Оглавление

Глава 1. Крепкая память

Вообще-то память у меня крепкая, даже очень. Если что запомнить — пожалуйста. С одним мальчиком мы поспорили, что вот через год он к бабушке в Большой Камень приедет, и я всё вспомню. Даже слово загадали, вместо пароля: «велосипед». Через год он забыл, даже меня — пришлось заново знакомиться. А я этот «велосипед» — хоть днём хоть ночью. Иногда, даже страшно становится, а вдруг у меня голова кончится. Это же кошмар, сколько там ненужного мусора валяется, типа этого «велосипеда» Но пока ничего, порядок, папа говорит надо информацию накапливать — в жизни пригодится.

А тут — мама сказала, что на будущий год мы едем в Одессу. Я очень возбудился, во-первых, это город, куда мама уезжала меня рожать, соответственно, там — Родина. Всякие песенки, в которых «картинки в букваре» и «хорошие и добрые товарищи» меня не убеждали. В смысле, я согласен, что это тоже не плохо, это вообще — даже хорошо, только, причём тут Родина?

Во-вторых, там, оказывается, живут мои собственные родные дедушки и бабушки в количестве двух штук с каждой стороны, собственный двоюродный брат — Руслан, всякие дяди и тёти, короче — полгорода родственников. И, в-третьих — главное — это же город! За семь вполне сознательных лет, я ничего крупнее нашего посёлка не видел. Конечно, и тут есть на что подивиться. Один район, отстроенный пленными японцами, чего стоит, там «сталинки» есть, говорят. Даже чердаки с круглыми окошками! Я всё время на них оглядывался, когда мы с мамой летом на «дикий пляж» шли: а вдруг там — Карлсон! А тут — город!

Папа мне всё время из командировок разные открыточные наборы привозил. Я тут же вытащил с надписью «Одесса — город герой» и всё тщательно пересмотрел. На всякий случай даже названия улиц прочитал. А что? Спросят меня, на площади у вокзала: «Откуда ты мальчик?» — я им сразу: «С Суворова!» — или: «С Дерибасовской!» — сразу зауважают! А песня «Шаланды полные кефали в Одессу Костя привозил» — папа всё время на праздниках поёт — это же, ну, как гимн Советского Союза, только про меня.

Я представлял себе Костю в заломленной кепке, сапогах, в свободной рубахе с засученными рукавами с кнутом, как у Леонида Утёсова в кино. Правда с шаландами и кефалью я просчитался. Я-то думал это коровы такие и вымя у них торчит до самой земли, а оказалось, что — это лодки с рыбой. Зато биндюжники в моём воображении были — высший класс: в кожаных куртках с пистолетами — крепкозубые рабочие, вечерком пьют напитки в кафе, а тут — Костя! Они тут же принимаются гасить папиросы в салатах, радостно кидаются навстречу, хлопают его по плечу, мол, не дрейфь, браток, сейчас на бульвары пойдём, погуляем! Класс!

На следующий день, сообщил Ржавому: «Мы в Одессу едем!» Но Рома отнёсся к этой новости вяловато, сказал, что у него дядя в Германии живёт и ещё неизвестно, что лучше. Ну и пусть в Германии! Что там, в Германии? — одни фашисты недобитые. Ещё — где та Германия? А тут — Одесса, город моей колыбели, по улицам которого меня носили на руках, короче — не понял он ничего. Тогда я решил, что у меня будет тайна. Пускай тут все живут и не знают, а я летом сгоняю в Одессу, сразу, небось, поймут, кто тут главный! Пока буду информацию накапливать, как папа советовал.

На следующий день я пристал к маме, после работы: « Расскажи про Одессу!» Мама улыбнулась: «Что рассказывать? Летом поедем, сам всё увидишь!» Да как она не поймёт, у меня же — память, мне же приготовиться надо! Чужой город всё-таки, люди смотрят!

— Ты мне про своё детство расскажи. Где жила? Какие у тебя друзья были? Гулять вы куда ходили? Мне же всё интересно!

— Жила я сынок, на Пересыпи. Это район такой, на улице Богатого, там во дворе и гуляли. Дворы на Пересыпи закрытые, все квартиры внутри. Из двора выходить не разрешалось, после войны много шантрапы по улицам шастало. Одна стена двора у нас была общая с шоколадной фабрикой, а из нашей квартиры на первом этаже можно было пройти на соседнюю улицу, прямо на базар, туда моя мама уходила.

