Оглавление

Пролог

Урок приближался к концу. Оставалось, по моим расчетам, около десяти минут до долгожданного звонка. В тот день предпоследним — пятым — уроком у нас была алгебра. А предмет этот, как известно, очень сухой и тоскливый (во всяком случае, для меня). Да еще и оказалось: сидеть нам придется вместе с 7-м «Г», потому что заболел учитель физкультуры и «гэшек» отправили к нам, чтобы им не пришлось болтаться без дела целый час (у них алгебра должна была быть шестым уроком). Все это не прибавило мне хорошего настроения — чего уж приятного тесниться вместе с другим классом на таком трудном предмете! Я его не люблю — скучища, по-моему, страшная… Но самое противное заключалось в том, что именно в 7-м «Г» учится Ленька Щукин — давнишний мой и Светкин враг. Светка Ковалева — это моя подружка. Мы с ней знакомы давным-давно, живем в одном подъезде и учимся в одном классе. Светлана, в отличие от меня, не считает точные науки нудными. Она, наоборот, любит их и просто обожает решать всякие задачки и примеры. Вот и тогда Ковалева сосредоточенно строчила в своей тетрадке, накрутив на палец светлый локон (это ей помогает думать). А мне заниматься математикой было уже совсем невмоготу. Хотелось другого, более приятного. Например, вспомнить наши потрясающие приключения.

Признаюсь, вам, очень увлекательно было в тот серенький октябрьский день, еле досиживая последние минуты до звонка, прокручивать в памяти июньскую историю. Глядя в окно на голые деревья под дождем, я с восторгом представляла себе то, что было летом: залитый горячим солнцем двор, голубей в синем небе, нашу со Светкой тайну, поиски разгадки странных событий, Сашку Иноземцева, убегающего от Севы, противного Щуку, извивающегося в лапах гигантской мыши и еще многое, многое другое. Эту историю я уже рассказала в повести «Не входи в стеклянный дом или Удивительный июнь». Надеюсь, вы ее прочитали, а потому уже хорошо знакомы со мной — Ирой Костиной, моими друзьями — Светкой и Сашкой, а также с нашим общим недоброжелателем — Ленькой по прозвищу Щука. Как нарочно, все мы четверо на том памятном уроке собрались в одном душном полутемном классе. Я развлекалась воспоминаниями, Светка и Сашка упорно решали в своих тетрадках трудные примеры, а Щукин — будь он неладен! — с убитым видом стоял у доски. Он вертел в пальцах мел и с надеждой смотрел на ребят из своего класса, расположившихся в ряду у двери, — вдруг кто-нибудь подскажет? Но нет — никто из них не хотел подавать Леньке ни единого знака, не говоря уже о моих одноклассниках. Щуку, ясное дело, ребята терпеть не могли за его подлость и злобу. Он переминался с ноги на ногу, крутил рыжей патлатой головой, пытаясь уловить хоть слово, хоть намек, которые спасли бы его от неминуемой «двойки». Тщетно! Пример на доске так и оставался нерешенным, а Щука все больше бледнел, предчувствуя близкий крах. А этого ему очень не хотелось!

1. В путь так в путь!

После тех недавних летних событий, когда Ленька в компании жуликов чуть не обворовал чужую квартиру (и только наше тайное вмешательство — вместе с Марьей Степановной — помогло предотвратить преступление!), Щука несколько притих. Его с Севой не осудили как малолетних, а Старого, главаря шайки, посадили в тюрьму. Анатолий Иванович долго болел после «подвигов» своего сыночка. Щукина-старшего нам было очень жаль: он хороший, справедливый человек — не то, что Ленька. Когда Анатолий Иванович вышел из больницы, он за своего ребенка «взялся». Так, во всяком случае, уверяла соседок Ленькина мать, Зоя Егоровна, — толстая жеманная тетка. Уж не знаю, в чем конкретно заключалось «взятие» Щуки, но противный мальчишка (о, счастье!) оставил нашу троицу в покое. Меня и Светку он перестал звать «ботаничками», не лез больше в драку. Забавно, что Ленькины прихвостни — Мухин и Акимов — тоже обходили нас стороной. Впрочем, и от самого Щуки они держались теперь подальше — наверное, родители запретили им водиться с несостоявшимся вором. Таким образом, незадачливый Щука остался один: никто во дворе не захотел общаться с подлецом (все слишком хорошо знали, что он за птица). Малыши при его приближении дружно разбегались, а ребята постарше просто игнорировали Ленькино присутствие. Поэтому Щука, как пай-мальчик, кругами ходил по двору или чинно восседал на лавочке у подъезда. Смотреть на это было очень смешно и непривычно. Надо сказать, что именно эту потешную картину — «примерный Ленечка» — давясь от смеха, показала мне с балкона Светка, когда я, вернувшись вместе с родными из поездки в Геленджик, первым делом примчалась на пятый этаж к подружке. Мы не виделись целый месяц и на радостях обнялись. Ковалева вернулась домой тремя днями раньше меня (она побывала с родителями на Алтае, а потом еще гостила в деревне у своей бабушки Лизы).

— Ну, что? — спросила я у подружки после первых веселых восклицаний. — Какие тут у вас новости?

Светка хихикнула и посмотрела на часы. Потом сказала:

— Пора! Наступил час икс, — и, схватив меня за руку, потащила на балкон.

Я увидела, как из своего подъезда солидно вышел Щука и, шествуя мимо старушек на скамейке, кивнул им, здороваясь. Те сначала замерли при его появлении, но на приветствие ответили (видно было, как они одновременно открыли рты). Проводив Леньку глазами, бабульки опять оживленно заболтали, сблизив головы.

— О! — удивилась я. — Щука исправился? Это и есть главная новость?

Подружка захохотала и кивнула, показывая рукой вниз. Это означало, конечно, что я еще не все видела, а потому не стоит отвлекаться от интересного зрелища. Я снова стала наблюдать за Ленькой и — не пожалела потраченного времени! Неторопливо пройдя мимо гревшейся на солнышке собаки (при этом, представьте, не пнув ее, как обычно!), Щука уселся на нашу любимую лавочку под тополями и достал из кармана… книжечку. Потом раскрыл ее и углубился в чтение.

Поверьте, я чуть не выпала с балкона. Подружка даже присела от смеха при виде моих выпученных глаз. Потом сказала:

— Да ты, Ир, особо-то не удивляйся. Это, как говорит Санек, один гон. Я Щукины выходы уже четвертый день наблюдаю. Ленечка каждый раз появляется на скамейке ровно в три часа и делает вид, что читает.

— Делает вид? — удивилась я. — Ты уверена?

Светка презрительно сощурилась и указала пальцем вниз:

— Да ты посмотри внимательно. У него книжка — такая маленькая! — на самом начале открыта. А чего там читать-то несколько дней? Ее всю можно за два-три часа глазами пробежать, а он, смотри, перелистнул от силы три страницы. Картину он гонит, я же говорю. Надо ему соседям показать, какой он теперь стал хороший мальчик. А то родители, наверное, пилят его, чтобы он исправлялся — ну, после известных июньских событий.

Я вгляделась. Да, все верно: Щукина книжка была открыта на первых страницах, и он просто держал ее перед глазами. У него даже не хватило ума хотя бы для вида переворачивать листы. Зато Ленька постоянно оглядывался по сторонам. Наверное, проверял, видит ли его кто-нибудь за этим благопристойным занятием — чтением.

— Вот дурак! — с досадой сказала я. — Неужели ему не скучно сидеть с раскрытой книгой и даже не узнать, что в ней написано?

— Ха, — тряхнула головой Светка. — Таким, как он, главная скука — это именно читать. Ты подумай, сколько усилий: буквы разбирай, слова складывай, да еще сообразить надо, что они означают. Тоска!

Мы еще посмеялись немного над глупым Ленькой и ушли с балкона. Светка сварила кофе и рассказала мне, что решила за прошедший месяц девятнадцать шахматных задач («А двадцатую добью сегодня», — небрежно прибавила она). Она прекрасно провела время на Алтае: скакала на лошадях, лазала по горам, даже по реке на байдарке сплавлялась — вместе с родителями. В деревне у бабушки она провела всего неделю — но и там было неплохо. «Баба Лиза каждый день что-нибудь вкусненькое стряпала, — с довольным видом пояснила подружка. — А рядом — озеро, а в деревенской библиотеке книг просто навалом, и все — приключения. Читала сколько хотела. А еще я… на танцы ходила». Последнее сообщение показалось мне интересным, и я заставила смущенную Светку поподробнее рассказать мне об этом новом виде летнего отдыха. Мы не заметили, как проболтали целый час. Тут я спохватилась, что уже пора домой, а мне еще ничего не известно, например, о Сашке Иноземцеве. «Отец с ним занимается по разным предметам, Санек даже почти не гуляет, — скороговоркой сообщила Светка. — Сама знаешь, как он учился: ему надо догонять и догонять. Но смотрится вроде ничего, не стонет, даже доволен. Вчера заходил, я ему дала почитать Буссенара. Ну, знаешь, „Капитан Сорвиголова“? Сашка-то уж не будет, как Щука, зря книжку в руках мусолить».

Оставшийся от каникул август пролетел для меня, Ковалевой и Иноземцева стремительно. Конец его ознаменовался двумя заметными событиями. Во-первых, Леньку Щукина приняли-таки в музыкальную школу: об этом два дня звонила по двору его счастливая мамочка. Если вы помните, в прошедшем июне почти совпали во времени два факта: неожиданное обнаружение у Щуки музыкальных способностей и его участие в ограблении. Теперь родители решили непременно сделать из Леньки скрипача-виртуоза. Правда, мы со Светкой нашли, что вроде поздновато в седьмом классе обычной школы поступать в первый класс музыкальной. «А вы вообще представляете Щуку со скрипочкой? — скептически заметил Сашка. — Что он с ней делать будет? За кошками во дворе гоняться? Это же полный бред под названием «террорист-музыкант». Но как бы то ни было, а Ленька теперь чуть не каждый день со скрипкой в футляре в одной руке и папкой в другой ходит в музыкальную школу. Вид у него при этом самый дурацкий — будто бы он абсолютно не понимает, как подобное дело могло с ним приключиться. Родители купили сыночку еще и пианино. Теперь из окон их квартиры постоянно несутся визги терзаемой Ленькой скрипки и неуверенные переборы клавиш. А если учесть, что Щукин-старший «взялся» за своего ребенка еще и в отношении учебы в обычной школе, то… «Неужто мы, — верещала у подъезда Зоя Егоровна, — одного-единственного сына не выучим? Будьте спокойны! Еще и получше других успевать будет».

Под «другими», видимо, подразумевались мы со Светкой, потому что как раз проходили мимо. Ленькина мать бросила на нас ехидный взгляд и подбоченилась. Мы не выдержали и хихикнули. Надо же, Щука метит в отличники! Посмотрим-посмотрим…

Второй новостью явилось поступление в колледж Сашкиной матери, «Лорочки». Правда, мы с подружкой больше не зовем ее этим именем. Все-таки мы дружим с сыном Ларисы, а Сашка, вы же знаете, парень что надо! Сморщенная Аделаида Казимировна больше к ней не ходит — а ведь именно она так величала свою молодую подругу. «Теперь у нас в семье обстановка деловая, — радостно делился с нами Иноземцев. — Отец не только меня по учебе гоняет, но и мать. Экзамены в колледж она нормально сдала. А училась-то уже сто лет назад!»

И вот наступило 1 сентября. Мы стояли у подъезда, поджидая Сашку, чтобы вместе бежать в школу. А он выскочил… вместе с отцом и матерью. Мы уж решили, что родители идут с мальчишкой на торжественную линейку. Но нет! Ответив на наше: «Здравствуйте!», старшие Иноземцевы отправились в противоположную сторону. «А ведь это Сашкин отец тетю Ларису в колледж провожает!» — успела шепнуть мне Светка, прежде чем сияющий Санек подрулил к подъезду. Мы отправились в школу втроем.

Начался учебный год. Надо отдать должное Иноземцеву, он старался как мог. Уроки мы часто делали вместе, потому что отставание по многим предметам у Сашки было действительно большое. Светка помогала ему по математике, а я — по русскому и английскому. А вот Щука, по нашим данным, рвения к учебе совершенно не проявлял: лентяйничал в школе по-прежнему. Правда, как я уже упоминала, Ленька усердно занимался музыкой. И все катилось потихоньку почти два месяца до того самого дня…

Я с трудом оторвалась от воспоминаний из-за замечания нашей математички Галины Анатольевны:

— О чем ты там, Ира, мечтаешь? Может, хочешь помочь товарищу?

— Нет, не хочу, — поспешно отказалась я. — Я сейчас дорешаю, — и склонилась над тетрадкой.

Учительница кивнула и отошла к окну. Взглянув на дождь, струящийся по стеклу, Галина Анатольевна сердито сказала Леньке:

— Отвечай, Щукин, будешь ты сегодня думать?

Тот испуганно моргнул и снова заозирался по сторонам. Думать ему было решительно незачем — он все равно не понимал ни единого алгебраического знака из написанного на доске примера. И помогать-то ему никто не собирался! Мало того, многие «гэшки» злорадно улыбались, глядя на бледного одуревшего Щуку. «Наверное, — подумала я, — они еще больше нас этого тупицу терпеть не могут. Во дворе-то от него хоть смыться можно. А попробуй с ним постоянно в одном классе поучись! Да за одной партой посиди… Это же вообще мрак! Особенно, конечно, от него девчонкам достается — как пить дать, при его-то подлости…» Галина Сергеевна, вздохнув, подошла к учительскому столу, села и начала искать Щукину фамилию в журнале. Сразу же воспользовавшись этим обстоятельством, Таня и Маринка из 7«Г» стали, как по команде, крутить пальцем у виска, весело посматривая на Леньку. Н-да, я оказалась права насчет его отношений с девочками.

— «Двойка» тебе, Леонид, — сказала математичка. — Садись.

Щука поплелся по проходу между партами. Даже не повернув голов друг к другу, Кешка и Роберт из его класса одновременно выставили ноги справа и слева. Ленька, запнувшись, пролетел три шага и с грохотом свалился. Встал, красный как рак, и со злостью пнул Светкин портфель, оказавшийся рядом. Ковалева удивленно подняла голову от тетрадки. Ничего не поняв, возмутилась:

— Ты чего, Щукин, мыла наелся?

Тот победоносно покосился в подружкину сторону и плюхнулся на свое место. Отомстил, называется! Иноземцев мрачно бухнул с задней парты:

— С огнем играешь, килька!

Математичка, наконец опомнившись (все произошло очень быстро), подошла к сидящему Леньке. Строго спросила:

— В чем дело, Щукин?

Тот надулся и промолчал. Зато оба класса — и наш, и «Г» — захихикали. Ну надо же, как успел Ленечка всем насолить! Просто дико даже…

— Ни в чем, Галина Анатольевна, — солидно ответил Кеша Бойко. — Это рыба в «морду» заплыла.

— В какую морду? — нахмурилась математичка. — Почему ты грубишь?

