Оглавление

1. Мороженое из муравьев
2. Французский поцелуй
3. Попытка №5
4. Онкологическая комедия
5. Потерянные письма
6. Черновик
7. Ливень
8. Неподалеку от Саутгемптона
9. Тысяча третья ночь
10. Саквояж
11. Хроники падающего бомбардировщика
12. Курортный обман
13. Утро землероек
14. Царевич-Жаб
15. В поисках слов
16. Жили–были
17. Поэт и гастарбайтер
18. Ординарное убийство
19. Монолог машины
20. Четырнадцатая буква алфавита
21. Пищевая цепочка любви
22. Судьба самоката
23. День депортации

Французский поцелуй

Non, je ne regrette rien…

E. Piaf

Я молю как жалости и милости,

Франция, твоей земли и жимолости.

О. Мандельштам

Он не был красавцем, мой Эмманюэль, во всяком случае в привычном смысле этого слова. Высокий, нескладный, рано начавший лысеть, совсем не спортивный. Но что-то было в нем такое невероятно милое — то ли шоколадные глаза с искоркой, то ли породистый галльский нос, то ли губы сексуальнейшей лепки. А когда он мягко грассировал название улицы, на которой жил в Париже, у меня почти щекотало под языком от удовольствия.

Однако в целом он был, конечно, не в моем вкусе — слишком порядочный, внимательный и какой-то весь плюшево-мишковый. Мне же всегда, к несчастью, нравились смазливые, нахальные негодяи. Мужчины вроде Маню больше привлекали взрослых женщин, уже порядочно намаявшихся со смазливыми подлецами. Мне было 24 года, я впервые в жизни выехала за границу и мечтала о бурных романтических приключениях.

Моего Маню я встретила на свадьбе подруги в Москве. Она выходила замуж за француза, было много цветов, гостей. Друзья жениха прилетели прямо на венчание, так что некоторых я впервые увидела только в церкви. Маню и я были главными свидетелями с обеих сторон.

Свадьбу потом отмечали дома и количество хорошего французского вина стремительно стирало языковые барьеры. В какой-то момент я вдруг обнаружила, что стою на балконе и, глядя на заводские трубы напротив, свободно болтаю по-французски с кем-то из друзей мужа.

Когда я относила посуду на кухню, то столкнулась в дверях с мамой невесты.

— Посмотри, — сказала она деловым тоном, — сколько женихов понаехало, срочно делай выбор.

Озадаченная этой проблемой, а выбор всегда мне нелегко давался, я вернулась в комнату и принялась разглядывать кандидатов.

Бенуа, добрейший физик из Бордо, но маленького роста, рыженький. Эмманюэль-1 — высокий, неуклюжий социальный работник из Парижа — не в моем вкусе. Эмманюэль-2 — голубоглазый смазливый брюнет, учится на оператора в парижской школе киноискусств и вполне подходит под собирательный образ заграничного принца. Я решила атаковать именно его.

Следующие два дня, пока молодые упивались друг другом, я водила своих трех мушкетеров по пыльной и душной Москве. Катаясь на катере по Москве-реке, я села между двумя Эмманюэлями.

— Загадывай желание, — закричали они одновременно.

Я закрыла глаза и произнесла про себя заветное, русское народное: хочу в Париж!

Когда французы уезжали, в «Шереметьево» мы обменялись адресами, поклялись писать и сердечно расцеловались на прощание. Правда, Эмманюэль-2 брезгливо подставил мне только свою щеку, из чего я сделала вывод, что мое гостеприимство не произвело на него никакого впечатления.

В сентябре начался очередной семестр в институте, и я стала потихоньку забывать о шумной русско-французской свадьбе. Впрочем, в октябре на мой день рождения из Франции пришли три открытки, через месяц еще две, от Бенуа и Эмманюэля первого. На Новый год всего одна. От Маню. В каждой своей открытке он приглашал меня в гости.

В феврале я показала очередную такую открытку своей замужней подруге, которая разрывалась теперь между двумя странами, так как тоже была еще студенткой.

— И чего ты ждешь? — переспросила она в изумлении. — Надо ехать, а то потом не позовут.

— Да, но как? У меня и визы нет, да и куда я поеду, я его всего два раза видела.

— Он друг нашей семьи, — сказала подруга строго, — и очень порядочный человек, просто так приглашений на ветер не бросает, а визу я тебе от своей работы сделаю (она была переводчицей в одной французской торговой компании).

Сказано — сделано, и спустя всего неделю я уже сидела в самолете, замирая от счастья и ужаса. Дело в том, что… как нормальная постсоветская барышня, всю свою жизнь я мечтала увидеть Париж и… остаться в живых. Бредила этим, сколько себя помню. Маниакально изучала французский — сначала по пластинкам, которые подарили мне на день рождения в двенадцать лет, потом по песням, заслушав кассеты с Эдит Пиаф и зная все слова наизусть, потом на курсах с пожилой преподавательницей, нежно любившей французский язык и так ни разу и не побывавшей за границей. Я зачитывалась французскими романами, смотрела и пересматривала французские фильмы и была полна Францией до самых краев.

