Увидеть море
гештальт-роман
Павел Сергеевич Зайцев

«…но когда-нибудь закончится игра,

Придет последний час, ты проиграешь в споре.

И, как в кино, тебе захочется тогда

Купить текилы и увидеть море…»

© Павел Сергеевич Зайцев, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

* * *

Нас семьдесят два. Мы все разные. Разный возраст, профессии, привычки и характеры. Объединяет одно – все трупы. Нет-нет, никакой мистики. Пока мы ещё живы, но уже знаем, что это ненадолго

Ещё полчаса назад мы были разношерстной и пёстрой толпой: румяные от водки нефтяники с громким смехом и пошлыми шутками, чопорнолицые консультанты с неизменными айпэдами, раздраженные молодые мамочки с капризными детьми.

Сейчас в салоне пассажирского лайнера, совершающего перелёт Нижневартовск-Москва, сидят семьдесят два похожих друг на друга манекена. Осторожно поворачиваюсь и смотрю на пассажиров сзади меня. Одна и та же картина. Бледные лица. Плотно сжатые губы. Кто-то закрыл глаза, кто-то уставился себе под ноги, шевеля губами в беззвучной молитве.

Я думаю о том, как это будет. Из прочитанного об авиакатастрофах знаю, что при ударе о землю все кости в теле от давления моментально крошатся в порошок. Запомнился комментарий спасателя о том, что тела, найденные на месте крушения, очень сложно переносить. Как бурдюк с водой без ручек

Услужливое воображение тут же рисует картину – два МЧС-ника рывками пытаются забросить мой бесформенный обгоревший труп в грузовик, и меня охватывает паника. Дикий животный ужас. Если не взять себя в руки, то я закричу. Этого нельзя допустить. Видимо, это понимает каждый, поэтому тишина в салоне гробовая. Это только в голливудских фильмах в падающем самолёте все кричат и носятся по салону. В реальности, как оказалось, всё происходит совсем не так.

Мне тоже надо отвлечься. «Это будет не больно. Я ничего не почувствую. Секунда – и всё будет кончено». После этой мысли я успокаиваюсь. Становится не страшно. Только пальцы выбивают нервную дробь, и в голове стучат какие-то африканские ритмы.

В голову приходит мысль написать прощальную смс-ку родным и близким. Сейчас как-то отчетливо понимаю, что кроме родителей и, может быть, брата моя смерть ни для кого не станет трагедией. Что же написать? «Прощайте, мама, папа и Дима! Через несколько минут меня размажет по земле. Я вас любил»? Как-то глупо и пошло. И страшно.

Нет. Ничего писать не хочется. Теперь ясен смысл фразы «люди живут вместе, а умирают по одному». Завтра все мои друзья и близкие проснутся и вновь увидят рассвет. А я нет. И это обстоятельство уже разделило нас невидимой стеной.

В тридцать лет все-таки умирать не так обидно, как в восемнадцать. Все в жизни уже испытано. Я любил и мечтал. Успел разочароваться и в том, и в другом. Видел свет. Был женат, но не нажил ни семьи, ни детей.

Я – бесполезный путешественник во времени и пространстве, и в каком-то смысле такой конец логичен.

Последнее время часто повторял, что ничего не жду уже от будущего. Говорят, что мысли и слова способны материализоваться. Что ж, судя по тому, что сейчас со мной происходит, так оно и есть.

Почему же всё так сложилось? Где и когда я свернул не туда?

Откидываюсь на спинку кресла, и сцены из моей жизни мелькают перед глазами, как кадры цветного кино. Детский сад, школа, университет, переезд в Америку…

Так много было всего. Грустного и смешного…

Но… давайте, наверное, по порядку.

Эпизод 1: Жизнь после смерти

Я очень удачливый человек.

Ни разу в жизни не выиграл в лотерею. Когда что-то зависит от везения, заранее ожидаю полного провала и никогда не ошибаюсь. И все же, по крайней мере один раз в жизни, мне чертовски повезло.

В далеком 1977ом году, жарким августовским днем в городе Нальчике я родился, и… сразу умер (нет, везением это не назовешь). Весь синий и слабодышащий, не кричал, как другие младенцы, а лишь спокойно и укоризненно взирал на окружающую обстановку. Не знаю, что я увидел, но мне, очевидно, не понравилось – я закрыл глаза, и остановился сердцем.

Однако у акушеров были на меня другие планы. «Не можешь – научим, не хочешь – заставим». Таков был их девиз.

Младенец был оперативно откачан. Сердце забилось, и я вернулся в мир, чтобы спустя много лет докучать вам этим романом. В общем, так вышло, что, о жизни после смерти, в отличие от большинства умерших, я могу рассказать немало и это – большая удача!

* * *

Рос я хилым и чахлым. Беспрестанно валялся в больнице, истыканный уколами и опутанный капельницами.

– Его надо закалять! – сказал отец. Семейный совет решил сделать из меня маленького спартанца, и мать повела нездорового потомка «на спорт».

После того, как спартанца последовательно отверг большой теннис, плавание и фехтование, мама смирилась с мыслью, о том, что ребёнку нужно что-то попроще и отдала меня на футбол.

Сначала я даже обрадовался – какой мальчишка не любит футбол! Но эта попытка получилась самой печальной.

Тренер Георгий оказался садистом и мерзким типом. Тогда такого слова не знали, но сейчас его бы назвали «метросексуалом». Весь изящный ухоженный, надушенный он напоминал героя-любовника из мексиканских мыльных опер. Голосок имел тонкий, неприятный и скрипучий.

Как только мама ушла, он принялся издеваться над моей фамилией.

– Зайцев?! Хаха! Нет! Хаха! Ты у нас будешь Заяц! Хаха! Слышали? Все зовите его Заяц! Хахаха! – после такого «весёлого старта» я сразу возненавидел его и футбол вообще.

Когда я продемонстрировал фирменный дриблинг, один раз потеряв мяч, а другой упав на нём, и честно промазал по пустым воротам три раза из пяти, восторгу остроумного Георгия не было предела. Он разнообразил унижения, добавив к «Зайцу» эпитеты «Косой» и «Кролик». Наиздевавшись вволю над моей кривоногостью, он удалил «Кролика» с поля.

С тех пор мои тренировки заключались в том, что пока все играли в футбол, я «отрабатывал удар». Полтора часа бил мячом об стенку. Это было скучно и немного унизительно. Я чувствовал себя изгоем и с завистью посматривал на остальных ребят, которые весело носились по полю.

Наверно тренировок через двадцать я бы уже достаточно «отработал удар», чтобы мне позволили хотя бы изредка выходить на замену, но тут отец решил посмотреть на мои успехи и загубил, возможно, в будущем блестящую футбольную карьеру. Появившись без предупреждения, он наблюдал из-за сетки, как я «отрабатываю удар» под крики тренера: «Косой, ты чо там расслабился? Уши мешают? Хахаха!». После тренировки он отвёл остроумного метросексуала за угол «на пару слов». Через пять минут они вернулись. Под глазом у тренера наливался большой негламурный синяк, а сам Георгий был бледен и задумчив. У папы не было в детстве родителей, которые могли бы его защитить. Он вырос в детдоме, и шуток тренера не оценил

– На борьбу пусть ходит с Димкой, – решил отец, и я отправился на секцию греко-римской борьбы, где уже занимался старший брат.

Дима был гордостью семьи и примером для непутевого меня. Любимец учителей, неоднократный победитель городской олимпиады по физике и математике, чемпион города по этой самой греко-римской борьбе.

Борьбу он ненавидел.

Русских в секции греко-римской борьбы было лишь двое – я и он. Остальные были кабардинцы или балкарцы. Разговаривать они предпочитали на своих языках, да и, вообще, держались недружелюбно. Но, тем не менее, здесь я задержался на пять лет. Все благодаря тренеру – человеку душевному и не без педагогической жилки.

Из нашей секции вышло два чемпиона мира и три чемпиона Европы. Я, правда, никаких спортивных лавров не снискал, но свой момент триумфа был и у меня.

Случилось это через год тренировок.

Борцы занимались в одном спортивном комплексе с футболистами, и изредка играли в футбол, когда поле было не занято. Однажды график тренировок пересекся, нашего тренера не было, и уступить поле футболистам старшие борцы отказались. Футболистам было предложено сыграть на вылет. Кто выиграет, тот и займёт поле. Метросексуал-тренер громогласно обрадовался и всячески стал потешаться над этим вызовом, выкрикивая что-то вроде «Да мои орлы вас порвут! Бугага! И Кролика привели! Мухаха!». Футболисты громко и заискивающе ржали над шутками своего тренера, что было недальновидно.

– Десятиминутный матч, – объявил Георгий. – По итогам победитель забирает поле на остаток тренировки.

Мы победили со счётом 31—4.

Когда за первые две минуты нам забили четыре гола, центральный нападающий противника ушиб колено. Потом другой футболист ушиб голову. Потом ушиб лицо тренер футболистов. (Он выбежал на поле и пытался эмоционально провести арбитраж игрового эпизода). Потом мы просто стояли у ворот соперника и забивали голы по очереди, а футболисты грустно смотрели.

