикс «к» и получили рулетку. Впрочем, в наши дни большинство людей знает о рулетте, как о геометрической фигуре столько же, сколько в свое время иезуиты. А вот об азартной игре знают все, даже те, кто никогда в жизни не заходили и не зайдут в казино. Странно, что вы — кандидат математических наук, приехавший испытать свою удачу именно в рулетке, не знаете, кто ее изобрел…

Произнося этот недлинный монолог, швейцарец смотрел на Ольгу, словно средневековый эскулап, пытающийся по внешним признакам-стигмам определить степень болезни своего пациента. Спасаясь от этого пристального, раздевающего душу взгляда, Ольга достала тонкую розовую сигарету и отгородилась от де Фландра легкой дымовой завесой.

— Я слышала о том, что авторство рулетки приписывается Паскалю, но считала это одной из тех легенд, которыми после смерти обрастают все великие люди, — невозмутимо слукавила Ольга, не желая раскрывать своих познаний в этой теме. — Я понимаю что ему, как математику, было интересно создавать первую счетную машину, но зачем ученому его уровня нужно было придумывать новую азартную игру?

— В юности, отказавшись от уготованной ему наследственной карьеры чиновника, Блез Паскаль отказался и от гарантированной ежедневной булки с маслом, — сочувственно усмехнулся де Фландр. — Математика и богословие в те времена не только не приносили дивидендов, а, наоборот, требовали еще и вложения собственных средств. В изобретение первой счетной машины Паскаль вложил гораздо больше денег, чем сумел на ней заработать. А вот осушение болот в Пуатье и изобретение первого в мире омнибуса принесли вполне ощутимый доход. Проникнувшись в молодости идеями янсенизма, Паскаль до последнего вздоха оставался неколебимым адептом этого религиозного течения и жертвовал немало средств на поддержку янсенистского монастыря в Пор-Рояле. По его замыслу новая азартная игра, которую сам Паскаль окрестил математической лотереей, должна была послужить восстановлению социальной справедливости. Деньги, проигранные праздными бездельниками, он планировал пустить на благотворительность. К сожалению, Паскаль умер, не успев получить королевской привилегии на свое последнее изобретение, и им воспользовались совершенно иные люди в совершенно иных целях…

— Простите, но что конкретно заинтересовало иезуитов в рулетке? — довольно невежливо перебил де Фландра Егор.

Он, несмотря на просьбу Львовича не звонить, уже несколько раз пытался связаться с ним по телефону, но тот не отвечал, и в трубке шли только бесконечно длинные гудки. Тягостная жизнь Блеза Паскаля не сильно интересовала Егора, и ему хотелось побыстрее покинуть ресторан и вернуться в гостиницу.

— Хорошо, постараюсь быть кратким, — швейцарец посмотрел на свои массивные карманные часы, явно сделанные еще в позапрошлом веке, и, словно соглашаясь со временем, кивнул головой. — Иезуиты не только искали вторую часть Феодосийского списка, но и пытались, так сказать, эмпирическим путем вычислить носителей знака зверя. Они резонно предполагали, что это должны быть благородные, хорошо образованные люди, каким-либо образом связанные с арифметическим выражением знака, указанным в Апокалипсисе, — числом шестьсот шестьдесят шесть. Не самое распространенное число, особенно в те времена. У многих верующих людей просто язык не поворачивался, чтобы произнести его вслух. И уж подавно никто не осмеливался выставлять это дьявольское число напоказ. В поисках таинственного клейма, отличавшего предтеч Антихриста от остальных людей, иезуиты вертели эти три шестерки и так и сяк. Рассматривали их и в римском счислении — DCLXVI, и в ионическом — Хи Кси Стигма, но все безрезультатно. И вдруг спустя сто лет безуспешных поисков такая удача! Сумма всех игровых полей новой игры составляла шестьсот шестьдесят шесть, а ее создатель был блестящим ученым и изобретателем. К тому же он относился к довольно сомнительному с точки зрения папского престола течению янсенистов и публично критиковал иезуитов за смешение религии и политики, «благочестивые убийства» и «святую ложь». Вычислил опасного еретика Паскаля его ближайший друг и компаньон герцог Артюс Гуфье де Роаннец. Их дружба началась с того момента, когда молодой герцог, приобретя должность губернатора провинции Пуатье, пригласил такого же молодого, но уже весьма известного ученого для осушения болот в своей провинции. Особенно их сблизила любовь к математике. Правда, довольно однобокая. Артюс де Роаннец, как и большинство аристократов того времени, был азартным игроком. А Блез Паскаль, будучи основоположником теории вероятностей, учил его правильно рассчитывать шансы на выигрыш при игре в кости. Герцог, в свою очередь, помогал Паскалю без лишних проволочек получать королевские привилегии, по-нынешнему патенты на свои изобретения. В частности, он помог Блезу получить привилегию на открытие первой линии омнибуса от аристократического предместья Сент-Антуан до Люксембургского дворца. Правда, не бескорыстно — за свою помощь герцог стал старшим компаньоном в этом перспективном коммерческом предприятии. Вот и свое новое изобретение — математическую лотерею — Паскаль первым делом показал своему другу. В Париже в то время никто кроме нескольких высокопоставленных иезуитов не знал, что Артюс де Роаннец является тайным членом ордена Иисуса, имеет звание светского коадъютора и является агентом Ватикана при Французском дворе. Увидев круг с цифрами, герцог привычно сложил их и к своему удивлению получил то, что искал всю жизнь — откровенно выставленное напоказ число зверя! Сразу сочтя все возможные выгоды, он стал убеждать Паскаля в том, что король никогда не выдаст привилегию на столь выгодное предприятие, а, скорее всего, найдет способ обратить новую лотерею в свою собственность. Паскаль возразил, что это его не пугает, и он открыл некий закон, позволяющий определять выигрышные числа. Таким образом, он может зарабатывать, находясь по любую сторону игрового стола. Когда Паскаль продемонстрировал эту невероятную способность и действительно угадал выпавшее число, Артюс де Роаннец окончательно убедился, что перед ним находится один из потомков ханаанейских волхвов. Естественно, он попросил открыть ему формулу, по которой можно рассчитывать выигрышные числа. Однако Паскаль ответил, что эта формула настолько невероятна, что он сам еще никак не может поверить в ее существование. А тетрадь со всеми расчетами он отдал в монастырь Пор-Рояль, чтобы после его смерти друзья-янсенисты могли зарабатывать деньги на благотворительность благодаря новой лотерее-рулетте. После этого смертельно больной Паскаль оставил первый образец рулетки своему другу, а сам отправился домой, где его ждали только что прописанные минеральные воды и пиявки. Это была последняя самостоятельная прогулка великого ученого по весеннему Парижу. А герцог де Роаннец в тот же вечер отправил генералу ордена подробное письмо-отчет о своей невероятной удаче. Ответ из Рима пришел уже на второй день. Герцогу предписывалось ничего самостоятельно не предпринимать, регулярно навещать Паскаля, следить за его здоровьем, в случае необходимости нанять самых лучших врачей и даже созвать лечебный консилиум. Но все эти меры были уже бесполезны. К лету одна тысяча шестьсот шестьдесят второго года Блез Паскаль уже не мог писать и перестал спать. Его не отпускали желудочные колики, мучительная мигрень и боль в суставах, буквально скрючивающая тело. Самые известные светила медицины, которых приглашал герцог де Роаннец, не могли поставить точный диагноз. Они прописали больному слабительное, кровопускание, травяные микстуры и минеральные ванны, но ничто не помогало. Герцог регулярно пытался побеседовать со своим другом о его последнем изобретении, но Паскаль уже с трудом говорил и на вопросы о рулетке и ее таинственных законах не отвечал. Второго августа Паскаль продиктовал нотариусам завещание, в котором не было ничего подозрительного и предосудительного, а девятнадцатого августа умер в страшных мучениях. Его последние слова были: «Да не покинет меня бог никогда!». При вскрытии под видом врача присутствовал сам генерал ордена иезуитов. Он внимательно осмотрел тело Паскаля, но никаких тайных символов на нем не нашел. Посожалев о том, что не решился сразу вывезти больного Паскаля в секретную тюрьму Ватикана, генерал тщательно срисовал две крупные родинки с тела покойного и вернулся в Рим. А через неделю вышел новый Папский формуляр, в очередной раз осуждавший основные положения янсенизма. Янсенистский монастырь в Пор-Рояле упразднялся, а вся монашеская переписка и библиотека была немедленно вывезена в Ватиканский архив. А еще через день было совершено разбойное нападение на парижский дом Антуана Арно, известного богослова, доктора Сорбонны, духовного наставника янсенистов и близкого друга Блеза Паскаля. Неожиданные ночные гости избили и связали самого Антуана Арно и его прислугу, а потом перевернули вверх дном весь дом. Как ни странно, разбойники не взяли ни денег, ни ценностей, но зато вынесли из дома все книги, рукописи и письма, не оставив хозяину ни единой бумажки. Целый год тайная комиссия во главе с генералом ордена изучала доставшиеся ей трофеи, но ни тетради Паскаля, ни каких-либо упоминаний о его последнем законе не обнаружила. В руках иезуитов осталась только математическая лотерея-рулетта, и ее было решено использовать в собственных целях для пополнения орденской казны. Артюс де Роаннец даже не попытался получить разрешающую привилегию у правившего в то время Людовика XIV, а просто открыл при своем доме небольшой игорный салон. Новая азартная игра быстро вошла в моду, и вскоре рулетка наряду с картами и костями стала непременным атрибутом светского досуга. Иезуиты держали игру под своим неусыпным контролем, ожидая, что в салоне рано или поздно появится посвященный в тайну рулетки янсенист или даже самый настоящий потомок ханаанейских волхвов. Однако никаких фантастически везучих игроков в салоне не появилось. Зато «король-солнце», узнав о затеянной без его ведома новой азартной игре, наложил на рулетку строжайший запрет, а не в меру самостоятельного герцога отлучил от двора и выслал из Парижа. Но игра не исчезла, а просто на время ушла в подполье. С тех пор прошло уже почти триста пятьдесят лет. Рулетку то разрешали, то запрещали; на ней держались бюджеты целых городов и стран; но по моим сведениям игра и по сию пору находится под плотной опекой иезуитов. И в Лас-Вегасе, и в Монте-Карло и, возможно, здесь в Минске они по-прежнему ждут удачливого игрока, который поможет им найти если не вторую часть Феодосийского списка, то хотя бы тетрадь с последним законом Паскаля.

От этих слов де Фландра, прозвучавших довольно серьезным предупреждением, и у Егора, и у Ольги невольно пробежали по телу мурашки.

— Сюжет вполне достойный Дэна Брауна, — приглушая нахлынувший страх, пошутил Егор.

— В Ватиканском архиве восемьдесят километров книжных полок уставлены такими сюжетами, — серьезно ответил швейцарец. — И это не вымысел — это реальность.

— А кто такой Дэн Браун? — вполголоса спросила Ольга у своего брата.

— Известнейший беллетрист. Автор «Кода да Винчи» и «Ангелов и демонов», — также вполголоса отозвался Егор.

— Не читала.

— Я тоже не читал. Только кино смотрел…

— А как вы думаете, Блез Паскаль мог быть потомков этих загадочных ханаанейских волхвов? — уже громко и серьезно обратилась Ольга к де Фландру.