И вот я туда летела. Обыденно так, «Аэрофлотом», эконом классом, но при этом меня почти трясло от волнения. За-гра-ни-ца! Какая же она? А вдруг они там совсем-совсем другие, а вдруг я забуду язык? Так переживает, пожалуй, только старая дева в ожидании первой брачной ночи. Я чувствовала, что 24 — это слишком поздно, что я переждала, пересидела… вот если бы в 16 или 18, пока еще свежесть чувств… что я все там уже знаю… что я НЕ хочу в Париж.

В аэропорту Шарль-де-Голль Маню — высокий и нескладный — издалека замахал мне рукой, и мне стало совсем неуютно. «Что я тут делаю? — подумалось мне. — Я совсем его не знаю, а теперь мне неминуемо придется провести с этим чужим человеком целых три недели!»

Маню посадил меня в серенький «Пежо», который принадлежал его дедушке, и отвез меня в квартиру, которая принадлежала его дяде.

По дороге я не чувствовала уже никакого смущения. Наоборот, мне казалось, что я летаю в Париж регулярно. Я привычно разглядывала серые, нахохленные мартовские пригороды и автоматически отвечала на вопросы о том, как долетела.

Квартира, в которую он меня привез, превзошла все ожидания. (Только сейчас, прожив в Европе какое-то время, я начинаю понимать, как мне сказочно тогда повезло, сколько вообще было счастливых совпадений той парижской весной.)

Она находилась не то что в центре, а в самом центре центра, в элитном седьмом районе, недалеко от Ecole Militaire и Hotel d’Invalide, в двух шагах от Эйфелевой башни. Первые несколько дней, выходя за свежим багетом в булочную, я невольно вздрагивала, настолько близко нависала надо мной эта плетеная железяка.

Маню поступил как образцовый джентльмен. Накануне он перевез вещи к родителям и, когда мы приехали, просто отдал мне ключи, добавив, что я могу жить здесь сколько пожелаю. В ответ он не хотел ни-че-го. А просто (ну правда, бывает такое в природе) очень порядочным человеком. Он искренне хотел показать мне Париж, кроме того, был безнадежно влюблен в другую женщину. Но об этом потом.

В первый парижский день, утомленная переживаниями и впечатлениями, я легла рано. Но зато на следующее утро вскочила привычно в восемь утра по московскому времени (шесть по местному) и больше не могла спать.

Тогда я решила побродить по городу, и это было самое лучшее из всех моих решений. Воскресенье. Весна. Шесть утра. Тишина. Туман. Город безраздельно принадлежал мне, и я принадлежала ему. На улицах было так непривычно тихо, будто сработало какое-то бактериологическое оружие и уцелела только я одна. Ни машин, ни людей. Как зачарованная, я бродила вдоль туманных набережных и бульваров, и мое перекошенное от счастья лицо многократно отражалось в витринах. Это было не то чувство, когда хочется прыгать и петь, а когда хочется молчать и тихо улыбаться, чтобы не спугнуть внутри маленькую птичку счастья. И тогда, ожив и осмелев, она начнет насвистывать тебе самую красивую из всех возможных мелодий.

Вот так я себя чувствовала в то утро в Париже. Потом все впечатления спутались и перемешались, но это, первое, осталось наиболее бережно хранимым в запасниках моей заграничной памяти.

С Эмманюэлем мы прекрасно поладили — он не вторгался на мою территорию, я не вдавалась в подробности, почему он меня не хочет, и старалась быть хорошим другом — в русском понимании этого слова, конечно.

График жизни у нас был примерно такой: по утрам я завтракала свежим круассаном с соком и бродила по городу самостоятельно. После обеда я покупала продукты на маленьком рынке неподалеку и готовила дома ужин. Маню заезжал за мной после работы около шести, я кормила его, затем мы вместе шли гулять. Он всегда пытался отказаться от ужина и говорил: ну зачем ты, но было видно, что ему приятно пробовать домашние пирожки и борщики.

Потом мы шли знакомиться с какими-нибудь его друзьями, и нужно было каждый вечер болтать ни о чем. Это было сущее мучение, как ежедневный зачет по разговорному французскому.

По четвергам он преподавал язык беженцам на каких-то благотворительных курсах, и я принадлежала самой себе. В эти дни я даже скучала без Маню, потому что уже привыкла к его добродушной компании.

В такие вечера я бродила по Парижу одна, смотрела на откормленных уток, разгуливавших по газонам, на полную луну, отражавшуюся в Сене, и чувствовала себя почти счастливой. Почему почти? Потому что стоял апрель, а я была в городе любви совершенно одна.

Я уже обошла все музеи и галереи по два раза, Лувр — целых три. Каждый раз без билетов, конечно, русские друзья перед отъездом научили как. До 18 лет, оказывается, вход во все музеи бесплатный. Поэтому я смывала косметику, заплетала косички, надевала потертые джинсы, безумные кеды на каблуках и смешивалась с толпой американских школьников-акселератов. Меня ни разу не остановили.

Единственной роскошью, на которую я позволяла себе тратить деньги, была Гранд-опера. Я посмотрела несколько совершенных балетов Баланчина, полюбовалась росписями Шагала на потолке и почему-то только в театре почувствовала