Оглавление

Пролог

Мне жаль современных детей.

Когда я вижу эти их пластиковые игровые площадки с прорезиненным покрытием, то вспоминаю наши заросшие дворы, расшатанные качели, скрипучие карусели, ржавые горки. Сколько раз мы падали с них, обдирая ладони и разбивая колени до кровавых брызг! Спустя десятки лет я до сих пор помню ту боль и ношу ставшие едва заметными шрамы. В нынешние времена ребёнка, получившего такие повреждения, везут в медпункт, а мы поднимались, хромая, искали подорожники, лепили на слюну поверх открытых ран и играли дальше.

Мы летали на велосипедах по бездорожью без шлемов, наколенников и перчаток. Порой это заканчивалось печально, вплоть до переломов и разбитых голов, но никого не останавливало.

Мы дружили с бездомными собаками, таскали им котлеты, припасённые с обеда украдкой от родителей, играли с ними, лечили их, принимали роды, нянчили щенков, и никто ни разу ничем не заразился, не подхватил блох, и не был покусан.

Мы валялись в высокой траве, не знавшей газонокосилок, строили шалаши, лазили по деревьям, и если кто-то обнаруживал на себе клеща, его просто извлекали общими усилиями и торжественно сжигали концентрированным солнечным светом под лупой, которая обязательно у кого-нибудь находилась.

Мы уходили из дома на весь день на другой конец города, на пустыри или в лес, мы забирались на стройки и в заброшенные дома, мы возвращались затемно, но никто не искал нас, не заявлял в милицию, не обзванивал больницы и морги.

Мы ходили на пруд и купались там без присмотра взрослых. Вообще без какого-либо присмотра. Мы на спор ныряли в омуты и учили младших плавать, просто сталкивая их с мостков в воду. Конечно бывало что кто-то и тонул, но разве сейчас дети не тонут?

Мы ели немытые ягоды и щавель, пили из уличных колонок, рвали с яблонь кислую «дичку», но никто ни разу не отравился.

Мы дрались руками, ногами, палками и камнями, разбивали друг другу носы, ставили синяки, выдирали волосы, валяли по земле, но не шли жаловаться взрослым, потому что это считалось одним из самых презренных поступков и не забывалось уже никогда.

У нас были опасные игры и опасные прогулки, но не было телефонов, чтобы в случае чего позвать на помощь взрослых. Зато мы умели помогать друг другу. Тащить на себе до дому товарища с подвёрнутой во время игры ногой — легко! Заступиться перед недругами будучи в меньшинстве — дело чести! Одолжить велосипед, накормить взятыми с собой бутербродами, выгородить перед родителями, помочь зашить порванную одежду, за которую влетит дома — обо всём этом не нужно было даже просить.

Иногда, вспоминая своё детство, я прихожу в ужас и не могу понять как нам удалось дожить до взрослых лет? Но помню я и то, что была счастлива. Без интернета, без смартфонов, без компьютерных игр, без каникул в Турциях и Египтах, без «Макдональдсов» и конструкторов «Лего», я и мои друзья были счастливы каждый день, потому что у нас было нечто большее. То, чего нет у современных детей.

У нас была свобода. Свобода перемещения и свобода выбора. Свобода быть собой, без желания соответствовать модным веяниям и зову брендов.

Кто-то, возможно что и мой ровесник, конечно, скажет, что я идеализирую советское детство. Может быть. Людям вообще свойственно идеализировать своё детство. Но ни за что я бы не согласилась променять его на безопасное и комфортное детство современности. Не променяла бы сделанные из палок мечи на Плейстешен, а свою обшарпанную «Каму» на заграничные перелёты. Не променяла бы наши шумные дворовые игры на сетевые баталии, а вечерние посиделки у костра на сообщество в социальных сетях. Не променяла бы бутерброд, намазанный маслом и посыпанный сахаром, на бургер и картошку фри.

Не променяла бы ничего, даже несмотря на то, что случилось со мной и моими подругами в жарком июне 87-го года. Потому что не эпоха была тому виной. Потому что всегда, в любые времена и в любом месте, главной опасностью для детей всех возрастов являлись не их границы дозволенного, не водоёмы и высокие деревья, не бродячие собаки и антисанитария, а другие люди.

Взрослые.

2019 г.

Во всех тех историях, где человека спустя много лет настигает его далёкое прошлое, которое он всю жизнь силился забыть, это всегда происходит ночью. Зловещий телефонный звонок гремит в темноте, и, едва пробудившись ото сна, ещё не разомкнув глаз, герой такой истории уже знает, что произошло неизбежное. Он садится в постели, деревянным движением прижимает трубку к уху, и, произносит обречённое «алло», после чего обычно и начинается самое интересное.

В моём случае ничего такого не случилось. Прошлое вернулось не телефонным звонком в ночи, не неожиданным стуком в дверь, и даже не новостью с экрана телевизора. Оно явило себя коротким сообщением в российской социальной сети, аккаунтом которой я пользовалась всё реже, да и в этот раз зашла совершенно случайно, просто открыв не то окно браузера. Видимо, так было надо.

