Оглавление

1. Позволь реке течь

***

«Позволь реке течь»

Внезапно рухнувшая ночь тяжело нависает черной простыней над домом. Знаю, на юге всегда так бывает, но я отчего-то не в состоянии к этому привыкнуть. Вот, как ни старайся, не могу этого понять, а точнее, уследить, уловить, ухватиться за вечер — маленькую крупинку дня. Растянуть бы ее, как жевательную резинку без сахара, и рассмотреть под микроскопом со всех сторон. Тогда, может быть, хоть что-то стало бы понятней, ближе — проявился бы ощутимый контур чего-то постоянно ускользающего…

Но, наверное, вместе с ним исчезла бы и дымка таинственности — реализм прагматичной науки непременно убивает божественную романтику неполноты. Это как в школе: смотришь на уроке биологии через окуляр на стеклянную пластинку, а там — увеличенный в тысячи раз монстр. Тебе объясняют, что предъявленная гадина является простейшим микроорганизмом, откликается на такую-то кличку и в разрезе выглядит вот так, и тычут тебя носом в схему. И ты, косясь на это создание, невольно сравниваешь ее с собратом на плакате. И видишь — не похожи. Но все равно киваешь в такт учительнице, бубнящей заученный текст о важности этих «образований» для природы в целом, и, конечно, их месте в пищевой цепочке в частности.

А в голове у тебя мысли совсем другие: эти организмы живут, размножаются, питаются, воюют и умирают — и, по сути, ничем от людей не отличаются. Разве что размером, да внешним видом. И вот ты — такой же организм, и на тебя кто-то тоже сейчас в микроскоп глядит… что захочет с тобой, то и сделает. А ты, глупый, даже не подозреваешь о том, что и как на самом деле есть (кстати, равно как и твой меньший брат по участи). И вдруг такая тоска невыносимая накатит, что глядеть противно становится, и урок учить ни к чему… Черт бы побрал эту школу! «Знания умножают скорбь» — это ещё царь Соломон сказал.

Поглощенный раздумьями, я меряю свою крохотную времяночку шагами. Три вперед, разворот, три назад, ещё раз. Три вперед, разворот, третий назад и… И всё меняется в мгновение ока: земля взмывает куда-то ввысь, потолок обрушивается под ноги, а я сам со смачным звуком шмякаюсь на встающий на дыбы пол. Больно… В голове шумит, как во время прибоя на берегу — особенно здорово шарахнулся именно ей. Жизнь жутко несправедлива — ошибаюсь я целиком, а все удары на себя принимает моя самая слабая часть тела.

Окинув взглядом место происшествия, я понимаю, что послужило причиной столь резвого моего падения, и это заставляет меня рассмеяться, несмотря на боль. Оказывается, во всем виновата банановая кожура — ни дать ни взять штампованный кадр из немого кино. Комедия… Поужинал, а убрать за собой не догадался — результат налицо… Храните травмоопасные предметы в труднодоступном месте!

Сажусь, растирая ушибленный затылок, и чувствую, как под моими пальцами вырастает приличных размеров шишка. Угораздило же меня… Расскажу завтра об этом ребятам — будут ржать надо мной, как сумасшедшие. Представляю себе их лица… Да я бы и сам на их месте смеялся до колик.

Встряхнув головой, пытаюсь немного прийти в себя. Раньше я этого не замечал, но, оказывается, с этой точки открывается отличный вид — и в том числе прямо на соседский балкон, на котором как раз кто-то курит. Я вижу, как витает алый мотылек сигареты — на мгновение разгораясь и становясь ярче, он затем вновь блекнет, теряя насыщенность цвета… Интересно, видел ли тот человек мое эпичное падение? В любом случае, при всякой оплошности можно сделать вид, что все произошло не случайно, а было запланировано, сделано намеренно, как раз потому, что знал — за тобой наблюдают. Хорошая мина при плохой игре: с таким подходом все ошибки переживаются легче. Поэтому я с удовольствием корчу рожу в ту сторону — пусть, если что, будет в курсе, что и я тоже в курсе! Но, к моему глубочайшему сожалению, рожа выходит постная и скучная. Не так смешно ее изображать, как смотреть на это со стороны.

Вот, скажем, раньше была у меня подзорная труба. Давным-давно, ещё до школы. С виду простая, ничем не примечательная. Такие промышленность в то время, наверное, миллионами штамповала. Но для меня она представляла собой настоящее чудо, хотя на витрине магазина совершенно не казалась такой уж волшебной штуковиной, способной проникать сквозь пространство, заставлять приближаться отдаленное, показывать невидимое легко, как «свет мой зеркальце…». Однако, несмотря на всю свою прелесть, сие хитроумное устройство не пробудило во мне тяги к науке. И общие впечатления исследователя свелись к тому, что я помню, как выглядит укрупненная с помощью оптики сверкающая карта звезд, да, пожалуй, ещё занавески в окне напротив. Аллилуйя!

Не спеша поднимаюсь на ноги. Разноактивные мысли, мыслишки, мыслюшонки и мыслюшата ступают железными пятами, пятками, пяточками и пятенятами по плодородным равнинам моей памяти. Выписывая круги среди неразрешимых вопросов, спотыкаясь о выпуклости неприятных воспоминаний и задерживаясь подольше на позитивных моментах, они шуршат шелухой происшествий, обращаясь ко мне, как к равному. И меня это радует…

А на Севере сейчас белые, будто суфле, ночи… Солнечный диск, не торопясь, лениво уползает за «неровность вычурную крыш» на пару часов. А потом он снова будет медленно подниматься вверх, чтобы после с ускорением вновь рвануть к горизонту. Закат, как и все пути с вершины — дорога вниз… Удивительно, но меня почему-то совсем это не беспокоит. Наверное, также как и не тянет домой. Говорят, что дом — это там, где тебе хорошо. И точно — я чувствую себя здесь дома. Дома — потому что здесь хорошо! И мне хорошо! И хорошо, когда хорошо!

