Владислав Михайлов

Прилив

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Владислав Михайлов, 2019

Молодой человек спасся с потерпевшего крушение корабля и оказался на необитаемом острове. Вообще-то там обитало десятка два таких же несчастных, но душой он оставался одиноким. И вот он встретил свою Пятницу — прекрасную любвеобильную молодую женщину. Неплохое начало для любовной истории. Но не тут-то было.

18+

ISBN 978-5-4474-2258-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Прилив
2. 1
3. 2
4. 3
5. 4
6. 5
7. 6
8. 7
9. 8
10. 9
11. 10
12. 11
13. 12
14. 13
15. 14
16. 15
17. 16
18. 17
19. 18

— — Божья любовь с земной — как океан с приливом:

бегство во тьму второй — знак отступленья первой.

Иосиф Бродский «Прощальная ода»

1

Все было честно. Шелковый шарф на шлем, копье наперевес. Кто победил? Он не знал.

Крылатая тень промчалась по земле, с небес дохнуло огнем.

Уртол. Жаркий остров.

2

Бартек открыл глаза и увидел небо. Оно навалилось на него всей своей неземной тяжестью, придавило к земле и вызвало ноющую боль где-то внутри.

Левая рука у Бартека затекла и он медленно стал водить ею по песку. Песок был мелким и чистым, как-будто его специально смололи и просеяли.

Если бы не шторм, Бартек лежал бы сейчас с Ирмой на пляже, рассматривал ее загорелые ноги и ленивыми поворотами головы отказывался от услуг разносчиков мороженого и прохладительных напитков. А в небе, как сейчас, кружили бы чайки, вызывая раздражение своей извечной невозмутимостью.

Бартек приподнял голову и посмотрел на море.

Кто-то спросил его:

— Вы в порядке?

Бартек вздрогнул и повернулся на голос. При виде старика, сидевшего чуть поодаль на полувысохшем бревне, он на мгновение обрадовался, но радость сменилась брезгливостью, когда он рассмотрел его подробнее. Старик был отвратителен.

Маленькие глаза утопали под густыми бровями, кожа обвисла и покрылась сероватыми пятнами, полуоткрытый рот словно выставлял напоказ свою беззубость. Старик часто сплевывал, как-будто только что выпил какой-то гадости и не мог избавиться от мерзкого привкуса. Бартеку это не понравилось. Он любил хорошо пахнущих, красивых людей, одетых как манекены.

— Вы в порядке? — снова спросил старик.

— Думаю, что да.

Старик глухо откашлялся и сплюнул.

— Вам повезло. Шторм вчера был сильный, — он обтер руки о грязные льняные штаны, достал из-за уха папиросу и, чиркнув неизвестно откуда появившейся спичкой по бревну, прикурил, а потом жадно затянулся. — Очень сильный шторм был. У мясника Гранта сорвало кровлю, а у кормилицы маленького Боначчи пропало молоко. Представляете? — старик выпустил из носа струйку желтоватого дыма, притушил папиросу и положил окурок обратно за ухо. — А я вас недавно заметил. Думал, утопленник. А вы ничего, отошли. Повезло вам.

— Где я? — спросил Бартек.

Старик словно не понял вопроса. Он потер огромной пятерней подбородок, сплюнул и опять закашлял. Когда приступ прошел, он неуклюже подполз к Бартеку и доверительно согнувшись сказал:

— Вы не могли бы дать мне денег? Совсем немного. Только я вам их не верну, — испуганно добавил он, когда Бартек полез в карман. — Женщину, если хотите, могу привести. Ведь вам нужна женщина? Вы не думайте, что она какая-то там… Я свою племянницу предлагаю.

Бартек вынул бумажник, осмотрел его и убедился, что пока он был без сознания деньги не исчезли. Они только слегка отсырели от морской воды.

— Какая валюта здесь в обороте? — спросил Бартек, отбросив ногой слишком близко подползшего краба.

— Любая.

— Неужели? — удивился он. — Тем лучше.

Старик молчал, открыв рот.

— Мне не нужна женщина, сказал Бартек и протянул ему банкноту. — Я хочу знать куда я попал.

Старик схватил деньги и спрятал их где-то у себя на груди.

— Вы на острове, — сказал он.

— На каком?

— У него нет названия. Он даже на карте не обозначен.

— Значит транспорт сюда наверняка не заходит, — сказал Бартек с полувопросительной интонацией и отвернулся. От старика мерзко пахло рыбой и грязным телом.

— Какой тут транспорт! — старик вытянул ноги на песке и с наслаждением подставил лицо под солнечные лучи. — А вы подумайте насчет женщины. Совсем недорого. А уж насчет всяких штучек…

Бартек закрыл глаза. Ирму он потерял из виду когда лайнер бросило влево. Корма к тому времени жутко задралась и добраться до шлюпки было невозможно. Люди бежали по трапу, сбивая друг друга с ног. Плакали дети. Вряд ли она спаслась. Бартек предчувствовал, что их отношения должны кончиться как-то странно. Конечно, он не подозревал как именно. Просто все шло чересчур хорошо, словно в кино. До тех пор пока из шкафа с платьями жены героя не выскочит здоровенный детина и не приставит кому-нибудь пистолет к виску.

Старик сплюнул и предложил пойти выпить.

— Не хочу, — сказал Бартек.

Ему хотелось лечь в тени и закрыть глаза. Просто лечь в тени.

— Если через час вы не будете пьяны в стельку, то очень пожалеете, что родились на свет, — старик улыбнулся всем своим беззубым ртом. Пойдем. Это рядом. Каллиопий гонит отличный самогон, а иногда даже делает водку. Правда, вчера она кончилась. Порох забрал последнюю бутылку.

Бартек пожал плечами. Ему было все равно. Пить он не хотел, но с удовольствием съел бы что-нибудь.

— Поесть там можно? — спросил он.

— У-у! Все что угодно. Только из рыбы.

— Пойдем.

Солнце пригревало все сильнее. Они шли молча. В правый ботинок Бартека попал камушек и теперь он нещадно впивался в стопу при каждом шаге. Старик двигался осторожно, словно пересекал минное поле и боялся оступиться.

Забегаловка располагалась в ветхом сарайчике, жалобно поскрипывающем, казалось, даже в мертвый штиль. Вряд ли в нем могло разместиться больше десяти человек. Бартек сел у одного из огромных ящиков, служивших в качестве столов, и стал дожидаться старика. Тот появился с дюжиной мелких печеных рыбешек и двумя бутылками, наполненными мутноватой жидкостью. На одной из них — пузатой, с треснувшим горлышком — все еще красовалась этикетка, утверждавшая, что некогда в данном сосуде находилось виски Black & Gold.

Бартек попробовал рыбу. Она казалась съедобной. Почему-то он вспомнил, что Ирма не умела готовить. Поэтому они часто ходили в ресторанчик на набережной. Старый еврей с задумчиво обвисшими кончиками усов суетился у плиты, колдуя над очередной порцией кугеля. Кугель было приятно запивать холодным столовым вином. От этого на ее лице вспыхивал румянец, а глаза поблескивали так соблазнительно, что мужчины за соседними столиками, вызывая неудовольствие своих дам, начинали бросать на Ирму заинтересованные взгляды. Бартек выплюнул мелкие кости и взялся за следующую рыбу.

Старик откупорил бутылку, отлил из нее прямо на ящик несколько капель и поджег лужицу. Она занялась холодным синеватым пламенем.

— Порядок, — сказал старик и присосался к горлышку.

Бартек усмехнулся. Боль растворялась в нем, насыщая собой каждую клетку его тела. Он вспомнил, что еврей умер прошлым летом. После этого прогулки по набережной прекратились.

— Пей, — сказал старик. Он уже порядком захмелел и был по-пьяному добр. — Пей, глупая голова. Времени совсем мало.

— Я не тороплюсь, — ответил Бартек.

— Ты не торопишься, — старик снова приложился к бутылке, отпил, тяжело отдышался. — Ты не торопишься. Океан торопится.

Бартек поднес бутылку ко рту, но уловил мерзкий рыбный запах и поставил ее на место. Его тошнило.

— Все провоняло рыбой, — сказал он.

— Это верно, — подтвердил старик. — А от племянницы моей ты зря отказался. За три десятки я бы ее тебе на целую ночь сдал. Она же не какая-нибудь кобыла кривоногая… Может сойдемся за две?

— Ну, хватит, — миролюбиво заметил Бартек. — Свою девку ты кому-нибудь другому спихнешь. Я пас.

— Другому? — старик закинул горлышко бутылки в губы и жадно пил пока не показалось дно. Пустую бутылку он поставил на пол у ящика. — Другому, говоришь? Да кому?! Кому? Она же со всем островом переспала с тех пор как ей семнадцать минуло. Здесь этот товар уже не в ходу. — Старик косо зевнул, поскреб ладонью лоб и упал головой на ящик.

— Мавр отключился, — подвел итог блондин, сидящий рядом. — Старику надо все меньше и меньше, — добавил он как-будто сам для себя. — Он сильно сдал за последний месяц.

— По-моему, вы все здесь сдали, — прошептал Бартек, доедая рыбешку.

