Оглавление

Предисловие.

Она влюбилась. Это точно. Влюбилась до блесток в глазах и глупых улыбок. Карвахол — ее судьба. На этом и на том свете. И она ни за что от него не откажется, даже из- за своей бесчувственной хозяйки, которой вовек не понять теплых чувств, согревающих грудь, когда твой человек, родной не по крови — по духу, находится рядом, рука об руку. Карвахол всегда смотрел на Мэнди так, словно в мире нет иного счастья, чем заглядывать в ее синие глаза. Нет, она ни за что не позволит хранительнице вмешаться в их отношения и все испортить; поэтому она должна хранить все в тайне.

Неделю назад, а может месяц — Мэнди не могла бы определить точнее, время в этом мире шло иначе, чем в человеческом- хранительница сочла ее любовь опасной и заставила девушку обещать ей навсегда расстаться с Карвахолом, напоминая, что ее долг, как помощницы — заботиться о сохранности хаба и чтобы корзинка в доме хранительницы всегда была полна ими. А приняла отношения Мэнди и Карвахола хранительница за угрозу для ее работы и безопасности их мира от того, что в какой- то из хаба увидела о будущем парня. Сомнительном будущем, по ее словам; имеющим отношение к преступным деяниям. Что именно изображала хаба, хозяйка не помнила и проверить было нельзя- ожерелье парня куда- то затерялось.

Однако в том и заключалась по мнению Мэнди вся ужасная несправедливость хранительницы. Всего лишь из- за смутных опасений та способствовала разлуке возлюбленных. Вечной разлуке. А ведь рано или поздно Мэнди итак пришлось бы страдать от нее, ведь продолжительность ее жизни несравненно длиннее, чем обычной человеческой.

Сердце Мэнди болело. Даже стоя некоторое время назад под взором пронзительно- холодного взгляда хранительницы и вырывая из себя заверения, что больше не станет никогда и ни по какой причине видеться с любимым, слезы наперебой срывались с ее ресниц при одной мысли о об этом. Нет, она не была честна с хозяйкой и любым способом собиралась пойти ей наперекор. Просто та минута ознаменовала начало изменений в открытом общении ее и ее грозной спасительницы. Незаметно для последней растаяли их давние доверительные отношения.

Хотя, возможно, хранительница тоже чувствовала это. Может потому и не удовлетворилась одними лишь словами помощницы, а помимо них прибегла к решительным мерам. Она отрезала ей, Мэнди, путь в мир человеческий, заперев ее навсегда здесь, в обиталище беспрестанной ночи. Она применила свою особенную магию и проход меж мирами даже если и открывался, то не выпускал Мэнди наружу, в яркое солнце и под покровительство голубого неба.

Вот и сейчас девушка стояла перед тем самым проходом, дверью меж мирами ее и ее любимого. На этот раз зеркало отказалось даже показать ей мир людей. И глазком не позволяло в него заглянуть. Вредное. Только хозяйку и слушается.

Мэнди рассеяно провела пальцами по своему ожерелью на шее- сплошь черному, матовому, без картинок, как у других –без особой нужды поправила складки своего белоснежного платья и улыбнулась самой себе в расколотом на множество кусочков отражении, но без доли радости. Этой улыбкой она будто бессознательно хотела оказать поддержку себе самой. Ничего, это еще не конец- молча утешалась она и вскинула руку в невольном желании погладить порезы некогда ровной поверхности зеркала. Это хранительница оставила их на нем. Множество трещин, пересекающих друг друга, похожих на букет молний в ненастную погоду. Если попытаться различить в них закономерности, то можно было заметить, что в основном сломы складывались в форму треугольника разных размеров, но были и четырехугольники, и пяти — только попадались реже. Из- за них- то все и усложнялось для Мэнди. А ведь обычным способом зеркало было не разбить. Пожалуй, только магия хранительницы и могла ему повредить.

Толку было теребить эти бескровные раны. Мэнди их было не залечить, а хозяйка теперь ни за что не станет с этим возиться. По крайне мере, пока Карвахол не покинет мир людей естественным образом, забирая с собой и угрозу, которую он якобы представлял.

Но ничего. Мэнди сдаваться не спешила.

Более суток назад хранительница покинула свой дом и отправилась осматривать волшебный лес на признаки нездоровья. Деревья, зараженные болезнью, давали испорченные плоды, а те в свою очередь теряли возможность стать хаба. Причем не всегда получалось определить дурное самочувствие дерева сугубо по внешнему его виду. Часто зараза сидела глубоко внутри ствола и могла полностью его выточить и изъесть, но снаружи дерево бы ни веточкой, ни листочком об этом бы не поведало. Мэнди еще не умела определять наличие этих скрытых изъянов, и хранительница ходила по лесу сама, то и дело устраивая тщательные обходы. Она и из дому выходила почти только ради них, отчего девушке иногда казалось, будто порой хозяйка задумывала очередной обход исключительно ради достойной причины размять ноги. Уж слишком часто она их делала.

Но сейчас Мэнди то было в пользу. Обходы занимали по несколько суток, а то и недель — лес ни дитя уже, с каждым годом все рос и рос. Вместе с тем у нее появилось свободное от надзирательства время на воплощение своей идеи.

Все верно, Мэнди отныне не доступен мир людей. Но запрет касался лишь ее. В конце концов, кто запретит ее любимому навестить ее в этом? За тем она и украла у хозяйки интересный камушек. Та давным- давно о нем при ней обмолвилась, так девушка о нем и узнала, а нынче он ей пригодился. Она еле- еле нашла его. Хранительница славно его припрятала.

В свойствах камушка было открывать портал между мирами — этим и человеческим. Но не так, как это делало зеркало. Камень слушался только людей. Ни Мэнди, ни сама хранительница воспользоваться им для перехода в иной мир не могли. Девушке оставалось лишь сделать так, чтобы камень попал в руки ее любимого. И ей удалось притворить это в жизнь.

Дело в том, что зеркало не пускало в мир людей ее, Мэнди. Она была слишком большой, чтобы поместиться в целые части зеркала. А вот камень в них вполне умещался. Представив место, куда бы она хотела его послать, она просунула камушек сквозь зеркальную гладь, в один из цельных кусочков, и то упало на другой стороне. Девушке оставалось лишь надеяться, что оно там, где должно быть и Карвахол скоро его найдет.

Однако спустя час и даже два ничего не произошло. Мэнди нетерпеливо, будто тигр в клетке, металась перед зеркалом и ей казалось будто ожерелья, увешивавшие дом хранительницы сплошь и рядом, глядят на ее отчаяние со смешинками в блеске их хаба. Она была близка к тому, чтобы самым нелицеприятным образом начать грызть ногти. Еще спустя два часа- правда по времени их мира- она услышала вежливый стук в дверь.

Тук, тук, тук.