Мне тогда очень понравилось играть в футбол.

Эпизод 2: Русский стиль

Спорт и медицина переплелись в моей жизни тесным образом.

Я изнурял худое тело всевозможными спортивными дисциплинами, а в свободное от тренировок время лежал, сраженный хворями. Череда банальных коклюшей, ветрянок, корей и свинок изредка сменялась более солидными недугами, вроде болезни Боткина и хореи.

В погоне за укреплением здоровья я перепробовал почти все виды спорта. От рядовых до самых нетривиальных. Был на двух занятиях по ушу, по разу на каратэ и дзюдо, но самым запоминающимся оказалось посещение тренировки по «русскому боевому стилю». Чтобы понять, какие кривые дорожки судьбы завели меня в вертеп, где проповедовалось это спортивное мракобесие, нужно совершить геополитический экскурс в ту, уже достаточно далёкую, эпоху.

До конца 80х я и себе и представить не мог, что являюсь оккупантом и завоевателем. И только в постперестроечную пору выяснилось, что, несмотря на то, что все национальности равны, некоторые все же немного ровнее.

Класс мой представлял собой эдакую миниатюрную этническую модель СССР. Осетин, еврей, грузин, латыш, эстонец, молдаванка, русский, украинец, армянин, кабардинцы, балкарцы, и даже одна девочка «коряк» (насколько я знаю, данная национальность собирательно называется «коряки», и это что-то вроде чукчей). Никто на эту разницу внимания не обращал, не объединялся и не разъединялся по национальному признаку.

Однако мутный поток бурных девяностых принес в нашу тихую республику среди прочих бед и расцвет национализма. Всё разнообразие народностей куда-то спешно и благоразумно схлынуло сначала из класса, потом из школы и, наконец, из города. Из некабардинцев и небалкарцев в нашем классе остался только один недоумевающий «куда все подевались» русский я и девочка-коряк.

«Врагу не сдается наш гордый коряк!» – могли бы мы петь с ней, если бы у неё было чувство юмора. Но чувства юмора у неё не было. Она была страшно глупая и страшно страшная, но добрая.

На одежде одноклассников зазеленели исламистские значки и другие прибамбасы с арабскими иероглифами. В руках многих появились чётки. Конечно, ни о какой особой правоверности речи не шло – водка всё также пилась после уроков и успешно закусывалась нехаляльным салом, но в головах многих малых народов вдруг стало просыпаться национальное самосознание. Оно принимало как уродливые, так и комичные формы.

В девятом классе, следуя веяниям моды, родители перевели меня в из обычной школы в «лицей», и там на первом уроке истории родного края, я узнал, что кабардинцы являются прямыми потомками римлян.

На втором уроке, Хазир Абуевич, маленький неряшливый преподаватель этого предмета, с какими-то странными седовато-рыжими волосами, смело пошёл ещё дальше, рассказав, что на самом деле древние римляне являются потомками ещё более древних пра-кабардинцев.

Этот парадокс этнологии показалось мне весьма забавным, но, судя по реакции титульной аудитории, комизм лекции оценил лишь я и пара захихикавших балкарцев, впрочем, не могу поручиться, что они хихикали именно над этим, так как в большинстве случаев своим поведением уделывали заморских «бивисов» и «батхедов» и были веселы практически по любому поводу и без оного. Особенно веселящее действие производила на них (да и на большинство остальных «лицеистов» из близлежащих аулов) моя фамилия. Не прошло ни одной утренней переклички (а такая у нас была), чтобы я не порадовал товарищей.

Обычно это выглядело так:

– Карданов?

– Я!

– Алкáшев!

– Я!

– Калов!

– Я!

– Зайцев! … и мое хмурое «Я!» тонет в общем рёве веселья.

– За-а-айцев! – повторяет кто-нибудь сквозь спазмы хохота, и слёзы катятся из его глаз, потому что хохотать уже просто невозможно, настолько это смешная фамилия.

– За-а-а-айцевввв! – ревут здоровенные бородачи из далёкого села Бабугент.

– Гы-хы! Зайцев! Гы-хы! – утробно похрюкивают из под развесистых клювов балкарские «бивисы и батхеды». И даже дежурный учитель, с трудом сдерживаясь, похмыкивает в густые усы. Ну, очень уж смешная фамилия… «Зайцев»!

Не каждый раз, но хотя бы раз в неделю, какой-нибудь особо остроумный «лицеист» добавляет «Кроликов!», и это добивает даже самых невозмутимых грызунов гранита науки. Хохот уже охватывает всех, включая усатого преподавателя.

Вот в таком, вот, пространственно-временном континууме у моего товарища Бориса родилась идея записаться в подпольный клуб рукопашного боя «Русский Стиль». С Борисом мы познакомились в юридическом классе лицея. Помимо своего старинного русского имени он обладал яркой внешностью. Был высок, широкоплеч, голубоглаз, светловолос и кучеряв. Учился Борис на отлично, демонстрировал энциклопедические, как мне тогда казалось, знания по всем предметам и держался исключительно солидно, но вместе с тем располагающе. (Через много лет эти качества привели его в ряды депутатов одной из региональных российских дум, чему я не был удивлён).

– Убойная штука, – шепотом он поведал он мне на перемене. – Основана на старинной системе славяно-горицкой ратной сечи вятичей.

Столь замысловатое определение вызвало у меня лёгкий когнитивный шок, но так как ничего плохого или хорошего по поводу знаменитого боевого искусства я сказать не мог, то ограничился лишь сдержанным кивком и многозначительным взглядом.

«Наслышан», – выражала глубокомысленно-понимающая мина моего лица. Я не хотел ударить перед ним в грязь лицом – Борис был для меня непререкаемым авторитетом в области всего культурного. Он вытащил меня из глубин музыкального невежества, где я вместе с большинством своих периферийных сверстников, как невинный Адам в раю, наслаждался нехитрой смесью из Сектора Газа, Цоя и Сергея Лемоха, и дал вкусить запретного плода Металлики, Аморфиса, Каркаса, Слейера и Моторхеда.

На первую тренировку мы отправились вместе со старшим братом Димой, который к тому времени уже года три как сменил интересы с борцовских матов на водку и женщин и с энтузиазмом откликнулся на предложение восстановить форму в компании загадочных андерграундных славянских сечевиков.

Зал для тренировок находился в городской промзоне, и добраться туда через непролазные канавы и стаи нетолерантных одичавших собак – уже само по себе было испытанием. Сквозь мрачные коридоры полузаброшенного завода мы попали в импровизированный спортзал, где ковались будущие берсерки.

Основной контингент занимавшихся составляла молодёжь довольно тщедушного и «ботанического» вида, но среди них мелькала пара довольно матёрых адептов русского стиля. Пока я гадал, кто же из этих двоих является тренером, про ратные подвиги которого уже был наслышан от Бориса, от толпы разминающихся отделился самого жалкого вида дядька и просеменил к нам. Своей неказистостью этот тренер, наверно, выделялся бы даже на военном смотре сисадминов. Уж слишком непредставительно он выглядел. Около метра семидесяти ростом. Узенькие плечики, тонкие ручки и аккуратное круглое брюшко под впалой грудью. Тоненькие кривые ножки были в облипку обтянуты видавшими видами трико-алкоголичками с пузырями на коленках. Всю эту шаткую конструкцию лет тридцати пяти венчала большая неровная голова с одутловатым лицом и причёской а-ля «Привет Градскому от Летова».

– Ну что, парни, будем знакомы! Я – Данила. Заниматься хотите? – бодро пискнул он, переместившись в наш угол. Готовность «парней» тренироваться таяла с каждой минутой, но делать было нечего, мы уже все равно пришли, к тому же в зале было зябко и, чтобы окончательно не замерзнуть, не помешало бы подвигаться. После разминки все расселись по кругу и прослушали лекцию о том, почему «славяно-горицкая борьба» круче самбо, карате и бокса. Основными аргументами было то, что она древняя и то, что она русская. Не ограничившись словесными доводами, тренер вдруг вперил пылкий взгляд в моё полное здорового скептицизма лицо – он явно хотел подраться.

– Ты! Иди сюда! – Данила потянул меня в центр круга и, притащив откуда-то ржавый кухонный нож, стал ко мне спиной и приказал приставить тесак к его горлу.

– А теперь, попробуй перерезать мне глотку, – сварливо прогундосил он, после чего запрокинул руки назад, с силой вцепился мне в волосы и начал довольно безуспешно тянуть мою голову вниз и вбок.

В спортзале повисла неловкая тишина, нарушаемая лишь агрессивным сопением дергающего меня за локоны сенсея. Я был обескуражен таким нетривиальным подходом к обороне против ножа и, скривившись от боли, продолжал стоять, держа нож у горла Данилы. Унизительная эта ситуация бы длилась ещё Бог знает сколько, но я, наконец, сообразил, что пора бросить нож на пол, после чего довольный Данила отпустил мою причёску и, приосанившись, горделиво обвёл взглядом учеников.

К моему удивлению в отличие от меня и моего брата все остальные ученики взирали на основного сечевика с глубоким почтением и вниманием.