«Привет. Нашла тебя только здесь. Нужно поговорить, позвони мне».

И — телефонный номер. Ряд цифр, тревожно кольнувший память, начинающийся с давно не виданного, но сразу узнанного +7950… Россия. Уральский регион. Я поспешно закрыла глаза, чтобы не смотреть на кружок аватарки отправителя. Оттягивая тот момент, когда всё-таки придётся это сделать.

У меня давно никого не осталось на Урале. Никого, кто мог бы мне писать. Все те, кого я когда-то называла друзьями и подругами, давно уже жили своей жизнью, в которой не было места «предательнице», посмевшей уехать из стагнирующей страны в активно развивающийся край. Посмевшей прижиться там, где, как они говорили, мы никому не нужны.

Я открыла глаза, но посмотрела не на экран ноутбука, а в окно. В окно, за которым до горизонта голубела гладь Средиземного моря. Нет, я не живу у моря, я выбираюсь сюда несколько раз в год на неделю-другую, всегда арендую один и тот же номер маленького семейного отеля на высоком берегу. Далековато до пляжа и магазинов, зато тихо и зелено, что мне и нужно.

Из-за крутого мыса величественно выступал-выплывал круизный лайнер. Казалось, что движется он томительно-медленно, но я знала что это лишь иллюзия, порождённая его титаническими размерами. На самом деле скорость таких плавучих городов довольна приличная. Совсем скоро он пристанет к берегу и выплеснет на него разноцветную шумную волну туристов. Туристы, гомоня на разных языках, заполнят собой улицы, кафе, набережные, будут фотографироваться и сорить деньгами, суетиться и толпиться…

Пожалуй, останусь сегодня в отеле. Закажу ужин в номер или скромно перекушу фруктами, что пойдёт мне только на пользу. Я стараюсь держать себя в форме, бегаю, посещаю спортзал, но годы берут своё и на сорок пятом году жизни даже у нерожавшей женщины талия начинает расплываться от каждого лишнего листа салата.

Захотелось встать и провести ладонями по животу и бокам, проверяя, не отложилось ли там лишнего за эту уже подходящую к концу неделю отдыха, но я заставила себя остаться на месте. Заставила себя перевести взгляд на экран ноутбука, уже потускневший, готовый уйти в режим ожидания. Заставила себя признать, что и размышления о круизном лайнере с его счастливо-бестолковыми туристами, и внезапная озабоченность собственной фигурой, — были лишь трусливой попыткой потянуть время перед неизбежным. Перед тем, когда всё-таки придётся увидеть, кто написал мне с далёких уральских предгорий. Кто посмел тревожить прошлое.

Кружок аватарки был мал, но позволял разглядеть, что с него улыбается женщина. Женщина с простым лицом в обрамлении обесцвеченных кудряшек. Очень мелких кудряшек, которые совершенно не шли этому полному, тронутому годами лицу, и делали женщину похожей на глуповатую упитанную овечку.

Я потянулась за мышью и кликнула по аватарке, открывая фотографию на весь экран. При увеличении изображения женщина оказалась там не одна, а в обнимку с двумя детьми: мальчиком-подростком, долговязым, смуглым и чернобровым, совершенно на неё не похожим, и девочкой лет девяти.

Вот в тот самый момент, глядя на эту девочку, я и поняла кто потревожил меня из далёкого прошлого, давно растаявшего под сенью дремучих уральских лесов. У девочки были два коротких тёмно-русых хвостика, прямая чёлка над густыми бровями, и большой улыбчивый рот. Такие рты рисуют в мультиках добрым лягушатам. Такой рот был у моей лучшей подруги в маленьком городке на севере Свердловской области, куда я каждое лето приезжала к бабушке, в восьмидесятых годах прошлого века.

1986 г.

Когда нужно было отвезти меня к бабушке на лето, родители всегда выбирали ночной поезд, и мне это нравилось. Всю ночь я крепко спала под уютный перестук колёс, а утром была уже на месте, полная сил, энергии, и решимости для того, чтобы не откладывая, начать праздновать долгожданные каникулы. Конечно вырваться от соскучившейся по внучке бабушки так сразу не удавалось, но после восторгов встречи и сытного завтрака взрослые обычно оказывались надолго заняты своими взрослыми разговорами, а я, незаметно выскользнув из-за стола, торопилась на улицу. Точнее, через двор в соседнюю пятиэтажку.

К Польке.

Полька терпеть не могла когда её звали Полькой, или того хуже — Полей. Признавала только полное имя — Полина. Но когда это дети в обращении друг с другом использовали полные имена? Полька обижалась, бунтовала, ревела и даже дралась, но тут оказалась бессильна что-либо изменить. К своим двенадцати годам, которые она справила на момент описываемых мною событий, подруга, скрипя зубами, уже терпела «Польку», а «Полю» демонстративно игнорировала. Мне было её жалко, но важное взрослое имя Полина никак не хотело приживаться на языке, поэтому я стала окликать подругу Полинкой. Такой компромисс избавил нас от лишних ссор и, подозреваю, благодаря ему не в последнюю очередь, мы и стали лучшими подругами. Характер у Полинки был не сахар, с другими детьми она ладила неважно, любила командовать и задираться, но моя уступка требованию не произносить ненавистное имя, расположила её ко мне, как ни к кому другому. Я вообще часто ей уступала. Полинка была упрямой, вредной, ехидной, и всегда легче было уступить, чем вступать с ней в конфронтацию.