— Я не грублю. А «морда» — это ловушка для рыбы. Их мой дедушка в деревне плетет, а потом на реке ставит. Они похожи на такие узкие корзинки… Нет, даже на воронки. Внутрь рыба заплыть может, а уж выбраться — никогда.

— Что за чепуха? При чем тут какая-то ловушка? — удивилась учительница.

Робик Гаспарян, переглянувшись со своим другом Иннокентием, воскликнул:

— Еще как при чем! Представляете, плывет себе хм-м… рыбина. Наглая такая, здоровущая. Всех по дороге зубами рвет: карасиков, плотичек, мальков. Ну, мелочь, понятно, в разные стороны удирает — кому охота на обед попасть к этой…

— Щуке, — задумчиво подсказала Маринка.

— Да, — согласился Робик, — именно к ней. А хищница уже проголодалась и прет напролом. Ей, тупице, непонятно, что и на щук управа есть. Рыбина летит, как торпеда, зубами вперед на приманку — прямо в «морду». Влезла, и конец ей.

— Почему, Робик? — вкрадчиво спросила Светка. — Щука же в воде осталась, никто ее не выловил.

Ленька при этих словах сжал кулаки и стал приподниматься над партой. Все затаили дыхание. Роберт улыбнулся.

— А потому, Ковалева, — протянул Кешка и притворно безнадежно развел руками, — что вперед она плыть не может: прутья мешают, а назад двигаться — ума не хватает. Так и торчит в «морде», пока за ней рыбак не придет…

— Это ты, что ли, рыбак? — ощерился вскочивший Щука и хотел кинуться на Бойко.

Но Галина Анатольевна уже стояла перед Ленькой. Опустив руку ему на плечо, учительница заставила хулигана сесть на место. Многие засмеялись, а Гаспарян залихватски подмигнул Щуке и подтвердил:

— Да, это он — вместе со мной. Понравилась тебе наша «морда»?

— Ну, вот что, — решительно сказала математичка, — заканчивайте болтать. Я вас не перебивала, надеясь добиться толку. Лекция о рыбалке была, конечно, интересной. Но мне кажется, Бойко и Гаспарян, что не существует все же такой ловушки (или «морды» — это уж как вам больше нравится), из которой нельзя было бы выбраться.

— Можно, Галина Анатольевна, — но при о-очень сильном желании, — заметил Роберт.

— И еще имея хоть какие-то мозги, — прибавил Кеша.

На Щукина жалко было смотреть. На его побелевшем искаженном лице были видны сейчас одни глаза — такой они горели ненавистью. Да, попал Ленька в неожиданный переплет — и ведь ни вскочить нельзя, ни обозвать, ни ударить, как он привык. Кругом — одни враждебные ухмылки.

Мне показалось, что в следующую секунду наш переполненный класс вспыхнет огнем — так раскалился в нем воздух от… От чего? От всеобщей неприязни к Щуке? От его затаенной жгучей злобы? Галина Анатольевна нервно поправила прическу и сказала:

— Внимание, седьмые классы! Домашнее задание на доске. Уже конец урока, так что открывайте дневники и записывайте.

Народ сразу как-то облегченно вздохнул и зашевелился. Зашуршали открываемые дневники, послышался шепот. Только Щука не шелохнулся, так и сидел будто истукан. Роберт озорно посмотрел на математичку, писавшую что-то в журнале, скатал бумажку и запустил шарик в Леньку. Когда тот, вздрогнув, перевел на него взгляд, тихо пообещал:

— Не боись, акула, мы тебя не забудем. Это только первая «морда» была.

Тут мощно, как колокол, грянул звонок. Все, похватав портфели, устремились прочь из кабинета. Я задержалась у дверей, поджидая Светку, которая нехотя засовывала учебник в сумку. Иноземцев тоже сложил свое имущество и, проходя между партами, крепко щелкнул по затылку поникшего Щуку. Ленька поднял на него глаза и… опустил. Мы изумленно переглянулись. Щука снес затрещину и не ринулся в драку?! Когда рядом нет взрослых и, значит, можно безнаказанно творить что угодно — а именно так всегда и действует этот тип?! Эт-то, знаете ли, сон какой-то. В летнюю ночь. Есть такая комедия у Шекспира, мы с мамой читали. Там происходят разные чудеса… Прямо как здесь, в кабинете математики, в котором нас осталось четверо. Сашка подошел к нам со Светкой, уже ждавшим его у двери, и еще раз озадаченно оглянулся на Леньку. Щука, свесив голову, не обращал на нас ни малейшего внимания. Я пожала плечами и выбежала в коридор — просто терпения уже почему-то не было оставаться в классе. За мной так же быстро выскочили друзья.

В рекреации было куда светлее и свежее, чем в кабинете. Может, где-нибудь открыли окно? Мимо с визгом проносились малыши. Мы быстро шли мимо бесчисленных дверей кабинетов к выходу на лестницу. Предстояло еще подняться с первого этажа на третий, чтобы попасть на урок географии, а перемена была короткая, только пять минут. На душе у меня, непонятно почему, что называется, кошки скребли. С чего бы? У Сашки и Светки, бредущих рядом, тоже настроение было не очень. Всю дорогу до кабинета географии мы уныло молчали. А ведь, казалось бы, события складывались хорошо: посрамленный Щука в одиночестве грыз себе локти от тоски. Так ему, гаду, и надо! Но вот… радости почему-то не было — ни у меня, ни у друзей. Когда мы, нахмуренные, сели на подоконник напротив входа в класс, угнездив тут же свои сумки, первой не выдержала Светка:

— Интересно, как это Робик с Кешей не побоялись к Щуке прицепиться, да еще и на уроке? Понятно, что при Галине он бы их не тронул. Ну, а потом? Они же оба маленькие, худые. Тот их по одному выловит у школы и изобьет. Они Щуку перед двумя классами опозорили, такое Рыба не простит.

Сашка скептически покачал головой и сказал:

— А им уже бояться надоело и терять нечего. Вы знаете, что вчера было?

Мы отрицательно качнули головами.

— Так вот, — начал Иноземцев, — я вчера шел на английский мимо «гэшек». Они как раз из кабинета пения вывалились, веселые такие…

— Понятно, — вздохнула я, — пение — это вам не алгебра.

— Да погоди, — нетерпеливо отмахнулась от меня Светка. — И что ты видел?

— Кешка выполз какой-то пришибленный, сразу стал у себя по карманам шарить, как будто что-то потерял. Искал-искал, не нашел, открыл портфель, давай уже там рыться. Сидит он на корточках, тетрадки перетряхивает, а Щука, вижу, подошел к нему сзади, навис над головой и скрипит: «Ты, Бойко, не это ищешь?», а сам какую-то бумажку в руке держит. Кешка дернулся, хотел тот листок у него выхватить. Но Щука отскочил, поднял его вверх, а Бойко не выдержал, стал прыгать, чтобы достать. Хотя и понимал, конечно, — куда ему! Ленька рядом с ним — настоящая вышка. Тут Робик сбоку подскочил, Щуку пихнул, но тот его кулаком двинул. Гаспарян отлетел, об стенку стукнулся, а Рыба орет: «А хочешь, Бойко, я эту записочку зачитаю? Слушайте!», разворачивает бумажку и пищит, как девчонка: «Милый Кеша, ты мне очень нравишься…» Тут Бойко прямо обурел. Размахнулся со всей силы да как даст Щуке под дых! Тот загнулся, а Кешка вырвал записку и тут же на клочки разодрал. Боялся, наверное, что Щука сейчас отдышится, опять отнимет. И как раз мимо завуч идет, каблучками стучит. Щука сразу разогнулся, а Кеша кинулся свои кусочки подбирать. Ну, завуч остановилась, посмотрела, ничего не поняла и дальше пошла. Бойко мусор запихнул в карман и говорит Леньке: «Ну что, прочитал? Я тебя, Рыба, больше не боюсь. При всех сейчас заявляю, что это гадство тебе даром не пройдет, хоть ты и здоровый, как битка. Пощады теперь не жди. И за Робика тоже ответишь: мы не забыли, что весной было. Знай!» Щука на это губы скривил, хотел что-то вякнуть, но Кешка застегнул портфель, на Рыбу даже не глянул и пошел себе, а за ним Гаспарян и остальные «гэшки». Вот так, девчонки. Тут все, по-моему, ясно.

— Да, — тряхнула кудрями Светка, — понятно, что кто-то Иннокентию любовную записку на пении прислал, а Щука углядел и сумел ее украсть, чтобы Бойко напакостить. Ленечка такого случая, конечно, не упустил. Мерзавец он редкий. Вы представьте, что бы было, если бы Рыба то послание до конца при всех прочитал!

— Слушайте, — сказала я — а какая история была весной с Гаспаряном? О чем Бойко Щуке напоминал?

Светка пожала плечами. Иноземцев мрачно усмехнулся.

— Ты знаешь? — сразу подступила к нему подружка. — Говори!

— А чего тут рассказывать? Такую лабуду даже вспоминать неохота, — буркнул Сашка. — Мы в апреле с «гэшками» в футбол играли за школой. А у Робика — вы не смотрите, что он такой маленький — удар левой просто убойный. Он в футбольной секции занимается, имеет второй юношеский.

— Что юношеский? — поинтересовалась я.

— Разряд, Костина, разряд, — удивился Иноземцев моей тупости. — Еще эта… начитанная! А сама простых вещей не знаешь.

— Да ей и не надо знать, — вступилась за меня подружка. — Тоже радость большая — ваш футбол! Ты о деле давай.

Сашка вздохнул:

— Ну, вот. Робик у 7«Г» был форвардом, собирался пробить мяч в наши ворота. Подал такой мощный крученый, что точно был бы гол! Наш вратарь Димка этот мяч не взял бы стопудово. Но тут справа Щука вывернулся — и точно под удар, как нарочно… В общем, засветил ему Гаспарян своим крученым прямо в дыню, с ног сбил. Тот свалился и лежит. Робик расстроился и бегом к нему — мало ли что, вдруг Ленька сознание потерял и ему помочь надо. А Рыба поднялся, встал перед ним, ноги расставил и говорит: «Ты, ара, всегда такой косой или только сейчас специально обурел, чтобы меня, русского парня, завалить?» Робик растерялся…

— А почему он его так назвал? — встряла я. — Гаспарян вроде на попугая не похож.

— Какого попугая? — рассердился Сашка. — Я ничего такого не сказал!

— Ара — это вид попугаев. Они живут в Южной Америке, — сообщила я.

— Может быть, Костина, может быть. Ты у нас умная, — Сашкин голос звучал устало. — Но в России арами называют армян, когда… ну, сама понимаешь, хотят их оскорбить. Вот и Робик стоит, как пенек, перед подлой Рыбой, рубашку теребит и не знает, что сказать. А что возразишь? Гаспарян действительно армянин. Правда, их семья уже давно в Россию приехала, восемь лет назад. Но при чем тут это? И что, он специально хотел Щуку завалить? Чухня полная, тот сам под мяч вылез. Пацаны же вокруг были, видели.

— А это при том, что Акула все отлично понимал и знал, что Робика обвинить не в чем, — объяснила я, — но кусаться Рыбе хотелось ужасно! Вот он и…

— Ну да, — согласился Иноземцев. — Укусил-то аж до крови, у Робика губы за-

дрожали. Тут Кешка — самый мелкий из пацанов — подходит к Щуке и говорит: «Быстро извинись перед моим другом!» Щука засмеялся — и кулаком его в грудь. Бойко так и покатился. «Гэшки» гурьбой к Рыбе подходят и бакланят: «А ну, пошел отсюда!» Тот струсил со всеми драться, отбежал по- быстрому с поля и Робику кричит: «Эй, Гаспарян, а сестру твою уже в дурдом сдали или еще нет?» А сам трясется и глаза закатывает, как припадочный…

— Что с сестрой Роберта? — тихо спросила Светка. — Я ее знаю, во 2«А» учится, красивая такая.

— У нее эпилепсия, — сообщил Сашка, — Однажды на уроке приступ случился. Робика к ней с физкультуры вызывали: не знали, что делать, перепугались. Пока «скорая» доехала, он уже сестре помог, удерживал девчонку и что-то в зубы ей вставил. Это мне пацаны рассказали, когда Рыба убежал. «Гэшки» уже толпой на него двинулись — отметелить за то, что он Гаспаряну крикнул.

— Надо было раньше метелить, — насмешливо сказала я. — Просто боятся его, длинного, один на один бить. Вот и собираются с духом, когда Щуку уже не достать.

Сашка согласно кивнул:

— Да, его боятся. Рыба мало того, что самый сильный из седьмых классов, так еще и самый дурной. Да вы его и сами знаете. Он всех ненавидит, в любой момент готов хоть кому нагадить… Слушайте, девчонки, а почему так тихо?

И точно! Мы так увлеклись разговорами, что не заметили, как начался шестой урок и народ разошелся по кабинетам.

— Но где же наши? — спросила я. — И где географичка? Никто тут вообще не появился.

— Наверное, урок отменили, а мы прохлопали, — предположил Сашка.

Мы решили зайти в учительскую и узнать, в чем дело. Начали спускаться по лестнице на второй этаж, и тут Ковалева задумчиво протянула:

— Интересно, ну почему Ленька такой… ненормальный? Даже жалко его.

Я вздрогнула. Это Щуку-то Светка жалеет? Иноземцев внезапно остановился, повернулся назад, и мы налетели на него, чуть не скатившись со ступенек. Сашка, сверкая глазами, хотел уже ответить моей подружке что-то резкое… Но вдруг нахмурился и тяжело прислонился к стене. Тут я поняла, что меня мучило последние полчаса — да то же, что и Светку. И Санек, похоже, тоже изумлен — тем, что ему вовсе не хочется спорить с Ковалевой и доказывать ей, что нечего Леньку жалеть, он сам во всем виноват, и так далее… Да, виноват, но…

— Но если Щука умеет только злиться, — продолжила я вслух неожиданную мысль, — то ведь какой он несчастный, вы подумайте! И его никто терпеть не может, и он… Просто с ума сойти, до чего у Рыбы страшная жизнь.

Сашка медленно кивнул. Светка тряхнула головой. Мы с друзьями согласились в общей невозможной, казалось бы, мысли о сочувствии к дуралею Леньке. Внезапно опять откуда-то повеяло свежестью, и над нашими головами будто пронеслась небольшая птица: ясно был слышен шелест крыльев. Мы посмотрели наверх — и никого не увидели. Впрочем, откуда в школе взяться пернатым?

— Это, Ирка, твои попугаи прилетели. Из Южной Америки, — пошутил Иноземцев.

— Зачем? Щукина клевать, чтобы не обзывался? — подхватила Ковалева. — Ха, его тут и без птичек скоро затюкают. Хотя и за дело, конечно.

