Кусок жизни
Қосымшада ыңғайлырақҚосымшаны жүктеуге арналған QRRuStore · Samsung Galaxy Store
Huawei AppGallery · Xiaomi GetApps

автордың кітабын онлайн тегін оқу  Кусок жизни

Алексей Кречетов

Кусок жизни

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»


Фотограф Kristy Mekh

Фотограф Матвей Бояршинов





18+

Оглавление

  1. Кусок жизни
  2. Предисловие-рассказ
  3. Часть 1
    1. Глава 1
    2. Глава 2
    3. Глава 3
    4. Глава 4
    5. Глава 5
    6. Глава 6
    7. Глава 7
    8. Глава 8
    9. Глава 9
    10. Глава 10
    11. Глава 11
    12. Глава 12
    13. Глава 13
    14. Глава 14
    15. Глава 15
    16. Глава 16
    17. Глава 16
  4. Часть 2
  5. Часть 3
    1. Глава 1
    2. Глава 2
    3. Глава 3
    4. Глава 4
    5. Глава 5
    6. Глава 6
    7. Глава 7
    8. Глава 8
    9. Глава 9
    10. Глава 10
    11. Глава 11
    12. Глава 12
    13. Глава 13
    14. Глава 14
    15. Глава 15
    16. Глава 16
    17. Глава 17
    18. Глава 18
    19. Глава 19
    20. Глава 20
    21. Глава 21
    22. Глава 22
    23. Глава 23
    24. Глава 24
    25. Глава 25
    26. Глава 26
    27. Глава 27
    28. Глава 28
  6. Часть 4
    1. Глава 1
    2. Глава 2
    3. Глава 3
    4. Глава 4
    5. Глава 5
    6. Глава 6
    7. Глава 7
    8. Глава 8
    9. Глава 9
    10. Глава 10
    11. Глава 11
    12. Глава 12 ОЗЦ
    13. Глава 13
    14. Глава 14
    15. Глава 15
    16. Глава 16
    17. Глава 17
    18. Глава 18
    19. Глава 19
    20. Глава 20
    21. Содержание

Предисловие-рассказ

13 матерных слов

Однажды я повстречал интересного человека. Он мне показался копией меня. Только он был абсолютным распиздяем. А я тогда был в тумане. Он рассказал мне одну историю из студенческой жизни, из которой я сделал рассказ.

С него-то я и хотел бы начать эту книгу.

Потому что с этого всё началось.


Старый препод был с бодуна. Маленького роста, без шеи, голова прямоугольная вытянутая, волосы на ней короткие чёрные с редкой проседью, под широким «красным» носом имеются густые короткие усики, но не такие как у Гитлера, а больше, на длину верхней губы.

Рулеткин Владимир Владимирович забухал вчера в подвале у другого препода — Барабанова Владимира Ильича. Сентябрь. Начало учебного года. Студенты последних курсов заходили, чтобы «пожелать здоровья», и презентовали коньяк, водку, портвейн, вино. Преподы задушевно беседовали со студентами, рассказывали птенцам невероятные истории, показывали щенкам невероятные фокусы. После рабочего дня, вечером, на тротуаре поскользнулся Владимир Ильич и сломал ногу. Рулеткин остался один. С другими преподами у него были натянутые отношения. Наверное, они просто не бухали друг с другом. Рулеткин стал напиваться каждый день к вечеру. Утро за утром ему становилось всё омерзительнее как на душе, так и в теле. И пара за парой молодые студенты первокурсники становились всё распущеннее, громче, в общем, также, как и его состояние.

Голова Рулеткина гудит. Студенты разговаривают между собой и кричат, совсем не обращая на него внимания. Он поставил несколько «двоек» и выгнал одного ученика. Все затихли. Он отвернулся от класса и стал выводить мелом тему урока.

— Пидар усатый! — сказал кто-то из студентов, и класс взорвался хохотом.