— Вряд ли. В моем представлении эти волхвы были первыми в мировой истории атеистами. Похоже, они ни в грош не ставили веру, не подтвержденную точными знаниями, за что и поплатились. А Паскаль был истинно верующий человек и прекрасно сочетал в своей душе веру и знание. В своих «Мыслях» он писал: «Атеизм является признаком ума, но только до известной степени: можно ли гордиться положением вещей, ведущих человека к ожиданию безнадежного уничтожения среди непроницаемого мрака?». Он искренне считал, что знания без веры абсолютно бесполезны, и атеизм убивает человеческую душу еще при жизни. Впрочем, если предположить, что ханаанейские волхвы, так же как и иезуиты, легко использовали двойную мораль, то все может быть. По крайней мере, изобретая новую азартную игру, пусть и для благородной цели, Паскаль под конец жизни сам прибегнул к публично осуждаемому им казуистическому принципу своих оппонентов: «Мы исправляем порочность наших средств чистотой нашей цели». Но мне не хочется даже предполагать, что Блез Паскаль был волком в овечьей шкуре и использовал свою внешнюю религиозность исключительно для борьбы с Обществом Иисуса.

Де Фландр замолчал, и над столиком повисла удивительная для ресторана тишина. Егор огляделся по сторонам и увидел, что зал уже пуст, большинство светильников погашены, устья русской печи закрыты чугунными заслонками, и только за соседним столиком, уныло ссутулившись, сидит официант с расчетной книжкой в руке.

— Что-то мы засиделись, — швейцарец снова посмотрел на свой массивный антикварный хронометр, а потом на официанта. — Рассчитайте нас, пожалуйста!

Сонный официант встрепенулся, резво подскочил со стула и протянул черную кожаную книжицу с золотым тиснением «У Лесничего». Де Фландр мельком взглянул на счет и вложил в расчетную книжку несколько купюр.

— Сдачу оставьте себе.

— Большое спасибо! Приходите к нам еще.

Судя по тому, что лицо официанта покраснело, как национальный орнамент на его белой рубашке, чаевые были более чем щедрые.

— Если не возражаете, я подвезу вас до гостиницы, — галантно предложил де Фландр своим спутникам.

Ольга и Егор естественно не возражали. От событий прошедшего вечера они испытывали невероятную усталость и страх. Дорога до гостиницы заняла не больше пяти минут, и за это время Егор дважды пытался связаться со Львовичем, но в трубке шли только бесконечно долгие гудки.

— Если у вас возникнут какие-нибудь вопросы или проблемы — звоните! Я пробуду в Минске еще пару дней, — на прощание предупредил де Фландр. — Спокойной ночи!

Почувствовав в словах швейцарца какое-то скрытое предупреждение, Егор и Ольга согласно кивнули.

— Спокойной ночи!

За стойкой регистрации «Меридиана» дремала та самая бдительная дама, которая три дня назад заселяла их в гостиницу. Сонно встряхнув своими овечьими кудряшками, она без лишних вопросов выбросила на стойку ключ-карту от номера. Егор хотел спросить, не возвращался ли в гостиницу постоялец из шестьсот второго номера, но наткнувшись на заспанно-злобный взгляд регистраторши, передумал. Когда Егор и Ольга, наконец, поднялись в свой номер, сил обсуждать прошедший вечер у них уже не было. Они молча разделись и легли спать.

30

Егору, как и накануне, снова снился какой-то легкий и красивый сон, когда в него бесстыже вторгся громкий и отвязный мат. Красивый сон стыдливо сбежал, и Егор вернулся в неприличную реальность. Голос, спугнувший его сон, принадлежал Ольге, а вынудить ее ругаться матом могло только какое-нибудь экстраординарное происшествие. Предчувствуя очередную неприятность, Егор с усилием разлепил склеенные сбежавшим сном веки.

Ольга, уперев руки в бока, стояла у раздвинутых створок стенного шкафа и была похожа на раздраженную букву «Ф».

— Что случилось?

— Кто-то рылся в моих вещах!

— Ты уверена?

— Конечно! У меня всегда брючные костюмы и джинсы висят слева, а юбки и платья — справа. А теперь все наоборот!

— Может ты сама вчера все перевесила и забыла? — предположил Егор.

Но Ольга выдвинула бельевой ящик и разразилась очередной гневной тирадой.

— А какая тварь копалась в моем белье?! У меня все комплекты были сложены попарно, а теперь все перепутано!

В подтверждение своих слов она брезгливо вывалила на кровать спутанный ворох разноцветных трусов и бюстгальтеров, а потом достала из прикроватной тумбочки сундучок-шкатулку с украшениями и часами.

— Слава богу, ничего не пропало. Посмотри, у тебя все на месте?

— Да я никогда не фиксируюсь, что и как у меня лежит, — вяло отмахнулся Егор.

Но тут взгляд его упал на стоящее у журнального столика кресло. Он прекрасно помнил, что грязный костюм и мятая рубашка еще вчера вечером валялись у него под кроватью, а теперь они, пыльным серым комом, лежали в этом самом кресле. Егор, еще не отошедший от сна, будто под наркозом, нехотя поднялся с кровати, взял в руки и развернул похожий на половую тряпку пиджак. Внутренние карманы нагло топорщились вывернутыми наизнанку белыми лоскутами. Сразу же вспомнились события вчерашнего вечера, и сонное сознание Егора прояснилось, словно он вдохнул хорошую порцию нашатыря.

— У меня тоже кто-то порылся в карманах…

— Сейчас я пойду и разнесу дежурную и горничных!

— Не стоит. Я думаю, они здесь ни при чем. На фига горничной искать на свою попу приключений и демонстративно переворачивать наши вещи? Если бы она хотела что-то украсть, то просто взяла бы из твоей шкатулки какое-нибудь колечко. И разбирайся потом: кто его взял, и куда оно делось?

— Так, кто же здесь тогда был?

— Не знаю. Но тот, кто здесь был, намеренно оставил следы своего присутствия, как своеобразное предупреждение, — Егор несколько секунд помолчал и многозначительно добавил. — Может, это были иезуиты…

— Ты что, поверил де Фландру? — удивленно усмехнулась Ольга. — Его рассказ настолько же правдив, как романы Дюма. По-моему, он не столько историк, сколько сочинитель. И очень легко смешивает историческую правду и художественный вымысел. Ты поверил в то, что иезуиты триста пятьдесят лет следят за всеми рулетками в мире и до сих пор ищут тетрадь с последним законом Паскаля?

— А почему бы и нет, если она существует?

— Кто? Тетрадь Паскаля?

— Насчет тетради Паскаля ничего не знаю, а вот система выигрышных циклов существует! — досадливо воскликнул Егор. — Ведь мы же ее вычислили! И Глимскинд вычислил! И Паскаль! И кто-то уже проникал и в мою квартиру, и в отцовскую, и в дом Стеллы Буяновой! Кто-то очень усердно ищет этот последний закон Паскаля! И почему это не могут быть иезуиты, если они единственные, кто знает о существовании системы, да еще и Феодосийского списка? И на что они готовы, чтобы найти вторую часть этого списка?

Мысль о том, что могут сделать иезуиты, если узнают, что древний манускрипт находится в руках заезжих московских игроков, поразила Егора настолько, что последний вопрос, он задал, понизив голос до конспиративного шепота.

— В таком случае, почему бы де Фландру самому не оказаться иезуитом? — неожиданно предположила Ольга. — Откуда он столько знает о них? Никакому историку, даже с мировым именем, никто не станет раскрывать такие тайны. И в подкуп служителей Ватиканского архива как-то слабо верится. Так что де Фландр сам может быть каким-нибудь светским коадъютором или даже профессором трех или четырех обетов, — Ольга помолчала и мечтательно улыбнулась. — Но все же пусть он лучше будет обычным профессором истории…

— А это хорошая версия, — задумчиво отозвался Егор. — Допустим де Фландр, действительно, высокопоставленный иезуит. Он набивается в друзья и рассказывает нам историю про Феодосийского список и тетрадь Паскаля. Тем временем его люди начинают всякие демонстративные акции, типа обыска в нашем номере. К тому же на нас еще давят Линкевич с Коровкиной, и де Фландр, возможно, знает об этом. И теперь он вполне логично ожидает, что через пару дней мы, запуганные и затравленные, сами обратимся к нему за помощью и все расскажем…

— Ты мысленно дописываешь роман де Фландра? — иронично усмехнулась Ольга. — Да, древняя рукопись под условным названием Феодосийский список — существует! Да, система выигрышных циклов или последний закон Паскаля тоже существует! И кто-то, например тот же Линкевич ищет эту систему. И, скорее всего, именно его люди побывали вчера в нашем номере. Но, поверь мне, никаких таинственных ханаанеев уже не существует. И никакие иезуиты уже ничего не ищут, кроме денег на собственное пропитание. Просто де Фландр вчера очень умело скомпилировал реальность и вымысел. В гостиничном коридоре установлены видеокамеры. Сейчас я пойду к начальнику охраны, и мы посмотрим, кто вчера заходил к нам в гости. А, кстати, где спря…

Егор не дал сестре окончить фразу и плотно зажал ее рот рукой. Ольга испуганно выпучила глаза, возмущенно замычала, а потом, как-то изловчившись, вцепилась зубами в ладонь брата. Егор закричал и убрал руку.

— Сумасшедшая! Ты мне ладонь прокусила!

— Идиот! Я чуть не задохнулась!

— Ладно, одевайся. Потом поговорим! — громко произнес Егор и шепотом добавил. — В коридоре или на лестнице. Здесь могут быть жучки…

— Не дура, поняла, — так же тихо ответила Ольга.

Через пять минут брат и сестра вышли на глухую, без единого окна, освещенную только лампочками дежурного освещения пожарную лестницу. Этот сумрачный антураж не добавлял позитива предстоящему разговору.

— Я думаю, что рукопись нужно уничтожить, — тихо и серьезно произнес Егор. — И как можно быстрее. Если ее найдут без нас, кто бы то ни был: иезуиты, ханаанеи, де Фландр или Линкевич с Корвкиной, — то мы станем ненужными свидетелями, и нас просто уберут.

— Ты с ума сошел! Уничтожить такой артефакт! Это же настоящий переворот в истории математики. Это мировая сенсация и, возможно, Нобелевская премия…

— Сейчас Феодосийский список — не сенсация и не премия, а наш смертный приговор, — мрачно резюмировал Егор.

— А, кстати, где рукопись?

— Осталась у Львовича.

— А где Львович? — нахмурилась Ольга.

— Понятия не имею, — Егор достал телефон и вызвал номер отставного десантника. Трубка, как и накануне, отозвалась все теми же длинными гудками. — Не отвечает…

— Он же вчера отправился следить за твоей блондопаклей, — в голосе Ольги просквозили откровенные неприязнь и раздражение к эффектной незнакомке.

— Она ничем не хуже, чем твой швейцарский иезуит, — уязвленно парировал Егор. — А единственное объяснение исчезновению Львовича — это то, что он отключил во время слежки звонок, а потом забыл его включить, и сейчас спит у себя в номере.

— Тогда иди его будить, а я пойду искать начальника охраны.

Вернувшись с сумрачной пожарной лестницы в коридор шестого этажа, брат и сестра разошлись в разные стороны. Егор повернул налево к номеру Львовича, а Ольга — направо к столику дежурной по этажу. Егор очень слабо верил в собственную версию о том, что Львович выключил, а потом просто забыл включить телефонный звонок. Минут пять он стучал на все лады в закрытую дверь, но из номера в ответ не раздалось ни звука. Исчезновение отставного офицера вполне укладывалось в схему запугивания.

«Час от часу не легче. Пока де Фландр кормил нас в ресторане рассказами о ханаанеях и иезуитах, его помощники не только провели демонстративный обыск в нашем номере, но еще и похитили Львовича,» — мрачно предположил Егор и рассеянной походкой направился к своему номеру.

