Оглавление

Жизнь так быстра, и этот день не вечен.

И как бы мы не тщились, всё равно

В свой час придёт ему на смену вечер.

(Расул Гамзатов)

Эта повесть о том, что

Земная жизнь человека, зачавшись в полной темноте, начинается с появлением его на свет Божий, который отныне и до скончания его века будет безучастно высвечивать обыденность, радости, огорчения и трагедии, непременно заполняющие человеческое бытие. И у каждого человека своё соотношение этих жизненных проявлений.

Человек, постоянно занятый добыванием хлеба насущного, редко задумывается о премудростях мироздания. Этим занимаются, в основном, специалисты — профессионалы, да некоторые ещё любители, вздумавшие на склоне лет прозреть что-то там за горизонтом. Рядовые же люди больше заняты проблемами собственного выживания именно здесь, на земле и их мало волнует «есть ли жизнь на Марсе» и какие-то системы и законы мироздания, знание которых мало чего может дать человеку для улучшения его собственного положения.

Будучи лишь микроскопической частичкой необъятной вселенной, человек  живёт то ведь на земле, хотя и являющейся частью мироздания, но всё-таки имеющей и свои земные законы и порядки. Отношение к человеку этих двух систем совершенно разное.

Человек во вселенной всего-навсего квартирант. Ведь даже неизвестно откуда, когда и как он появился. А потому и порядки здесь установлены не им и изменены им быть не могут. Не по силам это человеку! И этот факт человечеством принимается как данность, от которой никуда не деться. Но для этой глобальной системы человек как живое существо совершенно чужой, безразличный для неё, совсем ничего не значащий для неё. Поскольку повлиять на неё он никак не может, а она живёт по своим законам, в которых человеку не отводится совершенно никакой роли. Даже если человечество, не дай Бог, исчезнет с лица земли, то в законах небесной механики и вообще в глобальном мироздании, скорее всего, ничего не изменится.

Другое отношение к человеку со стороны земного мира, в котором он полноправный участник всех происходящих здесь жизненных процессов. Здесь он свой для этого мира, это его естественная ипостась, он здесь родился, это его «родимый дом, который всех милее». Он с самого первого дня нахождения на белом свете ощущает на себе влияние «домашних порядков», да и сам не лишён возможности воздействовать на него («дом») с целью получения большего жизненного комфорта для себя. Исходя, конечно, из располагаемых им сил и возможностей.

И вся человеческая жизнь без каких-либо изъятий и есть результат этого взаимовлияния. Встав поутру ото сна и поблагодарив Господа за доброе самочувствие, человек хочет надеяться, что и день будет таким же светлым и удачным. И хорошо будет, если рабочий день пройдёт хотя и в суете, но результативно.

И так изо дня в день. Иногда и с лучезарной улыбкой на лице, которую даже встречные замечают, может даже, радуясь твоему настроению, а иногда с таким печально-тоскливым видом или, хуже того, с раскрасневшимся от негодования лицом, что все встречные «шарахаются» от тебя: «что-то у мужика случилось».

Так вот в разных цветах настроения пролетела аж целая неделя. Да что неделя? И лето оказалось таким коротким и невольно возникнет мысль о предстоящей осени и необходимости уже что-то «изобрести» к Новому году. И так пролетел, оказывается, целый год. В молодости-то не всегда задумываешься о быстротечности земной жизни, а в пожилом возрасте, когда « наши годы как птицы летят и некогда нам оглянуться назад», то «на душе всё больше чувства остылые», потому что то, «что прошло — не вернуть никогда». «Пролетели радости. милые». Навсегда!

И невольно начинаешь задумываться о прожитом, в котором были и радости и печали, приобретения и потери. Всё чаще становятся думы о здоровье, о семье и отношениях «отцов и детей», о построенной для детей и внуков даче, которая оказалась никому не нужной. Естественно, и об устремлениях и достижениях в былой «производственной» деятельности. О подлунном мире, превратностях земного бытия и метаморфозах, происходящих в твоей семье и твоей родной стране и человеческом сообществе вообще, и, конечно же, о том, что хотя «все мы под Богом», но уж так хочется заглянуть туда, за горизонт, в будущее страны и мира.

И если ещё что-то осталось в памяти, начинаешь ворошить её. И хорошо, когда есть что ворошить, есть что вспомнить. О чём-то содеянном пожалеть, или порадоваться тому, что были в твоей жизни и значимые события, за которые благодаришь судьбу, а за другие, пусть единичные и даже несовершённые, вспыхнувшие только в мыслях, опускаешь очи долу от стыда. Опускай, не опускай, но «из песни слова не выкинешь», это было хотя и один раз, но и до сих пор огорчает.

Жизнь как по-разному складывается, так потом и по-разному вспоминается. Тем более, если «путь был далёк и долог», но теперь настало время, когда уже нельзя, невозможно повернуть назад. Ибо дорога жизни безвозвратна. Поэтому здесь будет к месту лишь пожелание и утешение одновременно: не жалеть о содеянном, ибо ничего уже исправить нельзя, -прошлое никак не вернёшь, а нужно всеми силами держаться за то, что было, есть и будет в этом мире. За жизнь! Оставаясь при этом человеком!

Именно об этом и идёт разговор в представляемой повести. О жизни! И о святом! О том, что выделяет человека на фоне всех созданных Творцом живых тварей. Во всех их проявлениях. Хотя объём этого разговора и ограничен лишь осмыслением в большей степени перечисленных выше фрагментов, и, конечно же, о том, как было в недалёком прошлом и как стало теперь.

В первой и второй частях книги, на основе располагаемых автором материалов, повествуется о не простой судьбе одной семьи, которая, как и множество ей подобных, не была обделена радостями и, к сожалению, тяжёлыми трагедиями. В третьей части книги и в некоторых главах второй изложены сугубо личные мнения автора по злободневным с его точки зрения вопросам. Касающихся и влияния возрастных изменений на поведение человека, и отношений между людьми, в том числе и близкими, и, несомненно, складывающейся внутренней и международной обстановки, теперь коренным образом ломающей привычные когда-то отношения между людьми и народами.

Несомненно, любой автор не вправе претендовать на абсолютную истинность его мнений, но он вправе ожидать от читателей любить его не предвзято, а судить, как и всех других. На что и будем надеяться.

Часть первая. О былом только думы

«Не лети так, жизнь, на миг хоть задержись»

«Мне нужно этот мир как следует запомнить»

(Леонид Филатов)

«Но время ни на миг не остановишь…»

(Из песни)

«Всё проходит!» Всё ли? А может что-то остаётся и ещё будет?

По-видимому, находясь под впечатлением от воспоминаний о когда-то уже состоявшихся в собственной жизни событиях, решил предисловие к первой части представляемой повести назвать «Всё проходит». Те события, конечно же, прошли, они в прошлом и никто против этого не возражает. Повторение же их вновь в том же виде, как и тогда, просто невозможно по многим причинам.

Укрепляло уверенность в правильности выбора и то, что очень часто приходилось слышать при общении людей друг с другом: «всё пройдёт, и печаль и радость», «ничто не вечно под луной» и многое другое на эту тему. Почему-то вспомнился С. Есенин со своим « Не жалею, не зову, не плачу», утверждавший, что « всё пройдёт, как с белых яблонь дым» и что он не будет «…вечно молодым».

А раз начались сомнения, то почему-то вспомнился и иной вариант предыдущего выражения, но уже в другом смысле, что «ничто не ново под луной». А это уже есть подтверждение той реальности, что многое из того, что есть во вселенной и на земле, существует вечно. «Итог» в сомнениях подвёл Экклезиаст, тысячи лет тому назад заявивший, что то, «что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».

Действительно, если бы всё проходило, то ничего бы и не оставалось. Откуда ему было бы взяться. Как может пройти боль, причинённая гибелью на фронте самого дорогого человека, родного отца. Такое не проходит.

Все эти сомнения подвели к главному, основному выводу о том, что мир сложен, многогранен и неоднозначен в своих проявлениях, а потому всякие прямолинейные выводы не всегда уместны, более того, не всегда правильны.

