негритянский мотивчик, из всех углов неслись тихие бабьи стоны. Несмотря на всю эту клоунаду, свое дело Лом знал хорошо, был крут, а если надо, то и беспощаден, боялись его до судорог. Аркаша Лома не любил, потому как рядом с ним выглядел сморчком, а чтоб в глаза помощнику взглянуть, голову запрокидывал чуть ли не на спину и злился страшно, но без Лома обойтись не мог и терпел его. Генка увидел меня, блудливо улыбнулся и сказал нараспев: – Ладушка. – Привет, Ломик, – мяукнула я и подошла вплотную. Он слегка раздвинул ноги, касаясь коленкой моей ноги, ухмыльнулся еще шире и только что не облизнулся. Я облокотилась на стойку – в таком ракурсе бюст мой выглядел сокрушительно. Лом воззрился на него и все-таки облизнул губы. – Аркаша здесь? – Ага. Вчера Косой был. Фейерверк устроил. Старичок наш убытки подсчитывает. Злой как черт. – А ты чему радуешься? – А мне что? Я считать не мастер. В школе двоечником был. Мое дело кулаками махать. Лом посмотрел на свой здоровенный кулак с печаткой на мизинце и любовно его погладил. Я усмехнулась и еще чуть-чуть продвинулась вперед. Лом покосился на дверь Аркашиного кабинета, легонько меня по бедру погладил и опять пропел: – Ладушка, красавица ты наша. Смотрю я на тебя, и челюсти сводит. – А ты их разожми. – Боюсь
Мы стояли в сторонке, но в достаточной близости от Лома: я в черном, Танька в слезах, Костя в очках с золотой оправой и Славик в дорогом пальто на меху.
человечество с веками не умнеет, отказываясь учиться на собственных ошибках. Люди видят, как растет и крепнет зло, но вязнут в собственных амбициях, рассуждениях, сварах, а потом зло их проглатывает и властвует, а каждый индивидуум в отдельности умывает руки и заявляет: «Я не поступился своими убеждениями».