Сейчас я даже не могу понять, почему выбрала в лучшие подруги девочку с таким непростым нравом, и как у меня получилось столь долго его терпеть? Что сделало нас — таких непохожих друг на друга — неразлучными? Разве что долгие и дальние прогулки, которые мы обе обожали, и в которые пускались при любом случае, предпочитая их таким типичным «девчачьим» забавам как «резиночки», «классики», «горы-моты» и «дочки-матери». Эти прогулки мы солидно называли путешествиями, и зачастую они были такими далёкими, трудными, а порой и опасными, что действительно больше походили на путешествия. С раннего утра, прихватив с собой несколько бутербродов, а то и просто краюху хлеба, мы уходили то за плотину к заброшенной церкви, то по железнодорожным путям к длинному и тёмному, как звериная нора, туннелю, то просто вон из города, в лес, в поля, на простор!

Молодые читатели этого, наверное, не поймут, а то и не поверят, ведь сейчас не принято отпускать детей одних далеко и надолго. Но мы гуляли так лет с семи, честное слово! А если вспомнить, что тогда и в помине ещё не было сотовых телефонов, то степени нашей свободы можно только позавидовать, правда? Я сама себе завидую, когда вспоминаю свои вольные каникулы восьмидесятых годов. Завидую, даже несмотря на то, что произошло дальше.

Но именно затем, чтобы как можно быстрее начать эти каникулы и почувствовать эту свободу, я, едва лишь приехав к бабушке и наспех позавтракав, бежала к Полинке.

Подруга о моём прибытии заранее не знала (напоминаю, что сотовых телефонов тогда не существовало, городские были далеко не у всех, а письма шли порой неделями) и оно всегда было для неё сюрпризом. При виде меня Полинка обычно радостно вопила по-ковбойски и мы обнимались. Обнимались первый и последний раз за все каникулы — у тогдашних девочек «телячьи нежности» друг с другом были не в чести. А потом сразу шли гулять, хотя можно было бы посидеть дома — Полинкина мама меня любила за начитанность, за очкасто-интеллигентный вид, и приветствовала в гостях со всем радушием. Но какие разговоры могут быть при родителях? А поговорить после долгой разлуки хотелось о многом.

— Держи! — едва выйдя из подъезда, я протянула Полинке припрятанную до поры за поясом юбки тонкую стопку стянутых аптечной резинкой календариков, в числе которых были и ценные «переливашки». Мы обе коллекционировали календарики. Тогда многие дети их коллекционировали гораздо чаще, чем марки, последнее было скорее взрослым увлечением.

— Ого! — Полинка приняла подарок, принялась разглядывать и оглаживать каждый календарик, тасовать их как карты, — Баские!

Тут надо пояснить значение последнего слова тем, кому оно неизвестно, потому что использовалось оно нами в те годы очень активно и далее по тексту ещё встретится. «Баско», с ударением на первый слог — на уральском диалекте служило синонимом таких наречий как «хорошо» или «красиво», но не в пример более выражено, эмоционально. Не помню пользовались ли этим словечком взрослые, но дети — постоянно и с удовольствием. До тех пор, пока его не вытеснило пришедшее позже и навсегда оставшееся в русском языке выражение «классно». Теперь, надеюсь, читателю понятно, что, назвав календарики баскими, Полинка таким образом дала моему подарку высочайшую оценку.

Я скромно потупилась, но осталась довольна собой. Будучи жительницей областного центра — города Свердловска, нынешнего Екатеринбурга, с множеством магазинов, в том числе книжных, с киосками «Союзпечать», где чаще всего и продавались самые разные календарики, я старалась пользоваться этим и регулярно пополняла не только свою, но и Полинкину коллекцию.

Мы с ней коллекционировали, или, как тогда говорили среди детей, «собирали» календарики с животными. В основном это были кошки и собаки, но встречались и другие представители земной фауны. Например, особым предметом моей гордости были несколько календариков с изображениями крупных хищников. Их мне не раз предлагали обменять на других зверей по курсу один к трём или даже к пяти, но я отказывалась. Хищников мне привезла мама из далёкой северной командировки, и я ими дорожила. У нас такие не продавались.

Ну а те, что я подарила сегодня Полинке, судя по её восторженному лицу, не продавались здесь.

— Ой, спасииибо! А то у меня давно уже никаких новых нет. Не продают. На Новый год только в книжном были, но дурацкие какие-то, со снеговиками. Хотя и их быстро раскупили.