В этом мире всё относительно и всё познаётся в сравнении. Каждое событие или явление во вселенной, на земле, в человеческом обществе непременно привязывается к какой-то точке отсчёта, а часто — и к конкретному интервалу времени. Египетские пирамиды в сравнении с продолжительностью жизни человека существуют вечно, а по сравнению с временем существования той же планеты Земля всего лишь миг.

Точно так же жизнь высеянного на огороде растения, начавшись весной, заканчивается осенью, продолжаясь всего несколько месяцев. Жизнь же человеческая длится значительно больше, годы, многие годы. А по сравнению со временем существования вселенной человеческая жизнь лишь только миг, хотя может быть и ослепительный.

Чем более длительный для рассмотрения взят интервал времени, тем больше в этот интервал уложится событий, о которых можно уверенно говорить, что они прошли (закончились). На коротком же интервале времени всегда будет больше событий вроде бы только что начавшихся. А среди прошедших (окончившихся) — будут лишь какие-то короткие, моментальные, что ли.

Человек, как житель земли, привык к тому, что здесь, на планете, вроде бы и нет ничего постоянного. Всё меняется и всё изменчиво. На смену тёмной ночи приходит ясный день, на смену зимней стуже приходит солнечная и тёплая весна, когда природа буквально оживает многоцветьем красок и жизненных проявлений.

Но не успели насладиться теплом и светом, как уже начались осенние дожди, краски начали меркнуть, птички, выполнив свою миссию по воспроизводству потомства, незаметно улетели на зимовку в тёплые края. Куда-то исчезли мошки, бабочки, не стрекочут больше кузнечики и цикады, ночи становятся всё длинней и холодней, деревья сбросили свой наряд, и природа замерла. Даже комары перестали надоедать. Жизнь что ли остановилась? Конечно же, нет! Закончился лишь очередной жизненный цикл, число которых в истории земли и сосчитать невозможно.

А то, что день сменяется ночью, человек постигает с первого дня своего появления на свет Божий, и потом никогда не сомневается в том, что просто не может быть какой-то иной последовательности смены времени суток и времён года. Отложившаяся в сознании эта реальность просто избавляет человека от каких-либо переживаний по этому поводу и необходимости отвечать на «глупые вопросы» типа «а что будет, если…». Ибо он твёрдо усвоил, что смена времени суток и времён года, приход на смену летним дождям зимних снегов, происходят как бы сами собой и от конкретного человека, даже от всего человечества, если бы оно решилось в благих целях изменить этот круговорот, совершенно не зависит.

Здесь приведена лишь малая толика примеров, свидетельствующих о том, как что-то закончилось, прошло, а что-то продолжается своим чередом. И нет ему ни начала, ни конца, и во многих случаях даже и объяснения. Ибо никакими парсеками невозможно измерить величие вселенной. И она как была необъятной, таковой и останется. И никто даже не заметит какого-то сжатия её, если и произойдёт что-то там, на «задворках», на расстоянии в… Впрочем, кто же может знать это расстояние?

Хотя космические пространства и завораживают, но это всё столь далеко и туманно, что земной житель, налюбовавшись закатным небом, прекрасно за ночь отдохнув, а потом, поутру, возрадовавшись восходу солнца, рождающему новый день, оказывается опять в повседневной обыденности, в которой он находится каждый божий день своей жизни. И думает, конечно, о превратностях своего бытия, жизни своей семьи, да и общества, с которым непосредственно связана его жизнь, в котором он и добывает свой хлеб насущный.

Именно общество своим устройством и законодательством подсказывает человеку, что ему нужно сделать для своего выживания, для блага его семьи. А человек прекрасно понимает, что увеличить продолжительность своего рабочего дня он может только за счёт собственного недосыпания, но никак не за счёт изменения астрономической продолжительности дня и ночи. Даже патологические идиоты не пытаются исправить эти природные часы. Хотя, в принципе, такие попытки предпринимались даже на государственном уровне, дабы вставать вместе с солнышком. Правда, ради экономии электроэнергии и облегчения работы транспорта. Конечно, изменить скорость вращения земли при этом никакая власть не пыталась. И то, слава Богу!

Жизнь вселенной вбирает в себя никем не измеренное число дней и ночей, лет, столетий, тысячелетий. Эпохи на земле сменяли одна другую, уходя в небытие, а земля, как была, так и остаётся прародительницей жизни и сегодняшней её носительницей, продолжая вращаться и вокруг собственной импровизированной оси, сменяя на своём лице ночи и дни, и вокруг солнца, плавно перенося человечество из одного времени года в другое.

А человечество живёт по своим законам. Нарождающиеся поколения приходят на смену отжившим своё. «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки». (Экклезиаст).

И этот круговорот вечен и никем, тем более людьми, не может быть остановлен. Такое немыслимо, да и не по силам это людям! Любая же остановка носителя неизбежно приведёт и к его гибели, и, скорее всего, к исчезновению жизни вообще. По крайней мере, в сегодняшних её проявлениях.

Мудрый дагестанский поэт Р. Гамзатов, по-видимому, знакомый с творениями Экклезиаста, увидел соотношения вечного и преходящего на земле в том, что: :

Люди с их очень коротким (по сравнению с существованием мироздания) сроком пребывания на этом белом свете всегда будут оставаться детьми, ибо пребывание человека в колыбели кратковременно, а земля во вселенной «пребывает вовеки».

Таков удел земли нашей крутиться вокруг своего солнца, дающего и тепло и жизнь. И столь ли важно, что наша солнечная система несётся в какую-то неведанную для нас землян галактику. Пусть мчится, ибо места на необъятных просторах вселенной хватит всем. Даже и тесниться не придётся. Впрочем, земляне никаких перемещений и не чувствуют, потому что они всё равно будут со своим солнышком. И эта реальность на веки вечные. Она не то, что продолжается, она всегда есть и будет. По крайней мере, до какой-нибудь, не дай Бог, невообразимой для сегодняшнего человека вселенской катастрофы.

Людям же вполне хватит места на земле. Если ею, конечно, распоряжаться разумно. Сколько сменилось на земле поколений, начиная вообще от зарождения жизни, сколько ушло в небытие и всяких форм существования уже человеческих сообществ? Кто их может сосчитать? Да и нужна ли эта арифметика обычному жителю земли? Главное для него, это оставить ему возможность беспрепятственно передвигаться по ней своими ножками, без всяких помех и назревающих ныне угроз для его существования.

Желание замедлить бег времени, конечно же, иногда возникает, особенно в пожилом возрасте, но оно больше воспринимается как красивая поэтическая мечта, сбыться которой не суждено. Никогда! Потому что «унеслась та ночка весенняя, ей не скажешь: «вернись, подожди!».

Поэтические просьбы к этому миру людей, подошедших к какому-то очень важному для них жизненному этапу, конечно же, до слёз умилительны и их хотелось бы удовлетворить. Но «время ни на миг не остановишь!», потому что система, несущая по вселенной землю с обитающим на ней человечеством, приведена в действие столь могучей силой, оценить природу и величину которой, как и то время, какое она уже работает, никому не дано. Человек по сравнению со вселенной настолько малая песчинка, что ею он просто не замечается. Проси, не проси человек этот мир остановиться, он остаётся глухим к этим просьбам, он их просто не слышит. Настолько они слабы и противоестественны для него. Даже изложенные в поэтической форме.

А разве жизнь не поэзия? Поэзия! Да ещё какая! У кого-то она рифмуется хорошо и со смыслом, вызывая уважение у одних, зависть у других, отторжение у третьих, безразличие у четвёртых и мало ли какие ещё могут быть эмоции в суждениях на твой успех. А у кого-то, к сожалению, жизнь пишется хотя и как стих, даже рифмованный, но без наполнения строф смыслом, а у некоторых –вообще «белый стих», в данном случае, -бессмыслица.

Кому же из вступающих в жизнь в этом мире не хочется спеть свою песню? Именно свою, сольную, пусть даже не для широкой публики, но обязательно доставляющее истинное удовольствие от её исполнения и самому себе, и твоей семье, Разве мало таких людей, для которых жизнь складывается как хорошая песня? Думается, что такие певцы, исполнители собственных арий, не такие уж и редкие под светом солнечной рампы.

