Знали смутно, что плакали о Васюте, настоящем, которого можно было любить, — и которого по-настоящему — никогда не было.
Вика знает, — догадывается, — что Тася тоже «влюблен» в Васюту, и это ей нравится. Теперь Вике не кажется гадким слово «влюблен». Это хорошо, светло, близко. Тут живое, тут не вся жизнь, но целая половина
Вы вся — точно источник жизни для меня.
Что я был — мертвый человек! И давно ли? А вы любовью своей меня преобразили.
Оба плакали, не зная о чем, а если б знали, то, может быть, слезы были бы еще солонее и тяжелее. Знали смутно, что плакали о Васюте, настоящем, которого можно было любить, — и которого по-настоящему — никогда не было
— Ведь я все для вас, дорогая моя! Я жизнь через вас понял. Энергию вы в меня новую вдохнули. Я руки вашей просить приехал. Что я был — мертвый человек! И давно ли? А вы любовью своей меня преобразили. Тяжелые, мучительные сомнения мои рассеяли. Я мальчишка был, дитя, — а тут взрослым мужчиной себя почувствовал. Теперь уж не расстанемся!
И он еще придвинулся к ней, взял за руку с неуловимым, вероятно инстинктивным, правом будущего мужа, хотел, кажется, обнять и поцеловать ее. Потянулся.
Прежнее, дневное, рабочее, нудное — но трезвое. Ей надо ехать. Не то, что хочется или необходимо, но тупо тянет, нужда какая-то. Потому что если не ехать, то что же?
Они были как дети, ничего не знающие, все забывшие, равные в этом незнании. Только чувствовали, что «все хорошо».
— А что грех и что не грех — разобраться не могу, — докончил он. — И как жить, поэтому, тоже не знаю.
жил книжно, затворнически. Здесь тоже. И вообще я мертвый человек.