Да, за дело. Мы снова помрачнели и пошли вниз по лестнице. Надо же было выяснить насчет географии! Вдруг ее перенесли в другой кабинет, и мы одни ничего об этом не знаем? Скорее в учительскую, мы и так уже опоздали больше чем на половину урока! А наша географичка Вера Петровна очень строгая, пощады от нее не жди. На полных парах наша троица влетела на второй этаж и… увидела Веру Петровну, мирно беседующую у окна с Владиком (так учителя звали нового физкультурника за глаза из-за его молодости). Юный Владислав Павлович только полгода назад закончил институт, и в него были влюблены многие старшеклассницы. Сашка облегченно перевел дух. Кажется, пронесло!

— Ребята, идите домой, — сказала Вера Петровна в ответ на наше «здравствуйте». — Урока не будет.

Мы распрощались с учителями и двинулись в раздевалку. Она, к счастью, оказалась открыта. Поправляя берет перед зеркалом, Светка грустно сказала:

— А Щукин, наверное, все еще в кабинете сидит. Не знает, как быть после того, что случилось на алгебре. Вот балбес-то!

— Да, теперь Ленечке надо меняться. Как раньше больше не получится: его не будут молча обходить и бояться. Но что ему делать, он, конечно, не знает. Для этого думать нужно, а Щука не умеет. Не привык, — добавила я.

Мы взяли сумки и пошли по коридору к выходу из школы. Внезапно воздух вокруг нас помутнел и как-то странно завибрировал. Опять над головами пронеслась птица, мы даже услышали ее щебет — но не успели разглядеть певунью. Вслед пичуге дунул налетевший откуда-то вихрь, и в нем, как в задрожавшем зеркале воды, мы с изумлением увидели мчащихся мимо Щуку, Мухина и Акимова. Все трое, пытаясь сопротивляться смерчу, хватались руками за стену и друг за друга. Они что-то орали, выпучив глаза, но в свисте ветра ничего не было слышно. А сверху на них строго взирала птичья голова на длинной голой шее, и трепались в вихрегромадные черные и белые перья. Мы, совершенно онемев, провожали глазами исчезающую вдали троицу вместе с неизвестной птицей. И тут что-то мощно встряхнуло нас, приподняло над полом и понесло, как пушинки, вслед за Щукиной компанией. Поток воздуха вырвал из наших рук сумки и гулко шмякнул их о стены. Мы едва успели схватиться за руки и покрепче зажмуриться, как окружающее исчезло в гудящей, плотно свернувшейся кольцами тьме…

2. «Итог полета был хороший»…

Я очнулась, словно от толчка. В лицо светило солнце, слабо дул ветерок, и… В общем, не хочется признаваться, но я боялась открыть глаза. А вдруг я… не знаю где? Ведь куда-то мы неслись, и это был не сон! Меня замутило от подступившего вплотную леденящего страха. Сердце гулко и часто колотилось в груди, я задыхалась от предчувствия чего-то ужасного, что обязательно произойдет, если я перестану притворяться беспомощной.

— Ир, вставай, хватит валяться, — послышался рядом голос Светки. — Прилетели уже.

Прилетели… Так и есть! Я покрепче зажмурилась, будто бы оставаясь в обмороке, чтобы успеть обдумать случившееся. И тут какая-то игла больно вонзилась мне в палец. Я подскочила и завопила, тряся рукой. Сброшенная на траву оса расправила крылышки, поднялась и, жужжа, улетела. Я в изнеможении плюхнулась опять на землю, рядом со Светкой и Сашкой, сочувственно глядящими на меня. Они сидели, прислонившись спинами к большому голубоватому камню странной формы

— Больно, Ир? — ласково спросила подружка. — Я знаю, они сильно кусаются, но ты не обращай внимания! Тогда быстрей пройдет.

У нее на щеке расплывалась царапина, а волосы были страшно растрепаны и напоминали пушинки большого кудрявого одуванчика. М-да, я, конечно, и сама выгляжу не лучше. Я торопливо пригладила голову, вздрогнув от снова кольнувшей боли в укушенном пальце. О, а что это с Сашкой? Он сидел, как-то неестественно вывернув ногу, и лицо у него было белое.

— Да уж ладно, — неуверенно протянула я. — Вам тоже не лучше, по — моему.

— Ну, я еще ничего. А вот Саня, похоже, ногу повредил, — вздохнула подружка.

— Приземлился, что ли, неудачно?

— Если бы! — буркнул Иноземцев. — А то…

— Может, расскажете толком? Что с нами произошло?

— Ну-у, — бодро начала Светка, — долетели мы, в общем, нормально…

Сашка при этих словах фыркнул и дрыгнул ногами, но сразу скривился от боли.

— Да чего там! — засмеялся он сквозь стиснутые зубы. — Полет прошел в заданном режиме, экипаж справился с поставленной задачей!

Скрипучий голос громко произнес сверху:

— Итог полета был хорошим,

Посадку сделали в лесу,

Где на сосне растут калоши

И фиги с маком на носу!

Мы сразу вскинули головы и обомлели: сверху, трепеща крыльями, зависла в воздухе черная птица. Ее силуэт в синеве неба казался просто огромным, и мы невольно пригнулись. Птица, подняв ветерок, совершила над нами круг и уселась на макушку высокого камня рядом. Светка и Сашка сразу же отползли от него подальше. Мы, как по команде, впились глазами в необыкновенное пернатое существо, не решаясь спросить вслух: «А это точно было или послышалось?» Потом вздохнули облегченно: птица оказалась обычным скворцом — довольно крупным, но вовсе не гигантским. Озорник невозмутимо чистил перышки, поглядывая на нас блестящим глазом. Первой нарушила молчание Светка:

— Скажите, пожалуйста, это… м-м… действительно Вы стихи читали?

Скворец взъерошил перья и прокаркал:

— Р-разумеется, я! А вы сомневаетесь?

— Но ведь птицы не говорят, — упрямо продолжала Ковалева. — Попугаи не в счет, они просто повторяют за людьми, не понимая слов!

— Ну, на этот счет я бы с вами поспор-рил, — заявил скворец. — Жаль, сейчас на это вр-ремени нет. Скажите, дор-рогие дети, а часто ли вы летаете над землей, вот как недавно? Люди пока не научились перемещаться по воздуху без специальных аппаратов. Тем не менее вы здесь, а не в школьном кор-ридор-ре.

Светка не нашлась что ответить и пожала плечами. Иноземцев заморгал.

— Вы пр-росто пытаетесь понять, что пр-роизошло, но не можете. А спр-росить об этом у какого-то глупого сквор-рца не хотите из гор-рдости. Верно? — насмешливо поинтересовалась вредная птица.

— А если и верно, то что? — пробурчал Иноземцев. — Мы же все-таки люди, а тут…

— А тут дур-рак пер-рнатый вас, как тепер-рь говор-рят, лечит, — ехидно прокомментировал скворец.

Мы невольно рассмеялись. Надо же, как точно все просек носатый оратор! Я решила вступить в разговор:

— Так, может быть, мы познакомимся, и… Вы нам объясните, куда мы попали?

— Наконец-то! — радостно завопила птица. — Хоть одна здр-равая мысль за весь р-разговор! Со знакомства-то и следует начинать вежливым собеседникам. Р-разрешите представиться: Кир-рилл.

Я чуть не хихикнула. Подумать только, какое обычное человеческое имя у чудо-птицы!… Внезапно мне ужасно захотелось схватиться за голову, зажмуриться и погромче закричать, чтобы стряхнуть наваждение. Мы, вполне нормальные люди, прилетели по воздуху неизвестно куда и, словно в сказке, беседуем с говорящим — да еще как говорящим! — скворцом, а он нас еще и манерам учит! Я с трудом взяла себя в руки и перевела дух. Встретившись глазами со Светкой, я успокоилась: у моей подружки вид был тоже неважный, а выражение лица кисло-вопросительное. Ну, понятно. Как можно было вытерпеть происходящее — с ее то чувством логики и умением все раскладывать по полочкам? Бедная Ковалева! Надо ее ободрить!

— Р-разреши, Светлана, напомнить одно мудр-рое высказывание из твоего любимого мультика, — опередил меня Кирилл. — Там один папа объясняет одной маме: «С ума поодиночке сходят. Это только гр-риппом все вместе болеют».

Ай да носатик! И ведь он прав! Мы с подружкой облегченно вздохнули, переглянувшись, — и Сашка тоже. Значит, и его мучили мысли о внезапно постигшем нас сумасшествии. Как же здорово, что нас трое! Но…

— Но откуда Вы знаете, как меня зовут и какой мой любимый мультик? — выпалила Светка.

— Я о вас, др-рузья мои, много чего знаю, — ответствовал Кирилл. — Иначе меня не назначили бы вашим гидом и консультантом в этой стр-ране.

— А в какой стране то? — вступила я наконец в разговор. — И еще — мне кажется, что Вы не очень-то кот.

Светка и Сашка изумленно посмотрели на меня. Но скворец — он сразу все понял! — залился скрипучим смехом и ответил именно так, как я и ожидала:

— Пр-риятно слышать, что Вы так вежливо обр-ращаетесь с котом.

Иноземцев, глядя на нас, постучал пальцем себя по лбу. Светка подозрительно спросила:

— С каким котом? Чего это вы понесли на вороных, как моя бабушка говорит?

— Ирина вам потом объяснит, что она имела в виду, — весело прочирикал Кирилл. — Не скрою, приятно было убедиться, что я не ошибся в ученице Костиной. Надеюсь, что и позже не разочаруюсь в ее сообразительности. А она вам, ребята, скоро очень понадобится!

— Зачем понадобится?! Какая сообразительность? — обалдело загудел Сашка. — Что ваще происходит?

Скворец расправил крылья, собираясь взмыть в воздух. Светка кинулась к нему и закричала:

— Эй, куда? Вас же назначили нам помогать! Не улетайте, пожалуйста! Что мы тут одни делать-то станем?

Кирилл вспорхнул в воздух и завис в нем, радостно восклицая:

— Сами, все сами, др-рузья мои! Я же, смею напомнить, не нянька, а только гид и консультант! Идите впер-ред, не бойтесь! И знайте: это огр-ромное везение — оказаться здесь! Значит, самое важное в вашей жизни еще не потер-ряно! А я пока больше ничего не могу сказать, кр-роме одного: стр-рана, в котор-рую вы попали, называется Нелживия!

Скворец взмыл в небо и скоро превратился в черную точку. Ничего себе название! И дальше-то что?!

3. Какие странные места!

Мы устало опустились на траву. Оказалось, все трое сбились в кучу, провожая Кирилла в полет. Даже Сашка незаметно для себя встал, забыв про больную ногу, и присоединился к нам. Зато теперь, когда и я, и мои друзья наконец уверились, что случившееся недавно — не сон и не бред сумасшедшего, наступила «минута вылупленных глаз», как потом, много позже, выразился Иноземцев — мы тогда как раз вспоминали дома у Светки наши Нелживинские приключения. Да, признаться честно, момент был тяжелый. Мы таращились друг на друга и не знали, что сказать. Хотелось закричать: «Не может быть!» — и проснуться… Но все понимали, что надеяться на подобное везение не стоит: мы совершенно точно попали в неизвестное место. И, главное, неизвестно зачем! Первой заговорила Светка:

— Какие будут мысли? Хватит головами дергать!

— Чего? — удивился Сашка. — Кто это дергает?

— Да мы! Не видел, что ли, бабусек во дворе? Ну, когда пенсионерки на лавочках до того раскипятятся, что у них даже слов нет от возмущения? Старушки только смотрят друг на друга, и головы у них мелко-мелко трясутся.

Сашка захохотал и показал большой палец в знак одобрения. Я тоже не сдержалась, громко фыркнула. Молодец моя подружка, вывела нас из ступора! Иноземцев объявил:

— Ну, у меня мыслей ваще нет! Это вы, Костина с Ковалевой, умные. А мне до вас, как до Китая пешком. Я ни бельмеса не понимаю, говорю прямо.

Друзья красноречиво уставились на меня. Интересное дело! Кажется, Сашка назвал тут умной не только не только Костину, но и…

— Ты не молчи, Ир! Не бычься, как моя бабушка говорит, — потребовала Светка. — Кое-что мы запросто можем уже сейчас узнать!

— А конкретно? — удивилась я.

— Костина, не хлопай ушами! Про какого кота вы с Кириллом говорили, мы не поняли? — объяснил Санек.

— А-а! — облегченно протянула я. — Ну, тут все просто. Приведенная цитата — из «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова. Эти слова говорит главный герой, Мастер, коту Бегемоту после бала у Сатаны…

— А ты и роман читала? — уважительно приподняла брови Светка.

— Так с котом он говорит или с бегемотом? — заинтересовался Иноземцев.

Пришлось отвечать сразу обоим:

— Нет, пока я его не читала. Хотя, конечно, пробовала, но мало что поняла. Мама сказала: и не надо — значит, еще рано. Просто эти реплики из романа, которыми обменялись мы со скворцом, обожают мои папа и мама. Они часто их говорят. Дело в том, что папа — Лев по гороскопу, и он всегда очень галантный, за мамой ухаживает, и все такое… Ну, а если папа, например, приходит с работы грустный и не проявляет к маме внимания, она его подзадоривает: «Знаешь, сегодня мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот», — и они смеются, и папа целует маме руку…

— Значит тот, из романа, не очень-то кот, потому что бегемот? — допытывался Санек.

— Нет, не поэтому. Просто черное животное зовут так — Бегемот. А насчет остального мне папа объяснил. С кота в конце романа слезает шкура, и он оказывается худеньким юношей-демоном.

— О как! — покрутил головой Иноземцев. — И ты думаешь, что наш Кирилл…

— Да, я сразу поняла: слишком он умен для скворца, хотя порхает, и чирикает, и кар-ртавит. Да он и сам себя выдал — понял, что я его вычислила. Ответил мне словами того же Бегемота из романа. Ну, видели вы скворца, который читал бы книги?

— Да, ты права. Сейчас и людей-то таких немного, — Светка выразительно посмотрела на Иноземцева. — А уж чтобы птица…

Санек сразу раздулся от обиды и начал приподниматься над землей. Не хватало еще ссоры! Я быстро зачастила:

— Вы понимаете, гид только обликом скворец, а сам…

— Заколдованный принц, — насмешливо предположил Сашка.

Я отмахнулась:

— Да какой принц? Забыл, что за стихи он прочитал?

— А, ерундень-то? Про калоши на сосне? — засмеялся Иноземцев. — Полная лабуда!

— Понимаете, я не сразу вспомнила, откуда мне знакомы эти стишки. А теперь до меня дошло. У нас есть дома старая детская книжка, еще мамина. Не помню, как называется, я ее прочитала уже давно, года четыре назад. Там рассказывается, как дети заставили, кажется, робота сочинять стихи. И вот такие глупые они у него получились. Но дело сейчас не в том, что Кирилл прочитал нам эту веселую чепуху, хотя наверняка не зря, а со смыслом…

— А в чем, Костина? Не тяни ты! — возопил Иноземцев.

— Да в том, Саня, что если Кирилл — на самом деле человек, то он читал эту книжку. А во времена принцев не знали еще ни про полеты, ни про посадки космических кораблей в лесу или еще где-то. Значит, этот человек не может быть принцем, тем более заколдованным.

— Ну, ты сильна, Костина! — с притворным восхищением заявил Сашка. — И кто же он тогда?

