Оглавление

Не ищите здесь чего-то особенного. Его нет.

Из мемуаров короля Галахáда

ПРОЛОГ

Всё происходило во тьме.

Сначала казалось, будто в этой комнате ничего не было.

Но вот луч света скользнул из маленького окошка наверху и упал на страницы книги. И кто-то выступил из тьмы.

И началось…

— Книгу следует раскрывать с начала, — зазвучал чей-то голос. — Ты разве об этом не знал?

— А тебе что за дело? — равнодушно проговорил человек-из-тьмы, — Я готов читать с этого места.

— Читать книгу с середины — всё равно, что родиться посередине собственной жизни. И потом, то, что не имеет начала, не имеет и конца. Ты хочешь, чтобы эта книга была бесконечной?

Человек собирался ответить, но осознал, что ответа не ждут. Голос заструился под потолком комнаты, набирая силу, и стало ясно, что никакими аргументами его не остановишь.

— Хочешь, чтобы твоя жизнь была бесконечной?

Человек по-прежнему молчал.

— Хочешь, чтобы этот мир…

— Хватит!

Человек глубоко вздохнул и поднял глаза к окну. Свет обрисовал его руку, протянутую над страницами книги. Решение было принято, но где-то в глубинах души, как подводные течения, ещё шевелились упрямые щупальца страха и недоверия.

— Да понял я, понял, — сказал он, криво усмехаясь, — главное — то, что мы выбираем и как потом из этого выбираемся, правда? Такой вот каламбур.

— Да, — печально произнёс голос ниоткуда, — хотел бы и я уметь смеяться. В мире, где всё зависит только от воли Творца, где каждое его движение, каждое слово…

— Неужели? Ну, так произнеси это слово. Хотя бы одно.

Комната будто съёжилась, сгущая мрак, и голос поспешил затеряться в её расплывчатой неопределённости. Но человек-из-тьмы по-прежнему ждал. Странно, что даже напрасная, отчаянная надежда продолжает жить и настойчиво терзать уставший разум — будто знает, что ему со всем его мощным арсеналом никогда не дотянуться до её хрупкого тельца.

Молчание становилось многозначительным.

Человек вздохнул. Что ж, попробовать стоило.

— Знаешь, тебе повезло, что выбор за мной. Вот, — он перевернул страницы на начало, — Получи. Доволен теперь?

— Конечно, доволен! Иначе и быть не могло. Люблю, когда всё правильно.

— Если бы не ты, я бы всё сделал по-своему.

— Если бы не я, тебя бы здесь не было. Почитай мне вслух.

Человек склонился над книгой и, уступая просьбе невидимки, принялся читать ровным спокойным тоном, радуясь, что ничто не выдаёт его волнения в те моменты, когда он, словно прозревая, догадывается о том, что ждёт его на следующей странице. Потому что невозможно, чтобы он знал заранее. Невозможно, и это утешает.

Часть первая

Что прячут камни стен

Глава первая

С точки зрения народа, сказки не имеют иной цели, как действовать на фантазию.

«Русский фольклор» (учебник) (Т. В. Зуева, Б. П. Кирдан)

Он был таким же, как все, обычным жителем Настоящего Мира.

Ленни Мантуер родился и вырос в городке на побережье залива. Городок был такой маленький, что обходился без собственной истории, написанной на гербовой бумаге и заверенной Главной Печатью, как у всякого уважающего себя населённого пункта. Даже писателя, способного сочинить такую историю, нечем было сюда заманить, — почему-то романтика здешних мест прельщала только торговцев да разных дел мастеров. Сам городок состоял из нескольких улочек, сходившихся к центральной площади, где располагались рынок, аптека, государственные учреждения и библиотека. Последняя была самым внушительным зданием в округе, что говорило о том, что читатели, в отличие от писателей, в городке не переводились.

Ещё в детстве, рисуя цветными мелками на асфальте, Ленни изображал буквы алфавита. Не людей — люди не интересовали его настолько. У каждой буквы был свой стиль, характер и внутренний мир — за этим Ленни следил особенно тщательно. Неуверенной рукой он создавал набросок с натуры (позировала вывеска ближайшей овощной лавки), а затем украшал его затейливыми завитками и экзотическими цветами. Буквы разворачивались у него в целые картины, которые часто привлекали беспечное внимание сверстников — правда, ненадолго. Но Ленни не переживал: он не был тщеславен и не искал популярности; он даже не расстраивался, когда его рисунки погибали под струями дождя — новые вырастали, будто подснежники, на ещё влажном асфальте. В общем, у Ленни был счастливый характер.

Помимо овощной лавки на площади были также мясная, бакалейная, булочная, парикмахерская и другие заведения, назначение которых Ленни узнал много лет спустя, зато уже сейчас он знал, как они звучат и пишутся. Как-то в один из дней ранней весны, когда моросил дождь, уже ставший постоянным спутником его занятий, алфавит закончился. Ленни завершил последнюю картину. Букву тут же размыло водой, но он не заметил. Взъерошенный и мокрый, он отряхнул руки и отправился домой.

Дождь продолжался, воробьи галдели на мокрых липах, родители, как водится, ничего не подозревали… Ленни зашёл в отцовский кабинет, где стоял книжный шкаф, и приступил к делу.

Неделями просиживал он теперь на стремянке, далёкий от земли, зато близкий к самой высокой полке, листая старые книги в потёртых переплётах — а именно в старых книгах, как известно, находится место абсолютно всему. Мама Мантуер умоляла его спуститься ниже, к литературе, более подходящей его возрасту. Всему своё время, отвечал Ленни — и возвращался к своему занятию. Засыпал он с книгой в объятьях; его курчавые волосы были усыпаны бумажной трухой.

Итак, Ленни любил книги… а книги любили его — во всяком случае, ничто не указывало на обратное. Пока.

Папа Мантуер грозился закрыть шкаф на ключ, но так и не выполнил угрозу. Сам редактор, он втайне радовался рвению сына. В городскую библиотеку Ленни ещё не допускали (по малости лет), и супруги Мантуеры в конце концов пожалели его и оставили всё как есть.

Ленни не сразу смирился со строгой чернотой и чёткостью линий, присущей напечатанному тексту. Ему казалось — буквы в книгах должны быть даже более красивыми и цветными, чем на рекламах и вывесках. Но скоро, овладев магией чтения, он смог наблюдать, как невзрачная вязь печатных знаков оборачивается высокими каменными замками, серо-стальными тучами, отражёнными в быстрых водах реки, заколдованными крылатыми деревьями-птицами, гневливыми зелено-чешуйчатыми рептилиями — драконами, выдыхающими пламя и заливающими его собственными слезами… слезами одиночества и отчаяния, поскольку никто никогда не целовал их сморщенные носы. Он прочёл о нарядных городках на игрушечных холмах, о рыцарях, гремящих железом на каменных мостовых этих городов, о принцессах, влюблённых сразу во всех рыцарей земли… Это было намного интереснее, нежели «Овощи» и «Отбивные» и куда увлекательнее, чем однообразные городские улочки с обычными гражданами, спешащими туда и обратно по своим обыденным делам.

Гражданами мира, который он потом, гораздо позже, назовёт Настоящим…

Он принадлежал к немногим счастливцам, которые сразу узнают своё призвание.

Ленни вырос быстро и неожиданно для самого себя, и тогда пришло понимание, что он — не просто человек, а тоже гражданин этого мира, и должен этим гордиться, если больше пока нечем.

А это означало, что настала пора прощаться и искать в жизни свою дорогу. Однако тут возникли определённые сложности. Отец Ленни долгое время работал редактором столичного альманаха «Путь к вершинам» (в столице писателей было много, и ещё больше редакторов). Будучи человеком приземлённым, он отдал литературное пространство «Пути» в полное распоряжение теоретиков чистого реализма в поэзии и прозе. И, хотя папа Мантуер застал могучий расцвет научной (и ненаучной) фантастики, он так и не смог привыкнуть к этому жанру, не видя в полусказках практической пользы для человека нынешнего столетия. Ему нужны были реальные люди и реальные пути. Самое интересное было в том, что вскоре многие фантастические вещи воплотились в жизнь, которую папа Мантуер после этого перестал признавать «реальностью». В самом деле, какая же это реальность, если в ней преспокойно сбываются самые невероятные придумки и прогнозы?

Напротив, Ленни в юности обожал фантастику (она вытеснила из его души сказки древних фолиантов, что дало возможность маме Мантуер наконец опечатать верхние полки и вздохнуть свободно, благо воздух в квартире стал значительно чище). Ленни даже читал под кроватью «Конана-варвара», о чём, однако, вспоминать не любил. Когда пришла зрелость, а с нею — необходимость выбора профессии, Ленни отказался говорить на эту тему. Камнем преткновения стали отношения с отцом, который хотел видеть сына редактором и намеревался в будущем передать ему дела альманаха. Находясь на пике конфликта, Ленни не мог, да и не желал определяться. Родственники подвергли его коллективной анафеме и перестали выдавать деньги на карманные расходы, но только усугубили ситуацию. Так продолжалось несколько лет, пока не разрешилось само собой со смертью Мантуера-старшего. Тогда же выяснилось, что мамы Мантуер не существовало. Ленни воспитывала мачеха, и настоящей матери он так и не узнал. Правда, приёмная мать была неизменно добра к нему, но он предпочёл уйти. Повзрослев и кое-что поняв, Ленни решил посвятить себя книгам — этот поступок стал как бы примирением с отцом и одновременно признанием в любви к жизни, более снисходительной, нежели бывший редактор «Пути к вершинам».

