26 марта. Никуда не гожусь. Работаю с невероятным трудом. Желудок, несмотря на невероятную умеренность, плох, и все что-то не по себе, тоскливо и странно, а по временам даже и страшно. Погода божественная. Утром ходил по насыпи. Прилетные птички. Весна. Работал до обеда прилежно. После обеда (почти ничего не ел) ходил по насыпи на слободку (встреча с дедами и т. д.) и вернулся через шоссе. На мосту, окруженный мальчишками, смотрел, как ловили рыбу намётами. Санька-просвирник и Игнаша. Денег не давал, хоть руки чесались. Дома чай и работа. Ходил смотреть на закат. Работа. Ужинал неохотно. Читал Снегурочку Корсакова и удивлялся его мастерству и даже (стыдно признаться) завидовал. Прочел, что бедный Крамской [440] умер. Что мне делать, чтобы нормальным быть?..
Учащиеся очень скоро оценили и полюбили своего молодого преподавателя, умевшего объяснять все живо и хорошо, а кроме того бывшего безукоризненно добросовестным и аккуратным н своих занятиях. Сам П. И. всегда считал себя плохим педагогом, но в этом отношении он был несправедлив. Он не имел, правда, никакой склонности к учительству, занимался этим делом скрепя сердце, как наиболее удобным трудом для приобретения средств к существованию, но безукоризненная добросовестность, ум и знание дела поневоле заставили его быть хорошим преподавателем, в особенности для учеников более талантливых, с которыми он мог объясняться прямо примерами из богатого запаса своей музыкальной памяти.
сказанные им в моем присутствии и в присутствии Петра Ильича, когда последний был уже профессором Московской консерватории: «Чайковский работал удивительно, – говорил А. Г. – Однажды в классе композиции я задал ему написать контрапунктические вариации на данную тему и прибавил, что в подобной работе имеет значение не только ее качество, но и количество, предполагая при этом, что он напишет десяток-другой вариаций, а вместо того на следующий класс я получил их, кажется, более двухсот. Куда же мне было, – с добродушным смехом прибавил рассказчик, – просмотреть все это, пришлось бы употребить гораздо больше времени, нежели во сколько они были написаны». Посредством такой работы молодой дилетант в три года успел сделаться вполне законченным музыкантом, что доказала его экзаменная работа: кантата для соло, хора и оркестра на текст из оды Шиллера «К радости». Кантата эта сохранилась, И, мне кажется, ее бы следовало напечатать, да и сам автор даже в последнее время своей жизни говорил, что совсем не считает эту кантату очень слабой работой и охотно бы увидал ее в печати.
открытые Русским музыкальным обществом, где можно узнать все эти премудрости; я немедленно отправился в эти классы и записался слушателем у Н. И. Зарембы».
Такое незначительное, по-видимому, обстоятельство послужило поворотным пунктом во всей жизни Петра Ильича. Впрочем, первое время он, посещая классы и слушая лекции Зарембы, сам почти не работал, а следовательно, оставался на уровне дилетантского отношения к делу. Но все изменилось вследствие вмешательства еще нового лица, А. Г. Рубинштейна, очень интересовавшегося классом теории музыки и часто бывавшего в нем. Во время этих посещений и просмотра работ учащихся А. Γ. тотчас же отличил выдающиеся способности молодого человека, но в то же время заметил и небрежность его в занятиях. А. Г. поступил со свойственной ему решимостью и прямотой; он обратился однажды после класса к привлекшему на себя его внимание ученику, сказал свое мнение о его таланте и вместе с тем обратился с просьбой или заниматься вполне серьезно, или покинуть классы, потому что, как говорил А. Г., он не мог переносить поверхностного отношения к делу со стороны столь даровитого молодого человека. Петр Ильич питал в то время к А. Рубинштейну просто чувство обожания, и сказанное им решило его судьбу бесповоротно: служба и светская жизнь отошли совершенно в сторону, их сменило страстное увлечение занятиями музыкой. Молодой человек обнаружил в этом отношении невероятную, сказочную энергию; некоторое понятие могут дать слова А. Г. Рубинштейна, ска
