Полина Александрова

Зигфрид рассказывает истории

Шрифты предоставлены компанией «ПараТайп»

© Полина Александрова, 2018

Девочка и дракон сидят на крыше в старом городе и под светом заходящего солнца рассказывают друг другу истории. Чья окажется интереснее?

16+

ISBN 978-5-4490-3770-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Оглавление

1. Зигфрид рассказывает истории
2. История первая
3. История вторая
4. История третья
5. История четвертая
6. История пятая
7. История шестая
8. История седьмая
9. История восьмая
10. История девятая
11. История десятая
12. История одиннадцатая

Солнце садится. Красноватые отблески ложатся на желтые стены домов и потемневшую черепицу крыш. Это наше время. Я выбираюсь через маленькое окошко — сначала на плоскую площадку. Когда-то хозяева хотели построить тут террасу, но почему-то в итоге ограничились одним неогороженным настилом — рисковая затея для пятого этажа. Потом — осторожно, тут можно поскользнуться — карабкаюсь на самый верх, к трубе. Тут хорошо. Одновременно и тенек, и отличный вид на весь заснеженный старый город и извивающуюся, словно змея, блестящая чешуей под закатным солнцем, реку

Зигфрид уже здесь, оккупировал лучшее место в тени, но зато каким-то чудом притащил с собой термос и кружки.

— Привет, — говорит, не оборачиваясь и продолжая наблюдать большими неподвижными глазами окно дома напротив.

— Привет, — обнимаю его, прижавшись на мгновение щекой к теплой и гладкой шкуре. Всего неделю не виделись, а надо же — соскучилась.

Зигфрид покорно терпит мои нежности. Он не любитель, я знаю. Но мне нравится, он знает.

— Чем займемся? — интересуется, наконец соизволив взглянуть на меня.

— Будем сказки рассказывать, — говорю. — Зря, что ли, я к тебе на такую верхотуру лезла?

— Положим, лезла ты сюда потому что тебе тут самой нравится, — начинает он, но потом соображает, что я его дразню, и кивает в сторону моей кружки — пей, мол. — Для сказки герой нужен. Давай придумывать.

— Чего его придумывать? — беру кружку, отпиваю. Хороший чай. С какими-то новыми травками, пахнет летом. — Есть уже. Смотри: молодой парень, приехал из провинции, покорил столицу, амбиций до неба, сил полно, талантов не перечесть, ничем и никем пока особо не связан — резвись — не хочу.

— Нуууу, — говорит, — годный герой, удобный. Вполне себе можно и в огонь, и в воду, и в медные трубы.

— Эй-эй! — предупреждаю. — Поаккуратнее с огнем и водой!

Смотрит подозрительно:

— Чойта?

— Тойта, — говорю сердито. — Может, у меня интерес личный.

— Ой ну я не могу, — посмеивается, — интерес у нее личный. С твоим интересом мы каши не сварим.

— Ладно, не капризничай, — чешу ему под подбородком, он урчит, довольный — не дракон, а кошка натуральная — можно огня и воды, а то сам заскучает и из нашей истории сбежит. Но чуть-чуть, без фанатизма.

— Ну тут уж как пойдет, — говорит. Встряхивается, роняя с кончиков пластинок, соединяющихся в рисунок чешуи, красные искорки, растягивается поудобнее. — История первая.

История первая

— Чем он там у тебя увлекается?

— Не у меня. Просто увлекается. Пусть, например, танцевать любит.

— Ага. Танцевать. Ну смотри. Вот он, например, танцует. Старается. Учится. Что-то получается, что-то нет. Он все-таки упирается, добивается какого-то уровня, а потом — все, ступор. Ну то есть, вроде, в общем и целом ничего, но ему мало, он же хочет быть лучшим. И вот он решает бросить, совсем.

— Как совсем?

— Абсолютно. Вообще к теме не возвращаться. Ну потому что или все, или ничего. В его духе?

— Предположим, — хмурюсь: история, на мой вкус, получается не фонтан. Но она первая, а первый блин, ясное дело, идеальным бывает редко. Так что терплю пока.