Я выползаю под раздолье небес. В помещении спать жарко — раскалившийся за день металл крыши неохотно остывает, отзываясь специфичным пощелкиванием. Ему вторят цикады и невесть откуда взявшиеся комары. Поэтому лежать в этой душной, звенящей микроволновке, пусть даже под простыней, попросту невозможно. Снаружи всё совсем не так — с моря легким бризом тянет прохладой и среди темнеющих на фоне неба ветвей ослепительно ярко блещут звезды. Запрокинув голову, я стою так минут пятнадцать, любуясь красотой бесконечности. Правда, моих познаний не хватает на то, чтобы отыскать, скажем, созвездие «Стрельца», но это не умаляет красоты всей развернувшейся пред моими глазами картины… Мы так редко смотрим вверх, постоянно устремляя взгляд себе под ноги, словно ждем чего-то. Например, что внезапно наткнемся на золотоносную жилу, нефтяную скважину или на чемодан, упакованный хрустящими новенькими стодолларовыми бумажками. Вот порой и забываем, в каком именно мире мы живем. А ведь это вовсе не мир валютных магнатов и звезд скандальной желтой прессы. Наш дом — обитель гармонии и чудес, залитая до краев восхитительными по красоте пейзажами, населенная неповторимым многообразием организмов и субстанций. Мы не ценим в спешке своей жизни того, что распростерто вокруг нас, предпочитая сиюминутную выгоду огромному и всепоглощающему счастью. Скажите, давно вы смотрели на звезды? Я — слишком. И поэтому сейчас все так славно…

Тихий смех выводит меня из состояния гипнотического транса. Я с трудом возвращаю запрокинутую голову в прежнее положение, и перевожу взгляд на дом. Ликино окно золотится тусклым светом ночника. Оттуда снова слышится смех. Видно они со Шкипером ещё не спят. Сейчас помаются дурью, а потом займутся любовью. Счастливые… Я вздыхаю, и присаживаюсь на край скамейки. Хорошо хоть они будут делать это тихо, чтоб не разбудить Арчика, а то я знаю, как Лика в процессе получения чувственного удовольствия способна верещать…

Странно все-таки — назвать сына Артуром… Мы же вроде не в Средневековой Англии живем, другие времена на дворе. Ну да Бог с ними. Как говорится, в каждой избушке свои погремушки. Главное, чтобы человек вырос хорошим, а как его при этом звать — не важно. Имя, в конце концов, и поменять можно.

Когда я начал ходить на карате, был там мальчик младше меня лет на пять. И имя у него было то же, только величали уменьшительно-ласкательным — Артурчик. Сразу становилось заметно, что ребенок далеко не из обыкновенной семьи: малиновые пиджаки, Моцарт из «утюга» и мерин шесть-нуль-нуль. Во всяком случае, все к этому пацаненку относились почтительно, и даже тренеры лебезили перед ним. И однажды случилось так, что меня с этим Артурчиком поставили в спарринг. Надо признать, что насилия я не терпел никогда, и спарринг этот был для меня первый и, забегая вперед, скажу, что последний… Мы поприветствовали друг друга, «хадзимэ!», и бой начался. Артурчик бросился на меня аки гладный лев на трепетную лань и начал колошматить куда придется. Никак не ожидал от мальца такой прыти! Да и бить человека заметно ниже ростом и находящегося со мной в совершенно разных весовых категориях не хотелось. Я бы ни за что в жизни не стал этого делать. Поэтому, отступая, пытался закрыться от ударов, но… Словом он провел запрещенный прием, заставив меня согнуться от боли, а затем прыгнул и повалил… Дело запахло жареным — проигрывать было унизительно. Тогда я собрал всю свою волю в кулак и ответил всерьез.

Долго потом тренеры недовольно качали головами… Да и вообще, отношение ко мне в секции сменилось на крайне негативное. Пришлось уйти, так и не получив даже желтого пояса. Хотя, казалось бы, чего такого — разбил человеку нос, губы и поставил ослепительный бланш под глазом. Делов-то… На то оно, вроде как, и карате… Ну а потом, во взрослой жизни, чаще все-таки били меня. И не то чтоб я был таким уж отпетым пацифистом, не принимающим никакое насилие, просто…

Просто… Не знаю… Так складывалось, потому что я… Потому что… Черт возьми, да кто же я на самом деле? Что я могу сказать о себе? Вот если сейчас внезапно откину коньки или склею ласты, то какие слова будут написаны обо мне в эпитафии? Каким запомнюсь друзьям и знакомым? Надо бы задуматься о собственной роли в жизни — сделать выводы, пересмотреть позиции…

Начинаю бесшумными шагами мерить двор — четырнадцать плиток вперед, разворот, четырнадцать назад и ещё раз. Главное в темноте не споткнуться о какую-нибудь оставленную вещь. Ибо ночь на дворе стоит такая — хоть глаз выколи, а с меня на сегодня падений хватит.

Итак, что у меня позади?

Прожил я с горем пополам двадцать девять лет. Это порядка десяти с половиной тысяч дней, а уж сколько секунд и считать страшно… Из этих самых двадцати девяти лет я совершенно не помню первые года четыре, а ещё три рисуются в памяти крайне смутно — лишь отдельными моментами. Исключим к тому же время, потраченное на учебу (одиннадцать лет в школе и шесть в универе), и я получу чистыми — пять. Из этих пяти стоит вычесть все пьянки и дни, следующие за ними; дни, упущенные по состоянию здоровья, а также потраченные на работу и глубокие депрессии. Ещё часы, проведенные в пустом ожидании (автобуса, опаздывающей девушки, начала приема в сберкассе) и время, ушедшее на перемещение в пространстве. Спрашивается, что я получил в итоге? Каких-нибудь пару лет жизни для себя? Пару лет без мытья посуды, полов и плиты, без выяснения отношений и ссор, без контроля и присмотра… дни без обязательств и воплощения в жизнь глупых пустых обещаний. И вот эти вот два года — это и есть весь я?

Хорошо! Ладно. Допустим. Значит, этими двумя годами своей жизни я могу нарисовать полную картину себя с избытком. Что ж, попробуем!

