Я уловил незримое звено
звено привязанности звездной и земной
лучами высвечено небо надо мной
ночное в стеклышки разбитое окно
То дно небес и от него вниз
невидимыми лучниками пущены
булавочки лучей бездумно и заученно
впиваются между ресниц
и созревают яблоки в глазницах
для новых жатв
и вся земля нанизана на спицы
лучей, что движутся дрожа
ты провалилась и плыла
красиво скомкав угол уст
заплаканную прижимал
и в щечку целовал
добуду дремлющее пламя
я мяту между пальцев изомну
и извлеку заснувший запах
все прошлое необязательно
нам надо встретиться мы оба как в плену
На белой, отягченной горечью бумаге
проглядывают только синие полоски слов,
но белый свет, целующий овраги
синеющие на бумаге,
настойчиво твердит нам про любовь.
Я ведал бы о бабушкиной свадьбе,
когда бы сам ее и написал,
когда б за одиноких рад был
двух вдруг сошедшихся без свадьбы,
вступивших в жизнь как на вокзал.
Я все старался опереться на просторы
непознанной, но видной красоты.
Рассвирепевшая, она входила в поры
и – да, да, да! – кидала на просторы,
а на просторах тех цвели сады.
Но прежде, чем расцвесть садам, им надо было,
хотя бы взять и вот произрасти.
Пока же над оврагом облако проплыло,
как будто не было его, как будто было.
Будем считать, что это полпути.
Лечит её одиночество. Одиночеством от одиночества лечит.
Что ты лезешь в дела,
в которых ты ничего не понимаешь?
Ты, человек с безумием застрявшим в ногтях?
Что ты гавкаешь по поводу мослов осла
осевших в твоих зубах?
Что ты маешься?
Ты оскорбителен для меня.
Ты бегаешь по моим мыслям взад и вперед, взад и вперед,
утверждая, что ты брат, брат, брат
и мне трудно утверждать обратное, храня
в неприкосновенности свой перёд
и соответственно свой зад.
Люди мы, люди мы, люди мы,
но как по разному одушевлены!
Люди ужалены безлюдьем.
Ужалены.
Идя домой, я веселился под дожем,
лошадки рук моих овес дорог жевали,
кругом стремительный вздымался Божий дом
и богомольцы пробегали
Свобода и терпенье так близки!
Приняв другого, сам очарователен
становишься и хоть до гробовой доски
стараешься побыть внимательным.
Дневной
свет гаснет, но сначала меркнет.
Тот, кто влюблен, теряется и в растерянности
достает из-за пазухи черных стареющих птиц,
чтобы встать, поклониться, проститься
и бежать, и вернуться, и снова проститься.
Не доверяет себе, надеется на здравый смысл,
не готов завоевывать мир и быть завоеванным.
Каждый усмотрит мрачный умысел
в словах и действиях этого изваяния
