автордың кітабын онлайн тегін оқу Пулеметчик
Д. Н. Замполит
Неверный ленинец. Пулеметчик
© Д. Н. Замполит, 2025
© ООО «Издательство АСТ», 2025
* * *
Громадная благодарность:
Александру Башибузуку за животворящие пендели,
Андрею Кокореву за бесценные советы по жизни и быту начала ХХ века (кто не читал «Повседневную жизнь Москвы» – рекомендую),
Алексею Вязовскому и бета-ридерам за то, что кто-то все это прочитал.
Еще и примечания автора:
Вторая книга цикла «Неверный ленинец». Будет Россия Шредингера – одновременно с хрустом французских булок и голодом. Будут приключения, в первую очередь приключения мысли, иногда со стрельбой. Будет много исторических лиц, в том числе малоизвестных. Будет много непонятных слов, ставить примечания к каждому нет возможности – Гугл и «Википедия» вам в помощь. Будут прямые цитаты из сочинений встречающихся в тексте лиц в качестве их речи или писем.
Граничные условия – революция неизбежна, царизм нежизнеспособен, англичанка гадит, мафия бессмертна))
Зима 1902
Дверь распахнулась, и в помещение вместе с морозным паром ввалились человек пять городовых, в шинелях, митенках и башлыках по зимнему времени. Шедший впереди детина богатырского сложения слегка повел рукой и отодвинул меня с Тулуповым с дороги, отчего мы даром что не отлетели к стене.
– Всем оставаться на местах! – рявкнул один из полицейских среди топота сапожищ и звяканья портупей и сабель. – Остановите машину!
Печатный цех являл собой своего рода живую картину «Не ждали» или, скорее, финальную немую сцену из «Ревизора» – фараоны рассредоточились по типографии, большинство рабочих застыло, гремел вал, станок плевался листовками, и двое плавно стопорили его работу.
– Остановить! – снова рявкнул городовой и двинулся в их сторону.
– Останавливаем-останавливаем, только резко-то нельзя, «американка» – машина нежная, вон, тигель-то качается еще… – попытался объяснить пожилой печатник в измазанном краской фартуке, указывая на чугунное творение бостонской фирмы «Планета» с рычагами, колесами и вертикальной панелью-талером. Напарник его, молодой и здоровый парень, мрачно глядел на стражей закона, но подтормаживал ножным приводом, отчего и маховик начал замедлять вращение.
– Поговори мне! – сунул держиморда кулак под нос пожилому, тот только поклонился и отошел от машины.
В пропахшем запахом разогретой смазки, бумаги и краски помещении установилась тишина, ну почти – было слышно лишь, как затихает станок, из которого выпала последняя листовка, рабочие отошли к стенам и замерли. И тут Алексей, ботаник и педант, двинулся вперед – вот уж от кого не ожидал!
– А что, собственно, происходит? На каком основании вы врываетесь в типографию?
– На основании постановления об обыске! А вы кто будете?
– Управляющий типографией Тулупов, – гордо выставил вперед жидкую бороденку Леша, – предъявите постановление!
– Сей секунд подъедет пристав, – прогудел городовой, и словно в подтверждение его слов снаружи несколько раз тренькнул колокольчик запряженной в сани лошади и раздалось «тпррру!». Еще через минуту дверь открылась и в типографию вошел… разумеется, Кожин – я чуть не заржал.
– Николай Петрович! У нас с вами просто талант к встречам in improvisa adiunctis.
Тот несколько оторопело глянул на меня и на автомате вынул из-за отворота бобровой шубы пакет с постановлением.
– Да уж, ничего не скажешь. Прямо даже боюсь представить, где свидимся в следующий раз.
Дверь снова бухнула, и на сцене появился Митя Рюмкин, веселый и румяный с мороза.
– Давайте листовки! – радостно крикнул он, прежде чем его сграбастал за шиворот еще один фараон, появившийся у него из-за спины и прятавшийся в тамбуре как раз на такой случай.
Кожин только криво усмехнулся, обвел глазами типографию и остановился взглядом на Алексее.
– Господин Тулупов, если не ошибаюсь? Извольте ознакомиться, – постановление перешло в руки «управляющего типографией», а я все еще стоял у стены и наслаждался эдакой мизансценой.
Рабочие спокойно стояли по углам, кое-кто пытался стереть вечную краску с рук такой же заляпанной и промасленной тряпицей, полицейские переминались с ноги на ногу в ожидании команды приступить к обыску. Леша дочитал бумагу, передал ее обратно Кожину и сделал приглашающий жест:
– Прошу.
– Панков, двух понятых и посыльного к следователю, – скомандовал Кожин.
Названный Панковым козырнул и молча вышел.
– Николай Петрович, присесть не желаете? – вступил в дело я. – Может, чайку с мороза? Митя, будь добр, распорядись.
Митя двинулся было к дверям, но был остановлен тяжелой рукой в вязаной перчатке, легшей ему на плечо.
– Не положено!
– Николай Петрович, ну ей-богу, что за нелепость?
– Гм. Михаил Дмитриевич, будьте любезны сначала объясниться, что вы тут делаете, а потом уж решим, за чайком бежать или в участок везти.
– Как что? Приехал забрать тираж листовок, – я откровенно наслаждался ситуацией и даже снял пальто с меховым воротником, оставшись в известном на всю Москву френче. Известном настолько, что среди москвичей, оказывается, бытовало твердое убеждение, что англичане для своих войск в Трансваале нагло слямзили фасон с «куртки инженера Скамова», как меня тут величали. Бороться с такого рода городскими легендами – дело бессмысленное, и на вопросы, как это британцам удалось, в зависимости от обстановки я глубокомысленно пожимал плечами или трагически вздыхал, но ничего конкретного не говорил, что только укрепляло эту версию, ну и мой авторитет до кучи.
– Не могу поверить, – пристально глядя на меня и скорбно покачивая головой, протянул Кожин, – инженер Скамов, известный изобретатель, глава Жилищного общества, кавалер ордена Святого Станислава – и вдруг листовки! Как же это вы так вляпались, Михаил Дмитриевич?
– Да все этот артельный съезд, все силы вымотал, – я решил разрядить обстановку, а то сдерживаться от смеха становилось все трудней и трудней.
– Какой съезд? – оторопело переспросил пристав.