Сперва она обмерла от страха. Мысль, что хранительница вернулась так быстро испугало ее до бледноты кожи. Затем, с очередным стуком, она с облегчением осознала, что хозяйка не стала бы стучаться, чтобы войти в собственный дом, а просто открыла бы уже дверь и величественно бы предстала перед своей помощницей в своем неизменном черном платье с длинным подолом. К тому же стук был почти робкий, а не просто вежливый. Так стучаться гости, которые не уверены, что их действительно ждут.

Также быстро, как ее обескуражил страх, ее поглотила и неубыточная радость. Он пришел! Ведь кто еще мог? В этом мире кроме них с хранительницей больше никто не живет.

Мэнди чуть ли не в один прыжок подскочила к деревянной двери и распахнула ее навстречу очам любимого. И он был там. Стоял и смотрел на нее своими очаровательными карими глазами, не веря в свое счастье, а в левой руке у него светло- оранжевым оттенком светился камень.

Сколько им отведено времени, чтобы побыть друг с другом? Не желая терять ни секунды из него, Мэнди сбежала с булыжных ступеней дома и самозабвенно прыгнула в его объятия. Они вместе, вместе, вместе!

— Привет, лапонька, — он глубоко вдохнул запах ее волос.

Мэнди тут же про себя отвлеклась от его объятий и упала в другие, принадлежащие чувству сомнения. Хорошо ли от нее пахнет? После того, как она стала жительницей мира судеб, все в ней словно застыло: ее рост, ее запах, даже ее взгляды на жизнь. Перед уходом из мира людей она пахла ромашковой водой, которую ее мама часта настаивала для нее и ее сестры, чтобы они ополаскивали свои тела после использования дегтярного мыла для купания. Она чуть было не ляпнула вопрос об этом, но побоялась показаться глупой — этого она вообще все время боялась, что в этом мире, что в том — и промолчала. Когда руки их разнялись и чуть отстранились друг от друга, Мэнди позволила себе лишь комковатую улыбку и быстрое движение рукой, чтобы убрать с лица парочку прядей за ухо. Волосы у нее были на гордость длинные, черные и лоснящиеся в свете двух лун.

— Ты нашел его, — она кивнула на камушек, зажатый в его руке.

— Да, он удивительный. Расскажешь мне о нем подробней? — бросая на нее взгляд из- под бровей и одновременно не выпуская из виду свой подарок, он улыбнулся ей кривоватой улыбкой, исполненной то ли неуверенности, то ли смущения от чего- то.

Впрочем, его неуклюжесть нисколько не тревожила Мэнди. В Карвахоле она видела свое воплощение мечты. Еще слишком наивная, чтобы смотреть вглубь. Мэнди считала, если парень имеет определенный вид поведения на людях, это рассказывает о нем все. Ей пока не открылась страшная тайна, что наедине с собой, вдали от мнения общественности, люди ведут себя иначе: кто- то лучше, кто- то хуже — а их внешний образ — это скорее карта, на которой нужно отыскать ключи к их внутренней сути. Но откуда это было знать той, чей ученический путь и опыт оборвался на шестнадцатом году жизни? Возможно, среди ее ровесников нашлись бы такие проницательные умы, которые сразу бы раскусили обманщика, но, увы, она к ним не относилась.

Откинув волосы за спину, она со всеобъемлющим радушием согласилась на его предложение, полагая — ему просто нужен был повод, чтобы интересно провести с ней время. Все только ради того, чтобы побыть с ней рядом.

Они сели под раскидистой кроной ближайшего к дому Хранительницы дерева, и она поведала ему сперва про камушек и его историю, а потом и про весь остальной их мир, созданный в череде естественного порядка, замышленного Всевышним для каждой существующей вещи. Ничего не утаила, была честна до безобразия и считала это правильным. Поджав колени к груди и опустив на них подбородок, она в той же скучающей манере раскрыла ему тайну ожерелий, оберегаемых ее хозяйкой. В мире людей она не находила случая раскрыться, но теперь считала честью поведать парню о своем образе жизни.

— Хаба, — начала она, срывая тонкие травинки с плодородной земли, — показывает то, что произойдет с человеком в будущем. Смысл жизни хранительницы — складывать хаба в ожерелье и защищать их. Одно ожерелье — один человек — одна судьба. Моя задача — собирать хаба с деревьев в лесу, когда они созреют. Занудное занятие, да? –она повернула голову к парню. — Твоя жизнь наверняка куда более насыщенная и животрепещущая, наполненная множеством событий.

— Моя жизнь — самая обыденная, — воспротивился ей парень, но по мнению Мэнди сделал он так сугубо для ее успокоения. — И тяжелая. Постоянно приходиться чего- то боятся и искать где- то заработок.

Пока они говорили, парень успел пообвыкнуть на новом месте. С губ его не снималась нагловатая улыбка, разве что иногда пропадала, утопая в его мрачно задумчивом взгляде, но непременно возвращалась обратно. Рыжие волосы его постоянно лезли ему в глаза, словно пытались уколоть их. Левую руку он примостил на животе, а правую закинул себе за голову, да и вообще принял лежачую позу, вместо подушки использовав оголившиеся у подножия ствола корни дерева. Но к тому моменту, как зашла речь об ожерельях, вся его расслабленность вмиг испарилась. То есть он все также продолжал производить впечатление заправского бездельника, но с примесью притворства, играя самого себя в обычном состоянии.

— Тебе очень трудно приходиться в мире людей, да? — сочувственно поинтересовалась девушка. — Кстати, где ты нашел камушек? Я представляла твой дом, когда отправляла его, но тебя долго не было. Куда именно он попал? Здесь прошло несколько часов, а в твоем мире, наверное, прошли дни вплоть до его находки, — устав сидеть, она откинулась на спину, а со спины перекатилась на живот, вытянула ноги и, подперев подбородок ладонями, уставилась большими от любопытства синими глазами прямо на любимого.

Откуда ей было знать, что тот милый домик с двориком, который Карвахол показал ей в мире людей и по которому устроил целую экскурсию, вовсе не имел к нему никакого отношения? Карвахол, ее дражайший Карвахол был плут и предатель, укравший свои одежды, манеры и даже имя у своего ровесника, что являлся наследником некоего знатного рода. Тот мальчик тоже остался перед ним в простаках, но то уже другая история.

А в нашей дело было так: настоящие владельцы милого дома вернулись из поездки и заняли свое законное жилье; наш обманщик соответственно перестал в него хаживать. Камушек же Мэнди упал прямо в подвал милого дома, куда его владельцы редко забредали из- за чудовищного скопления в нем пыли и паутин, вычищать которое совсем не спешили. И так бы и суждено было бы лежать иномирной волшебной вещице в этом рассаднике бактерий, если бы не случай, погнавший парня в него заглянуть. К несчастью для всего будущего Мэнди.

