опора на «гнозис», то есть прямое невербализируемое постижение действительности, подразумевающее внутреннюю трансформацию адепта, отсутствие противопоставления в эзотерическом мировоззрении «духа» и «материи», убежденность в существовании высшего по отношению к обыденному, более глубокого уровня или уровней реальности, обычно скрытых, но доступных в эзотерическом опыте, и, наконец, эзотерическое знание как основополагающая ценность
Без всяких неясностей и околичностей, — пишет Бэкон, — мы можем сказать, что физика — это наука, исследующая действующую причину и материю, метафизика — это наука о форме и конечной причине»
Ханеграафф, в частности, адаптировал данную модель в рамках собственного подхода и предложил определять понятия рационального знания, гнозиса и веры через категории «вербализируемости» и «проверяемости». Рациональное знание в изложении Ханеграаффа описывается как вербализируемое и проверяемое, религиозная вера — непроверяемая, но вербализируемая, а гнозис — непроверяемый и невербализируемый
для человека Античности между этими элементами и элементами, скажем, науки, искусства или философии не было принципиального различия. Во-вторых, что не менее важно, «античная религия» не составляла ни целостного, ни обособленного комплекса социальных институтов, учений и практик. «Античная религия» существует, таким образом, исключительно на страницах учебников и научных монографий. Поэтому, вероятно, уместнее было говорить о существовании в античном пространстве отдельных культов и мифов, священных мест и предметов, зачастую слабо связанных друг с другом, чем собственно о религии.
Иными словами, сама постановка вопроса о человеке, живущем в рамках мифологического мышления, как «рациональном» или «нерациональном» в современном смысле ошибочна. В мифологическом мышлении сферы «науки» и «магии» вовсе не противопоставляются друг другу и не дополняют друг друга, а выступают в неразрывном единстве. Иными словами, это совершенно другой тип мировоззрения, который было бы ошибочно пытаться вписать в категории современной западной культуры.
Гипотетическую точку, в которой такое равновесие обнаруживается, мы обозначили на приведенной ранее схеме номером пять. Однако такое положение — скорее цель и идеал, чем реальность. В реальности же мы наблюдаем, что описываемая точка не подразумевает устойчивого положения; скорее это позиция некоторого динамического равновесия, в которой происходит колебание между соседними состояниями — внеконфессиональной мистикой и оккультными науками. Соединяя то и другое, уклоняясь то в сторону религии, то в сторону науки, эзотерик пытается нащупать положение, которое позволило бы ему двигаться по эзотерическому пути.
Сердце эзотеризма — в точке равновесия между религией и наукой, традицией и личным опытом, индивидуализмом и чувством всеобщего единства. Эта точка — позиция, которую стремится занять представитель чистого эзотеризма, поскольку «абсолютная свобода не может существовать без совершенного равновесия»
Развивая эту идею, можно предположить, что воспроизведение действий духовных авторитетов, мифических персонажей или божеств в различных ритуалах, молитвах, заговорах и заклинаниях тоже можно рассматривать как форму проявления и в некотором смысле способ тренировки эмпатии. Поскольку эмпатия предполагает не только рациональное понимание, но и в определенном смысле буквальное воспроизведение состояния сознания того, по отношению к кому она проявляется, эта способность оказывается инструментом, с помощью которого человек может пережить то, что испытывал объект его подражания, уважения или почитания, можно сказать, на какое-то время посмотреть на мир его глазами.
Обращение в поисках истины к древности и вера в необходимость прогресса, сочетание идеи универсальной традиции и личного опыта порождают диалектическую напряженность, в некотором смысле — внутреннее противоречие, характерное для эзотерических учений. Указывая на это противоречие, С. Пахомов пишет, что «эзотерическое знание уникальным образом сочетает приверженность архаичному мифологическому мышлению с открытостью ко всему новому», а его пластичность «причудливо контрастирует с декларативной обращенностью к неизменным образцам „золотого“ прошлого и опорой на незыблемые авторитеты»[188]. Механизмы того, как это противоречие выстраивается, хорошо показывает на примере каббалы Гершом Шолем, отмечая: «Традиция и интуиция переплетаются, и этим объясняется, почему каббала совмещала в себе глубокий консерватизм с крайней революционностью. Даже „традиционалисты“ не боялись новшеств, подчас очень смелых, которые уверенно преподносились в качестве толкования древних авторитетов или раскрытия тайны, которую Провидение сочло целесообразным скрыть от предыдущих поколений»[189].