– Ну как же, сельских артелей Центральной России, под патронажем великого князя Сергея Александровича, вы что, газет не читаете? – я обернулся к вешалке с пальто и вынул из внутреннего кармана купленные утром газеты, в коих немалое место занимали репортажи с нашего съезда, и протянул Николаю Петровичу, так и стоявшему посредине цеха в распахнутой шубе.
– Да при чем тут съезд? – он, похоже, начинал злиться.
– На съезде завтра важное голосование, мнения разделились… – начал я уже серьезно. – Наша группа решила подготовить и напечатать листовку с нашими аргументами и раздать участникам, чтобы донести до каждого то, что мы считаем правильным. Вот, пожалуйста, – я повернулся в другую сторону, выдернул одну из пачки уже напечатанных листовок и подал ее Кожину.
Пристав бегло просмотрел ее и сморщился, будто сожрал лимон. По-моему, он даже тихонько застонал – еще бы, полтора года назад мы устроили московской полиции «волну телефонного терроризма» и в течение нескольких месяцев задергали ее подметными письмами о том, что в той или иной типографии печатается нечто запрещенное. Естественно, никакой нелегальщины там и не было, некоторые печатни безрезультатно обыскивали по пять-шесть раз, и к концу года полиция от любых подобных сведений просто зверела и отмахивалась. Чего мы, собственно, и добивались, получив свободу рук на полгода. Ситуация поменялась после эпического старта «Правды», когда охранители начали искать место ее издания и вернулись к обыскам, но вторая волна довольно быстро сошла на нет ввиду околонулевой отдачи – нашлась только одна маленькая типография, да и то с нашей же помощью.
Вот и сегодня Кожин надеялся поймать настоящую рыбку, но челюсти полицейской щуки щелкнули впустую.
– Так что же, чайку?
Кожин страдальчески вздохнул, отвернулся и махнул рукой.
– Давайте. И лучше бы нам присесть где-нибудь.
– Алексей, – обратился я к Тулупову, – мы с господином приставом займем контору с вашего разрешения?
– Разумеется, чувствуйте себя как дома, – это был фирменный стиль нашего «управляющего», шутки только для своих.
Тем временем Панков доставил понятых, прибыл и следователь, начался обыск, а я, сидя за чаем с калачами, рассказывал Кожину о съезде, который нам удалось организовать не иначе как чудом, причем не одним.
Готовить его мы начали сильно загодя, когда стало ясно, что артельное движение «попало в точку» – если в первый год у нас было пять артелей, из которых выжило три, то на второй вокруг каждой образовался куст из шести-семи, а кое-где и десятка новых артелей, так что к осени 1901 года у нас их действовало примерно двести. А когда стало ясно, что неурожай в артелях пережили значительно лучше, чем окружающие, начался вал, и к зиме в стадии формирования находилось еще девять или десять сотен. Ну и труды тут были не только наши, на старте нам очень помог пример фон Мекка, соседа первой артели в Кузякино, землевладельца и председателя правления Московско-Рязанской дороги – он начал создавать такие же артели для поставок продуктов своим путейцам. Глядя на него, подтянулись и другие, движение ширилось, так что пора было писать и типовой устав, и создавать объединения, и строить взаимный кредит и даже нечто вроде приснопамятных МТС – парков техники в ряде мест, где в локомобилях или там конных жатках была большая потребность.
Коля Муравский, успешно закончивший университет и пока числившийся «помощником присяжного поверенного», со своими коллегами-юристами совершил первое чудо: дожал Министерство внутренних дел и выбил из него разрешение на созыв съезда. Я, конечно, подозревал, что здешнее МВД пытается контролировать все и вся, но чтобы настолько… То есть мало было испросить разрешения – нужно было утвердить программу, каждый пункт, регламент и ни-ни отклоняться под угрозой закрытия съезда.
И согласовать дату – нельзя в пост, нельзя на тезоименитства, нельзя в церковные праздники, нельзя, нельзя, нельзя…
И вот ей-ей, гипертрофированное НКВД, которое занималось всем подряд, возникло не просто так, а имело в основе вполне родную традицию – МВД Российской империи было не менее монструозно. И даже имело в своем составе строительные организации, разве что без ГУЛАГа – Корпус гражданских инженеров, отвечало и за электропроводку, и за назначение учителей (!), и за статистику, и за иностранные исповедания, и за осуществление решений правительства, и за городское управление… Провести выборы предводителя дворянства – МВД, соорудить памятник – МВД, продовольственная помощь – МВД, все, что угодно, вплоть до страхования и ветеринарного дела. Неудивительно, что этот бюрократический монстр был громоздок, неэффективен, страшно боялся любых изменений (а вдруг налаженная рутина сломается?), да еще и работал медленно.
И вот эту структуру Коле удалось пробить и получить утвержденную повестку. Конечно, полностью все, что мы планировали, в нее втиснуть не удалось – например, вычеркнули комиссию по кооперативной пропаганде. На удивление прошли почти все «мастер-классы» – доклады для заинтересованных лиц по разным аспектам работы артелей. Я ввел такой новый формат в надежде, что практические занятия, как мы их наименовали, вызовут меньше возражений, чем заседания всяких там комитетов, так и вышло.
Вторым чудом стало то, что фон Мекк какими-то своими хитрыми путями представил программу съезда на одобрение московскому генерал-губернатору. Я так полагаю, что он просто сумел, что называется, «подсунуть на подпись» – великий князь был скорее церемониальной фигурой, нежели хорошим администратором. Но, как говорится, «и так неплохо вышло», и эта подпись нам потом очень пригодилась.
Третьим чудом – место для проведения съезда. Помещения на сотню делегатов и полсотни-сотню гостей в Москве найти можно было – и свадебные дома, и Охотничий клуб сдавал свои помещения, были и Большой зал Консерватории, и поточные аудитории Университета.
Но…
Громадное такое «но» – как только мы говорили, что на съезд артелей прибудет в количестве вот этот самый le grand muzhike russe, так сразу же находилось десять тысяч отговорок и причин для отказа. Первым отпал Охотничий клуб, но с ним это было худо-бедно ясно – заведение элитарное, в смазных сапогах туда никак нельзя. Затем отказались и свадебные дома, то есть особняки, которые сдавали под проведение разного рода торжеств – «частные компании, имеют право». Но вот либеральная профессура, которая при каждом удобном случае клялась в любви к народу, удивила – оказывается, допускать мужика в храм музыки (или науки) тоже никак невозможно. Занятия, то-се, ну вы же понимаете…
Понимаем-понимаем, трындеть про народное дело лучше издалека.
