автордың кітабынан сөз тіркестері  Будда

Александр Сенкевич

Обращусь к Николаю Гумилеву. К его стихотворению «Слово». Должен признаться, я не встречал ни у кого из русских поэтов такого лаконичного и отчетливого понимания мироощущения человека, живущего в эпоху Вед и чуть-чуть позднее. Впрочем, это «чуть-чуть» может измеряться многими столетиями. Судите сами:

В оный день, когда над миром новым

Бог склонял лицо свое, тогда

Солнце останавливали словом,

Словом разрушали города.

И орел не взмахивал крылами,

Звезды жались в ужасе к луне,

Если, точно розовое пламя,

Слово проплывало в вышине21.

Присутствие жены в жизни Гаутамы Будды — досадное недоразумение, с которым столкнулись авторы его биографий. Каждый из этих сказителей выкручивался как мог, то есть насколько ему позволяло это делать его воображение и умение объяснить труднообъяснимое. Получалось сбивчиво и сумбурно.

Память»: «Только змеи сбрасывают кожи, / Чтоб душа старела и росла./ Мы, увы, со змеями не схожи, / Мы меняем души, не тела»3.

Вот с этой ригористической позицией выдающегося российского ученого не соглашусь. Получается, что попытка исследовать жизнь исторического Гаутамы Будды — бессмысленная авантюра. Считать так — значит позволить зачеркнуть буддийским преданием личность когда-то живого и сверхгениального человека. Из трех драгоценностей — Будда, Дхарма, Сангха — живого человека припрятать куда-нибудь подальше, заменив роскошными бриллиантами. Я не хочу идти по этому пути. Решение дилеммы «было — не было» я вижу в выборе срединного пути. Он самый подходящий и результативный. В этой книге, с самого ее начала, я исхожу из принципа соединения противоположных подходов, каким бы это ни казалось парадоксом: и было, и не было.

Все эти предположения, разумеется, имеют право на существование. Но есть в них все-таки какая-то надуманность. Можно лишь утешаться, что домыслы намного лучше, чем житийные клише, заставляющие воссоздавать образ Первоучителя по заданному трафарету. Вот такой получается парадокс. Профессор Е. А. Торчинов был отчасти прав: ничего-то мы толком о Гаутаме Будде не знаем10

Результаты интеллектуальных бдений не преминули сказаться. Нет большего счастья, чем, заглянув в который раз в знакомый и приевшийся до тошноты мир, вдруг увидеть и понять в нем то, чего не видел и не понимал прежде. Заинтересоваться этим увиденным и по-своему его объяснить. Сделанные открытия нередко потрясали самих шраманов. Об этом состоянии испытанного интеллектуального шока писал Осип Мандельштам, поэт и мыслитель другого времени, но такой же, как деятели шраманской эпохи, искатель неведомой прежде истины: «Я понимаю этот ужас/ И постигаю эту связь:/ И небо падает, не рушась,/ И море плещет, не пенясь»13.

Вспомним угрозу как надежду на справедливость, все-таки возможную по ту сторону жизни, что выкрикнул М. Ю. Лермонтов в адрес злодеев, неподвластных людскому суду: «Но есть и Божий суд, наперсники разврата!/Есть грозный суд: он ждет;/Он не доступен звону злата,/И мысли и дела он знает наперед»3.

Что предлагали «новые мудрецы», странные по образу жизни и манере общения? Считать всех людей равными, к какой бы варне они ни принадлежали. Не думать, что на одних брахманах весь мир держится. Не смотреть на людей как на жертвенных животных. Научиться управлять своими желаниями и понимать необходимость их определенным образом упорядочить и гармонизировать в соответствии с чувством меры и законами природы, — тогда люди перестанут страдать и маяться дурью.

Н. А. Канаева обращает внимание на то обстоятельство, что логика со временем оформилась в определенную систему только в Древней Греции и в Древней Индии, но не в Древнем Китае. Причем логика в Древней Индии развивалась параллельно с логикой в Древней Греции. Однако она основательно отличалась, как справедливо утверждает исследователь, от последней тем немаловажным фактом, что в ней было попросту изъято в качестве основания логических систем понятие «истинности». Мешали противоположные взгляды древнеиндийских интеллектуалов на природу вещей. Невозможно было определить, что есть истина. В связи с чем единственность истины ставилась под сомнение.

Вот что по этому поводу пишет наша современница, индолог Н. А. Канаева: «В Индии логическая истина (satya) интуитивно понималась как цель рационального познания и цель полемики эрудитов, ее идеал был заимствован не из наук о природе и о числах (как в западноевропейской эпистемологии[3] и логике), а из гуманитарных дисциплин — грамматики и диалектики. У европейцев представление о рациональной истине связано с идеалами точности, очевидности и доказательности, пришедшими из математики и классической механики. У индийцев оно связано, во-первых, с идеалом правильности, пришедшим из грамматики, и, во-вторых, с представлением о конвенциальности и множественности истины, перекочевавшим в логику из теории аргументации (…). В дебатах истинным считалось то, что доказано по правилам здесь и сейчас, то, относительно чего согласились спорящие стороны. Принимаемое за истину сегодня может быть опровергнуто в другое время и при других обстоятельствах, если кому-то удастся доказать противоположное. Никакой «объективной» и «абсолютной» истины (в смысле ее общезначимости и неизменности) индийские мудрецы не признавали, зато положение о множественности истин было аксиомой, хотя не во всех школах оно в явном виде декларировалось»6.