Окончив школу, Ленни не захотел ехать на учёбу в столицу, чтобы не отдаляться от места, где чувствовал вдохновение. Библиотека притягивала его, и сила притяжения был велика. Но без специального образования туда не брали. Ленни два года промаялся без дела и, наконец, поступил в институт библиографии. Это учебное заведение обосновалось здесь не так давно, но уже процветало, поскольку сюда стекались юные всезнайки со всего Побережья. Вскоре его взяли на работу. Этому обаятельному сильному юноше с добрыми синими глазами совсем не подходило прозвище «архивный крыс», придуманное остроумными сокурсниками, но именно оно давало представление о его единственной страсти. Новая работа позволила узнать о книгах всё — по крайней мере, о тех, что поступали в библиотеку, а если каких не было, то Ленни всегда мог сказать, почему их нет, и когда появятся. Была у него удивительная способность: пролистать любую новинку, как бы «сканируя» её содержание, и тут же определить, в какой раздел её отнести; мало того, у него была феноменальная память на сюжеты — он запоминал их сотнями и никогда не затруднялся дать подробную консультацию посетителю.

Можно без преувеличения сказать, что его все любили, поскольку нрав у Ленни был мягкий, чуткий и отзывчивый. Он никогда не грубил, не кричал, не срывал зло на невинных и всегда стремился найти компромисс. А главное, не считая фанатичного отношения к работе, никогда за свою короткую жизнь длиной в двадцать три года Ленни не давал повода окружающим усомниться в своей непоколебимой нормальности.

Из родных у него осталась тётя Хинильда, жившая за городом, да другая тётя, дальняя родственница матери, с которой Ленни общался два-три раза в год. Он продолжал учиться и работать, снимая квартиру на центральной площади рядом с библиотекой. Его, не слишком общительного от природы, добровольное одиночество не тяготило: совместный ужин с парой друзей оставался источником впечатлений надолго, и в целом такая жизнь Ленни устраивала. Спокойствие нарушали только письма, исходящие от тёти Хинильды. Тётя не пользовалась телефоном, считая, что это дорого, а давала работу почтальонам. Если сообщение было срочным, она просила посыльного: «Греби, сынок, побыстрее». К счастью, таких писем оказывалось немного, иначе бедный студент разорился бы на одних чаевых.

Однажды почтальон сказал Ленни: «Вам надо завести жену. Очень полезный зверь в доме, и Ваша тётя не будет доставать почём зря». Ленни любезно кивнул, но чаевых не дал, и срочных писем с тех пор не было. Жизнь пошла дальше своим спокойным ходом, и шла, покуда однажды…

Однажды Ленни проспал.

Он проснулся в одиннадцать часов тридцать две минуты по местному времени, то есть на два часа позже обычного. Едва открыв глаза, Ленни ощутил нарастающее раздражение, словно пропустил нечто важное, при чём непременно должен был присутствовать…

И тут он услышал внутренний голос. Это было столь неожиданно, что Ленни окончательно пробудился и прислушался, пытаясь определить его источник; как ни странно, это удалось — невидимый собеседник расположился где-то в районе живота, на несколько пальцев ниже солнечного сплетения. Ещё ничего не понимая, Ленни инстинктивно напряг слух, но успел различить лишь конец фразы и слово «поздно», прозвучавшее особенно отчётливо.

«Что значит «поздно»? — поинтересовался он сердито, поскольку ощущения в животе были не из приятных.

«Объясняю, — ответил голос. — Тебе осталось жить каких-нибудь шестьдесят четыре года, три месяца, пятнадцать дней, шесть часов и двадцать пять… нет, двадцать четыре минуты. Это время даётся тебе для работы по специальности (сюда входит также работа над собой), обретения и укрепления семейных уз, наживания благосостояния и воспитания подрастающего поколения. Также из всего объёма отпущенных тебе лет я вынужден выделить двадцать восемь процентов для сна, без которого человек обходиться не может…»

«И что? — поинтересовался Ленни, предчувствуя недоброе. — Семья, работа, дети… А как же всё остальное?..»

«Что — остальное?» — недовольно поинтересовался голос.

«Ну, творчество, развлечения, отдых… Созерцание, наконец!»

«На всё это у тебя время уже было», — спокойно заявил голос.

— А не пошел бы ты… — грубо ответил Ленни, однако встал и оделся. Настроение у него сделалось премерзкое.

«Вот и здорово! — искренне обрадовался голос. — И не забудь, что к четырём тебя ждёт тётя Хинильда; она уже очень стара, и, если ты опоздаешь хоть на полчаса, у неё может случиться удар!»

Дорога к тётиному дому пролегала среди кустов акации и шиповника. Это была неасфальтированная дорога — обычное дело для провинциальных посёлков. Пыльная и узкая, похожая на колею от колеса гигантского вездехода, настоящее бедствие в выходные дни, когда городские жители рвутся в пригород на своих машинах, но вполне сносная в будни. Вот почему Ленни выбрал для путешествия среду; к тому же он ясно понимал, что длительность визита к тёте обратно пропорциональна его эффективности. Застрять же у неё на целый выходной ему совсем не улыбалось.

Он шёл, энергично перебирая ногами, зорко вглядываясь вдаль, и громко кричал (не называть же такое пением!) любимую дорожную песню:

Сияет небо синевою над моею головой.

Сверкает солнце в вышине над бирюзовою волной.

Топчу ногами шар земной, вокруг меня — цветущий сад,

Иду, куда глаза глядят, но только не назад!

Иду вперед, иду вперёд, куда глаза мои глядят,

Пусть не зовёт, пусть не зовёт, пусть не зовёт никто назад!

Мерцают звёзды надо мной, повсюду мрак и тишина.

Спустилась ночь. Все говорят — она для отдыха нужна.

Но сила ночи не страшна, как небесам не страшен ад,

Я продолжаю путь вперёд, ведь промедленье — шаг назад!

Иду вперёд, иду вперёд, иду на ощупь, наугад,

Пусть не зовёт, пусть не зовёт, пусть не зовёт никто назад!

Куда б тропа не завела, куда б волна не занесла,

Я помню — выбор сделан мной; в нём не ищу добра и зла.

И пусть я сам не выбирал себе ни цели, ни пути,

В одном я точно преуспел: я понял, главное — идти.

Иду вперёд, иду вперёд, куда же мне ещё идти!

Ведь у меня, ведь у меня другого не было пути!

Горланил он, чтобы придать себе бодрости, а так в песне не было какого-то особенного смысла. Иногда Ленни глядел вдаль: не покажется ли одинокий автомобилист; обычно они едут тихо-тихо, поэтому, когда колымага поравняется с пешеходом, есть возможность напугать водителя неожиданно громким пением, начав очередной куплет.

Любимое развлечение студента.

Увидев, наконец, знакомые крыши посёлка, и среди них тётин дом, Ленни примолк и ускорил шаг, всем видом показывая, как он торопится. Потому что тётя наверняка смотрит в окно.

Многие, забываясь, называли её «старой дамой» или «нашей престарелой родственницей», хотя ей было не больше шестидесяти трёх. Ошибка простительная: тётя очень удачно старилась. Она являла собой идеальное собрание тётинских качеств. Эта особа расхаживала по дому, опираясь на палочку, согнувшись в три погибели, и каркающим фальцетом оповещая окружающих о грядущих несчастьях — от неурожая по Армагеддон включительно. Она любила, чтобы её считали хрупкой и немощной, и, в то же время, слушались беспрекословно. Домашнюю работу тётя свалила на приходящую прислугу, ссылаясь на годы и нездоровье. Однако её спина мгновенно выпрямлялась, а движения обретали былую проворность, стоило тёте захотеть забраться на крышу, чтобы посмотреть, что делается у соседей, или же отчитать мальчишек, рассевшихся на ветвях молодых дубков. И куда только девался картавый фальцет: взамен являлся некий трубный глас, тут же поднимавший окрестных ворон на крыло. После такой «прогулки» она, охая, спускалась и пространно жаловалась на ревматизм, качаясь в своём кресле, пока у собеседника не начинала кружиться голова. Так что на тётю лучше было не смотреть постоянно.

К счастью, в доме было на чём остановить взгляд. Несколько старинных картин ласкали глаз застенчиво-пастельной палитрой красок, по углам выстроилась антикварная мебель, с полок укоризненно глядело столовое серебро, не чищенное годами. Тётя пользовалась ограниченным набором посуды, всё остальное, говорила она, «наследство», вот пусть наследники его и чистят. Наследник, правда, существовал только один — Ленни — и он давно уже понял намёк.

Стены в комнате, где они обычно пили чай, были оклеены бледно-жёлтыми обоями с изображениями странных существ — то ли драконов, то ли верблюдов с крыльями, и хранили следы мушиных посиделок.

— Как ты проводишь время? — спросила тётя. — Развлекаешься хоть иногда?

— Учусь, — промычал Ленни, старательно пережёвывая.

— У тебя ещё нет девушки?

Ленни проглотил и посмотрел на тётю через стол.

— Вы уже спрашивали в тот раз.

— Это не склероз, — сказала тётя строго. — Я всё надеюсь, что она появится.

— Зачем?

«Вот сейчас она скажет…»

— Я уже слишком стара и не могу приглядеть за тобой. Жена купила бы тебе телевизор. Не нужно читать так много. Вредно для зрения.

— Телевизор не лучше.

— Это — главная вещь в доме, — настаивала тётя. — Нужно знать, что происходит в мире. Сегодня мы вместе посмотрим вечерние новости.

Именно этого Ленни надеялся избежать. В своих мечтах он нередко уносился назад, в те времена, когда телевидения не было в помине, и древние люди после тяжёлого трудового дня смотрели на звёздное небо. Наверно, тогда и были открыты все известные законы природы. А что может открыть человек, часами лежащий на диване перед говорящим ящиком, внимающий ему с лёгкой душой и детским доверием?

«Кругом одни враги, — говорили тётины глаза. — Мой племянник, и тот меня не понимает».