Зовут меня Руслан. Ростом я под два метра, комплекции плотной, склонен к полноте. В армии не служил, серьезно не болел, руки-ноги не ломал, в аварии не попадал, не тонул-не горел. Из тридцати двух зубов, правда, навсегда лишился около дюжины, что порою наводит на мысль, что я гималайский сурок… Сердце временами пошаливает, но это от постоянного употребления табака и алкоголя. Понимаю, что своими руками рою себе могилу, вот только отказаться от искушения не в силах.

Жил у себя дома или в квартирах подруг, которых за десять лет взрослой активной жизни насчитывается всего четыре штуки. С половиной из них расстался мирно и поддерживаю вполне приятельские отношения… Ни у одной не был первым, что, естественно, несколько печалит. В браке не состоял, детей не завел. Однако стал причиной пары абортов, чего до сих пор не могу себе простить.

Хорошие друзья появлялись с частотой — один в год. Терял я их в два раза реже. В итоге, сейчас постоянно общаюсь примерно с десятью, чего должно хватать, если бы у всех находилось на меня время.

Трижды был заграницей и остался не слишком доволен. Стандартный тур: банальные экскурсии, обыденные впечатления… Почему же я так дьявольски мало путешествовал? Надо бы это исправить, и, как только выдастся свободное время, рвануть куда-нибудь — хоть «стопом», хоть на велике, хоть пешком. Нельзя разделять свое время только между домом и работой. Это неправильно. Разве для того я пришел в этот мир, чтобы оказывать финансовую поддержку боссу, который благодаря моему труду ездит по Европе и развлекается? А у меня если и остаются силы, так только на то, чтобы в выходные выбраться в ближайший лес пожарить шашлыки. Это ведь категорически неправильно! В конце концов, мой работодатель преуспевает лишь из-за меня и таких, как я — не будет нас, не будет и его успеха…

Кстати, насчет работы: за одиннадцать лет трудового стажа я сменил около семи профессий, пока не остановился на буковках и циферках — стандартном и невероятно скучном наборе программиста. Общий заработок за все время должен был бы составить приличную сумму, но для себя я расщедрился лишь на подержанный старый «Опель» и участок за городом в шесть соток с сараем на нём.

Так, что ещё?

Написал кучу страниц кода, несколько неплохих статей по софту и могу самостоятельно собрать из груды запчастей вполне приличный комп, чему и рад безмерно… Пересмотрел пару тысяч полнометражных фильмов (некоторые не по одному разу) и прошел около сотни игрушек… Деревьев не сажал, дома не строил…

Да, что-то рисуется не слишком радужная картина «меня» — можно сказать, вся жизнь прожита даром.

Ой-ой-ой… Как же это нехорошо… Это даже звучит отвратительно — «даром»! Эдак, если и дальше так пойдет, на смертном одре похвастаться будет совершенно нечем. И не помянет меня никто добрым словом, и не вспомнит. Пора, наверное, начать переосмысливать свое бытие и направлять жизнь в нужное русло, чтобы все без исключения, с кем меня сталкивает стремительный поток бытия, могли с чистым сердцем, нисколько не кривя душой, сказать, что с моей помощью они стали чуточку чище и добрее, а мир вокруг обрел малюсенькую капельку иного смысла и новых красок… Уверен, это будет как раз то, что нужно.

С этой великолепной мыслью, окрыленный воодушевившей меня идеей дальнейшего саморазвития, я безмятежно отправляюсь спать, зная, что эта ночь станет для меня одной из самых спокойных в жизни.

* * *

На моих часах без двенадцати минут и тридцати трех секунд шесть. Я недавно проснулся и лежу с открытыми глазами. Пялюсь в потолок. Мне всегда доставляло удовольствие собирать в голове какие-нибудь замысловатые геометрические фигуры из узорчатых панелей, которыми он оклеен. Вот, к примеру, деталью рисунка каждой из них является окружность, и если внимательно присмотреться, то из двенадцати можно сложить крест.

Все-таки двенадцать — это какое-то сакральное число. Месяцы, апостолы, поэма Блока… Кстати, я регулярно его перечитываю. Странно, ведь никогда не любил, а тут, вдруг, начал читать. Да и не только его, а прям всю поэзию «Серебряного Века». И хотя до конца ее так и не понял, но каждый день с упорством барана, вновь и вновь принимаюсь за штудирование. Авось проймет… Но пока что-то не пронимает. Должно быть, в мире есть вещи, которые — твои и, которые — не совсем. Даже если они очень и очень здоровские, и нравятся большинству.

Впрочем, то же самое можно сказать и о людях — с ними не всегда просто прийти к взаимопониманию. Редко бывает, когда находишься на одной волне с человеком. И уж если посчастливилось столкнуться с таким — сгребай его в охапку и ни за что не выпускай из своей жизни. Потому что это — самый настоящий дар: духовная близость! Хотя, случается и наоборот… Скажем, где-то примерно через полчаса должна встать Анна Николаевна — мать Шкипера. Уж насколько она замечательная, и во всех смыслах удивительная — днем с огнем второй такой не сыщешь. Низенькая, коренастая, пухленькая, с виду очень медлительная, она полна невероятной бьющей через край энергией — и по дому постоянно хлопочет, и на рынок бегает, и ораву подобных мне раздолбаев терпит и, более того, кормит и беспокоится обо всех. При этом всегда с улыбкой, шутками-прибаутками и хорошим настроением — клад, а не женщина! Но, увы, найти с ней общий язык у меня до сих пор не получилось. То ли не нравлюсь я ей в силу своих несуразных комплекции и размеров, то ли пристрастие к алкоголю всему виной, но есть что-то такое незаметное и неизмеримое, что и ощущаешь-то лишь пресловутым шестым чувством… А может быть, мне только кажется… Да! Скорее всего, так. Так оно как-то спокойней…