Полинка презрительно фыркнула, давая понять как относится к тем, кто «собирает» такую безвкусицу. Потом снова перетянула календарики аптечной резинкой и аккуратно опустила в карман просторной юбки. Хитро посмотрела на меня.

— А у меня тоже есть кое-что интересненькое. Правда это не подарок, но тебе понравится.

— Что?

— Идём!

Не тратя больше слов, она сбежала с крыльца и рысью пустилась через двор. А я, крайне заинтригованная, конечно, последовала за ней.

Тут надо сказать, что двор наш, который замыкали в квадрат четыре пятиэтажки, был не только очень просторным, но и с перепадом высот. Город стоял на пологих предгорьях Уральского хребта, примостился на берегу пруда, и спускался к нему широкими неровными ступенями. Одна такая ступень и пришлась на наш двор, деля его надвое крутым, заросшим травой откосом.

Не утруждая себя тем, чтобы дойти несколько метров до лестницы, Полинка бесстрашно ухнула вниз по склону. Я помедлила, покрепче насадила на нос очки, и последовала за ней, правда очень осторожно, боком, приставными шагами. Ну не дано мне Полинкиной прыти и бесстрашия, что тут поделать?

Подруга поджидала меня внизу, не скрывая ехидной улыбки. Чтобы скрыть смущение за свою неуклюжесть, я недовольно буркнула:

— Скажи хоть куда идём? Если далеко, то я не могу. Отпросилась только к тебе ненадолго.

— Не боись, рядом совсем, — голос подруги прозвучал снисходительно, и меня кольнуло чем-то вроде ревности. За время учебного года в большом, но при этом почему-то тесном городе, я успевала отвыкнуть от настоящей свободы, а вот Полинка наслаждалась ею круглый год, что было, конечно, несправедливо.

Мы пересекли двор и зашли в подъезд пятиэтажки, стоящей напротив Полинкиного дома и торцом к моему. В этом подъезде жила наша общая приятельница Машка Саламатова и я подумала, что мы идём к ней, но Полинка привела меня на последний этаж, к чердачной лестнице. На которую и принялась карабкаться, сделав знак следовать за ней.

Да-да, мои молодые читатели, представьте себе, что когда-то чердаки в многоквартирных домах не закрывались и на крышу мог подняться любой желающий, в том числе и дети. Конечно, формально это было запрещено, жители таких подъездов верхолазов гоняли, а от родителей могло крепко влететь, но, положа руку на сердце, кого это когда-то останавливало?

Поэтому я, не колеблясь, последовала за подругой и скоро мы обе оказались на крыше, где на всякий случай сразу присели, дабы не быть замеченными снизу. Так, в полуприседе, по-гусиному, и двинулись к краю. К противоположному тому, что был обращён во двор, к нашим окнам. А когда достигли того рубежа, за которым зияли пять этажей высоты, Полинка легла животом на горячий от солнца гудрон и мечтательно сощурилась вдаль.

Даль здесь была красивая, поэтому я даже не разозлилась на Полинку за загадочное молчание, а просто устроилась рядом.

Прямо за домом вниз к пруду обрывалась ещё одна ступень неровной местности, и дальше уже не было многоэтажек, зато до самой воды плавно стекали по пологому склону уютные деревенские улочки. Сам пруд, небольшой, но живописный, с лесистыми берегами и конусообразными сопками на дальнем берегу, отражал глубину неба и плывущие по нему редкие облака. Всё это заливал свет утреннего июньского солнца, совершенно особенного, какое бывает только в начале лета. Ровный приятный ветер нёс запах воды, травяных зарослей, нагретого асфальта, простора, свободы, и всего того, чем пахнет мир, когда тебе всего двенадцать лет, а впереди три бесконечных месяца каникул.

Я задохнулась от внезапно нахлынувшей волны ликования, посмотрела на Полинку. И она улыбнулась мне в ответ своим широким пухлогубым ртом, какой обычно рисуют в мультиках добрым лягушатам.

2019 г.

— Полинка… — прошептала я, невольно потянувшись рукой к монитору, словно хотела удостовериться в реальности того, что вижу.

Пальцы скользнули по скользкой матрице экрана и улыбающаяся с него подруга детства не исчезла, не растворилась в напоённом морской солью воздухе июня.

Но как она изменилась! Куда только делась та вёрткая, невысокая, но крепко сбитая девочка, бесстрашно сбегающая вниз по крутым травяным склонам? С фотографии устало улыбалась очень полная женщина с поплывшим от возраста лицом, с мешками под глазами, с безвкусно обесцвеченными волосами, в какой-то мешковатой одежде, какую обычно носят тучные люди, в наивной надежде на то, что это скроет их лишний вес. Я бы ни за что не узнала в этой женщине Полинку, если бы не девочка рядом — маленькая копия её самой в детстве.

А ещё пейзаж за их спинами — зелень далёких сопок и синева пруда, всколыхнувшие в памяти столько эмоций, что на краткий миг я почувствовала исходящую от воды свежесть, ощутила на лице порыв влажного ветра… и торопливо отвела глаза от фотографии, хватаясь за окружающую реальность, как за спасательный круг. Не пруд — залив Средиземного моря. Не поросшие смешанным лесом сопки — цветы и пальмы. Не бледно-голубое северное небо — синь и блеск Лазурного берега.