– На самом деле ты бы просто не смог меня порезать, – снисходительно пояснил он мне. – Моя кожа в экстремальной ситуации становится, как камень. Достигается специальными упражнениями.

Приободрившись после «победы» надо мной, тренер, видимо, решил развить успех, и позвал в круг моего брата.

– Свиля! Тактика травы и ветра, – загадочно произнёс он и вдруг затрясся всем телом.

Сначала я даже слегка запереживал за него, заподозрив эпилептический припадок, но через несколько секунд хаотичные движения стали более упорядоченными и плавными, и он, довольно непристойно вихляя бёдрами, на цыпочках направился к моему брату.

– Толкай меня, – приказал он. Дима легонько толкнул тренера в плечо, после чего тот изогнулся в виде вопросительного знака, (это, как я понял, должно было символизировать траву на ветру) и с размаху агрессивно шлёпнул ладошкой по каменному плечу брата.

– Возвращаю энергию, – завопил он угрожающе.

Дима нахмурился и, резко выпрямив левую руку, толкнул тренера в грудь. Не ожидавший такой стремительной атаки тренер, несолидно взмахнул руками и неуклюже шлёпнулся на пятую точку.

Среди юных сектантов пронёсся неодобрительный ропот.

– Молодец! – вскочил с пола Данила, потирая ушибленную попу. – Ты вернул энергию. Быстро схватываешь!

На лице его играла поощряющая улыбка, но маленькие красные глазки загорелись недобрым огнём.

– Держи нож, – зловеще произнес он.

Дима взял в правую руку нож и вытянул перед собой в непосредственной близости от брюшка сечевика. На этот раз учитель не был настроен шутить. Резко схватив брата двумя руками за запястье, дёрнул, пытаясь выкрутить руку с ножом. Однако ничего не произошло, железная длань бывшего борца осталась на том же месте. Дима явно решил поиздеваться над тренером.

Покрасневший от натуги Данила дёргался из стороны в сторону, гневно тряся щёчками, но, то ли мой брат, действительно очень быстро схватывал древнее сечевое искусство славяно-горцев, то ли просто разница в физической подготовке была велика, но кончилось всё тем, что тренер позорно отпустил руку с ножом и затравленно уставился на брата, пытаясь восстановить дыхание.

– Та… так… нельзя… слишком жёсткий… любой удар тебя… сру… срубит. Надо… ги… гибче,

Дима меланхолично пожал плечами и вернулся к остальным ученикам.

– Ну, ладно, ты пока новичок, – заявил, отдышавшись, тренер, уже более уважительно поглядывая на брата. – Сейчас смотри, как надо гибко работать.

После этого на арену был вызван один из двух здоровяков и, на мой взгляд, начало происходить уже какое-то совершеннейшее порно. Заставив здоровяка, которого звали Сергей, раскинуться на полу, учитель разместил на его могучей груди своё сисадминское тельце и сообщил залу, что теперь «Сергей должен попытаться выбраться из-под него».

Дрыщи-ученики вокруг оживились, им явно было не в диковинку наблюдать это действо.

Сергей начал неловко ворочаться под тренером, который довольно точно скопировав движения бурдюка с …эээ… допустим, водой, стал бултыхаться сверху, изредка, приподнимаясь и вновь агрессивно плюхаясь на самые неожиданные места Сергея. Изредка он поворачивал голову к аудитории и комментировал полную неспособность Сергея выбраться.

– Позём! Пассивное сопротивление! Пассивное сопротивление! – возбуждённо вскрикивал он. – Я не трачу энергии!

После полутора часов таких занятий мы твёрдо решили, что здесь нас видят в последний раз.

– Однажды ко мне пристало трое здоровых хулиганов, и знаете, как я их победил? – решил нас попотчевать напоследок сенсейской мудростью Данила. Нам стало интересно, как «это» может победить кого-нибудь, да ещё в количестве трёх штук.

– Я убежал, – последовал ответ.

– Несомненно, – сказали мы.

Уже темнело и долгий путь назад, через ночную промзону казался особенно непривлекательным.

Эпизод 3: Страх и ненависть в Тырнаузе

Ржавый ПАЗик зелёного цвета трясся по разбитой дороге уже третий час, и горячая пыль из раскрытых по случаю июля окон степенно оседала на наших с братом бронзовых от загара лицах, красиво подсвеченных кабардинским закатом. Конечной точкой назначения был захолустный высокогорный городишко Тырнауз в Приэльбрусье, где на следующий день открывались большие борцовские соревнования имени известного кабардинского борца, о котором я раньше ничего, впрочем, не слышал.

– Немного теплее за стеклом, но злые морозы… – подавленно стенал Юра Шатунов из похрюкивающих колонок, с трудом перекрывая нестройный хор тренеров по борьбе, которые уже успели не слабо поддать дешёвого коньяку и теперь, весело подпрыгивая на ухабах, с жутким акцентом вопили хиты советской эстрады, коверкая и забывая слова. Автобус, набитый всем борцовским истеблишментом столицы Кабардино-Балкарии, петлял по холмистой местности близ селения Аушигер.

Настроение у нас с братом было паршивое: несмотря на регулярные победы, участвовать в соревнованиях он не любил; мне выступать на таком высоком уровне нравилось, но пока я мог похвастаться только чередой живописных поражений. Очередной «пролёт» мог заставить тренера задуматься о том, чтобы перестать таскать меня по соревнованиям, признав в случае со мной свою педагогическую несостоятельность.

Пока же тренер продолжал верить в меня, хотя приводило это лишь к тому, что я выходил на «ковёр», проигрывал за несколько секунд и, сокрушённо покачивая помятой причёской, направлялся в раздевалку. Я уже оставил надежду на то, чтобы занять какое-то место и вернуться домой с грамотой и призами, и жаждал одержать хотя бы одну ничью. Шанс был призрачно мал, а вера в свои силы таяла по мере приближения к Тырнаузу. Поделиться переживаниями с братом я не мог – мы, как обычно, были в ссоре и не разговаривали.

Дрались мы с братом в детстве и подростковом возрасте постоянно. Избивали друг друга в школе, получая нагоняй от учителей, бились дома, где сверху ещё добавлял подзатыльников сурового нрава отец, мутузились на отдыхе, в гостях и во время поездок.

Не проходило и полчаса после очередной выволочки, как брат уже пробивал окно моей головой, или я несся за ним с ножом для консервных банок.

Отец постоянно читал нам лекции, о том, что брат должен стоять за брата и не обижать друг друга, разбавляя их увесистыми зуботычинами, но это мало помогало. Конечно, чуть что, мы моментально бросали распри и объединялись против внешней угрозы, выступая единым братским фронтом, но вот со второй частью наставлений получалось хуже и друг друга мы также не щадили. Львиная доля родительских карательных санкций, однако, обрушивалась на Димину голову.

– Потому, что ты старше! – мотивировали родители.

Я тогда ещё не слышал крылатого выражения: «Бог создал людей разными, а мистер Кольт уровнял их шансы», но уже широко применял в бою подручный инвентарь в виде ножей, вилок, молотков и других инструментов с целью нивелировать физическое превосходство противника. Брат не оставался в долгу, и порой всё это выливалось в действительно кровавые бойни с порезами, ссадинами и разбитыми головами. Ничто не могло остановить наш дух противоборства. Иногда нескончаемая конфронтация могла застигнуть нас в самом неподобающем для этого месте, как, например, на школьной линейке или за семейным столом, но трудности – это лишь стимул для поиска оригинальных решений. Мы отточили искусство драться незаметно и неслышно, как ниндзя.

Вот и сейчас два подростка одиннадцати и тринадцати лет сидели в автобусе с несколько натянутыми улыбками на лицах, в то время как их средней чистоты ногти впивались в кожу друг друга. Каждый пытался причинить максимум страданий другому, в то же время, как настоящий индеец, не выказывая слабости перед лицом боли. Со временем мы выработали полный иммунитет к щипкам и кручениям и отвергли данный способ ведения боевых действий как неэффективный, но сейчас старый добрый метод ещё практиковался.

От этого увлекательного занятия нас оторвала резкая смена вида из окна. Натужно подвывая, ПАЗик накренился градусов на 30 и, выкашляв огромное сизое облако дыма, начал взбираться по горному серпантину. Дорога была настолько узкой, что перед каждым встречным транспортом мы теснились нашей стороной к пропасти, и у меня создавалось полное впечатление, что мы висим над ней, рискуя в любой момент сорваться. Мы с братом слегка позеленели и с тревогой посматривали на беззаботно горланивших тренеров. Умирать очень не хотелось, но кроме нас, похоже, никто насчет таких мелочей не волновался. Проклиная Тырнауз и все его высокогорнодобывающие производства, я старался не глядеть в окно и лишь гадал, сразу ли мы погибнем, или будем медленно издыхать, созерцая, как наши переломанные конечности обгладывают жирные стервятники.

Тем не менее, через пару часов таких мрачных размышлений мы благополучно въехали на стоянку перед огромным обшарпанным «дворцом спорта», где уже солидно поблескивали хромом и новой краской «Икарусы» команд из более представительных городов Союза.