Но «счастье для всякого не одинаково, и это тоже надо знать». Не повезло человеку с постановкой собственного голоса, такое ведь часто случается, когда при рождении «медведь на ухо наступает». Но и в этой ситуации человек, уверенный в своих силах, обладающий соответствующими способностями, вполне может найти себя в достойном для него и непременно уважаемом им самим жизненном хоре и состояться в нём как профессионал, как достойный человек, как любимый и любящий семьянин.

К сожалению, у значительного числа появившихся на свет новых жизней, «медведь» потоптался не только на ушах, но и изрядно по другим органам и частям тела. И теперь бедолаге с «оттоптанными» данными уготовлена лишь участь подпевалы у какого-нибудь голосистого заводилы, или подвывалы в подворотне, где кормят и есть хотя бы конурка для укрытия от непогоды.

Так что в этой земной жизни «каждому своё», и «от судьбы не уйдёшь», хотя и каждому хотелось бы прожить отведенный Господом срок счастливо, в тепле и сытости без понуканий и науськиваний со стороны «сильных мира сего», в число которых непременно входит «любящая» вторая половина

Но, а если жизнь это поэзия, то, что тогда её проза? Ведь о прозе жизни говорят несравнимо чаще, чем о поэзии. Потому что возвышенное всё-таки больше для избранных, По крайней мере, так говорят в народе. А основная масса живёт именно этой прозой. А проза потому и проза, что она разная, во всех цветах и раскрасках, начиная от совершенно светлой до мрачной, и даже до кроваво-красной. Как и сама жизнь. Которая при сохранении этих цветов может быть ещё захватывающей и возвышенной, зовущей и отталкивающей, отвратительной и ненавидимой, и кровавой, и унылой, и просто серенькой, и такой, которую совершенно не хочется «читать», даже если она и «отпечатана» на гербовой бумаге.

Хотя вселенная велика и необъятна, но о жизни как таковой человечество знает только по её проявлениям на маленькой (по космическим меркам, конечно) земле. На которой помимо не подлежащих даже сомнению вселенских законов бытия, существуют и другие, сугубо земные, лежащие в основе зарождения и сохранения той самой земной жизни, а вообще говоря, и существования самого человечества. Речь, конечно же, в первую очередь идёт о законах природных, естественных, от человека не зависящих, и лишь потом о законах, сотворённых человеком.

В этом мире всё имеет начало, хотя о многих началах часто совершенно ничего не известно. Да и не стремятся многие люди к познанию тайн тех начал, с которыми человечество живёт уже веками. Свершилось когда-то что-то, не доставляет каких-нибудь неудобств живущим и, слава Богу, оно и воспринимается как должное. Привычное, как правило, не замечается.

Хотя и не всё начатое человеком имеет продолжение, но окончание, тем не менее, неизбежно, причём иногда в самых неожиданных формах. Жизнь любого живого существа, Божьего творения, единожды начавшись, неизбежно закончится. И всегда с одним и тем же результатом. У одних это произойдёт раньше, у других позже. Но неизбежно!

На жизненной стезе каждого человека есть две точки, к которым и привязывается продолжительность нахождения его, человека, на этом белом свете. Это даты его рождения и ухода в мир иной. Стезя может быть любой конфигурации: прямой как стрела, что бывает очень редко, либо ломаной, либо со всякими разворотами, не исключая и поворот назад.

В пределах же отведённого между этими точками для каждого человека жизненного срока не всё начатое им доводится до завершения. Неоконченных дел бывает часто больше, чем завершённых. Они, возможно, будут продолжены когда-то другими.

Между этими двумя фундаментальными (реперными) точками в жизни каждого человека и находится всё то, что обязательно связывается с понятиями «было и прошло», т. е. с конкретными датами или какими-то временными интервалами. Например, время завершения учёбы, прекращения активной трудовой деятельности, потери родных и близких, или обретения семьи и др. Подошёл человек к конечной точке своего жизненного «маршрута», и все эти даты и интервалы станут достоянием, может быть лишь родственников, если, конечно, такие сохранились. Уйдут и эти архивариусы, тут же испарится и память о том человеке. Как будто его и вообще не было на этом белом свете. Может только останется какой-то памятный знак на месте погребения. Если за ним ухаживать, чтобы и он не зарос травой- муравой. Коротка жизнь человеческая, даже в памяти потомков. Всего-то три, максимум четыре поколения. Увы!

Человек появляется на белый свет из тьмы зачатия в беспомощности, но совсем не для того, чтобы тут же отойти в мир иной, опять во тьму и немоту. Творец всего сущего дарует каждой появляющейся на свет твари определённую продолжительность её жизненного срока. Если верить Библии, то время пребывания человека на этой земле Господь определил в «… сто двадцать лет» (Бытие, 6.3). Он принял такое решение, «когда люди начали умножаться на земле и родились у них дочери» (Бытие, 6.1). Должно быть, к моменту принятия такого решения сменилось уже много поколений, прародителями которых были Адам и Ева. Хотя сам-то Адам по нынешним меркам жил очень долго. «Всех… дней жизни Адамовой было девятьсот тридцать лет…) Бытие, 5.5).

Представляете, что было бы сейчас на земле, если бы все люди жили по девятьсот лет? Господь, уже на шестой день от начала сотворения мира, создав мужчину и женщину, повелел им: «…плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею…» (Бытие, 1.28). Божье повеление выполняется «автоматически», на уровне инстинктов (думать не надо, — Господь так решил!). А такой «автоматизм» без ограничения рождаемости (да ещё при Адамовой продолжительности жизни), привел бы к такой огромной численности населения, что орды живущих в поисках пропитания для себя буквально бы вытоптали землю, уничтожая всё, что могло бы пригодиться в пищу.

А без пищи ведь никак нельзя. Отсутствие пищи неизбежно привело бы к катастрофическим последствиям для существования самого человека, так как нельзя было исключить и проявления в больших масштабах, например, того же каннибализма, как способа выживания при отсутствии другой пищи. Ибо инстинктивная потребность в пище не может быть отменена даже самим Господом. Нет пищи, не будет и жизни. А тогда зачем она появилась? Это же противоречит Божьему замыслу на мироустройство. Но сколько озирающихся вокруг особей бы осталось в таком страхе и уверенности, что тебя рано или поздно всё равно сожрут. Ужас просто сопровождал бы такую, с позволения сказать, жизнь. А может это то же была бы цивилизация? Ответ может быть всяким.

Но эта опасность то же прошла, не приобретя глобального масштаба, сохраняясь лишь в каких-то первобытных племенах, да иногда ещё и среди цивилизованных «гурманов-алкоголиков», пускающих в расход на закуску своих же компаньонов по стакану.

Господь же мудр и предусмотрителен, а потому, когда у сотворённых им Человеков начали «рождаться дочери» и земля стала быстро наполняться людьми, он и ограничил человеческий век ста двадцатью годами. То, что принятое Господом такое решение является фундаментальным, подтверждается всей историей существования человечества, хотя и до этих вожделенных лет доживает весьма ничтожная часть людей.

Но прошла ли опасность остаться человечеству без пищи? Оказывается, что далеко нет. И теория Мальтуса, в той или иной интерпретации, конечно, никуда не делась. Недостаточность продовольственных ресурсов вынуждает даже идти, как было, например, в полутора миллиардном Китае, на непопулярные меры, в частности, по ограничению рождаемости.

Китайцы для своего прокорма употребляют в пищу всех летающих, бегающих, прыгающих, ползающих, плавающих и прочих существ, что не может не приводить к всевозможным негативным последствиям. Весь мир с ноября 2019 года трясёт от последствий буквально свирепствующей пандемии короновирусной инфекции, происхождение которой многие связывают с 17-тимиллионным китайским Уханем, предположив в качестве причины её появления употреблённую в пищу плохо прожаренную летучую мышь. Может это и шутка, но ведь так и не установлено место зарождения этой заразы, парализовавшей весь мир, хотя происхождение её вполне может быть и рукотворной.

Но китайцы не были бы китайцами, если бы они довольно успешно не интенсифицировали и производство, в том числе, растительной пищи, которой они обеспечивают не только своё население, но осуществляют поставки и в другие страны, в том числе, и в Россию.