Когда Анна Николаевна встанет и выйдет с бидончиком за калитку (молоко начнут продавать из бочки в районе семи — нужно успеть взять его, покуда оно тепленькое) солнце, лениво потягиваясь, ещё только начнет освещать верхушки абрикосового сада по соседству. Тихо скрипнут ржавые петли, глухо заворчит лишайная соседская псина Пальма, а Николавна непременно пригрозит ей: «Цыц, окаянная!». Тут же, ну, максимум с интервалом в пять минут, проснется на чьем-то дворе петух. Не спеша слабо кукарекнет разок, словно пробуя свои силы, потом ещё раз — уже громче, и, наконец, в полную мощь гаркнет свое переливчатое «Кукаре-е-е-еку-у-у-у». Следом подхватят остальные, и вся улица на несколько минут утонет в гаме нестройного хора «пернатых будильников». А затем из репродуктора деды Миши польется гимн, он выйдет в своих парадных семейных труселях к «построению» — отдаст честь куда-то в сторону столицы и, промаршировав по направлению к нужнику, начнет поднимать государственный флаг, который успел уже основательно пообтрепаться и выцвести… Вообще, несмотря на все свои странности и загибоны, деда Миша — отличный мужик! Как говорится, «мастер на все руки». Кроме того — башковит. Словом, обладает такой народной смекалкой, которая, как я думаю, раньше передавалась по наследству из поколения в поколение.

Повезло Шкиперу с родителями! Анна Николаевна ответственна за цветы и за борщ, деда Миша за дорожки, за времянку и дом, который сам и ставил. Ну, а Шкипер им, конечно, в меру своих сил теперь помогает. За это ему, несомненно, стоит воздать должное… Вот не дай Бог попался бы им такой сынок, как Эл — не припомню, чтобы он хоть что-нибудь своими руками сделал! Хотя, может это и приходит со временем, а он ещё элементарно не дозрел… и где-то примерно через часик с небольшим, когда Лика поднимет его пинками, и Эл, зевая во всю пасть, выйдет на крыльцо, его внезапно, как гром среди ясного неба, торкнет мысль: «А почему бы мне не сделать сегодня…». И он, следуя порыву, конечно же, в очередной раз этого не сделает… Ну, а может и наоборот. Но тогда непременно сегодня! Ведь бывает же такое?

А пока всё кругом ещё спит. И можно с незабываемым чувством свободы следить глазами за сонной мухой, ползущей по стене, складывать в голове крестики из кружочков на потолке, и вращать их на северо-запад — туда, где какой-то месяц, а может быть и добрую сотню лет назад находилось то место, которое я называл домом…

* * *

Однажды я где-то прочитал весьма неплохую мысль, которой проникся фактически до самого мозга костей. А звучала она примерно следующим образом: «Бывает, ты возвращаешься домой с работы, делаешь себе горячий чай с лимоном, забираешься с ногами в кресло и укрываешься теплым пледом. А вокруг — тишина… И в этот самый момент ты, и только ты для себя решаешь, что это — одиночество или свобода…»

Черт меня побери со всеми моими планами, но там, позади, в прошлой уютно-домашней жизни, я, ни на секунду не колеблясь, ответил бы, что это свобода. И только здесь, в компании людей, которые теперь стали мне ближе, чем собственная кожа, я безоговорочно поменял свое мнение на противоположное.

И это вовсе не значит, что я перебежчик или предатель своих идеалов. Просто тот дом перестал быть таковым, когда я познал «Дом» этот. Более того, я склонен думать, что прежний никогда на самом-то деле и не был им: скорее являлся прибежищем; обжитой раковиной моллюска; коралловым рифом рыбы-клоуна; местом, где можно было бы спрятаться и под одеялом переждать ураган жизни, несущейся за окнами. Это был склеп, в котором я собирался похоронить себя заживо; поместье графа Дракулы со всеми удобствами — полы с подогревом, терабайт софт-порно и пельмени из морозилки на ужин. Эта размеренная устаканенность бытия засасывала, как болото, как дурман-трава отнимала волю и желание что-либо менять в своей жизни. И если бы не совершенно случайное совпадение неких фактов, я бы, пожалуй, до сих пор просиживал штаны, любуясь красотками на постановочных отфотошопленных снимках в социальных сетях. Но, хвала небесам, случайностей в этом мире нет, и Авалокитешвара не зря распростер свои большие уши и внемлет голосам, звучащим вне моего сознания. И значит всё, что должно произойти, сбудется. Ибо всё предначертано в Великой «Книге Судеб». И даже то, что ты читаешь сейчас эти строки…

Я помню, в тот день шел дождь. Нет, не дождь это был, а настоящий потоп, стена воды, смывающая все на своем пути, жутчайший ливень, к которому я оказался совершенно не готов. Ещё вчера встроенный в браузер плагин премиленько показывал мне иконку солнышка и циферку «+21», а сегодня днем с оттягом вдарила самая что ни на есть натуральная гроза. Первая за этот год.

Перескакивая стремительно разрастающиеся лужи и водные запруды, неуклюже лавируя между потоков, с ревом вырывающихся из водосточных труб, я, стараясь не наткнуться на хищно растопыренные спицы слепых зонтиков, спешил в свой обеденный перерыв за шавермой. Честно признаюсь, желания вылезать из офиса в такую погоду не было никакого — снаружи было слишком мокро, слишком противно, слишком гадко и мерзко. Но сидеть и с урчащим желудком слушать, как коллеги обсуждают бизнес-ланч, хотелось ещё меньше. Все-таки мою тушку весом в добрую сотню килограмм надо снабжать соответствующим питанием.

Именно поэтому я с видом ужаленного пчелой оленя несся к знакомой будке с призывными лозунгами «Хычины. Беляши», где буквально нос к носу столкнулся с Элом. Он стоял, низко наклонив голову, скрытую под капюшоном, с которого стекали несколько плотных струек воды, и безнадежно пытался прикурить. А я же его попросту не заметил. Потревоженный таким абсолютно не галантным способом, Эл выдал трехэтажное выражение, и в тот момент, когда мой куда более изощренный ответ был уже готов сорваться у меня с языка, наши взгляды встретились.