— Да нет, не беспокойся ты обо мне, — он лениво передернул плечиком, мол, нестоящая тема для разговора. — Все пустяки. Камушек твой залетел в подвал. Честное слово, лучше бы ты сад представила. Два месяца разлуки с тобой — та еще пытка. Но это ничего. Главное — мы снова вместе.

И в этом Мэнди была с ним полностью согласна.

— Оставь его у себя. Он поможет тебе навещать меня тут.

— Ты больше не появишься в моем мире? — встрепенулся парень. Но вовсе не по той причине, на которую его реакцию списала девушка.

Мэнди горько вздохнула, и, сняв голову с подставки из рук, уложила левую щеку на траву.

— Нет. Хозяйка не пускает. Сломала проход между нашими мирами. Я еле тебе смогла отправить камушек.

— А если с его помощью перенесешься? — обеспокоено спросил ее любимый.

— Нет. Я больше не человек. По крайне мере, не такой, который… все сложно. Просто знай, что я не могу им воспользоваться.

Карвахол — сие имя не принадлежит ему, но мы с вами пока станем звать его так за неимением его настоящего имени — помолчал немного, а затем вновь спросил.

— А где сейчас хранительница? В доме?

— Что ты! — развеселилась девушка. Ей его непонимание показалось до нелепого смешным; как у детей, заявляющих нечто невозможное из- за своего богатого воображения. — Она мне строжайше запретила с тобой видеться. Узнает — и больше в жизни меня в свой дом не пустит. Камушек у тебя заберет, да и много чего еще предпримет.

— То есть дом пустой?

— Да.

— Покажешь? — он приподнялся на локтях с какой- то жадной надеждой вперившись в Мэнди. Не знай она, что он здоров, подумала бы, что у ее любимого началась лихорадка. До того в возбужденное состояние он пришел от одной мысли попасть в эту сокровищницу.

Мэнди замешкалась. Конечно же, она ему доверяла. Она боялась обидеть любимого, однако хотя бы один завет ее хозяйки — тот, что был строже всех — не хотела рушить. Дом хранительницы судеб был тайной из тайн. Даже ей, Мэнди, женщина позволила в него войти лишь после нескольких здешних лет службы — столетия по меркам мира людей.

Она снова поменяла позу, приподнялась на траве и села на колени, упершись пятками в таз. Замком сложив пальцы на ногах, она потупила взгляд.

— Прости, — от сожаления из- за необходимости отказа у нее почти покраснели щеки. — Я не могу.

— Почему?

— Это запрещено.

— А разве мое пребывание тут тоже не под запретом? Но ты все равно привела меня сюда.

От его напористости она почувствовала себя почти жалкой. Трудно, когда не можешь дать любимым то, что они просят.

— Прости, — она молилась, чтобы он перестал упрашивать, иначе она точно заплачет.

— Ты чего? — невесело хмыкнул он. — Еще заплачь. Перестань, ну же. Уже носом шмыгаешь. Ладно, не буду я докапываться. Давай лучше сменим занятие. Как на это смотришь? Нам ведь нравится играть в прятки друг с другом? Давай и сейчас сыграем. Тем более места для них — ого- го вон какое большое. Целый лес, — он развел руки и покрутил рыжей головой, жестами показывая, как же им повезло иметь такую отличную территорию для игры.

И Мэнди повелась.

Она быстро- быстро закивала, унимая плохое настроение, и постаралась быстро переключится на улыбку.

— Давай, — она в последний шмыгнула носом и забыла слезы. — Чур ты первый прячешься.

Так и началась их игра. Сначала прятался он, потом она, затем снова он, и вот, когда в очередной раз пришла ее очередь искать укрытия в деревьях, вся гадкость натуры Карвахола и вылезла наружу.

Ветер шелестел в синих листьях крон, две луны застыли друг напротив друга на ночном небосклоне, тем временем звезды, будто озорные их дети, весело мерцали, наблюдая за неизменным сближением и расставанием своих родителей. Вот- вот луны собирались сойтись воедино, зайдя одна за другую, и Мэнди решила тихо полюбоваться ими, пока ждала в дупле своего любимого. Дупло имело достаточно уютную форму и принадлежала одному из старейших деревьев леса. Оно выросло таким большим, что баобабы из мира людей на его фоне казались бы муравьишками. А в дупле его можно было бы построить дом, не меньше того, где жила и работала хранительница.

Мэнди ждала и ждала, пока, наконец, не появились у нее мысли о том, что, кажется, слишком хорошо она спряталась и Карвахолу ее не никак тут не найти.

Она высунулась из своего укрытия и осмотрела с высоты дупла окрестности. В их мире мало чего было достопримечательного, вот и сейчас перед ней распростёрся лес, уходящий за горизонт, несколько крупных полян и мелких прогалин, домик хранительницы, окна которого горели теплым желтым светом благодаря сотне свечей внутри него, и также отсюда она видела его- озеро; оно простиралось справа от взгляда Мэнди, не так уж далеко от ее дерева. Озеро это было особенным, оно было двигателем всей жизнедеятельности их мира, источником, из которого пили все деревья в лесу.

Заметив шевеление на его берегу, она замерла. Приглядевшись, она отчетливо различила фигуру парня. Нет, нет, нет! Она испугалась за любимого и поспешила вниз, по коре. Только бы ей успеть! Ему ни в коем случае нельзя было касаться воды. Это сулило ему непоправимые неприятности. Просто ужасающие.

Спрыгнув на землю весьма с приличного расстояния из- за спешки, она чуть не подвернула лодыжку и укорила себя за риск, коим своим неосторожным поступком, подвергла жизнь своего любимого. Ведь кто еще ему поможет, коли не она?

Она опрометью бросилась через лес, словно белая лань, рассекая по нему в своем платье, стелящимся за ней по ветру. Или призрак. Сейчас девушка чувствовала себя ближе ко второму. Это все она виновата, ее вина. Послушайся она хозяйку, его жизни не угрожала бы опасность.

— Карвахол! — крикнула она, завидев его впереди, в просвете меж толпы деревьев. Он как раз присел на корточки перед кромкой воды. — Не смей! Тебе нельзя ее трогать! — отчаянно призывала она его до тех пор, пока ступни ее не оказались в пяти больших шагах позади его спины. –Карвахол? — с дрожью тихо проронила она. — Карва…

Но она не успела договорить, как, вдруг, он резко выпрямился и повернулся к ней. На лице его блуждала хамоватая улыбочка, подбородок высоко вздернулся, а в глазах блестел триумф.

— Все в порядке, лапонька. А теперь скажи мне, что это за озеро? Ты ни разу мне о нем не рассказывала.