Блондин столкнул спящего старика на пол, а сам занял его место. Бартек смотрел в грязную бумажную тарелку, не желая замечать незнакомца. Внутри у него разболелось еще сильнее, и он не мог понять от чего — от одиночества или плохо прожаренной рыбы. Наконец, он поднял голову и уставился на блондина. Тот потер едва заметную рыжеватую щетину на подбородке и спросил:

— Вас выбросило сегодня утром?

— Да, — отозвался Бартек и полез за сигаретами. В пачке оказалась вызывающая отвращение влажная масса из табака и клочков бумаги.

— Возьмите, — незнакомец протянул Бартеку папиросу. — Больше на острове ничего нет. Табак, конечно, дерьмовый, но курить можно, — блондин вынул из нагрудного кармана коробку спичек и положил ее на ящик. С этикетки смотрела симпатичная мулатка в прозрачном бикини. Бартек закурил. Случайно бросив взгляд на пол он заметил, что незнакомец бос. Да и одет черт знает как, подумал Бартек. Разорванная под мышками рубашка в красно-желтую клетку и видавшие виды брюки с полупротертыми коленями наверняка не были униформой местной аристократии.

— Моя фамилия Порохневич. Можно просто Порох. Здесь меня все так зовут.

— Бартек.

Порохневич кивнул и ткнул пальцем в бутылку.

— Вам нужно выпить.

— Я не хочу. Здесь все воняет рыбой. Да вообще-то я и не собирался пить.

Порохневич поднес бутылку ко рту, сделал несколько глотков, затем осторожно выдохнул в кулак и, полузакрыв глаза рассеянно произнес:

Сломался якорь, и мачты все

Треснули вмиг пополам,

И ветер мокрым бичом хлестал

Корабль по его бокам.

Он выжидательно помолчал, а потом отпил еще немного.

— Кстати, здесь есть… — начал было Бартек.

— Нет, — перебил его Порох. Здесь ничего нет.

— … почта? Телеграф?

— Ничего, — угрюмо подтвердил блондин.

Бартек сделал несколько затяжек. Папироса была вонючая и отдавала жженым сахаром. Тлела она медленно, словно желая продлить курильщику сомнительное удовольствие. Напрасно он поехал с Ирмой в эту командировку. Сидела бы в своей квартирке, читала книжки, смотрела телевизор или занималась обыкновенной домашней ерундой, которую так любят женщины. Впрочем, она этого терпеть не могла. А теперь…

— Что же мне делать? — пролепетал он.

— Пить, — сказал Порохневич и пододвинул к нему бутылку. — Ибо через полчаса начнется прилив.

— Да что мне ваш прилив? Вы понимаете что со мной? — меланхолично поинтересовался Бартек. — Я потерял любимую девушку, сам черт знает где — ни почты, ни телеграфа… А вы — прилив! Что это за осторов такой, черт возьми?!

— О-о! Это очень особенный остров, — сказал Порох. ‒И зря вы возмущаетесь. Пути господни неисповедимы. Думаете, кто-нибудь из здешних обитателей попал сюда по собственной воле? Я тоже так думал, но ошибался. Я здесь всего два месяца…

— Кстати, какое сегодня число? — спросил собеседник Бартека. — Впрочем, неважно. Здесь все теряет смысл.

Бартек саркастически хмыкнул.

— Царство абсурда?

— Что-то вроде того, — с неизменным добродушием ответил Порохневич. — Вот я, например, стал здешним священником, — добавил он с ироничным смешком. — А раньшебыл контрабандистом — перевозил кофе и сигареты на один из островов. Однажды наткнулся на морской патруль. Товар, сами понимаете, бросил…

— Струсили?

— Не думаю. Просто двадцать лет за контрабанду, по-моему, многовато. Я уже не в том возрасте, чтобы начинать жизнь сначала. Решил, что лучше утонуть в море.

— А оказались здесь.

Порохневич щелкнул пальцем по пустой бутылке.

— Лучше бы я утонул.

— Почему?

— Долгая история. Выпейте хоть немного, иначе вам будет очень плохо. Приливы на острове хуже пытки, — Порох посмотрел на Бартека и, поняв, что пить он по-прежнему не собирается, продолжил: — Знаете, еще до того как стать контрабандистом, я хотел поступить в семинарию…

— Но жажда материального благополучия оказалась сильнее?

— Нет. Просто я понял, что священник из меня не получится. Я не способен убеждать людей, заставлять их верить себе. Скорее всего мне не хватало искренности.

— Может быть, — пробормотал Бартек. — Но от священника я бы сейчас не отказался. Даже от такого, которому не хватает искренности. Пусть он хоть атеистом будет. По крайней мере, это было бы лучше чем пить.

Порох пожал плечами.

— Помолитесь.

— Я не умею. Да и незачем. Знаете что… — Бартек вынул из бумажника банкноту и положил ее перед Порохневичем. ‒Возьмите на все этого пойла и, давайте, напьемся.

Порох осторожно взял бумажку, потряс ею в воздухе и положил в нагрудный карман.

— На все — это слишком много, — возразил он.

— Возьмите сколько надо, остальное оставьте себе.

Порохневич прищурился, отпил из бутылки, встал, и перед тем как направиться к импровизированной стойке из бочек, за которой дремал хозяин, сказал:

— Берегите деньги. Без них здесь туго.

— Мне кажется они здесь вообще ни к чему. На острове, как я понимаю, нет никаких экономических отношений.

— Да. Но так уж повелось. Традиция, если хотите.

— Понятно. Значит без денег здесь туго.

— Здесь особенно. Работать негде, а кормить задаром никто не станет. Хотя…

— Что?

— Ничего. Пустяки. На водку много уходит. Если не пить, то еще можно продержаться.

— Не пейте, — сказал Бартек.

— Нельзя, — бросил Порохневич и пошел к стойке.

Бартек проводил взглядом его приметную, несколько сутуловатую фигуру и наклонился над стариком, которого Порохневич столкнул на пол. Старик мирно похрапывал, видимо, не испытывая особых неудобств в своем положении. Бартек усмехнулся, взял бутылку и, преодолевая отвращение, сделал несколько глотков. Боль сразу отпустила, только в голове стало непривычно тяжело. Он сдавил виски пальцами и глубоко вздохнул.

А если Ирма выкарабкалась?

Он сознательно употребил это слово, потому что из такой каши можно было только выкарабкаться. Взрыв в носовой части лайнера, жуткий шторм, ночь, — все одно к одному. Он крепко держал ее за руку, и потом, когда спускались по трапу, перехватил запястье так, что она вскрикнула. И все-таки толпа разъединила их.

Порох принес три бутылки, наполненные той же мутноватой жидкостью, и выложил сдачу на ящик.

— Австралийские доллары. Наверное Дик расплатился. Он у нас один австралиец. Заберите. Понадобятся.

— А вам? — спросил Бартек, сгребая ладонью деньги. — Вам они не нужны?

— Нужны, но я предпочитаю зарабатывать их сам.

— И получается?

Порохневич забавно поморщился, словно давая понять, что разговор на эту тему ему неприятен.

— Знаете, мне надоела ваша постоянная ирония, — сказал он. — Давайте лучше выпьем.

— Я и не думал иронизировать, — ответил Бартек. — Вы сами говорили, что работать на острове негде. Как в таком случае можно зарабатывать деньги?

— Можно, — отозвался Порох и приложился к бутылке.

Бартек промолчал. Он допил свой самогон и мгновенно ощутил как крепко пьян. Лицо Порохневича и его шевелящиеся губы вызывали какие-то далекие ассоциации. Ему казалось, что он слышит голос Ирмы. Она кричала, но он не мог разобрать что.

Свирепый ветер, завывающий на все лады, смывал ее слова, как океан — следы на песке. Бартек сделал еще несколько глотков из другой бутылки и через несколько минут уснул сном без сновидений.

Волны устало накатывались на берег. В открытые двери прорывался теплый ветер, который потрепав одежду спящих исчезал так же неожиданно как появлялся. С берега доносился неприкращающийся шум прибоя. Начинался прилив.

3

— Вот видите, Бартек, — сказал Порохневич, глядя куда-то в щемящую глаза даль океана. — Все в порядке. Вам осталось только вылить на голову ведро воды и выокончательно при дете в себя. Поверьте моему опыту.

— Не премину воспользоваться вашим советом, — пробормотал Бартек. Он лежал на берегу и солнце нещадно впивалось в лицо, словно намереваясь выжечь его до самого черепа. — А как я здесь оказался?

Порох усмехнулся, как-будто собирался рассказать анекдот и своей ухмылкой уведомлял слушателей: «Ну, сейчас-то вы обхохочетесь!»

— Вы сами сюда пришли, — сказал он.

— Сам? — удивился Бартек.

— Именно, — пояснил Порох. — Вы были в полной отключке. Я нашел вас десять минут назад, — контрабандист сел рядом с Бартеком, зевнул в кулак и, прищурившись на небо добавил: — Вы звали Ирму.

Бартек слизнул с губ песчинки и сплюнул.

— Это не ваше дело, — решительно заявил он.