Рулеткин написал на доске такой заголовок: «13 матерных слов» и сказал:

— Если назовёте сейчас 13 матерных слов, то я разрешу вам материться на моих уроках. А если нет, то вы заткнёте свои ебальники и будем изучать предмет. Даю вам 30 минут. Время пошло! Слова должны быть разные. Первое слово есть, осталось ещё 12.

Студенты были удивлены и обрадованы, их лица выглядели так, будто они кончили и обосрались. Посыпались ответы.

— Блядь!

Рулеткин записал его на доске. Осталось 11.

— Сука!

— Это литературное слово. Но хуй с вами, пусть будет, как фора. Осталось 10.

— Пизда!

— Куда ж без неё!?

Рулеткин записал его на доске. Осталось 9.

— Хуй!

— Куда ж без него!?

Рулеткин записал его на доске. Осталось 8.

— Ебать, ёбля, ёбаный в рот! — кричали с разных сторон.

— Это одно «ЕБ», а остальное — его производные! — отметил Рулеткин и записал его на доске. Осталось 7.

— Гандон!

Рулеткин записал его на доске. Осталось 6.

Дальше становилось сложнее. Владение матом кружилось вокруг «ху», «пизд», «еб».

— Шлюха! — выкрикнул кто-то радостно-прерадостно.

Рулеткин записал его на доске. Осталось 5.

У студентов были задумчивые лица. А у Рулеткина — самодовольная красная рожа. Он посматривал на часы и ждал перемены, чтобы заправить в себя «топливо» и подымить сигареткой в окно.

— Залупа! Залупа-а-а! — закричал маленький мальчик с задней парты писклявым голосом, а остальные стали хлопать его по плечу, будто парень выиграл какое-то соревнование.

Рулеткин записал его на доске. Осталось 4. Раздался звонок на перемену.

— Даю вам ещё пять минут! — сказал Рулеткин и ушёл к себе в каморку.

Ребята по-прежнему сидели и думали. А в кабинете, тем временем, становилось люднее.

Каморка Рулеткина была завалена разным барахлом: тряпичные картины каких-то учёных, стулья, доски, рейки, книги, газеты, журналы, стенды с советских времён. Стены серые, потолок высокий. В глубине каморки возле окна стоит стол и два стула. Рулеткин распахнул окно наполовину, подкурил сигарету деревянными спичками и выпустил большое облако дыма на улицу. Из выдвижного ящика он достал бутылку портвейна «777», а из своего портфеля — бутылку кока-колы. С колой любое бухло заходит приятнее, будто закусываешь конфеткой и запиваешь морсом. Он сделал несколько жадных глотков, кашлянул, забрызгал стол слюнями. Некоторое время он сидел неподвижно, сгорбившись-съёжившись. Взгляд его стал тупым и бесчувственным. ДЗЫЫЫЫЫнь! Звонок на урок. Рулеткин оживился, встал, вышел из каморки.

Студенты сидели смирно и молча. У доски стоял директор и молодая преподша, которая кивала в стороны своей милой головкой, а чёрная коса её тёрлась о плечо и титьку.

— Безобразие! — сказала она.

А директор стоял задумчивый презадумчивый, а потом заговорил басом.

— Трахаться, дрочить, манда… мудила… этого достатошно, Рулеткин?

Рулеткин почесал репу. А красивая преподша, чуть ли не плача, убежала жаловаться завучу.

— Матерных слов только 7 — хуй, пизда, ебать, блядь, пидар, сука, гандон. Остальные названные ругательства — это жаргонизмы, диалектизмы.

— Ты что филолог?

— Нет…

— Ну и нехуй тогда голову ерундой морочить!

Часть 1

Угланство

Глава 1

Сестра

Я никогда не любил детей. Кроме одного маленького человека.

Я с ней нянчился, когда дома никого не было.

У неё была смешная и пухлая мордашка.

Она не умела говорить. Она пускала слюни и кряхтела.

Я не помню, чтобы она плакала, истерила или что-то просила. За это, наверное, я её полюбил.

Я помню, как она заболела и посинела.