— Пока не знаю, — мне было жаль разочаровывать друзей, но куда денешься! — И все-таки он мне кого-то напоминает, хотя не понимаю, кого…

Светка перебила нас;

— Да перестаньте! Посмотрите лучше вокруг. Вы ничего не замечаете?

Мы с Сашкой оглянулись. Вроде бы поляна как поляна, камень как камень… Я подошла поближе к небольшой скале, у которой мы, по словам моих друзей, недавно приземлились. Поверхность камня слегка искрилась мягким голубоватым блеском. Нет, даже не голубоватым, а чисто голубым, как летнее небо по утрам! Признаться, я еще не видела ничего подобного. На светлой лазури камня не было ни одного пятнышка. Даже вкраплений других горных пород, как обычно бывает, и то не замечалось. Я обошла скалу кругом, чтобы убедиться в точности своих наблюдений, и наткнулась на Иноземцева, который, вытаращив глаза, разглядывал траву.

— Гляди, Костина! — Санек присел и растопыренными пальцами встряхнул стебельки. — Это ведь…

Понятно. С травой было то же, что и с камнем. Она отливала ярким изумрудом то нежного, то густо-зеленого оттенка, и среди сотен и сотен стеблей и листиков вокруг нас не было ни одного пожелтевшего, или бурого, или серого. А может, трава неживая? Я сорвала длинную сочную метелочку, растерла ее в пальцах, понюхала. Нет, запах был обычный, пряно-терпкий. Так пахнет в жаркий летний полдень высокий бурьян в нашем дворе. В нем хорошо скрываться, играя в прятки…

— Ну, что скажете? — отвлек меня от воспоминаний настойчивый голос Светки. — Тут все как будто нарисованное!

Я подхватила:

— Да, и не просто нарисованное, а маленьким ребенком! Так мой брат малюет. Посмотрите на лес вон там, чуть подальше. Стволы у деревьев — коричневые, листья — зеленые, а оттенки… — я не сразу подобрала нужные слова, — они, понимаете, как бы внутри тех же красок. Светлее или темнее, но те же самые…

— Точно! В этом и дело, — Сашка распахнул пиджак и вынул из внутреннего кармана расческу. — Сейчас посмотрим, какая тут земля.

Он присел на корточки, выкопал несколько кустиков травы вместе с корнями. Мы подошли ближе.

— Какая черная, глядите. А, нет, здесь есть серый песок, но ведь…

— Серый — это тот же черный, только светлее, — закончила Светка.

Сашка выпрямился и уже открыл рот, чтобы продолжить разговор, но тут… Легкая дрожь пробежала по воздуху, траве, лазурному камню, и нас тряхнуло. Мы испуганно схватились руками друг за друга. Колебание исчезло, но… Что-то мельтешило в воздухе перед нашими глазами. Во все стороны летели кусочки земли и песчинки. Сашка протянул руку, крепко сжал в ней какие-то длинные предметы. Я только хотела сказать, чтобы он был осторожнее, но слова застыли на моих губах. Сашка держал в руке… те самые растения, которые только что вырыл из земли, исследуя ее цвет.

— Они л-летают? — заикаясь, прошептал Иноземцев. — Что произошло, Костина, скажи?

— А почему я? Почему не Ковалева?

— Да потому что ты у нас в последнее время больше всех мозгами двигаешь.

Я не нашлась что возразить. Да, вроде бы так и получалось с тех пор, как мы здесь, в этом удивительном месте. Но я не понимала, что происходит и почему вспорхнувшие по непонятной причине травяные кустики продолжают, несмотря на безветрие, жалобно дрожать в Сашкином кулаке.

— А может… Хотя такого и не может быть, конечно… — Светкин голос прервался от волнения.

— Что, Ковалева? Не молчи, говори уже! — Сашкина рука с растениями заметно тряслась.

Светка выпалила, махнув разметавшимися кудрями:

— А то, что они возмущаются! Ты же выкопал растения, и они теперь засохнут — а умирать никому не хочется.

Сашка, выпучив глаза, уставился на Ковалеву. И я могу поклясться, что в ту же сторону, вывернув от напряжения листья и метелки, наклонились и травинки, зажатые в его пальцах. Светка проследила мой взгляд и кивнула Сашке:

— Посмотри сам.

Иноземцев, вздрогнув, уронил пучок и попятился. Попал больной ногой в ямку, охнул и сел на землю, не спуская глаз с травинок. И тут было на что посмотреть! Удивительные растения плавно поднялись в воздух и полетели. Оказавшись над тем местом, откуда их выкопал Санек, травинки опустились вниз, из-под их корней фонтанчиками брызнула в стороны сухая земля. А они вросли туда, где были раньше, и почва под растениями стала ровной, как будто… Да, как будто их никто и не трогал!

Я почувствовала, что у меня закружилась голова. Может быть, это все-таки сон? «Вот было бы хорошо! — подумала я трусливо. — Действительно, сейчас проснусь и…» И раздался мрачный голос Иноземцева:

— Девчонки! Вы чего молчите?

— А что говорить? — вздохнула Светка. — Нам задали настоящий ребус. Да еще непонятно по каким правилам составленный.

Сашка, сидя на земле, подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Потом потянулся за камешком, чтобы, видимо, зашвырнуть его подальше, как он любил это делать у нас во дворе. Но, коснувшись камня, испуганно отдернул руку. Правильно, Санек! А то ведь неизвестно, чем это может закончиться. Может быть, тут все вокруг — разумное? «Ох, — удивилась я. — Вот так Ирочка! До чего дотумкала!» Светка подошла к голубой скале и встала рядом, опершись на нее рукой. Вид у Ковалевой был решительный. Набрав в грудь побольше воздуха, подружка заявила:

— Вы как хотите, а разобраться надо! Не сидеть же нам здесь и не ждать с моря погоды. Во-первых, как мы попали сюда? Ваши мнения?

— А прилетели! — дурашливо протянул Санек. — Мало ли, что это невозможно. А мы вот сумели, асы крутые. Ты согласна, Костина?

Я пожала плечами:

— Ну да, принесло нас сюда ветерком. И не надо спрашивать как, я этого не знаю. Но думаю, тут не обошлось без Кирилла. Помните, еще в школе над нами два раза птица пролетела?

— Точно! — хлопнул Иноземцев ладонью по траве и тут же растерянно отдернул руку. — Да она жжется, девчонки!

— Правильно, — кивнула Светка. — Я же тебе говорила. Не обижай здешнюю природу, это тебе не дома ветки ломать.

— Да уж не буду, — сердито пробурчал Сашка. — Что я, с дуба рухнул? Тут, наверное, можно еще и не так по репе схлопотать.

Светка, до сих пор машинально державшая в руке портфель, плотно уложила его на землю возле камня и села сверху. Погладила пунцовый венчик цветка, росшего рядом — и тот радостно затрепетал под ее ладонью! Иноземцев, усмехнувшись, молча развел руками.

— И цвета здесь правда изумительные, — задумчиво продолжала Ковалева. — Чистые и светлые… Это имеет название, не помню какое, я у папы в компьютере видела.

Я подошла к подружке, положила на землю сумку и тоже села рядом. Сказала друзьям:

— Это называется монохром. Таких красок в природе не бывает, их можно увидеть только в мультфильмах. Может, мы в мультик попали?

— Нет, — покачал головой Сашка. — Там все ненастоящее. Деревья как кочки зеленые, цветы огромные. А здесь…

Тут мне пришла в голову одна мысль, и я вскрикнула:

— Стойте! Вы помните прощальные слова скворца? Страна называется Нелживия. В этом и суть!

— В чем, Костина? Опять ты тянешь кота за хвост. Мне кажется, дурацкое название, — заворчал Иноземцев.

— Ага, ясно, — обрадовалась Светка. — Значит, здесь никто не лжет? Все говорят только чистую правду, без оттенков? Потому и мир такой э-э-э… монохромный?

Я кивнула:

— Да. Я давно заметила: часто бывает, что самое главное таится в слове. В нем и есть ключ к разгадке. Надо только вслушаться и понять. Иногда бывает не сразу ясно, правда в слове содержится или кривда. Но если хорошенько вдуматься в него, ложь становится видна, ее не скрыть. И получается, что в конце концов истину можно извлечь из любого слова.

Сашка почесал в затылке:

— Ну, ты наговорила… Нам-то это чем поможет?

— Пока не знаю. Но уверена: мы попали в совершенно удивительную страну. Да она и не может быть обычной — с таким-то названием! Мы влипли в классное приключение! Это тебе не алгебра, Санек. А ведь пришлось бы еще, придя из школы, сегодня еще домашнее задание делать, примеры эти жуткие решать. Ох, муть голубая! Нет, лучше я здесь погуляю, с Кириллом поболтаю.

Светка засмеялась:

— Надо же, как ты математику не любишь! А вот если бы любила, заметила кое-что странное. Ты помнишь, кто просквозил мимо нас в школе, прямо вперед, следом за скворцом? А значит, тоже прилетел сюда, в страну, где врать запрещается?

— Я помню, — вылез Сашка. — Это Щука был, с Акимовым и Мухиным. Точно, Костина! Тут ты прокололась. Как эти крендели в Нелживию попали, если тут все говорят правду, а они пургу гонят постоянно?

— Не знаю, — буркнула я. — Но ведь и ты, Санек, иногда… А находишься здесь!

— Ой, а ты у нас правдивая! — съехидничал Иноземцев. — Просто кристалл души моей.

Я изумилась:

— Кто?! Красивую речь ты произнес, Иноземцев — хотя и короткую! Настоящий Чебурашка на открытии Дома дружбы. Я не ослышалась?

Сашка смутился:

— Ну… Не помню я, откуда это знаю. Само на ум пришло, честное слово!

С вершины голубого камня раздался знакомый скрипучий голос:

— Приветствую юного любителя поэзии! Совсем неважно, Александр, что ты не помнишь, откуда данная цитата тебе знакома. Главное — сами слова!

А принадлежат они Александру Пушкину. Слушайте:

На Сашку смешно было смотреть: так он растерялся. Светка с любопытством спросила:

— А кто она, эта Зизи? И почему где-то рядом с жарким оказалась?

Скворец задумчиво произнес:

— Рад, что вам это интересно. Зизи — детское прозвище Евпраксии Николаевны Вульф, в которую был влюблен поэт.

— Но он же жену свою любил, Наталью Гончарову? — удивилась Светка. — И о ней написал: «чистейшей прелести чистейший образец»!

— Это случилось позже, — пояснил Кирилл. — Ведь не всякое чувство бывает навсегда, верно? Когда вы повзрослеете, поймете: так часто происходит. А вот ты, Светлана, не очень внимательно меня слушала. Зизи для Пушкина — не рядом с пиршественными яствами. О ее красоте ему лишь напомнил вид узких рюмок — ведь поэт называл Зизи «полувоздушной девой».

Внезапно Сашка, все еще красный, подошел, прихрамывая, вплотную к Кириллу и спросил:

— А что это ты… то есть Вы, птичка, картавить перестали? Забыли, что Вы скворец?

Иноземцев развязно засмеялся и с победоносным видом уставился на Кирилла. Мы с подружкой замерли — и от Сашкиного нахальства (давно же ясно, что Кирилл — не совсем птица, но зачем так явно дерзить?), и от его наблюдательности. Действительно, куда вдруг пропало скворчиное раскатистое «р-р» нашего консультанта? «А вдруг он рассердится и улетит от нас?» — испугалась я и показала Иноземцеву кулак. Светка уже открыла рот, чтобы извиниться перед Кириллом за нашего друга.

Но Кирилл, вместо того чтобы отчитать Сашку за наглость, одобрительно прокаркал:

— Что ж, Александр, одобряю твою внимательность. Хочу, кстати, сообщить вам, друзья мои, что здесь приветствуются любые вопросы, и на них каждый пытливый человек получает ответы. Правда, не на все сразу… И запомните: на самые главные вы должны будете ответить сами. Я — только проводник в этой чудной стране. А главные ваши открытия еще впереди! Если, конечно, мои подопечные действительно хотят совершить их.

— А бывают в Нелживии такие гости, что не хотят? — удивилась я.

— Да. И их немало. Вы сами увидите, — вздохнул скворец. — Нелюбопытство и леность мысли вообще свойственны человеку. Так хочется, чтобы все побыстрее, полегче, без умственных усилий, душевных затрат. Раз — и готово. В общем…

— Скукотища, — закончила Светка.

— Молодец! — одобрил Кирилл, и подружка моя от похвалы зарделась. — Некоторые люди никак не хотят понять, что вкусно есть, модно одеваться и развлекаться — очень мало для счастья! Причем, как это ни грустно, ищут от жизни единственно удовольствий не только малыши-дошкольники, но и вполне взрослые граждане. И потом они начинают погибать от тоски, даже не соображая, что с ними происходит. А вы, значит, не из лентяев? Очень р-рад! Впр-рочем, иначе вы сюда бы и не попали…

Тут я заявила:

— Вот что, уважаемый Кирилл! Вы снова вспомнили в конце речи, что Вы скворец? А до этого говорили, как человек, не картавя. Объясните, наконец, кто Вы такой! И почему мы сюда не попали бы, если бы любили только удовольствия?

Кирилл глубоко задумался. Казалось, он взвешивал про себя, отвечать на мои вопросы или нет. Потом тихо сказал:

— Ну что ж, я этого ждал. Вы умные дети и давно сообразили, что мой птичий облик — не единственный, в котором я могу существовать. Да, я еще и человек. Со временем, надеюсь, вы поймете, кто скрывается под оперением скворца. Поверьте, вы давно со мной знакомы, ребята. Понимаете, если я начинаю разговаривать с подопечными о важных вещах, то веду себя как человек, хотя и в птичьем образе, — и не картавлю. Но вот догадаться, кто я на самом деле, вы должны сами, и это не обсуждается. А на второй твой вопрос, Ира, я ответить могу. Дело в том, что оказаться в Нелживии могут только люди с умом и сердцем. Те, кто хочет не только порхать! Искатели, в ком жива душа, кто способен находить истину и готов для этого трудиться и страдать. Понимаете, трудиться именно в поисках правды, а не для того, чтобы иметь средства снова и снова есть, спать и наслаждаться.

— Нет, погодите, — невежливо прервал Кирилла Сашка. — Когда Вы э-э-э… устроили ветер в школе, и мы… в общем, уже улетали сюда, перед нами, я видел, несся Щука с прихвостнями. Они тоже здесь, правильно? И у них есть ум и сердце? Нет, эти пацаны полные отморозки! А врут они вообще через слово! Но здесь, в этой Вашей Нелживии, обманывать запрещается. Тогда как же…

— Не судите, да не судимы будете, — строго перебил Иноземцева скворец. — Если хорошо припомните, что с каждым из вас произошло, когда вы прибыли сюда, то… Словом, сразу будет понятно, что в этой стране лгать невозможно. И поверьте, вашим врагам сейчас очень трудно — именно из-за их дурной привычки говорить неправду. Повтор-ряю для особо упр-рямых: зр-ря сюда не попадает никто. Зар-рубите это себе на носу! И вообще, др-рузья мои! Не засиделись ли вы здесь, на гр-ранице Нелживии и остального мир-ра? Впер-ред, без стр-раха и сомненья!