— Естественно. Я просто констатирую факт, — Порох лег, сложив руки на затылке. — Человек, произносящей во сне женское имя еще не совсем потерян для общества. Вот Мавр, например, когда спит — матерится. Можете себе представить? Два года назад у старика было свое торговое судно, и вот…

— Извините, — учтиво перебил его Бартек, — но в данный момент ваши истории интересуют меня меньше всего.

Бартек поднялся на ноги и ему показалось, что какая-то жестокая сила намеревается вдавить его в землю. Жутко болела голова.

— А она симпатичная? — спросил Порох.

— Кто?

— Ирма.

— Можете продолжать, если хотите, чтобы я набил вам морду, — Бартек вздохнул и поплелся к океану.

— Просто у вас такой вид, словно вы похоронили любимую кошку! — крикнул Порохневич ему в спину. — Смиритесь! Раньше я знал чего хочет бог и его желания совпадали с моими. С некоторых пор наши пути разошлись, но я не считаю это поводом для сплина. Если все идет не так, как хочется вам — плюньте! Слышите, вы?! Мы просто глина под рукой творца…

Бартек отмахнулся. Еще в детстве он понял, что бога нет. Есть большой огнедышащий дракон, преследующий тебя всю жизнь. Он меняет обличья, называется разными именами, и поэтому его трудно обнаружить. Но раз увидев — ты узнаешь эту тварь в любом виде. Свихнувшийся Свифт умел распознавать в шелесте листьев взмахи его крыльев. Гойя видел его так явственно, что ему ничего не стоило бы перенести увиденное на бумагу, но он не решился. Многие поступали так же. Заметив под ногами большую крылатую тень, лучше броситься на землю и крепко вжаться в ее сырую мякоть.

Бартек зашел по колено в воду и упал на спину, подняв сонм брызг. Почувствовав облегчение, он перевернулся и медленно выполз на берег. Порохневич молча курил, сплевывая табачные крошки, липнущие к губам. Лицо у него было довольное и умиротворенное, причем до такой степени, что Бартек подумал, как кстати пришелся бы сейчас нимб святого вокруг его головы.

— Будет вам дуться, — сказал Порохневич докурив папиросу. — Не хотите рассказывать о своей девушке — и не надо.

Бартек сел рядом с ним и с раздражением ощупал щетину на подбородке.

— Не похожи вы на местного священника. Слишком мирские у вас интересы.

Порох кивнул.

— Я перевоспитался, — сказал он. — А вы кем были?

— Я журналист, — ответил Бартек.

— Журналист? — переспросил Порохневич. — Удивительно.

— Не вижу в этом ничего удивительного, — Бартек опять ощупал щетину. — У вас случайно нет бритвы?

— Нет. Это слишком большая роскошь.

— Роскошь не может быть слишком большой. Или она есть, или ее нет.

— Оказывается, вы любите сентенции, — сказал Порохневич. — Бритвы у меня нет, господин журналист.

— Чем же вы бреетесь?

— Боже мой! Вы на острове, Бартек, понимаете? Можете отрастить бороду! Бороденку! Бородище! Как вам понравится.

— Терпеть не могу, — поморщился Бартек. — Мне нужна бритва.

Порохневич пожал плечами, показывая как мало его интересуют чьи-то нужды. Лицо святого вдруг стало хитроватым, как у торговца мандаринами в базарный день.

— На острове есть парикмахер, — сказал Порох. Если вы хотите побриться, он это устроит. За деньги, конечно. Только имейте в виду — лезвия у него тупые.

— Черт! — выругался Бартек. — Мне кажется, бог, если он существует, основательно забыл номер моего телефона. С тех пор как я оказался на этом дрянном острове, у меня не было ни минуты хорошего настроения.

— Радуйтесь, что остались в живых, — проворчал Порох.

Он медленно поднялся, размял ноги и пошел к видневшимся невдалеке ветхим хижинам, отдаленно напоминавшим небольшие дачные домики после землетрясения.

Бартек подумал, что контрабандист покидает его, и от этой мысли внутри опять заныло, словно невидимые клещи впились в первое попавшееся живое место.

— Эй, куда вы?! — закричал он. — Порохневич!

— Зарабатывать деньги, — ответил блондин. — С тех пор как я разошелся с богом, манна небесная перестала сыпаться мне на голову. Через пять часов начнется прилив, а мне не на что будет напиться, если я не позабочусь об этом сейчас.

— У меня есть деньги! — воскликнул Бартек, надеясь, что Порох вернется. Ему очень не хотелось оставаться одному. — Можете повременить со своей работой.

Порох остановился, словно решая, стоит ли принять это соблазнительное предложение, но затем махнул рукой и двинулся дальше. Бартек сплюнул и поплелся вслед за ним.

— Да подождите же, черт бы вас побрал, — ругался он, нагоняя Порохневича. — Я не понимаю, зачем нужно напиваться перед каждым приливом. Это что — тоже традиция?

Контрабандист вновь остановился.

— Понимаете, — загадочно проговорил он, — два раза в день — утром и вечером — случается прилив. Если не уйти от себя в это время, то — как бы поточнее выразиться? — станет страшно.

— Почему? — изумился Бартек.

Порохневич пожал плечами и продолжил:

— Вы не поймете. Это все Они.

— Кто Они?

— Те, кто следят за нами. Властители прилива и хозяева острова.

— Ничего не понимаю, — развел руками Бартек.

Порох усмехнулся.

— Все просто. Прилив будит воспоминания. Причем далеко не самые лучшие. Так что даже дети не могут быть спокойны. Они помнят о своих страхах гораздо дольше нас. Поэтому, если вы не беспамятная собака, вам есть чего бояться на этом острове, — Порох вздохнул и добавил: — Ибо кто имеет, тому дано будет. А каждый сам за себя, и бог против всех.

— Не богохульствуйте, — предостерег его Бартек.

— Богохульство — признак веры. Если, конечно, Элиот не ошибался, — сказал Порох и зашагал к домикам.

— Постойте! — Бартек сложил руки рупором в надежде перекричать взволновавшийся океан. — Выходит, что весь остров два раза в день напивается до чертиков, так что ли?

Порохневич не слышал его. Он шел, глядя в песок, как-будто следил за размером собственных шагов. Ветер теребил его клетчатую рубашку. Она раздувалась как парус, отчего фигура контрабандиста временами казалась толстой и неуклюжей.

Бартек пошел в противоположную сторону. Ему в голову вдруг пришла сумасшедшая идея за которую он зацепился как матрос за ванты. Он подумал, что Ирму могло выбросить на этот же остров, что она наверняка где-то рядом, но ничего не знает о нем и так же мучается от одиночества. Он не заметил как пустился бежать. Ему хотелось побыстрее отыскать ее, сжать в объятьях так, чтобы перехватило дыхание и мир вокруг занялся разноцветными пятнами, потом потерять равновесие, упасть в этот жаркий песок и почувствовать, что все позади.

— Осторожнее! — закричал кто-то рядом.

Бартек перевернулся через голову и, даже не успев испугаться, очутился на песке.

Он подумал, что если бы ему пришлось таким образом падать на асфальт, то он свернул бы себе шею.

— Под ноги смотреть надо! — решительно заявила смуглая длинноволосая девушка. — Чуть якорь не оборвали.

Бартек наконец понял, что зацепился за якорную цепь, тянущуюся с носа небольшой рыбачьей лодки.

— Извините, — он пытался рассмотреть лицо девушки, но яркое солнце слепило глаза. — Может быть вам помочь с лодкой?

— Попробуйте.

Бартек поднялся, подошел к лодке и несколькими рывками вытянул ее метров на пять от кромки воды.

— Дальше, дальше, — улыбнулась девушка. — В этом месте прилив доходит до восемнадцати метров. Если хотите помочь, то попытайтесь дотащить лодку до столба.

Бартек прикинул сколько рывков ему предстоит сделать и взялся за дело. Через пять минут он остановился, вытер пот рукавом рубашки и спросил:

— Вы довольны?

— Вполне, — ответила девушка и, поправив лямку купальника на плече, снисходительно добавила: — Бегите дальше. Вы ведь очень торопились, не правда ли?

— Конечно, — ответил Бартек. — У меня срочное дело.

Он вздохнул и двинулся вдоль берега. Пройдя метров пятьдесят, он обернулся и зачем-то махнул девушке рукой. Она продолжала возиться с лодкой и не заметила его жеста.

Бартек рассмеялся. Ибо надлежит сему быть, подумал он, но это еще не конец.

Порохневич, наверное, сказал бы сейчас именно так.

4

Порохневич долго стоял у двери маленького ветхого дома, прежде чем решился войти. Стены жилища были сколочены из кусков старой, изъеденной морем фанерной дощечки. Дверь, пропуская его, недовольно скрипнула пенсионного возраста петлями и угомонилась.

— Добрый день, губернатор, — сказал Порох и привычно уселся на грубую табуретку в углу. — Как ваше здоровье?

— Спасибо, отвратительно, — раздался голос со стороны груды тряпья на кровати.

Куча зашевелилась и из-под нее показался сухенький старичок с лицом, напоминающим Панча в те годы, когда он еще получал от Джуди палкой по физиономии. — А у тебя никак деньжата вышли? — поинтересовался старик, исследуя Порохневича маленькими крысиными глазками.

— Именно так, губернатор.