— Ну так вот. Бросил. Решил карьеру строить. И там у него, вроде, пошло. Допустим, даже пост какой-то занял. Ходит весь из себя в костюмчике и с портфелем.

— Да ну кто ж так ходит-то сейчас? — не выдерживаю. — Тем более там, где он работает, вообще никаких костюмчиков и портфелей не бывает!

— Цыц! Моя история, в чем хочу — в том и ходит! — и шипит на меня даже.

— Все, молчу, — сообщаю я и обиженно утыкаюсь в кружку.

— Воооот, — тянет эта тварь. — И едет он, положим, на конференцию куда-нибудь — ну, куда?

— В Буэнос-Айрес, — ворчу недовольно.

— В Буэнос-Айрес, — чешуйчатая морда расплывается в широкой улыбке. — И там слышит те самые мелодии, видит уличных танцоров, сбрасывает пиджак, выкидывает к чертям портфель, офисные ботинки не годятся, и их тоже нафиг-нафиг, хватает первую попавшуюся девицу, танцует в пыли так, как никогда и ни с кем не танцевал, срывает аплодисменты собравшейся толпы, танцевальные старейшины плачут, женщины несут цветы, он остается там, основывает свою школу и ездит по всему миру с выступлениями, собирает полные залы, да что там залы — стадионы!

Сижу, широко раскрыв глаза и действительно это все вижу — умеет же, гад — но говорю вредным голосом:

— Не верю.

— Ой, ну да, конечно, ты давай спроси меня скорее, кому тут твоя вера нужна? — выдает вдруг одесский говор — где только нахватался? — И я таки тебе скажу: вообще никому. Я рассказал, ты услышала, и увидела — и попробуй мне только соври, что не увидела! — первая история есть.

— Есть, — соглашаюсь. Делаю вид, что неохотно, но на самом деле первая история получилась по итогу вполне терпимой. — Чур вторая моя!

— Вторая и безо всяких чуров твоя, — величественно кивает и укладывает голову на передние лапы. — Понеслись.

История вторая

Сижу, солнце подползло уже к нашему укрытию, лижет шершавым языком носки моих ботинок. Ждет. И Зигфрид тоже ждет, расслабленно поглядывая то на меня, то на все увеличивающуюся полоску солнечного света на крыше.

— Однажды утром — очень холодным зимним утром, я бы даже сказала необычайно холодным зимним утром, проснулся наш герой у себя дома. Полежал, глядя в потолок, размышляя, чем бы заняться. Новогодние каникулы, на работу не надо, на улице особо не разгуляешься — мороз стоит такой, что максимум, на что способен любой нормальный человек — это пробежаться, задержав дыхание, от дома до ближайшего магазина. Да и то только в том случае, если в доме совсем не осталось еды, а есть очень хочется. Думал, думал, но так ничего толкового и не придумал. Все возможные развлечения уже перепробованы. Только и остается, что все-таки одеться потеплее и идти в холод на поиски приключений. Так он и поступил.

Идет по небольшой мощеной улочке — один-одинешенек во всем городе, только ветер свистит да редкие снежинки по брусчатке перекатывает. Замерз моментально, конечно. Другой бы уже плюнул и домой вернулся, но наш герой не из таких. Засунул руки в карманы поглубже, нос в воротник, и знай себе идет к широкому проспекту.

А на проспекте белым-бело, как будто туда всю ночь грузовиками снег возили. И тоже — ни людей, ни машин, как повымерли все. Или повымерзли. Что скорее всего.

Ветер дунул снова, посильнее, бросил горсть снега в лицо — глаза запорошил. Проморгался герой, глядь — а по проспекту не то машина открытая мчится, не то сани несутся — белые-белые, а внутри женщина красоты неописуемой. Без шапки, без шарфа, без варежек. Длинные светлые волосы вьются по ветру, лицо нежное, белое, глаза огромные, синие, и ресницы длиннющие — кажется, моргнет — и ветер усилится. Остолбенел герой, а женщина повернулась к нему и так улыбнулась, что ему показалось, что сердце его остановилось и не забьется больше никогда. Может, только поцелуй его спасет.