Мэнди собиралась было поведать ему, но тут глаза ее опустились ниже. Веки ее округлились от ужаса, пожалуй, даже большего, чем тот, что она испытала минутой ранее. Теперь речь шла не об одной, хоть и дорогой, жизни, а нескольких десятков.

Ожерелья! Руки Карвахола охапкой держали с десяток чужих судеб, и она лишь сейчас обратила внимание на черные, будто стеклянные, шарики — хаба, сжатых в его объятиях.

Так пока она пряталась, он пробрался в дом хранительницы. Вот почему ей пришлось ждать так долго. Но зачем? Зачем ему понадобилось все портить? Хранительница об этом пыталась ее предупредить?

— Что ты наделал? — привкус разочарования смочил горечью ее язык и с каждой следующей секундой становился лишь сильнее. Она подбежала к нему и выбросила вперед руку в отчаянном жесте, вцепившись пальцами в его локоть — так крепко она ни за что еще не держалась, даже когда спускалась по коре с верхушки самого большого дерева в их лесу. — Все еще можно исправить. Пойдем, вернем их на место, — она потянула его в сторону дома. Однако парень грубо дернул локтем, освободив его из ее хватки, и отошел от нее на несколько шагов.

— Нетужки. Я уже потерял одну выгоду. Еще и эту я тебе не отдам.

— Что ты такое говоришь? — неверующе спросила Мэнди. Разве она не любила его? За что он с ней так? Но, как оказалось, дальше ее поджидало нечто еще более худшее, чем кража ожерелий.

— Я хотел продать пиратам иномирянку. Даже доказательство привел им. Знаешь, сколько мне обещали золота за тебя? — в голосе его промелькнула недовольство пополам с обидой. Будто он взаправду винил ее в том, что она воспрепятствовала его намерению совершить гнилостный поступок, — А эта карга запретила тебе являться в наш мир. Но ты молодец, нашла меня и привела сюда. А этот камень? Думаю, мне за него дворец, не меньше, отдадут.

Коварство его открылось теперь Мэнди в полной мере. Как жестоко она обманулась, глупая! Больше никогда она не ослушается свою хозяйку, больше никогда не поверит ни одному мальчишке. Она обещает.

Сглотнув обиды, но не избавившись от них, а лишь отринув их на потом, она сделала шаг к парню. Он вместе с тем — шаг от нее.

— Ты отдашь мне ожерелья, — сказала она голосом, еще не до конца оправившимся от задетых ее сердечных чувств. Однако все же какую- то твердость ей выдать удалось. — И камень отдашь, — она сама откроет портал и выбросит его в него.

Парень притворно вздернул брови, вытянул щеки, сжал губы и повертел головой, словно ища что- то. Или кого- то. Но вокруг были лишь деревья, озеро, да небо над их головами. Ветер, и тот застыл, будто в напряжении ожидая конца их переделки.

— С чего бы? — фыркнул он и скинул шутовскую маску. — Я забираю эти ожерелья. Не за тебя, так за них что- нибудь отхвачу. Да и доказать, что они волшебные будет гораздо легче. Смотри- ка, на них, на всех этих бусинах, отображается какая- нибудь шевелящаяся картинка. И все, будто взаправдашние, живые. Да мне за них даже больше, чем за тебя заплатят, — сказал он, осматривая свою кражу.

Она сделала еще шаг, он не заметил.

— Ты не понимаешь, — замотала она головой.

— Ой, только не плачь, — глаза его небрежно закатились, подбородок поднялся аж к звездному небу. — Хочешь, поцелую на прощанье? — ехидная улыбка растянула его губы, причиняя ей душевную боль. Она ведь любила… — Тебе же всегда нравились мои поцелуи.

— Убирайся вон из этого мира, — прошептала она.

— С радостью, — он подскочил на месте, выражая то веселье, на какое горазды одни безумцы. И почему Мэнди не увидела в нем отсутствия разума раньше? Он из обделенных Всевышним, а у нее и мысль об этом ни разу не обмолвилась.

Парень достал камушек, и тот засветился, открывая портал меж их мирами. Он был похож на плавный разрез в невидимой ткани, по разные стороны от которой находилось по полноценному миру. Внутри разреза был виден мир — теплый, солнечный и зеленый. На фоне сумрачной синевы он выглядел манящим, будто звезда, спустившаяся с неба и застывшая в миллиметрах над земной поверхностью. Вора он тоже влек пуще некуда.

И тут Мэнди ринулась в бой, сочтя момент как нельзя подходящим. Она прыгнула вперед, сиюсекундно сокращая итак небольшое расстояние между ними, и ударила его правой пяткой в голень, заставляя упасть. Меж тем позади парня открылся портал.

— Ррр, Мэнди, — раздраженно крикнул вор и предатель. — Отстань! Я все равно унесу их. Но будешь препятствовать мне, и я не посмотрю на то, что ты девочка. Понятно тебе?

Вместо ответа Мэнди попробовала заставить парня распустить руки и выронить ожерелья. Она решила добиться этого при помощи укуса. До крови она въелась зубами в его запястье. За этим последовал исполненный боли вой; он прошелся по всей округе, пронесшись над берегом и потревожив тишь озерной глади.

— Ты напросилась сама!

Карвахол подскочил с песка, одновременно с тем вырывая руку из зубов девушки и этим решением нанес себе непоправимый ущерб, потеряв кровь и кожу в этом месте. Забегая вперед, надо сказать, что на месте этом у него останется шрам и будет преследовать его воспоминанием об этой ночи всю его жизнь вплоть до самой смерти.

У девушки больно клацнули зубы, когда ее противник вырвался, и рот смочил металлический, уродливый вкус, от которого ее бы тут же прямо и стошнило, если бы она не понимала — нельзя сейчас отвлечься. Нельзя было позволить ему унести ожерелья и камушек. Это все ее вина. Хранительница ни за что ее не простит.

И как же так? Всего лишь в одно мгновенье она потеряла тепло любви в своей груди, доверие своей хозяйки и себя. Или себя ей только предстояло потерять под ворохом самобичевания, что непременно свалиться на нее и придавит после того, как парень покинет их мир вместе с ожерельями неизвестных людей? Их судьбы под угрозой. А что если он решит разобрать ожерелья на хабы? Ни в коем случае нельзя было позволить этому случится. Даже ее жизнь по сравнению с этим не имела такого большого значения. Значит, она положит ее, но вернет краденное.

С этими мыслями она вновь бросилась на парня, сбивая его весом всего тела, когда он уже одной ногой вышел в портал. Она его вернула.

Они оба упали на песок, смягчивший боль падения.

— Нет, ты правда надоела! — заорал он, встал на ноги и, среагировав на очередную ее попытку остановить его, так как руки у него были заняты, оттолкнул ее от себя ногой.