— Просто Карл, дружище. Просто Карл, — старик охнул и потер спину. — Проклятая подагра или что там еще бывает!

— Сочувствую, — Порох явно имел в виду «скоро сдохнешь». Но старик никак не отреагировал. — Я думаю, это не помешает нам сыграть.

— Ни в коем случае, — старик полез на шкаф, покоившийся рядом с кроватью. Благо у шкафа не было ножек, и дотянуться до верхней полки хозяину не представляло труда. — Какие сегодня ставки?

— Как обычно, — Порохневич встал, взял из рук старика шахматную доску, а затем принялся расставлять рассыпанные по столу фигуры.

— Значит десять моих, а если ты проиграешь, неделю будешь делать то, что я скажу, — резюмировал старик.

— Именно так.

Порохневич расставил фигуры и уже сидел за столом. Его противник долго искал по разным углам нечто, оказавшееся очками, затем старательно протер их салфеткой, хранящей следы обедов в каком-нибудь дешевом ресторанчике. В конце концов старик занял свое место и сделал первый ход.

— Что слышно нового, Порох? — поинтересовался он.

— Сегодня на остров выбросило одного типа. Довольно интересный малый. Журналист.

— Вот как? — старик пошевелил бровями и сделал рокировку. Фигура королевыпредставляла собой обнаженную девицу с огромным бюстом. Пальцы Брайера скользнули по выточенным из дерева выпуклостям, а затем поставили королеву на нужную клетку. Старик вздохул. — Приведи его ко мне. Я расскажу ему о газовых камерах. Думаю, журналисту это будет интересно.

Порохневич сделал ход и покачал головой.

— Сомневаюсь.

— Ха-ха! — старик окинул взглядом доску. — Вот поэтому ты и не стал настоящим священником, Порох. Ты слишком часто сомневаешься. А я бы, например, смог. Я никогда не сомневался. Я просто по морде видел, кого надо в камеру, а кого пока нет…

Порохневич нервно заерзал на табурете. Он не мог сейчас ничего говорить. Просто не мог.

— Твой ход, — напомнил старик.

Порох пошел пешкой на левом фланге.

— А если бы вам на глаза попалась моя морда? — спросил он. — Что бы вы со мной сделали?

— В камеру, — не раздумывая ответил его противник. — Что же еще?

Порох усмехнулся.

— Спасибо, губернатор.

— Ну-ну, — успокоил его старикашка. — Мы ведь не в лагере. Здесь остров, другое дело. Но, ей богу, маленькая газовая морилка мне бы совсем не помешала, ха-ха. Значит так, Карл Брайер, слон на е-семь! И вам, сударь, шах!

Порох увел короля, но одновременно заметил еще два слабых места в своей обороне.

— Больше всего хлопот доставляли женщины. Их мы… шах! Кстати, Порохневич, вы знаете, как устроена газовая камера? Это же чудо техники!

— Представляю, — мрачно согласился Порох. — Боюсь мне не выкрутиться.

Старик победным взором обвел доску и передвинул ладью.

— Видимо, мат, — сказал он.

Порох покачал головой и рассеянно улыбнулся.

— Пат, губернатор. Ничья.

Старик задумался, глядя на доску. Его ладонь нервно теребила смешной вытянутый подбородок, губы что-то беззвучно шептали.

— Действительно, — нерешительно проговорил он и поднял глаза. — Пат. Вы выкрутились, Порохневич, но выигрыша никому не полагается. Так что вы остались без денег.

— А вы без верного слуги. Рабу не быть рабом, рабе не быть рабой…

— Помолчите, — сердито сказал старик. — Ваши стихотворные строчки действуют мне на нервы.

Порохневич улыбнулся и забарабанил пальцами по столу. Конечно, Карл Брайер — начальник концентрационного лагеря в предместье Лодзя — очень не любит поэзию. Она ему не по душе. Не по его мешковатой штопанной душонке. Не так ли, господин бывший начальник? Ему гораздо больше нравится поэтическая стихия газовых камер, о которых он вспоминает с таким вожделением. Мир газовых камер! Ах, как это поэтично! Я только потуже затяну ремешки на ваших кистях, пани. Ради вашего же удобства. Сейчас вам будет немного душно…

— Послушайте, губернатор, — Порохневич навалился грудью на стол, чтобы приблизиться к старику. Фигуры больно впились в тело, но он не обратил на них внимания. Лицо Брайера было прямо перед ним. — Послушайте, вы ведь скоро умрете. Климат на острове очень влажный, и это добьет вас. Вы умрете мучительно…

Старик испуганно вжался в стул и, казалось, стал еще меньше.

— Нет, вы не умрете. Вы сдохнете, — поправился Порохневич. — Вы будете гореть в аду. Долго. Очень долго. А потом Они отправят вас в газовую камеру подышать. Они все видят.

— Что ты несешь, Порох? — Панч получил палки и молил о пощаде. — Что ты…

— Да, в камеру, черт возьми! — заключил контрабандист и опустился на место. — А если у Них вдруг не окажется камеры, я надеюсь, Они воспользуются простой духовкой…

Старик закашлялся. Лицо его покраснело, затем стало просто багровым.

— Уходи, — он замахал руками, продолжая кашлять. — К черту!

— Сейчас уйду, — сказал Порохневич. — Я давно хотел вам сказать, герр Брайер, что мир не умещается в газовой камере. На вашем месте… Впрочем, нет. Я бы не хотел оказаться на нем. Подумайте. Здесь вас называют губернатором, а на самом деле вы просто дерьмо. Счастливо оставаться.

Порох поднялся и вышел наружу. Сердце его безумно колотилось в груди, словно какой-то сумасшедший тамтам. Бум-бум-бум! А денег нет. Стоило бы поискать этого журналистишку. Где он сейчас может находиться? Сидит на берегу и вспоминает свою Ирму, наверное. Или спит. Или пьет. Тьфу! Как мерзко.

Порохневич успокоился. Он лег у берега, прочитал на память всего «Ворона» По, убедился, что не забыл ни строчки и, поднявшись, пошел к Каллиопию, подпрыгивая на раскаленном песке.

Недалеко от заведения Порохневич встретил Бартека. На том же месте, где они расстались. Бартек задумчиво наблюдал печальную гладь океана, лежа в тени огромного валуна.

— Заработали? — спросил он.

— Ни гроша, — контрабандист усмехнулся. — Можно сказать, что я лишился работы.

Бартек промолчал.

Зной медленно спадал и, казалось, что на остров, наконец-то, снисходит благодать.

То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?

5

Порох докурил папиросу, раскопал ямку в песке и, положив туда окурок, засыпал его, соорудив на поверхности нечто вроде холмика.

— Бартек, чего вы боитесь больше всего в жизни? — спросил он.

Бартек лениво перекатился на бок. Индиферентный окружающему миру негр, сидящий метрах в тридцати от берега, напевал блюз, выстукивая ритм на своих острых коленях.

— Лучше скажите, Порохневич, почему вы вернулись без денег?

— Вы не хотите поделиться главным страхом своей жизни? — Порох запустил руку в песок и извлек на свет ранее похороненный окурок. Произведя эксгумацию, он исследовал остатки папиросы и, признав их непригодными к курению, отбросил в сторону. — Понимаю. Вы все еще находитесь во власти собственных иллюзий, Бартек. Вам кажется, что стоит хорошенько оглядеться, и можно будет заметить на жарком позолоченом песочке шоколадных девочек с длинными ногами, голых ребятишек и широкоплечих мужчин, а где-то рядом — кабинки для переодевания. Увы, здесь не Калифорнийское побережье! Иллюзии тают, а страх остается.

— Да что вы пристали ко мне с этим страхом! — вспылил Бартек. — Я сам отлично знаю чего боюсь. В детстве я боялся темноты, в школе — двоек. Потом боялся, что у меня…

Порох жестом остановил его.

— Вы слишком долго будете перечислять, — сказал он. — Это утомительно. Лучше дайте мне денег. Взаймы. Я не Мавр, мои долги всегда возвращаются.

Бартек кивнул. Липкая струйка пота неприятно скользнула из-под мышки.

— Дам. Но сначала расскажите мне о той девушке, — сказал он. — О той девушке с рыбачьей лодкой.

— Вы очень любите ставить условия, — недовольно пробормотал Порохневич, — и черт с вами. Я расскажу. Во-первых, она переспала почти со всем мужским населением острова, а во-вторых, она сумасшедшая. У нее есть пистолет из которого эта милая наяда однажды ни с того ни с сего пристрелила одного парня.

— Значит было за что, — сказал Бартек.

— Конечно! Он покушался на ее честь, которой она щедро делилась со всеми страждущими. Достойный повод, не правда ли? Она сумасшедшая, Бартек. Честное слово, — Порох посмотрел в песок, как-будто его заставляли признаваться в чем-то постыдном.

— Почти со всем мужским населением, значит, — пробормотал Бартек. — Не слишком-то оно велико, ваше население.

— Мужчин на острове восемнадцать. С вами — девятнадцать.

— Спасибо за статистику. Я слышал об одной студентке, которая коллекционировала партнеров. Это было в полумиллионном городе.

— Она переспала со всем городом, — предположил Порох.