— Любого в наше время могут клонировать! — гневно сказала тётя и вперила в него такой ожесточенный взгляд, будто он имел, что сказать против. Ленни не сдержался:

— Тётя!!! — это был вопль ужаса. Он перевёл дух и взял себя в руки. Потом сказал: — Я думал о Вас лучше…

— А что? — она удивилась, но смущения скрыть не смогла. — Раньше ты называл меня на «ты» и «кока», ведь я как-никак твоя крёстная…

— Тётя, не смотрите всякую чушь! — непреклонно повторил племянник. — Вы не должны так нервничать — никто Вас не клонирует, — убеждал он, ужасаясь этой мысли. «Клонировать её — значит, обеспечить этому миру преждевременный конец», — мрачно подумал молодой человек.

В душе Ленни не раз раскаивался, что не может относиться к старушке сердечнее. Но её категоричная манера навязывать ему свою волю просто сводила с ума.

— Твой образ жизни меня шокирует, — сказала тётя.

— Ничего такого в нём нет, — сказал Ленни.

— Именно это меня и шокирует, — упрямо повторила тётя. — Если бы ты, как все нормальные молодые люди, пил, курил, дрался, ну, и так далее, я бы не волновалась. Но у тебя есть это, — тётушка сморщила нос и повертела в воздухе пальцем, похожим на сморщенный стручок гороха, — Если ты в состоянии меня понять… СТРАННОСТИ!

— Странности, — повторил за ней Ленни и пожал плечами.

«Ну, спасибо, открыла мне глаза, — подумал он. — А я-то и не знал».

— Пил, курил, дрался… — задумчиво произнёс он, чтобы хоть что-то сказать. — Но, тётя, мне же не пятнадцать лет!

— Старший брат твоего отца, — произнесла тётя, глядя на Ленни в упор, — твой дядя, иначе говоря, тоже страдал этим… Всё произошло так внезапно. Во-первых, он бросил пить и курить. Через несколько месяцев оставил место, на котором трудился целых двадцать три года! Это во-вторых, — скрупулёзно подсчитывала тётя. Ленни заметил, что она никогда не говорила «двадцать с лишним», или «пятьдесят с хвостиком», предпочитая более точные выражения.

— И? — подбодрил он её.

— Ты прекрасно знаешь, чем всё это закончилось.

— Ничего, я всегда рад послушать интересную историю до конца.

— Он купил пароход, — сказала тётя. — И уплыл. — Вне себя от возмущения, она схватила маленькую стеклянную ложечку для варенья и ударила ею по краю стола. У любого другого ложечка тотчас бы разбилась, но нет — тётя всегда точно рассчитывала силы, — всё обошлось.

— Говорят, он обосновался за морем, основал судостроительную компанию и многих безработных трудоустроил, но я в это не верю. При таком начале трудно ожидать хорошего конца.

Так безапелляционно тётя вынесла приговор жизненному пути достославного дяди, легенды о котором сопровождали Ленни с детства. Покончив с этим антипатичным субъектом, старушка умиротворённо опустила веки и принялась раскачиваться в своём кресле, не ведая о том, в какое недоумение повергла племянника. Обычно молодой человек старался не вдаваться в подробности семейных дрязг, сознательно отрешаясь от любых конфликтов, но сейчас ему показалось, что тётя почему-то невзлюбила дядю, а теперь перенесла эту неприязнь на него.

— Каждый человек имеет право… быть странным, — не очень уверенно сказал он (уж больно официально прозвучало — словно строка из какой-нибудь декларации).

— Да, если только он знает, как далеко могут зайти его странности, — подхватила тётя. — А за тебя даже я не смогу поручиться в случае чего…

— Тётя, Вы меня шокируете безмерно, — с досадой сказал любимый племянник.

Он посмотрел на неё и заморгал в недоумении: тётя вдруг представилась ему огнедышащим драконом из какой-то книги, названия которой он не помнил (их было много, таких книг, — что там помнить!). В настоящий момент этот дракон и впрямь готов был пустить слезу, но вместо этого погрозил когтистым пальцем и сказал сварливо:

— Вот ещё эти твои писательские словечки: всё безмерно да бесформенно, видали! Можно подумать, хоть один нормальный человек знает, что это такое!

Поражённый этой трансформацией, Ленни ничего не сказал. Воспоминание детства озадачило его и изрядно напугало. Взглянув на тётю ещё раз, он отметил, что она утратила драконий облик и вновь стала нахохлившейся старой девой. Далее беседа протекала, так сказать, в официальном духе: тётя продолжала высказывать претензии к миру и людям, а Ленни невпопад поддакивал или неопределённо мычал, не будучи в состоянии что-либо соображать. Убедившись вскоре, что такое поведение встречает со стороны тёти агрессивную реакцию, Ленни взял тайм-аут и замолчал до конца обеда. Старушку это не смутило, и она продолжала вести разные разговоры, временами находя в качестве оппонента давнюю подругу, любимую сестру, либо другого гипотетического персонажа. Короче, распрощавшись с родственницей в положенный час, Ленни почувствовал, что его мозг совершенно измучен.

— Это ж надо, а? — восклицал он, стоя посреди дороги, как будто рядом находился невидимый Доброжелатель, готовый его выслушать. Ленни расстроился бы куда сильнее, не знай он, что тётя любит племянника по-своему, да только проявления этой любви таковы, что от них лучше держаться подальше.

«Ей просто не с кем поговорить. Да и не о чем, если на то пошло. Но всё уже позади, — успокоил он себя. — Доволен теперь?»

Вопрос был обращён к внутреннему голосу. Но изнутри ничто не отзывалось, и Ленни понял, что надо идти.

Ленни любил обратную дорогу, потому что она шла под горку, и ступать по ней было легко. А ещё потому, что находил на ней совсем иные мысли, чем по пути туда. Хотя, конечно, дорога была одна, просто воспринималась как две разные, такой вот парадокс. С каждым шагом на сердце становилось веселее. Деревья сплетали ветви над его головой; под шелест листьев хорошо думалось о детстве — том отрезке жизни, когда впечатления неповторимы. Чуть погодя дорога расширялась, и тогда последние из деревьев могли лишь грустно помахать друг дружке, как машут влюблённые, расставаясь на перроне. А сама дорога втекала в равнину, словно живописная жёлтая река в изумрудную ширь океана. Дальше она бежала меж богатых многоцветных трав, ещё больше выделяясь в вечернем пейзаже, и это наводило на мысль, что ни одна река в океане не теряется.

Ленни знал, что дороги бывают прямые, извилистые, проторенные, нехоженые, кружные, тернистые, петляющие, срезающие, тайные, а также большие, кривые… не бывает лишь тупиковых. Главное — это оставлять открытым небо над своей головой, и тогда даже в самой кромешной тьме, на дне самого глубокого колодца звёзды будут светить тебе. А если туча закроет звёзды, небо всё равно склонится над тобой, как заботливая мать, и тогда… Ленни не был уверен, сможет ли он взлететь, но в случае чего был готов попробовать.

Единственное, чего не стоит делать — отступать. «Особенно, когда за плечами у тебя тётин дом», — подумал Ленни, улыбнувшись про себя, и ускорил шаг.

Он ни с кем не делился своими мыслями, и не потому, что стеснялся их. Но памятуя о том, сколько времени прошло, прежде чем удалось дойти до такого своим умом, Ленни чувствовал: вряд ли собеседник сразу ответит пониманием. Только очень мудрый откроется навстречу, но часто люди лишь притворяются мудрыми из страха, что иначе их сочтут никем. Такие для придания значимости своим идеям изобретают собственный язык, пройдёт немало времени, прежде чем ты сможешь овладеть им, и ради чего? А люди обычные, немудрые, и помыслить боятся о подобном, вот и получается, что единомышленников у Ленни не было.

И всё-таки он и понятия не имел, что его могут счесть странным.

«Странности!» Тётушка сморщила нос так, словно принюхивалась к чему-то неприятному…

Странности. Да, у него мало друзей, да и те порой как-то подозрительно на него смотрят. Раньше он не замечал.

«Ты можешь стать великим человеком, Ленни Мантуер, можешь изобрести машину времени, создать роман обо всём лучшем, что есть в людях, но запомнятся, врежутся в память именно они, странности. Благодаря твоей тёте, родным, близким, друзьям. «Он спал стоя, — скажут они, — выращивал вампирский чеснок, курил толчёную мандрагору…» Да мало ли что ещё можно изобрести! Странности, странности, странности!..

СТРАННОСТИ!

Так думал Ленни, и эти мысли, в свою очередь, вызвали к жизни другие, столь же странные, но очень созвучные ночному часу. Он вдруг вспомнил, что в легендах этих мест сохранилось упоминание о ещё одной дороге, которая называлась Опрометчивой, и точно такой была, потому что имя ей давалось в те времена, когда слов на ветер не бросали. Дело в том, что большинство ступивших на неё впоследствии пожалели об этом, и, хотя не совсем честно сваливать на дорогу ответственность за собственный выбор, имя прижилось и стало историей. Когда в детстве Ленни приставал к родным с вопросами, те умело заворачивали беседу в другое русло, словно чего-то боялись. Единственное, что Ленни уяснил для себя, — у каждого существует своя Опрометчивая дорога, поэтому её так сложно обнаружить на карте. Смутно он догадывался, что именно её избрал когда-то знаменитый дядя; дорога подошла к Побережью, пересекла его и утонула в водах залива. Пришлось дяде волей-неволей садиться на корабль, а дальше всё случилось само собой. И то, что он никогда не раскаивался в своём выборе, ещё больше утвердило окружающих во мнении, что он сумасшедший.

«А ведь где-то есть и моя», — подумал Ленни.