Удар пришелся ей в живот, она невольно согнулась, но времени приходить в себя у нее не было. Парень снова попробовал приблизиться к порталу. Она дернулась было к нему, но он увернулся и в этот раз. Она и за рубашку его ухватиться не успела.

И она когда- то мечтала о его объятиях!

Они стояли друг напротив друга, теперь — лютые враги. Его взгляд — взбудоражен, ее — кричит отчаянием. Карвахол, наконец, понял, что ее поведение напоминает загнанных в ловушку животных, которые в таком состоянии они особенно опасны и ни за что не станут сдаваться. Ни за что не отступят.

Тогда он сделал то, что считал наиболее выигрышным для себя. То, что должно было подарить ему золотые секунды времени, чтобы пройти портал и навсегда исчезнуть из этого мира вместе с его краденым сокровищем.

Он не знал, умела ли Мэнди плавать, однако озеро, находилось позади нее, и он этим воспользовался.

Когда он сдвинулся с места, то девушка подумала — он, как обычно, направится к порталу. Однако в этот раз он побежал на нее. Она этого не ожидала и не успела отскочить. Когда он врезался плечом в ее грудь, то заставил отступить до самой кромки бездвижной, как в стакане, воды.

Мэнди едва не угодила краем пятки в озеро. Но не успела оглянуться, чтобы убедиться в том, что вода ее не коснулась, как следующим ударом ноги, Карвахол столкнул ее в бездну небытия.

Он не стал смотреть, что будет дальше, а поспешил тут же исчезнуть в портале. Однако, падая, Мэнди удалось схватить одно из ожерелий, пока парень еще не отошел достаточно далеко. Из- за беспорядка в его охапке ожерелья смешались и запутались, цепляясь друг за друга, и это ненадолго остановило ее падение. Но только ненадолго. Парень, испуганно — и ненарочно- заглянув в синие глаза Мэнди напоследок, резко отдернул охапку в противоположную от нее сторону, и нить ожерелья, за которое она ухватилась, порвалась. Хаба из него посыпались на песок, а еще некоторые оказались вместе с Мэнди под озерной гладью.

Воришка и не обернулся. Он исчез в портале и был таков.

И мир вечной ночи застыл на несколько мгновений. Никто больше не сражался на песке, тишина вернулась в свое царствие. Но недолго он нес вою панихиду. Когда две луны, достигнув пика небосклона, начали с него свой спуск, а ветерок вновь несмело зашевелил листву, будто родитель, треплющий детей по головкам, подбадривая жить дальше, к берегу вышла длинная тень. Тень присела и, увидев хабы, разбросанные по песку, заплакала. Никто никогда не видел, как она плачет. Никто, даже ее бывшая помощница. Грусть и горе эта тень всегда держала в тайне.

Девушку она не уберегла. Грудь ее, как грудь Мэнди в предсмертную минуту, затопило сожаление по ушедшей возможности выбора. А ведь ничего еще не окончено. Эта история еще заставит о себе вспомнить и не только тень, оказавшуюся хранительницей. Раз ожерелье порвано и оставшихся хаба недостаточно, чтобы собрать его заново, то значит — где- то в мире людей случилась беда, и эта беда непоправима. Носитель ожерелья пока еще ребенок, но он будет расти, и кто знает, может мир скоро получит нового злодея.

Но у хранительницы хватало мудрости, чтобы понять — если есть злодей, есть и герой. И придет время — он явится к ней за ответами.

Что ж, решила она, она подождет. И вровень час искупит все свои ошибки.

Глава 1.

Этой ночью во дворце зажгли десятки тысяч свечей, а у позолоченных кованых ворот во двор выстроились десятки мужчин в сливовых кафтанах и тюрбанах, блестящих от лоска. Все они были готовы при первой необходимости оказать свои услуги многочисленному хороводу гостей, покидающих свои разноцветные повозки, дабы предстать пред очи его высочества султана Искандер- Язида Второго.

Султан в свою очередь восседал в самом центре своих дворцовых владений и с высоты тронного подножия беспристрастно и с некоторой тоской наблюдал за своими поданными, благодарно вкушающими его дары. Квадратные столики на низких ножках в виде деревянных шаров усеивали весь зал, а вокруг них, разделяясь на семейные кланы и их подопечных, вели разговоры представители знати и власти в стране пустынь. И количество в зале их все пребывало и пребывало. Все они по приходу обязательно проходили по почетной дорожке к трону и там склонялись в низких, но не всегда сугубо искренних, поклонах. Каждый гость стремился превзойти другого блеском своих даров и заслужить от султана хоть какой- либо признак благоволения. Один за другим они пытались выделиться, то и дело обмениваясь друг с другом злыми, завистливыми или надменными взглядами. Особенно ретиво переругивались в воздухе между собой члены наиболее богатых родов, славящихся своими дальними родственными связями с султанской кровью.

Однако даже они уступали по степени своего влияния на жизнь Эры тем исключительным мужам, что ближе всего находились к сердцу власти. Ведь лишь избранным было дано знать, что истинную власть в стране представляет вовсе не султан, почивающий на троне, а тот, кто стоит всегда и везде рядом с ним — великий и ужасный визирь- Альвахд, ни один совет которого еще не прошел мимо воли султана. Казалось, все, что этот костлявый человек не шептал на ухо султану, исполнялось в тот час же, ровно так, как он того желал. Даже если б для исполнения его слов Искандер- Язиду Второму пришлось бы идти против всех остальных его поданных.

Еще меньше людей в зале имели осведомленность о тайне, кою он тщательно скрывал от общественности. И те, кто знали, предпочитали молчать, ибо тайна эта могла навлечь на них его гнев, неминуемо обернувшийся бы для знающих смертью.

Не существовало в стране никого несправедливей его и ужасней. А его приближенные были лишь едва менее испорченными людьми, чем он сам.

Альвахд ненавидел торжества, где собирается много людей и где повсюду горит свет, несмотря на позднее время. Да таких ярких, что теням едва удается помещаться в углах. Однако он признавал полезность подобных мероприятий для увеличения числа своих соратников и утверждения своей власти среди народа.

Поэтому, стоя подле султана, он, гордо воздев острый подбородок к верху, с презрительным снисхождением наблюдал за кланяющейся знатью и злился про себя — впрочем, злился он всегда, просто выбирал разные для этого причины — что половина из прибывших не имеет понятия о том, чьих добрых знаков и чьей милости им действительно следует добиваться. Визирь успокаивал себя тем, что вскоре вся эта показушная сутолока окончиться, и дальше уже перед ним, в его покоях в ряд выстроятся его сторонники, дабы выразить ему свое почтение. И, конечно же, подарки кои они выбрали для султана ни в какое сравнение не станут с теми, что они поднесут лично ему, Альвахду.