— Не успела. Шестьдесят восьмой любовник убил ее бронзовой чернильницей, — Бартек поднялся на ноги, лениво потянулся. Откуда-то ветер донес до него запах костра.-

Ладно, — снисходительно произнес он. — Сколько вам нужно денег?

Порох просеивал сквозь пальцы песок, глядя куда-то в даль. Взгляд его был неподвижен.

— Так сколько? Не молчите, ради бога!

— На пару бутылок, — неохотно ответил контрабандист. — И не стройте из себя отца-благодетеля. Когда вы окажетесь на мели, я с радостью буду занимать вам деньги.

— С нетерпением жду этого времени.

Порох взял протянутую банкноту, затолкал ее в нагрудный карман рубашки и рассмеялся.

— И все-таки не могу заставить себя поверить в то, что вы хотели стать священником, — сказал Бартек. — В вас нет ни капли святости.

— Все это чушь, — Порох разочарованно отмахнулся. — Хотите я покажу вам настоящего святого?

— Как-нибудь в другой раз, — возразил Бартек. — Лучше найдите мне парикмахера. И еще: мне нужны бумага и чернила.

Порох изумленно поднял брови.

— Это еще зачем?

— У меня сохранилась паркеровская ручка, — Бартек хлопнул себя по нагрудному карману. — Хочу написать что-нибудь. Только не смотрите на меня так. Буду сочинять письма, закупоривать в бутылки и… — он махнул рукой в сторону океана. — Какой-нибудь мичман сделает на них состояние.

— Да уж, бестселлер напишете, не иначе, — съехидничал Порох.

— Так как насчет бумаги с чернилами?

— Можно попытаться. Хотя никаких гарантий я вам дать не могу. Да и стоить это будет…

Бартек кивнул.

— Я представляю. Но даже, если мне придется потратить свои последние деньги…

— Понятно, — Порохневич встал. — Пора в трактир.

— Счастливого пути.

— А вы что же?

— Не хочу больше напиваться.

Порох вздохнул и, тяжело ступая, словно к его ногам были привязаны пудовые гири, направился к ветхому сарайчику, чья крыша выглядывала из-за ближайшего песчаного холма.

Едва контрабандист скрылся из поля зрения, как со стороны нескольких крытых пальмовыми листьями лачуг показался Мавр. Старик был уже довольно крепко пьян, но, судя по горлышкам двух бутылок, выглядывающих из карманов полинялого пиджака, к приливу собирался упиться до положения риз.

— Дерьмо, — сказал Мавр и ударил себя в грудь кулаком. — Жизнь — дерьмо!

— Однозначно, — поддержал его Бартек.

— Порох где?

Бартек неопределенно махнул рукой куда-то в сторону и объяснил:

— Пошел к Каллиопию.

— А-а-а! Заливает, значит, — заключил старик и, пошатываясь продолжил путь.

Пройдя несколько шагов он остановился, чтобы помочиться в прибрежный песок, затем сплюнул и снова побрел куда-то.

Негр все еще напевал свой блюз, но уже пьяным голосом. Было слышно, как он останавливается, издает странные, нечленораздельные звуки, и вновь пытается уловить ритм мелодии. «I wo-о-оnna big fat mamma-a-a».

Бартек покачал головой и пошел туда, откуда ветер доносил запах костра. Все говорят о страхе, думал он, ковыляя вдоль извивающегося змеей берега. О самом главном страхе жизни. Абсурд какой-то… Человеку свойственно бояться смерти — это понятно. Остальные страхи являются всего лишь физической реакцией на опасность. Адреналин, повышенное давление… Тогда при чем здесь прилив? Кто такие Они? Скорее всего это форма массового психоза.

Он остановился у рыбачьей лодки, которую недавно затаскивал на берег. В десяти шагах от нее горел небольшой костер. Над костром был подвешен миниатюрный, покрытый копотью чайник. Рядом сидела девушка. Когда Бартек приблизился, она подняла голову, привычным движением отбросила волосы с лица и рассмеялась.

— Садитесь, раз пришли, — предложила она.

Бартек сел на песок рядом с ней. Около костра было невыносимо жарко и дым ел глаза, вызывая большие редкие слезы. Иногда девушка подбрасывала в огонь какую-нибудь мелочь: щепки, кору или высохшие водоросли, и костер, забавно потрескивая, принимал свою очередную жертву, обращая ее в золу.

— Скоро прилив, — сказал Бартек.

Девушка обняла колени руками, прижала их к подбородку и замерла, глядя на огонь.

— Уже прилив, — прошептала она.

Бартек оглянулся. Вода почти вплотную подошла к лодке, поглотив часть берега. На секунду он испугался, но спокойствие, если не сказать равнодушие сидящего рядомчеловека, вернуло ему самообладание.

— Странно, — пробормотал Бартек, — мне говорили, что во время прилива становится страшно. Но я не чувствую никакого страха. Наверное, мой дракон меня еще не нашел. Поэтому так.

— У всех по-разному, — сказала девушка. Она ловко сняла чайник с огня и поставила его на песок. — Но рано или поздно это случается.

— Что? — не понял Бартек.

— Прилив, — объяснила она. — Когда моего отца позвал прилив, он вышел на лодке в океан, а утром ее пустую прибило к берегу, — девушка протянула Бартеку маленький алюминиевый стаканчик с горячим напитком. — Когда-нибудь он всех нас заберет.

Бартек сделал глоток и ощутил как жидкость обожгла внутренности, а вслед за тем наполнила тело необычайной легкостью. Голова утонула в мягких перистых облаках, песок стал зыбким. Воздух заговорил непонятным ароматом, густым и дурманящим.

— Что это? — спросил Бартек, цепляясь за уходящую из-под него землю.

— Ничего, — сказала девушка и, наклонившись, прижалась к Бартеку всем телом.

Он ощутил ее теплое успокаивающее дыхание и, когда она коснулась его лица губами, мягко отстранил ее. Она замерла, горячо дыша у его щеки.

Совсем рядом послышался шум горного ручья, а в вышине затрепетали кроны могучих деревьев, обласканные ветром.

На какое-то мгновение Бартек растерялся, не зная как себя вести и что делать дальше.

— Я не брился три дня, — словно оправдываясь сказал он.

— Пустяки, — прошептала девушка. — Это пустяки.

Бартек улыбнулся и упал в пустоту.

6

— Эй, Бартек! Да проснитесь же!

Порохневич вытер тыльной стороной ладони пот со лба и еще раз крепко тряхнул Бартека за плечо. Тот устало открыл глаза, прищурился, уворачиваясь от яркого солнечного света и пробормотал:

— Что вам от меня нужно?

— Вставайте, — потребовал Порох. — У нас покойник. Вы должны присутствовать на церемонии.

Бартек отрешенно смотрел в небо никак не реагируя на заявление контрабандиста. В голове все еще шумели кроны гигантских деревьев, только уже где-то там — вдали, куда не хватало глаз. Пустяки, сказала она. Не надо обращать внимания на пустяки…

— Так заведено, если хотите, — продолжал Порохневич. — Каждый новый житель острова обязан через это пройти. Слышите, Бартек?

Ты такой славный, сказала она. (Ее рука скользнула под рубашкой). Ты такой славный…

— Где девушка? — спросил Бартек у самого себя. — Где она?

— Да очнитесь же, черт подери! — заорал Порох.

Бартек поднял голову.

— Идите прополощите мозги, — посоветовал контрабандист. — С вами невозможно разговаривать. Накурившийся опиума китаец — и то сообразительнее.

Бартек поднялся и направился к океану.

— Никакого прилива нет, — сказал он на ходу.

Порохневич схватил его за плечо, развернул и изо всех сил ударил в челюсть. Бартек упал, сплюнул слюну, смешанную с кровью и крепко выругался.

— Это вам за то, что вы слишком много о себе думаете, — объяснил Порохневич.

Вот скотина, подумал Бартек.

Он дополз до воды, умылся, побрызгал на голову. Шелест деревьев умолк, только где-то внутри все еще слышался ее голос, тихий и восторженный, сливающийся с шумом прилива.

— Что вам от меня нужно? — спросил Бартек.

Порохневич неторопясь раскурил папиросу и лишь потом ответил:

— Во время прилива повесился Тито.

— Итальянец?

— Да.

— Мне нравятся итальянцы, — сказал Бартек. — Но идиотов я не люблю. Самоубийство, по-моему, привилегия идиотов.

Порохневич сплюнул и выбросил папиросу.

— Раз вам нравятся итальянцы, значит вам должно нравиться их хоронить. И не будем дискутировать, Бартек. Пойдемте.

Недалеко, метрах в двустах, их уже ждали Мавр и крепкий седоволосый мужчина с бронзовой кожей. На берегу лежало тело покончившего с собой итальянца, завернутое в кусок грубой мешковины, с привязанным к ногам огромным камнем, так сильно выгоревшем на солнце, что он стал напоминать кусок глины.

Завидев Порохневича с Бартеком, Мавр со своим напарником подтащили к берегу большую рыбачью лодку, подняли тело итальянца и положили его на дно.

— Садитесь, — сказал Мавр Бартеку. — Посмотрите что всех нас ждет.