Я помню маленький гробик в центре комнаты. Неизвестные люди. Тарелка с деньгами. Мать плачет и забирает у меня деньги, которые я взял посмотреть и не хотел отдавать.

Я помню большие швы на её маленькой головке.

Похороны не помню.

Однажды по телевизору шёл фильм. Там показывали войну. Взорвался дом с детьми. Вот тогда у меня что-то щёлкнуло. Я лёг на кровать, повернулся к стене и плакал навзрыд. Теперь я опять всё вспомнил. Но лишь скупо всплакнул. И в груди стало тепло.

Глава 2

Прыжок

Я сидел у окна, облокотившись на подоконник, и наблюдал за снегопадом. Огромные хлопья снежинок плавно и грациозно опускались вниз и увеличивали объём белоснежного одеяла, которым было покрыто всё вокруг: земля, крыши домов, головы и плечи. Сугробы были настолько большие и мягкие, что можно было зарыться в них по пояс в один прыжок. За мной и братом пришли ребята, позвали нас гулять.

— Чем займёмся сегодня? — спрашивали мы.

— А пойдёмте прыгать с «Зелёнки»! — предложил кто-то.

«Зелёнка» — старое двухэтажное здание в центре деревни, в котором никто не живёт. В нём нет ни окон, ни дверей. Кирпичи и плиты медленно растаскивали местные жители. Школьники прятались в нём и тайком курили или пили.

8 марта. На улице было светло, середина дня. Нас было пятеро. Мы осмотрели сугробы у подножия «Зелёнки», чтобы во время приземления не наткнуться на камни или арматурины. Большинство решило, что место приземления находится в удовлетворительном состоянии. Все пятеро поднялись на крышу и стали смотреть вниз.

— Высоко!

— Очково? Слабо, прыгнуть?

— Ну да, страхово…

Мы пугали друг друга, «толкая» вниз, и смеялись. А прыгнуть хотелось, ради желанной порции адреналина, которая так необходима молодому организму. Я долго сидел на корточках, смотря вниз, и готовился к прыжку. И вот я решился. Прыжок!

Секунда, а может и меньше, и я внизу, по пояс в снегу. «Хочу, ещё!» — подумал я, и побежал обратно на крышу. А тем временем спрыгнули другие ребята. Довольные они торчали из сугробов, как колья, смеялись и закидывали друг друга снежками. Когда я поднялся наверх, то увидел там последнего, который не решался на прыжок.

— А давай, угарнём?! — предложил он.

— Давай! Как? — согласился я.

— Ты прыгаешь и притворяешься, что сломал ногу!

— Ага! А ты кричи, зови на помощь, будто бы испугался!

И он побежал вниз по лестнице к месту моей посадки.

Прыжок!

Представление началось! Я кричу в истерике и матерюсь!

— Нога!

— Лёха ногу сломал! Как быть? Надо помочь ему! — кричал Саня, стоя рядом со мной, выпучив глаза и размахивая руками. Актёры из нас были никудышные. И никто не спешил ко мне на помощь. Мне надоело притворяться, и я стал выбираться из сугроба.

— А чё было-то? Чё кричал? — спрашивали парни.

— Да уже всё! Пошутить мы хотели, типа я ногу сломал! А вы даже не спешили на помощь! — возмущался я.

— Я вам говорил, что это прикол! — гордо заявил Олег.

— Знаешь, в чём вы прокололись?

— Ну, говори!

— Сначала я заметил, как вы шепчитесь наверху. А потом Саня переигрывал, слишком громко и нервно кричал. И я сразу подумал, здесь что-то не так, они, наверное, что-то задумали.

— Доктор Ватсон, поздравляю вас с раскрытием злого преступления! — дразнил я его.

— Может, Холмс?

— Нет, Ватсон!

В момент бурного веселья, не далеко от нас, по дороге проходил дедушка:

— Допрыгайте, ноги сломаете! — заявил он, вдруг ни с того ни с сего.

От такого предупреждения ребята засмеялись ещё громче.