Кирилл мощно взмахнул крыльями и взлетел. Немного покружившись над нами, он снова крикнул: «Впер-ред!» — и скрылся из глаз.

4. Чудеса продолжаются

Скворец был прав — мы все ясно сознавали это. Но — медлили. Страшно нам было, понятно? Что это за страна такая, где и соврать нельзя? И что, интересно, сейчас происходит со Щукой и его компанией? Вопросы, как горячие угольки, вертелись на языке, и узнать ответы на них очень хотелось. Но это было невозможно. С другой стороны, и торчать тут дольше тоже не имело смысла. Надо двигаться…

— Впер-ред! — прокаркал Иноземцев, передразнивая скворца. — Подор-рвались и побежали, др-рузья мои!

— Смотрите, — удивленно прошептала Светка, повернув голову вправо.

Мы с Саньком взглянули и замерли. Через зеленый-зеленый луг, только что совершенно пустой, пролегла серебристо-белая ковровая дорожка. Конец ее терялся где-то вдали, под деревьями леса. Нас явно приглашали начать путешествие! И даже любезно указывали направление. Сашка вдруг хихикнул и спросил:

— Слушайте, девчонки, а вам это ничего не напоминает? Или вы такие умные, что уже мультики не смотрите? А я вот недавно видел один. Там…

Иноземцев не выдержал и захохотал. И я сразу вспомнила! Ну, конечно…

— «Вовка в тридевятом царстве»! — опередила меня Ковалева. — Там перед маленьким дурачком тоже дорожка расстелилась, когда он в сказку попал. Вот теперь и мы в какое-то царство попремся. Но вспомните, что с этим Вовкой случилось! Просто жесть. Чуть голову ему, глупому не отрубили.

Иноземцев ехидно спросил:

— А почему тот парень — дурачок? Подумаешь, конфеты любил и задачки решать не хотел! Ты, Ковалева, умная, а сейчас тоже как миленькая по коврику почапаешь. Потому что нельзя не идти, девчонки.

— Ясное дело, Санечка наш ненаглядный, — пропела Светка. — Без тебя бы мы не догадались!

Иноземцев покраснел. Ха, еще бы, «ненаглядный»! Будешь знать, как балбесов защищать. Хотя мальчишка прав, мы сейчас не лучше того Вовки. И сюрпризы нас ждут там, вдалеке, не чета сказочным.

Но Санек уже ступил на край дорожки. Кажется, наш друг не сомневался, что мы последуем за ним, и не оглядывался назад. Что ж…

Мы со Светкой, взявшись за руки, подошли и встали рядом с Иноземцевым. Мягкий ворс пружинил под ногами. Светлая, прямая как струна полоска впереди звала в неведомое. Санек, сильно хромая, устремился через луг к лесу, и нам еще пришлось его догонять!

Да, удивительная местность окружала нас! «Разве могут существовать в природе такие звонкие краски?» — думала я, любуясь нежными переливами изумрудной травы. Светка, шагая рядом, улыбалась и смотрела вверх, в яркую синеву неба. Иноземцев, похоже, не замечал красоты и безмятежности окружающего нас мира. Он тревожно вглядывался в сумрак леса, уже приблизившегося к нам.

Вот мы и вошли под его своды. Кирпично-красные, без единого темного пятнышка стволы сосен легко возносились ввысь. Зеленые иглы усыпали все вокруг и пахли свежо и остро…

— Смотрите, тропинка! — Сашка указал куда-то влево.

Действительно, здесь хвоя была словно слегка утоптана; узкой стежкой вела она в глубь густого ельника, открывшегося подальше, в ложбинке. Мы бегом устремились туда. Елки расступились, и открылась круглая поляна. Все застыли в изумлении. Как, оказывается, быстро привыкаешь к непривычной, но светлой красоте, разлитой вокруг! Чудесная страна Нелживия уже успела — подумать только! — так понравиться нам, что… Довольно большой двухэтажный дом, стоявший на полянке, — показался и мне, и моим друзьям страшно некрасивым, даже уродливым. Подобных особнячков старинной постройки много у нас в Омске — даже в центре города они встречаются довольно часто. Нижний этаж у домов каменный, а верхний — бревенчатый. Проходя мимо такого особнячка, стоящего на современной улице, я всегда чувствую исходящий от него совершенно особенный, мирный, дореволюционный дух. По правде говоря, старинные дома выглядят очень мило. Но вот тот, что стоял перед нами, был непривлекателен. Каменный ярус дома пошел трещинами, в которых вырос мох. И вообще особняк был какой-то словно бы пузатый, грязно-желтый. Верхний, деревянный этаж смотрелся еще более мрачно: толстенные бревна, из которых он был сложен, сильно почернели и покосились. Справа от выщербленного крыльца спускалась с крыши заржавленная водосточная труба, неприятно скрипевшая на ветерке. Окна в доме были узкие, будто полуслепые, хотя и довольно часто расположенные. Через распахнутую дверь доносился птичий гомон. Это старое, дряхлое строение казалось здесь настолько лишним, что мне мгновенно захотелось: пусть оно исчезнет!

Но особняк, разумеется, и не думал исчезать. Стоял себе, лениво щурясь на нас скучной чередой маленьких окошек и вроде бы недоумевая: кто мы такие и как сюда попали? Вдруг изнутри дома раздался отчаянный женский крик:

— Стойтя! Куда вы, окаянныя, опять полетели? Не пущу я вас, и не проситя!

Из дверного проема выпорхнула стайка маленьких желтых птичек. Зависнув в воздухе на несколько секунд, они унеслись. Как оказалось, не слишком далеко. Мы увидели, что желтенькие комочки беспорядочно расселись на ветвях высоких елей вокруг поляны. На крыльцо выскочила полная тетенька с красным от негодования лицом. На ней было вкось надето смешное старомодное платье, а соломенная шляпка с лентами лихо заломлена на затылок. В дрожащих руках женщина сжимала кружевной зонтик. Быстро оглядевшись, она запричитала:

— Миленькие вы мои! Опять меня, несчастную, оставили! Одну- одинешеньку распокинули…

— Это Вы о птичках? — решила я вступить в разговор.

Женщина вздрогнула и выронила зонтик. Забавно было смотреть, с каким изумлением она воззрилась на нас, стоящих у крыльца. Даже, кажется, рот приоткрыла от душевного потрясения. Наверное, с минуту тетенька рассматривала нашу троицу. Наконец неуверенно протянула:

— Да, детки. О них я печалуюсь, о канареечках моих. Опять, сердешные, снялись да упорхнули, бедняжки неразумные! О-о-о…

Женщина завыла низким голосом и заломила руки. Иноземцев, не терпевший слез, быстро сказал:

— Ладно Вам уже кричать-то! Вон они, бедняжки Ваши, на елках сидят. Ничего с ними не сделалось.

Любительница канареек подняла глаза и бросилась с крыльца. Это ей удалось не сразу — мешало длинное платье, а подобрать его она от волнения забыла. Наконец, два раза запнувшись, женщина спрыгнула на землю и устремилась через поляну к деревьям. Добежав до высокой ели, она воздела руки вверх и завопила:

— Птиченьки мои, золотые, ненаглядные! Ох, не удумайте опять то же самое сделать! Христом-Богом молю вас, не надо!

Мы увидели, что канарейки на зеленых ветвях встрепенулись и захлопали крылышками.

— Наверное, сейчас улетят, — деловито предположила Светка. — Кому захочется всякую чушь слушать?

— Конечно, тем более что они на свободу вырвались, обрадовались. Как моя бабушка говорила, птице ветка дороже золотой клетки, — поддержал Ковалеву Сашка.

У меня были некоторые сомнения насчет вольнолюбия этих птичек, потому что я кое-что о них знала. Но спорить с Иноземцевым было некогда, потому что канарейки внезапно замерли, как бы оцепенев, и стали одна за другой падать вниз. Пушистые «лимончики», трепеща перышками, рассыпались на траве у ног своей хозяйки. То же самое происходило и на других елях, приютивших маленьких беглянок. Скоро все птицы лежали внизу, а их бывшая хозяйка, обхватив руками голову, рыдала. Даже издали было видно, что канарейки мертвы: ни одна больше не шевельнулась.

— Что произошло? — со слезами в голосе спросила Светка. — Может быть, деревья отравлены?

Мы, переглянувшись, побежали к женщине. Помочь ей было нельзя, но можно ведь человеку хотя бы посочувствовать…

— Не плачьте, пожалуйста, — сказала я, подойдя ближе. — Так их жалко, просто ужас! Но ведь канареек уже не оживишь.

— Успокойтесь. Вы не виноваты в их смерти, — добавила Светка и присела на траву рядом с женщиной.

Земля ощутимо дрогнула. Вокруг потемнело, и на наши головы дождем посыпались еловые веточки. Мы с Сашкой испуганно схватились друг за друга. Ковалева вскочила и оглянулась вокруг. Внезапно упавшие на мир сумерки стремительно густели. Налетевший ветер завыл в вершинах деревьев, они отозвались грозным гулом.

— Смотрите! — хрипло сказал Иноземцев, показывая рукой на мертвых птичек. Злой вихрь сбил канареек в одну кучку, распушив желтые перышки на их крохотных тельцах. Но… что это? Прямо на наших глазах грудки птах стремительно меняли цвет. Они вдруг потемнели. Яркий свет вспыхнувшей в небе молнии осветил все вокруг, и мы увидели, что птичьи грудки стали почему-то густо-розовыми. Я вскрикнула. Рыдающая женщина подняла голову и пристально вгляделась в останки своих любимиц.

— Опять! — взвизгнула она. — Почто сейчас-то, а не раньше?

Удар грома оглушил всех, и женщина мелко-мелко закрестилась, не отводя взгляда от птичек, вдруг ставших похожими на маленьких снегирей. Прошло несколько томительных секунд, и неизвестно откуда взявшееся легкое белое пламя охватило жалкие тельца. Мгновение — и они исчезли, рассыпавшись прахом на траве. Женщина вскрикнула, вскочила и, обхватив голову руками, бросилась бежать к дому. Мы переглянулись. Как быть? Догнать несчастную плакальщицу, попытаться утешить ее в горе? Но вдруг ей не нужно наше сочувствие? Может, человек хочет печалиться о гибели любимых птичек один, без свидетелей?

Стеной хлынувший дождь развеял наши сомнения, и вся троица устремилась к дому, надеясь спастись под крышей от ледяных струй. Ливень был так силен, что мы успели вымокнуть до нитки, еще не добежав до крыльца. Запыхавшись, взлетели по ступенькам вверх, и Сашка успел придержать входную дверь, уже закрывающуюся за хозяйкой особняка. Мы быстренько протиснулись вслед за ней в просторную переднюю, скудно освещенную керосиновой лампой (я видела такие в кино) — а что было делать? Нехорошо, конечно, вламываться в чужой дом без приглашения. Мы виновато переглянулись. Сашка пожал плечами. Может, все-таки уйти? Но тут женщина, уже стряхнувшая с платья воду, сняла мокрую шляпку, бережно положила ее на столик в углу и сказала осипшим от слез голосом:

— Заходите, детки. Милости прошу. Гостями будете.

Она открыла еще одну дверь в глубине прихожей, и мы, облегченно вздохнув, вошли вслед за хозяйкой в комнату. Она тонула в темноте. Надо же, как быстро наступила ночь в Нелживии! А ливень прекратился, его шум утих. В узкое оконце проник лунный свет, обрисовав серебристым силуэтом стоявший посередине круглый стол, покрытый белой скатертью. Видны были черные очерки двух рогатых подсвечников на столе.

— Сейчас я свечки запалю, не бойтесь, — тихо сказала хозяйка и чиркнула в темноте спичкой.

Сашка сзади меня, судя по грохоту, налетел на стул и растянулся на полу. Недовольно бурча, начал подниматься и ударился рукой о что-то железное, отозвавшееся глухим звоном. Но тут над столом затеплились огоньки, и сразу стала хорошо видна большая комната. Конечно, это был не привычный нам яркий электрический свет, но все же! Оказывается, в полной тьме и четыре свечки — радость! Мы внимательно огляделись. Да, помещение было низким, а обстановка его старинной, как в спектакле на историческую тему. В комнате, кроме упомянутого круглого стола посередине, стоял у окна еще один — письменный, массивный, явно очень тяжелый. За ним виднелось широкое неуклюжее кресло. В углу поблескивал стеклами резной шкафчик темного дерева, а в глубине его угадывались горки серебряной и фарфоровой посуды. Справа от входа я с удивлением разглядела железный сундук-шкаф, вделанный в стену. Было еще несколько гнутых стульев, расставленных вокруг круглого стола, и огромный комод в углу. И все- таки обстановка дома показалась мне знакомой! Я мучительно старалась вспомнить, где я ее видела… Но тут хозяйка, уже немного успокоившаяся, пригласила:

— Садитесь, деточки, отдохните. Устали ведь, небось, с дороги. Путь-то сюда неблизкий. Да и здесь не медом намазано.

Мы с удовольствием расселись вокруг стола. Действительно, устали мы что-то, и мокрая одежда очень неприятно липла к телу. А в комнате было тепло и сухо, на стене справа уютно тикали ходики. Хотя бы обсохнем тут, а уж потом… Об этом не хотелось думать. Да и, в конце концов, наша хозяйка вроде бы добрая женщина, не выгонит же она детей ночью в лес! На языке у меня опять вертелись вопросы. Судя по таинственным переглядкам моих друзей, у них тоже. Интересно, кто из нас первым решится на разговор?

Часы тихонько зазвенели, потом раздался скрип открывшейся дверки, и из нее выглянула кукушка. Живая! — хотя и совсем малютка. Светка изумленно заерзала на стуле, а Иноземцев замер, глядя на пестренькую птичку, которая, встряхнув крылышками, начала звонко петь. Я посмотрела на нашу хозяйку, которая, кажется, не слишком обрадовалась кукушке. Женщина нахмурилась. С досадой махнув рукой, прошла к письменному столу и села в кресло. Закончив свою долгую руладу (а ее «ку-ку» никто не считал, не до того было!), птица вылетела из часов и опустилась прямо на стол. Сложила крылышки, повернула голову в сторону хозяйки и сердито спросила:

— Ну что, Секлетея Потаповна, кто был прав?

— Замолчи, Маврушка! Что ты, глупая девчонка, в таких делах понимать можешь? — донеслось от окна.

— О-о! — прошептал Сашка. — Вот это имена! Просто ископаемые.

— А вы, сударь, молоды еще судить о чужих именах! — проверещала кукушка.

Хозяйка поднялась с кресла и подошла к нашему столу. Птичка следила за ней глазами. Секлетея Потаповна села на свободный стул. Усмехнулась:

— Да паренек и не думал никого судить. Чего ты, Мавра, напраслину-то на гостей возводишь?