Пример китайцев, конечно, вдохновляет. Но их успехи не есть гарантия того, что и в других странах как продовольственная, так и другие жизненно важные проблемы будут успешно решены сегодня и навсегда. Мировых гарантов и благодетелей совершенно не просматривается. Нет их в природе!

А потому эта проблема ещё долго, даже может быть и очень долго, а может быть и вообще никогда не будет снята с повестки дня. По крайней мере, до урегулирования соотношения численности населения земли с объёмом ресурсной базы, в том числе и искусственного производства.

Итак, человеческая жизнь на земле существует в условиях постоянного воздействия на её носителя независимых друг от друга, по крайней мере, двух групп факторов: природных и общественно-социальных. Основой жизни являются природные факторы, проистекающие из законов мироздания, существующих вечно и никем не могущих быть отменёнными. Обеспечивает же зародившуюся новую жизнь на всех этапах её пребывания на земле всё то, что создано человеческим сообществом и постоянно стимулируется каждым человеком для своего собственного выживания. Эти факторы, являясь постоянными, тем не менее, отличаются и своей относительной недолговечностью, а потому и изменчивостью.

А жизнь на земле как таковая вечна и бесконечна, ибо она дарована Творцом в инстинктах по самосохранению и воспроизводству поколений. И она будет существовать постоянно. По крайней мере, до тех пор, пока не произойдёт какая-нибудь вселенская катастрофа, а разумное начало человека окажется неспособным её предотвратить.

Глава первая. О гармонии в мироздании

«Разгадайте же природу»

(Козьма Прутков)

«Люди встречаются, люди влюбляются»

(О «броуновском движении»)

Когда-то, ещё в те далёкие школьные годы, ученики узнавали о так называемом «броуновском движении», названном этим термином в честь Р. Броуна, наблюдавшего это явление с помощью микроскопа ещё в 1827 г.. В той сельской школе, в которой набирался знаний обычный деревенский парнишка Матвей, в годы его учёбы вообще микроскопов не было, тем более с увеличением в тысячи раз, но со слов учителя он хорошо понял, что даже в микроскопическом мире никакого спокойствия нет. Учитель очень убедительно рассказал о странных, на первый взгляд, «вихляниях» (беспорядочных движениях) частиц очень малого размера (микрометры и меньше), помещённых в жидкость.

Почему они так себя ведут? Откуда такая непоседливость? Казалось бы, попав в эту жидкость, ну и плавали бы себе, как говорится, на здоровье. Спокойно. Впрочем, о намерениях этих частиц и о внутренних характеристиках той среды, в которую они попали, тогдашней науке многое было неведомо. И только в 1905—06 г. г. А. Эйнштейном и М. Смолуховским были даны убедительные, по мнению умных людей, объяснения названному явлению на основе молекулярно-кинетической теории. Согласно этим объяснениям жидкость, в которой оказались невинные участники громкого открытия, полным-полна прямо- таки отчаянных «драчунов», толкающих туда-сюда эти частички и, разумеется, своих собратьев. Этими «драчунами», по мнению указанных учёных, являются те самые молекулы, которых в любом веществе, в том числе и в той жидкости, так много, что и сосчитать невозможно. Правда, авторы совершенно не указали, какими же частями своего микроскопического тела молекулы толкаются. Главное, что толкаются!

Не будем и мы углубляться в эти научные дебри, -всё равно не поймём, но сделаем вывод, на мой взгляд, фундаментальный, о том, что в этом мире существуют многочисленные невидимые силы, которые, образно выражаясь, толкаются, вынуждая всё находящееся рядом трепетать от соударений и менять занимаемое положение. А так как толкачей много и толкаются они, не сообразуя свою непоседливость со своими же собратьями, то лишь одному Творцу известно, куда они могут затолкать. Но то, что затолкают обязательно, — с этим никто и не спорит. Одним словом, существующий мир есть сплошное «броуновское движение!».

Обратим внимание ещё на утверждения науки о том, что «броуновское движение» не ослабевает со временем и не зависит от химических свойств среды. Более того, интенсивность этого процесса увеличивается с ростом температуры окружающей среды и уменьшением её вязкости и, конечно же, с уменьшением размеров частиц.

Начатый здесь разговор, конечно же, не о «броуновском движении» как о таковом. Но лишь как доказательство того, что наблюдаемые в микроскоп хаотичные, а потому может быть и странные, перемещения микроскопических частиц, есть всё-таки не хаос, а своеобразная жизнь, таковая, какой она и является для тех молекул на занимаемом ими уровне существования. Их жизни, какой она и была сотворена для них. Впрочем, все эти рассуждения будут верны ровно до тех пор, пока будет признаваться верность атомистической теории строения вещества. Но суть всё-таки не в правильности этой теории, а в том, что и на таком уровне существует какая-то жизнь и какие-то факторы, стимулирующие и сохраняющие вечно именно такую её форму.

А теперь оторвём свой взгляд от окуляров микроскопа и посмотрим вокруг себя, хотя бы на поведение себе подобных. Разве в окружающем нас человеческом обществе не такое же «броуновское движение»? Причём интенсивность этого движения действительно меняется при повышении температуры. Как в буквальном смысле слова, например, с наступлением весеннего тепла после зимней стужи, так и в переносном смысле, когда активность граждан может резко измениться, например, в связи с ухудшением их социально- экономического положения. А разве предоставленные гражданам широчайшие свободы и фактический отказ людей от многих моральных, этических и нравственных норм и правил поведения, ведущих к деградации человека и в этом смысле к его измельчанию, не усиливает интенсивность бурления в обществе? Ещё как!

Но, разумеется, схожесть процессов только с внешней стороны. Если под микроскопом у тех существ наблюдается только их, грубо говоря, вихляние без всяких иных (звук, мимика и пр.) признаков проявления какого-то критического отношения друг к другу, то в человеческом обществе каждый хотя и вихляется сам по себе, но до соударений с себе подобными старается не доходить. Разве только в каких-то форс-мажорных ситуациях или в искусственно созданных самим же человеком «мирных» условиях. Например, толкучка в общественном транспорте, в магазине и в каких-то других подобных ситуациях с большим количеством людей. И в этом смысле жизнь — это сплошная толкотня и вихляние, смысл которых теперь заключается в избегании столкновения без нужды с себе подобными. Это уже не молекулярный уровень, ибо вступает в силу разумное начало, стремящееся как-то упорядочить взаимоотношения индивидов.

Это очень важные выводы, раскрывающие суть мироздания и объясняющие причины происходящих изменений в человеческом обществе. Из понимания этой сути следует, что все мы в этом мире лишь мелкие частички, которых подвластные только Господу –Творцу «молекулы» куда-то толкают. Куда? Внимательный наблюдатель подметит, что хотя разных людей видимые и невидимые силы толкают в разные стороны, но для всего общества всё-таки просматривается равнодействующая, толкающая его в известное, по-видимому, только Господу направление. Правда, умные люди, хотя и памятуя о том, что «на всё воля Божия», всё-таки утверждают, что эти силы толкают человеческое общество к какому-то прогрессу, хотя конечную точку, до которой надо бы дотолкаться, определить никто не в состоянии. И вообще: существует ли такая точка? Никакого внятного ответа на этот вопрос пока нет. Может просто надо смириться с тем, что процесс движения общества вечен и бесконечен. И куда все эти Божии «молекулы» затолкают человека, известно только самому Творцу. Или и сам Творец в существующем сумбуре проявлений и поведения живого и неживого мира руководствуется теорией вероятности: «куда равнодействующая вытолкнет»? Или как?

Ну а нам-то, сирым, что делать? Стараться подставлять для толчков наименее болезненные части своего тела? Но ведь толкачей столь много, и толкаются они совершенно непредсказуемо во времени и пространстве, подчиняясь лишь своим собственным законам, что обычному простому человеку сохранить выбранную им самим траекторию перемещения в этом мире навряд ли удастся. Всё равно найдутся шустрые «молекулы» с «длинными руками», которые достанут в любом месте и затолкают туда, куда «Макар и телят не гонял», что возможно, когда большинство из них (молекул) в том мировом хаосе в данный момент и предпочло толкать. Кто-то их так «надоумил» и сорганизовал!