— Старик, — Эл выплюнул сигарету и схватил меня за рукав. — Сколько лет, сколько зим…

— Здаров, — сказал я, несколько глупо улыбнувшись. Вода лилась по лицу, попадала в глаза, мне постоянно приходилось вытирать ее с губ и стряхивать нависающие капли с носа, и совершенно не грела мысль провести ещё несколько минут под дождем пусть в дружеской, но всё же лишенной всякого смысла беседе.

— Ты куда так летишь? Чуть было меня не растоптал… — осклабился Эл.

— Ты извини, у меня обед… — развел я руками.

— Понимаю… — согласился Эл. — Слушай, а давай вместе пообедаем. Я, кстати, ничего с утра не ел. Тут рядом есть какие-нибудь местечки прикольные?

Во мне тут же не на жизнь, а на смерть сцепились два желания. Первым было — послать Эла куда подальше, потому что меня не радовала мысль плестись с ним по ливню до какого-нибудь кафе, пить там чай втридорога, а потом ещё раз промокнуть по дороге назад. С другой стороны, поговорить нам, в принципе, было о чем. Мы с ним не виделись лет шесть — с тех самых пор, когда он торговал пиратскими дисками в одном полуподвальном помещении, а я терся в канцелярском магазинчике наверху, добывая себе лишнюю копейку в роли продавца-консультанта.

Тогда рабочий день Эла был длиннее моего на час, и я, закрыв магазин, спускался к нему и проводил этот час за бутылочкой–другой пенного напитка, болтая о всяческих пустяках. Потом Эл подбивал кассу, и мы вместе шли до метро, где наши пути расходились.

Однажды (в небе тогда светило теплое осеннее солнце, пахло прелой листвой и веяло какой-то особенной свежестью), я под характерные звуки, доносящиеся из полиэтиленового пакета с незатейливой надписью «пиво», спустился в подземное царство своего друга.

— А мне жутко фартит, — заявил он, отхлебнув солидную часть из тары зеленого стекла. — Представляешь, приходит сегодня один мужик. Весь такой в костюме, с барсеткой… Деловой, короче. И просит он фильмы для взрослых. Ну, и чтоб там… и тут… и вот тут было… — Эл наглядно показал руками, что имел в виду покупатель. — Значит, даю я ему несколько коробок, он выбирает три диска и сует мне купюру. А у меня как назло сдачи нет. Я ему говорю: «Извините, Вы не сходите разменять?». А он рукой махнул, сказал: «Не надо», — и ушел. Так что теперь у меня хороший бонус к окладу.

Однако когда Эл стал считаться, касса начала безбожно минусовать. Он посчитал один раз, потом другой. На третий раз он ударил себя по лбу:

— Твою мать! Ну что ж за лажа… Ты прикинь, я ему порево как обычный диск продал — не по той цене… Теперь я не то что не в плюсе, так ещё из своих добавлять придется!

У него тогда был настолько жалкий и растерянный вид, что я с трудом удержался от смеха.

Я улыбнулся, вспомнив то происшествие… В сущности, Эл был хорошим человеком. Да и перефразируя одного литературного мученика, мне хочется сказать, что плохих людей не бывает… Секунду поколебавшись, я всё-таки принял его предложение, ограничившись лишь одним условием — мы сядем обедать в ближайшем месте.

Этим местом оказалась закусочная сети быстрого питания. Что, в общем, меня устраивало по всем параметрам — кормили довольно сытно и, самое главное, недорого. Эл заказал себе солянку и кофе, а я — полноценный обед из маленькой порции невозможно острого супа харчо и тефтелек с макарошками, залитыми восхитительной ароматной подливкой. Проводив взглядом официантку, мой приятель достал мятую пачку сигарет и закурил. Я предпочел отвернуться. Свободно бросать курить мог позволить себе лишь такой гений, как Марк Твен.

— Нет ничего лучше, чем сытно пообедать, — глубокомысленно изрек Эл. — Ну, разве что только трах. Но тогда это должен быть хороший, отменный трах.

Я ничего ему не ответил. Не то что отменного, но даже обычного траха, у меня не было уже довольно давно. Но Эл, как назло, продолжил развивать свою мысль:

— А такой трах случается только по любви… Вот ты знаешь, ни с кем мне в жизни так не было хорошо, как с Ликой. Ты себе и представить не можешь, что мы с ней вытворяли в постели, — Эл присвистнул. — Закачаешься… Жаль, конечно, что ей вожжа под хвост попала. Вынь да положь, давай поженимся… Как же все эти бабы бывают тупы, правда?

— Ну… — протянул я. — Это с какой стороны посмотреть. Вот, если ты, к примеру…

— Я, кстати, через пару недель к ней собираюсь, — перебил меня Эл, не дав мне закончить мысль. — Она сейчас там живет. На юге, — он махнул рукой. — Вышла всё-таки замуж за Шкипера… Да и правильно! А я поеду, расслаблюсь, отдохну… Сама, между прочим, предложила, — подмигнул он мне, ехидно хохотнув.

Я пристально посмотрел на Эла. Несмотря на исполнившиеся двадцать семь, он был совершенной копей себя самого шестилетней давности: та же легкая щетина с налетом откровенной маргинальности; те же хитрые глаза; те же малюсенькие, словно оспинки, шрамы на лице — результат автомобильной аварии, когда разлетевшееся боковое стекло впилось сотнями острющих когтей в его щеки, лоб, подбородок и нос. Из сильных изменений я бы назвал лишь наличие дредов — его некогда коротко стриженые ярко-рыжие волосы теперь представляли собой фонтан кирпичных экскрементов, растущих из головы. Но, по понятным причинам, я ему этого, конечно же, не сказал. В остальном, Эл оставался все тем же. Но только внешне…

Как мне показалось, его внутренний мир претерпел большие перемены: поменялась жестикуляция, появились незнакомые интонации в голосе… Он перестал быть мальчиком, но нет — не повзрослел. Он просто изменился. Похоже, наркотики оставили в его душе глубокий след.