Тем не менее на каждого злодея в любой истории есть свой герой. И так, завернувшись в свой черный кафтан с красными всполохами бисерных узоров и охватывая мраморное убранства тронного зала, словно оно целиком принадлежит ему одному, Альвахд не замечал редких взглядов исподполья черных, будто агатовые камни, глаз.

Принадлежали они главному лекарю его высочества, что во время многолюдных празднеств не отлучался от султана ни на шаг и пристально следил не только за телесным здоровьем своего покровителя, но и его душевным самочувствием. Вот султан переставил круглую и седую свою головку с левой руки на правую, оперевшись кулаком в пухлую щеку, и лекарь наклонился к его уху, наполовину скрытому за шелковыми лентами высокого тюрбана. Лекарь что- то неслышно проговорил, другим оставалось лишь разбирать его слова по бордовым губам, и султан растянул губы в слабой улыбке. На мгновенье блеснул блеклый огонек в его глазах, а после энтузиазм его высочества вновь зачах.

Поданные объясняли это тем, что султан их хворал последние месяцы почти беспрестанно, и, если б не его любимый лекарь, давно бы уже увял, не оставив стране наследника. Была у него дочь однажды, да и та скончалась, не достигнув и совершеннолетия. Прогнозы неутешительно томили сердца народа. Страшась будущего, некоторые из знати начали собираться в группу вокруг заморской жены султана султанши Еренаи, которая на этом празднестве сидела при своем муже, разве что трон ее имел меньше драгоценных камней в своем навершие. Женщина она была мягкого склада, но мудрого. Благодаря последнему воля ее порой казалась выкованной из железа. А еще все успели заметить, что она часто совещается с главным лекарем о делах, даже если те не относятся непосредственно к здоровью. Из- за этого его имя — непривычное для слуха жителей их страны- часто срывалось из уст придворных заинтересованным шепотком. Никто точно не мог сказать, насколько много полномочий дозволила ему султанская семья. Ведь он почти не использовал свои привилегии, предпочитая поблажкам неукоснительное следование правилам, заложенными под полы дворца еще первыми предками правящей династии.

В основном люди считали лекаря странным. Особенно впечатление такое складывалось у них из- за его манеры одеваться. Он либо носил что- то из традиционного, но на уровне простого слуги, либо ходил в… чем- то совершенно им непонятном. На вопросы об этом он отвечал, что вещь на нем называется сюртук и на рукавах у него манжеты, а ходят так за морем, в стране, откуда родом их прекрасная султанша Ереная. Правда, иным это не прибавило и толики понимания о причинах, побудивших главного лекаря одеваться столь вычурно, а другие же сразу сделали выводы, будто так он пытается льстить ее высочеству.

Моаза слухи волновали мало, а на сегодняшнем приеме гостей его и вовсе интересовали лишь двое — султан, за чье здоровье он в ответе, и визирь, чьим страшным секретом он владел. И вскоре собирался поделиться своим знанием с самим Альвахдом, имея стремление войти к тому в доверие или… рискнуть всем.

И в своем стремлении он находился не один. Его соратники тоже тщательно готовились к сегодняшней ночи, доверяя Моазу свои жизни. Они были преданы ему, и главный лекарь ни секунды не сомневался в их честности и послушании.

А когда султан известил своих поданных о раннем отходе ко сну, дозволяя всем продолжать пир, Моаз, наконец, дал им знак действовать, потерев пальцами лацканы сюртука, а сам тем временем вместе со стражей отправился проводить Искандер- Язида Второго до его покоев.

И стоило его высочеству удалиться, как покинул зал и визирь, а за ним поспешно ретировались и те, кто превозносил его слово над словом султана.

За ними же последовали и соратники Моаза под личинами стражников. Они взяли с собой одну важную для визиря вещицу, о ценности которой тот, правда, пока не ведал, но которая вскоре пошатнет все его равновесие и чувство превосходства. Долгожданная минута подбиралась все ближе. После нее судьба ни одного из них уже не будет прежней.

Когда все они собрались у дверей визиря, занимая очередь среди остальной знати в передней комнате его покоев, к ним подоспел и сам главный лекарь. Знать глядела, махая опахалами в ожидании своего часа, то и дело бросала взгляды на них, но не задерживала их слишком надолго, дабы не сделать их неприличными. Знать в первую очередь интересовало, почему главный лекарь окружен стражниками. Те яро выделялись, одетые по форме в черные одежды и отрывки лат там, где соединялись их суставы.

Моаз и стражники молчали все время, позволяя говорить лишь их взглядам. Скулы у них всех напряглись, брови лишь старалась казаться расслабленными, даже то, как они стояли выдавало значительность их миссии. Все они понимали — назад дороги нет, впереди — либо плаха, либо надежда на свободное будущее. И стоило дверям покоев визиря вновь раскрыться, словно акульей пасти, никто из них не дрогнул и, мужественно ступая внутрь, позволил этой пасти их проглотить.

Глава 2.

Безопасность. Безопасность? Получила ли Ларэ, наконец, свой золотой билет?

Она надеялась, потому что в жизни не переступала столь дорого порога. Снаружи он дом этот был похож на султанские хоромы. В принципе, он и принадлежал ближайшему родственнику их правителя, его двоюродному брату Эразии Бульбе.

Это место, подумала чаровница, если и ловушка, то самая прекрасная на свете. Будет весьма эпично, если она попадется в пасть закона именно здесь.

Большой двор перед домом расчерчивали песочные композиции, мощенные дорожки, кактусы- исполины, здесь были даже мужчины с холодным оружием, расставленные по периметру белокаменного забора, облегающего частные территории ее нового покровителя. По началу Ларэ взяли опасения об этих охранниках в зеленых одеждах и с блеском стали на поясах. Все же, не бумажные чиновники гоняли ее по всей стране в последние два месяца, хоть и они издали указ, а их исполнители- воины. За короткое время жизни в бегах девушка приловчилась чуять человека военного за пять верст до сближения и менять курс движения. А здесь… деваться было некуда. Пришлось пройти мимо них, притворяясь спокойной и робея внутри. Каждый шаг к широким ступеням дома она проделала, зыркая глазками из стороны в сторону, в частности бросая взгляды на сабли и ножи, заправленные в пояса мужчин. Они никак на нее не отреагировали, а сама она удивилась их форме, кою ни на одном султанском воине не видела. Значит ли это — они не в подчинении у султана? Хотя в их стране нет никого, кто бы ни был, в форме он или нет.

Самый большой дом во дворе имел три этажа с аккуратными рядами арочных окон. Прямые стены его облицовывала белая с зеленой мозаика, ослепительно сверкающего под жалящими лучами солнца, а из стен наполовину выглядывали белые мраморные колонны с розовыми разводами, похожими на неразмешанные струйки краски в чистой воде. Те поддерживали дальние вылеты плоской крыши- балкона из серой черепицы.