Выход нашелся неожиданный: мы арендовали кирпичное здание в русском теремковом стиле, с большим внутренним пространством – первую городскую электростанцию на Дмитровке, ее отключили еще в 1897 году. Строение, кстати, и собирались использовать для тех же целей, что и у нас – мы удачно вклинились перед пожарной выставкой и Всероссийским пожарным съездом, намеченными на весну.
Главной «ударной силой» на съезде предполагались мужики из самых первых артелей, успевшие за три года и поднять свое материальное положение, и прочувствовать выгоды совместной работы. Кроме того, мы активно использовали схему последовательных инвестиций – если в первые артели я вкладывался напрямую, то, подзаработав денег, уже они вкладывались в следующие и так далее. Получалась своего рода пирамида или матрешка, где наши деньги (в том числе и полученные от продажи южноафриканских алмазов) с каждой новой ступенькой все больше и больше растворялись в общей массе, но тем не менее позволяли сильно влиять, а кое-где и полностью контролировать происходящее.
И естественно, что в такой системе главными проводниками наших идей, помимо студентов-агрономов, были те же самые мужики-первопроходцы. Так что перед съездом за нас гарантированно было не менее трети делегатов, еще процентов тридцать было скорее за нас, чем нет, а вот с остальными надо было работать – не то чтобы они были против или там представляли какую-то иную группировку, просто не втянулись еще и мысли у них были пока что вразброд.
«Петровцев», «юристов» и вообще «тилихентов» из нашей команды я заставил к съезду отпустить бороды, у кого не было, и ходить на съезд непременно в сапогах и косоворотках – крестьяне народ консервативный, пиджаки-галстуки могут и не оценить. Мне-то проще – у меня все вышеназванное имелось, а нескольким ребятам из необеспеченных пришлось помочь материально, но в целом мы явились делегатам по виду не как баре, а как хорошо знакомые соседи.
– …На ваших дворах застучали молотилки. На ваших полях появились посевы клевера, начали повышаться урожаи. Ваш труд, прилагаемый к земле, стал давать большие доходы.
Вы привыкли к труду, привыкли работать упорно в тиши, не гоняясь за наградой, и вас ли испугать тем, что съезду предстоит много труда? – такими словами я завершил приветственное слово и сошел с трибуны под хлопки мозолистых ладоней.
В перерыве после открытия многие постарались подойти ко мне и пожать руку – и неудивительно, я так или иначе успел побывать как минимум в полусотне артелей. Но даже на этом фоне сумели отличиться Василий Баландин и Павел Свинцов, с которыми мы начинали первую кузякинскую артель. Василий вот уже четвертый год нес обязанности головы артели, поднял урожайность вдвое и уверенно шел к сам-пятнадцать, изрядно заматерел, набрал уверенности и умения держаться с неофитами движения. А Павел недавно был избран казначеем Можайского объединения, и оба к съезду пошили себе френчи, что сразу выделило их из собравшейся толпы. Да еще они не просто поручкались, но обнялись и троекратно расцеловались со мной, подчеркивая тем самым наше близкое знакомство и свое «первородство», сделав это даже несколько напоказ, так сказать, для сведения всех присутствующих, что справные кузякинские мужики водят дружбу с самим инженером Скамовым. Учитывая, что «мои» деньги крутились почти во всех артелях, где краешком, а где и серьезно, то это заметно прибавило им весу, и к ним прислушивались, пожалуй, больше, чем к остальным выступавшим.
Помимо делегатов, было еще и примерно полсотни гостей – начиная с фон Мекка и подобных ему управленцев, создававших «свои» артели, были представители Московского союза потребительских обществ и Московского общества сельского хозяйства и вообще интересующиеся, от гласного городской Думы Федора Никифоровича Плевако до моих знакомых Шехтеля и Собко. Маша Андреева, явившаяся на открытие в сопровождении Саввы Морозова, передала желание Максима Горького посетить съезд, но некстати случившийся рядом наш «надзиратель» от городской полиции от такого чуть не упал в обморок и заявил, что закроет в таком случае все заседания, поскольку «господин Пешков находится под надзором полиции».
Надзиратель этот, титулярный советник Львов, несмотря на солидную фамилию, имел вид неказистый – высокий, нескладный, худой, с торчащими кроличьими зубами и тонким носом, на кончике которого зацепилось пенсне. Рупь за сто, его изводили дразнилками в гимназии, и теперь он отыгрывался на окружающем мире, запрещая все, до чего дотягивался, что, впрочем, вполне совпадало с политикой МВД. В первый же день он пытался закрыть съезд трижды и требовал изменений в повестке. Поначалу Муравский справлялся сам – вот, дескать, утвержденная программа съезда, вот росчерк министра, вот виза самого великого князя Сергея Александровича, не соблаговолит ли господин Львов выдать письменное предписание за своей подписью, отменяющее решения поименованных особ.
Здорово помогало и присутствие репортеров при таких разборках, мы вели заседания открыто, чтобы не дать возможности обвинить нас в чем-либо, но именно это, вопреки ожиданиям, сработало против нас, дескать, открытым обсуждением сугубо практических вопросов мы смущаем умы. Но как оказалось, господин Львов прессы побаивался и сливался, если за ним с блокнотом в руках наблюдали появлявшиеся время от времени Гиляровский или Дорошевич, звезды московской журналистики.
На второй день Львов пустился во все тяжкие, запретив обсуждать вопрос об объединениях артелей, один из основных в программе. На наше счастье, за нас вступился как раз приехавший Плевако, против которого титулярный советник оказался хлипковат и ретировался, но победу праздновать было рано – вместо сдувшегося Львова нам прислали целого надворного советника Вонсяцкого, приступившего к запрещениям с неменьшим пылом. То есть дело было не во Львове, кто-то в управлении обер-полицмейстера ставил нам палки в колеса намеренно.
Вот пока я все это рассказывал Кожину, городовые закончили безрезультатный обыск, мы подписали протокол, раскланялись и убыли кто в участок, а кто рубиться с куркульскими настроениями заметной части артельщиков, желавших зарабатывать во взаимных кредитных товариществах и не желавших объединяться с потребительскими и производственными кооперативами, отчего и пришлось печатать листовку.