«Зелёнка» нам надоела, и мы пошли соревноваться в прыжках в длину со складов за магазином. Высота была намного ниже, чем крыша двухэтажки, примерно полтора метра. Мы разбегаемся и прыгаем в первый раз. Победитель — мой брат. Разбегаемся и прыгаем во второй раз…

Димон торчал из сугроба, истерично смеялся, закатывал глаза и качал головой.

— Нога! — единственное слово, которое он мог тогда выговорить.

Я подошёл к нему и похлопал по плечу:

— Хорош, Димон! Лучше моего притворяешься! — сказал я ему и засмеялся.

Димон засмеялся ещё громче, вцепился в мою руку, из глаз забрызгали слёзы, и он стал кричать, кричать букву «А». Я тогда испугался.

— Хватит, Димон, это уже перебор… — говорил я ему.

— Лёха, ему реально больно, он не шутит!

Все вместе мы достали его из сугроба и заметили, что бедро увеличилось. Все вместе мы подняли его и понесли к дому его бабушки. Мы вспоминали, чему нас учили на уроках ОБЖ (основы безопасности жизнедеятельности). Повреждённый участок необходимо было «обездвижить», чтобы избежать ухудшения перелома и уменьшить страдания больного. Мы положили Димона на обочине дороги, подложили под голову шарфы и шапки. Телефонов тогда ни у кого не было, не дошла ещё тогда цивилизация до нас. Один побежал за врачом тётей Ниной. А остальные подбадривали Димона, как могли. Тётя Нина приехала с дядей Васей, загрузили Димку и увезли в больницу. А дядя Вася скороговоркой крикнул на нас:

— Валите, домой, дебилы, раз, гулять спокойно не можете!

Глава 3

Первое слово

Угланами мы летом купались на маленьком пруду. Там, где мелко, берег и дно были глиняные. Там, где глубже — камни.

— Сын моряка, а не умеет плавать! Ха-ха! — угарал кто-то.

Я пулькался на мелководье с другими малышами. Вода баламутилась и становилась красной. Иногда я заходил в воду по шею и под водой показывал всем факи. Вокруг все матерились. А я не умел. Вернее, как-то тяжело мне было сказать эти гадкие слова. Был какой-то внутренний барьер. Родители дома при нас не матерились, когда батя был трезв. Наверное, поэтому я считал мат гадким, но сладким.

И вот я решился. Ушёл с головой под воду и кричу: «заебися пахнет пися, заебися». Вынырнул довольный. Сказал шепотом «заебися». А потом стало ещё легче. Вот как всё просто. Надо только попробовать.

Матерный словарный запас пополнялся медленно.

А потом и плавать научился. Толкнули меня в глубокую яму с напутственной речью:

— Жить захочешь — поплывёшь.

Но я пошёл на дно в первый раз. И во второй. Часто находился какой-нибудь Добрый человек, который поддерживал меня на плаву. Но потом он обязательно уходил по своим делам куда-нибудь. А у меня никогда не было своих дел.

Глава 4

Угар

Вечер. Я сделал уроки, сделал кое-что по дому, как хороший мальчик. Теперь я валяюсь на полу, на ковре, смотрю телевизор. Это мой заслуженный отдых. Как я хочу, так и провожу его. На диване лежит и отдыхает мама после работы. Пришёл отец. Вдруг он стал что-то кричать и громкими шагами зашёл в комнату.

— Дорогая, рассказать тебе, что твой любимый сынок опять учудил? — обратился он к матери, махая руками и садясь на диван.

— Что такое? — она посмотрела на меня.

— Да вроде ничего, — сказал я.

— Дорогая, ты заходила в туалет? — спросил он мать.

— Нет. Говори уже, хватит кривляться.

— Я прихожу домой после трудного рабочего дня. Захожу в туалет, а там! Гавно! Не смытое! Которое уже засохло.

Мы смеёмся.

— Хули, тут смешного? Это уже не в первый раз, Дорогая.

— Это не я! Наверное, это мама.

— Как выглядит гавно моей Дорогой, я знаю.