Там, у распахнутой настежь двери стояли Ольга и высокий мужчина с невыразительным, что называется без особых примет, лицом. Безликий мужчина был одет в неброский серый костюм и серую рубашку с таким же серым галстуком.

«Мой черный человек в костюме сером,» — мысленно усмехнулся Егор, вспомнив строку Высоцкого. — «Явно бывший или даже действующий гэбист.»

Стоявшая перед безликим человеком Ольга, широко разводя руки, приглашала его пройти в номер.

— Вы только посмотрите. Они даже все мое нижнее белье переворошили!

— Зачем мне смотреть на ваше нижнее белье?! — возмущенно отмахнулся от Ольги человек в сером. — Вы скажите, что у вас конкретно пропало?

— Ничего. Но кто-то рылся в моих вещах и в вещах моего брата!

— Если ничего не пропало, то наш разговор ни о чем. Сейчас я проведу небольшое служебное расследование, и если выяснится, что горничная или кто-то еще из персонала копался в ваших вещах, то они будут серьезно наказаны и принесут вам публичные извинения.

— Я хочу посмотреть записи видеонаблюдения, чтобы самой увидеть, кто заходил в мой номер, — твердо произнесла Ольга.

— Это исключено. Все записи с камер являются конфиденциальной служебной информацией, — так же твердо ответил ее безликий оппонент. — Таковы правила безопасности нашей гостиницы. Можете жаловаться на нас хоть в милицию, хоть в прокуратуру. Всего доброго!

Мужчина в сером развернулся на каблуках и, демонстрируя отменную военную выправку, направился к лифту.

— Начальник охраны? — без особого интереса спросил у сестры Егор.

— Директор службы безопасности, — презрительно фыркнула Ольга. — У него какое-то чудное имя, я даже не смогла запомнить.

— Не удивлюсь, если этот незапоминающийся человек сам устроил обыск в нашем номере.

— Я тоже, — хмуро согласилась Ольга. — Ну что, разбудил Львовича?

— Не открывает. Похоже, его здесь нет.

— Хочешь сказать, что он со вчерашнего дня не возвращался?

— Вполне вероятно, — уклончиво ответил Егор. — Но вчерашняя смена уже ушла, и спросить теперь не у кого. Можно, конечно, спросить на ресепшене, где ключ…

— А что, если ночные визитеры побывали и в его номере. А Львович вернулся рано и наткнулся на них? — испугавшись собственной догадки, предположила Ольга. — Тогда они или увели его с собой, или вовсе…

— А мы сейчас попробуем это проверить.

Егор указал взглядом на появившуюся в коридоре горничную, катившую перед собой тележку с чистым постельным бельем. Увидев стоящих у распахнутой двери Егора и Ольгу, горничная поспешно развернулась и направилась в другую сторону, как раз туда, где находился номер Львовича.

— Девушка, можно вас на минутку! — крикнул ей вслед Егор.

Горничная, сделав несколько неторопливых шагов, послушно остановилась, но не обернулась. Егор, словно боясь, что девушка куда-нибудь исчезнет, быстро, едва ли не бегом направился к ней. Ольга, приподнимая длинную, ниже колен юбку, торопливо засеменила за братом. На лифтовой площадке стоял большой письменный стол, за которым с журналом в руках периодически скучала некая таинственная женщина, не то оставшаяся с советских времен дежурная по этажу, не то переодетая охранница. К удовлетворению Егора сейчас за столом никого не было. Когда до горничной оставалось несколько шагов, та обернулась и, не дожидаясь вопросов, испуганно затараторила:

— Извините, но я уже два дня не убиралась в вашем номере. У вас не висело никакой таблички, и я несколько раз заходила по утрам, но вы все время спали. Я не решалась шуметь и убиралась только в санузле и меняла полотенца. И я ничего не искала в ваших вещах. Со мной только что провели беседу по этому поводу…

Судя по пунцовому лицу и покрасневшим глазам, беседу с горничной провели достаточно серьезную.

— Забудем про мой номер, — успокоительно произнес Егор. — Я хочу попросить вас об одной небольшой услуге. Вы будете убираться в шестьсот втором номере?

— Конечно.

— Можно, я вместе с сестрой, — Егор указал на подошедшую Ольгу, — зайду туда на пару минут?

— Но это не положено, — не очень уверенно ответила горничная.

Егор развернулся спиной к ближайшей камере наблюдения и достал из бумажника зеленую купюру с портретом Бенжамина Франклина. Горничная совсем растерялась и обреченно произнесла:

— Меня за это могут уволить…

— Мне кажется, что вас по-любому уволят, поэтому советую взять деньги, — малообнадеживающе утешил растерянную девушку Егор и достал из портмоне еще две стодолларовые банкноты.

Сумма перевесила страх, и горничная согласно кивнула. Докатив тележку с бельем до шестьсот второго номера, она пугливо посмотрела на пустующий стол на лифтовой площадке и торопливо провела универсальной ключ-картой по картридеру. Замок тихо щелкнул, и Егор с Ольгой быстро проскользнули в номер. Горничная со своей тележкой осталась на пороге, чтобы следить за коридором.

Приготовившись к самому худшему, Егор и Ольга вошли в комнату. Однако небольшой одноместный номер выглядел совершенно необитаемым. Кровать была аккуратно заправлена, и нигде не лежало никаких личных вещей постояльца. И только початая на несколько глотков бутылка коньяка да пустой стакан на журнальном столике говорили о том, что в номере кто-то проживает.

— Такое ощущение, что Львович куда-то сбежал, — осторожно предположила Ольга.

— Сейчас проверим.

Егор отодвинул зеркальную дверь встроенного шкафа. Там на плечиках была аккуратно развешена вся одежда Львовича: рубашки, брюки, пара пиджаков, ветровка и жилетка. На полу шкафа скалился пустыми внутренностями раскрытый настежь старенький чемодан из черного кожзаменителя. Егор снял с вешалки защитного цвета жилетку а-ля Вассерман и протянул ее Ольге. Все кнопки и молнии на наружных накладных карманах были расстегнуты, четыре внутренних кармана вывернуты наизнанку.

— Они нашли рукопись? — дрогнувшим шепотом спросила Ольга.

— Не знаю. Львович должен был оставить ее в своей машине, — прошептал в ответ Егор, почти не шевеля губами.

На всякий случай он еще раз набрал номера Львовича. В трубке снова пошел бесконечный вызов, но в комнате не раздалось ни звука. Телефон находился где-то в неизвестности вместе со своим хозяином.

— Ну, все. Теперь уходим…

Едва они вышли в коридор, а горничная вошла в номер и закрыла за собой дверь, как на этаже остановился лифт, и из него вышли безликий начальник охраны и бдительная администраторша с обманчиво овечьей внешностью. Невыразительный человек в сером озабоченно нахмурился, увидев брата и сестру Коваленко у дверей шестьсот второго номера. Предположение о том, что начальник охраны имеет отношение к ночным обыскам, косвенно подтверждалось. Когда Егор и Ольга поравнялись со столиком у лифта, серый человек натянуто улыбнулся:

— Я просмотрел записи видеонаблюдения. Вчера в ваш номер никто кроме горничной не заходил. Да и та уверяет, что была в вашем номере, когда вы еще спали. Но на всякий случай мы ее уволим. Если хотите, я провожу вас в мониторную и покажу вчерашние записи.

— Спасибо, не надо. Смотрите, как бы вас за эти художества самого не уволили вслед за горничной, — холодно ответил Егор. — Как говорится, инцидент исперчен…

Начальник охраны недоуменно пожал плечами и отвернулся в сторону. Егор машинально скользнул взглядом по стоявшей рядом администраторше и неожиданно вспомнил, где раньше видел сияющий на ее шее кулон — поставленный на угол квадрат, накрест пересеченный двумя заостренными овалами. От неприятной догадки по спине бывшего хирурга побежали неприятный холодок. Он взял сестру за руку и, медленно шагая по коридору, зашептал, словно чревовещатель, почти не шевеля губами:

— Я, кажется, знаю, кто ищет Феодосийский список. Сейчас мы уходим, словно бы на прогулку в Верхний город. Возьми с собой все самое ценное и необходимое. В эту гостиницу мы больше не вернемся, — здесь мы как рыбки в банке. Нам надо где-то спрятаться.

— А как же рукопись? — так же, не шевеля губами прошептала Ольга.

— Заберем по дороге, если они ее еще не нашли…

— И кто это — они?

Вместо ответа Егор плотно сжал губы и скрестил руки, показывая, что дальнейший разговор в гостинице неуместен.

Через полчаса брат и сестра Коваленко налегке, только с ноутбуком и дамской сумочкой, спустились на первый этаж и, оставив на ресепшене ключи от номера, вышли на гостиничную парковку. На фоне ухоженных иномарок «девятка» Львовича выглядела дальней провинциальной родственницей, случайно заехавшей на столичный семейный праздник.

— А у тебя есть ключи от его машины? — напряженно спросила Ольга.

— Похоже, они больше не нужны…

Егор по-хозяйски дернул ручку водительской двери, и та, старчески клацнув металлом, неохотно отворилась. Бардачок был распахнут, однако обтрепанный «Атлас автомобильных дорог СССР» по-прежнему гармонично соседствовал с дырявыми шерстяными перчатками и стареньким «прикуривателем» с оторванной клеммой. Егор сел на водительское место, небрежным движением достал атлас и, опустив руки под рулевую колонку, с замиранием сердца ощупал тыльную сторону обложки. Все было нормально: плотно склеенные между собой темно-коричневый дерматин и грязно-желтая картонка надежнее любого сейфа хранили вверенную им тайну. Засунув атлас в матерчатый портфель с ноутбуком, Егор вылез из машины и с демонстративной злостью захлопнул за собой дверь.

— Что…? — однословно-тревожно спросила Ольга.

Егор отрицательно помотал головой, но при этом чуть заметно подмигнул сестре. Та в ответ понимающе улыбнулась уголками губ.

— Интересно, а в моей машине они тоже покопались?

Ольга достала из сумочки автомобильный брелок, нажала кнопку, и на другом краю парковки отзывчиво пискнул серебристый «Лэндкрузер». Ольга уже сделала несколько шагов к машине, когда Егор остановил ее, твердо взяв за локоть.

— Мы пойдем пешком.

— И оставим мою машину здесь?

— А ты хочешь скрыться от наблюдения на этом «земляном крейсере» с московскими номерами?

Ольга возмущенно фыркнула, но все же позволила брату взять себя под руку. Через пару минут они прогулочным шагом вышли на проспект и направились в сторону метро. Перед тем как спуститься на станцию, Егор отключил местный мобильный телефон и жестом посоветовал сестре сделать тоже самое. Потом они целый час молча и бесцельно катались по обеим веткам минского метро, периодически перебегая из вагона в вагон и меняя направления. Наконец, на одной из конечных станций Коваленко стремительно вышли из метро и запрыгнули в первый попавшийся автобус.

— Ну и кто же, по-твоему, ищет Феодосийский список? — задала Ольга вопрос, мучивший ее все время заячьего петляния по шумной подземке.

— Ты видела подвеску у администраторши? — в свою очередь спросил Егор.

— Стильная вещица. А что?

— Эта стильная вещица называется звезда Лады-Богородицы.

— Богородицы? — удивленно выгнула брови Ольга.