Быстро темнело. Дорога в этот вечер излучала то же, что душа человека — в часы успокоения. Невидимая в темноте, она давала о себе знать каждым камушком, который попадался под ноги, изо всех сил стараясь, чтобы Ленни не сбился и не заплутал. Ленни даже чудилось, что это она бежит за ним, успевая оказаться под ногами в последний момент, когда он уже готов упасть в овраг или провалиться по колено в болото. Конечно, это не могло быть правдой, как и лёгкий шёпот у него над головой, будто бы там смыкали кроны невидимые деревья. Рощица давно закончилась, деревья потихоньку отступали к горизонту, оставляя взамен заросли шиповника и жасмина, чьи нежные ветви отливали жёлтым в призрачном свете восходящей луны. Всё это Ленни знал, но ощущал почему-то совсем другое. Он даже стал оглядываться, столь отчётливо ему вдруг вообразилось чьё-то присутствие. Но он не успел толком поразмыслить над этим, потому что вдруг споткнулся, в чём-то запутавшись, и стал падать. Падение тоже было медленным и каким-то неестественным, но всё быстро прекратилось, как только Ленни приземлился.

Земля нанесла ему чувствительный удар, будто специально кинувшись навстречу. Увернуться он, конечно же, не успел, и теперь сидел, потирая свои ушибы, и медленно приходя в обычное состояние.

Тут он сообразил, в чём дело. Дорога подвела его.

Прямо посередине лежала большая покрышка, в которую он ухитрился наступить.

«Смешно-то смешно, — сказал он себе, — а лежу я прямо на проезжей части».

Он отполз в сторону, случайно взглянул на небо — и тут увидел такое, что изменило… нет, перевернуло… нет, опрокинуло — на этот раз не его тело, но разум и воображение: луна внезапно стала расти, превращаясь в огромную расходящуюся спираль света, которая, описывая круг за кругом, приближалась к земле; вот она слегка коснулась, зацепила её поверхность; потом, на следующем круге, один луч чуть задержался, чтобы мягко лизнуть морщинистую щёку старой планеты… Всё это Ленни видел уже на бегу: он забыл о боли и ушибах и нёсся, окончательно потеряв прежнюю дорогу, туда, где творилось доселе Невиданное, Невообразимое… он так хотел попасть туда раньше, чем лунный луч. И он знал, что должен успеть.

Он вбежал туда, окунулся в золотисто-жёлтое море и только подумал: «Успел? Не успел?!!»

А через секунду узнал, что всё это было сном.

Ленни встревоженно огляделся и понял, что из-за треволнений вчерашнего вечера задремал на скамейке возле остановки пригородного автобуса. Сейчас было шесть утра, и он проснулся с неприятным ощущением, что проспал самое главное.

«Уж не всю ли жизнь?» — мелькнуло и исчезло, словно наваждение. Он снова стал самим собой.

И вот Ленни Мантуер, обычный человек Настоящего Мира, поднялся с мокрой от росы, холодной скамейки, чтобы завершить свой обычный путь домой — немножко позднее, чем всегда, но что с того? — никто об этом не узнает.

Он поднялся на холм, с которого обычно хорошо просматривался городок, и глянул вниз, в долину. Солнце медленно поднималось, озаряя прекрасный мирный пейзаж, знакомый Ленни до мельчайших деталей… но одной детали, и весьма существенной, на этой картине не было.

Городок исчез.

Глава вторая

Город запутает, обманет, одурманит вас, бросит на произвол судьбы и даже не вспомнит о том, что вы ходили по этим мостовым и глядели на эти здания. И жители города не смогут понять вас, станут глядеть странно и пройдут мимо, пожав плечами: «Да кто это? Разве мы были когда-нибудь знакомы?»

Евгений Клюев

Подобно ребёнку, который следит за полётом воздушного змея, и словно взмывает вместе с ним, задирая голову всё выше и выше, Ленни внезапно почувствовал землю под ногами — чтобы тут же её потерять. Его сознание не поняло, не приняло сам факт утраты. Потрясение было настолько сильным, что Ленни постоял несколько минут, оглушённый, а потом вдруг пустился бежать хаотичными зигзагами, будто спасаясь от неведимого преследователя, атакующего со всех сторон сразу. Бег завершился на вершине пригорка, где дорога разветвлялась, причём первая ветка вела прямо в город, а другая — огибала его, делая довольно большой крюк. Здесь Ленни упал на четвереньки и остался в таком положении, тупо глядя в землю, на которой отпечатались следы людей, лошадей и колёс. Судя по всему, они все были здесь недавно…

— Это невозможно, — сказал он себе. — Гос-споди, куда же всё пропало?!..

Ленни не так уж часто обращался к Господу, но не потому что был закоренелым безбожником, а потому что этим злоупотребляла его тётя, уподобляться которой было… в общем, лучше не надо. Звук собственного голоса придал Ленни уверенности, и он ещё раз огляделся.

На самом деле всё осталось как прежде; пропал только его родной городок, чьи маленькие, словно игрушечные, башенки в этот предрассветный час обычно казались башнями настоящего волшебного замка, погружённого в лучи царственно восходящего светила. Ленни раздражённо отогнал воспоминание, зажмурился, и снова открыл глаза, но ничего не изменилось, и тогда он медленно поднялся, разведя руки жестом безвольного отчаяния, да так и застыл надолго.

Очнулся он от отдалённого звука, настолько знакомого, что чувства тут же вернулись к нему; такой звук частенько производил и он сам, катаясь на велосипеде по каменистым дорожкам Побережья. Он обернулся: прямо к нему катил тандем с двумя седоками. Обычно принцип тандема предполагает совместные усилия едущих, но тут всю конструкцию тянул сидящий впереди, тогда как другой расслабленно развалился сзади, уткнув нос в газету. Поэтому странная парочка приближалась очень медленно, даже усилия везущего были тоже какими-то рассеянными; он смотрел по сторонам, улыбался, и всё время зевал. Наконец его приветливый взгляд остановился на Ленни, и это послужило сигналом. Тот сорвался с места, подбежал к тандему и, ухватившись за руль, затормозил движение сопротивлением всего корпуса.

Последовала остановка и всеобщее замешательство. При этом внутренний голос, уже отличившийся накануне, не преминул заметить, наблюдая за Ленни, трясущим руль из всех сил:

«То что, ты дёргаешь за уздцы, — не лошадь, а велосипед. Немедленно прекрати!»

Данный внутренний голос, очевидно, не был приучен к вежливости, не обладал способностью давать добрые советы и всё делал исключительно постфактум, но винить в этом было некого, кроме себя самого. Ленни опустил руки и беспомощно оглядел велосипедистов, которых уже успел обозначить как «первый» и «второй» — для удобства.

— Вам, случайно, ничего не нужно? — участливо поинтересовался первый велосипедист; он беспокойно проследил взглядом за Ленни, оседающем на землю, поколебался и нерешительно добавил: — Я просто подумал, мало ли что?

— Да, — вяло повторил Ленни; язык его не слушался. — Мало ли что?

Велосипедисты переглянулись и спешились, бросив тандем на обочине. Тот, которого Ленни определил в «первые», по-видимому, решил взяться за дело иначе.

— Меня зовут Амбер, — представился он. — Понимаете, у Вас такой вид, словно Вы заблудились.

Ленни ошеломлённо молчал. Помедлив, его собеседник пояснил:

— Видите ли, я довольно часто ошибаюсь, но мне кажется, в Вашем случае я прав, — он улыбнулся, и это смутило Ленни ещё больше: ведь известно, что незнакомцам не улыбаются так дружелюбно. — А значит, я могу объяснить Вам устройство Вселенной… а могу проводить к ближайшему указателю, только скажите.

Но Ленни ничего не сказал.

— Хотите минералки? — ввернул спутник Амбера, протянув Ленни бутылку. Тот инстинктивно отшатнулся.

— Рамзес имеет в виду воду из сильфаренского родника, — с лёгким порицанием в голосе произнёс Амбер.

— Так говорят в Настоящем Мире, — подтвердил Рамзес. — Сейчас это реально актуально.

— И всё-таки…

— Ой, да брось. Пока они там у себя воюют, здесь никого не волнует, как называется их пойло!

И Рамзес демонстративно отхлебнул из горлышка. Спутник дёрнул его за рукав, они зашептались. Ленни не вслушивался, но некоторые слова до него всё же долетали. Кажется, Амбер сказал «неэтично» и «не лезь», впрочем, Ленни не было до них никакого дела. Ему вдруг стало всё безразлично.

— Он чего? — донёсся до него громкий шёпот Рамзеса. — Он того… не заболел?

Несмотря на стрессовое состояние, Ленни удалось обидеться на эту реплику. Он не принадлежал к числу мнительных параноиков и не допускал мысли, что может незаметно для себя сойти с ума. Пусть странности, пусть тётя — это другое. Впрочем, какая разница, что думают о нём двое велосипедистов на пустынной аллее в полседьмого утра! Кстати, а сами они, что здесь делают?

Это вернуло Ленни к главному.

— Скажите, пожалуйста, — жалобно заговорил он, — вы, случайно, не видели города? Город потерялся…

— Потерялся?!! — двое посмотрели друг на друга в полном изумлении, а Ленни меж тем продолжал, не останавливаясь:

— Здесь не случилось никакого урагана? Землетрясения? Потопа? Он исчез как не бывало! Куда он делся?

О нет, Ленни был готов заплакать! Ужас, ужас… Новые знакомые уставились на него, а потом друг на друга.

— Ничего себе! — в голосе Рамзеса зазвучали конфликтные нотки. — Случилось-таки? А мы всё пропустили?..

— Прекрати, — неуверенно отвечал Амбер, с виду слегка напуганный этим стихийным всплеском эмоций. — Мы бы хоть что-нибудь услышали, почувствовали. Уверяю тебя, город на месте!