Вся наша борцовская бригада направилась на взвешивание, где уже царило оживление. Моя категория уже отвзвешивалась, вокруг весов собрались будущие соперники брата. Глядя на их мощные шеи, мы с Димой, забыв про ссоры, обменивались пессимистичными шутками по поводу грядущего выступления. В его категории дела обстояли неважно: помимо чемпиона страны прошлого года – грузина из Сочи, к ним умудрился набиться и ингуш – серебряный призёр пошлого года, боровшийся тогда на две категории выше. Вся команда титулованного ингуша долго ругалась и скандалила, пытаясь заставить судью, не замечать небольшого перевеса.

Психологический перелом наступил, когда бугристый от мыщц перевесок, игнорируя присутствие в зале женщин, в отчаянии сорвал плавки и, мотая членом, в который раз за утро взгромоздился на весы. Банда сопровождающих завопила ещё громче, и ингуш был принят. Если брат уже понял, что удача была сегодня не на его стороне, и был настроен философски, то меня терзали демоны неизвестности. Я побаивался, что соперники в моем весе ещё более ужасны, и мой проигрыш в этот раз будет особенно душераздирающ.

– Евлоев, город Грозный – Зайцев, город Нальчик, – пролязгал из колонок мегафонный голос председателя жюри, и соревнования начались.

– Паша, порви его! – тренер выдохнул мне в лицо облако ненависти и перегара, и под хрипение бравурного спортивного марша из динамиков под потолком я на ватных ногах направился на ковёр.

Навстречу двигался уже знакомый по моему первому выступлению на соревнованиях чеченский борец, которому я в прошлый раз проиграл позорным туше за двенадцать секунд. Меня охватила смертельная скука и желание, чтобы всё закончилось побыстрее. Я нервно зевнул и ринулся вперёд.

Схватка была отчаянной. Собравшись, я неуклюже провёл бросок, именуемый в борцовском обиходе «кочергой», и чуть было не перевёл расслабившегося было Евлоева на «туше», но адреналин и ужас проиграть заведомо более слабому сопернику придал ему сил, отчаянным усилием он вырвался, и мы продолжили, как говорят герои вестернов, «танец смерти».

Танец, надо сказать, получался ещё тот. Хореографией перемещения не блистали и напоминали больше пляски пьяного шамана с бубном. В роли бубна, очевидно, выступал я. Вцепившись мёртвой хваткой в обезумевшего чеченца, я мотался в разные стороны. Через минуту и сорок секунд мы рухнули на ковёр, и мне при этом не повезло коснуться его лопатками.

– Туше! – зычно прогудел рефери и хлопнул по ковру ладонью.

– Победу одержал Евлоев, город Грозный, – гнусаво проскрежетали динамики, и, пожав плечами, я отправился в раздевалку, подернутый осенней пасмурностью.

Мне захотелось оказаться дома в мягком кресле с пледом, интересной фэнтэзи-книжкой, бутербродом с маслом и вареньем и большой кружкой чая. Но дом был далеко, и по регламенту предстояла ещё одна схватка, после которой я уже официально считался бы выбывшим из соревнований.

Брат, как обычно, не излучая энтузиазма, вышел на ковёр и технично закидал своего не очень мастеровитого оппонента по очкам. Также меланхолично приняв поздравления тренера в раздевалке, он плюхнулся рядом со мной на скамью и принялся олицетворять уныние. Он ненавидел выступать на людях, а победа означала, что мучения его продлятся ещё на пару кругов. Нет, я его, положительно, не понимал.

Первый круг соревнований закончился и колонки опять пролязгали моё имя, обрекая ещё на пару минут позора. Демотивированный до мозга костей я поплёлся ковать спортивные победы. Член жюри пробубнил имя моего соперника второй раз, но тот не спешил выходить. Щурясь от света прожекторов, я нервно перебирал худыми ногами и с опаской косился в угол противника. Там царило какое-то волнение.

«Что ещё они там задумали?» – пронеслась в голове тревожная мысль.

Через несколько секунд маленький толстопузый тренер отделился от команды соперника и просеменил к жюри. Последовало короткое совещание, и колонки вновь противно залязгали:

«В связи с неявкой соперника победа присуждается Зайцеву, город Нальчик».

Рефери поднял мою руку и несколько ошарашенный я направился к своей команде. Многие товарищи по команде поглядывали на меня с завистью.

– Поздравляю с первой победой, – заржал Дима.

– Да уж, – криво улыбнулся я.

Стало интересно, кто окажется соперником Евлоева. Судя по всему моя вторая схватка будет с проигравшим, так что я был заинтригован. Но, опять волнение в рядах противоположного угла. И.. Не может быть! Ситуация повторяется! За неявкой соперника победа присуждается Евлоеву. Так я, получается, ещё и призёр?!

Не знаю, чем объяснить такой масштабный мор участников в весе до тридцати пяти килограмм, но в итоге оказалось, что на мой вес приехало всего два (включая меня) человека, половине из которых я успешно проиграл, за что и получил приз и грамоту. Брат мой хмуро взял третье место, уступив сочинскому чемпиону и перевешенному ингушу. Шутки тренера на тему моего призёрства сопровождали меня всю обратную поездку, но в целом мы с тренером были довольны.

Он был рад, что я улучшил статистику клуба, а я был рад, что ещё раз подтвердил сакраментальную истину, гласившую, что недостижимых целей не существует для тех, кто верит в себя.

Эпизод 4: Любовь и электричество

Первый раз я влюбился уже в зрелом возрасте. В зрелом для первой любви, а не вообще. Потому что, по данным статистики и казуальных опросов знакомых, все (особенно девушки) первые свои раны от стрел Амура получили в детском саду или, на крайняк, в начальных классах школы. Я же спокойно прокантовался невлюбленным до вступительных экзаменов в ВУЗ.

До этого мозг был занят другими проблемами. Представления о любви были крайне смутные. Суровый мир, в котором я существовал с тринадцати до семнадцати лет, не располагал к подобным глупостям, распространённым среди подростков из более благополучной среды.

Говоря о «более благополучной социальной среде», я, конечно, не имею в виду, что я родился в семье алкоголиков или что-то в этом роде. На самом деле мертвецки пьяным я видел отца только два раза в жизни.

Первый раз, когда ему, простому прорабу, дали какую-то правительственную грамоту, что-то типа почетного строителя республики, и он наотмечался, как говорится, «до изумления». Единственно, что в данном случае изумляться пришлось нам с матерью и братом, когда мы пришли среди бела дня с базара, и вдруг увидели, что окно нашего одноэтажного дома (или «барака», как их называли) открыто, и оттуда торчат чьи-то неподвижные ноги. Мать так испугалась, что велела нам позвать соседей и уже с ними, вооруженные молотками и кухонными ножами, мы обнаружили невероятным образом безмятежно спящего вверх ногами отца.

От шума он проснулся, открыл один глаз, как гигантская летучая мышь поворочал головой, оглядев собравшихся, и, с трудом ворочая языком, осведомился: «Кто вы?». После чего, видимо решив, что мы ему снимся, закрыл глаз обратно и вернулся ко сну. От возмущения мать на секунду потеряла дар речи, и, всплеснув руками, повернулась к нам и беспомощно воскликнула: «И он ещё спрашивает, кто МЫ?!».

Второй раз отцовского падения тоже сопровождался драматическими спецэффектами. В два часа ночи нас разбудил шум во дворе и стук в дверь кулаком. Пьяный мужской хриплый голос с мощным балкарским акцентом вопросил: «Зайцевы здэсь живут?

– Да, а кто это? – спросила перепугавшаяся мама через дверь.

– Мы Сэргей привезли.

В ужасе от дурных предчувствий мама принялась дрожащими руками отпирать замки. Два натуральных абрека внесли отца за руки и за ноги.

– Пусть спыт, многа пиль, – сказали абреки, аккуратно положив отца на кровать.

– Двэрь савсэм так дэржи, – обратились они ко мне, после чего начали заносить в дом бараньи туши. Их было три штуки. Туш, не абреков. Гора мёртвых баранов осталась лежать у нас на кухне, а абреки уехали.

Потом мы узнали, что во время сдачи одной из подстанций в высокогорном ауле, выпив с местными властями, отец похвастался председателю совхоза, что хорошо играет в шахматы. Оказалось, что в этом селе очень активен шахматный клуб и балкарские «васюковцы», изнывающие без достойной конкуренции, не могли отпустить нового соперника, не сыграв пару партий. Играли они всегда на интерес. Точнее на баранов. Интерес к баранам в высокогорных селах традиционно высок.

Скорее всего, прагматичные балкарцы решили споить отца, чтобы повысить свои шансы. Но они не могли знать, что шахматы – его самая сильная тайная страсть, и что на его счету к тому времени были победы над мастерами спорта и даже одним гроссмейстером. Шахматные любители были разбиты отцом в пух и прах, но и сам он пал жертвой их бескомпромиссного гостеприимства.

«Де юре» отец прибыл домой «со щитом», но «де факто» внесли его «на щите».