— У вас, что в квартиру два входа было?

— Два. Бабушка твоя, после войны директором базара работала.

— А друзья у тебя были?

— Были — все кто во дворе рос, те и были.

— А сейчас они где?

— Это тебе, сынок, рано знать. Кто спился, кто — застрелился, кто до сих пор туалеты в Магадане строит.

Про Магадан я не понял. В семь лет я уже знал, что это город на севере, только зачем там так долго туалеты мастерить? Мама вон уже как подросла — 34 года, а если с детства туалеты начать строить, это же, сколько нагородить можно! Что за город такой? Может там люди особенные, больные и им много туалетов положено. Про себя решил, что в Магадан не поеду, так, на всякий случай.

— Мам, а что за бульвар в Одессе, французский и фонтан, который из песни « цветочками покрылся»?

— А вот поедем и посмотришь. Бульвар весь в каштанах, каштан по весне цветёт — красиво и пахнет, и фонтан там есть, и памятник Дюку Ришелье.

— Ришелье, который из «Трёх мушкетёров»?

— Откуда ты про «Трёх мушкетёров» знаешь?

— В воскресенье серию показывали. Вы с папой меня спать уложили, а я одеялом замотался и в щёлочку подглядывал. Да и пацаны на улице рассказывали.

Почему-то маму заинтересовал факт моего подглядывания в щель.

— Долго в щёлочку подсматривал?

— А как же, до самого конца!

— А потом?

— Чего потом? Потом спать пошёл. Фильм-то кончился.

— Это ты, сынок правильно сделал. В следующий раз в щёлочку не гляди, просто постучи. А хочешь, я тебе книгу принесу из заводской библиотеки?

— Конечно, что за вопрос! А Ришелье?

— Что Ришелье?

— Ну, тот или не тот?

— Он, кажется тому — родственник был. Это тебе папа лучше расскажет.

«Папа расскажет» — всегда так. Папа сейчас придёт, руки помоет и есть сядет. А потом достанет газету и всё — пропал мужик, как говорит наш управдом тётя Ася: «некондиционный товар». Но нет, этого я не позволю, надо его газеты спрятать! Вопрос — куда? Я поискал местечко понадёжнее, вроде катакомб в Одессе. Так! — в коридор на полку с обувью — найдёт сразу, в кладовку — не далеко, да там и так старые газеты лежат, слишком просто. Зашёл в ванную, и сразу место нашлось: в стиральную машинку, бельишком прикрыть — ни за что не догадается, тем более, что стиркой у нас исключительно мама занимается, по выходным.

Через полчаса пришёл папа. Я его сразу в оборот: «Расскажи про детство!»

— Сейчас, только руки помою!

— Ты руки помоешь, сразу есть сядешь. А за едой, — какой разговор? «Когда я ем — я глух и нем!»

— Правильно, вот поем и расскажу.

— Ладно, — а про себя как бы руки потираю: «Куда ты без газет денешься!» Папа поел, поцеловал маму — это у него привычка такая, после еды маму целовать, на закуску что ли?

— Люся, ты моих газет не видела?

— В коридоре на полке лежат.

(Как же — в коридоре! Я их давно, для разговора, перепрятал.)

— Папа, что твои газеты? Ты мне лучше про детство расскажи, как в Одессе жил, где гулял?

— А кто тебе сказал, что я в Одессе в детстве жил?

Вот тебе и раз! Как же так? Значит папа не из Одессы? Мама говорила, что у меня оба родителя одесситы.

— Я, сынок, всё детство в деревне под Одессой провёл, у своей бабушки. Мама моя, твоя бабушка Маша, та в Одессе жила, поваром на аэродроме работала. Я к ней после школы только и приехал.

Вот тебе и — на! Значит, тут информации не будет.

— Так ты в Одессе не долго жил?

— Почему не долго? До армии, потом в институте учился. С мамой твоей там познакомились и поженились. Люся, нет на полке газет! — это он маме на кухню — мама мыла посуду.

— Куда они оттуда деться могли? Глаза разуй!

— Да нет, я тебе говорю! — папа обстоятельно перерыл вещи в коридоре, заглянул на обувную полочку — нет газет!

Мама вышла в коридор, вытирая руки о передник.