— Да где же?!! — почти прорыдал Ленни.

— Вон там! — Амбер улыбнулся и отступил, показывая на что-то за своей спиной.

И Ленни увидел его. Очертания стен и башен медленно проступили в утреннем тумане там, где — он мог поклясться! — ещё минуту назад ничего не было! Но Ленни не спешил радоваться, ибо то, что представилось его взору…

Нет! Даже в своём воображении он не смог бы создать нечто в равной степени величественное и приземлённое, прекрасное и обыденное, столь знакомое — и в то же время ни капли не похожее на его родной городок!

— А Вы, наверно, нездешний? — сочувственно спросил Амбер.

— Да что Вы! — почти возмутился Ленни. — Я всю жизнь здесь прожил!

Спохватившись, он захлопнул рот, но было слишком поздно. Эхо произнесённых слов звучало в его сознании, и он вполне мог представить их гибельный эффект. Граждане его городка, услышав такое, на сей раз расценили бы его поведение однозначно, и реакция не заставила бы себя ждать. Но собеседники поразили его: лица обоих явили только удивлённую задумчивость, которая длилась минуты три, пока Амбер не сказал:

— А Вам… очень нужно в город?

— А зачем Вам нужно в город? — перебил Рамзес.

— Рамзес!..

— Я лишь хотел узнать, куда ему надо — может, нам по пути. Хотите прокатиться?

— Нет, спасибо, — Ленни всего передёрнуло; к счастью, это удалось скрыть.

— Знаете, что? — сказал Амбер. — Мы поедем по обочине, а Вы пойдёте по нашим следам — дождя не предвидится, так что не заблудитесь. Прямо по следам. В городе разберётесь?

— Да, — ответил Ленни, в чём не был уверен.

И произошло чудо: ему кивнули, ему помахали и оставили в покое. Амбер взгромоздился на тандем и поехал; Рамзес замешкался, запихивая в рюкзак бутылку, и очень зря. Учитывая скорость, с которой стартовал его товарищ, догнать его уже не светило. Оба давно скрылись за поворотом, Амбер — на велосипеде, Рамзес — на своих двоих, а Ленни всё ещё слышал их диалог, плавно переходящий в перебранку.

— Да постой же! Я не могу идти так быстро, как ты думаешь!

— То есть я думаю быстрее, чем ты идёшь?!

— Отвали!

— Обычно так и бывает: знаешь, мысль способна преодолевать в кратчайшие сроки такие расстояния…

— Эй! Погоди! Ахинея тебя задери…

Странная парочка, что да, то да.

Ленни ещё подождал (пусть не думают, что он сразу кинется следом!) и быстро пошёл за ними, стараясь не отстать. В происходящем было настолько мало смысла, что он даже успокоился. В том, что неизвестная сила так решительно перекувырнула все его представления о физических законах мироздания, он усмотрел обстоятельство, снимающее с него всякую ответственность за последствия. И теперь его терзало лишь естественное человеческое любопытство.

«Как же это? — думал он, не отрывая взгляда от дороги, где отпечатался чёткий след тандема. — За одну ночь перенести город на другое место, потому что он кому-то помешал, и так его преобразить — чушь полная! Но, если отбросить этот вариант, получается, что я в другом измерении!»

Конечно, он в другом мире, где всё наоборот! Он заснул, и тот мир заснул вместе с ним! А потом он проснулся, а мир — нет, и он попал неизвестно куда. Значит, надо немедленно вернуться и лечь спать, а там посмотрим!

Идея эта отнюдь не казалась дикой, если принять во внимание многочисленные опусы писателей-фантастов на тему параллельных миров, прочитанные Ленни в свободное от работы время. В то же время, еженедельные новости с тётушкой часто демонстрировали «реальные» истории очевидцев, имевших несчастье оказаться в подобной ситуации. В отличие от художественных вымыслов, эти истории представляли собой нечто разнородное и хаотическое; общим между ними было только то, что все они напоминали лоскутное одеяло, наспех сшитое из отрывочных впечатлений и изобилующее прорехами в самых важных местах. Они ничем не могли ему помочь, скорее мешали.

Случайно Ленни поднял голову и сообразил, что добрался до цели. Перед ним были городские ворота. Вернуться никогда не поздно, и Ленни машинально шагнул вперёд. Но по ту сторону ворот он внезапно ощутил внутренний толчок, словно действительно только что проснулся. Всё вокруг виделось необычайно отчётливо, более того, Ленни понял, что никогда раньше не испытывал ничего подобного. Словно вся его прежняя жизнь была сном.

Но она не могла быть сном!

Навстречу шли люди, такие же, как он сам (наконец-то он ощутил родство с людьми!) Они шли, каждый по своим делам, но их души улыбались ему, даже если лица оставались неподвижны. Эти люди были милыми и открытыми, пусть и немного странными. Странными! Вот в чём дело!

«Что со мной? — подумал Ленни, ёжась. Утренний холодок неинтеллигентно забирался за ворот его куртки длинными нервными пальцами. — Кажется, у просветлённых это называется просветлением, а у всех остальных… забыл. Такое маленькое словечко, но очень хлёсткое. Понятно, почему я не помню: ведь я то самое и есть!»

Мимолётное впечатление ушло, всё опять стало как раньше. На всякий случай Ленни поинтересовался у первого встречного:

— Скажите, это город?

— Город! — утвердительно кивнул тот.

— А как он называется?

— Так и называется! — ответил прохожий и отправился своим путём

«Ну что, — обратился Ленни к внутреннему голосу, — раз такой умный, срочно соображай, куда мы попали, не то сойду с ума за компанию с тобой!»

Ответа не было, и Ленни встревожился: не хотелось терять связь с единственным родным ему здесь существом, пусть и обладающим таким мерзким характером. Он решил начать издалека, задумав провокацию.

«Что ж, я вернулся. Вроде всё на месте. Знакомо. Узнаваемо. Иначе и быть не может, разве не так?» — он разозлился, сообразив, что снова разговаривает сам с собою. Внутренний голос молчал, но и в молчании его было столько укоризны, что даже это раздражало.

«Эй, — позвал Ленни невидимого оппонента, — ты там не умер?»

«А что ты хочешь от меня услышать? Что всё „так“? Конечно, не „так“, и никогда не было „так“. Здесь всё вверх дном. Представь себе: ты общаешься с человеком, который стоит на голове и при этом комфортно себя чувствует! Который ходит на руках! Ну и как? Примерно то же самое и с этим городом. И с тобой. И со мной. И чем дальше, тем больше».

«Ты что-то темнишь, — придирчиво заметил Ленни. — Не договариваешь. Врёшь».

«Да как ты смеешь! Сам постоянно от меня прячешься… то есть от себя, ведь я — это ты! С того первого дня, как я появился. Собственно, именно поэтому я и появился».

Ленни не стал спорить, рассудив, что собеседник знает о нём гораздо больше, чем он сам о себе, и решил выждать: авось тот, другой, как-нибудь проговорится.

«Ну ладно, ладно, — собрав всё свое терпение, сказал он. — Если действительно хочешь помочь, перестань вести себя как скрытая инфекция и будь дружелюбен».

Тут Ленни осенило; мысль была настолько оригинальна и нова, настолько непривычна для его головы, что он забыл о предосторожностях и дипломатии и поспешно продолжал, точно боясь, как бы суть не ускользнула от него в небытие:

«Слушай, а что, если этот мир вообще не мой, а твой? Что, если это ты должен здесь жить?»

«Моё место рядом с тобой, — обречённо отвечал внутренний голос. — Где бы ты ни был. Даже здесь».

Не испытывая особой радости от такой перспективы, Ленни не нашёлся, что ответить, и снова стал оглядываться. Впечатление от увиденного теперь было ошеломляющим. Он находился в совершенно незнакомом месте. И, несмотря на это, точно знал, куда ему идти! Забывшись, он рассматривал ряды невысоких домов по обе стороны улицы; сложенные из серого камня, они напоминали тени одинаковых предметов. Чешуйчатые скаты черепичных крыш, изломанные линии водостоков, узкие окна первых этажей почти вровень с мостовой… Сам Город располагался на высоком холме, и улицы были задуманы так, чтобы максимально сгладить крутизну склонов и приспособить это место для проживания людей. Поэтому дома, внешне однообразные, конструктивно очень отличались друг от друга. Так мог бы выглядеть пень, заросший древесными грибами, где каждый гриб приноравливался к условиям существования с учётом своих нужд и потребностей окружающей среды. Так выглядел и Город. Не нагромождение каменных коробок, а единый живой организм. И он, Ленни, смотрит на него, стоя почти у подножия холма. Снизу вверх.

И ещё кое-что. Может, из-за резких полуденных теней, всё вокруг казалось двухмерным, уплощённым. Дома и люди уподобились картинкам книжки-раскладушки. Это поражало больше всего, именно потому, что было иллюзией. Но иллюзией столь правдоподобной…

«Ладно, — сказал себе Ленни, — первая проверка на сон». И он со всей силы ущипнул себя за руку.

«А-а! — заголосил внутренний голос. — Больно же!»

«Ну, извини! — Ленни растерялся. — Я… я не нарочно!»

«Молчу! — услышал он в ответ. — Больше — ни слова!» — и всё стихло.

На руке остался след, и вскоре она заболела. Чрезвычайно смущённый, Ленни всё-таки вспомнил о втором способе. Он стал посреди улицы, и, глядя на плоские крыши домов, вслух прочитал:

В городке на холме, где покой и уют,

Люди сходят с ума и без башен живут…

Декламация не помогла: ничего не произошло. Мало того, ни один из прохожих даже не оглянулся, что было вообще из рук вон. Как следует настроившись, Ленни продолжал:

В городке на холме, где на диво, совсем

Нету башен и связанных с ними проблем…

— Вы сами сочиняете? — маленькая девочка остановилась напротив, рассматривая его с неподдельным любопытством. Однако её словно уносило невидимым течением; какое-то время девочка как бы плыла спиной вперёд, но, прежде чем Ленни нашёлся, что сказать, развернулась и юркнула в одну из улочек, расходящихся от центральной.