— Не христианской Богородицы — девы Марии, а славянской богини Лады — жены бога Сварога. Звезда Лады — это древний славянский оберег. В его основе лежит квадрат Сварога из которого вырываются четыре языка пламени, символизирующие свободу, независимость, стойкость и непоколебимость славян и их Веры. Адепты этой веры уверены, что в восьмиконечной звезде Лады зашифрован ключ к величайшим тайнам природы. Сплетение торсионных полей этого символа символизирует единство трех состояний нашего мира — Прави, Яви и Нави. Правь — это верхний духовный мир, в котором живут боги, правящие Явью и Навью и осуществляющие переход из одного мира в другой. Явь — это реальный мир, в котором мы живем. А Навь — это параллельный духовный мир, который мы не видим, но постоянно ощущаем. Отсюда слово наваждение. Считается, что наши арийские предки не молились своим богам, а только славили их, и поэтому жили в гармонии с природой. В переводе с санскрита слово «сварог» означает «ходящий по небу». Иными словами бог Сварог — это Отец Небесный. Найдя волшебный камень Алатырь и произнеся магическое заклинание, он в незапамятные времена сварганил Землю.

Ольга удивленно посмотрела на брата, состроила насмешливую гримасу и плотно поджала губы, чтобы не рассмеяться. Однако Егор, не обращая внимания на сестру, продолжил невозмутимо излагать свой рассказ, словно штатный лектор общества «Знание»:

— Слово «сварганить» означает что-либо мастерски сотворить. Варить и варганить можно только посредством огня и воды. Кстати «вар» на санскрите означает «вода». А Сварог — это источник огня и его повелитель. Он своими руками создает материальный мир. Он дал людям солнце — Ра, отсюда появилось слово радость, и огонь, на котором можно готовить пищу и у которого можно согреваться в холода. Со Сварогом славяне связывают начало железного века. Древние былины говорят, что именно он сбросил с неба плуг, чтобы возделывать землю, топор чтобы строить и защищаться от врагов и железную чашу для приготовления священного напитка.

— Ага! Подарил славянам самогонный аппарат! — не удержавшись, с откровенной издевкой резюмировала Ольга и рассмеялась так заливисто-громко, что на нее оглянулись все немногочисленные пассажиры дневного автобуса. Егор тут же подтолкнул сестру к двери и, встав сзади, прикрыл ее своей спиной от любопытных пассажирских взглядов.

— Не привлекай к нам внимания, — раздраженно произнес Егор сдавленным голосом. — Выходим!

Автобус затормозил на безлюдной остановке в какой-то безлико-унылой промзоне, и он буквально силой вытолкал давящуюся смехом Ольгу на пыльную обочину.

— Я, вообще-то, все это рассказываю вполне серьезно…

— Вообще-то, я не знаю, что там было у древних славян, но в современном русском языке слово «сварганить» означает сделать что-нибудь наспех и плохо. Словом, схалтурить. И откуда ты набрался таких энциклопедических знаний?

— Я прекрасно понимаю, что легенды о Свароге — это полный бред, но на самом деле, все может быть очень серьезно.

Егор огляделся по сторонам и, убедившись, что поблизости нет никого, кроме скучающих ворон, важно восседавших на бесконечных бетонных заборах, продолжил:

— Лет пять назад, когда я еще работал в городской больнице, к нам попал один инструктор по боевым единоборствам. У него воспалился аппендикс и он, вместо того, чтобы вызвать скорую помощь, стоически терпел боль до тех пор, пока гнойник не лопнул и не начался перитонит. Этого инструктора буквально вытащили с того света в реанимации, и первое что он сделал, придя в сознание, — это категорично потребовал вернуть свой спасительный оберег — звезду Лады-Богородицы. Коловрат, так звали нашего экстравагантного пациента, свято верил в то, что спасли его не хирурги, а духи славянских предков. До армии он был обычным люберецким пареньком — Пашей Кузнецовым. Занимался в подвальной качалке, ходил в секцию бокса и в результате попал служить в Афганистан в десантно-штурмовой батальон. Там он познакомился с каким-то адептом славянской идеи, впервые услышал легенды об арийском происхождении славян и их великой миссии и получил оберег — восьмиконечную звезду Лады-Богородицы, или как ее еще называют — звезду Руси. После окончания срочной службы он остался в Афгане еще на два года — прапорщиком. За храбрость, презрение к смерти и ненависть к «духам» Паша получил прозвище Евпатий Коловрат по имени легендарного русского богатыря. Дембельнувшись в конце восьмидесятых годов он вступил в общественно-патриотическую организацию «Славянская Община» и сменил свое латинское имя Павел, означающее «малыш», на патриотично богатырское Коловрат. Евпатия он после недолгих колебаний отбросил, потому что имя было греческое и означало «чувствительный», «благочестивый». А вот «коловрат» на старославянском означает «вращение колеса» или «круговорот» и имеет графическое изображение в виде восьмиконечной славянской свастики. В последнее время этот знак стал символом националистов и неоязычников. Официально «Славянская Община» восстанавливала древние русские традиции и воспитывала патриотический дух у молодежи, а на деле занималась откровенным рэкетом под видом оказания охранных услуг. Ни о какой чувствительности и благочестии речи там идти не могло. В девяностые годы он вместе с другими «общинниками» ездил в Приднестровье и в Югославию воевать с врагами панславянской идеи. Причем своими врагами «Славянская Община» считала не только иудеев, мусульман, протестантов и католиков, но и православных христиан. Почитатели Сварога и Лады считали, что коварные Византийские Патриархи навязали Руси православие с целью обезопасить себя от опасных и могущественных соседей и смутить гордый славянский дух идеей покорности и всепрощения. Все беды России они объясняли тем, что тысячу лет назад наши предки оторвались от своей исконной веры и природных корней, дававших им силу и неуязвимость. Своей целью «Славянская Община» ставила изгнание всех инородцев и иноверцев с исконно славянских территорий и создание великого государства под черно-желто-белым флагом и звездой Руси. Надо сказать, что этот Коловрат, ни на минуту не расставаясь со звездой Лады-Богородицы, прошел через горячие точки и множество мелких бандитских стычек без единой царапины. И когда его скрючил аппендицит, он три дня стоически терпел боль, надеясь на целебную силу своего оберега. В таком состоянии он даже проводил тренировки молодых членов общины, и в больницу попал, только потеряв сознание на загородной базе.

— Не человек, а какой-то киборг, — усмехнулась Ольга.

— Не киборг, а обычный отморозок. Он мне иногда рассказывал о том, что их «Община» вытворяла в Боснии… мороз по коже. Впрочем, мусульмане делали тоже самое…

— А зачем он тебе все это рассказывал? И зачем ты все это слушал?

— Друзья Коловрата хорошо заплатили мне, за то чтобы я быстро и грамотно поставил его на ноги. После реанимации он попал в мою палату в полумертвом состоянии, и я почти две недели ухаживал за этим Коловратом словно сиделка. И соответственно выслушивал его рассказы о боге Свароге, русском пути и панславянской идее.

— Все это интересно, но почему ты решил, что Феодосийский список понадобился именно этому Коловрату и его «Славянской Общине»? И откуда они могли узнать о нем?

— Феодосийский список понадобился не «Общине», а тем, кто придумал бога Сварога и звезду Лады-Богородицы.

— И кто же их, по-твоему, придумал?

— Сейчас объясню…

К остановке подъехал новенький бело-зеленый автобус. Егор и Ольга поднялись в полупустой салон и прошли на заднюю площадку.

— Восьмиконечные звезда Лады-Богородицы и славянская свастика-коловрат — это и есть знаки зверя. Дети ханаанейских волхвов бежали из своего Хикста не в Европу, а на нетронутую античной цивилизацией Русь, где им ничто не угрожало. Они принесли славянам своих богов — Сварога и Ладу, свои символы и свои знания. Здесь они смогли реализоваться, как князья и вожди, и отсюда стали совершать разрушительные набеги на Константинополь-Царьград. Мстили византийским императорам и патриархам за уничтожение своего города и своих предков. Потом по каким-то причинам волхвы со своими богами отошли в тень и пустили на Русь христианство. Возможно, в их рядах произошел раскол, а, возможно, предвидя великое будущее своей новой родины, они не захотели выходить из-за кулис на историческую авансцену с открытым забралом. И, может быть, они до сих пор тайно правят страной, и вся история России написана их руками.

— А теперь эти тайные правители неожиданно измельчали до размеров «Славянской Общины» и, бросив свои планетарные дела, озаботились Феодосийским списком, который, вроде как, может их разоблачить…

— Возможно, «Славянская община» — это всего лишь одна из множества боевых групп, выполняющих задания невидимых правителей. Коловрат говорил, что подобные организации адептов древнеславянской веры существуют во всех крупных городах России, а также в Украине, Беларуси и Сербии.

— Все это ерунда, — безапелляционно отрезала Ольга. — По словам Де Фландра, ханаанейские волхвы были атеистами и никаких Сварогов и Лад у них быть не могло. Обогнавшие свое время, привыкшие к цивилизации уроженцы теплого левантийского побережья ни за что не отправились бы в холодные варварские страны, обитатели которых в то время ходили в звериных шкурах и жили в землянках. Никакие математические и мистические знания не помогли бы изнеженным ханаанеям выжить на Руси. Все, что связывает этих мифических чародеев и нынешних панславистов — это восьмиконечная звезда. Так ведь и нацистская свастика является таким же стилизованным восьмиконечным символом. Может быть Гитлер тоже был потомком ханаанейских волхвов?

— Про Гитлера и нацистов ничего сказать не могу, а вот панслависты — сейчас более реальные люди, чем таинственные иезуиты и ханаанеи.

— Знаешь, если бы «Славянской Общине» или другой подобной организации зачем-то понадобился Феодосийский список, нас бы уже давно подвесили вверх ногами в каком-нибудь подвале, и мы сами бы отдали им и рукопись, да ещё и систему Паскаля в придачу.

От недавней веселости Ольги не осталось и следа. Ее насмешливое лицо стало серьезным и озабоченным.

— Здесь идет какая-то более сложная игра. И даже если мы сейчас же вернемся в Москву, уничтожим Феодосийский список и больше никогда не перешагнем порог казино, нас все равно вряд ли оставят в покое.

— Меня-то уж точно… — мрачно произнес Егор, вспомнив о Линкевиче и Коровкиной.

Автобус плавно качнулся и замер на конечной остановке в оживленном районе веселеньких разноцветных новостроек.

— Ну, и куда мы приехали? — спросила Ольга, оглядываясь по сторонам.

Новые, ярко раскрашенные многоэтажки ничего не говорили о местоположении беглецов.

— Понятия не имею. Но, главное, за нами никто не следит.

— И что дальше?

— Сейчас мы поймаем такси и уедем в «Розу Ветров». А там будем тупо и тихо сидеть в номере, и дожидаться Львовича.

— Дожидаться Львовича? — изумленно уточнила Ольга. — В «Розе Ветров»?

— Именно там. «Роза» — единственное место кроме «Меридиана», которое мы всерьез обсуждали в Москве. И если Львович жив, тьфу-тьфу-тьфу, — Егор символично сплюнул через левое плечо, — то рано или поздно он приедет именно туда.

— Логика весьма сомнительная, — скептично качнула головой Ольга, — но особого выбора у нас нет.

Егор сделал пару шагов к бордюру и поднял правую руку. Через полминуты рядом остановилась бежевая «десятка» с широкими желтыми полосами на бортах. Егор, привычно оглядевшись по сторонам, распахнул перед Ольгой заднюю пассажирскую дверь и сам сел рядом.

— Куда едем? — профессионально-небрежно спросил немолодой усатый таксист.

— В «Розу Ветров».

— А что это и где?

— Это частный пансионат где-то за городом.

Таксист забил название в навигатор, и механический женский голос бесстрастно произнес:

— Указанный объект не найден.