— Тут они, сама клала.

Всё это время я толокся у них под ногами, изображая деятельность. Мама не стала долго искать.

— Вечно ты со своими газетами. Он, сынок, и на свидание с газетами приходил. Сядет в парке на лавочку и читает. Я, как-то раз, два часа у ларька стояла, всё ждала, когда же у него газеты кончатся.

— Так долго? — удивился я — Тогда, зачем замуж выходила, если он всё время из-за газет тебя не видел?

— Из-за газет и вышла, подумала «умный» — надо брать, пока другие не увели.

Тут папа подобрел и маму обнял. Я понял — не будет мне просветительных рассказов, лучше самому выискивать. Пошёл в другую комнату и завалился на диван мечтать, глядя на открытки. Про себя решил, надо о дедушках и бабушках порасспрашивать. Это же в конце-концов возмутительно: человек до семи лет дожил, а бабушек в глаза не видел. Младенчество не в счёт! Фотография в альбоме хранится. Я там совсем маленький с голой попой лежу, на кровати, возле коврика с оленями. Прямо — бесстыдство, какое-то! С этим и спать лёг. Завтра суббота, а мы в первом классе по субботам только до обеда учимся. Может ещё с последнего урока отпустят. По дороге домой на горке покатаюсь! Уроки-то учить не надо до самого воскресенья! Красота!

Утречком мама меня разбудила, быстро засунула мне в рот бутерброд с сыром и выпихнула за дверь. Это чтобы поспать ещё часок. Я понимаю, да тут чего долго разговаривать? Всё равно после второго урока — завтрак в столовой. Лучше поспешить. Минут двадцать ещё есть, можно в коридоре поноситься. Рванул через три ступеньки на крыльцо.

Утром всегда немного арбузом пахнет, хоть и зима. До школы метров триста по дорожке, а через стадион и того меньше. Сегодня по дорожке лучше. Вчера «коробку» возле гаражей заливали, она как раз по дороге в школу, на лестницу воды налили. Днём засыпят её песком, а пока скользит — здорово! С размаху по скользким ступенькам — я свалился пару раз. На четвереньках наверх выполз — смешно. Все идут и поскальзываются. Вместо уроков бы тут побыть, но нельзя. Надо ещё переобуваться на входе в сменную обувь. Там старшеклассники стоят здоровенные, как тролли — дежурные с повязками. Если не переобуешься, нипочём в класс не пускают. Я как-то раз «сменку» забыл, так и стоял полпервого урока, пока завуч не пришла. Меня домой за «сменкой» посылали, а я как раз ключ не взял — зря бегал. Но потом всё равно пустили, только в дневнике написали красной пастой. Вот позорище! На всю жизнь — урок! Так что опаздывать нельзя, а то мало ли что?

Занятия пролетели быстро. С третьего не отпустили, но всё равно я немножко на горке покатался, так — пару раз на портфеле съехал и домой побежал. Проголодался, наверное, да и про бабушек надо было спросить. На пятый этаж взлетел, только два пролёта последних долго поднимался. Это не потому, что я не могу быстро. Я, если надо, через три ступеньки уже ногами могу, просто папа сказал, что если один пролёт на левой ноге, а другой на правой проскакать, то через полгода на полметра выше прыгать будешь. Вот я и скачу — тренируюсь к лету. В дверь покорябался — варежки застыли после горки — мама сразу открыла. Я как на неё глянул, так и понял — беда!

— Вот он, пришёл!

— Пришёл? Ну, давай его сюда! — папа лежал в комнате на диване. Я ни чего не понимал, на всякий случай перебирал в голове день — нет, ни чего такого не было, но уж больно у папы тон был грозный.

— Вот, полюбуйся — сказала мама и показывает мне папину белую рубаху. Гляжу, а она не белая, на ней красиво так, квадратиками разные чёрточки разрисованы.

— Ты вчера газеты в стиральную машину положил? Теперь наш папа всё заводоуправление новостями просвещать будет.

Папа поднялся с дивана и уже шёл в коридор. А вид такой, что хоть обратно в школу беги.

— Как я в понедельник на работу в такой стенгазете покажусь?

Обидно мне стало и себя жалко, что вот сейчас всыплют. Конечно, виноват, но это же — случайно. Я почувствовал, как у меня в носу защипало — точно, сейчас зареву. Реветь я не люблю, от этого ещё хуже, а сделать ни чего не могу, слёзы так и катятся.