Ларэ была рада зайти под тень этого сооружения, архитектор которого определенно увековечил свое имя в истории, и скрыться от горячего солнца, заставлявшего ее бесконечно щурится, что даже бабушкин платок, которым она накрывала свою голову не спасал ее. В ее девятнадцать с хвостиком лет, у нее уже имелись непреходящие морщинки в уголках глаз. Наверняка, если бы она дала коже отдохнуть от гримасничаний хотя бы дня три, то тех и след бы простыл. Но до сих пор судьба не баловала ее долгим пребыванием под крышей. Может, хоть теперь ей удастся пожить в тени? И все- таки, неужели ей повезло жить здесь?! Она не спешила позволять радости занимать место в ее легких и желудке. Не хотелось потом иметь дело с разбитой надеждой. Она так устала себя собирать…

— Ваше приглашения, хатун, — учтиво обратился к ней высокий, смуглый мужчина лет двадцати восьми- тридцати, протянув к ней ладонь и заставив вздрогнуть. На плечах его висело белое платье из шелка, подметавшее мраморный пол, а голову, обильно покрытую мягкими, черными кудрями, увенчивал чурбан простого типа. Он напоминал слугу, любимого хозяевами.

В первые секунды после его слов Ларэ охватила паника. Приглашение? Какое? Она чуть ли не испуганно уставилась на него, боясь бросить взгляд на деревянные двери- ворота в шаге от нее. А ведь желаемое находилось так близко. Рукой дотянуться. Ее вышвырнут? Только не это.

Потом в голове у нее просветлело. Совсем чуть- чуть.

— Письмо подойдет? — она не знала, как должно выглядеть приглашение в этот дом и что под ним подразумевалось. Но раз ей отправили только письмо с длинными увещеваниями о благородстве двоюродного брата султана и его черте характера непременно сдерживать любые данные обещания, значит, его должно было хватить для преодоления всех проверок.

— Прошу вас показать мне его, — попросил он все тем же тоном. Голос его был певуч и приятен слуху.

Ларэ вынула конверт со сломанной печатью из объемного кармана своего платья- разлетайки и осторожно, прикусив губу, положила на протянутую к ней ладонь.

Пальцами с аккуратно подрезанными ногтями в форме дуг, слуга раскрыл сложенную бумагу, бегло пробежался темными светлыми карими глазами по почерку письма и застыл, наткнувшись на печать под всем его содержанием. Ларэ гадала, обучен ли он букве — потому что большинство слуг в других зажиточных домах не были — но в любом случае, рисунок оказался мужчине известным. Он перевел взгляд на девушку, улыбнулся ей широкой улыбкой и вернул письмо с конвертом, который Ларэ тут же упрятала обратно в карман от греха подальше.

— Прошу вас, госпожа чаровница, пройдемте внутрь. Я отведу вас к Канаре — нашей домоправительнице. Она все вам расскажет и покажет, — сказав это, он вытянул руку в сторону вырезанных в входных дверях дверки поменьше и толкнул ее внутрь.

Надо сказать, чаровница встревожилась, услышав, как он ее назвал. Так ее кличали в народе, разнося молву о ее чудесных способностях. Придумали ей это звание люди три года назад как, однако именно в последнее время оно превратилось в клеймо, что хуже метки на коже; повсюду оно преследовало ее, заставляя скрываться. Как о нем узнал слуга? Вернее, как он понял, что это она- та самая чаровница? Его предупредили? А как же ее безопасность, о которой ее столько заверяли в письме? Разве не ясно, что чем меньшему количеству людей о ней известно, тем верней мимоходные грозы ее минуют?

Кивнув мужчине, со всеми этими сомнительными мыслями в ее голове она отправилась вслед за его белой спиной. Ей еще рано было пускаться в мечты о спокойной жизни в тени чужого благополучия. Но она старалась не выказывать лицом этих волнений. Сперва она хотела присмотреться к здешнему окружению и его людям. Вот столкнется с чем- нибудь действительно подозрительным — и только пятки ее тут сверкали. Спешить с выводами — плохой тон для любого шпиона. Или преступника. Пусть она и не относилась по- настоящему ни к тому, ни к другому.

Что об этом думает Эразия Бульба? Ларэ не знала, как ей относится к господину этого дома. Не в том смысле, что она стала бы ему грубить или что- то в этом роде — ни с одним из врагов она не стала бы ронять свое достоинство до злобности — но в том, чего ей стоит ожидать от этого человека? До сих пор девушка чувствовала себя более или менее уютно лишь с другими особенными. Она не понимала причин такого высокопочтенного господина быть благосклонным к ней. Его двоюродный брат- султан Искандер- Язид Второй в последние годы только и делал, что поощрял введение законов, умаляющих вес людей с даром, называемых особенными. Советники, входящие в его диван, все более и более сковывали особенных правилами, оказывали давление на их волю, а султан лишь улыбчиво похлопывал за это по их злые головки.

Что же, отношение султана не передалось через кровь его двоюродному брату? Не разделял ли Эразия Бульба умозаключения своего августейшего родственника о праве подобных ей на свободную, ничем необременённую жизнь? Или страх перед охватившим его старое тело недугом столь сильно повлиял на его ум, что он решил ненадолго примириться с пребыванием рядом с ним одной из них?

Несчетное количество раз, Ларэ про себя повторяла цепочку имен — путь, коим письмо господина Бульбы пришло к ней в руки. Она доверяла этим именам и не видела в них подвоха. По крайне мере, в тех, чьи имена занимали вторую, ближнюю к ней, часть цепочки передачи. Это были либо особенные, либо люди, которым ее дар помог справиться с их самочувствием. Они не имели причин ей лгать и во многом находились на ее стороне. Особенные бы ни за что не предали одну из них — ввиду менявшегося к ним отношения в последнее десятилетие они все больше видели себя отделенными от народа Эры, все явственней им казалась граница между ними и обычными людьми, все крепче они от этой мнимой обособленности сплачивались и становились дружней друг с другом в плохие времена. Потому в их именах она не сомневалась совсем. Те же, кому помог ее дар — владением которого она зарабатывала себе на пропитание почти всю ее самостоятельную жизнь — являлись либо родственниками особенных, либо, по мнению Ларэ, просто хорошими людьми, которых она знала достаточно, чтобы быть убежденной в их добросердечности. Конечно, за время ее странствий приходилось ей за монету оказывать свои услуги и людям не широкого ума и чести, но в цепочке, кою ей огласил последний в ней человек таковых не нашлось. Что насчет тех людей, которых в цепочке она не признала? Она не могла говорить с уверенностью.