Это правда ты, Полинка? Какого же чёрта тебе нужно, Полинка? Зачем ты напомнила о себе и обо всём остальном, что я всю жизнь пытаюсь забыть, Полинка? Хотя какая же ты теперь Полинка? Теперь ты, как всегда и хотела — Полина. Взрослая, толстая и увядающая. Интересно, что ты сейчас не готова отдать за то, чтобы снова стать Полинкой или даже Полькой? Разве что детей…

Я потянулась и взяла с края стола мобильник. Опыт говорил мне, что с неприятными вещами нужно разделываться сразу, а не тянуть, превращая это из короткого мучения в долгое. Руки дрожали, пальцы не попадали по нужным цифрам. Эк меня… Наконец в трубке зазвучали длинные гудки (а я уже успела понадеяться на то, что номер окажется недоступен или вообще не существует). Ответили почти сразу.

— Слушаю.

А вот голос я узнала. Он мало изменился. Конечно стал грубее и ниже, но Полинка в нём звучала. Именно Полинка, а не Полина. И я вдруг очень обрадовалась этому, немало удивив саму себя.

— Привет.

Интересно, а мой голос она узнает?

— Здравствуйте… — неуверенность и, кажется, даже испуг. — А вы… это… это ты, да?

Глупо было уточнять, кого Полинка имеет в виду, ведь она сама искала меня и просила позвонить. Поэтому я просто ответила:

— Да.

И мы обе замолчали, каждая внутри себя переживая встречу с прошлым.

1986 г.

— Ты это хотела мне показать? — спросила я, вдоволь налюбовавшись открывающимся с крыши пейзажем, — Здесь баско! Давай завтра отсюда самолётики позапускаем? Или мыльные пузыри?

Но Полинка нетерпеливо мотнула головой.

— Нет, я тебе ещё ничего не показала и не рассказала. Смотри туда!

Она вытянула руку вперёд, а я вплотную придвинула свою голову к её голове так, чтобы наши углы зрения совпали.

— Куда смотреть?

— На тот берег пруда. Видишь, где сходятся две круглые сопки? На жопу похоже. И чуть ниже.

Я хихикнула, взялась за дужку очков, подвигала их туда-сюда, настраивая не резкость.

— Ничего не вижу. Что там?

— Внимательнее смотри. Жёлтое.

Я поморгала, отчаянно прищурилась и, кажется, что-то разглядела. Далеко-далеко, на грани видимости, в пёстро-зелёной шкуре леса запуталось нечто похожее на сверкающую под солнцем свежую щепку, которая словно только что вылетела из-под топора и вертикально воткнулась в землю. Вроде она даже вздымалась выше деревьев, но разглядеть отсюда что-либо точнее не представлялось возможным.

— Вижу… — неуверенно протянула я, — Это что, скала?

— Нет, — Полинка зачем-то цокнула языком, — Это же Буровая. Сверхглубокая скважина. Знаешь про неё?

Про сверхглубокую скважину, в народе чаще называемую Буровой — по названию автобусной остановки рядом, а официально именуемую объектом СГ- 11, я знала. Она считалась пожалуй, самой известной местной достопримечательностью. Одна из нескольких таких по всей стране, уходящая вглубь земли более чем на девять километров. Глубже неё была только знаменитая Кольская, про которую нам рассказывали на природоведении…

Но разве то, что я сейчас вижу вдалеке, можно назвать скважиной?

— Какая же это скважина?

Полинка снова напустила на себя снисходительный вид.

— Ну конечно это не сама скважина! Это башня, которая стоит над ней. Очень высокая. Такие башни есть над каждой глубокой скважиной или шахтой. Чтобы… чтобы… лифт по ним ездил.

— Лифт? — я перестала всматриваться вдаль и уставилась на Полинку. Она за дуру меня держит? Я же прекрасно знаю из того же урока природоведения, что в сверхглубокие скважины не спускаются лифты, там для них слишком узко и глубоко. Да и кто бы согласился сесть в такой лифт?

Полинка, кажется, смутилась — снисходительности как ни бывало.

— Ну не сам лифт, а в общем там эти тросы, по которым в скважину спускаются механизмы… и для них нужна большая высота. Мне дядя объяснял — он там работал, но я не очень хорошо помню.

Ладно, башня. Я снова устремила взгляд вдаль. Жёлтая щепка ярко выделялась на фоне леса. Надо же, а я и не думала что Буровую можно увидеть прямо с нашего двора.

Полинка рядом молчала и я поняла, что она ждёт новых вопросов. Предвкушает, как сообщит мне что-то интересное. Ведь неспроста она меня сюда привела, да ещё так сразу, стоило мне только приехать.

— И зачем нам эта скважина? Хочешь чтобы мы к ней спутешествовали?