— Я про Одессу хотел поговорить, а ты всегда с газетами сидишь. Вот я их в машинку и положил. А потом вынуть забыл.

Не знаю, что произошло. Мама с папой, как-то переглянулись, только чувствую — гроза стороной проходит. Это по папе всегда очень заметно. Он когда ругается, всегда как-то насквозь смотрит и глаза становятся такие синие-синие, а тут он на маму глядит.

— Вот, Саша — сказала мама — ребёнком надо чаще заниматься. Взял бы да рассказал.

Папа как-то попереминался с ноги на ногу. Потом почесал в затылке.

— Про Одессу, ну ладно. Мой руки, после еды расскажу.

И в самом деле, после обеда мы с папой долго разговаривали про всякие дома и театры, про Михаила Водяного — самого знаменитого на свете артиста, про парк Шевченко и порт, всякие пляжи и мальчишеские подворотни, так, что я как бы даже почувствовал себя там, в Одессе.

— А ты меня везде сводишь? — я уже собирал открытки. Дверь комнаты отворилась, зашла мама.

— Сводит он тебя, да и меня тоже. Только дай нам слово, что ты газет прятать больше не будешь и вообще постараешься себя порядочно вести. А то привезём бабушкам внучка, а он им, чего доброго дом спалит.

— Не спалю, мама, я же просто вытащить забыл. Но вообще-то у меня память — крепкая!

