Мало что в мире хуже, чем оказаться в плену своего личного бардака; но наверняка куда более неприятно, если этот бардак увидят окружающие.
– Они же не знают, что делать с такими, как я.
– Что вы имеете в виду?
– Закроют меня в комнате на шесть часов. И никто мне ни слова не скажет, не станет со мной говорить. А потом, когда я совсем соберусь домой, кто-нибудь войдет и станет вопросы задавать – да я на них уже сто раз отвечал. Они говорят: там «безопасное место». Все, что им нужно, – это убедиться, что я не покончу с собой. Одну вещь очень быстро понимаешь о психиатрической помощи. Никто не хочет с вами дело иметь.
Он машет рукой на все вокруг. О своем пьянстве он говорит кристально честно: мол, чувствует, что зависим от алкоголя, много раз уже пускался во все тяжкие, иногда хочет, чтобы удалось завязать, но в другие дни выпивка – его единственная подруга.
Никто не стучится в дверь кабины пилотов и не предлагает самостоятельно повести самолет только из-за того, что попали в небольшую турбулентность. Но власть толпы занимает порядочную часть жизни скорой, и сегодня я в силах увидеть суть этого сводящего с ума воодушевления: группа обеспокоенных личностей, полностью захваченных в сиюминутное происшествие, подстрекают друг друга – и отбрасывают тень своего беспокойства на взъерошенного медика, откликнувшегося на вызов.
Теперь я знаю больше о многих вещах, что происходят в мире, но только и надежды у меня поубавилось, да и благодушия – тоже. И теперь я беспокоюсь о том, что меня прежнего перековало и перекорежило в нечто бесчувственное, что я новый, хоть и стремился к лучшему, пресытился смертью и стал к ней равнодушен.
Пытайся мы расстроиться, нашли бы в деле подходящие особенности, искали бы возможность отождествить себя с участниками, учитывали бы, что здесь наша общая беда. Однако вместо этого многие склонны отводить взгляд от привычных мелочей – не сопереживать, а наоборот, – потому что если оборвать, как шелуху, разные выразительные признаки, останется лишь пациент – и ему нужна забота, как и всем прочим.
Люди, окружающие Фрэнка, пытаются помочь ему справиться с трудностями жизни – но пока никому ничего не удалось. На самом деле практически все, с кем Фрэнк взаимодействует, в какой-то мере за него отвечают. В некотором смысле ему еще как повезло, что эти общественные связи налажены. Но также на его примере можно увидеть, к каким пагубным последствиям приводит извне организованная жизнь на чужом попечении.
В такие моменты я размышляю, до чего сокрушительна для любой социальной жизни посменная работа: вечера при ней так редко хоть что-нибудь значат.
Он сводит с ума, но без злого умысла. Манипулирует, но не угрожает. Так пес никогда не кусает, но у вас на виду раз за разом писает на ковер – как раз когда вы собираетесь выйти из квартиры, – словно хочет сообщить: «Ты за меня в ответе. И пренебрегать мной не можешь. Не оставляй меня здесь одного». Своевольный, беспардонный, но вдобавок нуждающийся и неотвязный. Потребности у него подлинные, только направлены не туда.
Фрэнк невысокий, плотный и бородатый, но лишь телесно, а его комплекция странно контрастирует с его подростковой сгорбленной осанкой и его манерами. Он беспокоен и нетерпелив, как будто весь мир против него сговорился.
Если снять слои разочарования, под ними обнаружится, что Фрэнк раз за разом сетует на одно и то же: некие люди не сделали того, чего он от них хочет.