Несмотря на трезвость, экономность и трудолюбие моих родителей финансовое положение нашей семьи постоянно колебалось между «плачевно» и «весьма плачевно». Брат донашивал одежду отца, я донашивал одежду брата, а нашими соседями по частному сектору, где родители умудрились выбить жилплощадь от предприятия, были через одного бывшие зеки и дети бывших зеков.

С одной стороны нас с братом держали в ежовых рукавицах, чтобы уберечь от соблазнов преступной жизни, внушая нам, как пели Битлз, «that a man must break his back to earn each day of leisure» *. С другой стороны улица постоянно загружала наши юные мозги задачами на выживание и борьбой за место в суровом социуме. Если учесть, что в среде моих сверстников было модно быть «хулиганом» и не модно читать книжки, то такие «не пацанские» темы для обсуждения, как любовь к девушкам, в принципе не особо котировались.

Кроме этого воспитанные в детдоме наши родители не были экспертами в воспитании детей, и не имели современного удобства в виде интернета, поэтому их педагогические принципы в области просвещения о взаимоотношении полов сводились к сакраментальному: «Не пущать!»

– Кажется, кому-то пора идти делать уроки? – говорили родители, как только во время семейного телепросмотра на экране вырисовывался хотя бы намёк на целомудренные поцелуи.

– Мы уже сделали, – отвечали мы.

– Тогда вам пора ложится спать, – следовал вывод.

Воспитанный в таком духе родителями и улицей, я был абсолютно безоружен перед девочками и, если бы какой-нибудь из них в старших классах пришло бы в голову обратить на меня внимание, я был бы смятён и обращён в бегство.

Другое дело, что девочкам не приходило в голову обращать на меня внимание. Наградив меня самой заношенной и не модной одёжкой в классе, худобой и не модельными чертами лица, судьба не успокоилась. К пятнадцати годам, она неожиданно расписала мою многострадальную вывеску сыпью юношеских прыщей, которые, как тяжёлая могильная плита, надежно скрыли от девичьих глаз природное остроумие и «богатый внутренний мир», которые оставались моим последним оружием для покорения сердец.

Вообще, пятнадцать лет – это тяжёлый возраст. Ты уже в полную силу испытываешь непреодолимое желание быть замеченным противоположным полом, но ещё выглядишь угловатым недоразумением и не умеешь играть на гитаре.

И это, я вам скажу, адская дилемма. Как любили в таких случаях писать литературные критики эпохи соцреализма – «мечты героя столкнулись с жестокой реальностью». В моём случае, как мне казалось, проклятая «жестокая реальность» была ко мне более жестока, чем к другим сверстникам. Я чувствовал себя пресловутым Квазимодо. С той только разницей, что Квазимодо умел некисло запиливать на колоколах и был брутальным накачанным сукиным сыном, а мои супергеройские навыки заканчивались окучиванием картошки на родительской даче и вязанием смешных человечков из трубки от капельницы, чему я научился, валяясь по многочисленным больницам.

Придавленный бременем собственной ничтожности я бродил по книжным магазинам и тырил книжки фэнтази в промышленных масштабах. Казалось, только магия может изменить мою жизнь к лучшему. Я страстно искал встречи с волшебным и неизведанным и наткнулся на могущественный магический элексир по имени «водка».

Чудо свершилось! Всего несколько глотков огненной воды обеспечивали +40 к собственной крутости и -200 урона от жизненной несправедливости, и наполнили мою жизнь новыми увлекательными приключениями и происшествиями.

Встреча с горячительным произошла в бригаде электриков-строителей, куда отец пристраивал меня с братом каждое лето с целью подвергнуть трудовому воспитанию по методу Макаренко. Электрики были не прочь скрасить рабочий обед парой-другой стаканчиков, и, опасаясь доносов с моей стороны, решили втянуть меня в своё алкогольное общество.

Маленькими глотками, как компот, без остановки я выпил полный граненый стакан горячей от солнцепёка водки, отвергнув широким жестом услужливо протянутый бутерброд с подтаявшим куском сала и кружку разбавленного водой варенья. Этот без сомнения мужественный поступок вызвал бурю комплиментов и похвал со стороны квасящих коллег, чьи наученные многолетним опытом желудки отказывались единовременно принимать в себя больше ста грамм, и немедленно требовали после этого запивки или закуски.

Молодой и наивный организм не понимал, с чем встретился. Стакан горячей палёной водки взорвался в пустом желудке и перемешал всё в голове, наполнив меня великолепным настроением и жаждой деятельности. Послав напарника отключать питание линии освещения на щите, я решил снимать светильники в цеху макаронных изделий. Рабочий персонал цеха состоял целиком из девушек-упаковщиц, что придавало моему скучному заданию определённую пикантность.

Широким уверенным шагом я приближался к обречённым светильникам через залитый палящим августовским солнцем двор. Чёрная майка-безрукавка не скрывала стальных мыщц, перекатывавшихся под красивым южным загаром, тёмно-русые волосы выбивались из под модной банданы, лихо закрученной на голове. Старые потёртые джинсы и пояс монтажника с инструментами подчёркивали мою принадлежность к уважаемой касте электриков.

Со стороны это выглядело, как если бы Джон Бон Джови сам лично спустился со сцены, чтобы пооткусывать кусачками старые светильники в макаронном цеху хлебокомбината села Залукокоаже. Ну, по крайней мере, мне так казалось в тот момент.

Двустворчатая дверь цеха, всхлипнув, разметалась в стороны от удара ногой и на секунду всё движение в цеху замерло. Прекрасные упаковщицы застыли, не в силах оторвать взгляд от мужественной фигуры юного электрика, явившейся пред ними в лучах заходящего солнца. Музыка из кинофильма «Профессионал» играла в моих ушах, когда я одним ловким движением взметнулся на двухметрового козла и встал во весь рост перед линией питания.

«Ну что ж… здесь придётся поработать», – как бы говорил мой серьёзный вдумчивый взгляд, выражающий глубокий профессионализм и презрение к трудностям.

Выждав для надёжности пару минут, чтобы убедиться, что напарник точно отключил ток, я достал сверкающие незаизолированные кусачки и впился ими в старый почерневший провод светильника.

Я уверен, что почти каждый из моих читателей раз или два в жизни испытал на себе негостеприимство 220-ти электрических вольт из неисправной розетки или протёкшего электрочайника. Это неприятно, это огорчает, но это, в принципе, терпимо. Я знаю, меня било током очень много раз.

Что такое 380 вольт? Это, казалось бы, не критично больше, чем 220 вольт. Однако практический опыт показал, что между двумя данными цифрами существует, как говорят наши друзья американцы, целый мир разницы.

В ту секунду, когда острая сталь моих кусачек рассекла медь электрического провода, позади меня материализовался десятиметровый демон из Преисподни, обхватил меня, с чудовищной силой сдавил, так что захрустели все кости, а дыхание остановилось, и яростно подбросив воздух, ударил об настил деревянного козла.

Не удержавшись на настиле, медленно и неуклюже я ссыпался с двухметрового шаткого строения, не меняя позы эмбриона. Пытаясь из последних сил не сломать себе шею при падении, по дороге к земле я пару раз зацепился о неструганые доски локтём, мучительно раздирая его в кровь.

Мои конвульсии выглядели бы невероятно смешно, если бы не лицо, перекосившееся в страшной гримасе.

Пальцы, которыми я держал кусачки, обгорели и почернели (слава богу, как потом оказалось, смотрелось это хуже, чем было на самом деле), бандана слетела, а волосы мои образовали неуместное афро, вытянувшись под действием электричества, как это обычно показывают в дурацких комедиях.

На автомате я поднялся с пола и секунду стоял, покачиваясь и моргая глазами. Через ещё секунду я смог вздохнуть, и мир содрогнулся от вопля, который постепенно приобретал членораздельность, вылившись в поток отборной брани.

Оставаться в цеху после такого неромантического завершения работы было неудобно, и, сделав вид, что вдруг вспомнил о неотложном деле, я ретировался из цеха.

* «Каждый день отдыха должен быть заработан в поте лица» (С) Girl – The Beatles (перевод с англ.)

Эпизод 5: Юрчик

Лето 1994-го началось штроблением стен и монтажом светильников. Днём я трудился в бригаде электриков, подчинённых моего отца (бригада ух! – работаем до двух), с которыми мы скорее нередко, чем редко приговаривали за обедом бутылку другую портвешка, а вечера пролетали в весёлых пьянках с братом и Юрцом, нашим лучшим другом, по случайности бывшим вдвшником и по знакомству нынешним сержантом ФСБ, в сарайной штабквартире, которая перевидала за это время немало.

Меня и брата с Юрчиком связала настоящая дружба. Это было родство интеллекта, основанное на одинаковом чувстве юмора и жизненных принципах. Мы трое имели слишком высокие культурные запросы, чтобы смешаться с толпой районных «конкретных пацанов», и слишком жизнелюбивый нрав, чтобы вести «ботанический» образ жизни. У нас словно появился третий брат, который во многом стал нам моделью для подражания.

Вечерние философские беседы под водочку часто превращались в ночные походы за «второй» или «третьей», которые заканчивались стычками и потасовками с группками враждебно настроенной приблатнённой гопоты, что только укрепляло маленькое братство, где каждый был готов рискнуть за друга здоровьем, а то и жизнью.