Нет сомнений в том, что в этом мире равнодействующая многообразия всех природных и иных воздействий всё-таки проявляется, хотя она, тем более на длительное время, редко бывает прямой, получаясь чаще изломанной, зигзагами. Если бы она не проявлялась, то не было бы и направления движения, а значит и самого движения. Но общество-то ведь как-то и куда-то движется.

О том, как (и меньше куда) движется общество, занимаются многочисленные научные направления. И здесь нет смысла и необходимости их ворошить.

Но вот о человеке, как квинтэссенции всего живого на земле, и по сути олицетворяющего жизнь на нашей планете, сказать можно вполне утвердительно. У этого «подобия Божьего» поведение раздвоенное, порождённое тем, что в своих действиях он руководствуется, с одной стороны, разумным началом, а с другой, — природными инстинктами, очень часто преобладающими, берущими верх над разумом. А в таком случае равнодействующая «ляжет» туда, кто, грубо говоря, возобладает: мозг или желудок с похотью. А отсюда уже будет формироваться обличье этого живого существа: лучезарное подобие Божье или прожорливая и похотливая, извините,…скотина. Таковым будет и грядущее человеческое (человеческое ли?) общество.

Говорить о наличии у тех самых толкающихся молекул какого-то разумного начала вроде бы даже неприлично: «что и чем такие крохи могут соображать?». Но если не отрицать того, что «электрон так же неисчерпаем, как и атом», то почему бы и не предположить, что во внутренностях этих крох найдётся что-то такое, что роднит их поведение (на элементарном уровне, разумеется) с поведением человека, исходя из единства законов мироздания для микро и макро мира. Впрочем, здесь не всё так однозначно. Столкновение молекул в том «броуновском движении» происходит беззвучно и если бы не микроскоп, то и невидимо. Человек же при столкновении с себе подобным даёт волю своим чувствам, выражая их даже кулаками, но чаще всего, голосом (громко или тихо, исходя из чувствительности соударения)): «ну и морда же!», или даже с умилением: «как хороша!», и даже может возникнуть желание продлить случайно произошедшее соприкосновение.

Об искре Божьей

И вот ведь как! «Толкаются, толкаются» люди и вдруг! Совершенно непредвиденный, случайный обмен взглядами и в отличие от молекул, только толкающих друг друга (это объяснение не автора, а упомянутых выше учёных), между людьми проскакивает какая-то невидимая искра, притягивающая их друг к другу. (Здесь речь идёт о поведении разнополых индивидов и категорически не хотелось бы такое допускать среди однополых извращенцев). И очень часто от такого притяжения возникает человеческая семья, в которой далее по жизни будут и ещё большие притяжения, и толчки, даже отталкивания, резко могущие изменить и вообще судьбу когда-то сформировавшейся семьи. Ведь сколько известно случаев, когда по каким-то причинам притяжение людей друг к другу со временем ослабевает, а толчки начинают быть всё более чувствительными до такой степени, когда силы притяжения не могут уравновесить силу взаимного, да даже и одностороннего отталкивания. В отличие от молекул, у людей, как правило, силы (условные, конечно, но не физические!) соударения или отталкивания разные, что даёт преимущество более сильному одному решить судьбу семьи. Здесь, по сути, описан естественный вариант создания семьи, да её и распада то же, в основе которого лежат природные инстинкты.

Но есть же и другие варианты, когда молодых (а может и уже не молодых) людей сводят друг с другом для образования семейных отношений. Такой вариант почти всегда состоятелен, потому что разумное начало человека включает в процесс сближения двух людей совершенно иные мотивы, уж никак не делающих акцент на существующих в природе силах отталкивания. Хороши бы были сваты, которые вместо пожелания мира и благоденствия брачующимся нарисовали бы им красочную картинку их взаимного отталкивания в первый же день их совместной жизни.

Рассматривая всего лишь два (могут быть и другие) варианта создания семьи, по-видимому, навряд ли многих вступающих в брак людей будет занимать влияние постулатов молекулярно-кинетической теории на прочность создаваемого тем или иным образом союза. Чихать они хотели на эти неведомые для них постулаты, так как основу их взаимоотношений будет определять даже не их любовь друг к другу («с милым и в шалаше рай»), сколько меркантильные соображения во всех их проявлениях. Но при любом варианте создания семьи, в том числе и при использовании сватовства, всё-таки приоритет отдаётся случаю, когда между молодыми людьми, стремящимися к созданию семейного союза, проскакивает та самая упомянутая выше искорка, побуждающая их к взаимному притяжению. Этот процесс действительно является естественным, природным, основанным большей частью на инстинктах во всех их интерпретациях, свойственных вообще животному миру. Но привязывать прочность и долговечность созданного таким образом союза только к природным инстинктам, по-видимому, будет не совсем справедливо, так как в человеческом обществе заметную роль играет всё-таки разумное начало, которое во многих случаях и является гарантом сохранения семьи.

В завязывании семейных отношений у пожилых людей, в том числе и уже бывших ранее в браке, роль упомянутой искорки, разумеется, не исключается. Ибо в живом всегда проявляется живое, тем более, что у встретившихся «двух одиночеств» не может не быть желания «разжечь костёр», который согревал бы их на выбираемом ими совместном жизненном пути. Но ведь часто даже при наличии той самой искорки «костру разгораться не хочется». То ли очень слабенькая искорка, как бывает когда «спички отсырели», то ли быстро иссяк запас горючего материала, то ли он « не того качества», чтобы долго поддерживать устойчивое горение. Для каждой пары будут свои обстоятельства и не нам их здесь все исследовать. Хотя хороший костёр всегда в удовольствие, но рассчитывать на него в условиях естественно усиливающихся в пожилом возрасте всяких замедляющих процесс горения старческих факторов, уже не приходится. Поэтому в такой ситуации приоритеты в создании семьи менее всего диктуются природными инстинктами, стремлением (желанием) разжечь костёр, ибо понятно, что запасы «топлива» с годами будут только иссякать. В таком возрасте более актуальными становятся прагматические соображения о создании более или менее комфортных условий, обеспечивающих приемлемые взаимно уважительные отношения, облегчающие жизнь пожилых людей.

Вся эта философия приведена здесь с единственной целью показать, что судьбы людей, хорошо известных автору этого повествования и о которых пойдёт далее речь, сложились в естественных условиях земного бытия, которое, как и всё в этом мире простирается от низменного до возвышенного, от возвышенного до трагического. Роптать на ширину этого диапазона человеческих страстей и переживаний совершенно не стоит, ибо изменить то, что дано человеку Творцом, под силу только дьяволу. Ну а то, что эти люди встретились и у них сложились определённые отношения, виновато то самое «броуновское движение», но, естественно, общественного уровня.

Глава вторая. Всякая дорога начинается от порога

О прозе взросления

Только с годами человек начинает осознавать, что в его памяти сохранилась информация лишь о значимых событиях, а от многих других остались какие-то фрагменты, по которым невозможно восстановить картину произошедшего целиком, а потому складывается впечатление, что как будто их, событий, и не было, или они прошли мимо него, там, на отдалении. А если не было таких значимых событий, то и вспомнить нечего. Как будто бы и не жил человек, как будто жизнь пронеслась галопом и в этой гонке силы расходовались лишь на то, чтобы удержаться на своём «скакуне», который может быть и резвым, и степенным, и даже хромым. Кому какой достался или какого сумел зауздать и оседлать, и на которого усадили, либо сам же и взгромоздился.

Ну а если не сумел ни зауздать, ни оседлать выбранного «скакуна», а всё-таки взгромоздился на него, то все силу уйдут на то, чтобы удержаться за что придётся, хотя бы за «гриву» или за «хвост». Тут уж не до созерцания окрестностей. Удержаться бы. «Не до жиру, быть бы живу!». Более того, если не накинул узду и не смог прочно закрепить седло, то можешь и оказаться под копытами и неминуемо будешь покалечен или вообще, хуже того, растоптан. А если и выживешь, то, что ты увидишь на уровне ног тех скакунов, на которых гарцуют удачливые и смелые, сумевшие и накинуть узду, и прочно закрепить выбранное самим или доставшееся при дележе нужное седло, и усесться с комфортом, чтобы смотря вдаль, выбрать для себя наиболее хорошую дорогу. А её скорее отыщут те, которые оказались в седле. Сверху-то виднее. Это реалии земной жизни.