Никакого прилива нет, подумал Бартек, но благоразумно воздержался от высказывания этой мысли вслух. Он оттянул край мешковины и посмотрел на лицо покойника. Тито, по-видимому, было не больше тридцати.

Порохневич оттолкнул лодку от берега и седоволосый мужчина (наверное скандинав, подумал Бартек) начал грести. Все четверо сидели молча, и лишь когда лодка достаточно далеко удалилась в океан, Мавр нарушил молчание:

— Пожалуй хватит, а? — он переглянулся с Порохом.

— Достаточно. До дна здесь метров двадцать, — ответил тот.

Гребец сложил весла и перебрался на корму. Порохневич сел рядом с покойником.

— Прилив забрал твое тело, Тито, — пробормотал он, — но душа твоя всегда принадлежала богу. Если ты был грешен, — а так оно и было, — надейся, что Господь простит тебя, хотя наложившие на себя руки и не входят в число его любимцев. В конечном итоге, ты получил все, что хотел. Пусть душа твоя радуется, ибо в море мы так же близки к небесам, как и на земле. Аминь.

Мавр закинул тело на борт лодки, и с помощью Порохневича перебросил его в воду.

Раздался тяжелый всплеск.

Бартек вздрогнул.

— По-моему, итальянцы католики, — сказал он.

— Это не имеет значения, — возразил Порох. — Здесь всех хоронят по одному обряду.

— Всех, — мрачно подтвердил Мавр. — Даже масульман.

Когда лодка ткнулась в прибрежный песок, Бартек хлопнул Порохневича по спине.

— Я хочу знать имя девушки, — сказал он.

Порох облизнул высушенные зноем губы и неохотно ответил:

— Ноэла. Ее зовут Ноэла.

Бартек соскочил на землю и быстро зашагал вдоль берега.

— Постойте! — закричал Порох. — Вам не нужно с ней связываться! Она сумасшедшая!

Контрабандист бросился за Бартеком и нагнал его в несколько шагов.

— Она сумасшедшая, — повторил он.

— Заткнитесь, — сказал Бартек. — Лучше вот что… Если мне придется сдохнуть на этом чертовом острове, позаботьтесь прочитать над моим телом что-нибудь более… м-м-м, оригинальное, нежели сегодня. Договорились?

— Хорошо, — согласился Порох.

Бартек улыбнулся и почти не размахиваясь неожиданно ударил контрабандиста по левой скуле. Порохневич упал, перевернулся на живот и застонал.

— Это вам за то, что вы слишком много думаете за других, — сказал Бартек. — А приливы на острове обходятся без этих ваших дурацких кошмаров. Это абсолютно точно. И вот что еще… — Бартек махнул рукой. — Впрочем, черт с вами. Оставьте меня в покое.

Порохневич выплюнул на песок обломки зуба и захохотал.

Бартек недоуменно посмотрел на него и, пожав плечами, тоже неожиданно рассмеялся.

7

Он застал Ноэлу у хижины. Она только что вернулась с ловли и теперь развешивала добычу на солнце, чтобы приготовить запас сушеной рыбы. Бартек несколько минут простоял в десяти шагах от нее, наблюдая как под незастегнутой рубашкой поднимается маленькая грудь девушки, когда она, потянувшись, насаживает очередную рыбину на кусок высоко натянутой лесы. Бартек вспомнил о некоем Пьеро Лоренцони, который крепко задумавшись, вывел зависимость характера женщины от формы ее груди. Впрочем, во всем этом наверняка было больше шарлатанства нежели эмпирических изысканий. Бартек улыбнулся.

— Ноэла! — позвал он.

Девушка обернулась и, завидев взлохмаченного, небритого Бартека еще более напоминавшего Робинзона Крузо, чем прошедшим вечером, засмеялась, прижимая к груди руку с зажатой в ней рыбешкой.

— Не вижу ничего смешного, — пробормотал он, подступая к ней. — Я что, похож на идиота?

— Ничуть.

Ноэла бросила рыбу в корзину и, вытирая руки о край рубашки, отошла от Бартека на несколько шагов назад. Ему показалось, что она такая легкая, что не оставляет следов на песке. Ветер разворошил ее волосы и они развевались в изумительном беспорядке.

— Иди в хижину, — сказала Ноэла, не то упрашивая, не то настаивая. — Иди. Я скоро приду. Мне нужно искупаться. Тебе ведь не понравится, если я буду пахнуть рыбой?

— Не знаю, — задумчиво ответил он. Ему было все равно. Эта женщина могла пахнуть чем угодно. Он хотел ее такую здесь и сейчас. — Не знаю. По-моему, ты пахнешь марципаном.

— У тебя галлюцинации, — Ноэла снова расмеялась и побежала к воде. У самой кромки она сбросила рубашку и с разбега ушла в набегавшую волну. Бартек вздрогнул, словно волна прокатилась по его спине, увлекая к берегу, а затем, заметив улыбающееся лицо девушки над водой, зашел в хижину.

В углу стоял маленький ящик с книгами. Некоторые из них были разбросаны по полу в совершеннейшем беспорядке. Ницше соседствовал с романами Грэма Грина, томик стихов Блейка скрывал под собой зачитанный до дыр детектив Эллери Куина. Бартек уселся среди всех этих сокровищ и принялся листать книги одну за другой. Это доставляло ему огромное удовольствие. Казалось, само зрелище типографского шрифта могло вызвать у него экстаз.

— Только не делай такое умное лицо, — Ноэла демонстративно выжала на пороге свои трусики, прилепила их на крышу и проскользнула внутрь, спрятавшись за спиной Бартека. Он протянул наугад руку и ухватил девушку за влажную лодыжку. Она взвизгнула и отскочила в сторону. Потом засмеялась. Набросив на плечи халат, села рядом с Бартеком, поджав под себя ноги.

— Ну что? Начитался?

— Все это я уже читал, — грустно констатировал Бартек, перекладывая книги. — Ничего нового.

Ноэла смешно надула щеки и выпустила воздух.

— В книгах никогда не бывает нового, — она улыбнулась и прижалась к его плечу.

— Иногда встречаются приятные исключения, — возразил Бартек.

Ноэла прижалась к нему еще сильнее.

— А вчера тебе было хорошо со мной?

— Не помню. Правда, не помню.

— Значит хорошо, — уверенно сказала она.

— Почему?

— Потому что не помнить можно только хорошее, а плохое застревает в памяти навсегда. Мне тоже было хорошо.

Бартек попытался рассуждать о примитивной природе человеческого счастья, которое порой можно выразить одним наречием, но мыслям его не суждено было иметь логического завершения.

Он коснулся ее губ одновременно проводя ладонью под халатом. Она вдохнула — перехватила ртом воздух, — вжалась в него, словно боясь упустить, потерять из виду, вздрогнула и медленно опустилась на пол.

— Ты же меня любишь, — произнесла она с непонятной утвердительно-презрительной интонацией. — Любишь… Робинзон.

Но Бартек не слышал ее слов. Он священнодействовал, парил над бескрайней гладью жемчужных вод, отзывающихся легким волнением на каждое его прикосновение. Ладонь его медленно двигалась по ее животу, гладкому как любовно обточенный океаном морской камушек, потом ниже, туда где она уже не могла сдержать тихий, словно шелест листьев стон.

Ветер неслышно подпевал им, путаясь в частоте и тональностях звуков. В конце концов ему это надоело и он утих, как и появился — так же неожиданно.

8

А как же Ирма? Ирма… Пустяки, сказала она. Нужно просто закрыть глаза. И делать то, что хочется, пока не начался прилив.

Бартек закрыл глаза. Властители прилива имели одно лицо и, похоже, оно принадлежало Порохневичу. «Пойдемте, Бартек, — позвал он. — Пойдемте».

— Нет! — закричал Бартек. — Не хочу! Не хочу…

— Иди, — сказала Ноэла. (Ее рука скользнула под рубашкой). — Иди. Иначе я не буду тебя любить.

Любить… Лю…

Бартек открыл глаза.

Ноэла спала рядом, свернувшись колечком.

В дверь хижины изредка врывался жаркий океанический ветер.

9

Он приподнялся на локте и спросил:

— Зачем ты его застрелила?

Она вздохнула.

— Тебе рассказали… Дураки.

— Я все-таки хочу услышать эту трогательную историю, — сказал Бартек, касаясь ее кожи между плечом и шеей. — Если тебе не трудно.

Ноэла закрыла глаза и крепко сжала рукой ладонь Бартека.

— Он был Властелином прилива. Понимаешь? Он звал меня с собой, а я не хотела идти.

Бартек нахмурился.

— По-моему, он просто хотел тебя изнасиловать.

Ноэла выпустила его ладонь и отбросила спадавшие на лоб волосы.

— Нет, — сказала она. — Рано или поздно каждый человек на этом острове слышит Их голоса. Тогда он становится частью прилива, а затем им самим. А тот… Он хотел, чтобы я ушла с ним в прилив. Он не желал умирать в одиночку.

— И поэтому ты застрелила его, — закончил Бартек.

Ноэла кивнула и прижалась к нему.

Бартек обнял ее. Интересная мифология, подумал он. Очень интересная. Такое ощущение, что местная островная цивилизация насчитывает несколько тысяч лет.