За недолгое мое отсутствие Вонсяцкий потребовал снять с обсуждения вопросы взаимного страхования, совместных закупок, оптовых складов и заявил, что не допустит даже упоминания о союзах артелей – ну то есть из всей программы оставил нам лишь закрытие съезда. Я начал потихоньку звереть, мысли вроде «дадим по башке и отыграем свое, гори оно огнем» приходили в голову при каждом взгляде на надутого собственной важностью запрещалу, но президиум благоразумно объявил перерыв на обед. Я как-то выдохнул, и тут взгляд мой упал на вечно веселого Собко, прикатившего полюбоваться на наши успехи…
Через два часа, по окончании перерыва, Василий Петрович представил обратно надворного советника, которого за время совместного обеда успел напоить просто до изумления. И мы помчались закрывать оставшиеся вопросы, в чем, собственно, и преуспели. Несогласных с «генеральной линией» пришлось попросту затыкать тем, что нам не дадут времени выработать какое-либо еще решение, кроме предложенного нами, так что вперед, а через год переголосуем.
В целом мы провели (а кое-где и продавили) нашу программу широкого объединения потребительских союзов, мелкого взаимного кредита, сельскохозяйственных обществ, производительных и трудовых артелей и наметили на 1903 год более широкий Съезд кооперативных учреждений.
И вовремя – наутро к нам явились не только Львов с Вонсяцким, но и лично помощник оберполицмейстера Трепова полковник Руднев. Так что мы чинно приняли верноподданническое заявление в адрес государя императора, благодарности генерал-губернатору Москвы Сергею Александровичу и в особенности Московской городской полиции и завершили съезд пением «Боже, царя храни», предложенным по моему наущению Павлом Свинцовым.
Весна 1902
– Это черт знает что такое! – Зубатов начал выплевывать слова еще в прихожей, откуда он ломанулся прямо в гостиную, даже не сняв пальто. – У них были все, все сведения!
Я вышел из кабинета и уставился на неожиданного визитера, едва удерживаясь, чтобы не скорчить страдальческую гримасу – пятилетие моего пребывания в прошлом было отмечено адской зубной болью. Вот только что все было прекрасно: зубы, коронки, протезы и импланты, сделанные одним из лучших в Москве XXI века специалистов, не доставляли никаких проблем уже сколько лет, и вдруг нате вам – будто молния ввинчивается в десну и пробирает аж до самых пяток, да так, что порой слезы наворачиваются.
– Сергей Васильевич, позвольте… – догнала его Марта (ага, она его точно знает, хоть какая польза от столь бесцеремонного нарушения правил конспирации).
– Да, извините… – Зубатов притормозил лишь для того, чтобы снять пальто, скинуть перчатки и шапку на руки подоспевшей помощнице Марты и содрать с ног галоши. Оставшись в костюме из тонкой английской шерсти, он бросил мимолетный взгляд в зеркало и с новым пылом обратился ко мне:
– Это ни в какие ворота не лезет! Вы были совершенно правы, пока не начнут вот так убивать, никто и не почешется! И я подозреваю…
Тут уж я не выдержал и прервал раздухарившегося начальника Московского охранного отделения, приложив палец к губам.
– Прошу в кабинет, там все и расскажете, – я распахнул дверь и пропустил полицейского вперед, заодно кивнув Марте на ее немой вопрос о чае.
Через пару минут, нервно дребезжа ложечкой по пустому стакану в серебряном подстаканнике, малость успокоившийся Зубатов продолжил:
– Все были предупреждены – полиция, жандармы, швейцары, секретари – все! И тем не менее!
– Да что случилось, в конце-то концов?
– Да Сипягина застрелили! – зло брякнул Зубатов. – Прямо в Мариинском! Министра! Внутренних дел!
– И вы примчались ко мне? – брови мои поползли вверх. – Надеюсь, зашли не со Знаменского?
– С Антипьевского, – смутился Сергей.
Кооператив Жилищного общества, только что построенный на паях с Карлом Мазингом, стоял стена к стене между принадлежащими ему же реальным училищем и доходным домом и был соединен с ними внутренним переходом, которым могли пользоваться несколько допущенных лиц, в число которых, помимо меня с Карлом Карловичем, входили Зубатов и… Митяй.
Он, я, Марта и взятая ей в помощницы Ираида недавно обосновались в квартире аж на десять комнат. Обскакал ли я профессора Преображенского, не помню, но, по сравнению с квартирой в Леонтьевском, добавились столовая, детская, библиотека, две гостевых и еще одна комната для прислуги. Детскую занял Митяй, страшно важничавший из-за того, что мог теперь, в отличие от остальных реалистов, появляться в училище не выходя на улицу – без шинели и в чистеньких ботиночках без пыли и грязи.
Иру я нашел совсем случайно – шел по улице и увидел сидящую на тумбе печальную девушку, монотонно повторяющую что-то вроде: «Ищу место прислуги, умею готовить, убирать, делать все работы по дому». Мы как раз въехали в новое жилье, и уже стало ясно, что Марте в одиночку будет тяжело при двух-то разгильдяях мужского пола, вот я и привел Ираиду на испытательный срок. Несколько дней она осваивала премудрости работы с газовой плитой и прочими чудесами современной техники, которыми по традиции были набиты дома Жилищного общества, а потом стала выдавать изумительные завтраки, обеды и ужины.
Вспомнил о еде, и в челюсти снова кольнуло, и мне стоило больших усилий не взвыть в голос.
Зуб мудрости, куда деваться.
И к дантисту идти никак нельзя – во-первых, я и супертехнологичных стоматологов моего времени побаивался, а уж к здешним зубодерам с щипцами и бормашинами на ножном (!) приводе пойду разве что под угрозой расстрела. А во-вторых, любой мало-мальски образованный эскулап от увиденного у меня в пасти офигеет – металлокерамика, импланты, пломбы из неизвестного науке материала и вообще такие плоды прогресса, которые нынешним даже в самых смелых мечтах не являлись. И будь я проклят, если этот мало-мальский врач не начнет меня трясти на предмет, откуда взялось такое богатство у меня во рту, и не растреплет коллегам по всему городу.