Знал ли эти реалии в начале своего жизненного пути обычный сельский парень Матвей (в кругу сверстников чаще просто Мотя, у которого и крестную мать Матрёну по-сельски то же звали Мотей)? Несомненно, знал, ибо за наукой ходить далеко было не нужно. Большинство его сверстников так же месило грязь, о скакунах и не мечтало из-за отсутствия в их краях таковых вообще, а взгромоздиться на быков (точнее волов), которые имелись в колхозе, пытались многие. И каждый раз затея прокатиться на этом виде транспорта заканчивалась падением на землю. Потому что седла для рогатых придумано не было, сидеть же на выпирающих костях отощавших за зиму волов, было, мягко скажем, не комфортно, да и сами волы были настолько вольнолюбивы, что ничьего сидения на своём горбу не терпели и норовили рогом защитить своё естество, предназначенное природой для других целей.

Это, конечно, не аллегория, а самая настоящая быль, характеризующая тот уровень жизни, с которого деревенские ребята стремились подняться хотя бы на малую высоту, чтобы увидеть подальше, удовлетворив тем самым свою любознательность, что и дальше там такая же непролазная грязь и нужда. Что это так, многие убеждались, когда по какой-нибудь великой надобности приходилось прошагать 25 км. в районный центр, чтобы в соответствующей властной послевоенной лачуге какой-нибудь хромоногий начальник, выслушав твои стенания, отправлял тебя тем же путём в твоё родное село для решения твоего вопроса «местной властью». Умело тогда районные начальники «поднимали престиж» сельского совета, состоящего из секретаря и председателя. Секретаря знали все, -он ведь выдавал нужные рукописные (никаких печатающих механизмов не было) справки, часто только за своей подписью и с печатью на небольшом клочке бумаги (очень экономили). Председателя знали меньше, -он справок не выдавал, хотя часто их и подписывал, а членов совета вообще не знали. Что они могли сделать в таких же лаптях и онучах, как и абсолютное большинство просителей из населения. Не было у них ни власти, ни положения, ни денег и, как следствие, никакого уважения как к власти в их лице.

Но всё дальше уходили годы той страшной войны, лапти потихоньку заменялись на сапоги или ботинки (по достатку каждого), хотя и самого примитивного фасона, но ведь из кожи же, которые можно было носить в любую погоду. Это потом пошла обувь из кожзаменителя и даже для лета из парусины. Но в любом случае это были уже не лапти с онучами. Правда, Матвей ещё весь 8-ой класс (шёл уже 5-ой год после окончания войны) проходил в лаптях, ботинки купить было не за что. А ботинки ведь в то время переводили любого сельского жителя, тем более молодого, фактически на другой, более высокий, относительно, конечно, социальный уровень. Но в этой жизни не всё так однозначно. Хотя в ботинках можно было уже смелее подойти к понравившейся однокласснице, но по всеобщему признанию в школе зимой в лаптях было ногам теплее, чем в каких-нибудь тесных ботинках. Отопление то было печным и не во всех классах. Когда тепло ногам, то это хорошо. Но лапти в 8-ом классе на мальчишке это уже плохо. Потому что в классе появилось много девочек из соседних деревень и все в туфельках-ботиночках.

А в этом возрасте уже начинают проскакивать между мальчиками и девочками те самые искорки на сближение, а когда мальчик в лаптях, то моментально срабатывает принцип «броуновского движения» на отталкивание. Лапоть он и есть лапоть. Но Матвея выручало то, что он учился отлично, а потому и утверждение о том, что «встречают по одёжке, а провожают по уму» делала своё дело. Отношение одноклассников к нему формировалось не по его одежке, часто несуразной, а по его ответам на вопросы учителей, по оценкам за контрольные работы, за выполнение домашних заданий. Но при этом «отличник» был очень застенчивым, стеснительным и смелости даже не хватало на то, чтобы участвовать в школьной художественной самодеятельности. Куда уж тут до того, чтобы закрутить роман.

Как же, «артисты» на сцене видны со всех сторон, а сельский зритель весьма критичен не только к мастерству «артистов», но и к их одеянию. Если мастерство дело наживное и его за счёт репетиций, несомненно, можно достичь, то где взять более или менее приличную одёжку, в которой не стыдно было бы предстать перед зрительным залом. Одно дело быть в классе, где внимание всё-таки уделяется, прежде всего, учёбе, но не одежде и обуви. Выход же на сцену автоматически переводит того же ученика в положение фактически воспитателя, который просто обязан быть безупречным не только в своих словах и действиях, но и во внешнем виде. Сложившиеся внутренние убеждения не только у Матвея, но и у многих его одноклассников, не позволяли им выставлять напоказ то, чего они стеснялись и от чего испытывали внутренний дискомфорт. Как тут не робеть?

Казалось бы, ради собственного духовного развития и даже большей узнаваемости среди сверстников и сельчан можно было преодолеть и робость, и не смущаться своей неказистой одежонки. Но, с одной стороны, сложившийся патриархальный образ сельской жизни никак не стимулировал «выставлять себя напоказ». А с другой, — на поведение ученика существенное влияние оказывала всё-таки школа и чеховское «в человеке должно быть всё прекрасно: и одежда, и душа, и мысли» заставляло многих учеников внимательно оценивать своё отражение в воображаемом (импровизированном) зеркале. Почему в импровизированном? Да потому что у многих дома не было даже такого атрибута в убранстве их жилья как зеркало. Ничего не поделаешь. Нищета и послевоенная разруха вкупе с менталитетом сельской жизни просто вынуждали многих жителей обходиться не только без зеркала, но даже и не умываться ежедневно, тем более, с туалетным мылом, которого, естественно, никогда не было, и чистить зубы с зубным порошком (тогда паст и в помине ещё не было).

Такая, даже простейшая «парфюмерия» ещё очень долго не была в обиходе. Матвей впервые почистил зубы только после окончания 7-го класса. И то всего только один раз совершенно случайно, когда много ребят со всей улицы пришли пообщаться с только что вернувшимся домой после долгой семилетней военной службы в Германии сержантом Сергеем Васильевичем (с 1943 г. служил в разведке и принимал непосредственное участие в боевых действиях, в том числе и в штурме Зееловских высот на подступах к Берлину). Ребята интересовались, конечно, за что «дали» столько много наград, почему так долго пришлось служить. Всем ребятам выделили по кусочку сахара, что им явно понравилось, но когда самый, должно быть, любопытный парнишка, поинтересовавшись назначением такой красивой щёточки, лежавшей на подоконнике, получил ответ, что она предназначена для чистки зубов, то у ребят моментально появилось желание тут же попробовать этот инструмент в действии. Ведь о том, что люди чистят зубы, ребята уже знали, но как это делается, им, конечно, было неведомо. Служивый не только разрешил попробовать, но и открыл наполовину заполненную каким-то белым порошком коробочку. Все присутствующие в порядке «живой очереди» одной этой щёточкой фактически очистили коробочку от порошка, но восхищения тем, что щётка побывала на зубах, явно не было, о чём свидетельствовало недоумённое выражение лица у большинства экспериментаторов. Навряд ли много ребят после этого приобрели средства для чистки зубов. Матвей точно ничего не приобретал. За какие такие шиши, да и где? За этим надо было шагать в районный центр. Да, по-видимому, и Сергей Васильевич надолго, по крайней мере, до очередного посещения райцентра, не мог воспользоваться этим благом цивилизации.

В какие- такие артисты пойдёшь с неумытым лицом? Конечно, молодость выручала: ни от кого не смердило, хотя баню и знать не знали из-за её отсутствия, а искупаться можно было только летом, в речке или в заполненной водой воронке от взрыва 500-кграммовой бомбы. Так вот доходила тогда до ребят цивилизация. Зубную щётку не знали, но в калибрах бомб и снарядов разбирались. Да так разбирались, что бомбы или мины при их разборке сами лишили многих ребят рук, ног, а некоторых и жизни. Всё было!