— Я боюсь, что ты тоже станешь Властелином и куда-нибудь позовешь меня, — шептала Ноэла. — Туда, куда я не смогу пойти с тобой. Потому что ты уже будешь не ты…

— Я — это я, — сказал Бартек и рассмеялся. — Мы с тобой городим такую чушь, что животики надорвать можно. Прилив, Властелины… Бог мой! Такой ощущение, что я попал в санаторий для чокнутых.

— И при этом совершенно здоров.

— А ты сомневаешься?

— Нет. Но тогда зачем трахаться с чокнутыми? Это знаете ли, пан Бартек, может существенно повлиять на вашу психику. — Ноэла захохотала так заразительно, что Бартек не выдержал и закатился вместе с ней.

Неожиданно она посерьезнела.

— Только имей в виду, Бартек, если ты будешь… как он, я… я тебя застрелю. У меня еще осталось четыре патрона.

Бартек кивнул.

— И тебе будет меня не жалко?

— Очень жалко. А теперь иди ко мне и ни о чем не думай.

Но Бартек успел подумать: если бы итальянец Тито знал, что хотя бы один человек будет жалеть о его смерти, может быть он не повесился бы. Может быть…

10

Бартек застал Порохневича в заведении Каллиопия. Перед контрабандистом стояла бутылка пойла и тарелка с куском копченой рыбы, от которого он отламывал ломтики мяса, затем обсасывал их и выплевывал на пол.

Бартек сел напротив, но Порох, казалось, даже не заметил его. Он выплюнул очередную порцию рыбы на пол и проговорил:

— Дерьмо с-с-собачье.

Бартек смахнул с ящика все, что на нем стояло, и крепко сжал плечо Порохневича, когда тот попытался встать.

— Сидите, Порох. Сидите, — процедил он сквозь зубы. — Нам нужно поговорить. О многом.

— И о чем же? — сделал нарочито удивленное лицо контрабандист. — Уж не о спас-сении ли души, мать вашу?

— О Них, — сказал Бартек.

— О-о! — лицо Порохневича посерьезнело и, казалось, он даже немного протрезвел. — Они всюду, Бартек, — сказал Порох, перейдя на доверительный шепот. — У меня есть на этот счет с-своя гипотеза. Как вы думаете, может ли на одном богом забытом острове вопреки теории вероятности с-собраться столько народу? С-столько старых пердунов, молодых бездельников, прос-с-ституток, божий перст им… и этих, каких? А-а-а… — Порохневич сплюнул. — Это Они с-собрали нас здесь. Они! — Он поднял указательный палец вверх. — Они не знают что такое люди. Им нужно изучить их, по-с-смотреть. Как мы живем, размножаемся, на каких языках говорим. И тьфу!.. Мерзко быть подопытным кроликом. Но ведь нас никто не хватится. Мы мертвы. А Эти, — Порохневич опять ткнул пальцем в ветхую кровлю над головой, — думают, что мы — с-социум. Ха! С таким же ус-с-спехом можно изучать животный мир, собирая дохлых кошек, раздавленных автомобилями.

— А прилив? — спросил Бартек.

— Это еще проще, — Порохневич еле ворочал языком. — С-сканирование подсознательного. Они не только наблюдают, Они нас п-препарируют. Знаешь, как в чашечке Петри лежишь… А из тебя тянут воспоминания, эмоции, страхи… Иногда мне очень не хватает травки. Вы курили траву, Бартек?

— Нет.

— Вот и п-пошел в задницу, журналистишка с-сраный, — голова Пороха упала на стол.

— Оскорбление по профессиональному признаку, — Бартек поднял за волосы голову Порохневича и, убедившись, что контрабандист уснул, опустил ее обратно. — Пьянь.

— Оставь его, — не очень вежливо попросил кто-то за спиной. Бартек подумал, что сейчас самое время сказать этим свиньям кто они такие, но не решился сделать это. Он вспомнил, что о нем будет кому пожалеть, если в дурацкой драке ему всадят нож под сердце. Ей будет больно, подумал он.

Бартек встал и вышел из заведения. Ему показалось, что он вынес с собой из этого сарая мерзкий запах самогона, кислой блевотины и плохо прожаренной рыбы. Он глубоко вдохнул воздух и побрел к океану.

Ему очень захотелось увидеть Ирму. Как тогда, три года назад: взлохмаченную, сонную как осенняя муха, с корейским плейером на поясе, а из наушников едва слышно доносится «Et Si Tu N’exis-tais Pas», и все еще впереди, и еще не кончилось, и не было этого жуткого кораблекрушения…

Бартек резанул ладонью воздух. Фьюить! Он никогда больше ее не увидит. Он забыл о ней. У него есть Ноэла. Но-э-ла.

Девушка с пистолетом.

(Не нужно беспокоиться).

Бартек сел на берегу и закрыл глаза. Так мало людей вокруг, подумал он. С каждым приливом их становится еще меньше. И никому до этого нет дела. Вот что самое мерзкое. Можно заниматься любовью, лакать пойло, плакать, глядя на горизонт, но ничего не изменится. Только Они смотрят сверху.

— Ш-ш-ш, — сказали волны. — Ниш-ш-ш-его…

— Ну, Вы! — заорал Бартек куда-то в океан. — Вы! Властители хреновы! Если вы есть, покажитесь! Или на худой конец дайте знать! — он прислушался к шуму волн:

«Ш-ш-ш…»

Что со мной? — подумал он. Я схожу с ума? Или я просто устал?

Бартек поднялся, зачерпнул горсть песка и запустил ее в набегавшие волны.

— Жрите, посланцы иных миров…

Одинокая чайка засмеялась высоко в небе. Бартек горько усмехнулся и побрел искать что-нибудь к завтраку.

11

В ста метрах от хижины Ноэлы Бартек наткнулся на тело мужчины. Человек лежал на спине, устремив широкооткрытые глаза в небо, словно пытался увидеть там что-то такое, чего давно жаждал, но не мог обрести.

Песок рядом с телом был пропитан кровью, стекавшей из тонких порезов на кистях рук.

Бартек безучастно рассмотрел лицо самоубийцы, покачал головой и пошел своей дорогой. Сегодня церемония обойдется без меня, подумал он.

В этот момент в его душе впервые промелькнуло беспокойство. Ему показалось, что кто-то позвал его.

12

— Откуда у тебя столько вещей? — спросил Бартек, рассматривая огромный ворох платьев, юбок и прочих всевозможных нарядов, сваленных на полу хижины. — Такое ощущение, что ты специально готовилась к длительной жизни на острове.

Ноэла взяла первое попавшееся платье. Это был шикарный вечерний туалет с долгим декольте и огромным розовым бантом на груди. Бартеку показалось, что стоит потянуть бант и развязать его, как тут же все платье рассыпется, словно серпантинная лента.

— Вот это я нашла в чемодане, который прибило к берегу во время прилива. Забавно, правда? — Ноэла вздохнула и бросила платье на пол. — Самое обидное, что оно здесь совершенно ни к чему. В нем некуда пойти.

— Но мы могли бы устроить свой собственный праздник, — заметил Бартек. — Только ты и я.

Ноэла молчала. Бартек уловил заинтересованный блеск в ее глазах и протянул ей платье.

— Подожди! — воскликнула она.

Бартек удивленно наблюдал, как она возится в углу возле чемодана. Наконец, Ноэла, обернулась и швырнула в него какой-то непонятный комок.

— А это тебе! — крикнула она. — Извини, что не выглажено, но по-моему, и так не плохо.

Бартек расправил комок. Это был белый костюм — явно великоватый Бартеку, но вполне приемлемый в данной ситуации. Он стал переодеваться.

Ноэла последовала его примеру.

— Вот так номер! — изумился Бартек, рассмотрев Ноэлу в вечернем платье.

— Ты тоже ничего, сказала она. — Правда, брюки спадают и пиджак висит как мешок, но выглядишь ты все равно вполне респектабельно.

— Благодарю вас, мадемуазель.

Бартек притянул Ноэлу к себе и они медленно закружились на одном месте под музыку волн.

— Все таки мне ужасно хочется развязать твой бантик, — прошептал он.

— Подожди. Мы еще не ужинали.

— А разве у нас что-нибудь есть? — спросил искренне удивленный Бартек.

— Ничего, — призналась девушка. — Но мы должны хотя бы сделать вид… Ведь сейчас нет музыки, но мы танцуем. Так и с ужином.

Бартек захохотал. Сейчас мы будем играть в Питера Пэна, подумал он. И от этой мысли развеселился еще сильнее. Раз-два! Где мое первое блюдо?

— А не съесть ли мне тебя? — спросил он. — Ты наверное очень вкусная.

— Каннибал! — сердито заявила Ноэла.

— Нисколько, — возразил Бартек.

Снаружи раздались громкие пьяные голоса. Они приближались и, словно лавина, становились в своем движении все громче и опаснее. Бартек почувствовал как под розовым бантом неистово забилось сердце Ноэлы.

Голоса раздавались около хижины.

— Я посмотрю что там, — пролепетал Бартек.

— Не надо, — мягко возразила ему девушка. — Тебе не нужно туда ходить.