Поэтому я спасался водкой – полоскал зуб что есть мочи. Несмотря на то что я честно сплевывал, разило от меня при этом как от сапожника, что Зубатов и унюхал, стоило ему лишь немного успокоиться.
– Э-э-э… я не вовремя?
– Да бросьте, зуб полоскаю. Кстати, хотите водки? Бывает полезно принять стопку-другую, чтобы расслабиться.
– А, давайте, – пустился охранитель во все тяжкие.
Ираида как раз внесла поднос с блестящими чайниками, и я попросил ее подать еще и водки. Через пару минут Сергей налил себе стопку, отсалютовал мне, опрокинул ее и тут же налил вторую.
– И что теперь делать?
– По-плохому – ловить Боевую организацию эсеров. Я уверен, это ее рук дело. И у вас должны быть записи наших разговоров пятилетней давности – я там рассказал все, что по ним вспомнил.
– А по-хорошему, это, надо полагать, менять политику? – саркастически осведомился отец легальных профсоюзов, но тут же поскучнел. – Но вы же понимаете, что это невозможно.
– В том-то и беда. Вон, возьмите наш артельный съезд, министром разрешенный, генерал-губернатором одобренный, и то, сколько раз нам пытались заткнуть рот, причем в вопросах нисколько не революционных, а исключительно практических. При всем моем отрицании террора у меня несколько раз возникало стремление попросту прибить ваших коллег.
А-а-а! Снова дернуло, да так, что мне пришла малодушная мысль отправиться-таки к доктору да и пристрелить его после удаления зуба, чтобы гарантированно молчал. Болеутолители нынешние черт-те какую дрянь содержат, вплоть до морфия и героина, анальгетиков еще нет, а пора бы – моя цюрихская контора, которой рулил Эйнштейн, специально отслеживала патенты на лекарства, среди которых, кто бы мог подумать, нашелся гексоген, но не нашлось новокаина.
Зубатов тем временем выцедил вторую стопку, закусил рыжиками и, что называется, «выдохнул».
– Да, это наша беда. Вот, в Министерстве народного просвещения разработали законопроект о всеобщем обучении, и что же? Наши дуботолки все перекладывают и откладывают, хотя один этот закон сделает для русского народа гораздо больше, чем все революционеры!
Зубатов потянулся к графинчику, налил себе третью и вопросительно посмотрел на меня. Зуб болел, но пить не хотелось, и я было отрицательно помотал головой.
– Составьте компанию, не откажите, – подмигнул Сергей и нарочито втянул носом воздух, намекая на запах, дескать, чего ж не выпить, если уже пахнет.
– Ну ладно, наливайте, – мы чокнулись и выпили того самого «Столового вина № 21», знаменитой «смирновки».
– А по нашему ведомству, – печально продолжил полицейский, – торжествует какая-то иллюзия, что можно все решить силой. Нет, сильное правительство может быть снисходительным, поскольку может прекратить всякое направленное против него предприятие в самом зародыше, но нельзя же уповать на это, как на единственное средство! Пожалуй, так начнешь всех этих гоцев и гершуни понимать. Не оправдывать, но понимать.
Зубатов вздохнул, взглянул с сомнением на графин, подумал, но четвертую наливать не стал. И задал щепетильный вопрос, не иначе водка подействовала:
– Михаил Дмитриевич, простите великодушно, а как вы тратите патентные деньги? Там же на вашу долю приходится чуть ли не десять тысяч в месяц, а по вам этого не видно – все та же куртка и сапоги, разве что квартирой вот обзавелись, но сколько та квартира – за два месяца наберется. Ни выезда, ни театров, ни гульбы в «Яре» или «Эрмитаже», а?
Умен мужик, не откажешь. Того и гляди, финансовую разведку придумает. Ну да и мы не лыком шиты, прикрытие давно продумано.
– Так артели съедают много, а отдача разве что через пару лет будет. Людям опять же помогаю – вот, Петра Николаевича Лебедева летом в санаторий повезу, вы его помните, он нам вело-динамо построил. Ну и вкладываюсь понемногу.
– А куда, если не секрет? – поинтересовался Сергей. – Нет, поймите правильно, не ради шпионства, мне бы самому куда-нибудь вложить, а то лежат в банке и копятся без толку.
– Так очень просто, Альберт – это тот молодой человек, что занимается нашей конторой в Цюрихе – присылает мне патентные сводки, а я из них выбираю то, что мне знакомо.
– Например?
– Ну вот как чертежные столы, что Франц Кульман делает, я к нему в долю вошел. Или вот недавно американец Жилетт запатентовал безопасную бритву, я и сам об этом думал, но там тонкость в металлообработке, в ней я ничего не понимаю. Вот и у него пай купил, потому как знаю, что эта фирма надолго, еще и моим внукам хватит. Так что если желаете – можно часть ваших денег оставлять в Цюрихе, будем вкладывать вместе, – а хорошую мысль он подал, совместный финасовый интерес привязывает гораздо лучше, чем рассказы о будущем, деньги они такие.
– Пожалуй, – покивал начальник московской охранки. – Хорошая идея, надо будет обсудить при случае.
– Непременно. Вот еще, Сергей Васильевич, есть к вам один вопрос, вы же моего воспитанника, Митю, знаете?
– Ну конечно.
– Хочу вот парня усыновить, он сирота.
– Так за чем же дело стало? – удивился Зубатов.
Я пожал плечами.
– Для начала это почему-то регулируется Уставом о воинской повинности, и вроде бы достаточно приговора сельского схода или удостоверения полиции. Я, конечно, не русский подданный, но вроде бы имею право на усыновление с условием, что Митя будет пребывать в православии. И вот куда я ни ткнусь – здесь в законах одно написано, там другое, и никто ничего точно не знает или не хочет знать, так и висит дело. Не поможете, по полицейской линии?
– Так дайте взятку, и все сладится мгновенно! – бухнул напрямую слегка захмелевший Зубатов.
– Вам самому не смешно? Надворный советник, особа седьмого класса, правоохранитель, рекомендует дать взятку? Воля ваша – неладно что-то в Датском королевстве.
Сергей помрачнел, бросил на меня сердитый взгляд и чуть было не налил опять, но все-таки удержался.
– А с кем прикажете работать? Бурбоны и дураки, дураки и бурбоны.