Зачем же судьба так сильно испытывает нас? Почему человек не в состоянии прожить свою жизнь без потрясений и печали?

К слову, насчет испытаний: проснувшись в тот день утром, я понял, что у меня никак не получится избежать всяческого рода проблем и неурядиц — будильник по какой-то лишь ему одному ведомой причине не зазвонил. И, когда мама с вопросом: «Сынок, ты часом не заболел? Чего на работу не встаешь?», — зашла в мою комнату, до выхода мне оставалось около трех минут. Я вскочил как ошпаренный, начал метаться по квартире, мигом оделся и выскочил на улицу, даже не успев позавтракать, не говоря уже о том, чтобы собрать еды с собой, и поэтому мне пришлось идти на обед. А отсутствие зонтика заставило бежать бегом, что привело меня к встрече с Элом.

Получается, что все эти неудачи существовали лишь в моем сознании. А на самом деле у них была совершенно ясная и определенная цель: в нужное время я должен был оказаться в нужном месте. И мне достаточно было посмотреть на происходящее со стороны и спросить себя: «Что я смог вынести из того, что творилось вокруг? Чему я смог научиться?». Конечно, я понял, что будильник надо непременно дублировать, еду собирать заранее, а второй зонтик хранить на работе. Но это то, что лежит на поверхности. Остальная часть айсберга доступна лишь тем, кто умеет нырять — и это Эл. Получается, мир гораздо добрее ко мне, чем я привык думать…

И, взглянув на случившееся под новым углом, я вижу, что нет ничего более правильного и позитивного, чем происходящее со мной по жизни; понимаю — всё то, что я раньше принимал за негатив, в действительности есть не что иное, как испытание, задание или ребус, который я обязан решить именно для того, чтобы стать счастливым.

И первая головоломка была мною разгадана. Наступала пора переходить к следующей!

— Если б ты видел, какая там растет алыча, — краем уха я слушал все доводы Эла относительно неоспоримых плюсов проживания на юге. — Не фрукт, а мутант какой-то! Размером с кулак — вот такая! — и он сунул мне под нос свою руку. — А солнце… Солнце там теплее раз, наверное, в пять. И море под боком… Там настоящий рай на земле. Вот, где стоит жить! Вот, куда надо переселяться, чтобы спокойно встречать старость! Ты и представить себе не можешь, как приятно кувыркаться в прибрежных волнах…

Он бы продолжал молоть чепуху ещё долго, но его перебила подошедшая официантка.

— Ваш заказ, — выдав каждому из нас по порции дежурной хорошо поставленной улыбки, она сняла с подноса приборы. — Приятного аппетита.

— Простите, — в голосе Эла зазвучала до боли знакомая тональность. Он разве что руками не схватился за девушку, — у нас тут с другом маленькая дискуссия. Скажите, Вы…

Он сделал движение, выдавшее попытку прочесть ее бейджик, и она, поняв это, повернулась непосредственно к нему, позволив насладиться всей красотой своего третьего номера, упакованного в кружева тесного лифчика, соблазнительно выглядывавшего через вырез блузки.

— Таня, да?

— Да, — она кивнула.

— Тань, ты давно была на юге? — я удивился, насколько быстро Эл перешел к атакующим действиям. У него было, чему поучиться.

— Давно.

— А не хочешь туда съездить?

Она вопросительно посмотрела на Эла, и он поспешил продолжить:

— Видишь ли, получилось так, что мой друг, — при этих словах он показал на меня, — оказался ужасно занят на работе, и, к сожалению, никак не может составить мне компанию. А уже все оплачено и забронировано… — он вздохнул. — И теперь, чтобы все не сорвалось, я ищу надежного и, самое главное, верного попутчика, способного радоваться жизни и веселиться, предаваясь беспечному отдыху. Как ты на это смотришь?

— На что?!

— На то, чтобы съездить, отдохнуть, насладиться морем и всеми сопутствующими прелестями…

— С тобой, что ли?

— Естественно, — он радостно кивнул.

На лице девушки появилось выражение изумления:

— Нет, спасибо, — ответила она и, развернувшись, пошла прочь от нашего столика.

— Погоди, — закричал ей Эл вдогонку, — если ты думаешь, что мы с тобой для этого недостаточно близко знакомы, то давай проведем сегодняшний вечер вместе. Посидим, пообщаемся! Ты сумеешь узнать меня получше. Ты во сколько заканчиваешь?

Но девушка даже не обернулась.

— Ну и дура! — махнул рукой Эл. — Не представляет, от чего отказывается. Разве можно переоценить всю прелесть траха в набегающих на берег волнах посреди уютной бухточки, начисто скрытой от постороннего взгляда? — нельзя! А купание голышом ночью? А возможность намазывать друг друга маслом? Или вечерами баловаться с фруктами — как в «Девять с половиной недель»… эх… А ведь как могло хорошо выйти… Нет, ты только послушай, — и он толкнул меня в плечо, — я и она, вся такая в обтягивающем купальнике…

Это был старый Эл: он мог болтать по нескольку часов кряду на любую тему, хотя, в принципе, было заранее известно, что ничего удивительного или нового в его речах не прозвучит. Вероятно, за подобными разговорами таилось его желание не замечать проблемы и трудности — всего лишь очередной способ отгородиться от жизни. Хотя, чему здесь удивляться? К каким только уловкам порой не прибегают люди, чтобы не брать на себя ответственность за свою собственную судьбу.

Но жизнь не крест, который нужно нести из последних сил. Тяжесть ее существует только в голове. Это не хищник, нацеливший свои клыки прямо в глотку, от которого необходимо отбиться. Она не загрызёт. А если и укусит разочек, так только потому, что сам ей позволил! Меж тем как выход из любой ситуации лежит буквально под носом. Достаточно прислушаться к зову сердца, настежь открыть завинченные и наглухо заваренные люки, и в следующий раз уже сам покажешь жизни зубы. Уверяю, она завоет, заскулит и послушно свернется калачиком у ног, лелея одну мысль — как бы получше услужить тебе.