Бартек осторожно снял ее руки со своих плеч.

Он вышел из хижины. Четверо незнакомцев отвязывали от столба лодку Ноэлы. Все они были достаточно пьяны для того, чтобы превратить это занятие в сизифов труд.

Но Бартеку показалось, что дело обстоит гораздо серьезнее.

— Что вы делаете?! — закричал он и побежал к лодке. — Оставьте!

— А это что за франт? — заговорил один из четверки — грузный мужчина с тяжелой одышкой, сквозившей при каждом слове. Когда он говорил, казалось, что выдувают воздух из невидимых кузнечных мехов. — Твоя, что ли, лодка? — поинтересовался неизвестный.

— Моя, — сердито сказал Бартек. — Предлагаю вам немедленно убраться!

Маленький человечек в кепке с огромным козырьком бросился на Бартека и ударил его головой в живот. Бартек судорожно вдохнул воздух и согнулся пополам.

— Дай ему еще, Пискарь! — раздался тот же голос с одышкой. — Один хрен лодка наша.

Бартек выпрямился и получил жесткий удар в лицо. Перед глазами поплыло зелеными волнами, схлынуло, ударилось в багрянец и отошло.

А драться ты не умеешь, коротышка чертов, подумал Бартек. Не туда бить надо. Он прикинул то место, где приблизительно должна была находиться голова Пискаря и ударил ребрами ладоней с боков. Раздался крик. Бартек ударил резким рубленным сверху (главное попасть по переносице), потом по глазам и по левой скуле.

Что-то мычащее от боли упало к его ногам. Вот так, подумал он.

— Ах ты, падаль! — заревел одышечный. — Смерти своей хочешь?

Бартек попятился. Внезапно за спиной раздался голос Ноэлы:

— Убирайтесь!

Наступавшие не остановились. Кто-то заорал в темноте:

— Ты покойник!

И вслед за этим криком грянул выстрел. Громкий и страшный. На какое-то мгновение звук выстрела заглушил шум начинающегося прилива, но затем рассеялся и уступил место более могущественному.

Бартек обернулся.

— Ноэла, — прошептал он. — Ты же убила его…

Она кивнула и едва перебирая ногами пошла к хижине, белея голой спиной в темноте.

Бартек направился вслед за ней. Позади не было слышно ни звука, ни движения, как-будто одним выстрелом она убила всех, кто мог находиться там. Когда он вошел, Ноэла сидела на полу и смотрела прямо перед собой неподвижным взглядом.

— Три, — прошептала она.

— Что? — Бартек присел рядом с ней.

— Три, — повторила Ноэла. — У меня осталось три патрона. Когда не останется ни одного, они смогут делать все что захотят.

— Чушь, — Бартек погладил ее волосы. — Я же с тобой.

В тусклом свете обильно коптящей сальной свечи Ноэла казалась похожей на восковую куклу. Бартек испугался и слегка подтолкнул девушку.

— Да, — отозвалась она.

— Все обошлось, Ноэла, — сказал Бартек.

Девушка кивнула в ответ и подняла глаза.

— Знаешь, мне очень хочется, чтобы ты развязал бант, — прошептала она. — Очень.

13

Он не сказал Ноэле ни слова о том, что почувствовал прошедшей ночью, и тогда, сидя на берегу. Бартек тихо собрался, боясь потревожить ее хрупкий как хрустальный цветок сон, прислушался к шуму прибоя и вышел.

Пройдя несколько шагов он остановился, вспомнив о том, что забыл в хижине бритвенный станок и лезвия, которые ему выдал Порохневич. Впрочем, это даже к лучшему, подумал он. По крайней мере, вены я себе перерезать не смогу. Нет лезвия, нет и искушения. Ему на память пришел человек со вскрытыми венами на кистях рук и широкооткрытыми глазами. От всплывшей картины пропитанного кровью песка Бартека затошнило. Он повернулся лицом к ветру и сделал два глубоких вдоха. Тошнота отступила.

— Бартек… — позвал кто-то.

Ветер с силой ударил в лицо, заставил закрыть глаза. Не оборачиваться, решил Бартек. Ни в коем случае. Перехватило дыхание. Он уткнулся в ладони, судорожно втянул воздух.

— Бартек… — этот голос не принадлежал никому. Такими голосами разговаривают только капли дождя, листья деревьев и губы умирающих. Или Они…

Бартек отнял руки. Мощный порыв ветра резанул его по глазам, заставив попятиться, а затем обратиться в бегство. Он спотыкался, падал, но какая-то неведомая сила заставляла его подниматься и бежать дальше.

— Бартек! — прогремело над самым ухом. — Бартек, черт побери! — Порохневич ухватил журналиста за ворот рубашки и притянул к себе. — Все в порядке? — спросил он.

В лицо Бартеку ударил хорошо знакомый запах рыбы и дерьмового табака.

— Пусти, — пролепетал Бартек. — Дай отдышаться.

— Что за пробежки по утру? — поинтересовался Порох, ковыряя в зубах маленькой щепочкой. — От судьбы не убежать, дружище. Что-то выглядишь ты неважно.

— Устал я, — пробормотал Бартек, опускаясь на песок.

Порохневич кивнул. Ветер разметал его волосы и теперь контрабандист напоминал Бартеку то ли Медузу Горгону, то ли хиппи с дурацкого, невесть где увиденного им плаката «Занимайтесь любовью, а не войной».

— Твоя девка вчера пристрелила Пискаря, — сказал Порохневич.

— Не смей ее так называть.

— Хорошо, — Порох облизнул высохшие губы. — Собственно, я только хотел узнать…

Бартек поднял глаза и, казалось, если бы он сейчас захотел, то высверлил бы ими на переносице контрабандиста маленькую черную дыру.

— …окончательно ли Хозяйка Страшного Пистолета сдружилась с Ее Величеством Шизофренией или, может быть, у нее еще остались признаки здравомыслия, — Порох отбросил щепочку, видимо, закончив чистку зубов, и добавил: — Берегись, Бартек.

Когда-нибудь она и тебя пристрелит.

— Заткнись, — сказал Бартек тем снисходительно-мягким тоном, которым обычно пользуется прохожий, успокаивая стоящую на его пути дворняжку, захлебывающуюся собственным лаем. — Заткнись, пожалуйста.

— Как вам будет угодно, — отозвался Порохневич.

Сейчас он вызывал у Бартека такое же чувство как надоевшая до боли в скулах жевательная резинка, которую жалко выплюнуть.

— Ты ничего о ней не знаешь, — сказал Бартек.

— Если считать знанием поведение в постели — ничего, — согласился Порох. — В остальном я вижу ее насквозь. Кстати, что я тебе наговорил вчера?

Бартек отмахнулся от контрабандиста как от назойливой мухи.

Порох неопределенно хмыкнул, давая понять, что разговор не стоит и выеденного яйца.

— Мы говорим словно слепой с дальтоником, — сказал он. — Один пытается доказать, что мир беспросветно черен, а другой, — что он всего-навсего черно-бел, и оба не представляют себе его истинного цвета, — Порох вздохнул. — Я понимаю, что тебе мерзко. Может быть очень мерзко, но знаешь, где-то я читал… Если у тебя тяжело на душе, расчеши волосы. Если не полегчало, погладь кошку. Волосы ты уже расчесал Бартек, а теперь погладь кошку. Погладь так, чтобы у этой твари выгнулась спина и она зажмурилась от удовольствия. Гладь до тех пор, пока не успокоишься. Вот все, что я могу тебе сказать.

— Погладить кошку? — спросил Бартек. — Но прилив…

— Прилив для тех, кто не успокоился, — перебил его Порох. — И пошел ты к черту!

Бартек покачал головой, словно китайский болванчик. Его снова затошнило. Нужно бежать, бежать отсюда, подумал он. Взять Ноэлу, погрузиться на лодку и хоть куда-нибудь уплыть. Только не здесь. Он не знал, что может статься с его рассудком, если ему еще раз доведется услышать этот вкрадчивый голос за спиной.

Порохневич был уже шагах в двадцати, когда Бартек окликнул его. Контрабандист не обернулся. Бартек позвал громче. Порох остановился и посмотрел назад.

Спросить его, не слышал ли он когда-нибудь этот голос — поднимет на смех, подумал Бартек. Он махнул рукой и Порох, пожав плечами, двинулся дальше.

(Погладь кошку).

Только не сейчас. Он слишком слаб, чтобы искать эту чертову тварь.

(Трахни ее как следует, к чему эти нежности).

Слепому не удастся погладить ее. Разве что ухватить за хвост и…

(Никогда не мучай животных, Бартек).

…об стену. Об холодную кирпичную стену. И до тех пор, пока слизкое горячее месиво не забрызгает руки, одежду, лицо. До тех пор, пока рука не устанет, и даже если устанет, то через это чувство стального стержня, который тебе вставил в ладонь неизвестный выдумщик. Бить, бить… До конца.

Бартек сжал руками виски и упал лицом в песок. Песчинки прилипли к губам и на брови. Он медленно поднялся и побрел в рай.

Прямой дорогой.

14

Дорога в рай была закрыта на ремонт. Ему пришлось свернуть на другую дорогу.

Куда она вела не з