Глава 2. Смерть, дракон и зелёные человечки. Начало

Мы палили костёр за домом. Там к концу мая такая трава выросла, хоть в полный рост ходи. Вот мы себе местечко вытоптали в траве и туда всяких досок натащили, чтобы палить. Витька Копейкин спички достал, сложили домиком и бумажку сунули. Всё чин чином, как миленькое загорелось! Часа за два доски кончились. Мы уже так сидели — в сумерках, когда Санька-тумба новости приволок: сосед из пятого подъезда скончался! — Как это, скончался? — не понял я — умер, что ли? — Конечно, умер! А я что говорю, — Сашка возбуждённо пыхтел. — Наша тётя Маша у него раз в неделю полы мыла, а тут, говорит, что вчера к нему баба какая-то зашла вечером, а назад не вышла. — И что? — Андрюшка Носов сделал круглые глаза. Это смешно очень, когда он так удивляется, потому, что Андрюшка худой и смуглый и уши у него оттопыренные, ещё даже больше чем у меня. — А то! Это смерть была!
Копейкин кинул зелёной травы в костёр. От этого пламя сразу пригасло и повалил жёлтый дым. Когда такой дым валит надо фигу ему показать — это фигура такая из трёх пальцев, — и сказать: «Дым-дым, я курей не воровал!» Все сразу стали показывать фигами и бормотать. А я подошёл к Сашке: — Ты, давай, не трепись! Смерть — штука серьёзная. — Да серьёзно я, послезавтра хоронить будут: гроб красный, оркестр — на кладбище повезут, а там всё — в яму и земелькой сверху! — А я что-то ему не верю, насчёт бабы — подал голос Женька Белый — Саня ещё та сорока! — Да, точно говорю. Моей маме на кухне тётя Маша рассказывала. А я только на минутку во двор сбежал, чтобы вам… Не хотите? — не верьте, — Сашка чуть не плакал. Мне стало его жалко. Тем более тема такая. Я и сам как-то раз смерть видел. Это зимой было. Я в комнате уже спать лёг, мама с папой на кухне разговаривали. Дело к новогодним каникулам шло. Мы с папой придумали костюм клеить, да и елку скоро принесут — всякие мысли. Спать совершенно не хотелось. Я тогда взял папин походный фонарик и решил «Три мушкетёра» почитать. Мама принесла из заводской библиотеки, как обещала. Я уже довольно много прочитал, только местами не очень понял, но это не важно. Я вообще почитать люблю, а уж такую книгу — килограммов десять будет — толстую! В общем, накрылся я одеяльцем, свечу фонариком, читаю. Как раз, только миледи в тюрьму заточили, как папа в комнату вошёл и по попе меня хлопнул. — Глаза решил испортить? — Нет, я только чуть-чуть. — Поздно уже, двенадцатый час! Завтра в школу. Конец четверти завалишь, и накрылась наша Одесса. Мама же тебе говорила!
Это точно, мама говорила, чтобы учился хорошо, потому, что поездка, это как награда. Я сразу согласился, но не заснул, так только глаза прикрыл. Папа ушёл, а я лежал и представлял, как миледи из тюрьмы сбегать будет. Это же высоко очень, как с пятого этажа сигануть, и море внизу плещет, а в тумане корабль с дАртаньяном уплывает, и мачта гнётся и скрипит! Очень я этими мыслями увлёкся — сон совсем пропал. Тогда я встал, потихонечку и пошёл в окно поглядеть на узоры. У нас между рамами сквозняк и всё окно заледенело, только луну видно сверху. Кресло к подоконнику подтянул, полез форточку открывать. Мама всегда вечером проветривает, чтобы у ребёнка сон крепче был. И только я одну половинку открыл, как — глядь, а в окно с той стороны на меня миледи смотрит. Сердце так и застучало!
Я в креслице скатился, пониже. Слышу: стук-стук, по подоконнику, потом опять стук-стук и ветер воет. Подтянулся к краешку, стал щёлку выглядывать и вижу — тень по всему окну, как паук мечется. А полфорточки-то открыто! Понимаю, что надо маме с папой сказать, а ноги отнялись — не могу идти. Тогда я на коленках к кухне пополз. Просто ужас! Там в коридорчике — свет сразу силы придал, и я в кухню уже стоя пришёл. А мама весь мой ужас выслушала и сказала, чтобы я не выдумывал, а шел, и спать ложился и это ни какая не миледи, а бельё с соседнего балкона. Но я-то точно лицо видел и космы распущенные! Два месяца потом без света спать не мог. И теперь вот, Сашка рассказал про бабу, и я вспомнил — она — смерть! — А я Сашке — верю! — говорю — я и сам эту бабу видел, только не сейчас, а зимой. И всё пацанам рассказал. — Так это бельё и было! — засмеялся Витька. — Если бы бельё! Вон, погляди на наше окно. Ты там верёвки для белья видишь? А рядом балкон Ржавого, там тоже ничего! — Так это может сейчас ничего! — поддержал Витьку Жека — а зимой было! — Не было! Хочешь, Ржавого позовём? Ржавый врать не будет. — Не будет! Вы же друганы, сговорились, нам сейчас все уши лапшой завесите!
Что-то расшумелись наши парни. Хохочут над нами с Сашкой, пальцами тыкают. Ржавый пришёл, «про балкон» подтвердил и «про бельё», только пацаны не унялись. Может это со страху?
На улице уже почти совсем стемнело, костёр прогорел, а зола как звёздное небо, если палкой пошевелить. И тут меня такая творческая злость обуяла. Это папа так говорит, когда я привираю что-нибудь, что во мне творческой злости много. Взял да и брякнул: — А что вы думаете? На той неделе гроза была, помните? Мы с папой как раз утром на базар ходили, на край посёлка, а когда возвращались, я дракона видел. Смех сразу прекратился. — Какого дракона, динозавра? — Андрюшка Носов снова сделал «глаза». Вот чудо наивное! — Ну, да с крыльями, зелёного, какие ещё динозавры бывают? Он же — ящер! — И где ты его видел? — От завода пролетал на маяк в сторону кладбища. Там за магазином «Огонёк» след его есть — громадище! Уже, наверное, весь водой залило, тогда же дождь был! — Брешешь? — Зуб даю! Завтра сходим, сами увидите! — Забились! — Витька поднялся на ноги — смотри, если навалял с три короба! — Сам смотри! — Вот завтра и посмотрим!
Костёр совсем погас. Расходились молча. Мы с Ржавым и Андрюшкой пошли в подъезд. Андрюшка тоже в нашем подъезде живёт, только мы на пятом, а он на третьем этаже. Шли, молча, и, только когда мы с Ромкой поднялись на нашу площадку, он меня схватил за пуговицу. — Зря ты про динозавра набрехал. Витька с Кремером дружит, а он-то точно не дурак, сразу про твой рассказ разчухает. — Ну и что? — Что, ты Крема не знаешь? Отвечать заставит, ты же на зуб «забожился». — А если я не врал? — Ага, так я и повёлся. Ты лучше завтра в школу не ходи. А ещё лучше