Мы, и только мы сами кузнецы своих судеб. Перекуйте мечи на орала, а щиты на серпы. Затем сейте, взращивайте и пожинайте. Наслаждайтесь плодами трудов своих, но оставайтесь голодными до новых. И никогда не останавливайтесь на достигнутом — все время идите вперед, при этом ни под каким предлогом не подписывая сделок со своей совестью и не становясь рабами своих желаний. Потому как это очередная ловушка, очередной маневр для того, чтобы заставить нас затормозить на полдороги, в то время как самое интересное и волнующее в жизни приключение дожидается за тем холмом у горизонта.

— Слу-у-у-у-ушай… — внезапно прервав свой, казалось, бесконечный монолог протянул Эл. — А у меня идея!.. А давай рванем туда вместе… А что? Это ж круто будет, а?..

Я задумался. И, смею доложить, задумался не на шутку. Было над чем: отпуск в этом году мне не предвиделся, к тому же денежные затруднения стояли прямо у моего порога горами Тибета. И если на вопрос «зачем ехать?», я мог ответить волне конкретно: «Дабы отдохнуть, ибо не был на юге уже добрые лет десять», — то вопрос «на что ехать?» видился мне непреодолимой стеной… Нет, конечно, можно было бы изыскать скрытые резервы: взять в долг, снять все, что ещё могло оставаться на карточке, в конце концов, разбить свою любимую копилку в виде мамонта Феди, в которого деньги, по хитрой прихоти дизайнера, почему-то приходилось засовывать прямо под хвост…

А время обеда таяло, как оставленный летом кусок масла на подоконнике, и часы сообщали мне, что через пять минут я должен был быть в офисе. Надо было решаться! А Эл, прикончивший уже вторую чашку кофе и сигарету восьмую, всё продолжал разглагольствовать. Собственно, в данный момент он был подобен любому лентяю, которого хлебом не корми, дай языком почесать. Причем желательно поболтать о чем-нибудь метафизическом, несбыточном; построить планы на триста, четыреста лет вперед. И плевать, что к этому времени ни его самого, ни его внуков уже не будет на свете… Главное — это болтать. И речь, словно отлично выдрессированный питомец, послушно следует за мыслью, которая, плавно переливаясь из пустого в порожнее, огибает одну тему за другой… Я не раз замечал, что заговариваясь с кем-нибудь на добрых полчаса, потом не могу вспомнить, с чего началась беседа. Скажем, можно начать говорить о ценах на бензин в этом месяце, а закончить различиями в построении микропроцессорной архитектуры. И ведь ничего полезного из такого трепа никогда не выносится. Разве что эмоции — неповторимое ощущение того, что твое мнение кто-то выслушал, что твои знания хранятся в черепной коробке не просто так, а могут сослужить хорошую службу, вырываясь на свет павлиньим хвостом эрудита.

— Будем купаться, жрать фрукты по самое мама не балуй, бухать, телочек клёвых снимем, — тем временем на ходу строил планы Эл.

Ну да, так прям всё и будет… Хрена лысого! Уж в том, что ничего и отдаленно напоминающего слова Эла ни за что не произойдет, я не сомневался. Сама жизнь научила меня никогда не поддаваться фантазиям и принимать любые иллюзии скептически, сколь бы они ни походили на правду — как бы близки к воплощению ни казались планы, не надо делить шкуру неубитого медведя. В таком случае, вероятность того, что ты будешь разочарован, резко снижается… К этой мысли я пришел опытным путем ещё в детстве и с тех самых пор придерживаюсь её неукоснительно, чем, должно быть, сэкономил себе массу нервных клеток — не питая несбыточных надежд и не строя воздушных замков.

И, вообще, какой смысл в построении всех этих планов, если завтра мне на голову может упасть кирпич? Живи сейчас! Живи тут! Наполняй жизнью до самых краев каждую секунду, не откладывая принятие решений в дальний ящик на какое-то неопределенное «завтра». А если кто-то все ещё ищет знак свыше для старта, то вот он: «ЗНАК». Доволен? А теперь иди, и действуй. Давай! Ну?! Какого хрена ты ждешь? Беги, Форрест, беги, твою мать!

— Я поеду… — должно быть, я произнес это слишком тихо или как-то неуверенно, потому что Эл не расслышал и переспросил:

— Чего?

— Я ПОЕДУ! — уже громче повторил я. — Да! Я еду. Стопудово еду! И мне плевать на работу, на завтра и все свои нерешенные проблемы. Я ЕДУ И ВСЕ!

Я уже орал во все горло, войдя в какое-то совершенно мне не свойственное состояние экстаза. Элу даже пришлось меня успокаивать… хотя это следует лишь из его слов, так как я решительно ничего не помню. С того момента, когда внутри меня внезапным просветлением взорвалась настоящая бомба решимости, я словно оказался в тумане, абсолютно не участвуя в том, что происходило вокруг, словно моей жизнью жил некто другой, а я был сторонним и крайне невнимательным наблюдателем. Вот, хоть убейте, а в памяти вовсе не отложилось ни то, как я подавал заявление об уходе, ни то, как паковал чемоданы и покупал билет. Действуя на автомате, я ел, не чувствуя вкуса, дышал, не ощущая запахов, и смотрел по сторонам, не замечая ровным счетом ничего, чем, наверняка, ни на шутку испугал свою маму. Боже, она у меня такая ранимая и заботливая, что зачастую принимает близко к сердцу вещи, о которых и упоминать смешно. Так что уж говорить про те моменты, когда речь заходит о моем здоровье… Но в этот раз все, вроде, обошлось мирно — без докторов и таблеток.

Очнулся я только через две с лишним недели, вечером в вагоне, когда поезд отошел от города на добрую сотню километров и Эл разливал остатки первой бутылки водки по чайным стаканам.

— За нас! — провозгласил он тост.

— За нас, — поддержал его я.