Нет, так не пойдёт. То есть как — не пойдёт?! Ещё как пойдёт, и даже знает, куда, и обязательно дойдёт! И Ленни отправился дальше — и выше, туда, где над крышами без башен легкомысленно синело весеннее небо. И даже не заметил, как внезапная решительность ушла, и скоро он уже прислушивался к другому, непривычному состоянию — состоянию человека, которому некуда больше спешить.

«А если тётя была права? — вдруг подумал он. — Что-то же, наверное, было в её словах. Иду вот по кривой улице с искажёнными перспективами, на самом-то деле незнамо куда и неизвестно где, и вообще…»

Он ещё немного погрустил над этой мыслью, потом отбросил её и прибавил шагу.

Ленни столько раз проходил этот путь, что не мог ошибиться, но ощущение сигналило — это не его дом! И всё-таки… обычная пятиэтажка, из такого же серого камня, смотрела на него рядами узких окон, в которых отражалась небесная синева, а иногда проскальзывал солнечный блик — словно смешинка во взгляде. Дом на краю главной площади, на самой вершине холма, напротив ратуши. Там, откуда он пришёл, — библиотека с общежитием на первом этаже. А здесь…

Теперь Ленни точно знал — он не одинок. Дом прятал внутри себя чудо — особенное чудо, специально для него. Дом был другом, заботливым, но не навязчивым: сделать первый шаг следовало самому.

«Идти мне всё равно больше некуда, — подумал Ленни, подходя к дверям, — а надо! Если я вернусь назад к тётке и такое расскажу, она решит, что я тронулся. Лучше уж выяснить всё до конца, а потом собрать доказательства».

На дверях висела записка такого содержания: «Дорогие посетители, будьте осторожны, дом не в состоянии».

Ленни опустил взгляд чуть ниже и прочел: «Обед 14.00—15.00. Приходить без четырёх». Крупными буквами готического шрифта. Вполне официальная такая табличка.

Ещё ниже и сбоку — другая, поскромнее: «Технический перерыв 11.30—12.00. Всегда!»

Левее на юго-восток, возле самой ручки, каракулями, явно наспех, и на вырванном листке: «Ушёл на две минуты пять минут назад. Буду».

И над всем этим — овальная, золочёная, броская надпись: «Выходной день — четверг».

Сегодня как раз был четверг. Или должен был быть.

Глаза Ленни переметнулись влево — туда, где обычно висело наименование официального учреждения, и наткнулись на следующую полезную информацию: «Фонды только по субботам», «Анналы по записи каждый третий вторник».

Ленни нерешительно потоптался у двери. Отдельные фрагменты головоломки в его голове не складывались в единое целое. Судя по первому впечатлению, хозяин этого заведения был одержим идеей удалиться от мира. Но зачем он решил связать свою судьбу с конторой, которая, похоже, пользовалась в народе такой популярностью?!

И тогда Ленни принял, возможно, самое судьбоносное решение в своей жизни. Он постучал и стал ждать развития событий.

Ожидание не затянулось. Дверь открыл сам Амбер. Ленни не удивился.

— Вы меня не узнаете? — спросил он.

— В ком?

Какое-то время оба молча смотрели друг на друга. Потом Амбер спохватился.

— Прошу меня извинить, — сказал он. — Я слегка увлёкся. Работа такая.

— Я знаю, — зачарованно проговорил Ленни. — У меня самого такая работа. Я вообще-то к хозяину, но знаю, его сейчас нет. Можно я тут подожду?

Из-за плеча Амбера вынырнул Рамзес. Они переглянулись, весьма удивлённые.

— Только я не по записи, — добавил Ленни испуганно (может, следовало сразу об этом сказать?) — Всё равно сегодня четверг…

Кажется, он похож на идиота. Вломиться в государственное заведение в выходной с не вполне ясной ему самому целью!

— Это кого это нет? — подозрительно спросил Амбер.

Рамзес фыркнул.

— Наверное, тебя. Дай гляну!

Он протянул руки, и Ленни быстро оказался внутри. Рамзес выглянул на улицу, осмотрелся и снова предстал перед ними, улыбчивый, как Чеширский кот.

— Он прочёл всё словоблудие на твоей двери. Я тебя предупрежал: когда-нибудь найдётся такой умный…

— Но я считал, что эти вывески несут исчерпывающую информацию!.. — вяло запротестовал Амбер.

— Несут, несут. О том, что здесь живёт очень странный и рассеянный человек, поэтому заходи кто хочешь и бери что хочешь в любое время дня и ночи! Так оно, в общем-то, и происходит.

Закрыв дверь, Амбер ещё раз извинился.

— Не имеет значения, — заявил Рамзес, прежде чем Ленни успел произнести хоть слово. — Он уже мой. Увлекайся дальше на здоровье. Ну… разве что тебе удастся поставить чайник.

После насыщенных утренней прохладой улиц Ленни с удовольствием окунулся в уютную атмосферу дома. Словно сами стены этого жилища излучали тепло. Дом явно был старше, чем казался снаружи. В его внутреннем убранстве не было ничего общего с прежним местом обитания Ленни. Впрочем, последнее скорее порадовало.

Стены просторной комнаты (или, вернее сказать, залы), где они оказались, были отделаны тёмным деревом с вырезанными по нему птицами, запечатлёнными в полёте, с широко разинутыми тонкими клювами. Их раскинутые крылья с синим опереньем напоминали вороньи, но на этом сходство кончалось. В дальнем углу находился высокий камин, устроенный, казалось, меж стволов двух огромных деревьев, корнями уходивших в пол, а у потолка увенчанных сплетением стилизованных ветвей. В их листве покачивались тусклые агатовые ягоды, похожие на виноградные, а меж ними сновали малахитовые вёрткие змейки. Всё сооружение, выглядевшее столь правдиво реальным, было из природного камня.

Хозяева оставили Ленни созерцать этот шедевр и удалились в боковую дверь, ведущую, видимо, на кухню. Вскоре оба вернулись, причём Амбер нёс на подносе большой чайник, а Рамзес шествовал позади с видом человека, который абсолютно ни на что не претендует и вообще ни при чём. При этом Ленни спиной чувствовал его заинтересованный взгляд.

Но и сам он украдкой приглядывался к новым знакомым. Амбер был худощав и высок, причём обе эти характеристики тяготели к чрезмерности; о таких говорят: непонятно, как ходят на ветру. К тому же он носил очки («близорукость и длинноногость» — вспомнился давний студенческий прикол). Рамзес же, напротив, был пропорционально сложен и являл собой эталон атлетизма: под футболкой волновались точёные мускулы. К тому же он выглядел моложе товарища. Одеты оба были очень просто. Многие так одеваются.

— Вы где живёте? — поинтересовался Амбер, водрузив поднос на стол возле окна. — В пригороде?

— Вообще-то нет, — осторожно сказал Ленни. — Понимаете, я живу здесь.

Выдумывать что-либо не имело смысла. Только не с этими милыми людьми. В конце концов, его привёл к ним инстинкт: он вернулся, как возвращаются к родным гнёздам крылатые странники небес (Ленни вновь посмотрел на каминный барельеф). Он шёл домой и попал сюда, а значит, это его дом — никуда не денешься!

— Вряд ли, — невозмутимо отозвался Рамзес. — Я бы Вас помнил; я-то как раз живу здесь довольно давно. Но можно спросить Амбера, у него есть такая важная папка, вся синяя, в ней все жильцы…

— Он не жилец, это точно, — категорически высказался его товарищ. — Я еще не слабоумен и лица запоминаю.

— Ты мог забыть! — настаивал Рамзес. — Проверь по списку!

Амбер со вздохом раскрыл папку, лежащую на краю стола, и медленно развернул её к ним.

— Ничего, — разочарованно молвил Рамзес. — А где, говорите, Вы живёте?

Ленни назвал номер квартиры.

— Возможно, Вы будете там жить, — спокойно ответил Амбер. — Весьма вероятно. Сейчас она пустует.

— Ты уверен?

— Ещё бы не уверен. К твоему сведению, везде развешены объявления о сдаче квартир, но…

— Но не судьба, — ехидно заключил Рамзес.

— «Не судьба»! — передразнил Амбер. — Ненавижу эту фразу! Ты только вдумайся… О чём я? К тому же, на этом этаже селятся только работники библиотеки.

— Я работаю в библиотеке, — рискнул упомянуть Ленни.

— Возможно, Вы будете там работать, — повторил Амбер, — В списках сотрудников Вы пока не числитесь. Но вакансии есть.

Ленни растерялся окончательно. «И вправду с ума сойти, — он одёрнул себя, — Ну уж нет! Сначала разберусь, что к чему…»

— А Вы сами кто? — осторожно поинтересовался он.

— Я — Хранитель Архива Магистра.

— Вы — хозяин?

— Хранитель.

«Какого еще Магистра? — удивлённо подумал Ленни, — Какой хранитель?!»

— Главный хранитель, — вставил Рамзес, будто услышав его мысли.

— Главный и единственный, — улыбнулся Амбер, — Но, возможно, скоро мне понадобятся помощники. Что будет, то будет. Давайте пить чай.

Чай пили молча, расположившись за огромным столом в торце залы, возле окна, выходившего на боковую улочку. Вылитое кэрроловское трио, подумал Ленни, хотя для «безумного чаепития №2» здесь не хватало обилия столовых приборов. Чашки, блюдца и ложечки водились в разном количестве, но всегда нечётном. Попадалась и посуда с трещиной, но, видно, дурные приметы не приживались в этих стенах.