– Кстати, насчет того, с кем работать. Есть у меня один знакомый, он вскоре будет в Москве, вам будет весьма полезен в свете грядущей войны с Японией. Могли бы вы устроить нам втроем конспиративную встречу? – на этих словах почему-то перестал болеть зуб.
* * *
– А вот, господин инженер, с Василичем, на рысаке! – окликнул меня наш «придворный» извозчик, всегда стоявший со своей пролеткой на углу Знаменского. Был он, так сказать, интеллигентным лихачом – отлично выезженный красавец-вороной, чистый и аккуратно выкрашенный исправный экипаж с фартуками, незаношенный кафтан с подбоем, хоть сегодня на полицейский смотр для получения номерных знаков. Да-да, техосмотр не в ГАИ придумали, а задолго до. В отличие от московских лихачей, возивших оборзевших купчиков и давивших прохожих почем зря, Василич ездил степенно, и потому чистая публика, обитатели домов Мазинга и еще пары соседних, с удовольствием пользовалась его услугами. Был он в сговоре и с нашим городовым Никанорычем, с которым как раз и беседовал до моего появления – страж порядка шугал «чужих» извозчиков, так что Василич без дела не оставался и зарабатывал вполне прилично – редкий день меньше трех рублей. Правда, из них многое уходило в накладные расходы – лицензия, содержание выезда, дай тому, дай этому…
Предложение прокатиться было своего рода ежедневным ритуалом и приветствием – я предпочитал всюду ходить пешком, но сегодня с утра накрапывало, намечалась гроза, и я неожиданно согласился.
– А поехали! На Собачью площадку. Никанорыч, чего зря под дождем стоять – зайди в швейцарскую, – я указал на наш подъезд, за дверьми которого маячил привратник.
– Не извольте беспокоиться, Михал Дмитрич, служба-с, – козырнул полицейский, но явно был мне благодарен.
Василич поднял верх у пролетки, дождался, пока я усядусь на сиденья красной кожи, слегка хлестнул вороного вожжами по крупу и тронул. Застучали подковы, зашуршали резиновые шины, потекли мимо переулки и бульвары. На спине Василича болтался на тонком ремешке номер – точно такой же, как и прибитый снаружи к коляске.
– Что ж так медленно, Василич?
– Так дождь, господин инженер, в дождь нам быстро нельзя, чтобы грязью людей не забрызгивать.
Так и доехали шагом на угол Собачьей и Борисоглебского, где под козырьком подъезда меня ждал в штатском недавно вернувшийся в Москву Болдырев. Мы расцеловались и переулком вышли к одному неприметному дому на Молчановке, к одной из конспиративных квартир.
– Итак, господа, позвольте обоюдно вас рекомендовать. Надворный советник Сергей Васильевич Зубатов, начальник Московского охранного отделения и есаул…
– Виноват, – прервал меня Болдырев, глядевший на Сергея с некоторым удивлением, – не есаул, войсковой старшина, с недавних пор.
– О, поздравляю! И войсковой старшина Лавр Максимович Болдырев, военно-учетный комитет.
Названные поклонились друг другу.
– Вы оба знаете мои прогнозы на грядущую войну с Японией, я даже думаю, что она начнется еще раньше, чем я предполагал, в первую очередь из-за ускорения строительства Транссиба – поезда уже ходят до Харбина, еще год – и Сибирский путь будет завершен.
А познакомил я вас вот почему. Я уверен, что Япония, осознавая свою слабость на суше, будет стремиться вызвать внутренние беспорядки в России. И скорее всего, для этого будут использованы наши только что образованные социалистические партии, имеющие тягу к террору.
– Но при чем тут я? – вскинулся Болдырев. – Указанные организации совсем не по военному ведомству!
– Безусловно, но для того, чтобы преодолеть их грызню, нужна некая внешняя сила, и я вижу в этом качестве японский военный атташат, а это уже вполне ваша сфера, Лавр Максимович.
Зубатов с Болдыревым впервые взглянули друг на друга с интересом, а я продолжил:
– Главная проблема у социал-террористов – слабое финансирование. Полагаю, что японские военные дипломаты это знают и надеются за небольшие, в общем-то, деньги получить внутри России пятую колонну…
– Простите, что?
Черт, опять анахронизм. До пятой колонны еще тридцать с хвостиком лет, а я снова ляпнул привычное мне слово.
– М-м-м… это американский термин, обозначающий внутреннего врага, действующего в согласии с врагом внешним, военным. Так вот, за небольшие деньги можно организовать конференцию ультрареволюционеров…
– Пожалуй, – нахмурился Зубатов, – снять помещение, свезти всех вместе… А учитывая, что все они сходятся на необходимости свержения самодержавия, подвигнуть их к выработке некоей общей позиции будет не так-то и сложно. Можно дать денег на закупку оружия…
Болдырев подтверждающе закивал и подхватил:
– И тут тоже расходы будут невелики, вся Европа перешла на магазинные винтовки, и на складах скопилось множество однозарядок, которые некуда девать, их могут отдать за бесценок.
– Давайте прикинем, кто мог бы… – обхватил подбородок ладонью Зубатов. – Платформа «большевиков», к которой принадлежит редакция «Правды» и ряд ее неуловимых агентов, вроде Соседа, Крамера или Никитича, конечно, сбила страсть к террору, но тем не менее Боевая организация социалистовреволюционеров, анархисты-безмотивники…
Это хорошо, что меня, Савинкова и Красина причислили к «неуловимым» (эх, где бы нам найти еще Ксанку и кто из нас Яшка-цыган?), хотя было не очень здорово, что наши клички быстро становятся известны охранке. Впрочем, для того клички и придумываются. Профессионалы тем временем нашли общий язык, и мне оставалось только откланяться, оставив их обсуждать возможные направления работы. И это не могло не радовать – в реале взаимная координация между разными спецслужбами отсутствовала если не напрочь, то была пренебрежимо мала.
По дороге домой через арбатские переулки я погоревал, что нет никаких способов повлиять на флот, который нацеливается на противодействие десанту, в то время как японская программа кораблестроения ставит задачу господства на море – отчего русское морское командование допустило и ослабление Порт-Артурской эскадры и действовало с некоторой вялостью. Может, подсказать Болдыреву про угольные мины? Но черт его знает, как он отнесется к таким не джентльменским способам ведения войны, тут как раз расцвет всякого рода Гаагских да Женевских конвенций, господствует стремление к гуманизации военных действий… Или наших боевиков потренировать на корабликах, которые будет перекупать Япония? Дело-то нехитрое – добыть тол, сформовать, обвалять в угольной пыли да подкинуть… Ладно, политика – искусство возможного, будем работать с тем, что есть.