Стекло звякнуло, но перед тем, как разделаться со своей процией, я подумал о том, как это странно — вырваться на волю из собственноручно построенной клетки, когда просто-напросто на все двести процентов уверен, что никакой клетки не существует и в помине. Вздохнуть полной грудью, в первый раз в жизни понять, что такое НАСТОЯЩАЯ свобода, свергнуть с постаментов все старые идеалы и стремления для того, чтобы… Да черт с ним со всем! Колеса стучат, шпалы бегут, а водка греется. Живем, брат!

* * *

Вместо «волшебной» яичницы, носящей такое название в виду своей ежедневной неповторимости, напрямую зависящей от степени полноты холодильника, на столе лишь свежий кефирчик и крупные куриные яйца, сваренные вкрутую. Причина тому проста и банальна, как валенок — вчерашнее адское перепитие. Именно поэтому нет ни горячих бутербродов, ни кофе, а вместо них в морозилке доходит до нужной температуры чумовой молочный коктейль «бурёнка», добрую половину объема которого составляет самый обычный самогон…

— Я вот тут с утреца подумал… — многозначительно произносит Шкипер, как только все приступают к трапезе. Он самый старший в нашей компании и, наверное, именно поэтому обычно берет на себя роль лидера. Его назидательные поучения, промолвленные менторским тоном, обычно призваны если и не вернуть нас в лоно праведной жизни, то, по крайней мере, ограничить от грядущих ошибок. Жалко, что произносятся они чаще постфактум.

Вот и сейчас он выдерживает поистине мхатовскую паузу, дожидается тишины и с пафосным видом академика готовится выдать, вероятно, какую-нибудь глубокомысленную фразу. Но на этот раз Акелла промахнулся…

Скажем, если б Эл обладал привычкой читать лекции во время завтрака, то я был бы уверен, что он весело расскажет о вреде влияния алкоголя на человеческий организм или же возрадуется новому меню из молочных продуктов (ибо как бы ни были вкусны хрустящая ветчина и плавленый сыр, к сожалению, они тоже имеют свойство приедаться). Но Эл никак не может начать говорить именно сейчас, по двум простым причинам:

Первая. Он раздолбай до мозга своих костей, и потому никогда не опускается до проповедей и назиданий различного характера, предоставляя людям свободу поступать ровно так, как им вздумается, и требует от них такого же к себе отношения.

Вторая, и, вероятно, главная. Эл всё ещё дрыхнет богатырским сном, так как вчера имел радость разгорячиться не в меру. Причем до такой степени, что вначале на спор предлагал сигануть в море с отвесного утеса и сам чуть не бросился вниз головой, дабы доказать свою правоту относительно безопасности такого поступка. А потом, жалуясь на неприятие его точки зрения отдельными индивидуумами и всем миром в целом, проплакал у меня на плече добрую четверть часа, после чего был положен в койку, заботливо укрыт одеялом и отправлен в царствие Морфея пускать слюни на подушку.

В силу этих, безусловно, неоспоримых фактов слово берет Шкипер. То есть, пытается взять. После первой же неоконченной фразы, он тут же нарывается на Ликино замечание — острое, как консолея:

— Да ты что?! Ты реально можешь подумать? Да ещё и с утреца? Ну, ты герой…

Она ещё так старательно тянет это слово — «героооооооой», чтобы всем было ясно, какую долю сарказма она готова вылить в сторону своего не слишком благоверного спутника жизни.

Лика — хрупкая девушка под метр шестьдесят, со вздернутым носиком и темной короткой стрижкой. По мне, так она дико смахивает на шаловливую обезьянку Анфиску, готовую баловаться и проказничать сутками напролет, но когда она надевает свои громадные очки с цветными стеклами, закрывающими половину ее мордашки, и на полную включает серьезность, она производит не хилое впечатление завзятого политикана средней руки. Глядя на нее такую, ни у кого не возникнет даже мысли о том, какой она является на самом деле. Вернее, какой она была. А если ещё вернее — через что ей пришлось в этой жизни пройти. Но как бы там ни было раньше, сейчас она просто Лика — добрый гостеприимный надежный друг, заботливая мать и обожаемая женщина. И хотя в ней ещё временами и поднимают голову отголоски былой жизни, она ценит то счастье, которое сегодня окружает ее со всех сторон. И, мне кажется, она и вправду его заслужила!

Уверен, что и Шкипер все это прекрасно знает или даже чувствует. Неспроста же он к годовщине их отношений, на внутренней стороне руки набил кипящее сердце, с отлетающими от него трубками, винтиками и бьющим во все стороны паром…

Но вчера Шкипер реально налажал. Понятно, что все выпили; понятно, что языки развязались, а мысли, утратив столь призрачные границы моральных запретов, понеслись табуном к горизонту мечтаний; но это не давало ему права рассуждать о прелестях преподавательницы форро (во всяком случае, точно не в присутствии Лики). Несомненно, прелести у преподавательницы имеются, и они неоспоримы. Но чтобы они достались бритоголовому, наколотому парню с чудовищно длинным носом и диким количеством всевозможного пирсинга — это совсем из области фантастики. Или я ничего не понимаю в женщинах! Хотя… я действительно неприлично мало в них понимаю…

Однако есть вещи очевидные — Ликины чувства были задеты — как ни крути, все-таки Шкипер вчера был явно не прав. Правда и его точка зрения мне также не чужда — какой мужчина в состоянии подпития не вытворял чего-нибудь подобного, а то и похуже? И эти два противоборствующих аспекта (солидарность мужского пола и чувство нечеловечески острой справедливости), встав по разные стороны баррикад и ощетинившись орудиями, разрывают меня буквально пополам. Поэтому я предпочитаю не вмешиваться в разговор, а, соблюдая нейтралитет, следить за происходящим со стороны. Благо на кухне нет никого, кроме нас троих.

Шкипер немного смущён, но признавать свое поражение не в его стиле. Тем не менее, отвечает он примирительным тоном:

— Ну, зайк, давай не будем ссориться…

— А вот за зайку можно и в гычу получить, — мгновенно реагирует она. — И, кстати, мы ещё не поссорились! Но у тебя есть все шансы.

— Не надо так, — произносит он в ответ. — Ты же не знаешь, что я хотел сказать…

— Если это примерно