Ах, эта исступленная и прекрасная музыка! Весь Озерный дом полнился ею, содрогались все недра земли… Мы приникли к зеркальным стенам, чтобы уловить звуки другой игры, игры, которую вела Кристина Дое ради нашего спасения, но не услыхали ничего, кроме звуков заупокойной мессы. Хотя, пожалуй, то была скорее месса проклятых сил. Словно злые духи взывали из недр земли.
Я помню, что звуки Dies irae обрушились на нас, как ураган. Да, вокруг бушевала буря и сверкали молнии…
Он чудовищной худобы, и черный фрак болтается на нем, как на скелете. А глаза так глубоко запали, что с трудом можно различить неподвижные зрачки. И в общем-то видны лишь две огромных черных дыры, словно на черепе у мертвецов. Кожа, которая натянута на кости, как на барабан, вовсе не белая, а безобразно желтая; нос такой малюсенький, что в профиль совсем незаметен, отсутствие носа – вещь ужасная на вид. Три или четыре длинные темные пряди на лбу и за ушами – вот и вся шевелюра».
Он сжал сердце двумя руками, чтобы заставить его замолчать. Но сердце – не собачья морда, и даже когда держишь морду собаки обеими руками – собаки, которая невыносимо громко лает, – ворчание ее все равно слышно.
Так и самые невинные, застигнутые врасплох в состоянии безмятежного покоя своих сердец, предстают внезапно из-за обрушившегося на них удара, заставившего их побледнеть или покраснеть, пошатнуться или распрямиться, глубоко задуматься или возразить, безмолвствовать, когда следовало что-то сказать, или говорить, когда надо было промолчать, никак не реагировать, когда следовало бы вытирать мокрый лоб, или же обливаться потом, когда надо было не реагировать, предстают внезапно, говорю я, виновными.