Таксист обернулся и вопросительно посмотрел на Егора.

— Это новый пансионат. Вероятно, его еще не нанесли на карту.

— Но хоть какие-нибудь координаты у вас есть?

Егор и Ольга озадаченно переглянулись.

— Там рядом коттеджный поселок с каким-то кулинарным названием. Куличниково? Куличиково?

— Не кулинарным, а игровым. Рулеткино? Рулетово?

— Нет, что-то вроде Куличи…

— Может Рулетичи? — подсказал таксист.

— Во, во — Рулетичи!

— Это не близко — почти пятьдесят километров от города. Езда только по двойному тарифу.

— Без проблем.

Коттеджный поселок «Рулетичи» вовсе не производил впечатления фешенебельного. Ни ограды, ни охраны не было, а две улицы поселка были застроены почти одинаковыми домиками, обшитыми дешевым пластиковым сайдингом. Обе улицы выводили на берег небольшого озера. На ближнем берегу озера был оборудован пляж из явно привозного белого песка, а к дальнему берегу, заросшему камышами и кувшинками, подступал сочно-зеленый молодой ельник. Чуть в стороне от пляжа стоял трехэтажный особняк из красного кирпича под такой же красной черепичной крышей. В обнесенном невысокой кованой оградой палисаднике бушевал настоящий костер из ярких осенних цветов: обжигающе-огненные кусты кохий перемешивались с золотыми шарами хризантем, минорными звездами астр и махровыми шапками африканских бархатцев. По фасаду особняка, между вторым и третьим этажом, тянулась вывеска «Роза Ветров». Вероятно, в темное время суток вывеска подсвечивалась и была видна издалека, но при дневном свете буквы были блеклыми и незаметными. На небольшой бетонной площадке, служившей парковкой, стояли тентованая «Газель» и два потрепанных внедорожника, уже давно разменявших второй, если не третий, десяток.

— По московским меркам довольно скромно. На фото в Интернете пансионат выглядел бооолее впечатляющим, — поднимаясь на крыльцо, разочарованно протянула Ольга.

— Это не пансионат, а скорее турбаза, — поправил сестру Егор. — Рыбалка, охота, грибы… И название вполне соответствующее. А внедорожники и «Газель», наверняка, сдаются в аренду.

Он потянул за позеленелое медное кольцо, и массивная дубовая дверь подалась удивительно легко и плавно. Помещение, в которое попали Егор и Ольга, судя по деревянным обеденным столам и стоявшим у стен кожаным диванам, служило одновременно и холлом и обеденным залом. Металлическая дверь в углу, видимо, вела на кухню и в служебные помещения, а компактная винтовая лестница уходила к номерам на втором и третьем этажах. Висевшие над входной дверью металлические трубочки исполнили мелодию «поющего ветра» и вывели из сонного оцепенения молодого человека, дремавшего на одном из диванов. Он провел рукой по гладко зачесанным назад волосам и, не поднимаясь с дивана, так удивленно посмотрел на гостей, словно постояльцы в «Розе Ветров» были большой редкостью.

— Добрый день, чем могу служить?

— Мы хотели бы остановиться у вас на два-три дня, — мягко улыбнулась Ольга.

— У вас есть номера с видом одновременно на поселок и на озеро с лесом? — добавил Егор.

— Есть. Два угловых номера на втором и третьем этажах.

— Прекрасно, — продолжала улыбаться Ольга. — Нам, пожалуйста, номер на третьем этаже.

— На втором, — сухо и твердо поправил сестру Егор.

Та перестала улыбаться и недоуменно посмотрела на брата.

— На втором, на втором, — утвердительно кивнул Егор и внимательно посмотрел на молодого администратора, — в расстегнутом на две пуговицы вороте белой рубашки не было видно никаких амулетов: ни звезд, ни крестиков.

— Хорошо. Дайте, пожалуйста, ваши паспорта, — администратор, по-прежнему не вставая с дивана, опустил руку за подлокотник и выкатил оттуда сервировочный столик, на котором вместо посуды стояли пепельница и открытый ноутбук.

Пока молодой человек оформлял документы, Ольга недовольным шепотом поинтересовалась у Егора:

— А почему второй? Ведь с третьего этажа обзор лучше.

— А со второго прыгать ниже.

— Ты с ума сошел! Я и с первого этажа прыгать не буду!

— Жить захочешь — спрыгнешь, — усмехнулся Егор.

Тем временем администратор оформил документы и, наконец, оторвался от своего дивана.

— Где ваш багаж? — предупредительно спросил он, возвращая паспорта.

— Мы путешествуем налегке, — вежливо улыбнулся Егор. — А у вас есть холодная минералка без газа?

— И яблочный сок? — добавила Ольга.

— Конечно. А может, вы желаете пообедать?

— Нет. Мы устали и желаем с дороги поспать, — Егор посмотрел на часы. — А часов в семь можно поужинать. Есть у вас фирменные блюда?

— Салат «Рулетичи», зразы с телятиной и белыми грибами, драники по-деревенски…

— Приготовьте все это к семи вечера. И добавьте зубровку и красное итальянское вино.

— Хорошо. Пойдемте, я покажу ваш номер, — администратор жестом пригласил Егора и Ольгу к винтовой лестнице.

Трехзвездочный номер в «Розе Ветров» оказался гораздо просторнее и интереснее, чем четырехзвездочный в «Меридиане». Мебель была отделана натуральным шпоном, а не пластиковым ламинатом; высокий, в потолок, стенной шкаф мягко светился бронзовыми зеркалами; пол сиял натертым до глянца паркетом, а не хмурился унылым потертым ковролином. Под одним окном, выходившим на поселок, бушевал яркий осенний палисадник, а под другим, смотревшим на озеро, лежали бетонные плиты автомобильной парковки.

— И куда ты предпочитаешь прыгать? — ехидно поинтересовалась Ольга.

— Никуда. Я сейчас собираюсь пару часов поспать, — устало зевнул Егор и, не раздеваясь, рухнул на ближнюю к нему кровать.

31

Когда он снова открыл глаза, комната была залита бледно-розовым светом заходящего солнца. Огромный красный диск уже наполовину закатился за ельник, и по поверхности озера бежали мелкие малиновые блики.

— Прямо этюд в багровых тонах, — улыбнулся Егор и подошел к окну, выходившему на этот картинно-красивый закат.

Под окном на парковке кроме древних внедорожников и «Газели» сияла серебристым глянцем мускулистая «Ауди ТТ».

— Похоже, в пансионате появились приличные постояльцы.

— А мы что, неприличные? — парировала Ольга, самодовольно рассматривавшая себя в ростовом зеркале. Бронзовая амальгама покрывала ее отражение густым тропическим загаром. — Прямо, свет мой, зеркальце скажи! Кстати, ты знаешь, сколько сейчас времени?

— Догадываюсь…

— Четверть восьмого, а мы заказали ужин на семь.

Когда Егор и Ольга спустились на первый этаж, в обеденном зале никого не было, а на сервированном на двоих круглом столике у окна стояли бутылка зубровки и кьянти. Вино уже было открыто, и Егор машинально наполовину наполнил бокал сестры.

— А нас здесь не отравят каким-нибудь клофелином? — насторожилась Ольга, с подозрением глядя на густо-рубиновую жидкость. — Почему вино открыли без нас?

— Может здесь такие правила, — пожал плечами Егор, наливая себе зубровку. — Странно, что никто не спешит нас обслуживать.

Несколько минут брат и сестра молча смотрели на столовые приборы, пока Егор не догадался позвонить в лежавший около хлебницы бронзовый колокольчик.

— Уже иду, — металлическая дверь, ведущая на кухню, распахнулась, и в зал вошла женщина в коротком сиреневом платье. — У нас повар заболел, пришлось все самой делать.

Высоко поднятый поднос закрывал лицо официантки, и Егор невольно перевел взгляд на стройные загорелые ноги в сиреневых лакированных туфлях.

— Все как вы заказывали: салат «Рулетичи», зразы с телятиной и грибами, драники по-деревенски…

Женщина опустила поднос на стол, и Егор, увидев знакомое лицо и растрепанные в творческом беспорядке белые пряди, почувствовал себя едва ли не в предынфарктном состоянии.

— Меня зовут Роза Винд. Я — хозяйка этого пансионата, — непринужденно улыбнулась блондинка, расставляя на столе тарелки с закусками. — И мне кажется, что мы с вами недавно встречались.

— Три дня назад в казино «Камелия». Вы классно играли, — растерянно улыбнулся в ответ Егор.

— А вам не очень везло, — сочувственно качнула головой Роза Винд. — Мне кажется, вы пытались опробовать какую-то систему.

— А мне кажется, что вы тоже играли по какой-то схеме.

— Какая может быть схема в рулетке? Только везение.

— Тогда предлагаю выпить за везение и поужинать вместе с нами! — Егор налил полбокала вина и протянул его Розе.

— С удовольствием! Если вас смутило то, что бутылка уже открыта, то я не очень дружу со штопором и открыла ее заранее, чтобы не позориться перед вами. Никакого подвоха в этом нет.

— А вы прямо телепат! — язвительно заметила Ольга.

— А вы, наверное, подумали, что я хочу вас отравить и ограбить? — тем же тоном парировала словесный укол Роза.

— Давайте выпьем за везение! — примирительно повторил Егор и, подняв свою рюмку, чокнулся сначала с сестрой, а потом с Розой.

Ольга, сделав пару символических глотков, вернула бокал на стол, а Роза, высоко подняв голову, демонстративно осушила свой бокал до дна. Пока она пила, Егор пытался рассмотреть сияющую на ее шее подвеску. Это было какое-то хитроумное переплетение золотых шипов, украшенных красными, зелеными и синими камнями.

— Нравится? — спросила Роза, отставив пустой бокал. — Это наш фамильный герб — три розы ветров: рубиновая, изумрудная и сапфирная.

Еще раз присмотревшись, Егор понял, что острые золотые шипы на самом деле являются лучами сложно переплетенных между собой географических символов.

— Красивая работа. А почему в подвеске нет бриллиантов? Они бы вам пошли.

— В нашем гербе никогда не было бриллиантов. Бриллиант — это пустой бесцветный камень, сияющий чужим отраженным светом. Блестящая оболочка лишенная внутреннего наполнения, и символ человеческого тщеславия, — с каким-то редкостным презрением к «лучшему другу девушек» ответила Роза.

— Это, как фантик без конфетки, — поддержал девушку Егор.

— А вы из настоящих дворян или из современных? — неожиданно задала провокационный вопрос Ольга.

— Что значит из современных? — делая уничижительное ударение на «современных», переспросила Роза.

— Из тех, что покупают титулы в Дворянском собрании.

— Я понятия не имею, где покупают титулы, — горделиво и даже несколько надменно ответила Роза. — Мой одиннадцать раз прадед имел титул рыцаря и приехал в Россию еще при Петре Первом. Его внук получил титул графа от Екатерины Великой. Все мои предки по отцовской линии были морскими офицерами — капитанами и даже адмиралами. Большинство моих родственников после революции эмигрировало в Европу, а мой прадед, служивший в Адмиралтействе, выправил себе новые документы, сменил английскую фамилию Винд — ветер — на Ветров и переехал в Москву. Там он служил в наркомате транспорта, а после войны был отправлен восстанавливать разрушенный Минск, и поселился здесь с семьей навсегда. В перестройку мой отец вернул себе историческую английскую фамилию, и я получила ее в месте с титулом уже по праву рождения.

— Интересная у вас биография, — удивленно вздохнул Егор. Значит «Роза Ветров» это не только герб, но и своеобразная метафраза из вашего имени и русской фамилии?