Добравшись до дома, я заперся в кабинете и продолжил размышления, прикидывая, что я успел за пять лет.
Первое и главное – артельное движение растет, ширится и колосится. И это не только борьба с голодом, это попытка создания нового социального слоя. И попутно – выращивание нового потребителя, который потянет за собой и новую промышленность. Ага, альфа-версия НЭПа.
Далее не слишком заметное, но вполне успешное правозащитное движение. Студенты и молодые юристы вместо того, чтобы толкать возвышенные речи или идти в террористы, заняты под руководством группы Муравского обеспечением рабочего движения и «борьбой с царизмом в правовом поле» вообще.
Третье – мало-мало удалось пошатнуть уверенность в том, что революционеру без террора ну никак. Очень кстати подвернулась «бабушка русской революции» Брешко-Брешковская, пришлось отпинать ее в газете, упирая на то, что неизбежности террора (как она утверждала) нет, а есть лень и нежелание незаметной, рутинной, систематической работы у ряда революционеров. И что гражданское неповиновение куда как эффективнее, но вот способны на него только лучшие, а пальнуть в сатрапа может любая истеричка. Засулич, говорят, на меня очень после этого обиделась, придется перед Теткой извиняться, хоть и не ее имел в виду.
Статьи опять же – «Правда» печатается и расходится небывалым тиражом и не в интеллигентские кружки, а на заводы и фабрики, кое-где уже и в деревнях читают. И подпольная почта налажена, система самоконтролируется и самовосстанавливается при провалах. И как результат потихоньку поднимается «умное» забастовочное движение, не с бухты-барахты, а с подготовкой, с юридическим обеспечением, дело дошло даже до страховых касс на случай локаутов.
Деньги на все на это поступают регулярно, канал сбыта южноафриканских алмазов через голландских сионистов работает как часы. Поначалу рынок вздрогнул и цены просели – еще бы, после взрыва в Кимберли на него выкинули лишний десяток фунтов алмазов, но англичане выловили почти всех продавцов и все вернулось на круги своя. Мы же переждали, и теперь Савинков передает «товар» в Амстердам понемножку, но регулярно. Причем никто из наших в процессе не светится, работаем безличным методом – контрагентам в газетном объявлении сообщают, в каком почтовом отделении их ждет пакет до востребования, в пакете указано местонахождение закладки и банковский счет, на который нужно перевести деньги. Да, при этом цена может малость не биться с реальной стоимостью партии, но мы и так работаем куда ниже рынка, так что шекель туда, шекель сюда при обоюдной заинтересованности роли не играют.
Поначалу предполагалось, что десять процентов от каждой сделки будут получать «буры», участники трансваальской авантюры, но они все как один отказались, заявив, что сделали это для революции, а не для личного обогащения. Вот такие вот сейчас люди, это при том, что там могло капать рублей по пятьсот на нос в месяц, очень и очень неплохие деньги по нынешним временам. Впрочем, мы нашли компромисс – доля эта пошла на образование, и пятеро ребят сейчас учатся в европейских университетах (а заодно и выполняют функции «резидентов» нашей сети в Европе), а вскоре наступит очередь еще четверых.
Еще деньги шли на закупку оружия и подготовку боевиков Красина – впереди большие волнения, и наличие под рукой собственных силовиков не помешает. Оружия пока закупалось немного и в основном в России – маузеры, револьверы и драгунки Мосина, но вскоре предстояло обзавестись пулеметами, и мне придется впрягаться в этот проект в полный рост, потому как везти их надо будет через Америку, и мое присутствие будет очень кстати. Ну и контрабандисты, без которых в этом процессе не обойтись, тоже любят деньги.
Наконец, сам я за это время составил себе имя – инженер Скамов был знаменит не только сотней «изобретений», от авторучки до автосцепки (вспоминать чужие разработки я не переставал, но кое-что откладывал на будущее), но и Жилищным обществом, кооперативные дома которого активно строились не только по всей Москве, но уже и в Питере и Киеве с Варшавой. И начиналось модульное промышленное строительство по созданному с моей подачи «Единому каталогу строительных деталей», первый цех встал у Гужона, за Рогожской заставой.
И это не считая всяких мелочей. Не так уж и мало, если все это не прихлопнут «дуботолки», как их величает Зубатов, или не загнется впоследствии само. Так что можно считать, что план первой пятилетки мы выполнили, дорогие товарищи!
Поскольку зала заседаний Кремлевского дворца съездов вокруг меня не было и аплодисментам, переходящим в буфет, взяться было неоткуда, пришлось налить себе вишневки самому и выпить за обширные планы на вторую пятилетку. Пора, пора была выстраивать полноценную контрразведку на базе группы Савинкова, пора готовить кадры боевиков и пропагандистов в школах за рубежом, пора понемногу внедрять Советы в их изначальном изводе… И все это на фоне грядущей революции, которую надо удержать от большой крови и выйти из заварухи сильнее, чем вошли. Ну и Сахалин с Маньчжурией японцам не отдать – планы, прямо скажем, без малого наполеоновские. Но есть такое слово – надо, товарищ!
Лето 1902
Наконец-то! Наконец-то наступил день, который Михал Дмитрич обещал сразу после предъявления табеля за учебный год! Митяй был вне себя от предвкушения – еще бы, сколько раз откладывалось – то дела, то кого-то ждали, то погода – и вот, наконец, все сложилось!
С утра к ним домой пришел настоящий офицер в белом кителе с двумя рядами золотых пуговиц и тремя звездочками на погонах и отрекомендовался войсковым старшиной Болдыревым.
Ираида, дура такая, все вилась вокруг него и мешала собираться, невпопад хихикая, а старшина оказался казачьим чином, равным подполковнику, и служил он не абы где, а в Военном министерстве. А еще у него была сабля и два ордена, но все это померкло, когда Михал Дмитрич вынул из сейфа то, ради чего они собрались.