Однако кое- что занимательное все же нашлось. Имя «Канара» среди неизвестной части передатчиков значилось первым. Стоило слуге помянуть его, как Ларэ мгновенно обуял нескончаемый интерес к домоправительнице окружающего богатого убранства. Отчасти это повлияло на то, что она охотней потопала за своим провожатым, несмотря на сомнения. Ей хотелось поскорее встретиться с Канарой. Быть может у Ларэ получится дознаться у женщины о хозяине этого места и его истинном мнение о чаровнице. Не лицемерил ли тот, заверяя ее в своем гостеприимстве и сугубо благих намерениях? Не являются ли его слова лишь слащавым обманом? Будет ли старик улыбаться ей, а на самом деле скрывать за добродушной маской свое презренное отношение к особенным? И не предаст ли он ее, как только она станет ему не нужна? Вот в чем вопросы.

Из прихожей, что могла бы вместить в себя один другой деревенский дом, Ларэ провели в зал еще больший. Она тут же обратила внимание на зеркало в посеребренной раме, широкой полосой протянувшееся от стенки к стенке, над всеми диванами и комодами. Как и всякая девушка, Ларэ не преминула изучить в зеркале свою внешность, пусть то и показывало лишь верхнюю половину ее тела. Словно опомнившись, Ларэ поставила левую руку на макушку и потянула платок на ее голове вниз, полностью оголяя свои длинные волосы. Те у Ларэ вились пышными, светло коричневыми кудрями. Девушка не любила их собирать даже в жаркую погоду, а если и собирала, то совсем ненадолго, иначе кожа головы начинала жаловаться на стянутость и неестественную тяжесть. Ларэ никогда не считала себя некрасивой; иногда она засматривалась на свою внешность, довольная ее видом, иногда рассматривала придирчиво. И не видела в этом непостоянстве ничего плохого. Вот сейчас, например, она определенно могла сказать, что вид у нее был уставший, и ею это не воспринималось ни хорошо, ни плохо, это был просто факт. Карие глаза ее, оглядев себя, затем проверили весь зал через зеркало на наличие злой энергии, и после она вернула взгляд в реальность.

Слуга терпеливо ждал ее, схватив одной рукой запястье другой перед собой. Сгримасничав стыдливую рожицу с оголенными зубами, Ларэ проворно обогнула стоящие по центру зала две группы высоких диванов и догнала мужчину. Из холла в другие части дома вели сразу четыре дорожки. Три из них — по арочным коридорам, и одна — на второй этаж по деревянной лестнице. Слуга завел ее в средний коридор, выкрашенный белой краской сверху до низу. Единственным украшением его была кафельная плитка, покрытая разноцветными геометрическими узорами, словно стены в тут только для того и оставили пустыми, чтобы выделить ее среди них. Коридор привел их в другие залы, заставленные не менее пышной мебелью, чем оставленный позади холл. И на этом пути Ларэ увидела аж четыре кошки!

— Хозяин приказал не выгонять бродяжек и кормить их досыта. Вот они прижились, — объяснил слуга на вопрос девушки. Тогда на ум Ларэ пришел следующий: «А не является ли она сама такой бродяжкой?» С этими кошками у нее определенно нашлось бы много общего.

Наконец, они прошли столовую, в которой стоял стол со стульями на тонких, как у лани ножках, и вошли через короткий проход в пышущую жаром кухню. Да- а, не хотела бы Ларэ в такой работать.

— Канара, — позвал слуга и одна из женщин бросила свои дела и подошла к ним, потирая пухлые руки о мятый фартук и внимательно изучая чаровницу. — Долгожданная гостья хозяина прибыла.

— Вижу, — кивнула она. — Приветствую тебя, дорогая, у нас.

— Расскажи ей все, — попросил слуга.

— Беру ее на себя, — ответила она и широко улыбнулась Ларэ. В отличие от многих дородных женщин черты ее были приятными взгляду, мягкими и какими- то материнскими. Голубые глаза искрились энергией, а от смуглой кожи веяло здоровьем. Она произвела на девушку благоприятное впечатление, и даже пот не испортил его. Ларэ тем не менее не была уверенна, каким образом ей самое оставить о себе приятное мнение у домоправительницы.

— Добрый день, — неловко, зато вежливо произнесла Ларэ.

— Дел у нас невпроворот, — сказала она девушке, снимая ошейник фартука через голову. А затем через плечо на кухню бросила, — Айран! Я ухожу. Теперь сами и чтоб все было приготовлено вовремя! А ты, дорогая, иди- ка за мной.

К этому времени слуга, приведший ее, успел тихо покинуть их; Ларэ и не заметила его ухода, словно бы он испарился. Канара повела ее обратно через белый коридор, по пути рассказывая о назначении комнат и заведенных у них порядках.

— Если господин отошел ко сну, то и все остальные тоже должны, — повторила она за женщиной.

— Именно, — та подняла указательный палец вверх. — Так как хозяин распорядился, что есть ты будешь за его столом, то намотай себе на ус — никогда не опаздывать.

— Поняла, — Ларэ улыбнулась и кивнула до кучи, хотя домоправительница и не могла ее видеть, потому что шла впереди. Зато слышала ее приветливый, ретивый тон.

А когда Канара принялась водить ее по дому, заглядывая чуть ли не в каждую комнату, девушке только и оставалось, что с тяжелым вздохом пытаться запомнить все лабиринты здешних коридоров. Комнаты слуг и господские спальные комнаты находились в разных частях дома, на вторых и третьих этажах, и даже лестницы к ним вели разные. В сами комнаты, они, разумеется, не вошли, однако на всякий случай Канара убедилась, что девушка запомнила, где находится комната домоправительницы и самого хозяина. Потом Ларэ были показаны рабочие кабинеты, куда просто так, в обычное время заходить ей воспрещалось, ибо, мало ли, хозяин или его дочь вздумают дела решать в них, а тут чаровница их беспокоит.

— Не слоняться по дому, — вывела Ларэ из этих объяснений женщины еще одно правило для себя.

— Это верно, — протянула та ей в ответ. — Кстати, твою комнату я покажу тебе в последнюю очередь. Она находится не в служебной и не в господской части. Дом, конечно, большой, но комнаты там для тебя не хватило. Вот и переделали под тебя одну из закрытых гостиных комнат. Но то потом. Сперва я отведу тебя к хозяину.

— Эразию Бульбе? — в горле у девушки екнуло. Так скоро?

— Ты не волнуйся, — махнула женщина рукой, — он человек по натуре добрый. К особенным плохо никогда не относился. Здоровьем только сызмальства не хвастал. А в старости оно и понятно. Вот, лекарь ему наш случаем обмолвился о шансах, что дар твой ему поможет. Не отдельно от его лекарств, конечно. Якобы можешь ты прогнать чернь его болезни, и тогда уж с корнем ее справится сам лекарь, — тут она хмыкнула. — Правда, говорят, лекарь этот после слов своих тут же язык себе и прикусил, а потом давай самому отговаривать хозяина от уже понравившейся тому идеи. Пытался убедить его, что сболтнул лишне