Кукушка возмущенно захлопала крылышками и уже открыла клюв, но ее опередила Светка. Глядя прямо в глаза хозяйке, она произнесла:

— Извините, пожалуйста, нашего друга за неуместное замечание. Но мы действительно никогда не слышали таких имен, поэтому… Скажите, пожалуйста, к кому мы попали в гости? И что вообще произошло с вашими птицами? И почему кукушка из часов живая, и…

— Какое сегодня число? — не утерпела я.

Странно, думалось мне, почему Ковалева не догадывается задать этот важный вопрос? Ведь, возможно…

Секлетея Потаповна удивленно воззрилась на меня. Ясное дело, решила, что гостья не в своем уме. Ну и пусть, лишь бы ответила! Но женщина лишь качала головой, разглядывая всех нас по очереди.

— Осьмое июня нынче! — выпалила кукушка.

— А год? — хором спросили мы с подружкой. Ура, наконец-то Светочка сообразила!

— Одна тысяча восемьсот семьдесят пятый от Рождества Христова! — провозгласила Мавра.

Так и есть! Что-то подобное мне и представлялось с того момента, как мы попали в дом… Ковалева тоже кивнула головой. Зато Иноземцев оторопело вытаращил глаза и переспросил:

— Какой-какой?!

— Да какой слышал! А вы откуда, сударики, явились? Уж не с луны ли свалились? Или, может, вы того… из желтого дома? — кукушка испуганно обвела нас блестящими глазками, вспорхнула и села сверху на ходики.

— Нет, — тупо сказал Сашка, — из серого. А при чем тут это?

— Да при том, Саня, — пришла я на помощь Иноземцеву. — Знай: в девятнадцатом веке желтыми домами называли психиатрические лечебницы. Понял, за кого нас здесь принимают?

Пораженный Иноземцев начал приподниматься из-за стола, но был ласково остановлен и вновь усажен на место Секлетеей Потаповной:

— Вы погодите, сударь, волноваться-то. Глупа еще Маврушка у нас, даром что взрослая девица. Да и на язык племяннушка моя невоздержанна. Что ей в голову взбредет, то и брякнет сразу, не подумавши. А наказывать мне ее жалко. Одно слово — сирота, покойного братца дочь, былиночка горькая…

У Сашки глаза совсем вылезли на лоб:

— Кто былиночка?! Кто сирота?! Кукушка из часов? Значит, ваш покойный братец был кукун?

Мы со Светкой прыснули. Сверху вдруг камнем упала Мавра и клюнула Иноземцева прямо в макушку, закричав:

— Сам ты кукун! А мой батюшка был второй гильдии купец!

Сашка взмахнул руками, пытаясь защититься от рассерженной птицы. Бедный наш друг! Он не понимал, что происходит. А все от пробелов в образовании и от неумения строить логические связи между явлениями, по выражению моей мамы. Как-то она сейчас, моя милая? Волнуется, конечно, что меня нет. Наверное, уже в милицию заявила о пропаже дочери…

Светка с интересом следила за ходом боя. Сценка действительно получалась смешная: с одной стороны — крохотная кукушка, пикирующая на Саню, с другой — он сам, большой и растерянный, прикрывающий макушку от яростных атак пичуги.

— Ну, хватит, Мавра! И не стыдно тебе на малого парнишку нападать! — Секлетея Потаповна поднялась со своего места и стукнула ладонью по столу. — Совсем взрослая девица, пора замуж выдавать, а она…

— Ой, тетушка! Ой, милая! Нипочем не выдавайте! У-уй, бедная моя головушка!

Птица опрометью взвилась под потолок, оттуда кинулась к окошечку часов, впорхнула внутрь и затихла. Иноземцев, потирая затылок, смотрел на меня и Светку совершенно безумными глазами. А как вы оценили бы такой поворот: кукушке, оказывается, пора замуж? Вопрос: за кого?.. Или заботливая тетушка собиралась срочно бежать в лес и подыскивать там Мавруше пернатого жениха? Ясно, что голова у Сани пошла кругом. Но мы-то с подружкой не собирались оставаться в неведении!

Я обратилась к нашей хозяйке:

— Извините, пожалуйста, э-э-э… — как назло, у меня вылетело из головы ее имя.

— Секлетея Потаповна, — подсказала Ковалева.

— Да. Вы любезно приютили ночью в дождь детей, которых видели в первый раз в жизни. Разрешите нежданным гостям поблагодарить Вас за это. Но дело в том, что мы совсем недавно прибыли в Нелживию. И очень многое нам здесь непонятно — и в самой этой стране, и у Вас в доме. Санек так просто изнывает от любопытства…

— Погоди, милая, — решительно перебила меня хозяйка. — Позволь сначала мне кое-что узнать. Ты вот сказала: Санек. А он тебе брат, что ли? Или другой какой родственник?

Я удивилась:

— Нет, он мне не родственник. С чего Вы взяли? Саша мой хороший друг.

Секлетея Потаповна изумленно округлила глаза:

— Друг?! Что ты этим хочешь сказать?

— Да то, что сказала. Мы дружим все втроем: я, Санек и Света.

Хозяйка обвела нас возмущенным взглядом:

— Как, то есть, дружите?! А что родители-то ваши себе думают? Или вы сироты, за которыми присмотреть некому?

Тут я, признаться, растерялась. А вы что сделали бы на моем месте? Совершенно чужая тетка ругает нас неизвестно по какой причине! Иноземцев начал сползать со стула вниз, обхватив свою бедную голову руками. Правильно, Санек, держи ее крепче, а то лопнет. У меня тоже угрожающе зазвенело в мозгу. Что происходит?!

Светка откинулась назад и решительно заговорила:

— Не могу понять, Секлетея Потаповна, почему Вы рассердились. Никакие мы не сироты. И с чего родители запрещали бы нам дружить? Разве плохо иметь товарищей?

— Да нешто это порядок — двум девкам вместе с мальчишкой одним по улице шастать, без всякого догляда? Далеко ли до беды? Вы ить уже большие ребята, не младенцы невинные!

— До какой беды? — удивилась Ковалева. — Наоборот, если держаться вместе, никто не пристанет. Не обзовет нас и не излупит, понимаете? А то бывают некоторые, очень наглые…

— Ох, девонька, — протянула хозяйка, — не разберу я, или ты вправду глупа будто пробка, или представляешься. Да разве годится так вести-то себя? Что люди скажут? Молодые девицы свободно с чужим парнем разгуливают — и все хорошо? Неприлично это!

Сашка сразу набычился и забурчал:

— Почему, интересно, со мной быть неприлично? Я, кажется, не дурак какой-нибудь. И Светку с Иркой в обиду никому не дам!

Секлетея Потаповна всплеснула руками:

— Да ты кто им такой, чтобы в обиду девиц не давать?! Не брат, не сват, не жених. На чужой-то роток не накинешь платок!

— А чего его накидывать? — завелась я. — Можно подумать, что мы втроем на преступное дело собрались: убить кого-нибудь или банк ограбить!

— Свят, свят, свят, — испуганно закрестилась женщина. — Кто ж про такие страсти-то говорит на ночь глядя?

— А про что тогда Вы говорите?! — закричали мы со Светкой одновременно.

Секлетея Потаповна смутилась и стала теребить воротничок на платье. Повисло неловкое молчание. Мы упорно сверлили взглядами нашу хозяйку, когда из окошечка часов прозвучал голос кукушки:

— Вот, тетенька. Ребята-то, видать, не из наших краев. Они о баловстве ни сном ни духом не ведают, а Вы их неприличием стращаете.

— Да я и сразу подумала, что из дальних мест они, — вздохнула Секлетея Потаповна. — Одеты уж больно чудно. Девчонки-то, глянь, в штанах — где такое видано? Да у нас бы батюшка в церкви за подобный вид… — ох, и подумать страшно! И волосы у обеих стриженые, а не в косы уложенные. А мальчишка тоже одет диковинно — хоть и штаны на нем, и тужурка, и рубаха, а все по-иному скроено, не по русскому обычаю сшито. Да и ведут себя они…

— Как же? — вскипела я.

— А чересчур свободно, девонька. Не видать в вас ни страха Божия, ни сугубого почтения перед старшими.

— А оно должно быть именно сугубым? — деловито поинтересовалась Светка. — Нормальная вежливость не подойдет?

Хозяйка неуверенно пожала плечами:

— Да я уж сама ничего не понимаю. Вроде бы учтивые вы, но вот… не говорите тихо, глаза не держите долу, как отрокам надлежит.

— А как это — долу? — полюбопытствовал Иноземцев. — И кто такие…

— Отроки? — вмешалась Ковалева. — Это, Санечка, в старину так подростков называли, Ну, тинейджеров, понимаешь? А долу — это значит то, что мы в разговоре со взрослыми должны глаза опускать и пол разглядывать.

— Зачем? — поразился Сашка.

— Да затем, что дети перед старшими всегда должны быть тише воды ниже травы! А то и порядку никакого не будет, — Секлетея Потаповна даже ладонью по столу пристукнула.

Сверху слетела кукушка и уселась на скатерть. Быстро вертя кругленькой пестрой головкой, она с любопытством оглядела нас и спросила:

— А что, судари, в ваших местах разве не так? Чему вы удивляетесь?

— Нет, — осторожно начала я, — не совсем так. Но только не в наших местах, а в нашем времени…

— А в каком? — встрепенулась Маврушка.

— Дело в том, что мы живем в начале 21 века. У нас тоже принято уважать старших, но… — я мучительно старалась подобрать нужное выражение.

— Но листом перед ними не стелиться, как моя бабушка говорит, — дерзко заявила Светка.

— О-о! — Сашка показал Ковалевой большой палец и перевел дух.

— Как же это? — встрепенулась Секлетея Потаповна. — Разве у вас родители не имеют над чадами своими полную власть? Нешто им дети смеют возражать?

— Ну… Иногда смеют, если чувствуют свою правоту, — вступила я в разговор. — Вот я, например, всегда прямо говорю маме и папе все, что думаю. И меня они за это не ругают. Просто объясняют, в чем на самом деле суть проблемы. А дальше я думаю своей головой. Зачем мне перед родителями покорной дурочкой притворяться? Я ведь их не боюсь, а люблю и уважаю.

— Ишь ты, — задумалась наша хозяйка. — Так-то оно, вроде, и правда лучше. Значит, там у вас, в 21 веке, никто перед родными не трепещет? И совсем страха в семье нет? И отроки с отроковицами свободно разгуливают где хотят и с кем хотят?

Мы переглянулись. Как объяснить ей, этой доброй и, в общем-то, милой женщине, что и у нас далеко не настолько хорошо, как можно представить? Что не у всех детей такие родители, как у меня? Что многие из взрослых пьют, и не заботятся о своих детях, и морят их голодом, а то и вообще отказываются от наследников и отдают их на воспитание государству? Тогда, действительно, лучше бы их сыновья и дочери опускали перед родителями глаза! Но отцы и матери детей своих любили бы и не бросали на руки чужим людям! Сашка прерывисто вздохнул. Наверное, вспомнил, что совсем недавно, до приезда его отца с Севера, в семье Иноземцевых тоже было неблагополучно: Санина мама не особо помнила о сыне, и он выуживал из урн недоеденные пирожки, чтобы хоть как-то заглушить голод…

— Молчите? — усмехнулась Секлетея Потаповна. — Значит, и у вас, через столько-то годов…

— Погодите, тетенька! Дайте, я спрошу, милая! — голос Мавры дрожал от волнения. — А замуж как у вас выдают? По родительской воле или иначе?

— По-разному бывает. Но обычно иначе, — дипломатично объяснила Светка.

Секлетея Потаповна подалась вперед с явным интересом, а Мавра, стуча коготками о стол, тут же оказалась перед самым носом у Ковалевой. Ха, теперь-то кукушка явно не считала нас сумасшедшими!

— А-а… как оно, иначе-то? — прошептала птица.

— У нас принято выходить замуж по любви. Желательно, конечно, чтобы и родители одобрили. Они же в жизни детей — самые главные люди.

— А если не одобрят и захотят за другого выдать, старого да постылого?

— У них ничего не получится. Если девушка и парень хотят пожениться, им никто этого запретить не может.

Мавра, как пух, взвилась в воздух и стала чертить круги под потолком. Язычки пламени на свечах заколебались, грозя потухнуть.

— Вот, тетенька! Вот, родименькая, как оно будет-то через сотню с лишком лет! А Вы меня за Петра Силыча выдать хотите, за седую бороду окаянную! И не жаль Вам меня, сиротинку несчастную! — кричала кукушка.

— Цыц, оглашенная! — сердито отозвалась Секлетея Потаповна. — Забыла, племяннушка, что не кто другой, как батюшка твой, царство ему небесное, просватал тебя за Петра Силыча? А родительская воля — закон, и ты ее сполнять обязана.

Женщина вздохнула и неожиданно прибавила:

— Хоть и правда, жаль мне тебя, молодую да веселую. У жениха твоего нрав-то уж больно крутой. Чуть что не по нему — так…

— А сколько ему лет? — деловито поинтересовалась Светка.

— Да всего-то шестидесятый минул, в силе еще мужчина

Мы со Светкой ошарашенно переглянулись. Вот так жених для хозяйкиной племянницы! Но, может, мы чего-то не понимаем? Хотя ведь если Мавруша племянница Секлетее Потаповне, то она должна быть по крайней мере младше своей тети. А женщине самой едва за тридцать… Ковалева решила выяснить дело до конца и в упор спросила у нее:

— А птичке сколько лет?

— Семнадцатый годок пошел Маврушеньке нашей, пора мне и взамуж ее благословить за достойного человека, согласно братцеву желанию, — нараспев провозгласила любящая тетушка и перекрестилась.

— За достойного?! Которому шестьдесят лет?! — завопила Светка. — Ей еще в школу надо ходить, в десятый класс! А Вы ее за противного старика замуж отдать хотите?

Кукушка мигом слетела из-под потолка вниз и уселась Ковалевой на плечо. Подружка поморщилась: острые коготки больно впились ей в кожу. Но прогонять птичку она, понятно, не собиралась. Уж очень жалко было бедняжку. Секлетея Потаповна изумленно разглядывала нас. У нее, похоже, пропал дар речи.

Вдруг в комнату сквозь узкое оконце веером хлынули солнечные лучи. Огоньки свечей, затрепетав, погасли. «Уже утро? — удивилась я. — Почему тогда не было рассвета? Да и ночь длилась не больше часа!»

Я перевела глаза на Светку. Она, подавшись вперед, с интересом смотрела на нашу хозяйку, которая почему-то расстроилась и даже побледнела. Кукушка соскочила на стол и тоже вела себя странно: задрав пеструю головку, она подбоченилась крылом и торжествующе сверлила глазами свою тетушку. В чем дело?