«Эх! Лапти, да лапти мои…». Одежда в нашей жизни

И всё проходит! О лаптях ребята довольно быстро забыли, как будто они их никогда и не носили. А послевоенные фуфайки-телогрейки ещё долго служили и старым, и малым, как единственно доступная и достаточно удобная одежда практически для всех возрастов и всех времён года. В те тяжёлые годы пальто было всё-таки экзотикой, доступной лишь сельской интеллигенции. И не потому, что у них денег было много. Просто положение обязывало экономить на всём ради того, чтобы «на публике» выглядеть достойно, а вообще говоря, чтобы не быть противным себе самому. По-моему, это главное для любого человека.

Одежда, конечно, для современного человека весомый довод в подтверждение того, что стыд не прикрывает только скотина. Качеством этого прикрытия можно было быть и недовольным, что часто реально и было, но все недовольства снимались ответом на единственный вопрос: «есть что-то лучше?». Конечно же, нет! Откуда оно возьмётся. Одевали то, что было. И об этом все знали по собственным гардеробам. А потому и не спрашивали. Ибо часто на многих ребятах были очень примитивно сшитые вручную мамой или бабушкой холщовые штаны, кое-как окрашенные анилиновым красителем, какие удавалось приобрести в райцентре. А иные «щеголяли» и в некрашеных штанах из-за отсутствия хотя бы одного пакетика краски. Через неделю носки об их первоначальном светло-сером цвете напоминали лишь редкие более светлые пятна в недоступных местах, и зачастую уже было трудно назвать материал, из которого они были сшиты.

Но то время ушло безвозвратно. А изменилось ли что-то в поведении людей, в их восприятии той же одежды как необходимого для жизни атрибута? В теперешнее время очень мало кто страдает от отсутствия или плохого качества одежды, — её стало «девать некуда». Более того, сегодня наметилась явная тенденция носить одеяния, позволяющие «без стыда и совести» демонстрировать все «прелести» человеческого тела, женского, конечно. (а у мужчин, какие прелести?). Правда, надо признать, что стремление публично «раздеться» появилось совсем не вчера. Ещё в 70-80-ые годы прошлого века о наметившейся тенденции упростить одежды, сделать их «прозрачными», вещали известные куплетисты даже с эстрадных подмостков, любуясь женщинами, у которых «сверху кофта из нейлона, снизу то же ничего».

Эта тенденция в развитии моделей одежды не могла, естественно, оказать существенного влияния на жизнь людей, тем более, не отменяла другие их устремления. Конечно, об этом легко говорить сейчас, когда все одеты и обуты. А тогда!

А тогдашние одежды и очень, очень скудный «хлеб насущный» были следствиями великой нужды, порождённой той страшной войной. Но несмотря и на эти неимоверно тяжёлые условия, большинство молодых людей жило надеждами на то, что они найдут достойное для себя место в стране, настойчиво восстанавливающей разрушенное войной хозяйство. Потихоньку улучшалась одежда и обувь, и появлялись возможности по их приобретению, в магазинах начал появляться хлеб, сельское хозяйство оснащалось новой техникой благодаря создаваемым МТС и т. д., Страна жила и накапливала силы. В то время информация о происходящем в стране была довольно скудной и, конечно же, идеологизированной. Но, тем не менее, молодые люди всё чаще и чаще, переходя из класса в класс, впитывая в себя и господствующую идеологию, менее всего обсуждали качество своих ботинок и штанов, а больше говорили уже о своих перспективах получения высшего или хотя бы среднего специального образования, либо об устройстве на работу.

О перипетиях на пути к взрослой жизни

Взросление, на взгляд Матвея, начинает «рассортировывать» всех молодых людей по определённым категориям. Это слово, может быть, не совсем подходит для объяснения формирования из первоначально фактически разделённых (по крайней мере, до школы) молодых людей неких смысловых, может быть, точнее, больше всё-таки абстрактных сообществ (не коллективов!), отличающихся друг от друга кругом интересов, поведением, устремлениями и пр. Суть этой рассортировки состоит в том, что каждый индивид в соответствии со своим физическим здоровьем и уровнем умственного развития, материальным и общественным положением воспитывающей его семьи, традициями и менталитетом общества, в котором он живёт, спонтанно занимает своё место в упомянутом выше формальном абстрактном сообществе. Занятое таким образом место становится отныне стартовой площадкой для дальнейшего шествия по жизни. Хватит места для старта и хорошего разбега, наберёшь хорошую скорость, тогда и появляется шанс добежать раньше других до вожделенной цели. Ведь нельзя, категорически нельзя, медлить, ибо там, куда стремишься, места на всех может и не хватить. Такова она «се ля ви». Такова проза жизни!

В условиях сельской жизни, таких стартовых площадок было не так уж много. Послевоенный очень низкий уровень жизни и отсутствие видимых перспектив по его подъёму не позволял большей части населения даже только хотя бы мечтать о желаемых облегчениях. Кто же не хотел появления электрического освещения в деревенских избах, проезжей в любое время года дороги, хотя бы от райцентра до села, кто же был против увеличения на полях необходимых машин и механизмов, облегчающих труд людей. А уж мечтать о далёких мирах вообще было утопией, потому что вся жизненная философия того времени заключалась в элементарном стремлении выжить, не умереть от голода и от холода. Не было ни жилья, ни хлеба. Таков результат гитлеровского нашествия. После довоенного относительного благополучия послевоенная разруха совершенно не представляла возможностей голодному люду, образно выражаясь, воздеть очи к небу и почувствовать в себе потребность «пересчитать звёзды».

Легко ли было дожить тогда до появления такой потребности? Очень тяжело! Многие сверстники Матвея так и не стали даже «мечтателями». Нужда и семейный уклад у многих из них вынуждали искать пропитание для тела на земле. От звёзд исходил лишь бледный мерцающий свет, не дающий ни тепла, ни пищи. О духовной пище, как помнится Матвею, вообще никогда речь не шла. Среди ребят даже в обороте такого термина и понятия не было. Но это совершенно не означает, что в душах мальчишеских был лишь сплошной мрак. Нет, конечно. Там всё-таки теплились маленькие огоньки, свидетельствующие о том, что есть ещё и другая жизнь. Бледный свет этих огоньков позволял, хотя и призрачно, не то чтобы увидеть эту желаемую жизнь наяву, но хотя бы в мечтах. В этих неимоверно тяжёлых условиях не всякому хватало сил и настойчивости, чтобы еле теплящиеся в душе огоньки становились факелами, позволяющими обеспечить переход детских мечтаний в конкретные очертания в реальной жизни. И в возможности из «искры возжечь пламя» огромная роль принадлежала школе. Как бы не относились к советской власти, но именно она, сразу же после изгнания немцев, организуя в невероятно трудных условиях возобновление школьного обучения при отсутствии школьных помещений, учебников, бумаги, карандашей и т. п., приближала практическую реализацию той самой естественной потребности в познании миров.

В условиях села среди всех ребят выделяли, прежде всего, тех, кто хорошо учился в школе, кто читал книги. О содержании прочитанных книг при случае рассказывалось другим. Но Матвей уже тогда заметил, что разговоры о прочитанном получались лишь с теми, кто и сам что-то читал. Но кто же из одноклассников, да и вообще из сверстников Матвея мог похвастаться, что он прочёл гениальнейший труд М. А. Шолохова «Тихий Дон»? Не было таких! Кстати, почему-то в библиотеке сельского клуба «Капитал» Маркса был, а книг М. Шолохова вообще не было. Точно так же ни «Тихого Дона», ни «Поднятой целины» не было и в школьной библиотеке. Матвею книгу «Тихий Дон» дали почитать всего на несколько дней, и он, ночами, при тусклом свете керосиновой лампы, с удовлетворением осилил эту великую эпопею о жизни казачества, о гражданской войне на Дону, о постигших этот удивительный край страданиях и бедах. Когда в боях и даже от случайного выстрела гибли родные и любимые люди, когда надежды иссякали, а разочарования мешали трезво оценивать складывающуюся обстановку в станицах, да и вообще в стране. Матвей хорошо помнит, что обменяться своими впечатлениями о содержании книги так и не пришлось. Не с кем было! Точно так же Матвей долго в одиночестве домысливал, почему это «ночь не так черна, как человек» после прочтения книги В. Гюго «Человек, который смеётся». Впрочем, хотя книги В. Гюго, А. Дюма и других известных зарубежных писателей и были в школьной библиотеке, но большим спросом они не пользовались. Так Матвею запомнилось.