Это я, конечно, пошутила. Очень уж далеко виднелась щепка башни и пускаться в эту даль — за город, за пруд, через лес, — было бы слишком смело даже для вольных детей конца восьмидесятых.

Но Полинка просто ответила:

— Ага.

Я снова уставилась на неё.

— Спятила? Мы туда и до ночи не дойдём. Если вообще найдём дорогу.

— Дойдём. До татарского кладбища можно доехать на автобусе, а оттуда уже не так и далеко. А дорогу искать не надо — она там есть. Прямо до скважины.

— Откуда ты знаешь? — подозрительно спросила я, всё ещё полагая, что подруга шутит.

— Говорю же, — дядя у меня там работал. Мамин брат, ты его видела. Он про Буровую всё и рассказывал. А ещё я папины карты посмотрела.

Полинкин отец трудился шофёром, колесил по всей области, и подробные дорожные карты у него действительно были. Будучи младше мы с Полинкой играли у неё дома, катая по этим картам модельки автомобилей и представляя себя заправскими путешественницами.

Но её затея до сих пор оставалась для меня туманной.

— Ну дойдём, и что? Посмотрим на башню и обратно? Нас же туда и близко не подпустят!

Карие Полинкины глаза лукаво прищурились и я поняла, что настало время главной новости.

— А вот и подпустят! Мы даже спрашивать не будем! Потому что там никого нет. Вот так-то — ни-ко-го.

И она замолчала, наслаждаясь моментом.

А я непонимающе моргала.

— Как это никого? А эти… ну кто там работает?

— А никто больше не работает. Скважину забросили ещё осенью. Дядя приходил к нам жаловаться. Аж напился.

— Как забросили? Почему?

Полинка печально взялась за подбородок.

— Да кто их поймёт? Вроде как нельзя было глубже бурить, вот и остановились. Там сначала сторож сидел, а сейчас уже вряд ли. Вроде как теперь это просто пустые здания у дороги. Но скважина-то осталась, понимаешь?

Я не понимала и продолжала моргать. Тогда Полинка ткнула пальцем за хлипкое ограждение крыши, вниз.

— Думаешь здесь высоко? А теперь представь что высота девять километров! И внизу темнотища, а?

Моё живое (порой даже слишком живое, отчего я страдала) воображение тут же нарисовало эту картину, и я почувствовала как волоски на руках поднимаются дыбом.

— Так ты думаешь что можно пробраться прямо к самой скважине? И заглянуть в неё?

Полинка азартно кивнула, и уставилась на меня с радостным ожиданием. И я не обманула её надежд, потому что чем дольше обдумывала такую возможность, тем больше она мне нравилась. Да что там нравилась — приводила в восхищение! Ведь если и правда получится такое сделать, это будет приключение на всю жизнь! О таком можно рассказывать друзьям и одноклассникам в Свердловске и они рты пораскрывают, помрут от зависти! Да тут кто угодно обзавидуется, даже взрослые!

Полинка внимательно наблюдала за тем как выражение моего лица меняется с сомневающегося на восторженное, и довольно улыбалась.

— Ну что, баско придумано? Знаешь, как я в этот раз тебя ждала? В такое путешествие можно только с тобой, никто больше не пойдёт. Или струсят, или «меня мама не пустит!»

Полинка презрительно скривилась и плюнула с крыши. К счастью, внизу на тот момент никого не оказалось.

— Мои мама и папа скоро уедут домой, — сообщила я в пустоту, уже начиная обдумывать план великого путешествия, — А бабушке придумаю, что сказать. Если уйдём утром, к вечеру же вернёмся?

— Конечно, — Полинка небрежно кивнула, — А если и задержимся на часок-другой, то тоже ничего страшного. Оно того стоит.

Оно того стоило. Несомненно.

Напомню что нам на тот момент было по двенадцать лет, а двенадцать лет в восьмидесятых — это совсем не то же самое, что двенадцать лет в двухтысячных. Тогда в этом возрасте дети ещё оставались детьми, ещё не утратили наивности, не утратили непреодолимой тяги к книжной романтике открытий и путешествий, не утратили даже толику веры в чудеса. И, преисполненные этой веры, мы действительно думали, что можем добраться до заброшенной сверхглубокой скважины, найти там узкий колодец, уходящий к недрам Земли, заглянуть в его непроницаемую тьму, вдохнуть спёртый воздух немыслимой глубины, услышать снизу эхо своего дыхания.

Всмотреться в бездну.

И было нам ещё неизвестно, что в тот момент, когда мы принимали решение отправиться в это самое долгое и трудное из всех наших путешествий, бездна уже начала всматриваться в нас.

2019 г.

— Привет, — наконец сказала я, когда телефонная тишина, связывающая две далёких друг от друга страны, затянулась.

— Привет, Лена, — с каким-то полувздохом-полувсхлипом отозвалась Полинка, — Еле-еле тебя нашла. Ник мудрёный ты себе выбрала, конечно.

— Это не ник, это моё имя, — зачем-то принялась я оправдываться, косясь на миниатюру своей аватарки, под которой по-французски было написано Hélène Lunghini.