Надо сказать, что все забыли про Сашку, который уже давно сидел молча, отчаявшись что-либо понять, и только дико таращился. Просто разговор получался страшно увлекательным! Не выдавалось ни одной паузы, чтобы объяснить Иноземцеву суть узнанного нами. К тому же появились новые загадки! Сашка резко выпрямился, стукнул кулаком по столу и заорал:

— Вы что, с ума все посходили?! Хотя Ваш братец, Секлетея… м-м-м, извините, забыл! Так вот, как у него могла быть дочь — птица? И почему этот старый Силыч захотел жениться на кукушке?! У нас есть сосед по лестничной площадке, Николай Иваныч. Ему всего пятьдесят пять лет, и он одинокий. Но я точно знаю, что даже у него невеста нормальная, пенсионерка с четвертого этажа, а не молодая девушка. И не может быть кукушке шестнадцать лет, они столько не живут! И почему уже солнце светит?! Так не бывает…

— Ах, Санечка, — нежно прошептала Светка и потянулась, — а чтобы мы, люди 21 века, встретились с купеческой вдовой из 19-го и были у нее в гостях — так бывает? Чтобы кукушка разговаривала — это нормально? Ну, скажи!

Иноземцев повесил голову. Я решила взять инициативу в свои руки и приступить наконец-то к объяснению загадок — сначала для Сашки, а потом и для нас с подружкой.

— Понимаешь, Саня, на самом деле Мавруша — не птица, а девушка, — проговорила я осторожно (уж очень неважный вид был у нашего друга, просто обалделый; как бы мальчишка не спятил ненароком!). — И она действительно племянница Секлетеи Потаповны. Просто кукушка для своей тети — то же самое, что для нас — Кирилл. И Секлетея Потаповна с Маврой прибыли сюда из своего времени — 19 века, потому что…

— Потому что Нелживия — одна страна на все времена, и люди из разных эпох попадают сюда, чтобы найти свою правду и отказаться от вранья, — выпалила Светка.

Иноземцев обрадованно кивнул, и в глазах его мелькнуло понимание. Он откашлялся и обратился к нашей хозяйке:

— Так это значит, что Вы тоже…

Женщина махнула рукой и, улыбаясь, проговорила:

— Верно, дорогие гостеньки! Ишь ведь, как вы быстро разобрались! А я, признаться, когда сюда попала, чуть умом попервости не тронулась. И Маврушку свою не сразу признала в новом-то обличье. А как жутко летели мы, ох… Очнулась я, смотрю — вроде у себя дома. Обрадовалась, думаю: сновидение мне страшное Бог послал за грехи мои. Давай племяннушку звать, потому как только перед этим ее ругала за непокорство воле отцовской. Надо, думаю девку вразумить наконец, да и день свадьбы назначить, а то ведь Петр-то Силыч уже и серчать на меня начали. Что ж ты, говорит, с глупой девкой справиться не можешь?

— А Вам очень надо было справиться? — угрюмо осведомилась Ковалева.

— Знамо дело, надо! Я ведь вдова, в делах-то купеческих не смыслю ничего, а жених Маврушин в ожидании ее руки-то все управление в лавках на себя взял, помогает нам, сиротам… Мне ведь еще предстоит сынка моего, Порфишу, в люди вывести. А с каких доходов, если в лавках порядка не будет? Вон, видели, как дом-то наш обветшал, облупился весь…

Сашка высунулся вперед:

— Вы погодите про дом. Вот прилетели Вы сюда, стали звать Мавру…

— Да. Зову ее, зову. И тут слетает сверху, из часов, кукушка — живая! — а была-то там деревянная, и кричит: «С прибытием Вас, тетушка любезная!»

Тут я, признаться, опять сомлела со страху, не знаю сколько в беспамятстве пролежала. Вдруг чувствую, будто под дождем стою. Глаза открываю, а рядом на полу эта же птица сидит, перед ней чашка с водой, и она мне из нее в лицо крылом водицей брызжет. Ну, думаю, не иначе как конец мне пришел, и я уже на том свете. А сейчас всякие страсти загробные последуют за мои грехи…

— Что Вы, тетенька, что Вы, милая! Неужели Вы меня тогда за слугу ада кромешного приняли? — кукушка села женщине на плечо и стала ласково гладить ей клювом волосы на виске.

— Да ведь не знала я, Маврушенька, что и думать-то мне в таких обстоятельствах! А птица мне говорит: «Вставайте, разлюбезная моя благодетельница! Чудо с нами случилось. Попали мы с Вами в страну неведомую, где лгать нельзя. Вы, тетушка, теперича должны до самой тонкости понять, в чем неправы были и на том настаивали, истиной считая кривду. А я Вам в поисках правды помогать буду, для того к Вашей особе и приставлена. Но я теперь, как видите, птица вольная, и нет у Вас надо мною прежней власти. В чулан теперь меня не запрете, коли в чем у нас с Вами несогласие выйдет. Я-то всю ложь Вашу уже постигла и тетю свою любимую, которая мне сейчас заместо матери, в беде не оставлю. Но дело это, Секлетея Потаповна, трудное, потому как самое тяжкое для человека — это признать свою неправоту, а значит, и ложь — вольную или невольную.

Сашка удивился:

— Что-то я не понял! Как это ложь может быть невольной? По-моему, любой перец знает, когда он врет.

— Нет, сударь мой, — покачала головой наша хозяйка. — Не каждый и не всегда. Ох, была не была! Все равно каяться надо. Я вот до сей поры ничуть не сомневалась, что главный мой долг перед покойным братцем — исполнить его волю и выдать Маврушу за Петра Силыча. Так уж исстари велось, чтоб дети покорялись родительскому решенью…

— А теперь Вы как думаете? — не вытерпела Светка.

— Да вот не зря, видно, мне вас Бог послал, детки. Едва услышала я, что в вашем-то времени не по неволе замуж идут, а по любви и согласию… Сразу мне душу пронзило — ведь намного лучше так-то! Хоть и богат Петр Силыч, и весь город к нему с почтением, а не пара он моей племяннушке! И уж когда сама страна эта чудная мне правоту вашу подтвердила — тьма исчезла и солнышко взошло, словно камень с души моей упал: не бывать Маврушеньке за седой бородой!

Из прихожей послышался свист ветра, потом звук упавшего тела и возглас: «О-ой!» Дверь распахнулась от сквозняка, и в комнату шагнул встрепанный мальчишка в форменном мундирчике с металлическими пуговицами. Его круглое лицо, усыпанное веснушками, излучало радость и торжество. Он подошел к Секлетее Потаповне, поклонился и сказал:

— Здравствуйте, маменька! Это я, Ваш единственный сын Порфирий, явился сюда почтеннейше поздравить Вас с первым счастливым прозрением. А ведь как ругали Вы меня, матушка, когда я смел за сестрицу Маврушу заступаться и просил Вас пожалеть ее младость и не выдавать девушку за Петра Силыча!

Женщина всхлипнула и раскрыла объятия. Мальчик кинулся к ней. Светка громко прошептала:

— Пошли, ребята! Тут сейчас и без нас обойдутся.

Что ж, это было правильно. Мы встали и тихонько выскользнули за дверь. В прихожей Иноземцев опять что-то опрокинул, потому что там было темно: огонек керосиновой лампы еле тлел, грозя совсем потухнуть. Сашка пробормотал:

— Как же хорошо, что я не живу в 19 веке! Тут полная жесть!

Я наконец-то нащупала ручку входной двери, рванула ее, и с улицы прямо навстречу нам хлынуло солнце. Вся компания радостно вывалилась на крыльцо.

5. Дар Нелживии

Как хорош был мир, раскинувшийся вокруг! Волшебно чистый, омытый дождем, искрящийся светлыми каплями, он звал к себе. И мы сбежали с крылечка вниз, прямо во влажную траву!

Легко было дышать этим голубовато-прозрачным воздухом после затхлой атмосферы старого дома! Мне невольно подумалось, что я еще никогда в жизни не чувствовала себя такой… летящей.

— Слушай, Санек, — спросила Светка. — Скажи, а кем ты сейчас себя чувствуешь?

— Свободным человеком, — не задумываясь ответил Иноземцев и раскинул руки, как птица крылья.

Точно! Казалось, мягкая и мощная волна приподнимает нашу троицу над изумрудной травой с яркими цветами и зовет ввысь. Но нет — мы не взлетали! Мы оставались на земле Нелживии, чувствуя себя при этом облачками в небесах.

— Смотрите, девчонки! — Сашка показывал рукой куда-то влево, в сторону чащи молодых елей за краем поляны.

.Я вгляделась и засмеялась от радости. Вот это да! Среди темной зелени виднелась… беседка из нашего двора. Ее построили в позапрошлом году под высокой березой. В конце этого лета, в августе, мы втроем частенько бывали в павильончике. Там было уютно, прохладно в тени ветвей. Посередине беседки стоит большой стол. Хорошо, расположившись за ним, читать, разгадывать кроссворды, болтать и смеяться… Но почему деревянная постройка оказалась здесь? Надо взглянуть на нее поближе. Может, это обман зрения? А между елочек стоит совершенно другая беседка, только издали похожая на дворовую? Не сговариваясь, мы устремились влево и перебежали поляну. Нет, это был тот самый сквозной домик! Вот и голубая краска облупилась на столбике у входа, а на столе видны царапины, оставленные «доминошниками» — те тоже иногда здесь собираются. Удивленные и обрадованные, мы поднялись по ступенькам и вошли внутрь. До чего, оказывается, здорово в чужой стране — пусть даже такой прекрасной, как Нелживия! — оказаться в знакомом месте. Сашка упал на скамью и блаженно зажмурил глаза. Мы с подружкой тоже расселись вокруг стола.

— Приветствую вас, ребята! — прокаркал наверху скворчиный голос. — Счастлив видеть, что подарок Нелживии с пониманием принят моими юными друзьями!

Кирилл, оказывается, сидел на тонкой жердочке под самым потолком — а я и не знала раньше, что она там есть! Жердочка висела на двух тонких бечевках, и скворец покачивался на ней, как на качелях. Надо же, вернулся! Интересно, а где он пропадал, пока мы гостили у Секлетеи Потаповны? Птица зорко разглядывала нас сверху, наклоняя голову и кося блестящими черными глазами.

— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, уважаемый Кирилл, — Иноземцев изо всех сил старался быть вежливым, — а откуда здесь взялась эта беседочка?

— И за что нам прилетела награда от Нелживии? — присоединилась к нему Светка.

Скворец слетел вниз, уселся посередине стола. Птица приосанилась:

— Неужели не догадываетесь? А ведь все просто! Посмотрите, пожалуйста, туда. Вы ничего не замечаете?

Кирилл показал крылом в сторону купеческого дома. Странно! Что мы его, раньше не видели? Уж рассмотрели, будьте уверены, и даже внутри побывали…

Вдруг Светка удивленно охнула и ткнула пальцем в сторону особняка. Я вгляделась пристальнее. Ну и ну! Домик, оказывается, очень изменился — и в лучшую сторону! Цвет его первого яруса из грязно-желтого с ржавыми потеками стал чистым, лимонным, будто стену только что отремонтировали. Она теперь весело сияла в лучах солнца! Второй этаж, деревянный, тоже преобразился. Бревна утратили прежнюю угрюмую черноту, ряды их выровнялись. Надо же, и покореженная водосточная труба стала новенькой, прямой, ровно покрытой серой краской…

Я взволнованно спросила:

— Скажите, пожалуйста, Кирилл, что это значит? Кто побелил дом? Он ведь был таким старым! И кто поменял трубу? Мы здесь находимся уже давно, а рабочих не видели.

Скворец выпрямился и стал мерно вышагивать по столешнице. Честное слово, он опять кого-то мне напомнил! Но кого? Я не могла понять. Кирилл поднял крыло, и его верхнее прямое перышко стало очень похоже на указку в руке учителя, стоящего у доски. Ага…

— Вот теперь мы начинаем подходить к самому главному, — голос птицы звучал назидательно. — Ты, Ира, очень удивишься, но я все же скажу тебе: дом Секлетеи Потаповны никто не ремонтировал. Его изменила Нелживия.

— Как это? — недоверчиво спросил Сашка.

— А так, Александр. Ты видишь, что теперь облик особняка более м-м-м… соответствует краскам чудесной страны, верно?

С этим трудно было не согласиться, и все кивнули. Глаза-то у нас были на месте!

— Дорогие мои пытливые слушатели! Женщина, которая живет за стенами дома, недавно признала собственную неправоту в очень важном вопросе. Речь шла о судьбе человека! Вы, конечно, поняли, какие дикие взгляды на брак существовали во времена Секлетеи Потаповны.

— Да уж! — сердито подтвердила Ковалева.

— И ведь эта достойная женщина была убеждена, что брак со старым самодуром — единственно возможное счастье для Мавруши. Но у Секлетеи Потаповны доброе сердце, и она очень любит свою племянницу. Поэтому, когда явились вы — люди из будущего — и объяснили ей иную точку зрения, вдова сначала задумалась, а потом и… Одним словом, девушка теперь свободна от ненавистного жениха и безмерно счастлива. А помогли ей в этом вы, ребята! Часто бывает, что живут среди людей общепринятые обычаи и правила. И все им покорно следуют. Не замечают очевидной лжи некоторых традиций, а значит, их глупости и жестокости. Такова подлая власть общества над человеком — в любое время, при любом строе. А вы ее недавно победили! Молодцы ребята!

— Получается, — предположила я, — эта беседочка — наша награда за…

— Вот именно, Ирина. Нелживия щедра на подарки для тех, кто говорит правду, чувствуя ее сердцем, и смело отстаивает свою точку зрения. Теперь, друзья мои, у вас есть приют в этой стране. Куда бы вы ни направились — а вы, я знаю, любознательны и не будете сидеть на месте — безопасное убежище всегда будет рядом.

— Но почему, — влез Санька, — эта Секлестея… Потаповна прилетела сюда вместе с домом? И особняк ей, как нам беседку, зарабатывать не пришлось?

— Да потому, Александр, что для почтенной вдовы оказаться в незнакомом месте вне привычных условий жизни было бы слишком большим потрясением! Она и так еле пришла в себя после перемещения в Нелживию.

— Да-да, — подтвердила Светка, — Секлетея Потаповна нам рассказывала.

— А представьте, что случилось бы с вдовой, приземлись она там же, где вы! Не забывайте, Маврушина тетушка живет в другое время, когда купеческие жены и дочери почти совсем не выходили из дома, и это было в порядке вещей. К тому же женщина очень малограмотна, хотя и стремится по-своему к научному прогрессу. А невежество имеет свойство затемнять сознание!

— Ха! Это она-то — к прогрессу? — засмеялся Иноземцев.

— Именно. Вы ведь понимаете, ребята, что даже если человек и не получил образования — причем не по собственной вине, а согласно существующим обычаям…

— А что, в 19 веке девчонки не ходили в школу? — перебил Кирилла Сашка.

— Ходили, но немногие. И посещали девочки вовсе не школы в нашем, современном понимании, а народные училища. К сожалению, в них можно было получить только начальное образование. Существовали, правда, женские гимназии, но родители Секлетеи Потаповны не пожелали отдать туда свою дочь, считая, что ученье для девушки — вещь излишняя. Поэтому Секлетеюшка — ребенок очень живой и сообразительный — получила на дому лишь крохи знаний от приходящих учителей-студентов: одолела чтение, письмо и простейший счет.