— Это не я, — сказал я и смотрел телевизор дальше.

Отец стал хмурый.

— Ой, хватит вам, — сказала мама и ушла в туалет.

Она ушла.

— И не стыдно тебе? Взрослый парень, а мать за ним до сих пор гавно убирает. Тьфу, блядь.

Я не смотрел на него и ничего не отвечал. В груди у меня что-то закипало.

— Пульт отдай.

Я отдал пульт и пошёл одеваться на улицу.

— Куда?

— Гулять.

— Сначала навоз в конюшне вычисти.

Когда я чистил гавно в конюшне, тогда я обзывал и дразнил отца. Становилось легче. И потом уже весёлый я шёл гулять.

Я неблагодарный сын. Потому что я затаил обиду на отца в далёком детстве.

Моя обида — это его запои, которые длились недели или месяцы. Некоторые люди пьют и становятся весёлые и радостные. С моим отцом было всё наоборот. Он разговаривал с телевизором или невидимым собеседником. Он кричал, плакал, ломал вещи, заставлял нас отжиматься и неустанно учил жизни. Он срал словесным негативом. Иногда брался за ножи или топор и сидел так на стуле, на диване или на полу.

— Я всё делаю ради вас, а вам на меня похуй! Уроды! — это была его коронная фраза.

Я умышленно забывал всё хорошее, что он говорил пьяный. Я ждал, когда он поговорит со мной трезвый. А трезвый это был абсолютно другой человек. Он был весёлый и злой, и весь в работе. Когда мы работали вместе, мне было хорошо. До тех пор, пока он не выжимал из нас восьмой пот. Тогда я его искренне ненавидел. Но ненависть — это доброе чувство. Ненависть — это демонстрация своего недовольства. Он видел наши надутые и красные рожи и давал нам отдых. Куда хуже была обида, подкармливаемая временем.

Обида к нему внутри меня нарастала. И в итоге дошло до того, что пьяного отца я перестал слушать совсем. А у трезвого спрашивал только одно:

— Почему ты так пьёшь?

— Тебе не понять, — отвечал он иногда или просто молчал.

Я не получал внятного ответа, и обида не проходила. Чем дольше я хранил обиду в себе, тем невозможнее её было выкинуть. Так между мной и отцом образовалась пропасть. И пропасть такая огромная, что не добросить даже крик.

Угланом я не думал о таких вещах. Я любил играть. В тёплые времена с братьями мы играли в машинки. Они ездили на машинках, возили грузы. А я строил дороги, косил сенокосы, собирал камни.

— Бррр

— Вжж

Мне нравилось смотреть, как на моих дорогах появлялись колеи; как на колёса машинок налипала и слетала грязь; как травянистая поляна после наших игр превращалась в выжженную землю.

А зимой, когда я оставался один, то играл в пластилин. Я лепил уткочеловеков, и называл их челобуки. Я лепил для них дома, машины, лодки, космические корабли. В этом мире был даже злодей — стальной крокодил (держалка от штор). Я придумывал разные сценарии, в которых этот злодей грыз челобуков. Кого-то я спасал, кого-то нет.

— Помогите, спасите! — кричал я вместо, погибающего челобука.

Отец видел мои игры и смеялся.

— Печку иди топи. Спаситель!

Я разжигал печку, бежал обратно к пластилину и погружался снова в свой мир.

Стальной крокодил разгрыз лодку вместе с челобуком.

— РРР

А потом я слышу опять голос бати.

— Ты ничего не чувствуешь?

— Нет.

— Мы горим, Алёшенька!

Я молчу, потому что не понимаю его.

— Трубу ты не открыл! Дым! Не видишь?

Я спохватился, побежал открывать трубу (задвижку). Но весь дом был уже в дыму.

— Мне интересно, что было бы, если меня не было? — спрашивал он.

Я молчал. Я никогда не извинялся. Я смотрел в пол и молчал.

— Так ведь можно угареть и сдохнуть. А теперь будем улицу топить.