Я ушёл из дома недавно. Мной овладела сила, которую я не могу понять. И потом, мне всё кажется чужим, неузнанным, как будто я первый день здесь, в этом мире. Здесь один бред и фантастика. Но у меня есть сон. Я помню, что я здесь был и жил, но это только в сновидении, а не в действительности. Знаете, сон, который всё время возвращается и длится. Тогда я смутно помню, что я, к моему удивлению, был человеком. И у меня всё смешалось. На самом деле я не знаю, кто я. Я бреду, подчинённый этой силе. Мне кажется, что она слишком жуткая в своём конце.
— Все наши соотечественники должны обладать этим, — сурово сказала Лена, взглянув на окружающих. — Пока многие слишком мелко любят себя, чуть не измеряют это деньгами.
— Нет уж, — вздохнул Ростислав. — До такого слабоумия никто из них не дошёл… Вы посмотрите, в них во всех есть что-то от нас двоих, хоть капля.
— Уже из другой оперы: и Бог, и дьявол любят себя бесконечной любовью. Значит, и любовь бывает разная. Вы это прекрасно знаете. Зависит ведь ещё от того, какое Я, что именно в себе любить, тут целая палитра красок…
— Они всегда так. Зовут нас на ночь танцевать. Стук-стук — так и стучат в окно. Но мы не идём.
— И слава богу, — вздохнула Аксинья. — Чего нам торопиться. В аду и так напляшемся вволю! Нам-то что!
— Она считает, что ад и рай — одно и то же, — хмуро буркнул Терентьич. — И там и там пение и пляски: в аду от горя, в раю — от счастья. А по ей, по Аксинье, выходит всё равно, что счастье, что несчастье