— Вроде того, — уклончиво ответила Роза.

— Извините, что мы сами еще не представились…

— А я про вас уже все прочитала в регистрационном журнале. Вы брат и сестра Коваленко — Егор и Ольга. Приехали из Москвы, как я понимаю, в самостоятельный игровой тур.

— Мы приехали не только играть, но и познакомиться с вашим прекрасным городом, — не очень убедительно возразил Егор.

— Да, ладно, — словно тайный сообщник подмигнула Роза. — В Минске сейчас все казино набиты московскими игроманами. Я сама недели не могу прожить без рулетки или покера. Если мой дядюшка узнает, что я до сих пор играю, он перекроет мне финансирование и отберет этот пансионат.

— Дядюшка отберет пансионат? — искренне удивился Егор.

— Мои родители погибли десять лет назад, когда я еще оканчивала школу, и с тех пор мне помогает троюродный дядя, живущий в Европе. Я окончила филологический факультет нашего университета, но сами понимаете, на зарплату филолога не то, что в казино — в магазин лишний раз не сходишь. Вот дядя и помог мне построить собственный бизнес. Но с условием, что я раз и навсегда брошу играть. А я, похоже, слишком азартна. Хотя бы раз в неделю я беру сто евро и отправляюсь в какое-нибудь казино.

— А что вы изучаете как филолог?

— Исчезнувшие языки Ближнего Востока.

— И ханаанейский?

— Я пишу диссертацию по ханаанейскому алфавиту. Это самый первый буквенный алфавит в мире. Вас что-то интересует по этой теме?

— Нет-нет, это я просто так, — торопливо открестился от ханаанейской темы Егор. — Как-то у вас с постояльцами негусто.

— Пансионат открылся в мае и еще не раскручен. Хотя летом гостей было достаточно. Здесь хорошая рыбалка, охота…

— А сейчас у вас как-то скучновато.

— Тогда, может, развлечемся — потанцуем?

Опешивший от такого неожиданного предложения Егор не успел ничего ответить, как в руках у Розы, словно у фокусницы, непонятно откуда появился маленький серебристый пульт, и из расставленных по углам зала колонок зазвучал сильный женский голос:

Нет проигранных битв,

Нет нарушенных клятв…

Обеденный зал заполнили тягучие аккорды «Капитана Арктики». Егор вышел из-за стола и обнял Розу за талию, та в ответ положила свои руки ему на плечи и внимательно посмотрела в лицо зелеными кошачьими глазами. Егор подумал, что такие глаза непременно должны светиться в темноте.

— И все же мне кажется, что вы приехали исключительно ради игры. Причем по какой-то системе…

— Частично вы правы. Запретный плод всегда заманчив и сладок. Когда в Москве казино были на каждом шагу, мы с сестрой в них ни разу ни не заходили. А когда они попали под запрет, то сразу же захотелось сыграть. Но просто так, без всякой системы… наудачу…

— Звучит не очень убедительно, — разочарованно прошептала Роза и плотно прижалась к Егору.

Близость молодого женского тела, прикрытого только тонким шифоном, и пьяняще-свежий запах «Коко мадмуазель» буквально сносили голову, и Егор медленно, но уверенно опустил ладони с талии своей партнерши чуть ниже. Роза не возмутилась и, обняв Егора за шею, стала тихо подпевать Кате Белоконь:

Если б можно бы взять

Обернуть время вспять —

Вот это романтика!

Чудеса навигации!

Ольга, с удивлением смотревшая на этот неожиданный танец, отвернулась, налила себе рюмку зубровки и выпила ее одним махом, даже не закусывая. Через пару минут, когда песня окончилась, танцоры, держась за руки и слегка покачиваясь, вернулись к столу. Какое-то время все трое молча ели, и в зале повисла упругая наэлектризованная тишина.

— А куда делся ваш третий спутник? — нарушила эту напряженную тишину Роза.

— Какой еще третий спутник? — с холодной неприязнью переспросила Ольга.

— Такой импозантный дедушка, который вчера весь вечер следил за мной.

Услышав про импозантного дедушку, Егор не выдержал и рассмеялся. Ольга тоже улыбнулась и прикрыла лицо рукой.

— А вы наблюдательны.

— Я его приметила в первый же день. Вы слишком откровенно переглядывались.

— А мне казалось, что вы смотрели только на рулетку.

— А у меня есть третий глаз на затылке, — отшутилась Роза. — Так, где же дедушка? Вы оставили его мерзнуть на улице и следить за домом?

— Дедушка потерялся, — коротко и серьезно ответил Егор.

— Если бы я знала, что он потеряется, то пригласила бы его вчера в гости, — продолжила шутить Роза. — А разве не вы увезли его на своей машине?

— Львовича кто-то увез?

— Ну да. От казино он ехал за мной на такси, а назад его забрал какой-то внедорожник.

Егор и Ольга многозначительно переглянулись.

— А что у вашего Львовича нет телефона?

— Есть, но он не отвечает. Хотя… — Егор наморщил лоб и на несколько секунд замолчал, — мы, кажется, еще не все попробовали.

Он поднялся из-за стола и взял сестру за руку.

— Пойдем!

— Куда? — недоуменно спросила Ольга.

— Сейчас объясню. Мы ненадолго, — бросил Егор посерьезневшей Розе и буквально силком потащил сестру к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Где у тебя московский телефон? — спросил он Ольгу, едва они поднялись в свой номер.

— А зачем он тебе?

— Затем, что мой разряжен, а ты свой всегда подзаряжаешь.

— И что ты хочешь с ним сделать?

— Хочу позвонить Львовичу на московский номер. Мы же звонили только на местный…

— Какая глупость, — скептически усмехнулась Ольга. — Если бы Львович мог, он сам бы позвонил нам на любой номер.

— И все же…

Ольга достала из сумочки женский перламутровый слайдер, вызвала номер и протянула телефон Егору. Через два гудка в трубке раздался тихий щелчок.

— Добрый вечер. Если для кого-то из вас он добрый, — произнес очень знакомый и самоуверенный голос.

32

Увидев Егора и Ольгу у входа в «Камелию» в обществе богемного незнакомца, Львович слегка растерялся. Подойти к ним и спросить в чем дело, или пройти мимо, как ни в чем не бывало? После секундного размышления он выбрал второй вариант и беспрепятственно прошел мимо охранников, тупо упершихся в стоящую на лестнице троицу. Не зная чего ожидать от своих спутников, Львович разменял сто долларов, сел за ближайшую к входу слот-машину и пробежался беглым взглядом по залу. За третьей, самой дальней рулеткой сидела позавчерашняя блондинка с растрепанными волосами. Она сидела спиной, но ее невероятная прическа, которую Львович мысленно назвал: «я сегодня с бодуна», не оставляла никаких сомнений. Прошло минут десять, но ни Егор, ни Ольга, ни их экстравагантный собеседник в зал так и не вошли. Львович уже собрался позвонить кому-нибудь из своих компаньонов, как телефон исполнил незатейливую мелодию, и на дисплее высветилось имя «Егор».

— Да, — раздраженно отозвался отставной десантник. — Вы чего там застряли на лестнице с этим… петухом?

— Нас не пустили, — растерянно ответил Егор. — Мы едем в казино «Парадиз».

— А где это?

— Понятия не имею. Скажешь таксисту — он и привезет. Не думаю, что здесь несколько «Парадизов».

— Хорошо, через пять минут выезжаю. Вот только здесь… — Львович на секунду запнулся, решая сообщать Егору о девушке или нет. — Здесь снова играет твоя блондинка.

Телефонная трубка отозвалась на эту новость учащенно-неровным дыханием.

— Алё, ты чего замолк? — напомнил о себе Львович.

— Подожди немного, дай подумать, — тяжело выдохнул Егор.

Через минуту он продолжил ровным спокойным голосом:

— Знаешь, не надо ехать за нами. Попробуй хоть что-нибудь узнать об этой девушке. Проследи за ней как-нибудь.

— Как я за ней прослежу без машины?

— Попробуй на такси…

— А если она снова уйдет через VIP-зал.

— Львович, ну, придумай что-нибудь. Ты ведь у нас, как Джеймс Бонд, — все можешь!

Отставной офицер польщенно улыбнулся.

— Все, не все, но кое-что ещё могу. А эта девица, похоже, тебя сильно зацепила.

— Дело не во мне, — даже через телефон чувствовалось, как смутился Егор. — Похоже, эта девушка тоже знает систему выигрышных циклов.

— Ладно, не оправдывайся, что смогу — то сделаю. Только сам не звони мне. Мало ли, как у меня будет складываться.

— Удачи тебе!

— Взаимно!

Львович на всякий случай отключил в телефоне звонок и перешел от игровых автоматов к столу для блек-джека, выбрав место так, чтобы видеть объект наблюдения, не поворачивая головы. В этот вечер Львович играл очень рассеянно, он не только наблюдал за загадочной незнакомкой, но и постоянно рыскал глазами по залу, ожидая в любой момент увидеть Вадима Борисовича Линкевича — бывшего хозяина московского казино «Коралл». Блондинке, похоже, тоже не везло. Она несколько раз ходила за фишками на кассу, а около полуночи, проиграв очередной спин, покинула игровой стол и торопливой походкой скрылась в VIP-зале. Львович тут же бросил карты и так же поспешно вышел через основной вход. Обогнув здание казино, он вышел на клубную стоянку. Через минуту из неприметной двери в углу здания выскользнула женщина в длинном белом плаще и плотно затянутом белом головном платке. Она нажала на брелок и в центре парковки пискнула, мягко мигнув фарами, серебристая «Ауди ТТ». Львович снова выскочил на проспект и, остановившись на краю тротуара, взмахнул рукой. От входа в игровой клуб к нему тут же подъехал синий «Логан» с шашечками на борту.

— Вон за той машиной! — Львович махнул перед лицом таксиста красной книжечкой и указал на выехавшую с парковки «Ауди».

— Но…

— Не волнуйтесь, я заплачу.

— У нас силы не равны, чтобы гоняться за такой тачкой.

— Придется попробовать…

Как ни странно неизвестная блондинка педантично соблюдала правила дорожного движения и ехала по городу со скоростью шестьдесят километров в час. Да и выехав из Минска, ускорилась незначительно — километров на десять-пятнадцать. Молчаливый таксист, видимо, поверивший, что рядом с ним сидит настоящий сотрудник спецслужб, терпеливо держался в сотне метров от серебристого купе. После получаса монотонной и скучной езды таксист нарушил свое молчание:

— И далеко мы едем? У меня бензин скоро кончится.

— Значит, будем ехать, пока не кончится.

Минут через десять «Ауди» проехала через спящий коттеджный поселок и затормозила у трехэтажного кирпичного дома на берегу небольшого озера. Таксист остановил свой «Логан» на окраине поселка и выключил фары. По фасаду большого дома светились яркие золотые буквы — «Роза Ветров», а рядом перемигивались три переплетенные остроконечные звезды: красная, синяя и зеленая. Девушка поставила машину на бетонную площадку, тускло освещенную единственным фонарем и, шумно хлопнув массивной входной дверью, исчезла в доме. Несколько окон рядом с дверью осветились и почти сразу погасли. Львович положил на торпеду двести долларов и тихо, но убедительно произнес:

— Подождите меня, пожалуйста, минут десять.

— А у вас не будет наших рублей? — неуверенно спросил таксист.

— Когда вернемся в город, я разменяю, — успокоил его Львович и вышел из машины.

