Мартов говорил и говорил. О долге. О людях. О человечестве. Только слова были какие-то мятые, словно он долго носил их в кармане. Да и странно как-то взывать к высоким ценностям, одновременно выкручивая руки. Шелуха обаяния окончательно слетела с него, и я вдруг понял, что не боюсь. Ни угроз, ни уголовного дела, ничего не боюсь. Веселая злость — вот, что плясало на кончиках моих пальцев.