– Браунинг модели 1900 года, выпуск бельгийской Fabrique Nationale.
– Разве? Браунинг вроде выглядит иначе.
– Да, мастер в Цюрихе внес по моей просьбе кое-какие усовершенствования. Вот, смотрите, – Михал Дмитрич нажал кнопку и поймал выпавшую из пистолета в подставленную ладонь железную коробочку. – Во-первых, защелка магазина сделана в виде кнопки, что позволяет освобождать его одной рукой. Во-вторых, сам магазин получил пятку, отчего в него помещается еще два патрона и пистолет стало удобнее держать…
– А вот эти прорези спереди?
– А это вы увидите сами. Прошу вниз, пролетка уже подана.
Они катились по летним московским улицам с цветущими тополями и липами, усыпанными ярко-зеленой листвой, еще не поблекшей и не запылившейся, а Митяй все придерживал стоящий в ногах саквояж из толстой кожи, в котором глухо побрякивало оружие, и почти не обращал внимания на разговоры взрослых.
– Беспроволочный телеграф пока тяжел и громоздок, возможно, будут созданы аппараты, пригодные для установки на повозке. Пока же он хорош только для кораблей, где дает колоссальное улучшение связи и управления на море, – что-то рассказывал Болдырев. – Однако телеграфирование без проводов обладает тем недостатком, что телеграмма может быть уловлена на любую другую станцию и, следовательно, прочтена, перебита и перепутана посторонними источниками электричества.
– Ну так пока есть время, можно поставить ряд опытов по глушению и обнаружению другой станции. Радиоволны подчиняются общим физическим принципам, ослабевают с расстоянием, так что, имея представление о мощности станции, можно примерно вычислить, где она. И наверняка можно определять направление на станцию, а уж что такое триангуляция, моряки и артиллеристы знают. Вот что, вечером не откажите отужинать. У меня будет в гостях профессор Лебедев, уж он-то в этом понимает больше, чем кто-либо в России…
В дальний угол зеленой Сокольничьей рощи, почти на берег Яузы они добрались через час. Тут, в промытом ручьем овражке, людей почти никогда не было и можно было без опаски прикрепить к деревьям на склоне несколько листов бумаги с перекрестьями и окружностями.
– Прошу, Лавр Максимович. Митя, сперва гость, потом мы, не торопись.
Офицер покрутил пистолет в руках, нахмурился и спросил:
– Так что это за прорези?
– Дульный компенсатор отдачи. Да вы попробуйте, Лавр Максимович.
Казак взял пистолет, встал вполоборота, заложил левую руку за спину и поднял правой браунинг на уровень глаз.
Бах!
Пистолет плюнул огнем вперед и вверх, звонко дало по ушам, над рощей взвились потревоженные птицы, Митька аж вздрогнул, хотя и ждал выстрела.
Бах! Бах! Бах!
Болдырев дострелял магазин до конца, взрослые двинулись к мишеням, а Митька кинулся собирать улетевшие в траву теплые еще золотые цилиндрики гильз, которые одуряюще пахли сгоревшим порохом.
– Однако, Михаил Дмитриевич! При стрельбе не бросает вверх и отдача почти не чувствуется! – удивленно проговорил Болдырев, рассматривая насадку на стволе браунинга.
– Да, почти год форму прорезей подбирали…
– Хм, результат куда лучше моего обычного, все пули хоть не в центр, но в цель.
Так они стреляли, ходили и проверяли результаты еще несколько раз, а потом Михаил Дмитрич спросил, все ли Митяй понял, но на всякий случай объяснил еще раз и показал, как держать, что делать и куда целиться. И заставил выполнить все приемы, от подхода и отхода с пустым магазином, и только после этого зарядил патроны по-настоящему.
И Митяй настрелялся по самое не хочу и даже попадал, а Михал Дмитрич и Лавр Максимыч учили его, как правильно держать пистолет, как целиться, как дышать и все такое. И все, что ему говорили и показывали, Митька прокручивал в голове на обратной дороге, запоминая и соображая, где он сделал не так и как надо было сделать, и представляя, как он будет хвастаться ребятам, отчего опять пропустил все разговоры.
* * *
До Цюриха мы доехали привычным путем – на «Норд-Экспрессе» до Дюссельдорфа и оттуда вдоль Рейна в Швейцарию. Чтобы уболтать Петра Николаевича отправиться в санаторий за мой счет, пришлось провернуть целую операцию – сначала два врача из числа пайщиков Жилищного общества по моей просьбе в один голос заявили, что профессору категорически необходимо лечиться. Потом пришлось приврать, что место в клинике Амслера мной оплачено и зарезервировано на год вперед и никаких лишних расходов я не понесу. Следом уверил, что и в санатории будет возможность продолжать работу и, наконец, что его будет опекать мой сотрудник, весьма перспективный молодой физик с крайне интересными идеями в области природы света и статистической физики.
Пожалуй, сильнее всего сыграли два последних пункта.
В двойных окнах вагона на отражение книг, портсигара и других мелочей, лежавших на подъемном столике, накладывалось отражение блестящего металла пряжек, замков саквояжа и надраенных бронзовых ручек, люди же в застеколье смотрелись тускло и вели призрачный разговор на фоне дальних лугов или мчащихся мимо деревьев. Иногда в проносящихся за окном городах сплетались и расплетались идущие рядом колеи, вдалеке катились аккуратные трамвайчики, а то вдруг, почти задевая вагон, пролетала стена какого-то здания с обрывками рекламных плакатов.
Нагретая кожа обивки, мягкие сиденья, хороший обед – что еще надо в пути? Только хороший собеседник, и Лебедев этому условию удовлетворял вполне.
Говорили мы в основном о науке, и я еще раз убедился, что мощный, тренированный ум куда лучше, чем просто знания, даже из будущего века – Петр Николаевич мгновенно схватывал мои «дилетантские рассуждения», за которые я выдавал обрывки физических знаний, полученных в институте и школе. Естественным образом дошли мы и до Нобелевской премии, впервые присужденной полгода тому назад – Рентгену за физику, Вант-Гоффу за химию, фон Берингу за медицину, Сюлли-Прюдому за литературу… Господи, кто все эти люди? Лучше бы Жюлю Верну дали… нет, Рентгена-то я знал, а вот остальные? Там ведь в списке лауреатов больше половины совсем незнакомые имена.