Ни в одном из фасадных окон свет больше не загорелся, и он пошел в обход здания. Но и торцевые, и тыльная сторона дома были погружены во мрак. У Львовича появилось неприятное ощущение, что из этой темноты за ним кто-то наблюдает, и он, недолго постояв на берегу озера, направился к поселку.

«Надо же, а мы еще думали остановиться в этом захолустье», — подумал отставной офицер, бросил прощальный взгляд на темное здание с пульсирующими разноцветными звездами и направился к своему такси. Но на окраине поселка его ждал очень неожиданный сюрприз. Синий «Логан» с желтыми полосами и черными шашечками бесследно исчез, зато в глубине улице в заменяющем фонари робком лунном свете высвечивался силуэт какого-то внедорожника. Неприятный холодок растекся в груди Львовича. Он остановился и подумал, что в такой ситуации лучше всего вернуться назад и попробовать укрыться в «Розе Ветров». А тем временем внедорожник включил ближний свет и дважды призывно мигнул фарами. Львович сделал шаг назад, и ближний свет тут же переключился на дальний. Ноги сами прилипли к земле, а внутренний голос прошептал, что если сейчас он побежит, то его элементарно подстрелят еще на полпути к пансионату. Пассажирская дверца машины распахнулась, и к Львовичу направился высокий широкоплечий мужчина. Ущербная луна светила ему в спину и, казалось, что на его лицо надета черная маска. Львович обреченно сделал несколько шагов навстречу незнакомцу. Тот широко развел руки и с притворным радушием произнес:

— Ну, здравствуй, Малышев!

По голосу Львович сразу узнал своего недавнего начальника Сергея Коломенцева — бывшего директора службы безопасности московского казино «Коралл».

— Здравствуй, — хмуро буркнул он в ответ.

— С тобой Вадим Борисович хочет поговорить!

— Так хочет, что нашел меня среди ночи в этой тьмутаракани?

— Как видишь…

Коломенцев как бы по-дружески крепко обнял Львовича за плечи и, доведя до машины, довольно грубо толкнул на заднее сиденье.

— А полегче нельзя?

— Не стеклянный, не разобьешься, — хамовато ответил Коломенцев, устраиваясь рядом.

— Возвращаемся? — лаконично спросил водитель.

Начальник безопасности молча кивнул головой, внедорожник развернулся и, с ревом стартанув, полетел в сторону Минска. Через полчаса Львович и державший его за локоть Коломенцев, миновав по-прежнему оживленный игровой зал «Камелии», вошли в сумрачный кабинет, обставленный угловатой мебелью из массива черного дерева венге. Стилизованные под факелы настенные светильники отражались струящимися огненными бликами на полированных панелях, столешницах и дверцах. Стоявший посреди кабинета Вадим Линкевич, одетый в строгий черный костюм и черную рубашку с воротничком-стоечкой, весьма органично вписывался в этот сумрачный антураж. Сердце Львовича учащенно забилось, а в левом боку заколола невидимая маленькая иголочка.

— Что же ты Малышев промолчал о том, что получил от Глимскинда?

— А что я получил от Глимскинда? — удивленно переспросил Львович. — Ах, да — чаевые! Вы хотите, чтобы я вам вернул чаевые?

— Не валяй дурака! Ты получил от Глимскинда либо тетрадь Паскаля, либо просто некий закон беспроигрышной игры!

— Тетрадь Паскаля? — саркастически усмехнулся Львович. — А почему не глиняные таблички Архимеда или папирусы Тутанхамона?

— Зря смеёшься, Малышев, — с угрожающим спокойствием произнес Линкевич. — Блез Паскаль создал рулетку для исследования теории вероятностей и, уж не знаю случайно или нет, открыл закон беспроигрышной игры. Свои расчеты он записал в тетрадь, которая бесследно исчезла после его смерти. С тех пор уже триста пятьдесят лет тысячи игроков по всему миру ищут эту тетрадь. Как мне признался в приватной беседе астролог Игорь Буянов, Глимскинд за неделю до своего триумфального выигрыша поменял на «Вернисаже» украденные у своего друга канделябры на некий рукописный артефакт. Что это был за артефакт, если после его получения конченый игроман-математик, пятнадцать лет безуспешно искавший систему игры в рулетку, вдруг сделал три крупных выигрышных ставки подряд? Это могла быть только тетрадь Паскаля!

— Интересный рассказ, но при чем здесь я? — спокойно возразил Львович.

— Ты отвез Глимскинда из казино в загородный дом Буянова. По словам астролога, сбрендивший математик собрал свои вещи, вызвал такси и через полчаса уехал покорять игровые клубы Москвы, Монте-Карло и Лас-Вегаса. Вот только ни в одном из этих городов Глимскинд не появился. Он бесследно исчез, будто вообще не появлялся на свет. Моя версия такая — не было никакого такси. Глимскинд попросил тебя подождать полчаса возле дома Буянова, а потом отвезти его в какую-нибудь московскую гостиницу. А ты, Малышев, грохнул его где-то по дороге, тело закопал в ближайшем лесу, а выигранные деньги и артефакт забрал себе. Возможно, ты ничего не понял в тетради Паскаля, но на всякий случай спрятал ее до лучших времен. А теперь, когда твой закадычный друг Коваленко, подсевший на игру как на героин, вскрыл себе вены в ванной, ты, мучимый совестью, отдал эту тетрадь его детям. Егор, а особенно Ольга как математик, быстро разобрались, что к чему и теперь приехали в Минск чистить мои казино. Верно, я излагаю?

— Нет. Я не убивал Мишу Глимскинда. Мотив убить Мишу был только у Буянова. Глимскинд жил и играл за его счет много лет. А когда, наконец, выиграл, то астролог мог попросить его оплатить накопившийся счет. Тем более, что буквально накануне Миша украл у него антикварные подсвечники. Слово за слово — завязалась драка, и Буянов убил Глимскинда чем-нибудь вроде кухонного ножа. Тело закопал в лесу, а всем сказал, что несчастный математик уехал на ночном такси в Москву. Потом Буянов изучил доставшийся ему артефакт и понял, что теперь обладает практически неиссякаемым денежным источником. Он купил себе новые документы, забросил свою сомнительную астрологию и теперь беспечно колесит по континентам, легко зарабатывая деньги во всех казино от Минска до Рио-де-Жанейро…

— Вот только за шесть лет, прошедших с исчезновения Глимскинда, ни в одном казино мира не было зафиксировано ни одной аномально удачной серии игр с крупными ставками.

— Буянов умный человек и, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, может делать умеренные ставки.

Сердце Львовича билось все быстрее, а невидимая иголочка в левом боку колола все чаще. Он достал из кармана флакончик с валидолом и закинул в рот сразу три таблетки.

— Что это ты там проглотил? Надеюсь не какой-нибудь цианид? — недобро усмехнулся Линкевич.

Львович промолчал, и он продолжил:

— Ты знаешь, сколько зарабатывал Буянов на своей астрологии? Он ни за что не поменял бы свою сытую удачную жизнь на какую-то сомнительную авантюру! И я не сомневаюсь, что тетрадь Паскаля, после исчезновения Глимскинда, досталась тебе!

— Я никого не убивал, — тихо и как-то безразлично произнес Львович.

— Да мне пофиг — убивал ты кого или не убивал! — обозленно рявкнул Линкевич. — Мне нужна тетрадь Паскаля! Сегодня вечером мои люди в «Меридиане» осмотрели ваши номера и машины и ничего не нашли. Вы либо оставили тетрадь в Москве, что маловероятно, либо постоянно таскаете ее с собой. Раздевайся!

— Чтооо? — возмущенно протянул отставной офицер.

— Раздевайся!

Широкоплечий гигант Коломенцев сделал угрожающий шаг вперед.

— Да, подавитесь! — Львович одним движением снял пиджак, бросил его под ноги Линкевичу и рванул рубашку так, как рвали тельняшки матросы в кинофильмах про войну.

Но тут сердце военного пенсионера застучало так, словно собралось выпрыгнуть из теснящей его грудной клетки, иголочки в левом боку превратились в швейную машинку, сумрачный кабинет закружился вокруг невидимой оси, а светильники в виде красно-желтых факелов медленно погасли. Перед глазами просыпался какой-то странный листопад из карточных шестерок, и последнее, что услышал Львович, погружаясь в темноту, это истеричный крик Вадима Линкевича:

— Врача! Скорее, пока он не зажмурился! Он мне нужен живой!

33

— Добрый вечер. Если для кого-то из вас он добрый, — отозвался в трубке очень знакомый и самоуверенный голос.

— Кто это? — ледяным тоном спросил Егор, хотя сразу догадался, кто является его собеседником.

— Не узнал? Богатым будешь! Хотя вряд ли. Думал, сумеешь от меня сбежать?

Сомнений не оставалось, — московский телефон Львовича находился в руках Вадима Линкевича.

— Где Львович?

— Соскучился по своему старшему товарищу?

— Где Львович? — уперто повторил свой вопрос Егор.

— Если хочешь увидеть своего компаньона, приезжай вместе с сестрой в «Камелию». У вас есть тридцать минут.

— Мы не успеем, у нас нет машины.

— Это ваша проблема… — холодно резюмировал Линкевич и отключился.

Ольга, стоявшая рядом и слышавшая весь разговор, вопросительно посмотрела на брата.

— И что теперь делать?

— Попросим Розу нас подвезти…

— Еще чего! — надменно фыркнула Ольга. — Это же вторая Коровкина! Роза Винд — она же Роза Ветрова! Везет тебе на подобных баб!

— А у тебя есть другие предложения?

Ольга молча развернулась и, гордо подняв голову, вышла из номера в коридор. Когда они спустились в обеденный зал, Роза, сидя за столом с бокалом вина, размеренно покачивалась в такт звучащей из динамиков песне:

Мы будем вместе, я знаю!

Таких как я не бывает!

Таких как ты не теряют!

Мы будем вместе…

Увидев Егора и Ольгу, она выключила музыку и нетерпеливо спросила:

— Ну что, нашли дедушку?

— Нашли… — уныло отозвался Егор, не зная, как обратиться к Розе с просьбой о помощи.

— А что такие невеселые?

— Дедушка здорово проигрался в «Камелии», и нам надо срочно оплатить его долг.

— Ему предоставили в «Камелии» кредит? — удивилась Роза.

— Вроде того… — уклончиво ответил Егор.

— А у вас нет денег?

— У нас нет машины.

— Это не вопрос. Я доброшу вас до «Камелии» за полчаса.

— Но вы же выпили! — неприязненно заметила Ольга.

— Это не проблема. Я хорошо вожу.

Через несколько минут серебристая «тэтэшка» промчалась через спящий поселок и, выехав на шоссе, полетела в сторону Минска. Егор сидел на переднем сидении рядом с Розой, а Ольга, вытянув ноги по диагонали и возмущенно пробормотав: «Здесь только детей возить!», — устроилась на заднем диване.

— Странно, как вашему дедушке выдали кредит в «Камелии», — с откровенным скепсисом произнесла Роза. — Там снега зимой не выпросишь…

— Вы еще не знаете нашего дедушку, — усмехнулся Егор. — Он такой обаятельный — черта может уболтать!

— Я почти год являюсь постоянным игроком VIP-зала, но мне никогда больше трехсот долларов в кредит не давали.

— Вот и нашему дедушке дали триста долларов, а теперь не выпускают, пока не вернет.

— Очень странно…

Роза остановила машину, не доехав метров ста до входа в «Камелию».

— Я вас здесь подожду, что-то не хочется сегодня светиться в казино.

Егор облегченно вздохнул, он очень боялся, что Роза из любопытства увяжется с ними. Возле металл-детектора у входа в игровой зал Егора и Ольгу уже ждал высокий широкоплечий мужчина. Судя по тому, что два других охранника вытянувшись в струнку, молча стояли поодаль, он был здесь за главного.