— Вот как? — заинтересовалась Полинка, — Ты там вышла замуж?

— Да, — коротко подтвердила я, решив умолчать о том, что уже давно развелась и фамилия у меня на самом деле другая, а эту я взяла в честь любимой певицы. Но обмана здесь не было, я ведь говорила не про фамилию, а про имя. Имя действительно моё. Имя Елена здесь пишется как Элен, только произносится гораздо мягче, с едва заметным пришёптыванием, без русского грубого Э.

— Я тоже замужем, — сообщила Полинка, — Двое детей… сын и дочка. Потому и искала тебя.

— Ты искала меня для того, чтобы сообщить что у тебя муж и дети? — глупо спросила я, зная, что просто тяну время перед неизбежным. Зная, что Полинка тоже это знает.

Но она в отличие от меня не стала ходить вокруг да около, а сказала сразу и прямо:

— Ленка, тебе нужно приехать.

Я не сдержала нервного смешка. Ага, уже мчусь в аэропорт! Вот так вот просто. Хотя… технически это действительно просто, хоть и не быстро. Поезд или автобус Ницца-Париж, самолёт Париж-Москва, самолёт Москва-Екатеринбург, поезд или автобус Екатеринбург-Нижний Тагил, и наконец автобус Нижний Тагил-Верхняя Руда. Всё это легко осуществимо в современном мире и даже не очень дорого. Вот только для меня это будет путь не только через расстояние, но и во времени. В то самое прошлое, от которого я всю жизнь бежала.

— Приехать? Серьёзно? — я вдруг обнаружила, что тычу указательным пальцем себе в переносицу, пытаясь поправить на носу несуществующие очки, которые не ношу уже много лет. Сжала руку в кулак. — Я во Франции!

— Знаю, — невозмутимо отозвалась Полинка, — Вот и приезжай. Ты у нас вроде дамочка небедная.

В голосе подруги детства прозвучала усмешка, и я разозлилась.

— Да за каким лядом мне к вам ехать?! Я даже маму к себе перевезла, чтобы в Россию больше не ездить! Что происходит вообще? Зачем ты меня искала?

(нет, молчи, молчи, не отвечай, я не хочу ничего слышать, я всё сама знаю, молчи, обидься и брось трубку, исчезни из моей взрослой жизни, словно тебя никогда и не было!)

— Это опять началось, — без паузы ответила с далёкого холодного Урала Полинка. — Это никогда и не прекращалось. И само не прекратится, мы должны…

Полинка захлебнулась судорожным вздохом, а я закрыла глаза, бессильно откинувшись на спинку кресла. Теперь, когда самое страшное подтвердилось, стало даже легче.

Не дождавшись от меня ответа, Полинка продолжила и теперь в её голосе звучал опасный надрыв.

— Пропадают девочки. Уже три за последние полтора года. Ни тел, ни следов, ничего. Как тогда…

— Три ребёнка в Верхней Руде пропали за полтора года? Разве у вас там весь регион не должен на ушах стоять?

В трубке раздался горький смешок.

— Ну, во-первых, не только в Верхней Руде, а и по соседству. В Краснорудинске, в Ушме. А во-вторых, это у вас в Европах может и стояли бы все на ушах, а мы тут, в нашей дыре, кому нужны? Конечно их искали, даже из Ёбурга приезжала комиссия, а толку?

— Ну а я что сделаю? И при чём здесь я вообще? Почему ты думаешь что это связано с… с тем летом? Да чёрт, сколько времени прошло!

— Девочки… тот же возраст… никаких следов…

— И что?! Ты вообще имеешь представление о том, сколько детей пропадает в России каждый год и скольких из них так никогда и не находят? Тем более девочки — они всегда первая мишень для всяких мерзавцев. А их полно!

— Девочки здесь пропадали всегда, — перебила меня Полинка, — По одной в несколько лет. Но такого чтобы три за полтора года — ещё не было. Это нужно остановить. Давно пора было остановить, ты и сама всё понимаешь, разве нет?

— Понимаю! — почти крикнула я, — Но это дело полиции — расследовать исчезновения детей. Я здесь ничем не могу помочь.

Снова смешок, на этот раз кажется презрительный.

— А ты не изменилась. Всегда была трусливой размазнёй. По деревьям лазить боялась, на лошадей садиться боялась, на лодке кататься боялась. Я помню. И как ни разу даже не приехала после того как… может, пора это изменить хотя бы ради себя?

Показалось, что у меня потемнело в глазах, но на самом деле это просто облако набежало на солнце, сделав море за окном из бирюзового серым. Но захлестнувшая меня ярость была настоящей. Такой, какой я от себя и не ожидала. Давно забытые детские комплексы вдруг ожили, и порождённая ими обида оказалась сильнее разума.

— Да пошла ты! — выплюнула я в трубку, — Ищи сама своих пропавших девочек, раз не размазня! А я трусливо останусь дома, а то ведь в вашу глушь ехать действительно страшно — ещё медведи сожрут или пьянь какая за смартфон прирежет.