Однако чем бы ни била меня жизнь в то лето, будь то электрические разряды или кулаки гопников, ничто не могло украсть непреходящего ощущения счастья. Я только что закончил школу и жил ожиданием того дня, когда смогу вырваться из порядком доставшей меня серой и суровой окружающей действительности и полной грудью вдохнуть воздух студенческой свободы.

Многие люди задаются вопросом: «Что же такое счастье?» Я для себя нашёл ответ довольно быстро. Счастье – ожидание перемен к лучшему. Человек счастлив, пока в жизни есть позитивная динамика. Всё остальное – понятие относительное: нищий, нашедший три рубля, счастливее, миллионера, чьи акции упали на 0,0001 процент.

Вечера того лета врезались в мою память навсегда. Я запомнил их в мельчайших деталях со всеми красками и запахами и при каждом воспоминании вновь погружаюсь в них. Эти моменты безвозвратно ушли, но, я верю, они и сейчас существуют где-то в параллельной реальности, заботливо созданной моей памятью. Там прямо в эту минуту в магнитофоне, висящем на стене просторного каменного сарая, играет сборник из песен Кузьмина, Дейла Кавердейла и Яна Гиллана. Это Юрчик окультуривает наши непросвещённые мозги ротацией любимого хард-рока.

Он сидит, держа в руке пластиковый стаканчик с дешёвым портвейном, и, изредка кривясь от боли и хватаясь за рёбра, рассказывает о последних приключениях.

В прошлые выходные он ездил на спасение машины своего друга в село под Нальчиком. Село было кабардинское, но с незапамятных пор там угнездилась мощная осетинская диаспора. У друга угнали видавшую виды восьмерку модного цвета «мокрый асфальт» некие осетинские воры, которые, по стандартной схеме, предложили возвратить украденное за определённую мзду.

Несмотря на то, что товарищ Юрчика (так как история не сохранила его имени, я буду называть его, Гришей) служил младшим сержантом при гараже МВД, решить вопрос через административный ресурс у него не было шансов. В республике исторически у каждого бандита имелся свой разной степени высокопоставленности родственник в Министерстве Внутренних Дел. Без этого извлекать добавленную стоимость из преступной деятельности в КБР считалось моветоном. Однако сдаваться судьбе было не в Гришиных правилах.

Пострадавший явился с жалобами и полным пакетом подношений к Юрчику. После двухсуточного возлияния в полукомнатной резиденции Юрца герои повествования пришли к выводу, что с волками нужно разговаривать по-волчьи и, вооружившись двумя бутылками коньяка, праведным негодованием и сивушным перегаром, отправились на встречу с осетинской транспортной мафией.

Поначалу все складывалось удачно. Прибыв на место встречи на окраине захолустной деревушки, мстители обнаружили осетинского торчка астеничной наружности, который не без усилий поведал им о своих неправедных замыслах.

Гнев силовиков не заставил себя ждать. Наркоман был истыкан ксивами и затрещинами и водружен на заднее сиденье такси, после чего вся компания покатила туда, где, по словам скисшего правонарушителя, обреталась угнанная машина Григория.

В процессе перемещения угонщик несколько раз путался и давал неверные указания, вследствие чего половина его головы покрылась слюной Гриши, который безостановочно орал что-то угрожающее в торчковое ухо. Другая половина украсилась радужным переливчатым синяком, за авторством Юрчика.

Нестись по пыльным ухабам кавказских степей, подогревая себя коньяком, и подвергая незамысловатым, но справедливым пыткам, злополучного транспортного злоумышленника, было весело, но, как говорил Соломон, проходит всё, даже хорошее.

Под психоделические запилы кабардинской этнической музыки из старой магнитолы наша компания ворвалась на укромную поляну, где приветливо поблескивала боками родная Гришина «восьмёрка». Это была радостная часть новостей. Грустной частью новостей были мрачного вида люди, одетые в модный китайский ширпотреб. Они стояли вокруг украденной машины полукругом и производили удручающее впечатление.

Как опытный тактик, наш друг решил действовать решительно.

– Салам Алейкум, братья! – выскочил он из машины, уверенным взглядом обводя собравшихся. – Мы с вами живём на одной земле, по одним законам!

Речь была пылкой и убедительной. Подогретый коньяком Юрец, походя, дал прикурить Цицерону, Демосфену и, зачем-то, Катону Старшему. Загипнотизированная аудитория завороженно колыхалась в надвигающейся тьме, как кобра перед дудкой факира.

Пылкая риторика разила низменные инстинкты подельников разукрашенного торчка (а это были именно они), и призывала выпить вместе по братским понятиям, обняться и отдать машину первоначальному владельцу. Угонщики внимали вдумчиво и где-то даже почтительно. На определённом этапе перед Гришей забрезжила надежда уехать отсюда на родной восьмёрке.

– Надеюсь, всем теперь всё ясно? – закончил свою речь Юрец.

– Мне ещё раз объясни, – от толпы отделилась двухметровая гора мыщц, заросшая рыжей шерстью и приблизилась к Юрчику. – Я не понял.

(На этом месте Юрчик прерывает свой рассказ.

– Ну, за понимание! – мы чокаемся пластиковыми краями и выпиваем.

Повисает пауза. Мы громко похрустываем огурцами с нашей дачи.

– Так, а что же дальше? Что ты ему сказал? – спрашиваем мы.

Юрчик улыбается печально и иронически.

– Да я посмотрел на него снизу вверх и понял, что он слишком здоровый – не поймёт.)

– Ты слишком здоровый – не поймёшь! – сказал Юрчик и что есть силы треснул абрека в челюсть. Громила слегка качнулся из стороны в сторону, тряхнув головой, и ситуация, всхлипнув, перешла под контроль кровожадных угонщиков машин.

В описании дальнейшего Юрчик и Гриша не могли прийти к консенсусу, но оба сходились на том, что большинство угонщиков было обуто в кроссовки, а не в ботинки, или, скажем, кирзачи. Иначе всё могло закончиться гораздо хуже.

(Мы наливаем ещё и толкаем одобрительные тосты, перемешивая их шутками. А фраза «слишком здоровый, не поймёт» становится нашим локальным мемом.)

Это было счастливое время.

Я одновременно жаждал перемен и новых впечатлений, но не хотел расставаться с людьми, ближе которых у меня не было. Думаю, что-то подобное испытывали и они. Они, конечно, были рады за меня и даже где-то горды тем, что я смог вырваться из болота этого гиблого городка в большую и интересную жизнь. С другой стороны со мной отсюда уходила какая-то счастливая и беззаботная пора. Ведь двое друзей – совсем не то, что трое.

Мы стали чаще шутить и смеяться, скрывая печаль от неминуемого расставания. Юрчик обещал приезжать в Пятигорск, в котором располагался мой институт. Однако потом за пять лет так ни разу и не выбрался ко мне, хотя отделяли нас всего лишь три часа на автобусе.

Прошли годы. Жизнь раскидала нас за тысячи километров, редкие звонки сменились молчанием. Постепенно разговоры стали всё более натянутыми. Юрчик обижался, что не приезжаем и редко звоним. Злился на себя, что не может решить финансовые проблемы и самому выбраться к нам. И, мало помалу, общение сошло на нет. Когда вы живёте разной жизнью за тысячи километров друг от друга, общих тем для разговора становится все меньше.

Мы с братом винили себя, что потеряли связь с другом. Каждый раз, выпив водки, клялись в один прекрасный день бросить всё и приехать к Юрцу в Нальчик. Нагрянуть с подарками и закутить на неделю. Так, как мы никогда не могли закутить в дни нашей юности по причине хронического безденежья. А жизнь затягивала бытовыми проблемами постоянными «важными» тратами, и время уходило.

Однажды вечером мы с жаром обсуждали, что столько раз обещали себе навестить старого друга и не сдержали обещаний. В запале было решено бросить все и поехать в гости к Юрцу. Всю ночь предвкушали, как прокатимся на такси по местам боевой славы, навестим вместе с Юрчиком старых приятелей из тех, кто еще нас помнит.

На следующий день я проснулся в отличном настроении, окрылённый решением. Позвонил и забронировал гостиницу в Нальчике, заказал билеты и набрал старый номер, по которому не звонил уже несколько лет.

Я сильно волновался. Не знал, что услышу в ответ. Я был готов к упрёкам и обидам. Но все же был уверен, что, несмотря ни на что, Юрчик будет рад слышать нас, а тем более будет рад узнать, что мы едем.

Трубку поднял его отец.

– Добрый вечер Александр Петрович, а Юру позовите.

– Кто его спрашивает?

– Это Дима и Паша, друзья его, мы жили недалеко от вас раньше, помните?

– А Юры нету…

– А когда будет?

– Юра умер полгода назад.

Эпизод 6: Обособление обстоятельств

После окончания школы человек превращается в личность. Я говорю о том, что он в первый раз может распорядиться своей жизнью до некоторой степени самостоятельно. Кто-то идёт в армию, кто-то упорно готовится все лето, надеясь без взяток поступить в какой-нибудь самый-престижный-ВУЗ-страны… и только потом идёт в армию. Кто-то выбирает путь наименьшего сопротивления и подает документы туда, куда уж точно возьмут, и потом работает менеджером по продажам китайских фонариков в метро, гордо повесив на стену диплом дизайнера пляжных зонтиков и садовых оград с отличием… от нормального диплома.