У дома была хорошая карма. На половицах лежали витражные отсветы ускользающего дня. Ленни недоумевал, когда он успел закончиться, но и не особенно удивлялся. Пол чуть поскрипывал, как это бывает в очень старых домах, мелодично и тихо. И Ленни, наконец, понял, что означает выражение «как дома». Иногда это гораздо лучше, чем дома.

Всё было бы идеально, не ощущай он себя объектом столь напряжённого внимания. Возможно, подумал он, его новые знакомые ждут от него инициативы. Что ж, он не против познакомиться поближе, кроме того, у него тысяча вопросов, например… Но тут Амбер с грохотом опустил чашку на блюдце и повернулся к Рамзесу.

— Кончай глазеть, — сурово сказал он, — У тебя вид праздного зеваки!

— Ну и пусть, если есть на что посмотреть!

Ленни украдкой бросил взгляд на своё отражение в блестящем чайнике, но ничего особого не заметил.

— Не «что», а «кто»! Он живой человек! Ты забыл, где находишься!

— А, кстати, — Ленни почувствовал, что должен принять участие в беседе, — не могли бы вы мне сказать, где я нахожусь?

— Вы меня спрашиваете? — озадаченно переспросил Амбер.

— Ну, хотя бы Вас…

Рамзес посмотрел через стол на товарища. Тот зачем-то снял очки, повертел их в руках и вернул на переносицу.

— Тебе до сих пор неясно? — обронил он, — Это отмúрок.

Ленни сидел между Рамзесом и Амбером, переводя недоумённый взгляд с одного на другого. Кажется, он не ослышался; речь, несомненно, шла о нём.

— А-а, — протянул Рамзес, совершенно ошеломлённый, — а я-то думал, он как все…

— Прошу прощения, — тихо спросил Ленни, — Вы сказали, «отмирок»? Кто это?

— Это Вы, — терпеливо объяснил Амбер.

— Я — это я, абсолютно согласен. Но о том, что я — какой-то «отмирок», слышу впервые, честное слово…

— А я сразу понял, что он — выходец с того света, — вдруг сказал Рамзес. — Только не осознал.

— Рамзес, — укоризненно молвил Амбер, — не говори при нём «выходец с того света», говори «из Настоящего Мира». Сколько раз тебе повторять…

— Их ещё называют приходимцами, — упрямо добавил Рамзес и кинул вокруг преисполненный вызова взгляд, никому конкретно не адресованный.

— Это какой мир настоящий? — поинтересовался задетый за живое Ленни

— Ваш, Ваш, — успокоил Амбер.

— А Ваш — ненастоящий?

— Не просто ненастоящий, вообще не мир. Короче говоря, Немир.

Голос Амбера ничего не выражал. Спокойный, монотонный голос преподавателя, который говорит студенту: «Вспомните, вчера на лекции…» Немир, значит. Ленни вздохнул про себя.

— Отмирок — житель Настоящего Мира, — продолжал Амбер. — Тот, кто родился в Мире. А мы, поскольку родились и выросли здесь, в Немире, — неотмúрки!

Ленни даже не стал ничего говорить. Стоит ли тратить слова на сумасшедших, которые, к тому же, уверены, что знают о тебе больше, чем ты сам. Но тут Амбер, всерьёз о чем-то задумавшийся, повернулся к нему.

— Как Вы вообще здесь оказались?

— Я наступил в покрышку.

— То есть…

И Ленни, оставив сомнения, рассказал в подробностях историю своего визита к тёте и обо всех последствиях, которые тот имел. У него не было никаких причин щадить чувства слушателей, потому он не упустил ни одной бредовой детали и в конце вздохнул с облегчением. Только теперь он понял, почему люди стремятся делиться своими проблемами, и почему те, у которых проблем много, зачастую начинают писать книги.

— Не вижу здесь ничего непонятного, — рассудительно заметил Амбер. — Покрышка в данном случае — аналог ведьминого круга.

— Ведьминого круга?!

Грибы, растущие кругами по полянам; кто наступил — навсегда попадает в страну фей… вот что вспомнилось Ленни. Он озадаченно моргнул.

— Ну да, — сказал Амбер. — Ведьмы уже не те, что прежде.

Воображение Ленни мгновенно приняло вызов и пришпорило своего боевого коня; тот понёсся по иллюзорной равнине, преследуя ведьму, выжимавшую последние силы из своего узкого, словно рука в лайковой перчатке, «вороного» «мерседеса». Он ясно видел её: шлейф чёрных волос, платье из газа, всё в блёстках, вечерняя сумочка, расшитая жемчугом, небрежно брошена на сиденье, пальцы руки вцепились в руль, тёмный лак на ногтях… тут Ленни снова моргнул, машину занесло, она съехала в кювет… дни покрышки сочтены, автомобиль буксируют до ближайшей сервисной станции… Ленни с замирающим сердцем следил за увлекательным фильмом, пока Рамзес с Амбером терпеливо ждали.

— Ведьмы, они такие, — услышал Ленни как во сне. — Собирают всякую гадость по помойкам, а потом раскидывают везде. Ну, ничего, скоро для них введут спецналог…

— Как ты можешь! — зашипел Амбер. — Образованный человек! Эволюция! Психология!.. И эти дикие сказки! Мне стыдно за тебя.

— Не дикие, не дикие! Ведьмы такие же настоящие, как жители Чёрных Скал, и кому, как ни тебе, это знать!.. — Рамзес пылал негодованием, но Амбер лишь отмахнулся, и то слишком пренебрежительно.

— Я имел в виду не ведьм, а помойки. А ещё практикант, — добавил он укоризненно, — в аспирантуру собираешься. О, Творец!

Ленни встряхнулся. Вот оно что, перед ним ещё к тому же люди науки! Неудивительно, что студенческая тема весь день стучалась в его мозги!

— Ну, хватит, — Амбер обернулся к Ленни. — Если я что-нибудь понимаю в этой жизни, чтобы официально оформить возвращение, потребуется не меньше месяца. Как я и говорил, Вам нужно где-то жить, чем-то питаться и не сойти с ума от безделья. Пойдёмте со мной.

Весь второй этаж совсем не походил на нижний. Тут был коридор с множеством дверей, напоминающий длинную-длинную трубу какого-то диковинного калейдоскопа — так странно и увлекательно играл на стенах свет, льющийся через распахнутые двери пустующих комнат. Похоже, этот свет ухитрялся отражаться буквально от любой поверхности, не признавая никаких преград. Ленни видел такое впервые.

Некоторые двери были заперты — очевидно, уборка и проветривание проводились поочерёдно. Глаза вскоре приспособились к новым впечатлениям, и, когда Амбер отпер ключом первую же дверь, Ленни увидел самую обычную комнату.

На стенах — светло-голубые обои с витиеватым узором изображали то ли молодую листву, то ли морскую волну. Две узкие кровати, платяной шкаф, две деревянные табуретки, на стенах у двери — крючки для одежды. Тумбочка у окна, на ней — стародавняя модель телевизора. На неё Ленни взглянул с наибольшим подозрением.

— Работает, — перехватив его взгляд, поспешил заверить Амбер, — Нет, правда! Хотя, на мой взгляд, этот куда лучше.

Он распахнул ставни, и перед Ленни предстала восхитительная картина заката.

Разве уже вечер? Это казалось невозможным, однако легко объяснялось общим потрясением организма, который при неожиданном «перескоке» в иную реальность выдал сбой восприятия. Проигнорировав табуретку, Ленни уселся прямо на чисто выскобленный дощатый пол — привычка, за которую его неизменно порицали, но никто не смог отучить, — и скрестил ноги.

— Две кровати — хорошо! На одной можно спать, на другой — валяться, — продолжал Амбер, слегка озадаченно посмотрев на Ленни. Видно, задумался, нужны ли две кровати тому, кто привык обретаться на полу.

Ленни даже не услышал его последних слов. Давно забытые ощущения вновь пробудились, обостряя все чувства. Он узнал комнату.

Этого не произошло сразу просто потому, что её не должно было тут быть. Ленни вспомнил, где её видел. В доме тёти. Он не переступал её порога с тех пор, как исчез дядя. Дядина комната.

— Ну как? — спросил Амбер с некоторым беспокойством. Кажется, он что-то заподозрил. — Всё в порядке?

— Всё, — храбро солгал Ленни.

«Какая разница, — в отчаянии подумал он. — Наверно, кому-то было нужно, чтоб я оказался здесь. Поэтому я останусь и выясню всё».

Амбер извлёк из-за кровати длинную палку и принялся задвигать шторы. Ленни встал, прошёлся вдоль стены; поёжился, глядя, как последний кусочек закатного неба исчезает за сиреневой, в геометрических узорах, тканью, и решился:

— Говорят, это очень плохо, когда в комнате совсем пустые стены?

— Вы можете завесить их чем захотите.

Внезапно Амбер улыбнулся и постучал согнутым пальцем по стенке. Звук, пришедший изнутри, показался Ленни знакомым.

— Раньше тут тоже было окно, — сказал Амбер.

«Было», — согласился Ленни.

Последнее, что сделал Амбер — вынул из тумбочки телефон и подключил.

— Звонить Вам пока некому, — сказал он. — Но, если что-то понадобится, можете связаться со мной по местному. Список номеров там. Я долго не сплю.

Ленни не ответил. Его переполняла благодарность ко всему окружающему — живым и неживым предметам, согласившимся принять к себе чужака, странника, случайно оказавшегося на границе миров. Так не похоже на всё, что он видел прежде.

— Что ж, — сказал Амбер, — до завтра?..