Стыдно. Очень стыдно. Я, всегда осуждавшая тех, кто, сумев, уехать из России, потом начинал поливать грязью свою бывшую родину, теперь сама использовала этот низкий приём, чтобы уязвить подругу детства! Как будто происходила родом не из той же медвежьей глуши.

Щёки пылали и я уже собралась оборвать связь — больше от стыда, чем от злости, но Полинка, видимо почувствовав это, торопливо сказала:

— Ленка, у меня дочь! У меня дочь того же возраста, что и все пропавшие девочки! Того же возраста, что была и…

Я зажмурилась, готовясь услышать имя, которое пыталась забыть все эти годы, но Полинка не произнесла его. Наверно это было выше и её сил.

Мы снова какое-то время молчали, а потом я зачем-то принялась оправдываться обиженным и сразу осипшим от этого голосом:

— Я не была трусливой! Я не каталась на лодках и на лошадях не потому, что боялась, а потому что меня укачивает! У меня до сих пор слабый вестибулярный аппарат, помнишь же, как меня в автобусах всегда тошнило? До сих пор тошнит даже в автомобилях, а о морских путешествиях и думать нечего. А на высоте голова кружится, ну какие мне деревья?

Полинка попыталась что-то сказать, но я повысила голос:

— А то, что я после того лета никогда уже не приехала, так это не потому, что мы… не потому, что испугалась! У меня бабушка заболела той зимой и родители её к нам забрали. Насовсем. А квартиру продали. Куда я должна была приезжать?

— Да ладно уже, — кажется Полинке стало неудобно за нашу короткую дурацкую перебранку, — Не бери в голову. Это я ляпнула, потому что сама боюсь. За дочь боюсь, понимаешь? Три девочки за полтора года, все её возраста. Мы не в мегаполисе живём, сама знаешь, не так уж здесь и много таких девочек.

— Тогда может вам уехать оттуда, пока всё не уляжется? Или просто дочку отослать на время, к родне там, в гости, или в какой-нибудь лицей с проживанием.

Полинка за тысячи километров от меня не то засмеялась, не то заплакала.

— Ленка, ты там в своей Франции совсем забыла, откуда приехала? Какой ещё лицей с проживанием? Ты думаешь, они тут где-то есть? А если и есть, представляешь, сколько это стоит? Я работаю на износ, и то еле концы с концами… А ты… лицей!

Снова стало стыдно. Конечно, я не забыла, какой глухой уголок представляла собой Верхняя Руда, но полагала, что за десятки лет там должно было что-то измениться к лучшему. Но если нет, то похоже, сейчас я действительно ляпнула несусветную глупость, вроде как предложила голодающему есть пирожные за неимением хлеба…

— Ну… тогда тем более. Что вам там делать? Езжайте в Тагил или в Екат, там наверняка и зарплаты выше. Раз так за дочь боишься, это не должно быть для тебя проблемой.

— Да не в месте дело, — Полинкин голос зазвучал глухо и тоскливо, — Я боюсь, что это и будет моё наказание за… слышала же, что за родителей всегда расплачиваются дети? А Светка… моя дочь… она иногда так напоминает… Мне страшно, что это и её судьба, понимаешь?! Моя судьба! А от судьбы никуда не убежишь, ни в какой другой город, ни в какой лицей. Тут спасение только одно — пока не поздно попытаться исправить то, что мы тогда натворили. И этим изменить судьбу.

— Полька, ты пьяная, что ли? — я сказала «Полька» и вспомнила, что в детстве так называла подругу только тогда, когда хотела её разозлить и встряхнуть, чтобы тем самым вытащить из грусти или апатии. Это работало безотказно. Сработало и сейчас.

— Сама ты пьяная! Француженка недоделанная! — голос Полинки снова зазвучал внятно, — Скажи ещё, что никогда не думала о таком! Скажи, будто не ждёшь своего наказания! Или уже наказана, а?

Я сжала телефон в руке так, что он жалобно скрипнул.

— Нас не за что наказывать! Мы были детьми!

— Это имеет значение только для уголовного кодекса. А Бог со всех одинаково спросит, — и сразу, без перехода, — Так ты приедешь?

Свободной рукой я скомкала подол короткого сарафана, который носила в своём уютном номере уютного маленького отеля в уютном прибрежном городке Больё-сюр-Мер (тьфу ты, как глупо пишется это название по-русски, а звучит наверное ещё глупее) неподалёку от Ниццы. Невозможно даже представить, что сейчас я всё брошу и понесусь сначала в Париж, потом в Москву, затем в Екатеринбург и дальше за Нижний Тагил — на север, туда, где в маленьких, медленно пустеющих городах, жизнь словно остановилась.

Но вместо того, чтобы прямо сообщить Полинке о том, насколько немыслимо её предложение, я спросила:

— А почему ты именно меня решила с этим достать? Где Машка? Ей ты уже предлагала приехать?

Полинка не удивилась, ответила без паузы:

— А Машка никуда и не уезжала.