— Слышшшшшшь, — Зигфрид ткнул меня головой под локоть, — чужие сюжеты не трогай, нечестно!

— Моя история, что хочу, то и трогаю, — мстительно сказала я.

Зигфрид пробурчал:

— Неспортивно.

Я сделала вид, что не расслышала.

— Красавица расхохоталась, а герой бросился бежать за машиной — или санями. Бежит и удивляется — вроде бы, и бежит не очень быстро, а успевает. Промелькнул Казанский собор, следом Адмиралтейство, мосты, колонны, и вот бежит он уже по снежному следу над Невой, высоко над городом. Ухватился рукой за пассажирскую дверь, прыгнул внутрь.

— Молодец, — говорит красавица, — догнал. За это я тебя поцелую.

— Дома, — отвечает герой, — поцелуешь. На дорогу смотри.

Зигфрид зашелся в странных звуках. Это было похоже одновременно на куриное кудахтанье, визги игрушечных ведьм на рождественском рынке и детский плач.

— Ты в порядке? — поинтересовалась я.

— В полном, — сказал Зигфрид и вытер глаза кончиком хвоста. — Что это было?

— Снижаем пафос, — объяснила я. — А то такое мимими, что аж самой противно стало.

— Ну-ну, — Зигфриду явно было что сказать на этот счет, но он предпочел промолчать. И правильно сделал.

— В общем, привезла она его в свой ледяной дворец, только хотела его поцеловать, а он первым успел. Растаяло ее сердце, полюбила она его больше жизни, а он ее еще раньше полюбил, когда она ему улыбнулась. Дворец ее, правда, тоже растаял, но герой этому, на самом деле, только обрадовался. Построили они новый, лучше прежнего, и стали жить-поживать и добра наживать.

— Детей, — шепнул Зигфрид.

— Зануда, — сказала я. — Правила нарушаешь. Но ладно. И родились у них дети — для начала мальчик и девочка. Мальчик весь в героя, тоже все приключений искал — то из дымохода его вытаскивают, то с дерева снимают, то крокодильи яйца — и где он их только добыл? — из-под кровати реквизируют. А девочка — вылитая мать. Красивая — такая, что даже лесное зверье приходило по утрам полюбоваться, добрая, а уж мастерица — чего ни коснется — все получается: и вышивает, и рисует, и еду готовит. Заморские королевичи начали в очередь в женихи выстраиваться еще когда ей и пяти лет не исполнилось. А герой и его королева жили долго и счастливо и любили друг друга всю жизнь так же сильно, как и в первый день. Герой, конечно, периодически пускался в дальние странствия — никак ему на месте не сиделось. У королевы, в общем-то, тоже в пятой точке неслабое шило было упрятано, так что она с удовольствием составляла ему компанию.

— Заканчивай уже, солнце скоро сядет, — проворчал Зигфрид, — а что сказано после захода солнца, силы не имеет.

— Задержи его, нам еще минимум восемь историй надо рассказать, — сказала я.

— Почему именно восемь? — кажется, мне, наконец, удалось его удивить.

— Десять — хорошее число, нет?

— Одиннадцать лучше, — неожиданно изрек Зигфрид. — Давай, закругляйся.

— Так я практически все.

— А финал?

— Какой финал? Я же сказала — жили они долго и счастливо.

— И умерли, — подсказал Зигфрид.

— А не умерли. Жили они долго, счастливо и вечно, пока им самим не надоело. А что случилось, когда им надоело — я не знаю.

— Допустим, — сказал Зигфрид. — Допустим. Тогда история номер три.

Солнце сдвинулось еще на миллиметр к горизонту.

История третья

Зигфрид откашлялся. Я долила себе еще чаю.

— Посмотри мне в глаза, — велел Зигфрид.

— Неа, — я отхлебнула из кружки, — запрещенный прием. Воспользуйся голосом.