И ещё Матвей заметил, что читали книги сверх школьной программы как раз те, кто хорошо учился. По прошествии многих лет он убедился в том, что чтение дополнительной литературы по изучаемым предметам, и художественной по вкусу, даже газет и журналов, способствует лучшему усвоению учебного курса любого заведения. Кто бы сомневался, что книга (а вообще все средства информирования) это источник знаний, и чем больше их прочтёшь, тем больше увеличиваешь свой бесценный капитал, объём информации, который только накапливается и никогда не уменьшается.

Подавляющая же часть молодых сельских парней держала в руках лишь только школьные учебники, а выслушивать рассказы о содержании каких-то других книг помимо школьной программы, как правило, игнорировала. Но, тем не менее, эти минималисты, довольствующиеся только школьным учебником, формировали, как принято говорить сейчас, имидж, читающих ребят. Хотя бы тем, что книголюб, а он, как правило, успешный ученик, при необходимости может помочь найти ответ на неожиданно возникший «не школьный» вопрос, или позволит списать решение не выполненного самим домашнего задания по арифметике или по физике. В средней школе Матвей входил в очень небольшое число хорошо успевающих учеников, но списывать позволял не всем, отрицательно относясь, прежде всего, к откровенным лентяям. Но зато у него был друг, которому все три года (8—10 классы) всегда помогал делать уроки. Вот такова вкратце одна из категорий молодых людей, начинающих практическое вхождение во взрослую жизнь в то, далёкое теперь от нас время.

Современная же молодёжь выросла в совершенно иных условиях, чем описываемые выше, имеет теперь в своём распоряжении богатый набор источников информации, в том числе и технических средств, о чём тогда даже и представления не имели. Просто ещё время таких средств не пришло. Но в поведенческом плане, отношение к обучению и получению знаний, по-видимому, остаётся практически таким же, но теперь предпочтение отдаётся общению с разного рода гаджетами, игнорируя в большинстве случаев традиционную книгу как источник знаний. Другое время, другие возможности, но характер поведения человека формируется не только воспитательной работой с ним в семье, школе и обществе, сколько заложен природой человека. И именно она изначальна, а потому и наиболее прочна.

Одни учатся, другие мучаются

Образовательный процесс в нашем государстве как тогда, так и сейчас охватывает практически поголовно всю молодёжь, большая часть которой искренне стремится, а гораздо меньшая часть, — просто принуждается к образованию. По мнению Матвея, отношение к учёбе значительной части ребят, даже стремящихся к образованию, было как к обязательной, но всё-таки больше рутинной работе, которую они обязаны просто закончить в установленные сроки, не понуждая себя выполнить её с высокой оценкой. Как получится! Потому, должно быть, многие из них «образовывались» в средней школе не ради того, чтобы продолжить образование в высшей школе, тем более, стать известными в том же сельском обществе. Матвей не помнит таких умников, которые выпячивали бы себя как отличников учёбы. Правда, их вообще было мало. Как правило, это были, если можно так сказать, «тихо известные», скромные, но целеустремлённые труженики, настроившие себя на познание того, «что, как и почему» в заинтересовавших их областях науки и техники, которые мало что имели общего со школьной программой.

Интересно отметить, что желающих вникнуть в процессы, происходящие в советском обществе, тем более, критиковать действующую власть, среди одноклассников Матвея не было и близко. Хотя рядом были те, у которых «язык подвешен», умеющие говорить «складно». И если эти ребята учились без двоек, то часто их путь лежал в секретари или члены бюро комсомольской организации класса, а то и всей школы. Но на эти «вожаческие» посты редко шли сами без нажима со стороны учителей и директора школы. Хотя старшие «товарищи» прекрасно знали, что условием эффективности этой работы должно быть, по крайней мере, призвание к ней, основанное на глубочайшей убеждённости в пользе для людей реализации провозглашаемых лозунгов и умении их осуществить, которого чаще всего у фактически назначенных на эти посты молодых людей никогда не было, да и желания «пахать» то же. Даже ради определённой известности, конечно, чаще всего ограниченной стенами школы.

В противоположность, например, гармонистам, тем более хорошим, которых знало всё огромное село и даже за его пределами. Лучшей им рекомендацией служило даже не столько качество владения инструментом, сколько то, что они вообще играли и были центром притяжения, вокруг которого вечерами собиралась сельская молодёжь, жаждущая танцев, как средства общения и отдыха от тяжёлого повседневного сельского труда. Были и настоящие виртуозы, правда, единицы, вокруг которых собирались летними вечерами, а чаще во время зимних праздников, например, рождественских (святки), просто послушать, сплясать, а то и спеть под их аккомпанемент любимую сельским населением песню.

И такой образ жизни считался нормальным, потому что ни о каком другом молодёжь не слышала, тем более, не видела. Это сейчас у каждого, извините, ещё «сопливого» подростка в руках и телевизор, и радиоприёмник, и газета с книжкой. И всё в одном «флаконе», то бишь, гаджете. Потому значительная масса молодых людей не видела для себя никаких других возможностей в жизни, как следовать по пути родителей, тружеников, без всяких публично выражаемых высоких мыслей. Какая-то часть сельских парней уходила в города, чаще всего на промышленные предприятия, где и пыталась «выбиться в люди». Но в большинстве случаев такое перемещение осуществлялось после завершения службы в армии, а призыва, как правило, все дожидались в родительском доме. Это было практически правилом, так как ещё свежи были в памяти ужасы войны с гибелью самых дорогих и любимых, поэтому родители старались подольше удержать около себя своих деток. В первые 5—7 послевоенных лет проводы на воинскую службу устраивались с застольем (по средствам, конечно), в котором участвовали все родные и близкие, товарищи и соседи, да так, как будто парня провожали на войну, как будто навсегда. Война оставила в сознании всех наших жителей, особенно у тех, кто осиротел, горькую память о всех её ужасах. Такое не забывается и даже время бессильно. Оно может лишь приглушить боль.

Не в совокупности единство

Вспоминая те юношеские годы, Матвей, давно уже ставший Матвеем Трофимовичем, хорошо помнит, что в среде своих одноклассников и вообще сельской молодёжи были не только патриоты, готовые без всякого отнекивания исполнять святую обязанность служить Родине, но и другие категории молодых людей. Конечно, не такие многочисленные, но, тем не менее, оставлявшие свой отпечаток на облике того общества. Были и откровенные бездельники с воровским уклоном, были и «пацаны», которых боялись из-за их бандитских наклонностей. Были и просто увечные от природы страдальцы, были среди молодёжи и такие скалозубы, кто даже потешался над ними, практически беззащитными. Матвей сторонился таких охальников, но очень редко совестил их, потому что и себя чувствовал, вроде бы, как и виноватым за присутствие в этой ватаге.

Конечно, эти категории населения не делали «погоды» и не могли изменить это, к сожалению, тёмное (по уровню образования) сельское общество. Ибо в подавляющем большинстве оно традиционно было обществом тружеников, надеявшихся больше на себя и на Бога, чем на власть, хотя, когда было очень трудно, все были уверены, что советская власть их не бросит. Были и те, кто веровал в Бога, что, конечно же, широко не афишировалось. По известным причинам. Причём верующих было множество, если судить хотя бы по наличию во всех крестьянских избах «святого угла», или по тому факту, как быстро раскупались привозимые в село какими-то церковными, а может просто предприимчивыми людьми, предметы церковной утвари (иконы, лампадки и др.) для оснащения тех самых уголков, на которые всегда устремляется взор молящегося. Были и те, кто отваживался ходить очень далеко на богомолье, причём, даже в Киев. Именно такой народ и был сутью сельского общества и основой российской государственности.

Только повзрослев, набравшись жизненного опыта, много чего повидав в этой жизни, Матвей Трофимович убедился в том, что жизнь многогранна, сложна, не предсказуема и противоречива, часто не вписывается в рамки, декларируемые законами, которые под страхом наказания за их неисполнение обязаны соблюдать все, но которые какой-то частью общества игнорируются, а к ним за нарушения установленного законами порядка никаких наказаний не применяется. Тогда и начинают терзать сомнения в н