Это было безумием — ложиться спать сейчас, но ночь диктовала свои правила. Ночью здесь тоже спали. Придётся оставить до завтра все мечты и проекты. А завтра… Ленни вспомнил, как Рамзес сразу после ужина подошёл к нему и прошептал: «Запиши мой телефон!» Тихо, словно от чего-то прячась. Значит, его номер в списках местных не значился.

Что касается Амбера, то во время чаепития он часто украдкой поглядывал в окно, а когда стемнело, отказался включать свет.

Ленни обожал таинственность. И странности.

— Ладно, — покладисто отозвался он, — тогда… спокойной ночи, что ли?!..

«Всякое начало — волшебный дар. Благословение Творца. Нечто совершенно новое, свежее, ещё никем не изведанное. Казалось бы, что может быть естественнее, но как раз самую естественную вещь не так-то легко изобрести.

Доселе муки творчества были мне неведомы. Всё когда-нибудь случается впервые.

Я знаю тех, кто использует в созидательных целях материю. По-моему, это неплохо, во всяком случае, слова не путаются под ногами. Они, слова, всегда стремятся поведать о своём создателе больше, чем, например, образ. Мне кажется, им комфортнее, когда их много. Кто-нибудь скажет: но ведь это именно то, что нужно для моих целей! Не уверен, но вряд ли смогу объяснить, почему: слова в данном случае не на моей стороне.

Дело в том, что они — не совсем мой материал. Я не говорю о тех, самых простых, сопровождающих каждодневное общение — это необходимый минимум, который всегда воспринимается однозначно. Нет, я имею в виду тот безбрежный океан, в который устремляются лишь самые смелые и отчаянные. Будь я писателем, всё было бы в порядке. Будь я поэтом, отвечал бы за каждое слово, написанное кровью из раны своего сердца (кстати, я действительно люблю поэтов, но об этом потом, ладно?) Суть в том, что я не тот и не другой, и вполне могу подмочить свою бессмертную репутацию. Ну ладно, допустим, мне это безразлично, но как не дать утонуть тому, кто с головою погрузится в мои откровения?

Если бы я мог отречься от своего замысла! К сожалению, где бы я ни оказался, слава и слухи сопровождают мой путь, иногда опережая меня самого, словно глашатаи — королевскую свиту.

Меня ждут. Каждый хочет прижать частичку меня к своей груди и осыпать поцелуями, чтобы потом убрать в резной ларец и никогда не доставать… я достаточно пожил в Немире, чтобы это понимать. Но существуют и другие, которые непременно прочтут. Я делаю это для них. И ещё у меня есть мечта. Я знаю, человечество поставило памятники далеко не самым славным деяниям древности — а что говорить о других народах! Не то чтобы я рвусь восстанавливать справедливость — упаси Творец! — я лишь хочу заставить работать свою память, благодаря чему те знаменательные свершения переживут второе рождение. Так обычно происходит с прекрасным стихом, когда он искусно прочитан для благодарной аудитории. Даже если мои намерения опрометчивы, а желания не найдут отклика в сердцах, я готов рискнуть.

Будь я сказителем или менестрелем, прежде всего, воспел бы священное право всякого живого существа на ошибку. Хотя бы одну, ибо жизнь — не черновик, её не бросишь в огонь, как я, несомненно, вскорости поступлю с этими неудачными строками.

Они не подходят к началу. Мне нужно нечто другое. Свежее, ещё никем не изведанное.

Может быть, вот это…»

Проснулся Ленни поздно.

Настолько поздно, что даже удивился сам себе. Раньше его всегда будило неясное беспокойство, чувство, что он может пропустить что-то важное. Вчера оно превратилось во внутренний голос, а затем исчезло, сделав Ленни огромное одолжение. Во всяком случае, невидимый собеседник не давал о себе знать с прошлого вечера.

«Значит, то был не сон, — подумал Ленни, возвращаясь к вчерашней мысли. — Для сна чересчур правдоподобно».

Он ещё немного полежал, не открывая глаз. Жужжала мошкара на подоконнике, пахло нагретой пылью… да, то был не сон, и Ленни пришлось быстро смириться с этим. Воспоминания нахлынули сразу, давя на мозг хаотичной, беспросветной массой, и он слегка ошалел от такого натиска. «Надеюсь, я ни с кем вчера не поссорился, — сказал себе Ленни. — Это было бы чересчур…»

Поднявшись с постели, он угрюмо разглядывал в зеркало свою помятую физиономию и пытался вспомнить, какой же нынче день, месяц, год. «Очень хорошо, — иронически подумал он, — вчера был четверг, двадцать пятое апреля, а сегодня?..» Он никак не мог сообразить, поэтому толкнул дверь и вышел на лестницу.

Этот дом без людей сегодня показался заброшенным и необитаемым. Было в этом что-то неправильное. «Не судьба», — сказал Рамзес, но Ленни готов был согласиться с Амбером. Отвратительное сочетание слов! Что значит «не судьба»?!

Ногам сделалось холодно, и Ленни вспомнил, что оставил ботинки в комнате, а тапками он пока что не обзавёлся. Пришлось вернуться. Держа ботинки в руках, Ленни спустился по лестнице. Здесь он обулся и подошёл к входу в кухню, которую ему показали накануне.

Амбер…

Он сидел за столом и перебирал крупу. Вид — аналогичный: заспанный и угрюмый, но при виде Ленни Амбер улыбнулся. Никто не решился сказать «Доброе утро», но Ленни видел, что хозяин рад его приходу, поэтому примостился на другом краю стола и храбро начал разговор.

— Ну как, — проговорил он. — Всё нормально?

— Всё просто здорово, — сказал Амбер. — Новый день, новые люди… Кофе будете?

— Спасибо.

— Спасибо «да» или спасибо «нет»?

— Спасибо вообще, — пояснил Ленни. — То есть за всё. Видите ли, ещё вчера я думал, что попал в другую реальность, где меня держат за сумасшедшего… и вдруг — кофе!

Он испугался, что не сможет логично объяснить, причём тут, собственно, кофе. Но ему и не пришлось.

— Если Вы осознаёте, что попали в другую реальность, безумием здесь и не пахнет, — парадоксально высказался Хранитель Архива.

— А я могу вернуться обратно?

— Вы уже хотите обратно?

Ленни озадаченно замолчал: вопрос поставил его в тупик. Продолжать такой разговор, наверное, не стоило, а начинать новый не имело смысла. Да и неясно было, о чём говорить-то. «Это же абсурд, — пронеслось у него в голове. — Новая жизнь, столько открытий и возможностей, а говорить не о чем!» Амбер закончил с крупой и принялся стряпать завтрак. Молчание его, по-видимому, не тяготило. Глядя на Амбера, Ленни почувствовал, как на него нисходит умиротворение. Он всегда любил смотреть за работой других — нечто сродни медитации.

— Что же мне делать? — рассеянно произнёс он. — Это же целый месяц!..

— Жить, — ответил Амбер, пряча усмешку. — Гулять, беседовать, развлекаться… Не сегодня, конечно. И не завтра. Сейчас я занят: отчёт.

— Конечно, конечно. Пойду к себе посижу.

— Представьте, что у Вас отпуск. Кстати, там, по коридору налево от гостиной, есть библиотека.

Эту фразу Ленни услышал уже на выходе.

У него было достаточно времени, и Ленни задумался о том, что же теперь будет. Например, что будет, когда он не явится на работу, а потом не придёт на занятия? Что подумают начальство и сокурсники? Наконец, что подумает тётя, которой он не позвонил в урочный час?! От последней мысли Ленни слегка похолодел, но зато почувствовал интересное возбуждение: обнаружилось хоть одно приятное обстоятельство его заточения. Никаких тёток! Целый месяц! Свободен!..

«Не расслабляйся! — мысленно рявкнул Ленни на себя. — Свободен, как же! Попробуй, выберись отсюда!»

— Нет, этого не может быть, — простонал он спустя минуту. — Не мог я попасть в иную реальность, здесь явная ошибка!..

Он встал и в который раз подошёл к окну. С этой точки, самой высокой в городе, открывался вид на далёкое море; он был совершенно привычным, таким же, как и там, но вот сам город…

Тут Ленни покачнулся, сражённый силой собственного воображения: перед его глазами неотвратимым фантомом встал газетный лист. Газеты были не то, что книги, Ленни их просто презирал, и сейчас постарался отогнать навязчивый образ, поставить его на место. Не вышло. Вместо этого внимание Ленни приковалось к колонке объявлений, и он с ужасом прочёл следующее:

«Потерялся племянник. Род: единственный в своём. Личность: неприметная. Отзывчив — отзывается даже на свист». Нормальная газета из того, нормального мира. Число завтрашнее. А вдруг тётка направится в бюро находок? Последняя мысль чуть не убила Ленни на месте. «Срочно возвращаться», — прошептал он про себя. Он не мог допустить, чтобы старушка таскалась по подобным местам.

Задумавшись, он покинул комнату и побрёл наугад. Почему-то в голове вертелась бессмысленная фраза: «Потерялся племянник. Потерявшему уже никогда не придётся беспокоиться». Повторяя её про себя и недоумевая, что всё это может означать, Ленни вспомнил, что он должен был что-то сделать. Куда-то заглянуть. Машинально он распахнул первую попавшуюся дверь и застыл на пороге, почти ослеплённый увиденным.

Сначала он решил, что его обманули. Потом подумал, что такого в жизни не бывает. А ещё потом испытал невероятное по силе желание попробовать увиденное на ощупь, а также (звучит дико, но то была правда) на запах и на вкус. Не сразу смог он протянуть дрожащую руку и прикоснуться к тому, что до этого было лишь мечтой, обольстительным видением, порождением грёз, не имеющих ничего общего с настоящим. Но здесь оно было реально. И Ленни понял, что попал в рай.