— Никакого сочувствия к старику, — проворчал Зигфрид. — Я, может быть, вовсе не предназначен для того, чтобы говорить.

— Ты и для лазания по крышам с человеческими дамами не очень предназначен, — сказала я.

— Я бы тебя сейчас сожрал, если бы мне не было тебя жалко, — сообщил Зигфрид.

— Я должна выразить сочувствие?

— Просто посмотри мне в глаза, — потребовал Зигфрид таким голосом, что я еле удержалась от того, чтобы выполнить приказание. Поняв, что его замысел не удался, он смирился и заговорил:

— Поехал наш герой как-то к друзьям на дачу. Сидели они там, что-то пили, что-то ели, что-то рассказывали. И зашел у них разговор о фильмах ужасов, а потом перекинулся на книги. Кто-то из присутствовавших посетовал, что давно не читал ничего действительно интересного и качественного из этого жанра. Ему ответили: хочешь почитать интересное — напиши это интересное сам. Разгорелся нешуточный спор. В результате разгоряченная спиртным компания решила, что каждый, кто хочет, может написать на спор страшную историю. Срок — сегодняшняя ночь и весь следующий день. Завтрашним вечером все собираются здесь же, у камина, и читают свои истории. Наш герой в споре участия не принимал, да и не пил почти, но решил, что написание страшного рассказа — развлечение не хуже прочих. Так что немедленно стребовал с хозяев полагавшуюся ему как участнику игры пачку бумаги, несколько ручек и карандашей, ушел в свою комнату и принялся писать. История, которую он придумал, настолько его захватила, что он не спал всю ночь — писал, перечеркивал, писал заново, комкал и выбрасывал в угол комнаты листы с неудавшимися фрагментами. В какой-то момент ему показалось, что в углу кто-то есть.

— Чего надо? — спросил наш герой, не прерывая своего занятия.

— Дык это, — сказали из угла, — гениальности не желаете? Всемирной известности, славы, почитания, блондинок воз?

— Ага, а взамен душу и договор кровью подписать? — герой поднял голову и присмотрелся к серой тени, стремительно густевшей и принимавшей форму.

— Именно! Приятно иметь дело с понимающим человеком! — чертик цокнул копытами и рванул было к столу, но герой махнул рукой — стой где стоишь — и сказал:

— Я блондинок не очень, извини. Так что справлюсь как-нибудь сам. Не отвлекай, ладно?

Чертик обиженно засопел и развоплотился.

Следующим вечером все готовые рассказы, не подписывая, опустили в большую шляпу, устроили чтения и голосование. Победила история про зомби-апокалипсис, написанная, как впоследствии выяснилось, женой хозяина дома — бледной худой черноглазой девицей.

— И в чем прикол? — хмыкнула я.

— Слушай дальше, — сказал Зигфрид. — Герой забрал свой рассказ себе — на память. Бросил его где-то дома и совсем бы забыл и о нем, и о произошедшем, если бы буквально в течение нескольких месяцев после этого дня автор победившего рассказа не стала знаменитостью и не издала два романа сразу. А герою вдруг начали сниться интереснейшие сны. Он рассказал пару из них своей тогдашней подружке — брюнетке, кстати — та в шутку сказала: записывай, продашь потом на телевидение. Герой так и поступил.

— И стал сценаристом сериалов?

— Не совсем. В итоге он стал писать романы. Хотя первые сценарии он все-таки продал и все-таки на телевидение. В конце концов он купил дом и поселился там отшельником. Каждый день подолгу гулял в лесу — в любое время года и в любую погоду — с двумя огромными собаками, потом писал. Иногда ездил в ближайший город за продуктами или развеяться, если становилось скучно — впрочем, такого почти не происходило. Как-то так.

— Не очень на него похоже…

— А бегать за санями — очень на него похоже? — хмыкнул Зигфрид.

— Ладно, принято, — я почесала затылок. — Хотя история странноватая.

— Люди вообще существа странноватые, — заметил мой чешуйчатый друг и мне показалось, что в его тоне промелькнула легкая язвительность. — Не нравится моя истори