— Н-да, — заметила Ковалева, — это сразу понятно по тому, как вдова говорит. Ее речь даже смешнее, чем деревенская. Вот я летом к бабушке в Сосновку ездила. И там некоторые тетеньки до того потешно выражаются! Их иногда сразу и не поймешь. Бабушка мне рассказывала, что на селе женщины с детства постоянно, почти совсем без отдыха работают. Поэтому некогда им, бедным, учиться культуре речи.

Скворец согласно кивнул:

— Твоя бабушка, Светлана, совершенно права. Если ребенок не имеет возможности или просто сил активно учиться, читать хорошие книги, его речь формируется только под влиянием окружающих людей. А купеческое сословие в конце 19 века не слишком-то тянулось к знаниям.

— Но погодите, Кирилл, — перебила я скворца, — Вы же сказали, что Секлетея Потаповна уважает научный прогресс!

— Да, уважает, — Кирилл сердито покосился на ухмыляющегося Иноземцева. — Насколько это возможно, конечно, при ее воспитании. И, разумеется, учитывая нравы общества, в котором она живет. Не забывайте, в этом купеческом доме течет позапрошлое столетие! Больше половины населения России вообще безграмотно. А некоторые государственные деятели твердят с высоких трибун, что образование для женщин вредно.

Сашка поднял вверх указательный палец и изрек:

— О, девчонки! Слыхали? Радуйтесь, что сейчас живете, а не тогда! Ты, Ковалева, и не знала бы, что такое шахматы. А ты, Костина, свои любимые книжки в глаза бы не видела. Так что цените наш 21 век!

— Да мы ценим, Санек, не сомневайся, — нетерпеливо отмахнулась Светка. — Но Вы, Кирилл, говорили про вдову…

— И продолжаю. Зря ты, Александр, улыбался, когда я упомянул про ее желание приобщиться к науке. Кстати, ты и сам лишь недавно начал добросовестно учиться. Не так ли?

Сашка покраснел и опустил глаза. Надо же, Кирилл попал прямо в точку! Откуда только он все про нас знает? А скворец невозмутимо продолжал:

— Так вот, о Секлетее Потаповне. Она действительно любознательна и очень интересуется наукой — разумеется, в тех пределах, которые доступны для нее при столь низком уровне образования. Эта, как вы понимаете, по природе очень неглупая женщина хотела бы знать и гораздо больше, но… Достаточно упомянуть тот факт, что она собрала дома большую библиотеку. Секлетея Потаповна постоянно читает, стараясь понять книжную, как она выражается, «премудрость». Особо отмечу: ведя себя подобным образом, вдова вызывает постоянные насмешки в свой адрес от знакомых кумушек-купчих. Да-да, тех самых убежденных невежд, которые одинаковы в любые времена. В 19 веке они, например, целыми днями только едят, спят да молятся.

— Что, и днем спят? Как детсадовцы? — поразился Сашка.

— Именно! Да и чем им еще заняться, чтобы убить время? Ведь, несмотря на умственную лень, они живые люди и погибают со скуки в своих четырех стенах. Но вот книгу в руки взять совершенно не в силах! Купчихи считают Секлетею Потаповну гордячкой, которая хочет быть умнее их, и упоенно сплетничают о вдове. Причем выдумывают о женщине самые безобразные небылицы — например, о том, что она колдунья и тайная чернокнижница. Потому-то Секлетея Потаповна, мол, и читает — а зачем ей еще это может быть нужно? Но в душе болтушки, конечно, завидуют товарке, хотя ни за что в этом не признаются — даже сами себе.

— А чему завидуют-то? — пожал плечами Сашка.

— Очень просто. Каждый тупица в душе понимает: мыслящие люди что-то ведь да находят в книгах. И явно интересное для них, даже увлекательное! — но, к сожалению, недоступное для глупцов. А это обидно! Вот поэтому неучи терпеть не могут людей образованных, да и просто стремящихся к знаниям — из зависти, разумеется.

Я вспомнила о Щуке. Действительно, он нас с Ковалевой ненавидит именно из-за того, что мы хорошо учимся и много читаем. Бедный Ленька, тяжело ему живется!

Сашка нахмурился и пробормотал:

— Ну, я это… В общем, беру свои слова обратно. Эта Секлестея — она продвинутая тетка. Я над ней больше не стебаюсь.

— И не Секлестея, а Секлетея, — поправила его Светка. — Сам научись говорить, потом над другими насмехайся!

Я заметила, что скворец встряхнулся и уже расправляет крылья. Нет! Нельзя его отпускать, не расспросив хорошенько о стране, в которой мы оказались.

— Погодите, пожалуйста, Кирилл, — мой голос звучал мягко-просительно, и скворец с готовностью замер на жердочке. — Люди здесь оказываются из-за своей неправоты, да? Вдова обманывала себя и других невольно, считая ложь правдой. Ну, якобы если покойный отец Мавруши собирался отдать ее за дряхлого Силыча, то так тому и быть. Но, получается, Секлетея Потаповна не особо и виновата, она просто руководствовалась старыми обычаями! К тому же женщина сама признала, что была не права. Тогда почему Секлетея Потаповна до сих пор здесь, а не улетает в свой город? Ее Нелживия не отпускает? Но почему? Ведь Мавруша теперь свободна, она больше не невеста старика, ее брак с Силычем не состоится.

Скворец прямо взглянул на меня глазами-бусинками:

— Опять хороший вопрос, Ирина. Ты верно догадалась. Если вдова отказалась от своей лжи, совершенной по недомыслию, отчего бы женщине не вернуться домой? Но увы! К сожалению, это была не единственная ее ошибка. Секлетея Потаповна нечаянно поддалась и другому заблуждению — гораздо более тонкого свойства. Видите ли, ребята, кривда умеет очень искусно притворяться истиной и привлекать на свою сторону доверчивых людей… Все дело в оттенках, почти неуловимых на первый взгляд. И вот уже ложь торжествует, а человек даже не догадывается об этом. Наоборот, он радуется, как милейшая Секлетея Потаповна, что способствует серьезным научным изысканиям… Я вижу, вы удивлены, друзья. Не спешите пока расспрашивать меня о второй промашке вдовы. Придет время — вы о ней узнаете! И даже, надеюсь, поможете женщине понять, что она по невежеству поверила одной бессовестной обманщице.

— А ее сынок-то тоже, выходит, наврал, если сюда прилетел, — подал голос Сашка, — к своей… хм-м-м… маменьке?

— Ты зря иронизируешь, Александр, — спокойно парировал скворец. — Подобное обращение к матери было обычным в 19 веке. Хотя, разумеется, оно было принято не в бедных слоях общества, а в основном среди дворянства, купцов и интеллигенции. А что? По-моему, звучит неплохо — ласково и почтительно. Насчет Порфирия ты не ошибся. Он действительно солгал, хотя считает себя правым и пока уверен, что иного выхода в сложившихся обстоятельствах не имел. Но его душа — душа честного человека — мучается из-за сказанной неправды, и потому мальчик здесь.

Светка резко подалась вперед:

— Есть еще вопросы. Да, Ир? — я кивнула. — Вы, Кирилл, сказали: мальчик здесь, потому что он кого-то обманул. И его мама, Секлетея Потаповна, прилетела в Нелживию из-за неправоты по отношению к Мавре. Которая, кстати, тоже явилась вместе с тетей — хотя и превратилась в кукушку. А под конец прибыл и Порфирий! Неужели в их городе никто не хватился трех пропавших людей? Вот исчезла средь бела дня, и ладно? Да Силыч, устав зря стучать в ворота к невесте, скоро выломает их! И дальше что? Старикашка забежит во двор и опупеет: дом исчез вместе с хозяевами! Представляю, какой получится скандал. О пропаже купеческого семейства тут же узнают все их знакомые. А Секлетея Потаповна, ее сын и племянница тем временем будут тут разбираться в своих ошибках. Хорошо, я допускаю: они их поймут и исправят. Но как семейству после этого возвращаться домой? Соседи сразу спросят: а где вы, голубчики, вчера были вместе со своим домом? В Нелживию летали, говорите? Понятно, мы давно подозревали, что Секлетея Потаповна — колдунья, а теперь убедились в этом окончательно. Не будем больше с ней знаться — а заодно и с Маврой и Порфирием! Может быть такое развитие событий, уважаемый Кирилл? И как дальше жить вдове, ее племяннице и сыну, если от них все отвернутся?

— А мы?! — закричала я. — Родители в Омске уже, наверное, с ног сбились, разыскивая нас! Мамы плачут, папы горюют, а найти детей не могут. Как их жалко, бедных, — у меня перехватило горло. — Но даже если эта история закончится хорошо: мы сделаем в Нелживии то, что должны сделать, и вернемся домой — как смотреть в глаза родным? Скажем: попутешествовали немного? Смотались по разноцветному тоннелю в одну волшебную страну? Думаете, мамы и папы нам поверят? Да они страшно расстроятся оттого, что их дети оказались наглыми врунами! Не может быть, Кирилл, чтобы Вы не понимали: мы не сможем, оказавшись дома, оправдать перед родителями и учителями свое нынешнее отсутствие там.

Светка спросила со слезами в голосе:

— Лучше скажите прямо, Кирилл: нам не суждено возвратиться на Родину? Мы останемся в Нелживии до конца жизни, да?! Как Секлетея Потаповна, и Мавруша, и Порфирий?

— А также Рыба, Антоха и Паха, — мрачно добавил Саня.

Скворец задумчиво почесал себе лапкой клюв. Мы, затаив дыхание, ждали ответа. А черный умник не торопился. Казалось, Кирилл был удивлен. И точно! Покрутившись на одном месте и заглянув в глаза каждому из нас, птица протянула:

— Ну, вот… Пр-ризнаться, др-рузья, я не ожидал от вас такой явной несообр-разительности. Р-разумеется, человек, попадая в Нелживию, вовсе не покидает места, в котором живет. Это его неспокойная душа летит сюда, желая познать истину. Знайте: душу до конца обмануть нельзя. Она глубоко чувствует правду — и постоянно ищет ее, даже когда мы сами этого не хотим. Часто бывает, что людям спокойнее и, самое главное, выгоднее обмануть себя, прикинуться жертвой обстоятельств и судьбы. Дескать, не соврешь — не проживешь. А души в это время страдают невыносимо! Им больно и тяжело, они мечутся внутри нас, призывая отказаться от лжи и обратиться к правде. Но многие стараются не слышать их, не желают признаваться в собственной низости — а любая ложь, конечно, низость. Именно из-за обмана — вольного или невольного — и происходят многие беды человечества. Соврать, как правило, бывает безопаснее для собственной шкуры и спокойствия, чем сказать правду! И что тогда делать душе? Лететь сюда и освободиться от кривды. Есть еще один очень важный момент. В обычной жизни, пока душа еще не возмутилась и не умчалась от своего хозяина, она вместе с совестью составляет одно целое. Вы понимаете: душа и совесть — добрые подруги. Это главное, что есть у нас. Без них люди — просто жующие разумные животные. Но вот когда души, незаметно от живущих на Земле, устремляются к истине, совесть становится отдельным существом, крылатым и абсолютно независимым, то есть…

— Птицей, — дружно подсказала мы со Светкой.

— Да. И теперь совесть не дает душе забыться. Она говорит подруге правду прямо в глаза, будит ее. Здесь, в Нелживии, совесть свободна. Она поступает так, как считает нужным, помогая душе отыскать истину. Странно. Я думал, что вы уже давно догадались об этом — еще там, в гостях у вдовы, когда Ирина объяснила Александру: кукушка для Секлетеи Потаповны — то же самое, что я для вас.

— А вот скажите, — влез Иноземцев, — почему вдове известно, что кукушка на самом деле — ее племянница, а Вы нам не хотите рассказать о себе?

— Откровенно говоря, хотелось бы, чтобы мои подпечные без посторонней помощи догадались, кто сопровождает их по Нелживии под личиной скворца. Надеюсь, это когда-нибудь случится. Что еще?

— Ну… — Ковалева громко пробарабанила пальцами по столу. — Мне вот непонятно, почему здесь не хочется ни есть, ни пить, ни…

— Наоборот, — помог ей Сашка.

— Да. Но теперь до меня дошло: душам это все не нужно, — протянула Светка. — А наши тела сейчас в Омске, не заметив улета душ, ходят себе, едят… Даже обидно как-то! И получается, у гостей Нелживии разные птицы?

— Конечно. Ведь люди тоже разные. В сущности, все мы птицы, — непонятно закончил Кирилл и взмахнул крыльями.

— Погодите-погодите, — тщетно пыталась я остановить скворца, — а что Вы там еще раньше говорили про прилет сюда? О том, что с нами тогда случи-ило-ось!

Последние мои слова прозвучали зря. Кирилл их не услышал, потому что уже растаял вдали. Вот, так я и не успела расспросить проводника! До чего же шустрая птица наш гид. Раз — и скрылась из глаз! Ага, интересно… Почему у моих друзей смущенный вид? Сашка, опустив глаза, ковыряет засохший бугорок эмали на столе, а Ковалева наблюдает за ним так преувеличенно-внимательно… Ужасно хочется стукнуть их обоих по макушкам, чтобы очнулись! Но я, конечно, подожду. Не будет же Иноземцев отскребать всю краску от столешницы, устанет когда-нибудь — и вот тогда… А подружка моя тоже хороша, сидит красная как рак и помалкивает. Интересно, долго ли это еще будет продолжаться?!

— Слушай, Ир, ты не сопи, — миролюбиво предложила Светка и откинулась на спинку скамьи.

— И не жми на мою ногу, — поддержал ее Сашка, поднимая на меня взгляд. — Ну да, Костина. Есть кое-что еще. Мы просто не успели об этом сказать.

Я поспешно убрала туфлю с его ступни. Надо же, совершенно не заметила, что давила Сане на поврежденное место. А мальчишка терпел, бедняга.

— Да ты не парься, Костина. Нога уже почти не болит. Но совсем перестанет, как я понимаю, только когда мы тебе все расскажем. Да, Ковалева?

— Да, Иноземцев, — ехидно подтвердила Светка. — И когда ты научишься звать нас по имени, а не по фамилии? Где твоя вежливость? Постоянно грубишь, как… Щука.

— Ну, ты и сказала! — возмутился Сашка. — С кем меня сравнила, подумай.

Я замахала на них руками, чтобы друзья не успели разойтись, и заметила:

— Вы, по-моему, сильно отклонились от темы. Еще и Ленечку вспомнили, не видать бы его еще сто лет! Кажется, вы забыли мне сообщить какую-то важную вещь — но не пойму какую. Мы же постоянно были вместе. Что я могла пропустить?

— Видишь ли, Костина, — неуверенно начал Сашка, но спохватился: — То есть, конечно, э-э-э… Ира…

— Вот как трудно мальчику нормально к девочкам обращаться. Он просто чуть не помер от натуги, — заметила Светка. — А еще стихи читает про кристалл души…

— Я?! Читаю?!

— Да ладно уж, успокойся — я успела рывком усадить на место вскочившего Санька. — Ты лучше о деле говори.