— Вадим Борисович вас ждет, — вежливо кивнул головой высокий мужчина и проводил гостей до той самой неприметной двери, в которую накануне вошел Львович.

Вадим Линкевич сидел за огромным письменным столом, на котором не было ничего кроме открытого ноутбука. Тяжелая черная мебель и блекло-желтые светильники-факелы создавали гнетущую атмосферу какой-то инквизиторской коллегии. Но на раздраженного Егора эта уловка не подействовала.

— Где Львович? — твердо и уверенно спросил он прямо с порога.

— А поздороваться? — снисходительно ухмыльнулся Линкевич.

— Мы уже здоровались по телефону. Где Львович?

— Что ты заладил как попугай: где Львович, где Львович? Я же тебя не спрашиваю прямо с порога: где тетрадь Паскаля?

— Что-что? — удивленно округлил глаза Егор.

— Тетрадь, которую Львович получил от Глимскинда, а после смерти вашего отца отдал тебе и твоей сестре.

— Львович нам ничего не отдавал, и никакой тетради у нас нет.

— Нет, нет… — торопливо подтвердила слова брата Ольга.

— Ну, раз никакой тетради у вас нет, то и у меня никакого Львовича нет. Сергей, проводи гостей до дверей! — весело и в рифму приказал Линкевич.

Здоровяк Коломенцев послушно взял Егора и Ольгу под локти.

— Постойте! Вы же сами сказали: приезжайте в «Камелию», и увидите Львовича!

— Львович сказал, что отдал тетрадь вам. А вы утверждаете, что у вас ничего нет!

— Но у нас, действительно, нет никакой тетради Паскаля!

— Все, Егор, гуляй! Только не забывай, сколько ты должен Магде!

— А как же Львович?

— Повторяю для тугодумов: если у вас нет никакой тетради, то у меня нет никакого Львовича! — широко улыбнулся Линкевич, обнажив неправдоподобно ровные и белые зубы. — Обращайтесь в местную милицию, пусть она ищет вашего друга!

Коломенцев дернул упирающегося Егора за локоть и буквально волоком потащил его и Ольгу к двери. В голове у Егора все перемешалось. Он предполагал, что Линкевич потребует, чтобы они вернулись в «Меридиан», и укажет в каких казино нужно отыгрывать деньги для Магды. А такого поворота событий Егор никак не ожидал. Ясно было одно, что ни он, ни Ольга, ни Львович не выберутся из Минска до тех пор, пока Линкевич не получит рукопись. А когда он ее получит, то…

— Подождите! Вы предлагаете сделку?

— Конееечно! — удовлетворенно протянул Линкевич. — Вы отдаете мне тетрадь, которую получили от Львовича, а я возвращаю вам вашего пенсионера и прощаю долг перед Магдой!

— Хорошо, я согласен.

— Ты с ума сошел, — возмущенно прошептала Ольга.

— Где Львович? — в третий раз повторил свой единственный вопрос Егор.

— Знаете, у вашего друга оказалось очень слабое сердце, и сейчас он поправляет свое здоровье в одном загородном санатории.

— Пока я не увижу Львовича, никакой сделки не будет!

— Вашему другу прописан абсолютный покой. Сейчас ночь, и он спит. Я предлагаю сначала поехать забрать тетрадь, если, конечно, у вас ее нет при себе. А потом я сам отвезу вас в санаторий к вашему пенсионеру.

— Без Львовича никакой сделки не будет!

— Не будет — так не будет! Я человек терпеливый, могу и подождать денёк-другой, пока вы не одумаетесь. Сергей!

Коломенцев снова схватил Егора и Ольгу под локти.

— Хорошо. Но какие гарантии, что получив бумаги, вы нас всех просто-напросто не убьете?

— А зачем мне вас убивать? Вы мне не конкуренты. Наоборот, забирая у вас тетрадь, я спасаю вас от больших неприятностей. Любой игроман за тетрадь Паскаля родную бабушку задушит, а не то, что вас. Вы дети, которые по своей наивности решили сыграть во взрослую игру. Игровой мир тесен, и после серии крупных выигрышей вас не пустят ни в одно легальное казино. А если вздумаете играть в каком-нибудь подпольном лоховнике, то в лучшем случае вас просто грохнут, а в худшем перед этим будут долго и негуманно выбивать систему выигрышной игры. Так что мой вам совет: если вздумаете продолжать, то играйте неприметно и мелкими ставками.

— Спасибо за совет. Но все же хочется каких-либо гарантий, — настойчиво повторил Егор.

— Я сам игрок и, если хотите, могу дать вам свое слово. — убедительно-сухо произнес Линкевич. — А слово игрока твердое.

— Вы не игрок, вы — шулер, — усмехнулся Егор.

— Считайте, как хотите. Даю вам слово игрока.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок.

— Не раздражай меня, — нахмурился Линкевич. — Где тетрадь?

— В пансионате «Роза Ветров».

— Ну, все, хватит разговоров. Поехали!

Выйдя из кабинета, Егор направился в сторону центрального входа, но Коломенцев тут же одернул его и повернул в сторону VIP-зала. Экс-хирург, надеявшийся на то, что Роза, увидев их, что-нибудь предпримет, почувствовал внутри щемящую пустоту, как во время неудачной операции, когда пациент умирает на столе, и ему уже невозможно чем-либо помочь. Только теперь таким пациентом был он сам. Оставалось надеяться только на чудо. Когда Егор, Ольга, Коломенцев и Линкевич спустились по запасной лестнице на клубную парковку, к ним тут же подъехал внушительный «Кадиллак Эскалаэйд». За рулем внедорожника, к неприятному удивлению Егора, сидел безликий начальник охраны из «Меридиана». Линкевич сел на переднее сиденье, остальные на задний диван.

— Куда едем? — спросил безликий человек в сером.

— Снова «Розу Ветров», Клавис, — задумчивым эхом отозвался Линкевич. — Снова в «Розу Ветров».

Этот ответ сильно озадачил Егора. Почему «снова»? Неужели Роза как-то связана с Линкевичем?. Когда массивный внедорожник выехал на проспект, Егор с надеждой посмотрел в заднее стекло. Серебристая «Ауди ТТ» по-прежнему стояла в ста метрах от входа в игровой клуб, но ее габариты были погашены и внутри, похоже, никого не было.

— Зачем ты согласился на обмен? — упавшим голосом прошептала Ольга. — Когда Линкевич получит рукопись, он всех нас убьет.

— А ты думаешь, мы бы просто так вышли из «Камелии»? Нас бы затащили в какой-нибудь подвал, подвесили вверх ногами и ждали, пока мы все расскажем. А так, у нас есть шанс, мы оттягиваем время. Линкевичу нужна тетрадь Паскаля и система выигрышных циклов. Получив Феодосийский список, он ничего не поймет и снова начнет нас допрашивать. Тем временем Роза забеспокоится и что-нибудь предпримет.

— И что же она предпримет?

— Сообщит в милицию, или еще что-нибудь.

— Ну-ну…

— В конце концов, в «Розе Ветров» должен быть какой-то персонал, хотя бы тот парень, что оформлял нас в гостиницу. Мы можем попросить о помощи…

Ольга промолчала, и Егор с надеждой обернулся к заднему стеклу. Но едва-едва освещенное убывающей луной шоссе было абсолютно пустынно. Слабая надежда на то, что Роза каким-то чудом заметила их отъезд, окончательно исчезла.

«Роза Ветров» встретила ночных гостей темными окнами и тремя пульсирующими разноцветными звездами на фасаде.

— Там что, никого нет? — озадаченно спросил Линкевич.

— Хозяйка уехала в город вместе с нами, а был ли там кто-то еще из персонала или постояльцев, я не знаю, — невесело ответил Егор, ему очень хотелось, что бы в пансионате хоть кто-нибудь находился.

Линкевич насторожился:

— И что вы сказали хозяйке?

— Что хотим провести вечер в казино.

— И все?

— И все…

— Тогда стучи.

Егор взялся за позеленелое медное кольцо и несколько раз с силой ударил по дубовой двери. Выдержав паузу, он постучал еще раз, потом еще. Тяжелый сухой стук пролетел над озером и эхом отскочил от молодого ельника, но в гостинице не раздалось ни звука и не загорелось ни одно окно.

— Похоже, действительно, никого, — произнес Коломенцев и отодвинул Егора от двери. — Здесь нет личинки, значит, замок электронный.

— Или дверь закрыта изнутри на какую-то щеколду, — предположил безликий начальник охраны из «Меридиана». — Принести монтировку?

— Не надо, Клавис.

Коломенцев отошел на шаг от двери и с короткого размаха навалился на нее мощным плечом. В тот же момент раздался негромкий щелчок, дверь распахнулась, и двухметровый гигант улетел в темноту. Клавис, включив ручной фонарик, вошел следом и, посветив по стенам, щелкнул выключателем. Коломенцев сидел на полу и растирал рукой отбитое плечо. Обеденный зал был стерильно чист, и на круглом столике у окна уже не было ни бутылок, ни закусок, хотя Егор твердо помнил, что Роза ничего со стола не убирала. Может, здесь находится тот молодой человек, который заселял их в гостиницу? Тогда почему он не открыл дверь?

— Так, где ваш номер? — спросил Линкевич.

— На втором этаже. Двести третий.

Вся компания молча направилась к лестнице. Первым пошел безликий Клавис, светивший по стенам фонариком и на ходу щелкавший выключателями. Следом жизнерадостно шагал Линкевич, насвистывавший на ходу какую-то замысловатую импровизацию, потом уныло ковыляли сникшие Егор и Ольга, и замыкал шествие гигант Коломенцев, до сих пор растиравший левое плечо. У двести третьего номера Клавис остановился и несильно толкнул входную дверь. Та легко и бесшумно отворилась, как бы приглашая гостей войти внутрь. Егор снова удивился, потому что хорошо помнил, как закрыл дверь, и ключ от номера до сих пор лежал в его кармане. Он подумал, что, может быть, в номере их кто-то ждет. Но Клавис включил свет, и очередная соломенная надежда растаяла вместе с отступившей темнотой.

— Ну, и где тетрадь? — самодовольно улыбнулся Линкевич.

Егор открыл шкаф, достал портфель с ноутбуком и вынул оттуда старенький автомобильный атлас.

— А я его видел в машине у старика, — недоверчиво покачал головой Клавис. — Там не может быть никакой тетради.

— А я сразу сказал, что у нас нет никакой тетради Паскаля, — согласился Егор. — У нас есть только один-единственный листок.

Он открыл заднюю страницу обложки, ногтем отделил внутреннюю картонку от наружного дерматина и вынул из открывшегося конверта сложенный пополам желтый обгорелый лист.

— Получите…

Линкевич развернул ветхий манускрипт, и руки у него заметно задрожали. Несколько минут он бегал глазами по строчкам то сверху вниз, то снизу вверх.

— Да, это же… это же вторая часть Феодосийского списка. Клавис, посмотри…

Неприметный человек в сером

...

Ұқсас кітаптар

Алексей ПшеновСобачье счастье

18+

Алексей ПшеновЗаговор астрономов

18+

Алексей ПшеновПокрывало Изиды

18+

автордың кітабын онлайн тегін оқу Шесть, шесть, шестьАлексей Пшенов

Алексей Пшенов

Шесть, шесть, шесть...

Оглавление

0

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

Ұқсас кітаптар

автордың кітабын онлайн тегін оқу Шесть, шесть, шесть
Алексей Пшенов