Что мир удивительно жесток. Что люди изумительно прекрасны. Словно вот эти цветы в вазах у меня дома. Их уже отделили от корней, срезали, поставили в вазу, чтобы они не сразу померли, а чуть погодя, и они стоят в этой вазе, и, несмотря на то, что прекрасно знают о своей совсем уже близкой смерти, они не злятся на несправедливость и безжалостность судьбы. Наоборот, они с какой-то истовой силой радуют нас своим светом и красотой. Ну и что, ну умрем… Так не жить, что ли, уже сейчас?! Как раз наоборот, именно сейчас-то и жить, на всю катушку, для других и для себя!
И как мама про папу, так я про Илью могу сказать: он из всех – самый лучший. Самый порядочный, самый добрый, самый умный, самый щедрый, самый терпеливый, самый любящий.
Именно в хосписе, когда перестаешь бежать и даешь себе время любить, жалеть и прощать, именно тут становится так важна и так заметна каждая мелочь. Именно тут понимаешь, что счастье – из мелочей. Из цветного белья, из вовремя закрытой или открытой двери, из правильного света лампы на тумбочке. Счастье в руке с вовремя протянутой зажигалкой и в том, что можно покурить вместе. Счастье вспоминать самые лучшие моменты и шептать их на ухо маме, даже если думаешь, что она уже не слышит. Счастье в том, что стало не больно, настолько не больно, что даже можно ответить на рукопожатие.
Вечно я, подводя итоги ближе к последней декабрьской полночи, ворчу, что прошедший год был сложным, столько всего… Вот новый пусть… И в этом «пусть» с каждым новым годом все меньше силы, потому что ведь очевидно: пришедший год от ушедшего будет отличаться лишь состоянием меня самой. Поэтому пусть я стану хоть чуточку умнее, мудрее, спокойнее, пойму, наконец, что счастья, длинного и долгого счастья, спокойного безмятежного счастья не существует. Существуют лишь мгновения радости, и счастливы те, кто умеет их замечать, ловить, накапливать, как диснеевские вкладыши в детстве, и потом медленно перебирать в тишине своих самых плохих дней, чтобы поскорее оттуда выкарабкаться.
Хоспис научил меня видеть, что люди уходят тогда, когда пора… И если нам смерть близкого кажется преждевременной, а в смерти ранней мы видим невероятную несправедливость, то, видимо, оттуда, сверху, обзор лучше, и им там хорошо видно, кого уже пора забирать…
Эта земля приняла к себе тех, кто выжил. Выжил, потеряв шесть миллионов своих близких – детей, мам, пап, братьев, сестер, бабушек, дедушек, друзей. Шесть миллионов смертей, страшных не только потому, что они были насильственными, а еще и потому, что каждой смерти предшествовали страх, боль, унижение и одиночество.
Израиль создавался людьми, которые после Холокоста продолжили жить с кровоточащей дырой в сердце. Это государство не могло стать иным, потому что построено неравнодушными. И построено оно так, чтобы не было больше потеряно ни одной жизни, чтобы никто не чувствовал себя униженным, чтобы никому не было страшно – что бы ни случилось.
гами.
Как человек живет, так он и умирает. Алёна ушла, окруженная любовью своих потрясающих друзей, рядом с ней до конца был старший брат, наша медсестра держала ее за руку. Алёна спала. Она ушла без боли, без страха, без суеты. Нет, она не смирилась и не сдалась. Она просто невероятно достойно и мужественно приняла неизбежное. Ее чувство юмора не позволило ей унывать, а ее жизнелюбие и уважение к каждому из нас, остающихся, не позволяло ей жаловаться, чтобы у нас не осталось чувства вины.
Потому что как человек живет, так он и умирает.
Что делать, если он такой умный, что хочется упасть ниц? Я его слушаю и думаю: ну и фиг с ним! И пусть неприспособленный и лопух. Найдем ему такую жену, которая будет вполне себе земная… А потом думаю, как ему с такой женой будет плохо… Она будет ругаться на него, будет требовать от него практичного подхода, обзывать недотепой…
Ладно, думаю, пусть тоже будет юродивая, поселю их у себя под боком обоих и буду их обоих сама чморить. И любить.
каким заповедям жить – коммунистическим, евангелическим или каким хотите еще – не важно. Главное – жить любя.