В лингвистический институт я попал, минуя кулинарный техникум, и военную академию. Сейчас уже не помню, откуда у меня была такая тяга к кулинарии и военному делу, но чаша весов моей судьбы угрожающе пораскачивалась и склонилась в итоге к инязу.

С детства иностранные языки давались мне легко. Однако русский, что называется, «хромал», и часть семейного бюджета была выделена на то, чтобы подтянуть грамматику и пунктуацию у эксклюзивного репетитора, к которому меня устроили по «большому блату и протекции».

Репетитор был не прост. Его отрекомендовали как бывшего зам. зама. министра образования республики и заслуженного учителя РФ.

При личной встрече оказалось, что он – это древняя старушка по имени Изольда Ивановна. За стеклами её дубовых сервантов пылились все награды, которые мог «нафармить» * преподавательский персонаж её уровня за такую длинную карьеру. Основной её странностью было то, что она вставляла в свою речь какие-то абсолютно нелогичные паузы. В итоге, за свои же деньги мы выслушали получасовую речь о том, как ей недосуг заниматься с учениками, и какое большое одолжение она нам делает…

– Русский… язык недаром называют… великим, – пафосно проинформировала она, и процесс начался.

Эксклюзивная группа абитуриентов-филологов состояла из меня и Вовы, который в первый же день знакомства у подъезда бабкиной резиденции предложил мне раскурить косячок (от чего я вежливо отказался), и подогнал кассету группы Нирвана, которая показалась редкостной нудятиной. Я ответил ему двойником своей любимой группы – Helloween «Зе киперз оф зе севен киз» и был удостоен снисходительными ремарками.

Разумеется, как настоящие интеллектуалы, мы оба считали, что слишком начитаны и подкованы в родной речи, чтобы ходить к репетитору. И к первому тестовому диктанту подошли с намерением показать старушке, что она зря берёт с нас деньги. Я сделал в диктанте 13 ошибок, а Вова 21. Изольда Ивановна торжествующе посверкала очками и приступила к муштре.

Сказать, что атмосфера, царившая на занятиях, была скучна, значит не сказать ничего. Под тиканье настенных часов с кукушкой и мерное бормотание королевы репетиторов мы водили ручками по бумаге, попеременно зевая до боли в скулах. Мой молодой организм протестовал против этой полуторачасовой пытки, и однажды, перед очередным уроком я согласился на предложение Владимира скрасить скучные занятия [удалено цензурой].

– Будет весело, – пообещал он.

Я себе и представить не мог насколько весело будет.

Сделав несколько затяжек, я ничего особенного не почувствовал. Мы ещё поболтали на улице и пошли на занятие. Накрыло меня уже, когда мы прошли в дубовый кабинет, приспособленный для наших репетиторских истязаний.

– Тема сегодняшнего урока – «Обособление обстоятельств», – торжественно провозгласила Изольда Ивановна.

«А-ба-са-бле-ни-е-аб-ста-йа-тельст-в, – подумал я, – А-ба-са… бли-и-и-ин…»

Володя зачем-то хихикнул, и я понял, что урок будет нелегким.

Исполненный уважения к этим самым обстоятельствам я взялся за ручку и начал писать диктант. Старушка диктовала нам отрывок из книги Островского «Как закалялась сталь». Там есть эпизод, когда главный герой Павка Корчагин приходит домой к девушке Тоне из богатой семьи. А по ходу романа, если кто не читал, Павка показан этаким библиофилом из народа, что в неудержимой тяге к знаниям измусолил все три книжки, до которых дорвались его мозолистые пролетарские руки, и теперь хочет ещё. И в данном конкретном отрывке он приходит к Тоне домой на чай и видит, что у них дома книгами забиты целые шкафы.

– Павка окинул взглядом длинные ряды книг и удивился, – продиктовала наша мумиеобразная репетиторша, ритмично клацая вставными челюстями.

Написав это предложение, я по привычке пробежал его глазами ещё раз и замер. То, что я написал, показалось мне жутко забавным. Я глубоко вздохнул, надул щёки, покраснел и опустил голову, пытаясь подавить непреодолимый взрыв смеха, который рвался у меня из груди.

– Что случилось, Павел? Вы не пишете? – старушка удивлённо воззрилась на мои метаморфозы.

На беду ими также заинтересовался накуренный Володя. Он с любопытством заглянул в мою тетрадь, прочитал, написанное мною, вздрогнул и, сделав судорожный вздох, резко отвернулся и затрясся в попытке подавить нездоровое веселье.

– Молодые люди, вы устали? – Изольда Ивановна явно была в недоумении.

Наступила пауза. Пару минут мы тряслись от беззвучного хохота. Наконец, не поднимая головы, я помотал ею.

– Мы можем продолжать?

Опять минутная пауза. Усилием воли я поднял на неё полные слёз глаза и опять, молча, кивнул. Я сделал ещё несколько глубоких вздохов, и постепенно взял себя в руки. Казалось, потенциальный конфуз был позади, но тут я, перевел взгляд на Володю, и увидел его красное, трясущееся и кривящееся лицо, перекошенное судорогами сдерживаемого смеха. Нас рвануло одновременно.

Мы не засмеялись, и даже не захохотали. Звук, который вырвался из наших глоток, был похож на предсмертное ржание умирающих мустангов. Мы ревели, хрипели и гоготали, стуча лбами по деревянному столу, выпучив глаза и надувшись венами на шее. Мы выли и задыхались, но не могли остановиться. Наши, управляемые каннабиноидами мозги бились в припадке наркотического веселья.

Старушка явно потеряла самообладание и не знала, что делать. Оживленно потряхивая, остатками прически она испуганно переводила взгляд с меня на Вову и молчала.

– Что у… вас там смешного? Ну-ка, дайте-ка? – она потащила к себе мою тетрадь и начала читать вслух.

– Павка окинул взглядом длинные ряды книг и удавился, – произнесла она. Окончание фразы потонуло в нашем хохоте.

– Ааа… у вас же тут ошибка. Вы вместо «удИвился», написали «удАвился», – я поднял мокрое от слез лицо и закивал.

Ещё минут пять после этого ушло на воспоминания Изольды Ивановны о том, какие они тоже были смешливые в юности «смеялись над любой… ерундой». Учитывая, что наша чрезмерная весёлость имела совсем иную природу и объяснялась мощным воздействием отборной краснодарской [удалено цензурой], эти воспоминания поставили нас опять на грань приступа, но постепенно мы взяли себя в руки, и диктант продолжился.

Испытывая стыд от своего непотребного поведения, диктант мы дописывали в полной сосредоточенности, пытаясь не выпускать эмоции из-под контроля.

Минуты текли медленно. Вперив глаза в свои тетради, под монотонное бубнение старушки и тиканье настенных часов, мы старательно выводили предложение за предложением, не забывая обосабливать обстоятельства. Неожиданно речь старушки приобрела некоторую невнятность.

– Жыгроыхклхлюп, – сказала вдруг она.

Не отрывая глаза от тетради, я замер, навострив уши.

– Ыыычхлиип-клац, – продолжила через секунду Изольда Ивановна. Я поднял на неё глаза и в ужасе увидел, как вставные зубы заслуженного преподавателя Российской Федерации вываливаются изо рта. Пытаясь предотвратить скоропостижную разлуку с жевательным аппаратом, старушка сделала пару судорожных хватательных движений челюстями, но зубы, покинув владелицу, с глухим стуком упали на тетрадку, лежавшую перед ней.

На миг воцарилось молчание. Мы с Володей в отчаянии посмотрели друг на друга и рухнули на стол в истерическом пароксизме.

Я понимал, что смеяться над уважаемой преподавательницей и по совместительству древней бабушкой, было верхом неприличия. Но неприличность ситуации смешила меня ещё больше. Было невероятно смешно, и я ничего не мог с этим поделать.

Сконфуженные и красные от смеха и стыда мы кое-как досидели до конца занятий и вывалились на улицу.

– Это был абзац, – резюмировал Вова, когда мы стояли и давились беляшами у ларька, пробитые на хавчик немилосердной [удалено цензурой]. Я его мнение разделял полностью.

Памятное для меня, наполненное разнообразными событиями лето 1994-го подходило к середине. И вот настал час «Икс», или час «Э». Я про вступительные экзамены. Многие люди не любят сдавать тесты и экзамены. Мне же всегда это нравилось, потому что подспудно я всегда воспринимал их как шанс показать себя с лучшей стороны.

Как я уже писал здесь ранее, именно во время вступительных экзаменов со мной случилась первая любовь. Я уже успешно сдал на отлично два экзамена из трёх – историю и английский язык, третьим и последним было написание сочинения, и оно должно было решить, поступлю ли я или отправлюсь ловить «вспышку справа» и ходить в наряды.

Однако натасканный Изольдой Ивановной на деепричастные обороты и сложные суффиксы я был спокоен и почти не сомневался в успехе.

