Фима давно понял, что во сне меньше лжи, чем в бодрствовании.
лицо ее было даже более обнаженным, чем тело.
Когда Фима осмелился спросить, какое наказание ждет его, ответил ему министр обороны:
— Ну какой же ты болван. Да ведь преступление и есть наказание.
Фима давно понял, что во сне меньше лжи, чем в бодрствовании.
И хотя у меня нет никакого колокольчика, я сказал: “Любезная моя госпожа, если вы не выйдете, мне придется позвонить в колокольчик”.
Порою сама суть женственности представлялась ему вопиющей несправедливостью, чуть ли не жестокой болезнью, поразившей половину рода человеческого, обрекшей на унижения и терзания, которые обошли стороной другую половину. Но бывало и так, что возникала в нем и неясная ревнивая зависть, чувство какого-то упущения, словно обделен он неким таинственным даром, позволяющим им весьма просто присоединиться к тому миру, куда для него дорога закрыта навеки. И чем больше он размышлял об этом, тем меньше удавалось ему разобраться в себе, провести границу между жалостью и завистью.
Но ведь разве у пули есть руки
потрясающее его сравнение Кафки, Гоголя и хасидских притч…”
лагеря беженцев Джебалия, сектор Газа
хотя прежде пренебрегал религиозными заповедями, да и вообще полагал, что Господь тоже нерелигиозен.