С легким превосходством и интересом я поглядывал на других абитуриентов. Молодые люди и девушки в основном обладали прогрессивной внешностью и резко отличались от привычных моему глазу обитателей рабочих кварталов города Нальчика. Многие парни носили длинные прически, и имели вид неформальный и местами даже богемный. А девушки были раскованы, дружелюбны и, как на подбор красивы, или хотя бы миловидны. В основном это была молодёжь из русскоязычных городов юга России – Ставрополь, Ростов, Волгодонск, Зеленокумск, Новороссийск, Кисловодск и т. д.

Несмотря на всю уверенность в себе, я немного робел перед ними. Они казались мне более продвинутыми, модными и раскованными.

– Привет! – я обернулся и увидел рядом с собой неземной красоты девушку. Её стройные ноги по последней моде облегали белые лосины, вырез ярко-красного пиджака с золотыми пуговицами демонстрировал высокую грудь, под белой шёлковой блузкой. Она что-то говорила мне, но я не слышал. Не в силах отвести взгляд я стоял и пялился, расплывшись в глупой улыбке.

Это была пресловутая любовь с первого взгляда. Если вы можете представить себе семнадцатилетнюю голубоглазую, русоволосую Вайнону Райдер, то вы можете понять, как выглядит бледное подобие моей первой любви. Она была так красива и стояла так близко, что я превратился в библейский соляной столб. Очарованный, вдыхал её аромат молодости, лета и апельсиновых духов, начиная потихоньку осознавать, что ангел перестал улыбаться и приобрел вид несколько озадаченный.

– Эээ… чего? – брякнул я, благодаря природу за то, что она лишила моё лицо способности краснеть, какое бы смущение я ни испытывал.

– Ты тоже сочинение сдаёшь? – повторила девушка.

– Ага… я… это… сдаю, да…

– Слу-ушай, помоги, пожалуйста, будь другом, – голос девушки приобрел просительные интонации. – Я шпаргалки не успела написать, не поделишься, если у нас темы будут разными?

Я сглотнул накопившуюся во рту слюну, и она прогрохотала по моему пересохшему горлу, как гиря, выброшенная в мусоропровод в три часа ночи.

– Конечно, не вопрос. (Кто бы смог отказать на моем месте! Посмотрел бы я на такого!)

– Ой, спасибо тебе большое! – ангел вновь озарился чудесной улыбкой. – Тогда сядем вместе?

– Угу, – горячая волна смущения окатила меня от пяток до макушки.

– О, всё, уже зовут, пошли быстрей, надо хорошие места занять, – она без колебаний взяла меня за руку и потащила сквозь толпу абитуриентов в аудиторию.

Млея и тая, я плыл за ней, как самое счастливое в мире облако. С самого начала я связывал надежды на чудесные изменения в моей жизни с поступлением в этот институт, но не знал, что они начнут сбываться с такой скоростью. Ещё вчера в дранных спортивных трико и промаслянной рабочей майке я, пошатываясь, брёл в окружении двух других трущобных рыцарей на квартиру подпольной торговки за второй бутылкой палёной водки, чтобы распить её в грязном сарае, и вот я уже держу за руку самую красивую девушку на свете, которая явно очень положительно ко мне расположена.

Я вытянул билет по мотивам романа «Горе от ума» Грибоедова, а ей выпала одна из тем по «Войне и миру». Мой ангел с надеждой и приязнью посмотрел на меня пронзительно чарующим взглядом, и тут я вспомнил, что никаких шпаргалок по «Войне и Миру» у меня нет. Да и с чего бы им появится у меня? Исчитав до дыр все книги в трех нальчикских библиотеках, я был уверен в себе, и моя программа подготовки к экзаменам состояла из ударного распития водки, пива и портвейна. Никакого написания шпаргалок.

Ужас, что я подведу Её, обуял меня, и в голове тут же возникло решение.

– Ну, вообще, по шпаргалкам писать опасно. Давай я лучше напишу тебе сочинение, я знаю твою тему, ты просто пиши пока что-нибудь, а потом перепишешь своим почерком.

Восхищение в глазах моей возлюбленной было лучшей наградой.

– А ты сам-то успеешь?

– Не волнуйся, я очень быстро пишу! – ответил я голосом Черного Плаща, отправляющегося спасать жителей Сен-Канара от очередной смертельной угрозы, и взялся за дело.

Пьер Безухов и Андрей Болконский, раскрывая свои сложные патриотические характеры, послушно укладывались ровными рядами строк, пересыпанных цитатами, и спустя час, я незаметно подсунул готовое сочинение благодарной соседке по парте.

– Спасибо! – прошептала она, коснувшись моей руки.

– Пожалуйста, – улыбнулся я ей улыбкой, в которую постарался вложить максимум очарования. Однако упиваться моментом времени не было. У меня оставался ровно час для того, чтобы блеснуть письменными мыслями по поводу творчества Грибоедова.

Ровным почерком я списал с доски шапку для сочинения со своими данными, и принялся за Чадского и К.

– Сразу начисто пишешь? – уважительно протянула моя любовь. Я почуствовал, как мой рейтинг подрос ещё немного.

– Да, нормально, я редко делаю ошибки, – скромно махнув чёлкой, я принялся строчить уже второе вступительное сочинение.

Результаты, как нам сказали, собирались вывесить в пять часов вечера. В моём распоряжении был почти весь день, чудесная летняя погода, красивый курортный город и самое прекрасное создание на земле. Окрылённый недавним успехом, я решил действовать.

– Может, пойдем, погуляем пока, погода хорошая.

Девушка кокетливо улыбнулась, склонила голову набок и долго смотрела на меня. – Ладно, давай, – наконец, решилась она. – А куда пойдем? Кстати меня Юля зовут

– Паша, – запоздало представился я.

Я понятия не имел, куда можно повести гулять девушку в чужом городе, но это не могло остановить меня.

– Да тут много красивых мест, я тебе покажу.

Гулять с Юлей было легко и приятно, оказалось, что она сама из Пятигорска и, естественно, знает город гораздо лучше меня, над чем мы весело посмеялись. Шесть часов пролетели незаметно, мы бродили по парку, ели мороженое и катались на каруселях. Посетили место дуэли Лермонтова и Цветник. Я не хотел, чтобы день заканчивался, но пора было возвращаться.

– Ура! – Юля громко радовалась своей четвёрке за моё сочинение.

– Спасибо тебе ещё раз, – прошептала она мне в ухо и поцеловала в щёку. – До встречи в сентябре!

Счастье, как оно есть. Я буквально излучал его, подходя к машине моих родителей, которые приехали забирать меня в родной негостеприимный Нальчик.

– Пятёрка? – воскликнула мама, увидев мою сияющую улыбку.

– Нет, – ответил я, и моя улыбка стала ещё шире. – Четвёрка!

Каждую ночь мне снилась Юля. Я думал о ней, просыпаясь утром. Я думал о ней, обедая с электриками на стройке, сидя за бутылкой вина вечером в сарае с пацанами, и, конечно же, засыпая, я мечтал о том, как встречу её снова в сентябре. Ожидание было томительным и сладким.

И вот настал день посвящения в студенты, ещё в толпе я увидел Юлю и махнул ей, но она была окружена подругами и не заметила меня. Места вокруг них в зале были заняты, и я решил подойти к ней после, сев рядом со своей группой. Кроме меня и ещё одного рыжего парня, мужского пола больше не было, но я не смотрел на симпатичных одногрупниц, постоянно ловя взглядом Её.

После традиционных розыгрышей, шутливых лекций и серьёзных напутствий встреча с абитуриентами закончилась. Юля задержалась, разговаривая со своими преподавателями, и я решил подождать её на улице

И вот, наконец, этот момент! Двери главного здания открылись, и появилась она. Боже, я уже и забыл, как она была прекрасна!

– Привет, Юля! – только и смог я выдавить из себя, охваченный смущением и внезапной робостью.

– Па-аша, привет! А я что-то тебя не видела на встрече. Ты в какую группу попал?

– Я в четвёртую, а ты? – я надеялся, что нам выпало учиться вместе.

– Я в одиннадцатой! Ну ладно, я побежала, меня ждут! Увидимся! – и она, улыбнувшись, порхнула вниз по ступенькам, а я застыл в недоумении и разочаровании.

Около главного корпуса стояла тонированная подержанная, но солидная иномарка, из которой вышел кучерявый крепыш на вид лет на пять постарше меня. Юля подбежала к нему, а он, обняв мою первую любовь, стал целовать её взасос своими мерзкими пухлыми губами.

Я стоял, не в силах поверить своим глазам. Жизнь поплевала на руки, отступила на пару шагов, поудобней ухватила ржавую лопату реальности, и с размаху врезала мне по прыщавой физиономии, вдребезги раскрошив толстые розовые стёкла иллюзий, которые я питал.

Так я впервые понял, что настоящая любовь – это страдание.

Говорят, первое впечатление – самое верное.

* «нафармить» – от английского farm (в значении долго и упорно собирать (например, артефакты и другие трофеи, выпадающие из убиваемых персонажем монстров). Термин пришел из компьютерных РПГ-игр.